Всполошный звон. Книга о Москве Нагибин Юрий

Московский Петергоф

Лефортово возникло как прообраз Петергофа. Здесь, на берегах Яузы, Петр I оттачивал глаз и развивал пространственное воображение, так пригодившееся ему при создании Северной Пальмиры. В Лефортово гармонично соединились архитектура, вода и культивированная природа. Его справедливо считают вторым после Кремля величайшим памятником Москвы.

Но прежде чем рассказывать о самом Лефортове, хотелось бы коснуться его предыстории, ибо она весьма любопытна. В нашем первом очерке говорилось о государевой дороге, которая шла от Кремля через Китай-город, затем по Маросейке и Покровке в сторону царевых вотчин — Покровского, Измайлова и позже возникшего Преображенского. На своем пути царский поезд оставлял справа от себя, против Басманной слободы, поселение иноземцев, которое обходилось вначале без названия, а при Алексее Михайловиче обрело имя Кукуй. Прежняя иноземная слобода была истреблена пожаром в Смутное время и возникла вновь в середине XVII века, когда по воле властного патриарха Никона все иностранцы были выселены из пределов Москвы на правый берег Яузы, меж Басманной слободой и селами Покровским и Преображенским. Народ дал ей прозвище по ручью Кукую, ныне не существующему. Впоследствии главная улица этой слободы получила название Немецкой.

Кукуй строился по плану: прямые, широкие улицы были обставлены нарядными, поместительными домами, каждый со своим чистеньким садом. Здесь находились веселые астерии, где звучала музыка и рекой лилось пенистое пиво, давал свои представления театр, созданный разжалованным пастором Грегори. И хотя не надо преувеличивать культурный уровень его обитателей, состоявших в основном из офицеров, некоторого числа врачей, аптекарей (Аптекарский переулок напоминает о первых московских фармацевтах) и ремесленников, — Европа делегировала в далекую и холодную Московию далеко не лучших своих сынов — все же попадались тут люди образованные, вроде лекарей Блументроста и Розенбурга, а также повидавшие свет, подобно английскому полковнику Патрику Гордону или швейцарцу Францу Лефорту. И это привлекало в Кукуй наиболее пытливых из московской знати. Сюда наведывался ближайший человек Алексея Михайловича, направитель русской политики боярин Матвеев, женатый на шотландке и увлекавшийся театром; частым гостем здесь был знаменитый фаворит царевны Софьи князь Голицын, образованный, даровитый и несчастный государственный деятель, не угадавший в Петре монарха, за которым надо было идти. А Петр I так прикипел к Кукую, что каждый вечер скакал сюда из своего Преображенского дворца, куда он переселился из нелюбимого и опасного Кремля, где плела свои сети его сводная сестра Софья, метившая на русский престол.

Портрет Петра I. Гравюра Гюнста. 1667 г.

Преобразования Петра I (1672–1725) коснулись и Москвы. По его инициативе сооружена Сухарева башня, созданы военный госпиталь и госпитальная школа в Лефортове, укреплены Кремль и Китай-город.

Население Кукуя было смешанным, а немцами московский народ называл всех без исключения иностранцев — французов, англичан, испанцев, голландцев, швейцарцев, шведов, — ибо все они не умели говорить по-русски, значит, были немцами — немыми.

Портрет Франца Лефорта, Гравюра П. Шенса. 1698 г.

Ф. Я. Лефорт (1655–1699) — сподвижник Петра I. Название «Лефортово» происходит от того, что в этой местности был расквартирован солдатский — Лефортовский — полк под командованием Ф. Лефорта.

Вот отрывок из старой книги о роли Немецкой слободы в московской и русской жизни: «…Немецкая слобода постепенно втянула в сферу своего культурного влияния верхи московского общества и, наконец, самого царя. Дальнейшие решительные шаги по пути сближения с нею сделал сын Алексея Михайловича, который для нее покинул свой дворец и сам стал членом слободского общества. Петр не был стеснен требованиями московского этикета в выборе знакомых и быстро, через учителей, найденных им в немецкой колонии, вступил в постоянные сношения с нею и втянулся в ее жизнь. На Яузе слобожанин Тиммерман дал Петру первые уроки навигационного искусства; слободские офицеры были инструкторами потешных полков; школой европейского общежития были для молодого царя дома слободских служивых и торговых людей. С пылкостью прозелита кинулся Петр в эту новую жизнь, спеша взять от нея все, что она могла дать и что было ему доступно. Марсовы потехи, примерные сражения чередовались с вечеринками в семейных домах и разгульными пирушками в компании, составившейся из группы иноземцев с Лефортом во главе и „всешутейшего собора“ туземного происхождения. Венус, наравне с Бахусом, была почетным персонажем этого карнавала: она являлась Петру в образе иноземки, купеческой дочери Анны Монс, а Бахус был принужден делить почет с отечественным „Ивашкой Хмельницким“… Говоря словами русского историка Сергея Соловьева, „Немецкая слобода — ступень к Петербургу, как Владимир был ступенью к Москве“».

Портрет Александра Меншикова. Холст, масло. 1-я пол. XVIII в.

А. Д. Меншиков (1673–1729) был владельцем Лефортовского дворца, обширной городской усадьбы у Мясницких ворот и многих сел в окрестностях Москвы.

Никого, кроме разлюбезного друга Алексашки Меншикова, не любил Петр так, как Франца Лефорта. Он сделал его генералом и адмиралом, хотя Лефорт мало смыслил в военном деле, а в морском так и вовсе ничего. Он и вообще ничего не знал досконально, но обладал хорошей и очень крепкой к вину головой, был остроумен, всегда весел, находчив и ловок в танцах. Петр видел все это, но знал и другое — когда Лефорт умер, он сказал, заливаясь слезами: «Плохой был адмирал, а стоил целого флота». Ведь это Лефорт отворил царю вежды на запад, заронил в него мысль об окне в Европу, которое Петр прорубал чуть не всю жизнь, воюя со шведами, вовсе не желавшими, чтобы у России появилось такое окно, строя Петербург на крови и костях, сооружая военный и торговый флоты, укрепляя торговые связи России с европейскими странами.

Зачаток будущего Лефортова — дворец, который Петр построил для своего любимца на улице, носившей малопоэтичное название Коровий брод. В XVII–XVIII веках тут находился брод через Яузу, по которому коров гнали на скотопригонный двор у Красных ворот. А в XIX веке эта улица именовалась Лефортовской. Построил дворец московский зодчий Д. Аксамитов в духе нарышкинского барокко и украсил высокой черепичной крышей. После смерти бездетного и бессемейного Лефорта Петр передарил дворец князю Меншикову.

Первые московские светские рауты, называвшиеся ассамблеями, проходили в этом дворце. Удостоенным приглашения надо было проделать немалый путь, чтобы добраться сюда со своими разряженными женами и дочерьми. Вот откуда пошла тяга московской знати к Басманным улицам — поближе к царевой забаве. Петр очень серьезно относился к этим ассамблеям, и за уклонение от них наказывали жестоко. Обязаны были дремучие московиты обучаться тонкому политесу. А не хотят — в рыло!..

Дж. М. Фонтана. Въездные ворота Лефортовского (Меншиковского) дворца в Немецкой слободе. 1707–1708 гг. Фото 1994 г.

Слобода находилась на правом берегу Яузы, близ ручья Кукуй. С середины XIX в. наименование слободы исчезает из московской лексики — на эту территорию частично распространяется название «Лефортово».

Князь Данилыч, как говорил Юрий Тынянов, был человек роскошный. Лефортовский дворец его не удовлетворял. Он пригласил итальянца Фонтана, который пристроил каре и соорудил красивый въезд со стороны Коровьего брода. Дворец глядел фасадом на Яузу, теперь он стал как бы двухфасадным. В дальнейшем к этому зданию — прежде чем его забросили — приложил руку знаменитый Матвей Казаков: он построил изящную внутреннюю лестницу и две кордегардии во дворе. В одной из них, давно ставшей жилым помещением, увидел свет создатель «Чапаева», режиссер Сергей Васильев, — об этом напоминает мемориальная доска.

В течение веков Лефортовский дворец не реставрировался, и здание пришло в удручающую ветхость. Некоторое время назад спохватились, и сюда пришла строительно-реставрационная бригада во главе с умелыми и опытными мастерами. Но сами мастера невесело шутят, что, когда они подойдут к концу работ, успеет развалиться то, с чего они начали. И все же следы восстановительной деятельности налицо. А дело идет черепашьим шагом потому, что не хватает белого мячниковского камня, из которого строилась старая Москва, нет документации по этому памятнику старины, и приходится идти на ощупь.

В бывшем дворце разместился Военный архив. Есть хорошее предложение водить экскурсионные группы — в архиве работают большие знатоки лефортовской старины — и собранные деньги использовать на восстановление дворца. На словах все «за», но как доходит до дела, никто не хочет пальцем шевельнуть. Эта пассивность коренится и в органическом отвращении к старине, и в самом обыкновенном страхе: как бы чего не вышло. Дико, что ветхая психология пустозвонного безделья осиливает народную инициативу. Глядишь на печальные, обшарпанные, безнадежно унылые стены, и не верится, что когда-то тут кипела жизнь, звучала музыка, шаркали подошвы по полу, пламя свечей отражалось в гранях бриллиантов московских красавиц, а проштрафившиеся кавалеры осушали непомерный кубок Большого орла.

Д. Аксамитов. Лефортовский (Меншиковский) дворец в Немецкой слободе (слева). 1627–1699 гг. Фото нач. XX в.

Часть здания, обращенная к Яузе, — значительно измененный переделками дворец, возведенный по заказу Петра I для Ф. Лефорта и включающий многочисленные элементы нарышкинского стиля.

Кроме Франца Лефорта, был еще магнит, привлекавший юного Петра в Кукуй-городок, — дочь немецкого виноторговца Анна Монс. Петр любил дважды в жизни: в юности — Анну Монс, в зрелые годы — Екатерину, ставшую его женой и императрицей. Петр подарил Анне дом неподалеку от Лефортова дворца. Несколько лет назад мне захотелось поклониться этому приюту любви, куда, охваченный нетерпением, в дождь, в метель, в пургу мчался из Преображенского юный Петр. Долго и тщетно мыкался я по Старокирочному переулку — дом как сквозь землю провалился. Неужто врут не только календари, но и московские путеводители?

В глубине двора я приметил дворничиху в ватнике, резиновых сапогах и соломенной шляпке горшочком, обмотанной поверх шерстяным платком. Она прислонилась спиной к обшарпанной стене какой-то развалюхи и курила, часто и жадно поднося сигарету к ярко накрашенным губам. Свободной рукой она сжимала лом для скалывания льда.

— Простите, вы не знаете, где тут дом Анны Монс?

— Я не здешняя.

Типично московский ответ, в данном случае совершенно бессмысленный. Пусть ты не здешняя уроженка, но коль живешь здесь и работаешь, то должна же знать свой переулок, свой двор. Но быть может, она вкладывает в ответ иной смысл — нездешняя… Что, если это сама Анна Монс (несколько подпорченная временем), явившаяся прибрать гнездышко своей бессмертной любви, но желающая сохранить инкогнито?

— Да вы, наверное, слышали: Анна Монс… Петр так любил ее!..

— У нас, гражданин, таких нету, — сурово до враждебности отрезала дворничиха, с силой выдыхая из ноздрей дым.

Похоже, она видела что-то оскорбительное для своей женской чести в моей назойливости.

Я это понял и отступил. Уже выйдя в переулок, оглянулся и увидел угол маленького осевшего дома — в небольших полуколоннах, украшавших этот изящно скругленный угол, в наличниках двух прекрасной формы окон из-под слоев грязи, будто из затемнения, проступила прелесть московского барокко. Я не сразу сообразил, что это другая часть того самого дома, о который облокотилась не ведавшая об Анне Монс дворничиха. Я ни в чем не обвиняю пожилую женщину, так мужественно противостоящую времени-разрушителю, куда мужественней этого бедного дома, тем более что с подведомственной ей стороны дом утратил и последние признаки стиля. Но ведь отремонтировать такой домишко по силам кучке студентов-энтузиастов.

Сейчас я снова посетил былой приют любви. Знакомые, печальные места!..

Ни одна добрая рука не прикоснулась к дому, и он тихо гибнет, тем более что расположенный рядом заводишко ведет под него подкоп. Еще один камешек выковырян и потерян из обворованного алмазного венца Москвы…

Рядом с Лефортовским высится Слободской дворец. Когда-то на этом месте стоял дворец елизаветинского канцлера Бестужева-Рюмина. Затем дворец перешел к графу Орлову-Чесменскому, от него к канцлеру Безбородко, а у последнего дворец откупил император Павел I. Повелением его дворец кардинально перестроили, включив в него еще два небольших дворца, нарекли Слободским и забыли. Вспомнили лишь при Александре I. Это здесь летом 1812 года москвичи порешили создать народное ополчение, здесь избрали главнокомандующим фельдмаршала Голенищева-Кутузова, и здесь Александр I держал патриотическую речь перед московским дворянством и купечеством, зажегшую великим энтузиазмом душу первого российского контрпропагандиста графа Ростопчина, московского генерал-губернатора и автора лубочных воззваний.

Впоследствии дворец был перестроен одним из лучших московских зодчих Доменико Жилярди, отказавшимся от обычной в архитектуре тех лет колоннады. Дворец произвел большое впечатление на москвичей и вызвал многочисленные подражания. В конце шестидесятых годов XIX века в нем было открыто Высшее техническое училище, ныне МГТУ имени Н. Э. Баумана.

Слободской дворец в Немецкой слободе. Фото 1994 г.

Полностью перестроен в стиле классицизма в 1788–1789 гг., а также в 1796 г. арх. Дж. Кваренги и М. Казаковым. Перестроен в стиле ампир в 1827–1830 гг. арх. Д. Жилярди, при участии А. Григорьева. Особенно примечателен аттик главного фасада дворца со скульптурой И. Витали.

Это один из лучших технических вузов страны, из стен которого вышло множество выдающихся инженеров и конструкторов, среди которых первым должен быть назван создатель космических кораблей Сергей Павлович Королев. Много лет кафедрой аналитической механики заведовал великий ученый Н. Е. Жуковский, здесь он читал курс воздухоплавания. И его ученик, поднявшийся до высот учителя, академик С. А. Чаплыгин, преподавал здесь и вел исследовательскую работу в области скоростной авиации.

И. Еготов. Военный госпиталь в Немецкой слободе. Фрагмент фасада. 1799–1801 гг. Фото 1980-х гг.

Основан по указу Петра I как «военная гошпиталь» для лечения нижных чинов и обучения лекарей.

Исторически Лефортово возникло на обоих берегах Яузы, но сейчас, когда мы говорим «Лефортово», то имеем в виду его левобережную часть. И первоначально под этим именем была известна местность на левом берегу Яузы, где стоял солдатский полк, которым командовал Лефорт. Жили они в светелках, которые Лефорт построил за свой счет. С начала XVIII века Лефортово, отмеченное вниманием царя, начинает бурно застраиваться. Рачительный в отношении войска, Петр строит для солдат и офицеров «военную гошпиталь». Сытин сообщает, что при госпитале была первая в России хирургическая школа, анатомический театр, а также ботанический сад для разведения лекарственных трав. Тем было положено начало медицинскому образованию в России. До этого своих врачей не было, народ пользовали знахари, а знать и войско — иноземные лекари.

В начале XIX века для госпиталя построили громадное каменное здание, существующее и в наши дни. Один из лучших тогдашних зодчих Иван Еготов создал воистину шедевр екатерининской классики. Его фронтон и чудесные барельефы по бокам колоннады заслуживают того, чтобы ради них совершить маленькое путешествие к яузским берегам.

Прежде чем позаботиться о плоти лефортовского воинства, Петр обустроил его дух: на свои скромные средства он возвел прекрасный храм с шатровой колокольней, который освятили во имя апостолов Петра и Павла. Этот действующий и по сию пору храм содержится в образцовом порядке. Спешите его увидеть.

За два года до смерти Петр откупил у наследников первого адмирала Головина его дворец за Яузой и перестроил на свой вкус. Хотя Петр учредил столицу в Петебурге, его наследники не слишком тяготели к берегам пустынных невских вод. Внук почти все свое короткое царствование провел на подмосковных охотах. Анна Иоанновна, имевшая постоянным местом пребывания Петербург, в глубине души тянулась к Москве. Она построила в Лефортове два дворца, поручив это прославленному зодчему графу Варфоломею Растрелли. Он поставил сначала летний дворец, затем перенес из Кремля зимний Анненгоф. Тогда же, видимо, возникла и Анненгофская роща, уничтоженная небывалым ураганом в 1904 году.

Какой-то рок тяготел над зиждительскими замыслами Анны Иоанновны, чье царствование, отмеченное проклятием бироновщины, было одним из самых страшных в многострадальной русской истории и самых бесплодных. Все, что при ней строилось, либо горело, либо таяло — Ледяной дом. Сгорели и оба Анненгофа — дотла. На месте разобранного Головинского дворца построили новый, но и он незамедлительно сгорел. Спустя много лет после смерти императрицы архитектор князь Ухтомский отстроил на пепелище еще один дворец, где поместился «Оперный дом», а с 1762 года и Малый театр. Но через десять лет творение Ухтомского постигла та же участь. Заколдованное место оставили в покое.

Вид на Екатерининский дворец в Немецкой слободе. Гравюра. Кон. XVIII в.

В слободе формировался новый дворцовый центр, по размаху и пышности превосходивший лучшие постройки в Москве. Екатерининский дворец был возведен на месте разобранного дворца Ф. Головина.

Желание жить в Лефортове не оставляло царский дом. Екатерина II решила поставить дворец для себя, дав ему свое имя. Первоначально Екатерининский дворец спроектировал московский архитектор Семен Яковлев, но чем-то не потрафил императрице. Из Петербурга прислали новый проект знаменитого Антонио Ринальди, создателя Мраморного дворца, и по этому проекту начали строить. Руководил работами опытный и даровитый архитектор Карл Бланк, построивший Воспитательный дом на набережной Москвы-реки. Бланк был большой любитель отсебятины, но не рискнул посягнуть на замыслы Ринальди и строил строго по проекту. Когда же дошла очередь до внутренней отделки, из Италии выписали архитектора Джакомо Кваренги, искусного рисовальщика. С этого началась необыкновенная карьера замечательного мастера, навсегда связавшего свою судьбу с Россией и удостоенного памятника в Санкт-Петербурге.

Дж. Кваренги, А Ринальди. Екатерининский дворец в Немецкой слободе. 2-я пол. XVIII в. Фото 1994 г.

Величественная колоннада дворца — самая большая в Москве эпохи классицизма. Она состоит из шестнадцати коринфских колонн, сложенных из каменных блоков.

Фрагмент фасада Екатерининского дворца в Немецкой слободе. Фото 1994 г.

За дворцом вдоль берега Яузы находился парк в голландском стиле с многочисленными плотинами, каналами, прудами, фонтанами, гротами и беседками. В создании его принимал участие Петр I.

Невозможно перечислить все созданное Кваренги, достаточно назвать его главные творения: Смольный институт, Эрмитажный театр, Мариинская больница, Триумфальные ворота за Нарвской заставой, конногвардейский манеж, Александровский дворец в Царском Селе, а в Москве — институт Склифосовского и торговые ряды в Китай-городе. Чуждый бланковского пиетета к Ринальди, он не ограничился тем, чего от него ждали, а по-новому решил фасад дворца. Он создал колоссальную лоджию, в которую поместил грандиозную колоннаду из коринфских колонн, — менее пышными словами не передать беспримерного по мощи жеста архитектора. В Москве нет здания, равного монументальностью Екатерининскому дворцу. И при этом тут нет ничего чрезмерного, все в пределах самого требовательного вкуса, в полном, но свободном соответствии канонам классицизма.

Екатерина II не дождалась окончания строительства, а ее сын и наследник Павел, ненавидевший мать, виновную в гибели его отца Петра III и узурпации трона, первым делом превратил роскошный дворец в казармы. Тут стоял московский гарнизонный полк, подчиненный обер-полицмейстеру Архарову, чье имя стало нарицательным: архаровцами называли его солдат. «Презрительное прозвище полицейских сыщиков», — комментирует это Сытин и ошибается. Архаровцами называли солдат по фамилии командира, как, скажем, солдат Лефорта — лефортовцами, но последнее не обрело дополнительной смысловой нагрузки. Солдаты Архарова прославились своими разбойными подвигами, они не только не защищали, а сами грабили обывателей. Никаких сыщицких обязанностей полупьяная, расхристанная, преступная команда Архарова не исполняла, этим занимались другие лица, а бесчинствовала, насиловала, грабила, случалось и убивала. В этом смысле слово «архаровец» и перешло потомству.

Зодчий Яковлев все же вписал свое имя в архитектурную летопись Лефортова. Им построен соединяющий обе стороны слободы Дворцовый мост, который и сейчас несет свою службу. Аполлинарий Васнецов, замечательный художник, чье творчество посвящено преимущественно образам старой Москвы — всеми нашими представлениями о древнем Кремле, старинном обличье Москвы с деревянными теремами, церквами, часовенками, мостами мы обязаны трудолюбивой руке младшего Васнецова, — был и великим знатоком московской старины. Так вот, Аполлинарий Васнецов утверждает, что яковлевский мост являет собой точную, хотя и сильно уменьшенную копию Большого Каменного моста через реку Москва, просуществовавшего до середины прошлого века. Нет лишь предмостных башен.

С. Яковлев. Дворцовый мост через Яузу в Немецкой слободе. 1777 г. Фото 1994 г.

Каждый московский мост имеет индивидуальные черты, инженерные и архитектурные особенности и играет важную роль в формировании художественного облика города.

Фрагмент Дворцового моста. Фото 1994 г.

Длина моста с подходами — 91,5 м, ширина — 23,3 м. Пять арочных кирпичных сводов (дл. по 8,5 м, шир. 15, 5 м) при реконструкции в 1940 г. усилены железобетонными арочными пролетными строениями.

В 1824 году покрывший себя столь дурной славой архаровский полк был переведен в Красные казармы, а в Екатерининском дворце разместилась более респектабельная воинская часть — кадетский корпус.

Лефортово волей обстоятельств принимало все более военный вид. В большом ампирном здании возле Дворцового моста расположилось Алексеевское военное училище, ставшее в дни Октября контрреволюционным центром района. Лефортово тогда явилось свидетелем ожесточенных боев.

Я забыл упомянуть о так называемых вдовьих домах против госпиталя, построенных для вдов павших на русско-японской войне солдат и унтер-офицеров. Они жили здесь со своими детьми и работали санитарками в госпитале.

Историческая жизнь дореволюционного Лефортова кончилась в 1812 году, когда Александр I в стенах Слободского дворца призывал к отпору неприятелю, движущемуся на Москву. После этого ни государи, ни их сановники сюда не наведывались, и Лефортово утратило свой обособленный аристократический характер, растворилось в общемосковском бытие. На правой стороне жизнь кипела лишь вокруг Высшего технического училища, все остальное тихо старилось и приходило в упадок. Иное дело левостороннее Лефортово, взбодренное «воинственной живостью» армейских частей, учениями на плацу, полковой музыкой, а главное — тут находился замечательный сад, ставший любимым местом московского досуга.

Его заложил Петр I и, поскольку любил потную работу, собственноручно посадил несколько деревьев. Все остальное он поручил доктору Бидлоо, возглавлявшему первое в Москве медицинское училище. И Бидлоо оправдал доверие Петра: он разбил парк (или сад), выкопал пруды, перекинул через них мостики, соорудил каскады. Парк в ту пору распространялся и на правую сторону Яузы. Труды Бидлоо продолжил Растрелли. От всех его аллегорических гротов и беседок сохранилась подпорная стена с нишами для фонтанов.

Церковь святых правоверных апостолов Петра и Павла на Кулижках, у Яузских ворот. 1700–1702, 1731 гг.; трапезная 1882 г. Фрагмент. Фото 1994 г.

Храм построен в нарышкинском стиле по принципу «восьмерик на четверике». В интерьере сохранился резной иконостас с деталями золоченой резьбы XVIII в.

Над парком трудились лучшие зодчие — Казаков, Бланк, Евлашев, — стараясь превзойти один другого выдумкой. По немногим сохранившимся фрагментам и акварельным эскизам Матвея Казакова можно судить о чудесах этого сада с его водами, куртинами, цветниками. Но всех превзошел выдумкой Павел I, издавший приказ: «Остричь деревья в виде петухов и павлинов, и тож, и прочими геометрическими фигурами без малейшего упущения». Павел хотел привить русскому саду искусственную красоту фридриховского Сан-Суси.

Когда державное внимание оставило Лефортово, павлины и петухи и все геометрические фигуры тоже размылись буйным цветением, парк обрел свой естественный, живой вид и стал местом московского гулянья. Вот рассказ москвича тридцатых годов позапрошлого столетия: «Не было ни одной части города, из которой не приехали или не пришли бы сюда подышать благорастворенным воздухом. В саду около 8 часов уже не гуляли, а передвигались, так было тесно, несмотря на необыкновенно широкую главную аллею.

Но как все меняется! Прежде, бывало, купцы и купчихи в своем национальном костюме плотно уставятся по обеим сторонам аллеи и, едва приподнимая глаза, смотрят неподвижно на проходящих господ, а ныне разгуливают с ними, одеты, как они; исключений мало!»

Парк продолжал демократизироваться. Уже не одно купечество почувствовало себя вольготно в его аллеях, но и мелкие чиновники, и мастеровые, и весь остальной пестрый московский люд.

Несет свою службу столице этот парк и в наши дни. Да и все левобережное Лефортово, в отличие от захудавшей правой части, сохраняет притягательность и для москвичей, и для гостей столицы, в том числе зарубежных.

Величественный дворец, обширный парк, мощное здание госпиталя, светлый храм Петра и Павла и другие его строения дышат значительностью истории, напоминают, сыном какой земли ты явился на свет.

«То ли дело… по Мясницкой разъезжать…»

То ли дело быть на месте.

По Мясницкой разъезжать,

О деревне, о невесте

На досуге помышлять! —

писал Пушкин в изумительном стихотворении «Дорожные жалобы». Он любил Мясницкую. Поэт увидел свет на Немецкой улице, а детство провел в окрестностях Чистых прудов «у Харитонья». Пушкины часто меняли квартиру, но оставались долго верны Большому Харитоньевскому переулку, тянувшемуся в одном направлении с оживленной московской улицей Мясницкой.

Маленький Пушкин частенько проезжал по Мясницкой улице в возке, в санях, в дорожной карете; гонял он по Мясницкой и в зрелые годы, уже став петербургским жителем, на дрожках или в извозчичьей, пропахшей дегтем и кожей пролетке. Его тянули сюда родственные и дружеские связи. Он бывал в семье дальних своих родственников Веневитиновых, читал у них в доме «Бориса Годунова», ездил к гостеприимным Пашковым на Чистые пруды с молодой женой, посещал библиотеку, собранную известным археологом А. Чертковым, был частым гостем директора Московского архива Коллегии иностранных дел А. Малиновского, занимавшего бывший панинский особняк, заглядывал на Почтамт.

Звонкие строчки Пушкина были у меня на слуху с самого раннего детства. Живя меж Покровкой и Мясницкой, я пребывал как бы в двойном подданстве и, конечно, гордился тем, что Пушкин воспел нашу замечательную улицу. Непонятно только, при чем тут невеста. Зато я хорошо знал, как упоительно разъезжать по Мясницкой. У нас в семье существовала традиция: когда ложился прочный снег и все извозчики пересаживались в сани, меня катали по первопутку. Это приходилось на первые числа декабря — в ту далекую пору времена года соблюдали календарные сроки.

В коротеньком Банковском переулке, меж Кривоколенным и Мясницкой, гуськом стояли извозчики в терпеливом ожидании седоков. Среди них встречались настоящие лихачи, будившие в старых москвичах память о «Яре» и «Стрельне», знаменитых ресторанах с цыганскими хорами, о романтических катаньях при луне по аллеям Петровского парка. Славные лошадки вкусно хрумкали овсом в длинных торбах, их стройные ноги были туго и бело забинтованы от путового сустава до пясти… Мы выбирали упряжку. Я любил вороных коней и высокие узкие сани. Мы мчались, вздымая снежную пыль, сперва по Мясницкой, реже — влево, к Театральной площади, чаще — вправо, на бульварное кольцо, и вниз, к Трубе…

И. Шарлеман. Вид Мясницкой улицы от Мясницких ворот. Бумага, акварель. 1853 г.

Улица возникла в конце XV в. В XVI в. заселялась торговцами, в том числе мясниками — отсюда и ее название.

Мясницкая — длинная улица: от Лубянской площади до Красных ворот полтора километра. Крытые лубом торговые шалаши дали когда-то имя маленькой площади, ну а Красные ворота, я хорошо их помню, были на диво красны — красивы. Их возвело московское купечество в честь восшествия на престол Елизаветы, дочери Петра, положившей конец иноземному засилью. Красные ворота, храм Христа Спасителя, церковь Успения на Покровке, Сухарева башня — эти раны Москвы никогда не затянутся[4].

Вид от Новой Басманной улицы на площадь Красных ворот. Фото кон. XIX в.

Слева — церковь Трех Святителей у Красных ворот, что в Старых Огородниках. 1699 г.; колокольня сер. XVIII в. Справа — каменные Красные ворота, восстановленные арх. Д. Ухтомским в 1753–1757 гг. и точно повторившие композицию деревянных Триумфальных ворот, простоявших до пожара 1748 г.

Мясницкая многолика, но не всегда была она такой. Когда-то ее заселяли бояре и купцы, выведенные из Новгорода Иваном III, рачительным к московской пользе. Затем улицей завладели мясники, давшие ей имя. Всесильный князь Меншиков, раскинув свои владения на месте нынешнего Почтамта, прогнал мясников с их пахучим товаром к далеким заставам. И здесь стали охотно селиться родовитые и состоятельные люди.

В XIX веке Мясницкая определилась как коммерческая улица, ее облюбовали фирмы, торгующие станками, электрооборудованием, всевозможной аппаратурой. Соответственно и жителями ее стали инженеры, служащие фирм, юристы. И все-таки Мясницкая никогда не была чисто деловой или торговой улицей. Библиотека Черткова, видного археолога и нумизмата, которой ведали крупнейший археограф, издатель журнала «Русский архив» Бартенев и самобытнейший русский мыслитель, творец «Философии общего дела» Н. Федоров; библиотека и картинная галерея коммерсанта, просвещенного издателя К. Солдатенкова, дом Бегичева, где собирались за дружеской беседой Чаадаев, князь Одоевский, Кюхельбекер, композитор Верстовский, а Грибоедов писал «Горе от ума»; два художественных училища, подаривших России целую плеяду корифеев изобразительного искусства: такие очажки культуры, как дом Арсеньевых, там бывал Пушкин и гостил во время своих московских гастролей великий Лист (позже, откупленный меценаткой Надеждой фон Мекк, дом давал приют Чайковскому и Дебюсси), популярнейший у московской интеллигенции в послереволюционную пору литературный кружок — все это создавало другое лицо Мясницкой, улицы искусства, просвещения, высокой духовности.

Столь же неоднороден и внешний вид Мясницкой: дивные ампирные постройки М. Казакова и Ф. Кампорезе, а рядом гигантский стеклянный брус новатора Ле Корбюзье и столь же монументальный образчик отечественного конструктивизма, строй добротных, хотя и скучноватых доходных домов — и вдруг (о чудо!) полукруглая изящнейшая полуротонда Баженова; по-своему убедительный и мощный массив Почтамта, а напротив — причуда в китайском стиле с фонариками, драконами, змеями, бывшая чаеторговля Перлова, модерн Шехтеля и фрагмент древней палаты. А как интересны прилегающие к Мясницкой переулки! В крошечном Фроловом переулке ненадолго пристроился народный театр «Скоморох», ставивший «Власть тьмы», и домосед Лев Николаевич не поленился приехать на премьеру из далеких Хамовников. Сохранись Водопьяный переулок у Мясницких ворот, сколько мог бы он порассказать о своем великом жителе Владимире Маяковском! А мрачная громадина первой московской телефонной станции на улице Мархлевского может поведать об ожесточенных боях красногвардейцев с засевшими в ней юнкерами в октябре 1917 года.

Совершим быстрое путешествие по всей Мясницкой, из конца в конец, хотя это будет скорее путешествие во времени, нежели в пространстве, ибо многое не сохранилось, да и сама улица утратила свой прежний вид. Изначальная Мясницкая шла от Проломных ворот Китай-города через Лучников и Большой Златоустинский переулки и сливалась с собой теперешней. А на Лубянку она выходила узеньким темным переулочком.

Любопытна судьба здания, начинавшего некогда Мясницкую. На этом месте находилось подворье рязанского архиерея. Князья церкви тяготели к Мясницкой для московского проживания — выше располагались подворья вятского, псковского и коломенского архипастырей. Последние три оставались в их владении до конца XIX века, хотя сами подворья с каменными церквами давно уступили место жилым домам, приносившим немалый доход.

Последним владельцем Рязанского подворья был местоблюститель патриаршего престола, митрополит рязанский, видный публицист Стефан Яворский, автор полемической книги против лютеранской веры; в другом литературном труде он доказывал, что царь Петр не является антихристом. После смерти Стефана двор отдали грузинскому царю Вахтангу, а затем нашли ему окончательное назначение, учредив здесь Тайную канцелярию, где зверствовал князь-кесарь Ромодановский.

Здание на Мясницкой улице, принадлежавшее А. Черткову. XVI–XVIII вв.; перестроено в XIX в. Фрагмент фасада. Фото 1994 г.

Здесь находилась крупнейшая частная библиотека Москвы, открытая в 1861 г. историком А. Чертковым. В 1863–1873 гг. под редакцией П. Бартенева при библиотеке издавался журнал «Русский архив».

При Екатерине II тут разместилась Тайная экспедиция (название изменилось, но суть осталась прежняя). Ею заправлял известный изувер-ханжа Шешковский. Пытки к тому времени были формально отменены, но Шешковскому достаточно было кнута, чтобы добиться любого признания. А стоны истязаемых он заглушал громким чтением акафистов. Он был человек с выдумкой, в своем кабинете при застенке сделал такое устройство: пол внезапно уходил из-под ног вызванного на допрос человека, и тот проваливался в подпол до талии. Там с него сдирали штаны и беспощадно драли. Однажды Шешковский пал жертвой собственной изобретательности: неосторожно ступив на люк, он, как положено, провалился, и его хорошенько отхлестали, якобы не узнав начальника по нижней части. Шешковский не стал мстить шалунам, то ли боясь огласки, то ли из уважения к любому насилию. Этого кнутобоя специально отправляли в Москву для допроса Емельяна Пугачева, и тут, надо полагать, дело не ограничилось кнутом. А вот «вольнодумца» — издателя Николая Ивановича Новикова, жившего, кстати, тоже возле Мясницкой, на Лубянской (дом не уцелел, равно как и типография), — отвезли на допрос к Шешковскому в Петербург. Допрос превратил бодрого, моложавого Новикова в старика. Он был осужден на пятнадцать лет заключения в Шлиссельбургской крепости. Его вина состояла в том, что он мощно двинул вперед российское просвещение, издал около тысячи книг отечественных и иностранных авторов, открыл талант Николая Карамзина. Через четыре года Екатерина умерла, и Павел I отпустил Новикова на доживание в деревню.

Фрагмент фасада здания библиотеки А. Д. Черткова. Фото 1994 г.

В 1872 г. библиотека была пожертвована городу. Она насчитывала около 22 тыс. томов, главным образом по истории России. Первоначально книги помещались в Румянцевском музее.

Нынешняя Мясницкая начинается и по левую, и по правую руку зданиями, принадлежащими государственной безопасности, которая чрезвычайно распространилась со времен Ф. Э. Дзержинского.

Мы упоминали о библиотеке Черткова. Библиотекой пользовались Жуковский, Пушкин, Гоголь, Погодин, Щепкин, Загоскин, композитор Шуман. Лев Толстой черпал здесь материалы для «Войны и мира». И упоминавшийся выше литературный кружок нашел приют в этом доме, и общество садоводов, и клуб инженеров…

Гостиница «Рояль» на Мясницкой улице. Фото кон. XIX в.

Гостиницы существовали в Москве сначала в виде постоялых дворов и монастырских подворий. В XVII–XVIII вв. Мясницкая улица стала заселяться духовенством и дворянами, позднее — купцами и фабрикантами, Появились на ней и гостиницы.

Во дворе малопримечательного дома № 13 находилась довольно захудалая гостиница с роскошным названием «Рояль», среди ее постояльцев числятся Дмитрий Менделеев и Глеб Успенский. Под тем же номером значится и весьма приметный дом в неоклассическом стиле, построенный архитектором Б. Великовским. Тот же Великовский совместно с молодыми тогда еще братьями Весниными и инженером А. Милюковым построил для фабриканта Кузнецова (стекло и знаменитый фарфор) серую громадину со львом у входа. Это одно из самых внушительных зданий на всей Мясницкой. По слабости зрения мне так и не удалось проглянуть статую Меркурия, быстроногого бога торговли и вестей на вершине фасада.

Б. Великовский. А. Милюков, здание на Мясницкой улице, построенное для фабриканта М. Кузнецова, и фрагменты фасада. 1910 г.; фасад арх. В. и А. Весниных. Фото 1994 г.

Фирме М. Кузнецова принадлежал фарфоровый завод в селе Дулево; наибольшую известность она приобрела в 1891 г. после покупки заводов Ф. Гарднера.

Фасад и интерьер уже упоминавшейся чаеторговли Перлова созданы живым воображением К. Гиппиуса и Р. Клейна. Любопытную историю, связанную с этим домом, рассказывает П. Сытин: «…Отделка дома (в китайском вкусе. — Ю. Н.) была произведена по следующему поводу. В Москве тогда готовились к коронации Николая II. На коронацию должен был приехать регент малолетнего китайского императора Ли Хунг-Чанг. С Китаем торговали две московские чайные фирмы: С. Перлова и В. Перлова с сыном. Стало известно, что Ли Хунг-Чанг остановится в доме чайного торговца Перлова, но какого — не знали. С. Перлов ожидал его у себя и поэтому заранее отделал фасад дома и магазин в китайском вкусе. Но гость остановился у В. Перлова на Первой Мещанской улице, и затея С. Перлова себя не оправдала».

Мы подошли к архитектурному перлу Мясницкой — дому Юшкова, одному из немногих зданий, доподлинно принадлежащих Василию Баженову. Оно подверглось досадным переделкам, но полуротонду не тронула ничья кощунственная рука, и одно ее смелое и легкое полукружье убивает все ухищрения украшавших Мясницкую зодчих, за исключением, разумеется, Казакова и Компорези. Каждая постройка Баженова, независимо от ее размеров, обладает монументальностью, даже вросший в землю дом на углу Большой Полянки. В современной архитектуре наблюдается, к сожалению, обратное: гигантские здания кажутся порой карточными домиками, способными рухнуть от порыва ветра. Только не надо путать монументальность с массивностью.

В этом доме с середины XIX века находилось Училище живописи, ваяния и зодчества. Отсюда вышли такие живописцы, как Василий Перов, Василий и Константин Маковские, Илларион Прянишников, Николай Неврев, Василий Пукирев, Алексей Саврасов, Исаак Левитан, Николай Касаткин, Константин и Сергей Коровины, Сергей Малютин, Николай Ульянов, здесь училась гениальная Анна Голубкина — лучший наряду с Сергеем Коненковым русский ваятель. Одно время ректором был блестящий график, иллюстратор Толстого Леонид Пастернак, отец великого поэта. В его маленькую квартиру при училище нередко приходил Лев Николаевич. В 1911 году в училище поступил Владимир Маяковский, чей недюжинный дар плакатиста раскрылся после революции в «Окнах РОСТА».

ВХУТЕМАС, так переименовали училище в 1920 году, был ареной не только художественных, но и литературных боев. Сюда приезжали поэты разных направлений, читали стихи, декларировали свой взгляд на поэзию, литературу и искусство, спорили с пеной у рта. Громче всего звучали голоса футуристов, конструктивистов, но не роняли ноты и бодрые имажинисты, акмеисты, звучала порой срывающаяся звень молодых комсомольских поэтов. Столь же непримиримо и страстно вела себя аудитория, крайне разнородная — от праведных реалистов передвижнического толка до абстракционистов, кубистов, фовистов, импрессионистов.

Р. Клейн. Доходный дом С. Перлова (Чайный дом) на Мясницкой улице. 1890 г, фасад арх. К. Гиппиуса — 1895 г. Фрагмент. Фото 1960-х гг.

К началу XX в. большое распространение в центральных районах города получают доходные дома. Фасад и интерьер Чайного дома оформлены в китайском стиле.

Я помню, как друг нашей семьи, прекрасный художник, Александр Осмеркин рассказывал о поэтическом поединке Маяковского с молодым Иосифом Уткиным, впервые читавшим поэму «Повесть о рыжем Мотэле» и неожиданно перетянувшим на свою сторону симпатии аудитории к вящей ярости самолюбивого и не терпящего никаких поражений Владимира Владимировича.

Во ВХУТЕМАСе бывал Ленин. Его интерес к училищу не случаен. Он придавал большое значение монументальной пропаганде и хотел, чтобы столицу украсили памятники великим революционерам, мыслителям, ученым, писателям, художникам, композиторам, а также символы из мрамора и гранита, подобные обелиску Свободы напротив Моссовета или меркуровской «Мысли». Стелу Свободы возвел Ленин, а снес Сталин, та же участь постигла «Мысль» — это символично и закономерно.

В. Баженов. Дом Юшкова на Мясницкой улице. Кон. XVIII в. Фрагмент. Фото 1970-х гг.

В здании находилось Училище живописи, ваяния и зодчества, затем ВХУТЕМАС, ведущее свою историю от основанного в 1832 г. группой любителей искусства натурного класса для совершенствования в рисунке и живописи.

Скульпторами той поры создан ряд талантливых памятников, но лишь немногие дожили до наших дней, и на том месте, для которого предназначались. Исчез, будто и не бывал, памятник Фердинанду Лассалю; андреевский Гоголь и меркуровский Достоевский оказались на задворках в прямом смысле слова, та же участь постигла великолепную скульптуру Ивана Шадра «Булыжник — оружие пролетариата», зато появилось немало холодных, помпезных, бездушных монументов. Воистину, как сказал Борис Пастернак в посвященном Ленину стихотворении;

От бывшего дома Юшкова перед нами откроется пустырь, больно ранящий сердце каждого старого москвича: неизвестно для чего уничтожен целый мемориальный комплекс. Исчез Водопьяный переулок, соединявший Чистые пруды со Сретенским бульваром. Здесь находился дом, где жил вместе со своими друзьями Бриками Маяковский. Это более чем скромное жилище описано у Виктора Шкловского в его книге «О Маяковском». «На Водопьяном переулке две комнаты с низкими потолками. В передней висит сорвавшийся карниз, висит он на одном гвозде два года. Темно. Длинный коридор. Вход к Брикам направо. Комната небольшая, три окна, но окна маленькие, старые, московские. Прямо у входа налево рояль, на рояле телефон… В углу печка, она покрашена плохо, краской намазаны и отдушники. В углу же кровать, и над ней надпись: „Садиться на кровать нельзя никому“. Народу в комнате всегда много. Тут редактируют „Леф“, и Маяковский пишет плакаты, и приходят Родченко и художник Левин».

Юрий Либединский вспоминает, что, бывая на Водопьяном, постоянно заставал там поэтов Н. Асеева, С. Третьякова, П. Незнамова, литературоведа Г. Винокура. Художник Владимир Роскин рассказывал, что по вечерам тут обычно играли в карты, чаще всего в покер. Маяковский играл хорошо, но ему не хватало выдержки и той непроницаемости, без которой в покер лучше не садиться, он часто проигрывал и злился — не на проигрыш, а на то, что кто-то взял над ним верх.

Здесь бывал, возвращаясь из своих странствий, оборванный, как дервиш, Велимир Хлебников. Его отмывали, отпаивали горячим чаем и наряжали в добротные вещи Маяковского, благо Хлебников был тоже высокого роста. Известна фотография Председателя земного шара, как называл себя Хлебников, где он буквально с головы до пят одет в крепкие поноски Владимира Владимировича.

В этом открытом, людном, шумном доме не водились спиртные напитки, летом ставилась чаша с крюшоном: столовое вино с фруктами и кусочками льда. Было много стихов, споров, табачного дыма, идей, много любви и боли.

Уничтожили и находившуюся поблизости старейшую и лучшую московскую читальню, носившую имя Тургенева. Ее посещали Владимир Короленко, будущие академики, нобелевские лауреаты Николай Семенов и Петр Капица, множество других выдающихся людей, а что еще важнее — тысячи и тысячи рядовых москвичей приобщались тут к чтению, учились любить книгу. Это огромная культурная потеря для города.

На фоне этих утрат как-то неловко говорить о двух сметенных реконструкцией магазинах «сладкой жизни», бывших кондитерских Абрикосова и Эйнема, овеявших мое детство ароматами шоколада, цедры, корицы и ванили.

Похоже, московские власти не знали и не знают назначения городских площадей. Площади создаются либо для транспортных удобств — всюду существуют привокзальные площади, либо для гулянья. Народная площадь в Мадриде, площадь Навона в Риме, площадь Сан-Марко в Венеции, Дуомская площадь в Милане, Марсово поле в Санкт-Петербурге — это настоящие площади. В Москве с некоторой натяжкой площадями могут быть названы Пушкинская и Театральная — там есть хотя бы скверы для гулянья. Красная площадь служит для праздничных торжественных шествий, а в части, прилегающей к храму Василия Блаженного, доступна для туристов, художников и фотолюбителей. Большинство остальных площадей — асфальтовые пустыри, самый удручающий — Манежная площадь, которая не служила ровным счетом ничему и никому. Мемориальным комплексом против павильона метро «Чистые пруды» пожертвовали пустырю, лишенному очертаний: разноэтажные здания, глядящие на него, так разностильны — от баженовской ротонды до ультрасовременного мрачнюги на углу Новокировского проезда, — что возникает тягостное ощущение хаоса после землетрясения или бомбежки.

Н. Проскурнин. Дом на Сретенском бульваре, построенный страховым обществом «Россия». 1899–1902 гг. Фрагмент фасада. Фото 1980-х гг.

Бульвар назван по Сретенскому монастырю. Возник в 1830 г. на месте стены Белого города. В XIX — нач. XX в. застраивался доходными домами.

Продолжим наш путь в сторону Красных ворот. После двух массивных административных зданий, не представляющих ни художественного, ни исторического интереса, мы окажемся у маленькой старинной усадьбы, выходящей на улицу двумя боковыми флигелями, главный же дом находится в глубине двора. Это и есть усадьба Солдатенкова, мясницкого мецената, на чьи деньги построена Боткинская больница. В завешанных картинами и заставленных книжными шкафами стенах усадьбы происходили интересные собрания, в них участвовали виднейший русский историк Иван Забелин, публицист и поэт, глава славянофилов Иван Аксаков, переводчик Кетчер, о котором Тургенев сказал: «Перепер он нам Шекспира на язык родных осин», Антон Павлович Чехов и некий бытописатель Москвы с трогательным псевдонимом Мясницкий.

Дом К. Солдатенкова на Мясницкой улице. Кон. XVIII — нач. XIX в; перестроен арх. Л. Резановым в 1850-х гг. Фрагмент. Фото 1994 г.

К. Т. Солдатенков (1818–1901) — книгоиздатель, коллекционер, текстильный фабрикант. Библиотеку, собрание картин, гравюр и рисунков завещал Румянцевскому музею.

Во времена Отечественной войны в этом доме располагалась Ставка Верховного Главнокомандующего. Ничего странного в выборе места нет: отсюда был прямой ход в глубокую штольню метро. Всю войну переоборудованная в бомбоубежище станция «Кировская» была закрыта, и поезда промахивали мимо[5]. Там проводил большую часть времени Сталин, отличавшийся, как известно, повышенным инстинктом самосохранения.

Ле Корбюзье, при участии Н. Колли. Дом Центросоюза на Мясницкой улице. 1928–1936 гг. Фрагмент. Фото 1994 г.

Здание, возведенное из монолитного железобетона и артикского туфа, стало одной из известнейших построек французского архитектора.

Отсюда и до конца улицы о всех значительных постройках мы уже говорили: это творение прославленного Ле Корбюзье, чудесный памятник классицизма — дом графа Панина, построенный Ф. Кампорезе, где одно время помещалось знаменитое Строгановское училище, и, наконец, конструктивистский дом архитектора Б. Великовского, воспетый Маяковским: «Солнцами окон сияет Госторг».

С правой стороной улицы давайте познакомимся в обратном направлении — от Красных ворот к Лубянской площади. За небольшими строениями конца прошлого века высится огромный кирпичный дом фабричного типа. Но у него есть заслуга перед историей: в одной из его квартир жил чудесный художник Константин Коровин. А безвкусный дом на углу с Малым Козловским переулком — образец модерновых нелепиц конца XIX века — амнистирован тем, что в нем жил другой великолепный художник, Константин Юон, писавший живописные уголки Москвы и Подмосковья.

М. Казаков. Дом Барышникова на Мясницкой улице. 1797–1802 гг. Фрагмент фасада. Фото 1994 г.

После пожара Москвы 1812 г. владельцем здания стал С. Бегичев. В 1823–1824 гг. в его доме жил A. Грибоедов; здесь часто бывали B. Кюхельбекер, Д. Давыдов, А. Алябьев.

Полувросший в землю особнячок принадлежал когда-то сестре генералиссимуса Суворова: о соседнем доме Арсеньевой мы уже говорили, равно как и о кавказском шедевре, построенном для богача Барышникова, чьим зятем был друг будущих декабристов Бегичев.