Всполошный звон. Книга о Москве Нагибин Юрий
Некоторым удавалось через рынок получить постоянное место, чаще устраивались на поденщину, а многие вовсе оставались без всякого заработка. Категория неудачников влачила особенно жалкое существование на Хитровом рынке. В невольном бездействии они бродили или валялись летом на пыльной мостовой, осенью и в зимнюю стужу, не имея теплой одежды, днем дрожали от холода, а ночью укрывались в душных и мрачных ночлежках. Некоторые нищенством по окрестным переулкам добывали себе насущный хлеб и медный пятак на ночлег.
…Применительно к необычному населению злополучной площади здесь вырос целый комплекс особых промыслов. Торговки и съестные лавчонки продавали дешевую пищу из низкосортных продуктов. Явные и тайные кабаки, пивные, игорные притоны и прочие злачные места заманивали в свои сети обнищавших людей и вымогали добытую копейку. Площадь окружали каменные дома с ночлежками.
А. Красильников. Особняк чаеторговца И. Филиппова на Яузском бульваре. 1890-е гг. Фото 1994 г.
Бульвар возник в 1820-е гг. и ведет название от Яузских ворот стены Белого города. По другой версии — от белых земель, то есть земель, свободных от земских податей.
Ночлежных домов здесь было четыре. Самым отвратительным был дом Кулакова, занимавший угловой участок между нынешними Астаховским и Петропавловским переулками. Он состоял из нескольких каменных корпусов: в нем было 64 ночлежных квартиры на 767 мест, а ночевало ежедневно не менее 3 тысяч человек. Люди спали где только могли: под нарами, в проходах и т. д. В остальных трех ночлежных домах преобладали мелкие мастерские, торговцы вразнос и тому подобные люди с постоянным занятием. Но кулаковский дом населяли самые низшие слои Хитрова рынка. Здесь было много таких людей, которые промышляли темными делами. Обычным явлением было пьянство и открытый разврат. Можно сказать, что все занятия ночлежников имели целью добыть деньги на водку. Особенно интересна была профессия у десяти — двенадцати опустившихся интеллигентов. Сидя на нарах или стоя на коленях, они переписывали роли для актеров. „Хитровка“ тем и привлекала их, что здесь можно было оставаться и днем, тогда как городские ночлежные дома утром выставляли ночлежников для проветривания помещения. Каждый переписчик зарабатывал в день 40–50 копеек и вечером их пропивал. Никто из них не мог собрать денег на одежду, и потому все они ходили в лохмотьях. Отправляя одного за получением заказа или с переписанными ролями, они наряжали его во все лучшее, что имелось у всех, а сами сидели часто без самой необходимой одежды».
С. Воскресенский. Здание лечебницы О. Шимана на Яузском бульваре. 1898 г. Фрагмент. Фото 1994 г.
К 1913 г. в Москве насчитывалось 60 больниц на 11,1 тыс. коек. Организация больничной помощи зависела главным образом от частных лиц и благотворительных обществ.
Здесь можно было встретить порой самых неожиданных людей, например академика живописи Алексея Саврасова, автора великой песни весне «Грачи прилетели» и других чудесных, щемяще грустных и пустынных пейзажей вроде «Дороги» или «Болота», которые никак не менее значительны в русской живописи, чем пейзажи Федора Васильева и Исаака Левитана. Он подходил к прохожим в черной похожей на воронье гнездо шляпе, в жалком отрепье и тихо говорил: «Подайте опохмелиться академику живописи». Он был из тех несчастных русских талантов, которых погубил первый большой успех и внезапный достаток.
Вид на Подколокольный переулок — переулок Первой любви Ю. М. Нагибина. Фото 1994 г.
В глубине — церковь Николая Чудотворца в Подкопаях при Александрийском подворье. Название переулка происходит от словосочетания «под колоколы».
Сюда, на самое дно, спускались предводительствуемые известным журналистом Владимиром Гиляровским, которого вся Москва называла дядей Гиляем, Станиславский, Немирович-Данченко и художник Сизов. Они ставили «На дне» М. Горького, и, поскольку МХАТ тех дней стремился к максимальной жизненной правде, они хотели познакомиться с прообразами персонажей, которых им предстояло изобразить. В книге «Моя жизнь в искусстве» Константин Сергеевич рассказывает об этой отважной экскурсии, которая едва не кончилась трагически для любителей сценической правды. Лишь опыт и находчивость дяди Гиляя спасли их от серьезных неприятностей. Недавно я узнал, что на превосходном андреевском памятнике Гоголю, изгнанном с Гоголевского бульвара во двор дома № 7 на Суворовский бульвар, фигура Тараса Бульбы слеплена с Гиляровского.
Спектакль «На дне» потряс москвичей не только мощью драматургии, новизной ярких характеров, блеском актерской игры, но прежде всего открытием неведомого трагического мира, находившегося посреди Москвы, но как-то незамечаемого в суете повседневности.
Конец Хитрову рынку пришел лишь с революцией…
Подколокольный переулок, несколько узковатый и темноватый в приближении к Солянке, от бывшего Хитрова рынка расширяется и становится одним из самых приветливых мест на Кулижках. Он не богат историческими памятниками, о самом интересном мы уже говорили — это старинный особняк, зримый в пролете высокой арки.
В моей памяти этот переулок светится особым светом, куда более ярким, чем в тот солнечный морозный день нынешнего декабря, когда я приехал сюда проведать старого знакомца. Переулок в том нисколько не виноват. Мы многое видим по-разному в разные дни своей жизни. Довоенный Подколокольный переулок был для меня самым важным, самым лучшим местом в Москве. Нигде не было такой пронзительной, звенящей и ручьистой весны, как в Подколокольном, нигде не было такой свежей, крепкой и белоснежной зимы, как в Подколокольном; нигде не было такой золотой и багряной, такой медовогорчащей осени, как в Подколокольном, — переулке моей первой любви. Летом я там не бывал, летом мы встречались с моей любимой на песчаном коктебельском берегу, усеянном разноцветными камушками. В остальные времена года нам встречаться было негде, и мы находили приют в однокомнатной квартире моего отчима, жившего до старости по-холостяцки. Потом началась война, на которую меня проводила любимая, ставшая моей женой, а когда я вернулся, то у меня уже не было жены, и Подколокольный переулок исчез из моей жизни. Лишь недавно, поехав ради этого очерка к чёрту на Кулижки, я обнаружил, что переулок спокойно существует, ничуть не озабоченный нашими взаимоотношениями. Похоже, это его ничуть не занимало. В доме, где мы встречались, оказался большой продовольственный магазин, я как-то не замечал его прежде, пошивочная мастерская (и она умела быть незримой) и, наконец, отделение АПН. Вот его-то действительно не существовало в ту далекую пору. Агентство, поглотившее квартиру отчима, добило меня. И, перефразировав слова пушкинского стихотворения, но без пушкинской грусти, я сказал старому дому: «Прощай, приют любви, прощай!..»
Театральная площадь
Так площадь не называлась с 1919 года, когда после смерти первого председателя ВЦИКа Я. М. Свердлова ей присвоили новое имя. В помещении гостиницы «Метрополь», выходящей одним боком на Театральную площадь, в 1918–1919 годах работал ВЦИК, высший государственный орган РСФСР. Очевидно, это и послужило причиной переименования площади. Но поскольку ВЦИК недолго пробыл в «Метрополе», а знаменитые театры, Большой и Малый и бывший Незлобина, остались на месте, старые москвичи по привычке продолжали называть площадь Театральной. Ныне площади официально возвращено ее название.
Не совсем понятно, почему именно здесь поставлен памятник Карлу Марксу. Считается, что это место указал Ленин. Хотелось бы увидеть документальное подтверждение выбора Владимира Ильича. Но даже если это так, в первые годы Советской власти трудно было судить о том, каким впоследствии окажется лицо того или иного московского места. Большой театр служил в ту пору не музам, а политике, здесь звучали горячие революционные речи, а не увертюры и арии, Маркс был ему ближе, чем Аполлон; детского театра не существовало в помине, и пустующее здание театра Незлобина могло отойти кому угодно — МОПРу или, скажем, обществу «Воинствующий безбожник».
У меня с Театральной площадью связаны лучшие воспоминания детства. Лет четырнадцати я, как и все мои близкие друзья, заделался исступленным меломаном. Влюбленности в оперную музыку предшествовала влюбленность в певца. Однажды на утреннем спектакле «Севильский цирюльник» я услышал молодого Сергея Лемешева и навсегда остался пленником его смугло окрашенного голоса.
Помню себя направляющимся ранним весенним под-вечером в компании таких же меломанов к Большому театру. Вернее, к филиалу Большого — там ставились мелодичные оперы Россини, Верди, Пуччини, которые мы по молодости и незрелости предпочитали монументальным творениям Римского-Корсакова, Мусоргского, Вагнера, преобладавшим на главной сцене. Конечно, мы не оставляли своим вниманием и Большой, ведь там шли «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Кармен», но предпочитали филиал не только из-за репертуара, но об этом дальше.
Мы шли в оперу всегда одним и тем же путем: через Кривоколенный на Мясницкую, затем на Лубянку и вниз к Театральной. До Лубянской площади мы принадлежали городской обыденности и как-то не очень верили, что окажемся в нашем волшебном царстве. От угла, где ныне магазин «Детский мир», открывался провал, дно которого — Театральная площадь; там был иной воздух, иные огни, иная жизнь. И каким глубоким казался этот провал! Кружило голову, хотелось зацепиться за стены, иначе сорвешься и полетишь кувырком в бездну.
Еще не наступил вечер, и свет рано зажегшихся фонарей лишь подкрашивал изнутри матовые колпаки бледным золотом, не изливаясь в лиловатый прозрачный свет воздуха. С каждым опадающим под гору шагом замирало сердце, разговоры смолкали, мы бережно несли себя к чуду, молясь в душе, чтоб оно свершилось.
В полубреду пересекали мы Театральную площадь, огибали Большой театр и мимо артистического входа, возле которого толпились поклонники отечественных Орфеев, выходили к скромному подъезду филиала. И тут совершалась метаморфоза. Исчезали чинные мальчики, и вместо них в толпу, осаждавшую вход, втискивалось четверо пройдох, нахальных и трусящих, равно готовых к отпору и к бегству. Мы ходили в театр без билетов, как тогда говорили — «на протырку». Билеты стоили дорого, нам таких денег в семье не давали. Конечно, раза два-три в год мы попадали в оперу законным путем: в дни школьных каникул непременно устраивался поход в Большой театр по удешевленным ценам, ну и, конечно, разок можно было разорить родителей, но разве это утоляло наш музыкальный голод? Мы ходили в оперу почти каждый день, предпочитая филиал основной сцене, потому что там был не столь жесткий контроль.
Здание Большого театра на Театральной площади. Фото 1980-х гг.
Перестроено арх. А. Кавосом после пожара, случившегося в 1853 г. в Большом Петровском театре (1825 г.; арх. О. Бове, А. Михайлов). В 1850-е гг. над фронтоном была установлена медная квадрига Аполлона (скульп. П. Клодт). В 1949 г. перед театром сооружен гранитный фонтан (арх. В. Долганов).
Наиболее густо толпа валила за пять-семь минут до звонка, нервозность опаздывающих зрителей сообщалась билетершам, их бдительность притуплялась. Толпа несла тебя, как вешний поток щепку, и нередко благополучно доставляла в вестибюль. Наш оперный сезон начинался весной, когда можно было ходить без пальто и не пользоваться гардеробом, где тоже спрашивали билет.
Теперь надо было дождаться третьего звонка, пулей взлететь на галерку и, не обращая внимания на стражницу облупившихся дверей, скользнуть в блаженный полумрак, уже напоенный первыми звуками увертюры. Сюда загоняли всех, кто не успел занять свои места до третьего звонка, и здешние билетерши билетов не спрашивали.
Чем была для нас опера? Развлечением? Удовольствием? Нет, чем-то неизмеримо большим. Мы жили сурово и деловито. Шумный двор почти весь год был бессменной декорацией нашего скудного досуга. Никто из нас не видел ни моря, ни гор, ни чужих городов. Опера уводила нас в пленительный яркий мир, исполненный любви, героизма, самопожертвования, несказанного благородства.
Зрительный зал Большого театра. Литография. 1856 г.
«Все здесь гармонично, монументально, роскошно, — писал Т. Готье, посетив Большой театр в 1858 г. — Убранство зрительного зала… приятно для глаза своей строгой пышностью…»
Освоив филиал, мы переключились на основную сцену. Проходить в Большой театр удавалось лишь на второе действие. Зрители выходили в антракте покурить на улицу, и билетершам лень было вторично проверять билеты. Так раз за разом я слушал «Евгения Онегина» без любовного признания Ленского, «Псковитянку» без выезда Грозного на коне, а Фауста видел всегда юным, ибо его борода и седые власы оставались в первом действии, точнее, в прологе. Но от этих потерь наслаждение не становилось меньше.
Сейчас, когда Большой театр переживает упадок — и художественный, и моральный, и физический: аварийное состояние самого громадного здания, — трудно представить себе его тогдашний расцвет. Впрочем, и нынешний упадок представить воочию довольно трудно, ибо рядовому человеку туда не попасть. Как-то раз я случайно оказался на утреннем спектакле (знакомый тенор устроил билет) и пережил такое ощущение, будто я не в России — вавилонское смешение языков, кругом дети разных народов: американцы, французы, англичане, немцы, норвежцы, шведы, голландцы, представители жаркой Африки, Латинской Америки и — особенно много — Японии. За редким исключением, происходящее на сцене их мало интересовало, о музыке говорить не стоит, они пришли посмотреть зал, позолоту и бархат, гигантскую хрустальную люстру в кружащей голову высоте, чтобы потом дома хвастаться: я был в Большом театре!
Репертуар театра производит впечатление случайного, за ним не чувствуется усилия организующей мысли. Нет опер Верди, нет Гуно, но есть «Вертер» без Вертера — нельзя винить молодых певцов, они делают что могут, но очень трудно быть Вертером после Лемешева и Козловского, — и мало для Пуччини одной «Тоски».
Можно сколько угодно говорить о нездоровом увлечении молодежи оглушительной, одуряющей, наркотической рок-музыкой. Оставим в стороне, насколько справедливо такое отношение к року, покорившему молодежь всего мира, я лично считаю, что люди преклонных лет могут судить о роке, как скопец о любви, но даже если он действительно так плох и вреден, что можно ему противопоставить? Самая доступная музыка из серьезного ряда, способная захватить молодежь, — это опера. Но состояние главной московской оперной сцены довольно плачевно.
Малый театр — в стародавние времена гордость русской сцены. До войны тут случались хорошие спектакли (помимо тех, что пришли из старого репертуара, вроде «Стакана воды»), но однажды он произвел сенсацию. Я говорю, разумеется, об «Отелло» с великим Александром Остужевым. Там недурно смотрелись и другие исполнители, спектакль был мастерски поставлен, изящно оформлен, но все это не так уж важно, ибо зрелище воспринималось как театр одного актера. Никогда не забыть остужевский певучий, волнующий голос, который по богатству модуляций можно сравнить только с шаляпинским, его плавную, исполненную южной грации походку, горящие то безмерной нежностью, то испепеляющей ненавистью, то мучающие глаза, благородство, доверчивость и боль, которая становилась твоей болью. Я был четыре раза на этом спектакле, выдержать испытание страстями по Остужеву можно было лишь потому, что подспудно — сквозь муку — ты ощущал великое искусство. Иначе боль стала бы житейской и сломала бы душу. А так она содержала в себе спасительное очищение.
Здание Центрального детского театра (с 1992 г. РАМТ — Российский академический молодежный театр) на Театральной площади. Фото 1994 г.
Возведено в 1820-е гг. как дом Полторацкого, позднее — Бронникова.
В Центральный детский театр все московские школьники ходили на «Сережу Стрельцова». Мне уже трудно судить о достоинствах этой пьесы, но, видимо, силен был ее нравственный накал, если она захватила поголовно всех сверстников Стрельцова. Фасад театра украшало гигантское изображение Сталина с девочкой на руках — символ счастливого советского детства, покоящегося в добрых, надежных руках «отца народов». Размашистый жест глобального подхалимажа не помог создателю и главному режиссеру театра Наталии Сац, ее сценическая деятельность продолжалась в лагере и ссылке. Сталин органически не терпел людей яркой индивидуальности, выпирающих из рядов. Поэтому на его счету столько необъяснимых даже палаческой логикой репрессий и убийств.
Помимо трех театров на Театральной площади находился кинотеатр, неизвестно почему названный «Восточный», впоследствии он стал первым и, кажется, единственным кинотеатром стереоскопического фильма. Из этой затеи так ничего и не вышло. Но до войны «Восточный» блеснул иной, куда более удачной новацией — здесь демонстрировались впервые в нашей стране цветные фильмы: знаменитая «Кукарача», породившая большой хулиганский эпос, и еще более знаменитые диснеевские мультипликации — «Три веселых поросенка» и очередные похождения Микки Мауса и Дональда-гуся. Не так давно Микки Маус снова появился на нашем экране — об этом пишут как о первоявлении мышонка заждавшемуся народу. Что за чепуха!.. Еще в тридцатых XX века Микки Маус творил мелкие чудеса на московском экране.
В фойе «Восточного» между сеансами выступали писатели и поэты, известные артисты эстрады, в том числе гастролеры из других городов.
Последняя достопримечательность площади — гостиница и ресторан «Метрополь». Построено здание в стиле модерн с мавританскими причудами целой группой посредственных архитекторов: Валькоттом, Эрихсоном, Кекушевым, Весневским. Во внутренней отделке принимал участие молодой Иван Жолтовский. Воистину у семи нянек дитя без глаза. Ценность этой постройке придает майоликовое панно Михаила Врубеля «Принцесса Греза».
В. Валькотт. Здание гостиницы «Метрополь» в Охотном ряду. 1899–1903 гг. Фото 1994 г.
К началу XX в. стали исчезать провинциальные черты города, связанные с малоэтажностью и характером построек. В. Брюсов писал: «На месте флигельков восстали небоскребы, // И всюду запестрел бесстыдный стиль модерн…»
Старые москвичи очень любили ресторан «Метрополь». Не могу понять, почему казался таким уютным огромный, с высоченным потолком зал. Посредине весело журчал фонтан, водяные струи осыпались в бассейн, где плавали рыбы — караси, карпы, сазаны, судачки. Вы могли выбрать рыбу и заказать ее в сметане, фри или запеченную в картофеле. Я никогда этого не делал, хотя частенько ужинал в «Метрополе»: не могу есть знакомых. На большой эстраде играл отличный джаз с сильными солистами, очень достойным репертуаром. Танцевали вокруг бассейна, освещение менялось — рубиновое, синее, серебристое, оранжевое, — соответственно окрашивались вода в садке и струи фонтана. Это было красиво. Сюда частенько захаживали писатели, режиссеры, артисты — московская интеллигенция. Поразительно, как ныне дисквалифицировалась ресторанная жизнь. Теперь в ресторан ходят лишь командированные, фарцовщики, рыночные торговцы да военные не старше подполковника.
М. Врубель. Майоликовое панно «Принцесса Греза» на фронтоне гостиницы «Метрополь». 1899–1903 гг. Фото 1994 г.
Особняки, доходные жилые дома и гостиницы в стиле модерн появились к нач. XX в. на улицах традиционно-аристократических районов города.
Было еще кафе «Метрополь» с летней верандой. Там давали чудесный кофе, фирменные бриоши, пончики, смуглый аппетитный хворост.
«Метрополь» долго был на ремонте, который вели финны. Наконец-то он вновь распахнул свои высокие двери. Может быть, и перестройка когда-нибудь достигнет такого размаха, что вернется душистый кофе, вкусное тесто. О рыбе я не говорю — с рыбой, похоже, разделались окончательно. Во всяком случае, с прилавка соскользнули даже те странного названия обитательницы водоемов, о которых в пору моей молодости никто не слышал, — все эти нататеньи, бельдюги, простипомы и загадочная ледяная. Но вдруг отыщут еще каких-нибудь уродцев в темных пучинах? В конце концов, это не главное. Не рыбой единой жив человек — была бы гласность. Пословица «Соловья баснями не кормят» обнаружила свою несостоятельность. Ныне соловьев кормят только баснями, и ничего — живут, хлопают крылышками, даже поют.
Известно мнение, что пожары способствовали украшению Москвы. Это жестоко, но справедливо: после каждого большого пожара Москва отстраивалась в лучшем виде. Особенно после великого пожара московского 1812 года, когда огнем был охвачен весь город из края в край. Едва изгнали Наполеона, Москва начала строиться. И не как бог на душу положит, а по единому плану, составленному крупнейшим московским зодчим, прославленным Осипом Бове. К слову, Бове был автором первых в России типовых проектов. Он разработал одноэтажный и двухэтажный барские особняки, эти деревянные оштукатуренные ампирные здания до сих пор можно встретить на Басманных, в Приарбатье и в Замоскворечье.
В основу плана Бове положены новые градостроительные принципы. Рассмотрение этого плана увело бы нас далеко в сторону от скромной нашей задачи, скажем лишь, что зодчим был создан новый центр Москвы. Это стало возможным, потому что еще раньше спустили гниющие пруды на Неглинной, а саму речку заключили в трубу. Поверх плененных вод легли Театральная площадь и Александровский сад.
Вот что говорится в сборнике «Старая Москва»: «Театральная площадь была спланирована и застроена по проекту архитектора Бове. Она была прямоугольная: полтора квадрата в плане. Ее северная короткая сторона была замкнута статичным объемом Большого театра… Обе длинные стороны площади были застроены четырьмя невысокими зданиями типа Малого театра. Бесконечная цепь арочных проемов, устроенных в первых этажах этих зданий и заложенных впоследствии, своим развертывающимся по горизонтали шагом подчеркивала вертикальность и пластику мощной колоннады Большого театра. С южной, солнечной стороны площадь была ограничена лишь невысокой древней стеной Китай-города и открыта в сторону Красной площади».
Д. Чичагов. Здание для Московской городской думы на площади Революции. 1890–1892 гг. Фото 1994 г.
Дума была создана в 1870 г. В ее ведении находились вопросы городского хозяйства, общественного призрения, народного образования, врачебно-санитарные службы, городская торговля, налоги.
Картина художника Брошина, написанная в 1838 году, дает представление о том, как красива была Театральная площадь. Красоту ее создавали не только стоящие на ней здания, но и то, что открывалось с площади, — ее ближний и дальний обстав. За китайгородской стеной открывались купола церквей, колокольни, сияли золотом кресты и шпили. Справа виднелись белотелый Иван Великий, купола Успенского собора, кремлевские башни, особенно хорошо — Спасская. Проглядывались и шатры Василия Блаженного, и это «придавало особую московскую теплоту архитектуре Театральной площади». Старые зодчие всегда думали о том, как сопряжется здание, улица, площадь с окружающим пространством. Бове все великолепно рассчитал и соответственно спланировал площадь, придав ей необходимые параметры, он учитывал даже солнечное освещение, недаром площадь, по свидетельству современников, была «истинным произведением искусства».
Красное кирпичное здание бывшей Городской думы отсекло Театральную площадь от Кремля, то был первый жестокий удар по композиции Бове. Затем снесли или обезглавили многие храмы в Китай-городе, что обеднило еще одну перспективу. Довершила разрушение стройного ансамбля замена двухэтажных одностильных зданий громадой «Метрополя», домом, где находится станция метро, и безобразным торцом гостиницы «Москва».
Здесь я позволю себе чуть отклониться в сторону. Хотя упомянутое выше здание бывшей Городской думы принадлежит другой территории, оно как бы включено в ансамбль Театральной площади, чем и оправдано маленькое отступление.
Вид на Охотный ряд. Фото 1920-х гг.
Название возникло от многочисленных лавок по продаже битой и живой домашней и дикой птицы. В XIX — нач. XX в. вокруг одноименной площади расположились лучшие трактиры и гостиницы. Место это было одним из самых бойких в Москве.
Когда-то на этом месте, во времена грозного царя, находился «львиный двор» — царев зверинец. Иван Васильевич любил кормить хищников, жадно наблюдая, как они терзают мясо, кровеня морды. После тут на долгое время обосновалась долговая тюрьма-яма со многими отделениями — дворянским, купеческим, мещанским, управским и женским. Более всего «прославилось» купеческое отделение пьесами Александра Островского. «Ямой» же тюрьму называли, потому что располагалась она на пятиметровой глубине и к ней вела длинная лестница. Жила в Москве популярная литературная чета: поэтесса Каролина Павлова (в девичестве Яниш) и прозаик Н. Ф. Павлов. Разозлившись за что-то на мужа, поэтичная, но весьма решительная дама упекла его в яму. Остроумец Соболевский выдал по этому поводу экспромт:
- И куда ни взглянешь,
- Все любовь-могила:
- Мужа мамзель Яниш
- В яму засадила.
Среди снесенных зданий оказалось и то, где помещался знаменитый трактир Патрикеева (сейчас тут торец гостиницы «Москва»). Заведение славилось музыкальной машиной-оркестрионом стоимостью двенадцать тысяч рублей, сумма по тем временам громаднейшая. На Масленицу половые вручали посетителям поздравительные стихи, начинавшиеся так:
- Вина крепки, блюда вкусны,
- И звучит оркестрион,
- На котором:
- Мейербер, Обер, Гуно,
- Штраус дивный и Россини
- Приютилися давно.
Ныне от первого планировщика и застройщика площади остался в нетронутом виде лишь Малый театр, ибо Большой Петровский театр, сгоревший в 1853 году, был перестроен Альбертом Кавосом.
Большой Петровский театр был возведен на месте некогда очень популярного среди москвичей Петровского театра (от улицы Петровки), сооруженного стараниями антрепренера англичанина Михаила Медокса, отца загадочного авантюриста, чьи невероятные похождения и злоключения до сих пор ставят в тупик историков. В этом театре помимо опер и балетов давали драматические спектакли, но публика предпочитала оперу.
В труппе Медокса было тридцать актеров, девять актрис, двенадцать музыкантов. Декорации писал некий Ефрем, «российских стран маляр». Состав труппы с годами менялся, в нее вливались талантливые самородки, в том числе из крепостных актеров. Об одной из них, Бутенброк (в девичестве Лисицына), купленной дирекцией театра, пишет известный мемуарист и театрал Жихарев: «Бутенброк — певица недурная, баба плотная, белая и румяная, но зубы уголь углем». О ней есть и другая запись Жихарева: «Г-жа Бутенброк перед самым венчанием была высечена розгами». Хорошо в этом контексте звучит слово «госпожа»!
Чистильщик обуви на Театральной площади. Фото кон. XIX в.
В общей массе населения города в нач. XX в. заметно увеличилась доля пролетариата, а также прослойка государственных чиновников и служащих предприятий.
Мандельштам говорил, что всякий балет — крепостной. Наверное, это относится и к опере. Тогда становится понятен нынешний упадок нашего главного оперного дома. Нет розги.
Последнего не скажешь о балете Большого театра.
Петровский театр просуществовал лишь четверть века и в 1805 году сгорел. Через три года Карл Росси построил на Арбате новое здание театра, но его уничтожил пожар 1812 года. Тогдашние москвичи — не в пример нам — не захотели смириться с отсутствием оперы, и в 1824 году поднялся во всей красе и могучести Большой Петровский театр, который спроектировал Михайлов 2-й, ученик Матвея Казакова, а построил, сильно изменив проект, главный московский архитектор Осип Бове.
Сергей Тимофеевич Аксаков писал о сем событии: «Большой театр, возникший из старых обгорелых развалин, изумил и восхитил меня… Великолепное громадное здание, исключительно посвященное моему любимому искусству, уже одной своей внешностью привело меня в радостное волнение… Великолепна театральная зала, одна из громаднейших в Европе, полная зрителей, блеск дамских нарядов, яркое освещение, превосходные декорации, богатство сценической постановки — все вместе взволновало меня».
A. Элькинский, О. Бове. Здание Малого театра на Театральной площади. 1821–1824 гг.; перестроено арх. К. Тоном в 1838–1840 гг. Фото 1994 г.
В 1853 году страшный пожар с человеческими жертвами (по вине ламповщика) оставил от творения Бове лишь фасад. Для восстановления призвали Кавоса, создателя Мариинского театра в Петербурге. Кавос не тронул уцелевший портик, нарастил еще этаж, снаружи — по Петровке — пристроил галерею, ну а внутри все сделал на свой лад. В Европе лишь зал миланской Ла Скала еще грандиозней. Но я бы не отдал ему приоритета в роскоши отделки. Что же касается внешнего вида, то обитель бельканто совсем не блещет. Когда глядишь на облезлое, кажущееся приземистым здание от памятника Леонардо да Винчи, в голову не придет, что внутри такая пышность и красота. Театр живет гастролерами — лучшие певцы мира стремятся на сцену Ла Скала. У нас же наоборот: корифеи Большого театра спят и видят, как бы удрать подальше от родных стен.
Малый театр преданно хранит верность облику, приданному ему Бове. Перед входом установлен памятник великому русскому драматургу Островскому, чьей вотчиной справедливо считается этот старейший московский театр. Памятник создан выдающимся скульптором, как я уже отмечал, Николаем Андреевым, автором памятника Гоголю, вытесненного на задворки с положенного ему места ужасным творением Томского. Это тоже одно из надругательств волевого руководства над достоинством столицы.
Деталь оформления фасада Малого театра. Фото 1994 г.
Старейший театр, сыгравший выдающуюся роль в развитии русской национальной культуры, был открыт 14 октября 1824 г.
Андреевский проект памятника Островскому победил в открытом конкурсе, в котором участвовали лучшие ваятели Москвы. Но, положа руку на сердце, разве был он действительно лучшим? Куда глубже и выше по искусству были три гипсовые фигуры, представленные гениальной Анной Голубкиной. Нет никакого сомнения, что на оценку жюри повлиял престиж Андреева, его официальная признанность, какой вовсе не обладала мятежная и всем неугодная Голубкина. В гневе Анна Семеновна тут же на выставке разбила молотком две свои скульптуры, третью удалось отстоять ее друзьям, и она красноречиво говорит о том, какому Островскому пристало находиться у дверей его дома. Но и андреевский памятник вовсе не плох.
Н. Андреев. Памятник Александру Островскому перед зданием Малого театра. 1929 г. Фото 1994 г.
На сцене театра осуществляются классические постановки пьес великого драматурга, недаром театр называют домом Островского.
И вот что мне вдруг пришло в голову. Малый театр немыслим без драматургии Островского, воспитавшей дивную речь его великолепных актеров, образ темного царства, прорезанного лучом света чистой души Катерины, создан гением его корифеев: династией Садовских, Медведевой, Федотовой, Ермоловой, Васильева, Самарина, Ленского и теми кудесниками, которых мы еще застали на сцене: Рыжовой, Турчаниновой, Массалитиновой, Яковлевым, Климовым, Степаном Кузнецовым, Остужевым. Было бы естественно, если б театр носил имя великого драматурга.
И. Витали. Петровский фонтан с бронзовыми скульптурами в Охотном ряду. 1835 г. Фото 1994 г.
При перестройке водопровода в 1830–1835 гг. в Москве были сооружены пять фонтанов. Из них сохранился лишь фонтан И. Витали — образец позднего классицизма.
Надо еще упомянуть о замечательном фонтане — творении лучшего московского скульптора первой половины XIX века Ивана Витали. Здесь брали воду для нужд города водоносы и водовозы. Время изрядно потрепало Театральную площадь. И все же, наряду с Красной, она являет собой пример настоящей площади, а не каменного пустыря, каких немало в Москве. В скверах Театральной площади московские жители и гости столицы отдыхают, мечтают, ведут сокровенные разговоры, слушают пульс города, с грустью смотрят на квадригу Аполлона, который, похоже, скоро умчится прочь от впавшего в рутину храма. Впрочем, за моральным крушением театра может последовать и физическое, и квадрига бога искусств превратится в груду обломков. Но будем оптимистами: здание поставят на долгий, основательный ремонт по примеру старого МХАТа, все остальное — заботы грядущего XXI века.
Эпилог
Еще недавно эти старые московские улицы — Театральный проезд, Охотный ряд, Моховая — были объединены в проспект Карла Маркса. Он как бы давал обвод с одной стороны историческому центру столицы — Кремлю и Китай-городу, с другой стороны обводом служит Москва-река.
Но гордое звание «проспект» было дано не по назначению.
Посмотрим, что оно значит в толковом словаре В. Даля: «Большая, широкая, прямая улица». Довлел ли этому определению существовавший проспект? Слово «большая» в этом контексте значит «длинная»; проспект Карла Маркса был очень длинен, он простирался от площади Боровицких ворот до Лубянской площади, вобрав в себя Моховую улицу, Манежную площадь, Охотный ряд и Театральный проезд. Широк ли был он? В некоторых частях очень, даже чрезмерно широк — там, где сливался с пустырем Манежной площади, а вот на бывшей Моховой довольно узок, у Манежа и вовсе терял это непременное качество проспекта. Прям ли был он? О, нет! Он был весь изломан и не просматривался из конца в конец, как классический Невский проспект.
Перспектива неотделима от сущности проспекта, этим он прежде всего отличался от просто длинной улицы. Вспомните стрелу Невского: от площади Восстания вы проглядываете золотую иглу Адмиралтейства. И проспект Мира обладает устремленной прямизной. А здесь, глядя с взгорка Лубянской площади, вы охватите проспект только до здания бывшего Благородного собрания. Таким образом, главная московская магистраль проспектом считаться не может.
М. Казаков. Здание Благородного собрания в Охотном ряду. 1770-е гг. Фото 1994 г.
Построено для генерал-губернатора Москвы князя В. Долгорукова. После пожара 1812 г. восстановлено арх. А. Бакаревым. В 1903–1908 гг. арх. А. Мейснер надстроил здание, частично изменив фасад и планировку помещений.
Но мы привыкли жить в условном мире, в мнимой среде обитания, где названия подменяют сущность, где за словами нет вещественного смысла. Приказали считать проспектом длинную, извилистую, порой обрываемую размывом площадей улицу, лишенную намека на архитектурную целостность, на служение некой единой цели, — будем считать. В конце концов, это не самое страшное. Над тюрьмами и лагерями, над душевным безмолвием омороченной Сталиным страны без устали звенело:
- Я другой такой страны не знаю,
- Где так вольно дышит человек.
Впрочем, мы и действительно не знали, ибо весь народ, кроме специальных чиновников и секретных агентов, был невыездным. Сейчас восторжествовал разум: проспекта больше нет. Есть улицы с исконными московскими именами. По Театральному проезду мы ходили, когда направлялись в Большой театр, поэтому не будем повторяться. От Театральной площади начинается коротенький Охотный ряд — некогда одно из самых популярных мест Москвы. От времен старого Охотного ряда остался лишь дом бывшего Благородного собрания, творение Матвея Казакова для князя В. Долгорукова. О нем писал Пушкин: «В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживали свадьбы. Москва славится невестами, как Вязьма пряниками». Пушкин и стихов не пожалел Благородному собранию:
- Ее привозят и в Собранье.
- Там теснота, волненье, жар,
- Музыки грохот, свеч блистанье,
- Мельканье, вихорь быстрых пар,
- Красавиц легкие уборы,
- Людьми пестреющие хоры,
- Невест обширный полукруг,
- Всё чувства поражает вдруг…
В уникальном Колонном зале с давних пор устраивались концерты. Здесь часто выступали Николай Рубинштейн, Сергей Рахманинов, Александр Скрябин, Александр Зилоти, Василий Сафонов и приезжие знаменитости. И сейчас тут дают большие концерты, проводят съезды, форумы, симпозиумы… Снаружи здание сильно перестроено, но сохраняет казаковское благородство форм. Остальная улица создана двумя огромными зданиями: гостиницей «Москва» и зданием бывшего Госплана страны, где сейчас помещается Государственная дума. Гостиница построена академиком Алексеем Щусевым, создателем Казанского вокзала, другой дом строил архитектор А. Лангман и, по-моему, превзошел знаменитого зодчего по всем статьям. Этот дом по благородству и простоте форм едва ли не самое удачное в Москве создание современной архитектуры.
Вид на Охотный ряд и здание Благородного собрания. Литография. Сер. XIX в.
Российское благородное собрание — дворянское сословное учреждение типа общественного клуба. Открылось в 1783 г. Во главе стояли двенадцать выборных старшин.
Раньше на его месте стояла красивая церковь Параскевы Пятницы, а по другую сторону тянулись торговые ряды. Царство духа противостояло царству плоти, но между ними не было вражды, ибо святая Параскева — покровительница торговли. Она и возле себя дала место рыбным лавкам и, несомненно, покровительствовала Охотному ряду, который процветал во все дни своего существования.
А. Щусев, Л. Савельев, О. Стапран. Здание гостиницы «Москва» на углу Охотного ряда и Манежной площади. 1932–1935 гг. Фото 1994 г.
Вторая очередь гостиницы, обращенная к Театральной площади, возведена в 1974 г. арх. А. Борецким, Д. Солоповым и И. Рожиным.
А. Лангман. Здание в Охотном ряду, предназначавшееся для Совета труда и обороны, в котором позже размещался Госплан СССР. 1932–1936 гг. Фото 1994 г.
Здание решено в простых, крупных по масштабу монументальных формах. Сейчас в нем проводятся заседания Государственной думы.
В книге «Москва», изданной в 1948 году, говорится, что «после революции в старые здания вступили новые хозяева: они наполнили их новым содержанием». Воистину так: церкви превратили в картофеле- и овощехранилища, иногда в склады, в лучших случаях — в столярные и прочие мастерские. Но храмам этой части Москвы особенно не повезло, они все были снесены: и церковь Параскевы Пятницы, и очаровательная Иверская часовня[7], служившая входом на Красную площадь, и часовня Александра Невского, церковь Святого Георгия и церковь Николы в Сапожке, перечень можно длить и длить. Уж лучше бы им хранить гнилые овощи…
А. Иванов. Здание гостиницы «Националь» на углу Тверской улицы и Манежной площади. 1903 г. Фото 1994 г.
В начале XX в. в Москве насчитывалось около сорока гостиниц. Крупнейшими были: «Метрополь», «Славянский базар», «Гранд Отель», «Боярский двор», «Европа».
Название «Охотный ряд» идет от охотников, привозивших сюда свою добычу для продажи. Когда Неглинная текла в привольных берегах, тут стояли мельницы и мучные лавки. Потом реку убрали в трубы, засыпали, и возникло торжище. Как грибы, вырастали лавки, харчевни, трактиры, пирожные, а позднее рестораны. Гастрономические причуды местных купцов не уступали изыскам китайгородских негоциантов. «К столу подавались разваренные медвежьи лапы, жареная рысь и соус из свежих селедочных жабер» (П. Лопатин).
Тверская улица у Кремля. Гравюра. 1-я пол. XIX в.
Улица возникла в XIV в. как дорога на Тверь. С начала XVIII в. стала основной дорогой из Москвы в Санкт-Петербург. В XIX в. застраивалась зданиями, магазинами, доходными жилыми домами.
Особенно славился трактир старообрядца Егорова, у которого чай подавался «с алимоном» и «с полотенцем».
Первое — это деликатное чаепитие, второе — до седьмого пота. В Охотном ряду процветала купеческая коррида — петушиные и гусиные бои.
Тут торговали мясом, дичью, рыбой, соленьями, зеленью, фруктами и бакалеей.
Ап. Васнецов. У Воскресенского моста через реку Неглинная. XVII в. Бумага, акварель. 1920-е гг.
Река Неглинная — левый приток реки Москвы. Начиналась западнее Марьиной рощи. В 1816–1820 гг. от устья до Трубной площади была заключена в трубу, на остальном участке — к 1912 г.
Я хорошо помню двухэтажные ряды, источавшие острые и свежие запахи — лежалыми продуктами не торговали. Помню и лотошников, раскинувшихся вдоль рядов по тротуару с заступом на мостовую. Особенно хороши были у них жаренные в масле пирожки с мясом, ливером, курятиной, вязигой, рисом и капустой.
Дж. Кваренги. Здание Земского приказа (слева), в котором первое время помещался Московский университет. Бумага, тушь, акварель. Кон. XVIII в.
В стенах Китай-города было семь ворот. Иверские (Воскресенские) ворота (на переднем плане) сооружены в 1534–1538 гг. При них находилась часовня Иверской Божией Матери (1782 г.).
Много писали и пишут о грязи и вони Охотного ряда. Наверное, так и было в давние времена, когда на задах рядов смердел овраг, куда сбрасывали все отбросы торжища, в том числе гниющие шкуры животных, и гнусная «масса стояла вровень с мостовой». Но в двадцатые годы такого не было и в помине. Видимо желая как-то оправдать уничтожение продуктового центра Москвы, бытописатели столицы говорят, что память об Охотном с его теснотой, сутолокой, шумом и грязью сохранилась только в названии улицы. Я сказал бы иначе: в памяти старых москвичей Охотный ряд сохранился мясными тушами, битой птицей, окороками, благоуханной колбасой, всем великим пантагрюэлевским харчевным изобилием, о котором нынешние москвичи и мечтать не смеют. Конечно, там было шумно и людно да и не совсем опрятно, когда разделывают коровью тушу, течет кровь и осколки мосолков летят, а убрать нет времени, этим займутся позже, проводив последнего покупателя. Конечно, в гастрономе на месте Охотного ряда куда чище — особенно на полках и витринах, — какая может быть нечистота от овощных консервов, порошковых супов, квасного концентрата да изредка синюшных кур, умерших от истощения. Впрочем, смрадно и тут бывает, когда завозят несвежую рыбу, о которой хочется сказать словами Германна: «Я имени ее не знаю и не хочу узнать». Не стоит бросать камень в Охотный ряд, лучше вздохнуть о нем, сердешном, так изобильно кормившем народ.
М. Казаков. Здание Главного корпуса Московского университета на Моховой улице. 1786–1793 гг.; восстановлено арх. Д. Жилярди в 1847–1849 гг. Фото нач. XX в.
Памятник архитектуры классицизма. Герб фронтона и барельеф «Торжество наук и искусств» выполнены скульп. Т. Замараевым.
Самым неприятным в Охотном ряду, особенно в дореволюционное время, были его приказчики. Вот как писал о них знаток старого Охотного ряда: «Охотнорядские торговцы набирают служащих, руководствуясь двумя признаками: по ширине и откормленности физиономий и по тяжести кулаков. Ражие и горластые молодцы — живая реклама хозяину. Они громко зазывают покупателей, искусно порочат своих соседей-соперников и ядовито высмеивают чересчур придирчивых и экономных хозяек».
Е. Тюрин. Аудиторный корпус Московского университета на Моховой улице. 1833–1836 гг. Фрагмент. Фото 1994 г.
На переднем плане — бронзовый памятник Михаилу Ломоносову (скульп. И. Козловский; 1957 г.).
Еще об одном характернейшем качестве ражих молодцов забыл упомянуть историк: они были незаменимыми во время погромов — боевики черносотенных сил. Равно для выражения верноподданнических чувств, избиения вольнолюбивого студенчества и разрушения немецких магазинов в пору Первой мировой войны. Это их волосатые руки разнесли на Кузнецком музыкальный магазин Юлия Генриха Циммермана, прижившегося в Москве, выходца из Германии.
Охотный ряд с его продуктовым избытком канул в Лету, но охотнорядцы остались. Теперь они не торгуют, а преуспевают в самых разных сферах деятельности, в том числе в творческих союзах и неформальных обществах.
За Охотным рядом, если идти от центра, раскинулся огромный асфальтовый пустырь, именуемый Манежной площадью, он упирается в большое здание Манежа. Проспект здесь обладает только правой стороной, где примечательно здание гостиницы «Националь».
Рядом стоит интересный дом песочного цвета в стиле Палладио. Построил его один из крупнейших зодчих, Иван Жолтовский, стремившийся возродить классические формы. Когда-то на месте этого дома стояла церковь святого Георгия на Красной Горке, при церкви было кладбище.
А. Карбонье, А. Бетанкур. Здание Манежа. 1817 г. (автор архитектурной отделки О. Бове; 1824–1825 гг.). Фото 1994 г.
Манеж предназначался для проведения смотров, парадов и учений. В нем мог свободно маневрировать пехотный полк (свыше 2 тыс. солдат). Здание построено в стиле ампир.
К высшим ценностям московского зодчества принадлежит старое здание университета. Его возвел Матвей Казаков, но после великого пожара 1812 года основательно перестроил Доменико Жилярди. Он поднял среднюю часть здания, увеличил окна, перестроил купол и заменил легкую ионическую колоннаду более строгой и массивной — дорического ордера; по дружному свидетельству современников здание выиграло в своей монументальности, величественной простоте, не став при этом грузным. Оно теперь более отвечало понятию «Храма науки».
На рисунке Казакова перед университетом течет река в травяных берегах — это Неглинная, еще не убранная в трубу.
Огромна заслуга Московского университета перед Россией. Он знал и лучшие, и худшие времена, но всегда старался честно служить делу русского просвещения. Я имею в виду, разумеется, дореволюционное время.
Александровский сад в начале XIX в. Бумага, карандаш. 1820-е гг.
Создан в 1819–1822 гг. арх. О. Бове на месте заключенной в трубу реки Неглинной и бастионов XVIII в. Чугунные ворота и ограда символизируют победу в Отечественной войне 1812 г. (арх. Е. Паскаль). Со стороны Манежа сад ограждает кованая решетка (арх. Ф. Шестаков).
Невозможно перечислить всех славных людей России, вышедших из его стен. Начать можно с нашего первого комедиографа Фонвизина, автора «Недоросля» и «Бригадира». Грибоедов, Лермонтов, Гончаров, Тургенев, Чехов, Брюсов в разное время грызли здесь гранит науки. Отсюда вышли такие ученые, как Пирогов, Сеченов, Боткин, Склифосовский, Жуковский, Чаплыгин. Здесь читал свои знаменитые лекции, привлекавшие всю Москву, одухотворенный Тимофей Грановский. В один день перешагнули университетский порог два молодых красавца, Александр Герцен и Николай Огарев, и навсегда остались с университетом — изваяниями перед его фасадом.
Далее идет «новое» здание университета (архитекторы М. Быковский и Е. Тюрин). Последний построил университетскую церковь — правый флигель с ротондой. Раньше тут находилась прекрасная постройка Баженова, но этому зодчему роковым образом не везло — почти все созданное им либо сносилось, либо перестраивалось до неузнаваемости. Во дворе стоит бронзовый монумент великому ученому Михаилу Ломоносову, чье имя носит университет. Он держит в одной руке свиток, другая протянута к глобусу — эти наивные символы делают из гениального самородка учителя географии.
Теперь слева от нас находится длинный, с полверсты, Манеж. Он был построен для учения и парадов конных войск инженерами А. Карбонье, А. Бетанкуром и зодчим Осипом Бове. Перекрытие этого здания считалось чудом строительной техники, иностранные инженеры специально приезжали в Москву изучать бетанкуровскую конструкцию. Манеж — неотделимая частица старой Москвы, тем не менее его упорно пытались снести, чтобы увеличить асфальтовую лысину столицы. Я подписывал гневно-слезные вопли протеста. Редкий случай, но власти сжалились над Манежем.
Теперь это выставочный зал, где однажды была развернута большая экспозиция великого Сергея Коненкова. Других выставок, имевших такое же художественное значение, я что-то не припомню. Москвичи добродушно шутят, что, когда тут цокали копыта кавалерийских лошадей, навоза было меньше.
Дальше следует упомянуть здание, где находился музей М. И. Калинина, и вообще перекресток, откуда еще недавно начинался проспект Калинина — сплошной мемориал «всесоюзного старосты», покорнейшего сталинского подручного, которого так долго и старательно овевали туманом благолепия. Считалось, что Калиныч — мужицкий президент, народный человек, заступник обиженных, кладезь доброты и справедливости. За всю свою жизнь он не защитил ни одного человека, даже собственную жену, которую Сталин держал в тюрьме, наверное, для того, чтобы обеспечить себе рабью покорность ее мужа. Правда, однажды Сталин сделал подарок старосте: под Новый год узницу отпустили на побывку к мужу.
Недавно я узнал историю, которая исчерпывающе характеризует этого «деятеля», чьим именем были названы древняя Тверь, Кенигсберг — город Иммануила Канта, подмосковный промышленный город, район Москвы, проспект и бог весть сколько заводов, фабрик, учебных заведений по всей стране. Когда посадили старого революционера Н. А. Емельянова, сподвижника Ленина (это он укрывал вождя в Разливе), его жена решила пробиться на прием к верному другу семьи, председателю ВЦИКа Михаилу Ивановичу Калинину. Уж он-то знает, какой ее муж честный и преданный Советской власти человек, уж он-то разрешит чудовищное и необъяснимое недоразумение! На прием к Калинину ее не пустили, и несчастная женщина решила дождаться его в коридоре. Ей это удалось. Не ожидавший худого Калинин бодро вышел из кабинета и наткнулся на жену репрессированного большевика.
— Миша! — вскричала Емельянова и тут же поправилась: — Михаил Иваныч!..
Перед ее носом заходил крючковатый стариковский палец.
— Яне Калинин! — зашипел старик, зыркая по сторонам глазами. — Яне Калинин!.. Поняла?.. Не Калинин!.. — И, вобрав голову в плечи, быстро засеменил по коридору.
Думаю, что эта встреча в музее Калинина никак не была отражена.
Проспекта Калинина больше не существует. Старой его части возвращено название Воздвиженка, а за Арбатской площадью — Новый Арбат.
Дальше до самой улицы Фрунзе по правую руку простирается квартал, занятый Российской государственной библиотекой, крупнейшим книгохранилищем страны. Новое гигантское здание построено архитектором Владимиром Щуко и Владимиром Гельфрейхом, старое — Василием Баженовым.
Ныне библиотека находится в угрожаемом положении. Ее фундамент расшатали поезда метро, проложенного здесь очень близко к поверхности земли. Поразительное дело! Чуть не на всем протяжении этой ветки штольня идет на большой глубине, но там, где начинается историческая застройка, метро выходит из глубины — исчезает нужда в эскалаторах. Недаром в народе прочно бытует представление о вредительстве. Конечно, это чепуха.
В. Баженов. Дом П. Пашкова на Моховой улице. 1784–1786 гг. Гравюра. Кон. XVIII в.
Здание подверглось значительным переделкам после пожара Москвы 1812 г.; восстанавливал его арх. О. Бове. Памятник архитектуры классицизма. Выдающееся произведение русского зодчества.
Обычное разгильдяйство в сочетании с отсутствием знаний и нежеланием учитывать мировой опыт. Мы же сами с усами, нам не в указку паршивые капиталисты. Есть и еще один момент: бескультурье, привычка ни в грош не ставить памятники старины. У нас не было никакой бережи к окружающему. Недаром мы столько лет горланили песню о простом советском человеке, который шагает по земле, «меняя течение рек, высокие горы срывая». Ну, уж коли нам и реки и горы нипочем, что там думать о каком-то доме. Да, воистину прост советский человек той простотой, которая хуже воровства.
В. Гельфрейх, В. Щуко. Здание Российской государственной библиотеки на Моховой улице. 1928–1940 гг. Фрагмент.
Улица известна с XV в. Здесь находился Опричный двор Ивана Грозного, а в XVIII в. — Моховая площадка, где продавали мох для бревенчатых срубов.
Не так давно я выступал в лектории бывшей «Ленинки», это было серьезное испытание для нервной системы. Я подошвами чувствовал проезд каждого поезда метро, зал вибрировал и содрогался, что-то звенело, дребезжали оконные стекла, казалось, здание вот-вот рухнет. Наше великое книгохранилище должны закрыть на ремонт, это больно ударит по ученым и учащимся, по писателям и журналистам, по всем читателям столицы и, боюсь, по книгам тоже, а это уже катастрофа.
Громадное здание Щуко и Гельфрейха придавило старое здание библиотеки.
«В XVIII веке домом № 1 владел князь А. А. Меншиков, а в 1782 г. он перешел к богачу П. Е. Пашкову, потомку денщика Петра I, для которого знаменитый архитектор В. И. Баженов построил к 1786 г. великолепное здание, до сих пор служащее украшением города. Перед ним был разбит прекрасный сад с прудами. Его помпезный ансамбль принадлежит к выдающимся шедеврам мировой архитектуры. Изысканность пропорций, богатство и изящество декоративных украшений придают облику здания особую праздничность. Высоко поднятое крутым холмом, оно исключительно красиво на ярком фоне синего неба. Современники назвали это гениальное создание В. И. Баженова „одним из чудес мира“» (П. Сытин).
Воистину так: чудо! Будем надеяться на чудо спасения этого чуда от подземной опасности. И на этом мы расстанемся с Москвой.