Девица Ноvодворская. Последняя весталка революции Додолев Евгений

Здесь колонки Новодворской, которые я без какой-либо редактуры счел возможным напечатать в «Новом Взгляде» в 1993 году и из-за которых получал предупреждения из Минпечати и угрозы от оскорбленных тональностью текстов Валерии; юридические последствия наступили лишь в следующем году.

Возложите на время венки

Бесконечно жаль, что на первом и последнем представлении «Пастыря» Михаила Булгакова в соавторстве с Сергеем Кургиняном в том МХАТе, который достался Татьяне Дорониной, было мало нигилистов, инсургентов и демократов. Как всегда это бывает, «в праздной суете» на спектакль пришли «однообразные не те»: почвенники, государственники, консерваторы и реакционеры. Они ничего не поняли в этой мистерии русской Судьбы и реагировали только на примитивные раздражители, совсем как инфузория туфелька: впадали в экстаз и ожесточенно хлопали, когда видели спускающиеся с потолка любимые красные флаги, а звуки священного советского гимна исторгали из их груди прямо-таки рыдания. Да, много было званых, но мало было избранных. Останкинская красная капелла не годится в зрители для страшного и величественного сеанса черной и белой магии, поставленного не столько режиссером Сергеем Кургиняном, сколько жрецом, имеющим в наш бездумный, легкомысленный и светский век худо-бедно великую сакральную идею. Спектакль был поставлен не для друзей, но для врагов, но только для настоящих врагов, смеющих поднять перчатку, а не для зайцев, которые два месяца подряд оглашают страницы демократической прессы дикими воплями грешников, попавших невзначай на адскую сковородку и всерьез считающих, что демократии погибают от театральных спектаклей, а не от тех тенденций и бездн, которые обнажают подобные спектакли. «Московские новости» даже договорились до того, что спектакль явился вместе с режиссером непосредственно из ада. В таком случае запрет спектакля — плохая пентаграмма, она не спасет демократического страуса, прячущего голову под мышку, чтобы ничего не видеть и не слышать. Спектакль предназначался для нас, разрушителей и антисоветчиков. Слава богу, я на нем была, и я могу поднять перчатку, зная, «что ныне лежит на весах и что совершается ныне». Я в восторге от этого спектакля, я поняла, почему его поочередно запрещали Сталин, Хрущев и нынешние псевдодемократические власти, и я могу сказать, что этот спектакль меня не испугал, хотя и должен был бы. Почему? Спектакль — сплошная поэзия, и ответ тоже будет в стихах:

В этом спектакле есть тайна России, ее мучительной противоречивой истории, раздираемой надвое Западом и Востоком. Михаил Булгаков понял тайну русской власти, и Сталин не мог позволить ему ее показать широкому зрителю, ибо в пьесе «Батум» есть смертный приговор и сталинизму, и СССР. А Хрущев, который не кончал не только пажеский корпус, но даже и семинарию, и вообще был прост как грабли, не мог позволить показывать на сцене Сталина, потому что боялся его не только живого, но и мертвого. А нынешние власти боятся всего: Сталина, свободы, демократии, народа, интеллигенции, Кургиняна, Запада, самих себя. Что же происходит на сцене? На ней есть три главные группы персонажей: волки, овцы и пастыри. Овцы веруют и дают вести себя, куда — сами не знают, они составляют и революционные массы, и обывательский внутриимперский контингент. Волки-ницшеанцы приходят, «чтобы соблазнить многих из стада», они разрушают государство дотла. Пастыри государство воссоздают и казнят волков, пока они в силах это делать. В спектакле встречаются молодой волк, Иосиф Джугашвили, и опытный, поживший пастырь, Иосиф Виссарионович Сталин. Они враги во времени и над временами. У Сталина другие друзья и соратники, такие же пастыри, как он: Николай II, жандармский полковник, ректор семинарии, выгнавший молодого Сосо… В золотом киоте, касающемся чуть ли не колосников, киоте Империи, вечной и проклятой нашей Империи, горят две свечи в память о том, что два Рима пали: Российская империя и СССР. Почва, впитавшая в себя пролитую кровь, надменная и бесплодная почва Империи, взыскует о новом Риме, о Третьем… Но здесь и кончается сходство со льстивой формулой, придуманной нищими византийскими монахами, подбиравшими лакомые объедки со стола великих князей московских: «Четвертому не бывать». Третий Рим тоже падет! И Четвертый, и Пятый! Пока жива русская интеллигенция, не переведутся Уинстоны Смиты, которые в самом сердце тотального государства будут ненавидеть Большого Брата, и не всех удастся сломать в комнате 101, мы за семьдесят лет таких комнат насмотрелись! Мы не дадим пастырям спокойно пасти овец. Волк не может, не должен иначе! Идет XIV модернизация, XIII и все двенадцать до нее провалились. Это ни о чем вам не говорит? Мы не удовольствуемся своей азиатской долей! Нынче по небу Солнце нормально идет, потому что мы рвемся на Запад! Это мы, антисоветчики и нигилисты, разрушили СССР, потому что возненавидели всей душой его неправедность, а Ельцин, Назарбаев и Кравчук послужили только негодным орудием нашего промысла, ибо достанься дело разрушения в наши руки — мы бы пошли гораздо дальше. России не дано, может быть, получить легко и даром даже сейчас статус и ментальность европейской державы, но какой бы ценой нам ни пришлось оплатить наш билет в Европу, куда мы рвемся четвертый век, мы за ценой не постоим. Западники-волки всегда составляли у нас меньшинство, исчезающе малое, но его хватало на то, чтобы обратить в прах усилия государственников и реакционеров и обрушить очередной Рим. Чем обрушить? В спектакле есть центральная баллада о политкаторжанах, вечно бредущих на Северо-Восток, в направлении Колымы и Магадана. В России есть некий Ветер Свободы, и он вечно раздувает пламя, которое пожрет любой Рим.

Спектакль играют молодые актеры, играют исступленно, одержимо, иначе кургиняновские мистерии не сыграть. Его поставили за 14 дней, Доронина на генеральной была очень довольна, а после премьеры она позвонила министру культуры и проворковала: «Или театр получит 27 миллионов дотаций, или этот сталинистский кошмар будет у меня идти». 27 миллионов были выплачены сполна. Доронина продешевила, как все, кто требует за идеалы тридцать сребреников. А вот министр культуры переплатил, даром потратил казенные денежки: можно отменить спектакль, но нельзя отменить русскую историю, от нее не откупишься 27 миллионами. Нынешняя власть, подавшая коммунистическому съезду голову Егора Гайдара на блюде, хотя Илья Константинов пляшет гораздо хуже Саломеи, способна только запятнать идею демократии — таких врагов никто не станет уважать. Но есть, слава богу, мы. Это мы, разрушив СССР и сжигая на площадях его красные флаги, пригласили на ужин Командора. И когда мы услышим его шаги на улицах и площадях — скрежет танков и отблеск штыков, — мы не полезем под кровать, как это, видимо, сделают министр культуры, Татьяна Доронина и все критики, вслух радующиеся запрету спектакля. Мы спокойно подадим Командору руку и скажем, что готовы. Наш немногочисленный Запад всегда готов пойти на Северо-Восток или к ближайшей стенке, и это залог того, что Россия Востоком не будет, ибо у нас, западников, тоже есть сакральная идея, и это не супермаркеты и не яичница с ветчиной. Наша сакральная идея — это свобода, это либерализм, это то, что в Европе уже мхом поросло, но для нас вечно юно. Нам говорят, что России этого не дано, что мы зря стараемся. Не Сергею Кургиняну аргументировать на уровне: это безнадежно. Его можно побить его предыдущим спектаклем, «Гамлетом», который тоже нигде не идет («Я всеми признан, изгнан отовсюду»). В этом спектакле мертвый король объясняет, почему западники в России не успокаиваются с Иоанновых времен, — и что из того, что король там большевик, а не западник, если речь идет об алкании Несбывшегося:

А преследовать театр Сергей Кургиняна — это все равно что пенять на зеркало. Российская история — это сплошная суета и сплошная казнь. То государственники казнят революционеров, то революционеры швыряют бомбы в государственников, а придя к власти, ставят их к стенке. При таких взаимоотношениях пастырей и волков страдают безвинно и овцы. Это их убивают в гражданских войнах, это их дома сгорают во все мятежи. Мы, дээсовцы, первые в русской истории волки, которые не собираются пользоваться своими клыками. И будущий Третий имперский Рим мы уничтожим своей, а не чужой кровью, ибо Империя, пролившая кровь, призывает на свою голову чашу Святого Грааля и всех рыцарей будущего Круглого стола. Она обречена. Кому ставить памятник в русской истории? Николаю II? Жертвам его Кровавого воскресенья? Зиновьеву и Каменеву? Тем, кого они послали на казнь? Русская история — сплошная гражданская война, а в ней не бывает победителей и побежденных. Можно поставить только памятник самой истории, самому этому ледяному ветру. Собственно, спектакль как раз такой памятник и есть, памятник и прошедшему, и настоящему, и грядущему:

Из ристалища — на позорище

Когда-то, в очередном пароксизме евразийства, славянофильства, почвенничества, фундаментализма или еще черт знает чего, славные предшественники наших «новых правых», «старых правых», «Памяти», Национальных соборов и неприсоединившихся империалистов всех фасонов и расцветок решили не только отказаться от иностранных кушаний, манер, теорий и импортных товаров, но и перейти на чисто славянскую речь. Тогда один крупный лингвист, умница и насмешник, перевел им на будущий новояз банальную фразу: «Франт идет из цирка в театр по бульвару в калошах». И получилось следующее жуткое изречение: «Хорошилище грядет по гульбищу из ристалища на позорище в мокроступах». Попытки вернуться к истокам в родном языке были временно оставлены. Но я имею в виду совсем другой сюжет. А ссылку на первоисточники пришлось сделать, дабы избежать прямого перевода. Речь пойдет о злополучной идее прав человека, которая в последние годы в буквальном смысле слова пошла из ристалища безнадежных, но славных политических процессов (где диссидентские Дон Кихоты с медными тазиками на голове пытались в одиночку сразить великанов Системы и получали за это чувствительные наказания) на позорище общественной пошлости и общественного равнодушия. Я это все говорю по поводу грандиозного телемарафона «Новой студии».

Называлось все это «моралите» «Шаг к свободе». И это было гораздо хуже, чем у Владимира Ильича «Шаг вперед и два шага назад», потому что все шаги были мимо и в сторону. Хотя передача была декларирована как правозащитная, ни один нормальный диссидент на нее не пришел, памятуя о жанровых особенностях советских новых и старых студий и руководствуясь убеждением: «Из Галилеи может ли быть что доброе?» И, как выяснилось, не ошибся, потому что права человека и советское телевидение — две вещи несовместные. Я же по наивности и из-за неистребимой жажды просветительства попалась в эту ловушку, забыв, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. То, что худо-бедно смотрелось в пресс-клубе, где весело тусуются свои люди — зубастые и циничные профессионалы, — в правозащитной передаче приобрело отчетливые формы глумления как над человеком, так и над его правами. Во-первых, был отлично подобран состав участников: Сергей Бабурин, Олег Румянцев, Дмитрий Рагозин, про которых всем точно известно, что они во глубине сибирских руд хранили гордое терпенье именно за идею прав человека, о которой впервые услышали от Глеба Якунина на съезде нардепов, за что его и побили в знаменитой драке у хасбулатовского подножия. Причем и Бабурин, и Румянцев понимают права человека очень своеобразно, им Декларацию этих самых прав никогда не приходилось открывать, в отличие от Гдляна и Калугина, которые были обязаны хотя бы давать отпор идеологическим противникам. Сергей Бабурин говорил о праве человека на Империю, а Олег Румянцев — об аналогичном праве его же на Федерацию. Последний ухитрился даже пожертвовать 5 тысяч на «финансирование» федералистских тенденций в Чечне и Татарстане. Очень пикантно было свалить эти пять тысяч в общий стеклянный аквариум пожертвований на «права человека». Недоставало только, чтобы встал какой-нибудь чеченец и бросил от себя пять тысяч на «сепаратизм», вот был бы общий котел правозащитного капитала, и как бы несчастные устроители этой абракадабры делили потом собранные средства между сепаратистами и федералистами и кого бы обвинили во вмешательстве во внутренние дела суверенной Чечни — Румянцева, Конституционную комиссию, ВСРФ или «Новую студию»? Но сепаратисты оказались умней и не пожертвовали ничего, а пяти румянцевских тысяч не хватит даже на то, чтобы выделить по 30 сребреников каждому Иуде.

На стенке Останкинского концертного зала сияло золотой фольгой заглавие: «Шаг к свободе». Но, как известно, не все то золото, что блестит. Под заглавием на эстраде суетились эстрадные дивы, кто без юбочек, а кто без кофточек. Конечно, каждый человек имеет право ходить без юбки или без кофты, но желательно права такого рода защищать отдельно от политических прав — по крайней мере, так у правозащитников было принято. Один ансамбль, видимо символизируя нашу потребность в гласности, даже выступил в масках. Под громыхание литавр и всхлипы саксофона к аквариуму выходили сияющие спонсоры и бросали свою золотую рыбку, называя фирму погромче, чтобы все услышали и изумились. Здесь уместнее всего было бы вспомнить притчу о фарисеях, потому что Мамонтов и Третьяков, да и великая княгиня Елизавета пожертвовали побольше, чем нынешние 10 или 200 тысяч, однако на вернисажи не лезли и перед репортерами не позировали. В качестве кого же на это шоу пригласили меня, единственного правозащитника среди собравшихся? Видимо, в качестве коверного клоуна, чтобы позабавить телезрителей. По-моему, даже следователи КГБ, допрашивавшие меня в тюрьме, больше уважали права человека, чем ведущие этого телемарафона. Они аккуратно вырезали весь мой текст, который не гармонировал с их золотыми блестками. Все то, что я по простоте душевной принесла в это капище. Слова о независимой и дерзновенной газете «Хозяин», которую за несколько дней до этого выбросили на снег, обрезав телефоны и украв ксерокс, выбросили именно за стойкость в демократии и либерализме, совершенно излишних для коммуниста-президента, коммуниста — премьер-министра и коммунистического съезда. Разговор о том, как российские власти продолжают подкидывать поленья в пожар грузино-абхазской войны, ублажая хунту военного преступника Шеварднадзе; о том, как 201-я российская дивизия помогла коммунистам Таджикистана, усиленным уголовниками, взять Душанбе и расправиться с исламской и демократической оппозицией, расстреляв сотни людей и раздавив гусеницами тысячи. О том, как Россия потворствует деспоту Исламу Каримову, пересажавшему всех диссидентов. Но на таком шоу это не прозвучало бы. Недаром с TV убрали «Взгляд». Замены ему нет. Ведущих больше бы устроило, если бы мы с Александром Кабаковым, которому тоже было явно не по себе, выкупались в шампанском. Пригласить правозащитника на роль букета в вазе! Чисто советское коварство. Права человека «Новая студия» поняла так же, как и советские идеологи 70-х годов. Право на труд, на отдых, на охрану материнства и детства и т. д. То есть чистая благотворительность. Но при чем здесь «шаг к свободе»? Ведь жертвовать на детские дома и в СССР никто не запрещал. Особенно красиво смотрелся сюжет, взятый из времен холодной войны. «Новая студия» решила на свой страх и риск возобновить борьбу с империалистами и публично обвинила западных усыновителей, спасающих от нужды и одиночества советских сирот, зачастую серьезно больных, в добывании дефицитных органов из живых советских младенцев (чем не дело Бей-лиса, обвиненного в заклании в ходе иудейского ритуала христианских детушек). С идиотской торжественностью устроители шоу объявили, что ввиду таких прецедентов ВС распорядился отдавать на Запад только больных детей (их не жалко?). И призвали спонсоров пожертвовать столько, чтобы спасти наших сирот от лап классового врага. То есть «советская малина врагу сказала: нет». После чего вся затея предстала не только глупой, но и провокационной. Не знаю, кто разрабатывал этот сценарий, но явно не ЦРУ. Скорее КГБ с Фронтом национального спасения в виде консультанта. Таким же манером, как меня, в мышеловку заманили двух серьезных бардов: Кочеткова и Мирзаяна. То, что спел Кочетков, имеет прямое отношение к ближайшему будущему демократов в стране, где возможны подобные шоу: «Здесь не ножом из подворотни — на Красной площади убьют».

Мирзаяна обрезали беспощадно, но именно то, что вырезали, символизирует положение с правами человека и в России, и на телемарафоне: «У нас не только прав человека — у нас самого человека нет».

О, Запад есть Запад!

Как говорится, беда не приходит одна. Не успела несчастная Россия переварить старых правых (от Пуришкевича до Шафаревича), как завелись «новые правые». Это, кажется, последний гвоздь сезона. Откуда же к нам пожаловали евразийские гости? Поверхностные умы скажут, что с Запада. Тириар явно не из-под Костромы, да и остальные затейники говорят по-французски, а не по-нижегородски. Скажем, Ле Пен. Но ежели копнуть поглубже, этих евразийцев мы уже на своем веку повидали. С X века до н. э. Киммерийцы, скифы, сарматы, хозары, печенеги, половцы, монголо-татары, опричники, черносотенцы, большевики. Теперь вот евразийцы завелись.

Говорили же нам: «У тебя от сырости может плесень вырасти». Причем евразийцы (Александр Дугин и журнал «Элементы») утверждают, что у нас много общего. Мондиалисты-атлантисты, мол, все буржуи, скучные и заурядные. Обыватели, бюргеры и филистеры. Едят ананасы и рябчиков жуют. А евразийцы — ребята отважные, бескорыстные, собираются делать великие дела в крови по пояс. Вроде бы во всем дээсовском вкусе. А тут еще вышла в «Веке XX и мире» моя «Кастовая республика». Так бывший диссидент, а ныне смиренный затворник В. Ронкин до того на меня за эту статью обиделся, что прислал в редакцию письмо, что некоторых диссидентов и впрямь следовало удержать в психиатрических застенках, чтобы они такие статьи не писали. Приятно видеть, что иные бывшие правозащитники стали бдительней КГБ! А евразийцы прочитали, и им понравилось.

Видя такое родство душ, взяла я в охапку евразийские первоисточники и стала разбираться. Но дальше «Дня» и «Элементов» не пошла, потому что каждый раз после прочтения очередной статьи чувствовала себя, как шпион, вернувшийся с холода. Суммарное впечатление от евразийства у меня в плане живописи как от сочетания колорита Рембрандта и фактуры Иеронима Босха, а в смысле обстановочки мне сразу представился мрачный подвал, прикованный в углу скелет, под ногами — экскременты и человеческие черепа. И крапива. Как говорится о евразийстве у Бодлера: «Там раскинет паук паутину, и змеенышей выведет мать». А мондиализм у меня ассоциируется с калифорнийским пляжем. Машина у тебя самая модная, одежда — самая элегантная, проглотишь дюжину устриц (теперь вы поняли, что «Независимая» — мондиалистская газета!), запьешь хорошим шабли, подпишешь договор с Голливудом об изготовлении для них нового сценария — и катайся себе на водных лыжах по морю-океану. Атлантисты, как наследники Эллады, очень любят плавать и часто дома, на своей вилле, имеют бассейн.

А евразийцы, похоже, опять погонят в фаланстеры. Мондиалист богат или собирается разбогатеть и трудится над этим денно и нощно, потому что бедным быть западло. Что же касается равенства, то мондиалист к нему равнодушен, потому что он вечный олимпийский игрок и жаждет всех обогнать. Когда я выяснила, что евразийцы боятся рынка и считают деньги порождением Ехидны, я подумала словами Щедрина: «Ну, затарантила таранта!» Как я где встречу этот сюжетик, то представляется мне одно и то же. Двадцать пятое. Первый день. ГУЛАГ. Карточки. Очереди. Красные флаги. Словом, сплошное величие. Идет война народная, священная война 76 лет кряду, а евразийцы предлагают повоевать еще. Мы, мондиалисты, можем позволить себе все. Даже бал-маскарад. Поэтому мы будем смотреть сквозь пальцы на евразийцев, которые в парижских кабачках и в римских тавернах пугают людей цитатами из Ницше, Гитлера и Эдички Лимонова. Европе свойственно подвергать сомнению все, вплоть до трех китов.

Ле Пен сетует на то, что его негры и арабы одолели. Какая злобная и тупая чушь! Мондиализм заключает всю Ойкумену в кольцо своих сияющих лучей. Запад — это братство Кольца. Пусть евразийцы читают Клиффорда Саймака, «Заповедник гоблинов». Там Земля стала полюсом Галактики, и в ее университетском городке гуляют обитатели разных планет, не то что черные или желтые, но даже жидкие и газообразные.

Америка — это подступы к этому миру будущего, когда Разум перешагнет через все «измы» и границы на свете. Мондиалисты добры. Это они еще в 20-е годы кормили через миссии АРА наших голодающих, это они основали Армию спасения, Лигу Наций, ООН и Корпус мира. Они сегодня бесплатно по Би-би-си передают развивающие программы на русском языке о современном бизнесе, чтобы взять нас в светлое царство капитализма. Мондиализм — это Жизнь, крылья птицы из «Фьоренцы» Томаса Манна, а евразийство — это злобный новый Саванарола, целящийся в эту птицу. Эта жизнь знает мощные приливы вдохновения и пафоса и прохладные отливы рационализма, она бьется над вечной загадкой бытия — и хохочет по дороге, и бежит босиком по альпийским лугам. Евразийцы снова хотят выстроить нас в колонны под черными знаменами и поставить на колени перед новыми языческими алтарями, где будут приноситься человеческие жертвы. И что-то они подозрительно спелись, Анпилов, Проханов, Бакланов, Дугин. Мы не хотим больше ни черных мундиров, ни красных знамен. Евразийцы и над Черным морем готовы воскликнуть, как чекистский палач из баллады Галича:

Евразийцы бы все стихии загнали в барак. Теперь я поняла смысл скандинавских мифов. Злой волк Фенрир, привязанный у бездны, который вырвется в час Рагнаради перед концом мира, — это евразийство. Ничего, нам к безнадежным битвам не привыкать! Дон Кихот был мондиалист. Россия евразийцам не достанется. По пятницам здесь не подают. Она, как подсолнечник, поворачивается к солнцу мондиализма. И пусть учтут это Ирак, Куба, Корея и Китай. «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам…»

Мой любимый мужчина

Хочу сразу оговориться, что не мыслю и никогда не мыслила для себя плотской любви. Настоящая любовь — это мужская дружба и человеческое восхищение, и ведет она не к браку и не к адюльтеру. Любовь призвана ответить на один-единственный вопрос: с кем ты хочешь вместе сражаться и умереть? У меня таких людей сразу двое, и оба они не от мира сего.

Один из них красив, как первый любовник в «Комеди Франсез», благороден, как английский лорд, свободен, как Робин Гуд, храбр, как все четыре мушкетера, вместе взятые, а манеры у него, как у испанского гранда. Он мог бы быть генералом Бонапартом, но не захотел расстреливать свой Тулон: брать телебашню и парламент мятежной Эстонии в январе 1991 года. Он способен выстоять один против всего мира и одинаково хорошо владеет истребителем, автоматом, арабским скакуном, словом и пером. В своей крошечной стране, стиснутой с двух сторон глыбами российской имперской сверхдержавы, не признанный никем, кроме ДС, он никому не покоряется и ни о чем ни у кого не просит. Наоборот, он оказывает покровительство: дает убежище и помощь президенту Грузии, предлагает Ландсбергису вышвырнуть с его территории советские войска, готов разгонять коммунистический съезд нардепов в РФ, на что не хватило мужества у Бориса Ельцина. Он рожден свободным и умрет свободным. Вы догадались, что это Джохар ДУДАЕВ, капитан Немо наших дней, а его Чечня — это Наутилус, орудие мщения жестокой Российской империи, или зеленый Шервудский лес.

Второй благороден, незащищен и чист и сочетает мудрость большого ученого, талант писателя и стойкость страстотерпца с доверчивостью ребенка. Это король Матиуш наших дней. Он всю жизнь боролся с коммунизмом и освобождал от него свою маленькую страну. Он вечный диссидент, прошедший тюрьмы, пытки, каторгу. Получив власть, он отказался уплатить за вход — зарезать маленького царевича, что делает почти каждый президент, и сегодня, после 40 лет борьбы, он не устал бороться. Он остается капитаном и на горящем корабле и скорее пойдет на дно, чем спустит флаг. Это Звиад ГАМСАХУРДИА, хранитель грузинской мудрости и грузинской чести.

Моя шпага принадлежит им, и я всегда составлю им компанию, ибо они готовы умереть, чего в России уже не дождешься.

Доктор Фауст и душа Запада

Легенда о Фаусте — это, по Шпенглеру, ключевая тайна, Святой Грааль западной цивилизации. А так как Россия — все же Запад, хотя бы в силу вечной страсти и вечной тоски по этому своему Несбывшемуся, то, анализируя старинную легенду, мы познаем себя. Cognosce te ipsum — познай триаду Фаустов: Фауста Кристофера Марло (XV в.), Фауста Гёте (XVIII в.) и Фауста Байрона («Манфред», XIX в.). Фауст Кристофера Марло, как водится, хочет познать то, что не позволительно знать доброму христианину. Для того чтобы это познать, нужно вступить в сделку с тайными силами. Для того чтобы охватить этот второй полюс, черный полюс, нужно отдать свою душу. И он не считает это слишком высокой ценой, он отдает душу Дьяволу. Мефистофель Марло — это не веселый хулиган, которого мы видим у Гёте. Мефистофель XV в. — Люцифер, Денница, владеющий тайной истиной и дающий ее немногим. И это Мефистофель отдает Фаусту вторую, черную половину бытия. Но ужасно то, что, как выясняется, черная и белая половины не соединены. Плоды познания Добра и Зла и плоды Жизни не растут на одном древе. Надо выбирать. Трагедия Фауста, по Кристоферу Марло, заключается в том, что свободы нет нигде: ни у Бога, ни у Дьявола. Бог блюдет свое, Дьявол — свое. Добро не хочет знать Зла, Зло не хочет знать Добра. Немыслимого соединения их по формуле Зинаиды Гиппиус хотел Фауст.

Это космический свет вечности, запретный для земнородных. Фаустовская душа Запада хочет невозможного — хочет луну с неба.

Фауст XVIII века, Фауст Гёте, — это более зрелый Фауст, потому что три века западной цивилизации — это как три печати той страшной книги, которую раскроют в день Страшного суда. Вместе с Фаустом созрело и его терзание, терзание невозможности вместе со всей своей сущностью, не поступаясь ничем, проникнуть в вечное. Загробное знание и загробное блаженство, Ад и Рай и девять сфер — заживо, до конца света, индивидуально. Западная ментальность — это ментальность конквистадора, завоевателя, торжествующего над миром. Повергнуть природу ниц, даже не постичь, а победить — вот задача № 1 для фаустовской души. Если буддизм терзается невозможностью отрешиться от личности, от сущности, чтобы войти в Единое, то мечтательная и дерзкая душа фаустианского Запада терзается другим. Здесь личность хочет попрать Единое, восторжествовать над ним. Гёте создает вокруг своего Фауста сочувственно настроенную Вселенную, Вселенную-сообщника. И Бог, и Мефистофель — они как тренеры оттачивают дух Фауста, чтобы он не перестал терзаться недостижимым, не остановился, не бросил щита. Бунт человека — единственное развлечение, единственное зрелище, к которому приникла Вечность, и сама с собой (Бог и Дьявол у Гёте, как и у Булгакова, не антиподы, а сотрудники, даже сообщники) идет в пари, сама с собой бьется об заклад… Искушения здесь — олимпийское состязание, и за рекорды дают медали и от Сатаны, и от Всевышнего.

Когда Фауст впервые понимает невозможность своих устремлений, возникает тема самоубийства как высшего своеволия. Фауст ведь собирается испить смертную чашу не с отчаяния, а, так сказать, на радостях. «И вот я пью тебя душою всею во славу дня, за солнечный восход». Не у Достоевского, не у его программного героя Кириллова в «Бесах» впервые возникает этот мотив. Это мотив протестантской этики (Гёте в «Фаусте» создает манифест зрелого протестантизма), когда не Бог властен над человеком, а только человек властен над собой. Для протестантизма самоубийство — не грех. Это еще один способ нанести удар Вселенной, нарушить волю богов, давших тебе жизнь. Что ты на это скажешь, Мироздание? Я сознательно уничтожу твое творение, но не стану играть в твоем спектакле отведенную мне роль. Хлопнуть дверью и вернуть свой билет — это вполне по-карамазовски, но страшная сила протестантской этики, бремя Свободы калечит слабые души персонажей Достоевского и убивает их. Фауст же выносит все и идет дальше. Душа Запада — как закаленный дамасский клинок.

Фауст Гёте единственным пороком считает слабость, все остальное — не в счет. Нельзя уклониться от боя, даже если надо переступить через чужую жизнь (Маргарита, мирные старики из второй части, подвергнутые насильственной депортации и погибшие). Собственно, Фауст идет по трупам. Эстетика Гёте через два эпизода дает нам предощущение фашизма как страшного абсолюта, а вовсе не извращения фаустианской души.

Сегодня кажущаяся непосредственность Запада, в сороковые заглянувшего в свою бездну, — это попытка отшатнуться от края, это боязнь своей жестокой и властной души. Даже в пасхальном перезвоне у Гёте нет мира. Там явственно звучит мотив исторического пробуждения человечества для осмысленных страданий, для осмысления бытия. Воскресение по Гёте — это некая эмансипация человеческого духа от первобытной спячки, от хаоса до сотворения личности. Не для мира пробуждается и воскресает в человеке христианин — для страсти и тоски. Дух человеческий — обоюдоострое оружие, кинжал, а выковывать это оружие на самого себя человеку помогает христианство. Совесть для фаустианской души — это благодетельная боль, и ее следует стремиться не облегчить, но усилить. Фауст не пророк, не аскет, ему не дано видеть и слышать ангелов и Бога. Запад в принципе отрицает йогу как самоограничение во имя познания. Но и своей кармой, кармой посредственности, Фауст удовлетвориться не хочет, ибо Запад отрицает предопределенность и храбро лезет из кожи вон. Не всем дано хватать звезды с неба, но ведь хочется схватить прямо горяченькую? Фаустианство — это культура, где ни один сверчок не знает своего шестка, где все сверчки без шестков.

Для Запада вначале было Дело, а не Слово — назвать и не постичь реальность, но ее преодолеть. Евангелие от Иоанна не для Запада писано… Фауст — отъявленный протестант, и мы узнаем из его монолога («…я шлю проклятие надежде, переполняющей сердца, но более всего и прежде кляну терпение глупца»), что душа Запада по сути своей антиобщественна и что настоящая жизнь фаустианского человека начинается по ту сторону отчаяния. Сартр скажет об этом прямо. Гёте сказал об этом косвенно.

Здесь при подписании кровью контракта с жизнью (о раздельном владении имуществом), то есть при заключении договора с Мефистофелем, становится ясно, что успокоение, отсутствие страданий — капитуляция. «Лишь только миг отдельный возвеличу, вскричу: мгновение, повремени, — все кончено, и я твоя добыча, и мне спасенья нет из западни»…

Но главная трагедия Фауста — не на небе, но на Земле. Этический монотеизм Запада, его вечное мессианство. Фауст вспомнил, на их беду, о людях. «Я все их бремя роковое, все беды на себя возьму». Фаустианская душа опьяняется крепчайшим вином спасения человечества. А человечество пока живет, не подозревая, что Фауст сейчас начнет его спасать. Христианство Запада сурово. Оно не спрашивает у спасаемого разрешения, оно просто тащит его за шкирку на ослепительный, режущий свет, то Ад духа, который создает себе и другим фаустовское миссионерство. Фаусты, как пушкинские шестикрылые серафимы, вечно гоняются за объектами своего спасения, дабы «уголь, пылающий огнем», запихнуть-таки в их отверстую мечом Истины грудь. Спасение по Фаусту — почти вивисекция. Не всякий снесет бремя Голгофы, не всякий выдержит пытку Свободой и Истиной. Маргарита погибает, но этим фаустов не остановить. В конце концов Фауст постигает формулу своего проклятия, которое является спасением всей западной цивилизации: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Или еще более трагическое, бернштейновское: «Истина — ничто, движение — все». (Ведь целью была именно истина! А где она? На дне морском. И добродетель там же, и спасение человечества в тех же краях.)

В общем, крикнул ворон: Nevermore!

Эдгар По — это Фауст XX века. Наша фаустовская душа — хищник, ядовитый, как змий, и наивно-целеустремленный, как голубь. В западной цивилизации нет кротости. Тем хуже для маргарит. Прогрессоры никого не оставят в покое и всех соблазнят. Соблазн — наше послушание. Мы пришли в этот мир, чтобы «соблазнить многих из стада». Заратустре тоже приходилось убивать своих маргарит. Гёте и Ницше — звенья одной великой западной цепи.

Последний Фауст, Фауст Серебряного века, «Манфред» Байрона, несчастнее всех. Он не уверен в том, что Вселенная его видит и знает о его вызове. А вдруг она слепа и глуха, а вдруг не с кем бороться? Атеизм для фаустов хуже Ада. Как жить, если некому бросать перчатку? Для Фауста Байрона Вселенная пуста без Врага и без Битвы. Огонь и Воздух — любимая стихия Духа. Трагедия Манфреда — это трагедия глухого пожизненного каземата, где разбивают себе голову о стены из-за отсутствия столь необходимой кары за святотатство и ересь, ибо только под молниями богов, на Лобном месте для богоборцев Фауст, а вместе с ним и Запад способны ощутить грозную и мучительную полноту бытия.

Бремя вандалов

Я не буду советовать Вам, Володя, на уроках столь нелюбимой Вами эстонской литературы почитать Яана Кросса, потому что он сейчас, при Вашем настроении, пойдет Вам не впрок. Когда будете в следующий раз зевать на уроке, прочтите Киплинга:

Да, Британии и Киплингу было что нести в свои колонии: Великую хартию вольностей (с 1213 г.), Палату общин парламента (с 1265 г.). И тем не менее Британия и Киплинг, столкнувшись с героическим сопротивлением «туземцев», увидев, что на пути стоит не дикая орда, а Ганди, научились уважать своего врага, полюбили его и ушли, дойдя с помощью Киплинга до высокой истины, что право человека на свою землю священно, если этот человек готов ее защищать ценой жизни.

Но то Британия, Володя. А мы с Вами не в Британии рождены. Мы белые только по цвету кожи. Мы — вандалы, разрушившие Рим: в Чехии, Словакии, Югославии (которой уже, слава богу, нет, а есть веселый хоровод новых государств), в Польше, Венгрии, Эстонии, Латвии, Литве. Является ли дикость извинением? Надо ли прощать тем, кто не ведает, что творит? Является ли извинением Ваша молодость? Задачи советского империализма Вы формулируете грамотно, а Ваш кумир, Александр Невзоров, видимо, не вырос до сих пор, так что инфантильность вообще свойственна имперскому сознанию, и не будем делать друг другу скидок. Тем более, что с автоматом так легко научиться обращаться, даже в «шестнадцать мальчишеских лет».

Кстати, о рабах. Письмо Ваше, Володя, пришло к нам не с каторги, не из барака, а из чистенького, игрушечного, андерсеновского Таллина, где Вы, как уроженец Эстонии, будете через два года иметь все гражданские права. Владея языком, Вы не встретитесь ни с одним барьером, кроме того барьера ненависти, которым Вы сами себя отделяете от чудесного мира, который мог бы стать Вашим. Вы любите, наверное, фантастические видеофильмы. Там супермены с космических кораблей сражаются с чудовищами с иных планет и создают Галактическую империю. Но в Эстонии Вы, начинающий супермен, столкнулись не с чудовищами, а с цивилизацией, превосходящей нашу собственную по уровню развития, мудрости, терпимости. Заметьте, Володя, что это не они на Вас бросаются, а Вы на них. Вы пишете, что чуть было не попали в эстонскую армию (двух лет не хватило). Ничего себе дискриминация! Вам, потомку завоевателей, доверяют честь защищать Эстонию! Надо быть очень черствым человеком, чтобы этого не оценить. За Вашей спиной, Володя, уже нет метрополии, и Вам не для кого Эстонию завоевывать. Московская орда слабеет, и для нее наступает Страшный суд. Я на эстонские спецслужбы не работаю и эстонским агентом не являюсь, однако Ваша (не моя!) советская армия в Эстонии, и то, что ее оттуда никак не выгонишь, — это моя непреходящая боль не меньше, чем для эстонцев. Вы слышали когда-нибудь об организации под названием ДС (Демократический Союз), которая еще в 1988 году вписала в свою программу пункт о дезинтеграции Советского Союза и освобождении балтийских государств от колониального гнета Вашей семьи и других аналогичных семей? У нас достаточный тюремный стаж за эти дела, достаточно хожено на митинги и отведано дубинок. Мы боролись с эстонцами, латышами и литовцами бок о бок. Языка мы не знаем, но порядочность понятна всем без перевода. В Латвии мы проводили свой II съезд ДС. Нам бесплатно дали зал, кормили, щедро поделились тем, чего в России к тому времени уже не было: своими глазированными сырками, своим шоколадом, своей ветчиной. В хрупком игрушечном Старом городе мы боялись дышать, боялись ходить, чтобы не поломать случайно эту блестящую драгоценную елочную игрушку чужой жизни, пробившейся даже под иноземным сапогом. Прибалты для нас родные, Володя. А вот Вы — чужой. И если Вы не перемените мнения, то Вы рискуете никогда и никому не стать своим. И зря Вы обвиняете Горбачева и Ельцина (которых я люблю еще меньше Вашего) в том, что они добровольно отпустили страны Балтии. Вот уж в чем они неповинны! Но саблезубое имперское чудовище одряхлело, и три маленькие страны, истекая кровью, наполовину вырвались из его полупарализованных, но все еще железных лап. Как говорится, хоть видит око, да зуб неймет.

Вы знаете, Володя, я за свой патриотизм заплатила гораздо дороже Невзорова за последние 23 года (Невзоров в тюрьме не сидел, спросите у него сами, здесь он не сможет солгать), поэтому я Вам скажу то, чего Вы в его программах не услышите: лучше России погибнуть, исчезнуть с лица земли, чем заниматься созданием или удержанием Галактической империи.

Возможно, субъективно Ваши деды и бабушки были хорошими людьми, но это ничего не меняет. Немецкие парни в 1941 году, нас завоевывая, тоже ничего худого не думали: их учили в той же страшной школе тоталитаризма, что и Вас. И немецкие фрау, собиравшиеся заводить свое хозяйство на тучных землях Украины, тоже виноваты не были. Но и партизан тогда винить не надо. Никто не хотел умирать рабом на своей земле. Кстати, Володя, поскольку эта страна Вам так ненавистна, а работать по найму, не имея никаких других с ней отношений, кроме деловых, Вы по своему темпераменту не сможете, то почему бы Вам не вернуться в Россию? Если Вы, конечно, готовы сравняться в качестве жизни с тем псковским парнем. Но ведь любовь превозмогает все! Приезжайте и разделите с нами наши беды. Может быть, хлебнув лиха, Вы научитесь жалеть других. Эстонцев, например. Неблагодарность — тяжкий грех. Когда я ездила выступать в Снечкус, в Литву, где компактно живут русские, я видела там детский садик с бассейном, с печеночкой на обед, землянику на клумбах возле фабрики. Все это — дар Литвы, в России жители Снечкуса никогда бы этого не получили. Что не мешало им поносить Литву и литовцев (хорошо еще, что не все в этом участвовали). Да, Лысенко, Крылов и Белов — политзаключенные. Да, как правозащитник, я выступаю за их освобождение. Но сидят они за неправое дело. Я бы и гитлеровцев не карала после Второй мировой (из нелюбви к казням и застенкам). Но от этого они правыми не становятся. И до выведения войск из стран Балтии я на митинг протеста к эстонскому посольству не пойду. Невыведенные войска — незаконченная война. Да, Лысенко и Крылов — заложники. После окончания войны, после того, как последний оккупант покинет землю Балтии, демократы России смогут позаботиться о заложниках. А сейчас, простите, недосуг. Надо спасать Эстонию, Латвию и Литву. Они такие маленькие! А СНГ — такой большой! Как пожалеть такого слона, который давит все на своем пути…

Что же до Вашего кумира, то я ему от души желаю снимать его программу, хотя мне она глубоко претит. Однако в его суперменстве я не сомневаюсь. А мы, бывшие политзаключенные, здесь большие знатоки и эксперты. За свои убеждения Александр Невзоров еще и мизинца себе не уколол. Он очень богат и собирает антиквариат. Так что на жертву режима он не тянет. Он всегда был на стороне сильных против слабых. Один его фильм о Литве обеспечил ему навеки репутацию человека, которому нельзя подать руку. Мало нужно мужества, чтобы с империей за спиной выступать на стороне танков против крошечной Литвы. Не мужское это дело — когда тысяча на одного. Поэтому я не уважаю Александра Невзорова. Он лихой парень, но петербургский ДС несколько лет назад на своих несанкционированных митингах его не видел. Выступать против власти, когда тебя за это не карают, — сомнительная честь. Спросите у своего кумира, где он был в 1988 году, что поделывал, чем прогремел? Конечно, Невзоров готов (на словах) пулю в Приднестровье схлопотать, ну да в этом мало будет чести. Ведь и гитлеровские солдаты в России полегли, и бандиты, идущие на мокрое дело, жизнью рискуют. ДС всегда дрался честно, и дрался против власти, и сейчас с ней в очень жесткой конфронтации. А до этого было Сопротивление. Не все стояли на месте в эпоху застоя, кое-кто и сидел. И эстонцы, кстати, тоже. Вы у них спросите. Они знают своих политзаключенных. Вы можете, конечно, обвинить меня в жестокости. Почему я Вас, бедного, гонимого, не жалею? Мне никогда не было жалко оккупантов. Мне не жалко тех, кто погиб в Афганистане. Они погибли за неправое дело и от собственной трусости, потому что не посмели не пойти на чужую войну. Мне жаль афганцев, которых они уничтожили.

Я всю жизнь расплачивалась с прибалтами за то, что натворили на их земле Ваши дедушки, бабушки, отцы — словом, Ваша семья.

Мысль о том, что придется расплачиваться еще и за Вас, мало меня вдохновляет. Поэтому письмо столь неприязненно. Вы пока не заслужили приязни ни русских, ни эстонцев. Не считая приязни колонизаторов из той общины, о которой Вы пишете.

Насколько я знаю эстонцев, они наложат на Вас единственное взыскание: не подадут Вам руки и не станут с Вами разговаривать ни на эстонском, ни на русском языке.

И здесь, Володя, Вам не помогут ни автомат, ни Невзоров, ни Витебская дивизия.

Что делать? Как жить?

Спросите у эстонцев. Но придите к ним с повинной головой.

Красная тоска

Для начала небольшой сюжетик.

В Гамбурге руководить органами безопасности назначили некоего NN. Местные «зеленые» раскопали кое-что из его деятельности и возопили: он был следователем СС, он отправлял в концлагеря антифашистов! Бундестаг произвел расследование и представил канцлеру результаты: следователь СС действовал согласно законам нацистской Германии; следствие велось в соответствии с фашистским законодательством; грубых нарушений не выявлено; оснований для увольнения нацистского чиновника с демократической службы нет.

А в Бонне, скажем, возник другой инцидент. Журнал «Шпигель» напечатал материал о пытках в концлагере Бухенвальд. Кстати, концлагерь отнюдь не закрыт, он действует, и с прежней администрацией, только крематории остановлены. Концлагерь используется как исправительно-трудовое заведение, политических там временно нет. Так вот, администрация Бухенвальда подала в суд на «Шпигель», доказывая, что применение пыток было юридически обосновано; работа газовых камер регламентировалась теми же правилами нацистской Германии, а администрация обязана была приказы выполнять. Дело о дискредитации концлагеря Бухенвальд пошло в суд; на суде выступили уцелевшие узники, рассказавшие о зверствах охранников, о печах и о пытках, которым лично их подвергли; приводились имена сожженных заживо; один антифашист демонстрировал выбитые зубы. Суд признал журнал «Шпигель» виновным в клевете и обязал его письменно извиниться перед администрацией концлагеря Бухенвальд.

Кстати, и президент объединенной Германии в прошлом — региональный деятель национал-социалистической партии Германии и управлял при Гитлере Баварией.

Что за сюр, вы спросите? Что за фильм ужасов? Нет, конечно, в Германии этого не произошло. Это картинка из жизни сегодняшней демократической России. Следователь СС — это труженик КГБ Черкесов, назначенный возглавлять МБР в Санкт-Петербурге, на совести которого немало диссидентов, попавших из его рук на суд и далее — в концлагеря.

Судебное дело против газеты и ее журналиста Майорова выиграл один из самых страшных застенков коммунистической системы — Орловская СПБ (спецпсихбольница), где диссидентов пытали так, что многие пошли бы в газовую камеру охотно и добровольно. Политзэк с выбитыми зубами — журналист Владимир Гершуни.

А президента вы все узнали — это Борис Николаевич Ельцин. И в этой вот обстановочке пройдет процесс гэкачепистов. Кстати, вы представляете себе Гиммлера, Геринга, Гесса, освобожденных союзниками из тюрьмы под подписку о невыезде до Нюрнбергского процесса? И чтобы Гиммлер и Геринг пошли на конгресс какого-нибудь Фронта спасения Германии от демократии — прямо из тюрьмы? Как это сделал поэт Осенев, то бишь спикер Лукьянов. (Роковая это должность — спикер. Просто проклятие над ней тяготеет! Как спикер — так активный большевик; я понимаю, что есть еще пассивные, но эти не так опасны. Кто понимает разницу между активными и пассивными гомосексуалистами, не в укор им будет сказано, тот должен понимать и разницу между пассивными и активными большевиками и признать, что пассивность в большевизме — это уже общественный прогресс для нашего безрыбья.) А можете вы себе представить, что перед Нюрнбергским процессом какой-нибудь германский Конституционный суд разрешил бы воссоздать низовые структуры нацистской партии и она собралась бы на съезд прямо в Берлине? А что такое КПСС, скажите на милость? Не преступная организация? Караул! Вокруг нас не мафия, это бы еще полбеды. Вокруг нас просто воровская малина. Не страна, а Двор чудес. Преступники сидят в парламенте (сколько там коммунистов из структур?).

Президент — тоже преступник. Суд преступен, медицина (психиатрия) преступна. Сразу возникает ряд вопросов. А судьи кто? А армия — кто? А почему так мало подсудимых? Где приставные стулья для палача Тбилиси генерала Родионова, палача Вильнюса Усхопчика? Для палачей Баку, для палачей-психиатров и гэбистов? Скамья подсудимых должна быть несколько длинней… Она в зале не уместится, ее придется поперек всей Колымы положить… Понаблюдав ситуацию в России и окрестностях, которую можно условно назвать «национальным примирением палачей и жертв», навязанным последним вопреки их воле, я поняла наконец причину неумолимой жестокости Нюрнберга и всех последующих судов над нацистами — без срока давности и без снисхождения к возрасту. Руководители союзнических армий Запада знали всегда то, что мы узнали только сейчас. У человечества нет ни совести, ни нравственности, ни памяти, ни умения учиться на ошибках. Есть только страх, простейший, безусловный рефлекс. При уголовной нравственности это действует безотказно. И если люди не способны понять, почему нельзя отправлять евреев и инакомыслящих в крематории, то пусть не делают это из страха быть повешенными. Закрепить условный рефлекс, простейшую связь: крематорий — виселица. Когда Европа и Америка вколачивали нацистов на семь колен в землю, они заглушали в себе ужас перед самими собой: перед своими Мосли, Петеном и Лавалем, перед нацистами и коммунистами, перед черной стороной своего подсознания, перед будущими попытками начать сызнова. Нацистские партии на Западе запрещены; может быть, за них и проголосовали бы, да нельзя: их не пускают на выборы. А вокруг их шабашей — санитарный кордон, как вокруг зачумленных, а их издания приличные люди в руки не возьмут: побоятся остракизма. Попробуйте сегодня в Европе признаться в том, что вы кого-то пытали в концлагере, — пожизненное заключение вам обеспечено. Кто сегодня станет хвастаться там подвигами в частях СС? Зато у нас хвастаются приверженностью к идеалам коммунизма, зато следователь Вавилова Хват считает, что он был во всем прав, зато Пятый отдел КГБ растекся по другим подразделениям.

Когда-то нацисты были загнаны в свои крысиные норы и дышали через соломинку, хоронясь в камышах. В такое же положение следует поставить и руководящих коммунистов. Чтобы не смели оправдываться и оправдывать преступления против человечества. В Албании вдова Энвера Ходжи получила девять лет.

А в России мы что, должны задохнуться на общем гноище с коммунистами?

Да, мы не победили. Общество, простертое ниц, не вправе ничего требовать, оно не заработало и того, что ему бросили Горбачев и Ельцин. Какой Нюрнберг после поражения?

Но если победили они, зачем судить гэкачепистов? Пусть они судят нас за антифашизм. Тех диссидентов, которые еще не смылись. Хватит для процесса. Судите Владимира Гершуни, семью Подрабинеков, Льва Тимофеева, Сергея Григорьянца, меня, ДС, Константина Борового, Глеба Якунина, ПЭС. За то, что мы выжили, за то, что защищали идею демократии у Белого дома, за то, что смеем вам напоминать о вашем поражении и о вашем позоре.

Лучше добрая гражданская война, чем такой худой мир. Но на гражданскую войну советские кролики не потянули. Не им судить и не им «вязать и разрешать». Спросите у тех, кто имеет право судить. У диссидентов, боровшихся с коммунизмом, у тех, кто имеет сроки, приговоры, антикоммунистический стаж. Я думаю, что Огурцов и Шафаревич в наших рядах — абсолютное меньшинство. Диссиденты — единственные победители. Им принадлежат по совести и власть, и право судить. Причем без всяких выборов. Или вы всерьез считаете, что мы пойдем оспаривать власть над вашими заячьими душами у Анпилова, Руцкого, Вольского, Стерлигова и Проханова? Не дождетесь, мои дорогие. Те, кто стоял у Белого дома на баррикадах, — единственные судьи для гэкачепистов. И судить их надо не по советским законам. Никакой Родине они не изменяли. За это надо судить не их, а меня. Они-то были верны делу социализма. Имейте мужество это признать. Нет! Здесь политический процесс. Судят социализм, коммунизм, КГБ, СА, тоталитаризм. Это правый суд. Но давайте без вранья. В отличие от Леонида Радзиховского я не боюсь правды. Итак, если вы хотите знать мой вердикт и мой сценарий нашего псевдо-Нюрнберга, могу перейти с поля эмоций на линию юридическую — минимальной самообороны.

1. Признать КПСС преступной организацией, а преступления коммунизма — преступлениями против человечества. Без суда: судьи сами коммунисты. Международный суд с участием диссидентов.

2. Запретить указом (не знаю, чьим только!) коммунистические и нацистские организации (все бесчисленные КПСС, ВКП (б), РКП, ФНС, Соборы, РОС, «Память»). Запрет означает только одно: нельзя участвовать в выборах (и избирать, и избираться). Митинги, собрания, выступления в СМИ, издание прессы этими организациями — без ограничений.

3. Запрет на профессии (в образовании, в управлении и в суде) для них же и для всех сотрудников V отдела КГБ и функционеров компартии, начиная с секретарей райкома. Прочая деятельность — без стеснений.

4. Открытие всех архивов КГБ, опубликование в печати имен всех стукачей.

5. Лишение дипломов врачей-психиатров, которые в ПБ и СПБ пытали диссидентов. Лишение их избирательных прав.

6. Лишение избирательных прав руководителей компартии и сотрудников V отдела КГБ.

7. Освобождение даже от минимального наказания тех коммунистов и гэбистов, которые сделали кому-то добро, кого-то спасали, смягчали репрессии, по рекомендации диссидентов.

Я лично не хочу кары ни для Ельцина, ни для А. Яковлева, и еще найдутся люди, которые сделали добра больше, чем зла.

8. Процесс ГКЧП — это лишь этап. Танки в Тбилиси, Баку, Вильнюсе — это было не лучше. Выдать для суда генералов Родионова, Усхопчика и руководителей рейда в Баку народам Грузии, Литвы и Азербайджана. В следующий раз армия будет думать, надо или не надо выполнять такой приказ.

9. Судить гэкачепистов не по УК, а за ввод танков в Москву, запрет газет, «Лебединое озеро» по телевидению и смерть ребят. А также за запрет митингов. Оправдать Стародубцева и Тизякова — это просто участники массовки, бедные советские кролики, взятые для ровного счета.

Тех гэкачепистов, которые покаялись, которые жалеют о своих действиях, оплакивают ребят (похоже, это Язов), отпустить, засчитав в наказание срок, что они отсидели. Присудить штраф, который они будут всю жизнь платить семьям погибших.

10. Тех, кто считает себя во всем правым, но танки в Москву не вводил (они ему не подчинялись), лишить избирательных прав. И отпустить.

11. Тех, кому подчинялись танки, но кто считает себя вправе давить ими людей, подвергнуть суду родственников погибших (кроме смертной казни, конечно). Освободить из тюрьмы, когда до них дойдет, что давить людей танками на улицах городов нельзя.

12. Все, что скажут гэкачеписты о Ельцине и Горбачеве, не принимать к сведению.

Но если и этого минимума не сделать, тогда не обессудьте: мы останемся врагами этого государства. Совет вам с коммунистами да любовь.

Я знаю, что этого не будет. Ничего никогда не будет. Совести не будет. Демократии не будет. Правды не будет. Наша улица не ведет к Храму. Наша улица ведет на помойку.

Красная армия. Красный суд. Красные зрители. Красные прокуроры. Красные подсудимые. Красные знамена…

Какая красная тоска!

Каждая девочка должна сама выбирать

Посвящается Марку Захарову

Марк Захаров поставил «Женитьбу Фигаро». Марк Захаров ничего не делает просто так. Если Бомарше, значит, в нем что-то зарыто. Какая-то страшная, ослепляющая фейерверками, сыплющая блестками и позолотой тайна. Так что же зарыто на сей раз недалеко от Пушкинской площади? Почему от веселого, бесшабашного спектакля волосы долго стоят дыбом? Какая странная зависимость от времени, обратно пропорциональная зависимость! Та же «Женитьба Фигаро» в Театре сатиры в мрачном 1968 году смотрелась как нечто жизнеутверждающее и оптимистическое. «Бери барабан и не бойся». А в 1993 году тот же спектакль смертельно, окончательно печален. В чем тут соль? А в том, что Бомарше написал свою пьесу до, а не после 1789 года. Напиши он ее где-то в 1845 году, он кое-что бы уточнил. Бомарше не успел, на свое счастье. Не успел узнать. Закрыть тему выпало Марку Захарову. Собственно, спектакль не о женитьбе. А о поминках. Ведь поминки имеют внешнюю форму праздника: на них пьют, едят, ловят кайф, даже смеются.

Наши праздничные поминки… Марк Захаров приготовил нам поминальную кутью. И нам, и себе — хватит на всех. В 1968 году тоненький Миронов, пьянея от собственной храбрости, ожидая то ли ареста прямо на сцене, то ли закрытия спектакля и театра, бросал в зал слова. Зал замирал. «Ой, что-то будет?» — думал зал. По залу бродил призрак революции. Но зал себя переоценил. И что такое революция? Конец времени или продолжение его в иной суперобложке? Французская революция — это тоже были поминки. Разве сиятельный граф даже в самый либеральный век откажется прижать в уголочке хорошенькую Сюзанну, впрочем, предложив расплатиться с ней по себестоимости?

Но черт с ними, с французами. Мы всегда играли свое, даже когда ставили чужое: либеральные идеи, революции, марксизм, коммунизм, «Женитьбу Фигаро». Все комические, привнесенные в наш воздух молекулы конденсируются в мощный трагический кристалл. Марк Захаров захотел помянуть Андрея Миронова, накрыв стол угощением от Бомарше. И, поминая, он вспомнил… наше гордое застойное отчаяние. Наши полновесные оскорбления и проклятия в адрес строя (вполголоса, вслух, во сне, беззвучно, на ухо, на кровлях). Наши мечты о добродетели и о праздничной свободе. Наше счастье от того, что мы знали, зачем встаем с постели. Нашу чистую ненависть и нашу любовь. Почему по сцене в самый неподходящий момент проползают санкюлоты, почему так побочно стреляют пушки, почему революция похожа на задник сцены, на декорацию, на кулисы? Да потому, что она такая и есть. Она — только эпизод в этой проклятой, заданной раз и навсегда жизни, и не самый существенный эпизод. Наши три августовских дня — все, что мы получили достойного в этом веке за прадедов, дедов, отцов, это наше единственное достояние, которое кто-то сгоряча воспел, а кто-то хотел завещать внукам, — это были декорации, где нам позволили сыграть нашу заветную роль. А главное действо шло на сцене. Там решался вопрос о том, почем мы теперь пойдем и какими методами нас будут употреблять. И вместе с трехцветным знаменем мы получили новые условия трудового договора. Я говорю не о народе, потому что власть у нас никогда не вожделела к народу, но только к интеллигенции. Зачем насиловать народ, не имеющий ни памяти, ни воли, ни смысла, ни сексуальной привлекательности? Народ у нас одного пола с властью. Власть мужицкая, и народ — мужик мужиком. Половые же извращения между особями одного пола жестко пресекались добродетельными идеологами КПСС. Так что власть народ не употребляла, а употребляла интеллигенцию. Особу, биологически устроенную иначе. Одаренную разумом, и памятью, и волей. До Горбачева сексуальные отношения власти с интеллигенцией выглядели как чистая уголовщина. Нас насиловали зверски, целым взводом, а потом убивали. И было еще большим везением попасть в гарем, под охрану бдительных евнухов из Идеологического отдела ЦК. Наложниц убивали только в случае крайней необходимости, по настроению. После Сталина наложниц стали содержать лучше, не топили в мешках, однако насиловали регулярно. За измену же карали по законам шариата и зарывали в неосвященном месте. И вот пришел Горбачев. Он все еще насиловал, но уже обещал жениться и даже платил согласно тарифу, по часовой сетке. После же августа группа «Освобождение труда» преуспела и восторжествовала: нас не насилуют, брак с властью заключается на небесах, нам платят в зависимости от нашей квалификации, а самые продвинутые и передовые девочки, вроде меня, даже сами выбирают себе клиентов! В принципе демократия в нашем родном контексте — это такая ситуация, когда мы работаем на панели в удобные нам часы и выбираем, с кем нам идти и за какую плату (желательно в СКВ). «А в комнатах наших сидят комиссары и девочек наших ведут в кабинет». Было ясно, что мы только меняем комиссаров. Мне это стало ясно 23 августа, когда я вышла из Лефортовской тюрьмы и услышала историческую речь Ельцина на пригорке, откуда сволокли Феликса: «Идите спокойно по домам, я обо всем позабочусь». До сих пор меня разбирает любопытство: неужели 21 мая меня арестовали специально для того, чтобы было кого выпустить после победы августовской революции? (Что за революция без освобождения политзаключенных!) Я не ропщу. Работа хорошая, сдельная, по специальности. С героическим началом и благополучным концом. На панели есть и такое амплуа — профессиональные революционеры. От нашего бескорыстного горения в застенках, «в рудниках на железной цепи» и у Белого дома кто-то хорошо покорыстовался. Впрочем, нам щедро заплатили. Даже мне. Если меня выпустили и закрыли дело без всяких уступок с моей стороны — значит, это было кому-то нужно. Если меня печатают хотя бы где-то — значит, комиссары не наложили вето. Просачиваюсь иногда на телевидение — значит, не заделали все дыры и не рассыпали отраву для нонконформистской мышки. На панели все имеет свою цену: и конформизм, и нонконформизм. Конечно, нонконформист будет ходить пешком и не будет у него виллы или особняка, но на скромную квартирку, книги и шоколад ему хватит. Нас покупают на другом. Нам в мышеловку кладут не сыр, а возможность говорить нашу правду. Кто сможет отказаться? А наша правда — очень нужная костяшка домино, дабы составить «рыбу» — одну общую ложь. Мы обречены на нашу панель, потому что в нынешней демократии нет ничего, кроме панели. Вне панели только смерть. Но даже если пойти и повеситься, чтобы документы ДС сегодня не выставляли в Музее революции, через зал от «Искры» и прочих лениниан, твою смерть припишут делу рук коммунистов или национал-патриотов и изготовят соответствующий документ: «Так будет со всеми демократами». Как доказать, что мне хочется повеситься именно от морального уровня моего демократического лагеря, от грязи, забрызгавшей мои трехцветные знамена? От коммунистов и нацистов я вешаться не стану. С ними мне хочется драться. Пусть они сами меня вешают! Но я не могу драться со своими, а эти свои не убивают, они утонченно насилуют, и от них не спрячешься ни в одном монастыре. Спектакль Марка Захарова — последняя месть изнасилованной интеллигенции, которая только и может, что выбрать себе соответствующий кабинет. Никто из нас не сохранил свою девственность; Мария тоже была чиста, но высшая сила овладела ею путем непорочного зачатия. Даже самые лучшие из нас кого-то родят от этой власти: брокеров, менеджеров, нуворишей. Власть сохранила право первой ночи. Но теперь она делает это вежливо и не даром. Это выигрыш, других ставок в банке не было. В конце концов, могло быть и хуже.

Вон право-левые господа из национал-коммунистической оппозиции считают, что мы должны им отдаваться даром, из идейных соображений, в общей казарме. И им и народу! От которого, собственно, и возникла наша горькая панель. От того мы всю дорогу проваливаемся в поисках добродетели, что народ с властью у нас одного пола. Отдаваться народу — это уже шаг назад, это опять групповое изнасилование интеллигенции. Это покушение на право демократического выбора клиента. Так что благосклонность интеллигенции не светит ни красным, ни черным, ни коричневым. Когда-то таких хамов даже в приличный дорогой публичный дом не пускали. Однако сегодняшние комиссары не должны обольщаться на наш счет. Мы с ними идем в кабинет, но мы их не любим. «Женитьба Фигаро», да и вообще все творчество Марка Захарова — доказательство нашей к ним нелюбви. Прежние комиссары понимали толк в этом различии. Мы должны были под пытками именно полюбить Большого Брата. Сегодняшние «братики», должно быть, не читают классику. Иначе они бы понимали, что за свою дрянь от нас получают только то, что можно получить на панели. Поцелуй они от нас не получат. Умрем, а не дадим поцелуя без любви!

…А Игорева храброго войска не воскресить

Режиссер Говорухин зря оправдывался по телевидению, что они с младшим Стерлиговым вместе Алис не пасли, а со старшим в одном полку не служили, Дмитрия же Васильева из «Памяти» он не помнит: если где и видел, то разве что в кошмарном сне. Алиби свое он застолбил, но все равно он страшный человек, и демократы будут от него в кусты кидаться. Потому что он слишком многое понял. Как Кассандра. И у него будут с его окружением такие же теплые отношения, как у последней — с троянцами.

Любая модернизация в России — это тот самый троянский конь. Мы тащим его в городскую черту, надрываемся, а Говорухин уже знает, кто в этом коне сидит. Талант всегда видит коней насквозь.

Так жить было нельзя. И этак жить тоже нельзя. Нам, похоже, вообще жить нельзя. Станислав Говорухин не охотник до Совдепии. И империю готов отпустить, как рвущийся в облака воздушный шарик. Но он оглядывается назад, как жена Лота, и, согласно условиям игры, превращается в соляной столб. Знаменитый 1913 год… Наша просвещенная автократия. Пудовые осетры, пудовые калачи и черная икра ложками… И на что же мы променяли эту благодать? Да на то, на что всегда в России благомыслящие люди меняли свой сытный кусок, — на авось. На журавля в небе. На Несбывшееся.

Станислав Говорухин любит Россию и знает ее. Но он ее не понимает. Потому что он умен. А умом Россию, как известно, не понять. Россия — это Фрези Грант. Она непременно должна спрыгнуть с корабля, который куда-то надежно и стабильно плывет, и забежать вперед по волнам, потому что где-то есть остров — Земля обетованная. Но Россия — не Иисус Христос, и мы не в гриновском романе, поэтому мы каждый раз идем акулам на обед. Вот и в 1917 году, в том самом феврале, когда мы вроде бы куда-то плыли и, может быть, лет через 200 приплыли бы, осеняемые столыпинскими реформами и столыпинскими пеньковыми галстуками, нам надоело плестись в хвосте, и мы опять забежали по волнам вперед… И с тем же успехом, что и в 1600 году, и при Петре, и при Александре II.

Это и есть отпущенная нам формула свободы: долгое падение с палубы в холодную пучину, свободный полет; туча брызг, дикая боль от падения; зеленая, ледяная свобода, в которой мы не умеем даже плавать; горький и соленый глоток, разрывающий легкие; и последнее, что нам суждено увидеть и почувствовать, — улыбающаяся акулья пасть и треугольные зубы, как в фильме «Челюсти». А потом зеленая вода становится красной. От нашей крови. И мы правы.

Потому что та сытая Россия была типичным Китаем. Бешеные темпы экономического роста. Свободные экономические зоны. Машины и видео. Жратва от пуза. И политические танки, политические застенки, политические расстрелы. Политический Тяньаньмэнь… Это была Россия, которую мы не потеряли — бросили. И не пожалели. Россия, в которой можно было загреметь на каторгу за членство в «незаконной организации, имеющей целью ниспровержение существующего порядка и располагающей взрывчатыми веществами». Россия, где вешали даже за неудачное покушение на царя. Россия с процессом Бейлиса. С погромами. Где было все, кроме свободы. Россия, где милейший Николай II, как добрейший Горби, проспавший Вильнюс, Баку и Тбилиси, проспал 9 января, подавление Пресни и Ленский расстрел. Верочка Засулич стреляла в Трепова? Ее оправдали? Этой минутой я буду гордиться даже в акульих зубах. Трепов приказал высечь политзаключенного, студента, неформала. Я бы тоже стреляла в него… Александр II подавлял польское восстание. А это стоило бомбы, потому что там были не десятки, как в Вильнюсе, а тысячи убитых и казненных.

Мы променяли калачи на справедливость. Николай II стал человеком и мучеником только в заточении, перед казнью. У власти он был не человеком. Его страшная смерть — это плата за право попасть в говорухинский фильм. Об Александре III и Николае I фильмов не будет, ибо они не пострадали. Русские офицеры были свободны именно тогда, когда чекисты приколачивали им гвоздями погоны к плечам, а не тогда, когда они расстреливали баррикады в ходе декабрьского вооруженного восстания.

На что мы променяли наших осетров? В фильме «Дипкурьеры» есть такая сцена: красные входят в город, какой-то Щорс гарцует на вороном коне. А несколько офицеров с какого-то чердака встречают победителей пулеметным огнем. У них нет ни одного шанса. Следующий кадр — тюрьма. Еще один — расстрел. Вот на это и променяли. Свобода — это гибель. Свобода — это риск. Свобода — это моральное превосходство.

Наше королевство не от мира сего. В России, которую мы бросили, не было граждан. Крестьяне ломали шапку перед барином и перед урядником (а потом их поджигали полуночной порой). Холопы и бандиты — вот из кого состоял народ. Какой контраст между нашими самыми зажиточными крестьянами и американскими фермерами, у которых никогда не было хозяина! В том же, 1913 году наши отъявленные либералы — Милюков и К° — не могли решиться на украинскую автономию, а Финляндии и Польше эту самую автономию предоставили и почитали то за подвиг. Автономию — не независимость.

Интересно, что бы сделало тогдашнее царское правосудие с членами ДС, если бы в 1913 году мы вылезли с программой дезинтеграции Империи, то есть с идеей независимости Польши, Финляндии, Эстляндии, Лифляндии, Украины, Белой России, Кавказа? И назвали бы российскую армию оккупационной? А царя обозвали бы фашистом, сатрапом, империалистом etc? На Дворцовой площади? Куда попал Плеханов с товарищами за демонстрацию у Казанского собора? У большевиков было мало трудностей в их первую пятилетку: бандиты пошли служить в ВЧК, РККА и в комбеды, свободных людей уничтожили (от силы 15 процентов), плюс кучу невинных, но не свободных, не пытавшихся барахтаться. Холопы стали служить большевикам. Холопы были в большинстве с XV века и остались в большинстве по сей день. Россия — это 15 процентов голосующих за Фрези Грант. И мы будем прыгать, и плевать нам на ваши калачи, и вашу икру, и ваши шахты, и ваш экономический рост. И пока мы не решим свой вопрос — вопрос политической свободы, вопрос перехода в иное, западное качество, — вы никаких других вопросов решать не будете, смею вас заверить. В нашей ванне нет младенца, и мы не будем церемониться с выплескиванием воды.

Откуда же такие сожаления у великого художника Станислава Говорухина?

Я уже говорила, что он слишком много знает. Он знает, что мы по дороге на кладбище. Поэтому он вспоминает прошедшую жизнь и жалеет о ней. О том, что мы имели в 1913 году, можно пожалеть лишь по дороге на кладбище. А 1913 год не оглядывался. Он жил. Dum spiro — spero. Пока живу — надеюсь. И с этой надеждой мы вошли в мертвую петлю 1917 года. «Но гибель не страшна герою, пока безумствует мечта» — Блок был очевидцем полета.

Наша никому не кланявшаяся Русь умерла в XIV веке. Там осталось то, о чем стоит жалеть. Русичи Новгорода и Пскова. Киевская Русь. Свою историю мы проиграли, потому что XII век был потерян 1913 годом безвозвратно. «…А Игорева храброго войска не воскресить». Нас похоронили не под Нарвой, не на поле Куликовом. Нас похоронили при Калке. Нас похоронили в Золотой Орде. Нас похоронила Византия, и геополитика нас отпела. Когда теряют свободу и честь, о жизни не плачут. Тем более о харчах.

Режиссер Говорухин — наша кумская Сивилла. Он провидит будущее. Значит, кранты? Похоже, что да. Теперь главное — не изменить себе до конца. Мы втащили в город троянского коня. Мы открыли ему ворота, хотя Станислав Говорухин заламывал руки. Может быть, мы переиграем историю? Может быть, Гектор убьет Ахилла? Может быть, мы сожжем наконец проклятую тоталитарную Спарту? Даже если при этом все сгорит дотла, в том числе и мы сами…

А на нет — и суда нет. Тогда для последней смертельной атаки позовем Станислава Говорухина…

Поручик Голицын, раздайте патроны

Вы видели когда-нибудь плачущего большевика? Нет? Так посмотрите на меня. Я плачу от того, что вымирает наша порода, от того, что, кроме дээсовцев, и большевиков-то в стране не осталось. Правда, некоторые демороссовцы уже вполне созрели. Самые отборные. Не из руководителей, а из рядового состава. Или «Август-91». Тоже братья по разуму, большевики. Правда, мы нового, мичуринского сорта. Если вишню скрестили с черемухой, то почему бы не быть у нас либерал-большевикам, то есть либеральным революционерам?

Уж на что казаки были консерваторы, но и они с горя в революционеры подались. Предлагают Борису Николаевичу вместо него со съездом и Верховным Советом выяснить отношения. Ждут только, когда президент вышитым платочком махнет. Словом, мыкаются наши революционные силы Буревестниками над седой равниной съездов. Мы уже голос сорвали на криках «Пусть сильнее грянет буря!». Конформистские чайки из бывшей «Независимой» и левой половины «МН» во главе с Людмилой Телень стонут с утра до вечера. Понятно, им неохота. Хотя зря беспокоятся, на суп они не годятся. Жирные пингвины из Гражданского союза все попрятались, у себя в утесах теневые правительства создают.

А мы, либералы-большевики, недобитые в первую Гражданскую интеллигенты, все декламируем Михаила Светлова:

Потому что началась вторая Гражданская. Началась с публикации в «Дне» такого импрессионистского пейзажа: конвоиры гонят через Москву огромную толпу людей. Сверху написано: «1944 год. Пленных фашистов ведут через Москву». Снизу добавлено: «Вот так же пойдут и демократы».

Понятен вам смысл сей басни и ее мораль? Первую Гражданскую мы проиграли. Но я лично хочу поиграть еще и отыграться. Это наш последний матч. В 1922 году Белая гвардия ушла на Запад, оставив страну красным. Сейчас мы должны уйти на Запад вместе со страной. Даже до Хасбулатова дошло. Заявил на съезде, что, мол, Каледин идет из Сибири на Москву (география — наука не спикерская). Казаки идут с юга. Встает из могил Тихий Дон. Из Сибири идут белогвардейские полки под командованием Олега Томилова (кстати, члена Омского ДС). И едут шахтеры (наследники ижевских рабочих, воевавших с красными до конца).

Может быть, всем этим силам стоит сделать президенту сюрприз? Встает он утречком, кофей пьет. А мы уже телевидение у Хасбулатова отбили, Советы разогнали (вежливо и ненасильственно, просто попросили освободить помещения в связи с передачей их другому квартиросъемщику), в главы Конституционного суда возвели праведного судью Аметистова, а судью неправедного Зорькина уволили без выходного пособия. Причем мы за все эти дела даже бочки вина у президента не потребуем. Пусть они только с Гайдаром и Шахраем строят капитализм, как три богатыря. И мы пойдем на наши строительные участки план перевыполнять… О, как мы будем строить! Так Магнитку не строили, как мы будем строить капитализм! У нас четыре европейских столетия уместятся в парочку пятилеток, выполненных за четыре года! Это Россия, и нами владеет страсть. Наша Тройка заехала сослепу не туда. Сейчас мы ее разворачиваем, а потом так рванем, что опять опрокинем все нормативы и прогнозы на триста лет вперед. Если мы построили Королевство кривых зеркал и даже жили в нем 75 лет, то неужели мы простого капитализма не построим?

Мы всегда мостили свои проспекты собой, мы слишком многое вкладывали в творчество! Но кровь ушла в землю и удобрила сады и парки Ораниенбаума, а кости сцементировались в петербургских дворцах. И это стоит, и это уйдет в вечность.

Мы даром потратили 75 лет, все ухнуло в один братский котлован, но мы научились умирать и научились ненавидеть. Мы возобновляем недоигранную в 1918 году партию. «А нынче нам нужна одна победа. Одна на всех — мы за ценой не постоим». Мы всегда платили не скупясь. Самой страшной и самой твердой в мире валютой — своей кровью.

Хасбулатов, Зорькин и Астафьев не большевики. Они пытаются вернуться назад, они бесплодны, как иссохшая смоковница. К тому же они врут. Про Конституцию, про народный интерес и про происки масонов Клинтона и Буша. Ложь — удел меньшевиков. А большевики идут вперед и создают новый мир, как Демиурги. Ленин был злым Богом, и он построил злой мир. Нам нужен новый Демиург. Добрый. Но все-таки большевик. Чтобы ускорить роды России, слабеющей в тщетных попытках произвести на свет новую либеральную реальность. Акушер не говорит о согласии, он производит, если надо, кесарево сечение.

Я больше ничего не хочу слышать о согласии с коммунистами и империалистами. Я — из несогласных. И когда на этом загробном съезде мертвецов разверзаются могилы, я боюсь, как бы Бориса Николаевича не постигла участь вещего Олега. Из рукава Зорькина или Челнокова может выползти гробовая змея и ужалить… Зачем президенту ходить по этим могильным курганам и договариваться с чрезвычайными и полномочными представителями истлевшей Империи зла? Разве можно договориться с всадниками Апокалипсиса? Хасбулатов на рыжем, Зорькин на вороном, а сзади уже маячит некто на бледном коне… Зачем договариваться с ними? Загнанных лошадей ведь пристреливают? (Конечно, чисто юридически, указом о роспуске этой дикой охоты короля Стаха.) Мы не равны: мы хотим отнять у них только власть, а они у нас — жизнь. Именно поэтому Запад не выдаст, история не осудит, а Провидение на этот раз не подведет. История повторяется. Но не как фарс. Победила неправая сила, и через 75 лет Бог дает нам право переиграть нашу Гражданскую войну.

Нам нужна ленинская решимость без ленинской свирепости. Гордиевы исторические узлы не развязываются — их разрубают. История судит победителей только за политические репрессии, за стадионы и казематы, за виселицы и газовые камеры. За мирное вымирание динозавров история не судит. А люди способны адаптироваться к капитализму. Он построен людьми для людей на Земле людей.

Те, кто требует роспуска Советов на Васильевском спуске, великие люди. Бессмертие им гарантировано. Если в коммунистической массовке бедные одержимы злобным желанием отнять что-то у богатых и опять поделить, если они стоят за справедливость, от которой им на халяву достанется пай, то в демократической массовке, которая в звездные дни (три дня в августе 1991 года и мартовские дни 1993 года: 21, 28, 29…) перестает быть массовкой и становится многоликим трагическим героем и античным трагическим хором одновременно (ибо Рок всегда на подходе и даже после победы против нас), присутствует элемент благородного бескорыстия и добровольной жертвенности, сегодня, может быть, даже больше, чем в августе 1991 года. Тогда они могли надеяться, что капитализм — это что-то вроде билета в рай. Сегодня, отощав и пообносившись, потеряв прежний скромный достаток, они уже знают, что пряников не хватит на всех. Не иметь им вовек в большинстве своем «кадиллаков» и не заработать миллион. Но они способны радоваться успехам Константина Борового и считать чужое богатство не врагом, а партнером своей бедности. Эти люди приняли условия игры под названием «Свобода». Этого пряника хватит на всех, и они согласны довольствоваться им. Здесь нет смирения. Это вызов мировым отношениям и опровержение классовых теорий. Демороссы свободны. Свободны от низости. Они борются за свой проигрыш в честной игре, потому что уже знают, что выигрывает не каждый.

Гражданская война идет еще всухую, и я надеюсь, что не моя, белая, сторона размочит счет. Между двумя лагерями нет ни нейтральной полосы, ни третьей силы. И не надо. Тот, кто в 1918 году не пошел сражаться в белый лагерь или промахнулся, как сейчас Челноков или Юрий Власов, и оказался в красном лагере, выбрал третий лагерь, производный от поражения первого и от победы второго: ГУЛАГ.

И сегодня тот, кто говорит: «Я вне схватки», выбирает концлагерь если не для себя, то для детей, внуков, друзей, любимых актеров, любимых писателей, журналистов своей любимой газеты… Надо драться и никому до полной победы не предлагать руку для соглашения. Протянуть сейчас красным руку — это значит в недалеком будущем протянуть ноги. В зоне.

Если нам опять суждено поражение, умрем достойно, в бою. Есть у Крылова одна басня. Возврат к истокам — так возврат к истокам! В той басне Полкан и Шавка попали в волчью стаю. Полкан стал драться и был растерзан. Шавка стала предлагать варианты конституционных соглашений и компромиссов. Она прожила еще несколько часов и даже обещала показать вход в овчарню. Ее съели предварительно у этого входа, когда она уже больше не была нужна.

Вокруг нас — волчья стая Стерлиговых, Анпиловых, Зорькиных, Жириновских, Бабуриных. Не будем же унижаться. Как там писал Крылов?

Признание комиссара оппозиции президенту республики

За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. А мы с августа 91-го никак не выясним, кто мы: фельяны, жирондисты или монтаньяры. И в результате попадаем в «болото». Чтобы не мучить невинные читательские души, сразу признаюсь, что это я про девятый съезд нардепов. Сразу хочу заметить, что материалы про эти съезды в нашей газете следует публиковать в пресловутой рубрике «Съезд крыш».

Наши фельяны, Бабурин, Астафьев и К°, хотят строить социализм. Жирондисты выступают за «Согласие с ними во имя прогресса». Есть в ВС и такая фракция под предводительством В. Шейниса. Был такой персонаж и в «Мистерии-буфф» Маяковского. Звали его Соглашатель. И всю мистерию он взывал: «Дорогие красные, дорогие белые! Умоляю вас, согласитесь!»

Помнится, накостыляли ему обе стороны по шее с негодующим замечанием: «Мы тебе согласимся! Я тебе соглашусь!»

И наконец, наши монтаньяры-якобинцы хотят строить капитализм, даром что все они санкюлоты. Это типично русский феномен. Моя загадочная славянская душа не имеет за душой никакого движимого имущества и не будет иметь никогда, но я балдею от чужих «мерседесов» и торчу от чужих частных миллионов. Я бескорыстно люблю капиталистов и готова воспеть самого вредного среди них, потому что для страны он куда полезнее, чем все социалисты Млечного Пути и окрестностей.

Был у нас в ДС такой же пламенный поклонник Мамоны из идейных соображений Дмитрий Капиани. И предложил он лозунг для нашего переходного периода:

Без этого фундамента демократии нет. Так что я, незаможний нонконформист, живота не пожалею, чтобы армия и военно-морской флот России стояли на страже завоеваний капитализма. И чтобы шли пионеры, летели самолеты и плыли пароходы и отдавали салют Главному Буржуину.

Мы с Егором Гайдаром в равном положении. У меня дедушка тоже был старый большевик, служил комиссаром у Буденного. Так что коммунистический Змий — наш наследственный противник, и мы его добьем. И никакой дедовщины!

Мне надоело слушать про брежневскую кузину — Конституцию 1977 года. Я эту филькину грамоту сжигала на площадях вместе с красными флагами еще три года назад. И вообще читайте Блока: «А вот у поэта — всемирный запой, и мало ему конституций!»

Другое дело — американская. Чертовски обворожительна, влюбиться можно.

Так что Основной советский закон подходит для цитирования не больше, чем цитатник великого Мао. Если Ельцин этой Конституции не присягал, то я и подавно. Мне на нее глубоко начхать. Я бы ее отменила в два счета президентским указом. А вместо нее ввела бы на нашей горемычной территории в порядке гуманитарной помощи прямое действие Декларации прав человека и Пакта о гражданских и политических правах. Пусть Ельцин на здоровье нарушает эту Конституцию брежневского пошива после завтрака, после обеда и после ужина.

Что же до прочих почтенных демократических институтов, о которых столько толков, то здесь, как говорится, нет предмета для обсуждения. Какой же это Конституционный суд? Это же типичная сталинская тройка или ОСО по уровню решений. Жалко судью Аметистова, как бы его г-н Председатель первым к стенке не поставил. А на мантию для Председателя налогоплательщики даром потратились, ему бы больше пошел красный капюшон, как у средневекового палача. По-моему, он типичный Вышинский. Так и видишь его во главе процесса ельцинско-дээсовского блока. И если бы в стране не исчезло масло (с их же большевистской легкой руки), то Зорькин обвинил бы бедного Ельцина и в том, что он в масло насовал битого стекла.

Я представляю, в чем он обвинит на будущем процессе Святослава Федорова! Согласно тем же давним традициям… Наверное, в том, что он отравил Шафаревича! Когда я вижу этого Ягуарыча на экране телевизора, мне вспоминаются белые лебеди из известного балета, и я убегаю в другую комнату, чтобы не утратить остатки демократизма и не закричать: «Судью на мыло!»

Что же касается съезда и ВС, именуемого по недоразумению парламентом (еще бы конгрессом обозвали), то и здесь особенно в анализах не разгуляешься. Из всех речей этого Коминтерна я поняла только одну фразу: «Не пойду я ни к кому — батюшки! Окромя родных коммун — матушки!» Все прочее логически не расшифровывается. По-моему, в реакционности они давно перещеголяли Союз Михаила Архангела: даже его члены не отрицали частную собственность. Я считаю, что Сажи Умалатова будет очень рада пополнению, если в дальнейшем оба съезда и оба ВС вместе будут неформально гулять по проселочным дорогам и читать свои резолюции в ДК при свечах. Я же не требую, чтобы съезду ДС давали государственные ассигнования и предоставляли Белый дом. А этим за что? Ни шерсти от них, ни мяса, ни молока, ни идей. Яиц и то не несут, а только высиживают.

Я каждую ночь вижу в кошмарных снах то Гражданский союз, то ФНС. А нервные клетки не восстанавливаются… И не я одна из-за них плохо сплю. Так что, по Фрейду, надо устранить причину сна… Может, тогда я во сне увижу что-нибудь приятное: Ельцина или Гайдара. Если некому сказать нашим коммунарам: «Караул устал», то предлагаю свои услуги. И мне глубоко безразлично, легитимные они в ВС или нелегитимные. Ну, избрали их бедные оплошавшие избиратели, ну и что? Съезд и ВС СССР тоже какие-то горемыки избрали. И где же снег былых времен? За сохранение Союза тоже надысь голосовали. За сроком давности давайте объявим себе амнистию. А августе 1991 года наша ракета-носитель сбросила первую ступень — первый Совнарком. В декабре в нижних слоях атмосферы сгорел СССР. Сегодня настало время отделить последнюю ступень: Советы. После чего мы разорвем путы азиатского притяжения. А Ельцин полетит с нами дальше. Заслужил себе звездный билет. 20 марта в 21.30 он произнес слово, заветное слово киплинговских джунглей: «Мы с тобой одной крови, ты и я». Демократы услышали и оценили. Интеллигенты поняли, что и на их улице бывает праздник. В этот вечер Ельцин стал для меня легитимен: я проголосовала за него постфактум. И мне для этого не нужна никакая урна. Когда президент записывается в диссиденты и в антисоветчики, это восхитительно. Я с ним пойду не только на референдум или на баррикады, но и на виселицу. Своего президента надо себе воспитать. Кажется, мы воспитали…

Я человек грубый и невоспитанный и скажу больше, чем Президент. Недемократический государственный переворот называется путчем. Демократический государственный переворот называется революцией сверху. Именно этот последний вариант предложил нам Ельцин. И я иду с ним в долю. Мы будем жить долго и счастливо — или умрем в один день. И что мне до легитимности революции! Помните, у Пушкина в «Борисе Годунове» о Григории Отрепьеве говорят: «Ты хоть и вор, но молодец, так у нас о тебе мыслят».

Чем нас еще могут испугать коммунисты? Танки уже были. Расстрелы уже были. Пытки уже были. Пусть попробуют поднять войска — призовем на помощь войска НАТО. Все мы демократы по рождению и космополиты по ремеслу…

Мы ни с кем не обязаны обсуждать, строить нам капитализм или не строить. Кто не хочет, пусть едет к Фиделю Кастро и строит коммунизм с ним на пару.

Впрочем, я комиссар по нечетным дням. А по четным дням я правозащитник. Мне хочется работать по специальности. Я буду защищать коммунистов и империалистов. После победы. Буду спасать Лукьянова, который, по-моему, «к злодеям причтен» (то есть к гэкачепистам) совершенно безвинно. Мое дело — милость к падшим призывать. Скорее бы они пали!

Открыт паноптикум печальный…

Моссовет и мэрия блестяще осуществляют принцип разделения властей (вплоть до баррикад). Мэрия заботится о хлебе, что при отсутствии такового в стране, безусловно, синекура. Однако мэрия стоит на твердых антисоветских позициях, так что она держит фронт и выполняет свое историческое предназначение. Мог ли когда-нибудь почтенный аппаратчик Лужков подумать, что он будет антисоветчиком? Растут люди!

С Моссоветом сложнее. Ему, согласно идее разделения труда, достались зрелища. А к этому разделу у нас относятся и права человека (за дефицитом человеков и полным провалом идеи правового государства). Тем более что права человека во время гражданской войны (официально наконец-то объявленной 20 марта) — это нечто более близкое к Женевской конвенции (права военнопленных, гуманные способы ведения боевых действий, статус нонкомбатантов). Кстати, напрасно Конституционное ОСО надрывается, требуя от Степанкова списка злодеев, готовивших президентское обращение. Во-первых, зря Зорькин нашего Ельцина превращает в простое трансляционное устройство, бездумно передающее любой текст. Президент у нас и антикоммунист, и антисоветчик. Что думал, то и сказал. Слышали небось? Улетая в Ванкувер, сказал он в Магадане (хоть там и Колыма недалеко), что будет с коммунистической гидрой бороться. Надеюсь, Билл Клинтон откроет второй фронт, потому что в Штатах гидру тоже страшно не любят. Словом, схарчим гидру на двоих и запьем водкой «Смирнофф». И заедим «Сникерсом»!

Шахрай, конечно, тоже наш человек и «гидров» не боится, но зря Степанков делает из него козла отпущения. Заводил бы уж дело по 70-й статье за призывы к свержению конституционного строя против самого президента, как Илюхин против Горбачева! Или слабо? Не надо на Шахрае отыгрываться, Шахрая есть кому защитить. Боевики ДС, скажем. Первыми начали мы, а не Шахрай. И нечего мне четвертую 70-ю статью зажиливать. Мне их нужно ровно пять для олимпийского результата.

А пропаганда войны? Статья 71! От трех до восьми и со ссылкой! А измена Родине? Статья 64! У нас с Хасбулатовым, Зорькиным и совдепами Родины разные, и их Родине я изменяю. Степанков, видно, совсем прессу не читает — «Новый Взгляд», в частности. Для того и средства массовой информации, чтобы совершать государственные преступления! Это красное государство. А у нас с президентом будет белое, и вообще у нас рабочий контакт: мы пишем, а он через три года выполняет. ДС — революционный авангард ДемРоссии, а ДемРоссия — приводной ремень к Сергею Шахраю, а Сергей Михайлович, надеюсь, любимый визирь президента. Так что держитесь, православные! У нас в программе свержение Советской власти еще в 1989 году было объявлено, и плод созрел. Пора его срывать, пока мы с ним вместе не сгнили.

А здесь Моссовет открыл паноптикум. Мэров, или, как их ласково прозвали в народе, «недомэрков». Следует отдать должное Моссовету: пускают на это представление бесплатно, хотя билеты в цирк нынче стоят недешево, а в Моссовете куда занятнее, чем в цирке. Всем охота в мэры! (Место есть — ума не надо.) Мэров гипотетических у нас уже 34 штуки! Из них баллотироваться в структуры власти, а не в команду КВН, по моему глубокому убеждению, могут лишь Константин Боровой и Лариса Пияшева. Но они-то в моссоветовский паноптикум не пойдут, они для московских тараканьих бегов слишком хороши, их бы и в Нью-Йорке, и в Париже внесли в список кандидатов. Что же до остальных, то они вполне могли бы участвовать в первом трехгрошовом финале «Трехгрошовой оперы».

Поскольку недавно в Моссовете 23 кандидата из 34 возможных (неквалифицированное большинство) устроили кавээнскую разминку, перечислим самые занимательные аттракционы.

Каждая команда недомэрков получила по четыре минуты.

Номер первый. Некто Ахмадеев. Вошел в зеленой чалме и совершил намаз. Читал Коран на арабском языке. На русском объяснил, что в Москве много мусульман. Словом:

(Надеюсь, за этот этюд правоверные мусульмане побьют соискателя мэрской должности мелкими каменьями.)

Номер второй. И тоже по Ильфу и Петрову!

Некто Лебедев в вышитой рубашке и онучах. Вошел и запел народную песню. На словах объяснил, что «сто» есть священное число и всего надо иметь по сто (друзей, рублей, депутатов, ног, ушей, мэров etc.). А также претендовал на арийское происхождение и советовал всем москвичам срочно вступать в ряды арийцев, если уж они не успели ими родиться.

Номер три. Глущенко, православный священник. Вышел и сказал, помолясь, что Москва может надеяться только на Бога. Однако кандидатуру Всевышнего не предложил, а стал протискиваться в мэры Москвы лично. Зря когда-то святой Владимир связался с православием! Вон католики и протестанты на мэрский марафон не пришли, а кришнаиты — тоже. Сразу видно, приличные люди, из общества.

Затем выступил покаявшийся в демократических заблуждениях т. Уражцев. Твердый съездовец, характер явно нордический. Сказал, что его союз «Щит» преградит путь супостатам, президентам и иноплеменникам. А заодно поведал, что 28 марта на Васильевском спуске каждому демократическому демонстранту Лужков платил за участие в СКВ. Черт возьми! Похоже, наши демократические суточные опять зажилили коммунисты, потому что ни мне, ни всем, с кем я имела дело на спуске, ничего не давали. Анпиловцы же заели и наши бутерброды с ветчиной и сыром, которые, если верить любимой недомэрками коммунистической «Гласности», нам должны были выдавать. Анпиловцы такие, им чужой бутерброд в рот не клади — сразу откусят.

Далее перед журналистами и собравшимися на даровое «позорище» избирателями прошествовали степенный Жириновский в любимом походном френче, коммунистический миллионщик Завидия, обещавший построить в Москве коммунизм, при котором все будут миллионерами, бывший эстонец на платформе КПСС Евгений Коган, обещавший вернуть Эстонию в пределы кольцевой автострады, и вождь пролетариата Анпилов с Лениным в башке и с серпом и молотом — в руке.

Терехов из Союза офицеров точил на демократов штык, чистил избитый кивер и кусал длинный ус. Приятное разнообразие было внесено кандидатом Милосердовым, высказавшимся за частную собственность на этнической основе (только расово полноценные русские имеют право быть собственниками).

Особенно интересным показался один многообещающий юноша по имени Виталий Журавлев. Интересен же он тем, что работает лучше Остапа Бендера, то есть в двух направлениях. Остаповский «Союз меча и орала» был рассчитан только на то, чтобы трясти «патриотов». Ни коммунистов, ни демократов Остап при этом изловить на предмет получения денег не пробовал. А мог бы! Для одних создал бы троцкистское подполье, для других — какую-нибудь «Промпартию»… Виталий Журавлев оставил Остапа далеко позади, пытаясь использовать для этой цели фонд «Демократия и гуманизм». Виталий Журавлев — настоящий сфинкс. Он поочередно имеет дело то с патриотами, то с демократами. (Вот будет номер, если он встретится сразу и с теми и с другими!) К тому же он создал очередное Единственно Верное Учение, первое после перерыва, связанного с переосмыслением краха марксизма-ленинизма, то есть «новый гуманизм».

Часть идей сего опуса позаимствована из учебника по истории КПСС, что-то взято из материалов «Советской России».

Свои четыре минуты получила и блаженная Татьяна, потомок славных российских юродивых (минус их нравственная направленность на обличение зла). Она поведала аудитории о происках сионистов и империалистов. Всех превзошел бы, будь он там, генерал Филатов: он обещает каждому москвичу на миллион собственности, свое дело, дешевое жилье, землю, большую зарплату, а если кто потребует выполнения предвыборных обещаний, то генерал намерен построить большую новую тюрьму. Жаль, что не пришел Паук, кандидат от праворадикалов Эдика Лимонова. Эта партия обещает выход России из ООН и введение в лимитрофах платы за пользование русским языком. На пост президента они тоже кого-то наметили, то ли Сколопендру, то ли Скорпиона. Но точно помню, что что-то ядовитое.

Все кандидаты страдают за народ и намерены напитать его своим молоком (за неимением более реальных источников получения провизии). Этой компании хватит не на один мюнхенский путч, их можно плавно распределить по всем пивным Москвы для достижения лучшего эффекта. Они создали свою коалицию (что-то вроде тевтонского ордена) и даже профсоюз кандидатов в мэры! Того и гляди забастуют, требуя повышения зарплаты.

Зря Дмитрий Рагозин назвал свою младопатриотическую организацию «Союз возрождения России». Судя по представленным Моссоветом патриотическим кадрам, речь идет не столько о возрождении, сколько о вырождении России. Боюсь, что после этого «Парада планет» Моссовет станут рассматривать как лепрозорий. Лично я оскорблена в своих лучших чувствах. Лучше десять Лужковых, чем один Анпилов!

Эти кандидаты, конечно, миллионы не украдут: масштабы не те. Они будут красть ложечки из буфета.

Если это многопартийные выборы, то я — пас. За это, что ли, мы звенели кандалами и, когда нужно было, шли на эшафот? Когда сегодня я слышу слово «патриот», я вижу крокодила, утаскивающего Россию в свое болото, чтобы там съесть ее на просторе…

Скучно на этом свете, господа!

Изыди, люмпен!

• Я отдал все. Я нищ и светел.
• Бери, бери меня, ветер!

И. Эренбург

Основы рационального интеллектуального и эмоционального питания предусматривают строгую дозированность поэзии и прозы, страсти и рацио. Сама идея общественного бытия людей, сами устои государственности предполагают некий баланс между льдом и пламенем. Мы, в течение четырех веков существующие вне бытия, пробавляющиеся одним сознанием, брошенные на раскаленную крышу мира, все мы, беззаконные и неприкаянные борцы за светлое будущее человека — декабристы, народники, эсеры, эсдеки, дээсовцы, анархисты, — годимся ли мы не то что в зодчие, но даже просто в архитекторы этого самого будущего? Есть революционеры буржуазные, чья поэзия украшает солидную прозу их недавнего бытия. Джефферсон и Патрик Генри, Вашингтон и Мэдисон были достаточно храбры, чтобы успешно конкурировать с народовольцами и раскольниками. Но они были джентльмены, плантаторы, адвокаты, у них был за спиной дом, была собственность, которой они рачительно управляли. Поэзия бунта не могла увлечь их в безбрежность, ибо они стояли на якоре жизненной прозы. Американскую революцию делали не люмпены, но вольнодумцы, и это общество не сорвало с корней и не унесло ураганом только потому, что у каждого минитмена, кроме мушкета, были еще и ферма, и участок земли.

Есть задача, как сделать мирного обывателя гражданином и воином, и есть задача, как потом вовремя демобилизовать воинов и не превратить революционные войны в перманентную схватку с самой жизнью.

Джефферсон, Вашингтон и другие отцы-основатели перековали мечи на орала и вернулись в поместья и в залы конгресса. Томас Пейн этого сделать не сумел. Этот Тиль Уленшпигель американской революции пытался заниматься поджигательством дальше, не был понят, французы посадили его в тюрьму, он вечно скитался, впал в нищету и ничтожество и умер в бедности и забвении, осмеянный современниками. Перманентная революция стала его личной трагедией, а если бы он увлек за собой остальных, то процветающих США сейчас вовсе не было бы, они превратились бы в действующий вулкан, ушли бы в Марианскую впадину, провалились бы или вознеслись, но не существовали бы в мире реальности.

Буржуазный революционер способен умереть за идею, но ему все-таки хочется выжить и даже кое-что нажить. Торговля, бизнес, богатство — его самореализация. Такими были грезы Фландрии, таким был Вильгельм Оранский. Отбившись от Испании, отбив у инквизиторов свободу совести, пройдя через ядра, пули, плахи, пытки и костры, Фландрия, охваченная огнем борьбы и протеста, стала мирными и благополучными Голландией и Бельгией. А этот великий пожар, пережитый ими, еще сегодня им обеспечивает большую нравственную чистоту, меньший процент шкурничества, чем у других стран ЕЭС. Они всегда старались помочь нашим оппозиционерам, когда их в очередной раз предавали великие державы.

Тиль Уленшпигель должен был умереть в последний день войны. В мирной жизни ему не было места.

После четырех веков гражданского неповиновения, напрочь вытравивших из нас всякое законопослушание, всякое уважение к ценностям мирной жизни, сможем ли приспособиться к ней мы? Перелистаем историю французской революции. Мы явно не фельяны, даже не жирондисты. Может быть, уже и не якобинцы, которые все-таки принадлежали к небедному и отнюдь не люмпенскому сословию. Мы — вне сословий и не обладаем ничем, кроме своей мятущейся сущности. Не окажемся ли мы ближе к «бешеному» Жаку Ру и к Гракху Бабефу с его заговором равных, нежели к Сийесу, Лафайету и Кондорсе?

Люмпен не по своей воле, люмпен, жаждущий своего хозяйства и собственности, недовольный своим жребием, тоскующий люмпен — это не опасно. А вот люмпен идейный, люмпен добровольный, саламандра, которая может жить только в огне, — это смертельный риск для упорядоченного общества. Революция — это ядерный взрыв, предельная концентрация излучения, смертельный ветер. Наш корабль лишен руля, ветрил, компаса, корпуса, трюма и якорей. Он состоит из одних парусов и флибустьерского флага. Совесть — это парус, но совесть несовместима с выживанием рода. Наша совесть в XIX веке заставляла нас поднимать пистолет и бросать бомбы в кареты правителей, в XVII веке она раздувала огонь в наших скитах, в XX веке она же бросила нас на рифы самой странной и самой чарующей утопии, которую знавало человечество.

Сейчас, чтобы вырваться из нашего советского болота, мы снимаем предохранители, мы развязываем узы бездны, и из колодца веков к нам поднимаются испарения такой экзистенции, которую потом, возможно, не удержат уже никакие тормоза. Стихия идейного люмпена — беспредел. Мы четыре века не жили, но боролись. Слишком много совести, слишком много ветра…

Я пока еще сохраняю двойное сознание, сознание дневное и сознание ночное. По природе я буржуазный революционер, но 23 года застенков и борьбы сделали из меня идейного люмпена. Нельзя жить в смертельной ненависти: человек пропитывается собственным ядом.

Я еще могу служить вам переводчиком, быть связующим звеном между миром люмпенов и миром упорядоченным и обжитым… И я, как двойной агент, честно предупреждаю вас: удержитесь, уцепитесь корнями за жизнь, не возноситесь в страшный мир беспредельной свободы, где рвутся хрупкие нити человеческих законов, где меняется естество. Пусть борьба и битва будут для вас горестной необходимостью, а не естественной средой обитания. И берегитесь нас, степных волков. Мы должны пасть, не дожив до свободы, чтобы вы потом в ней смогли обустроить человеческую жизнь. А если кто не понимает, что несет в себе СПИД беспредела, перед которым бессильно человечество, от которого нет лекарств, то его, наверное, надо будет утопить в первый день свободы.

Я так же честно заклинаю товарищей по несчастью, тех, кто уже способен наслаждаться «войной всех против всех»: пожалейте людей, завоюйте для них свободу и умрите с последними залпами.

Под колесом демократии

Страницы: «« « 1234567 » »»