Душитель из Пентекост-элли Перри Энн

– Может, это какой-то сговор? – предположила Веспасия и принялась за пирог с почками. Шарлотте особенно удавались кулебяки с поджаристой, хрустящей и очень вкусной корочкой.

Питт и Корнуоллис молча пристально посмотрели на пожилую даму.

– Вы хотите сказать, что один из сообщников убивает женщину, а другой добывает улики и, возможно, подбрасывает их, не так ли? – уточнил Томас.

Сам он в это не верил. Слишком сложно это было, да и опасно. Если бы в убийстве Ады был замешан еще кто-то и Костиган знал об этом, он непременно назвал бы его. Сутенер не пошел бы на виселицу в одиночестве.

Джон не сводил глаз с Веспасии, словно чего-то ждал.

Шарлотта кашлянула.

– Ты что-то хочешь сказать? – спросил ее Питт.

Его жена чувствовала себя чертовски неловко, но деваться ей было некуда. Все теперь смотрели на нее.

– То, что Финли был на вечеринке, еще ничего не доказывает, – медленно сказала молодая женщина и порозовела. Она старательно избегала смотреть на мужа. – Видите ли… на этой вечеринке все были слишком заняты собой и своими развлечениями… Они столько выпили и выкурили… что их показания ничего бы не стоили. Можно было бы прогнать перед ними табун лошадей, и никто из них не был бы уверен, что это произошло на самом деле, а не в их воображении.

– Понятно, – вежливо ответил Корнуоллис, не скрывая своего разочарования. – Однако вы поверили его сестре? Она была достаточно трезва и видела там своего брата?

На этот раз Шарлотта уже не прятала глаза.

– Конечно, – кивнула она. – Таллула была там всего несколько минут. Когда она поняла, что там происходит, она тут же ушла.

– И все это тебе рассказала Эмили? – с невинным удивлением спросила Веспасия.

Миссис Питт растерянно промолчала.

– Понятно, – усмехнулась леди Камминг-Гульд и больше ничего не сказала.

Шарлотта снова опустила глаза в тарелку и принялась медленно и неохотно доедать пирог.

Грейси скрылась в кухне.

– Придется что-то ответить на все эти требования об оправдании Костигана, – наконец мрачно изрек Корнуоллис. – Однако не знаю, в какой степени это зависит от меня, хотя я несу ответственность за судебное обвинение. Вопрос о помиловании решают судья, министр внутренних дел и, возможно, даже королева. Чертовски жаль, что мы не потянули с расследованием еще недельку. Беднягу удалось бы спасти хотя бы от виселицы.

Томас не решался говорить об этом: слишком тяжелым грузом все это лежало на его сердце, да и не ко времени был такой разговор. Без сомнения, этим займутся другие люди, и медлить они не станут.

– Может быть так, что в первом случае виноват был Костиган, а второй убийца лишь скопировал его метод расправы? – спросил Джон, с надеждой глядя на Питта.

– Нет, – не задумываясь, возразил суперинтендант. – Если только это не сделал кто-то из нас, а это просто невозможно. Из всех нас подробности первого убийства знали, кроме меня, констебль Бинс, инспектор Юарт и доктор Леннокс.

Все молча ждали. Помощник комиссара полиции снова напряженно подался вперед. Веспасия положила руки на край стола.

– Бинс, как обычно, нес дежурство на своем участке, когда его внимание привлек человек, в панике покинувший дом в Пентекост-элли, – заговорил Томас, как бы отвечая на непроизнесенный вопрос. – Юарт в это время находился дома, с семьей, а Леннокса вызвали, когда он был у больного неподалеку. Он провел у постели пациента весь этот вечер, пока за ним не послали.

– Кажется, здесь все ясно, – мрачно буркнул Корнуоллис.

Шарлотта поднялась и стала собирать грязные тарелки, хотя некоторые из них оказались нетронутыми. Вместе с Грейси они подали рисовый пудинг с золотистой корочкой, посыпанной мускатным орехом. К нему полагался еще тушеный чернослив.

– Спасибо, – поблагодарил Джон, принимая тарелку с пудингом, но потом поморщился, вспомнив, что разговор еще не закончен. – Кажется, нам ничего больше не остается, как делать хорошую мину при плохой игре и без всяких оправданий или обвинений добывать убедительные доказательства. Не следует пока кого-либо обвинять, но надо продолжать наблюдение за Фитцджеймсом и работать над теми уликами, которые у нас есть в связи со смертью Норы Гаф. Будем вести себя так, будто у нас нет подозреваемых. Питт, мне бы хотелось, чтобы пресса оставила нас в покое, но, увы, боюсь, этого нам не дождаться. Мне кажется, у нас есть враги, и они не упустят возможности нанести нам удар. Я сожалею об этом. – Начальник Томаса казался расстроенным. – Мне хотелось бы гарантировать вам большую защиту.

Суперинтендант натянуто улыбнулся:

– Благодарю вас, сэр. Я вполне понимаю те огорчения, которые мешают вам это сделать, как мешали бы каждому на вашем месте. В подобных случаях не может быть таких гарантий.

Так оно и было. Питт поговорил с каждым, кто мог ему что-либо сказать о семье Фитцджеймсов, и с каждым, кому они, случайно или намеренно, причинили зло и кто мог помышлять о мести. Он опрашивал людей в частных беседах и официально и немало узнал об Огастесе Фитцджеймсе и его финансовой империи, об истории и способах ее создания. Все говорило о безжалостности этого человека. Для него не существовало понятий дружбы и порядочности, но все его поступки и действия оставались в рамках закона. Свои долги он отдавал в срок, ни днем позже, сам же редко давал деньги взаймы, а если делал это, то требовал возврата в срок всей суммы до последнего фартинга.

Огастес был холодным и бездушным человеком, но умел нравиться женщинам, и в обществе поговаривали о его любовных связях. В своем кругу он не был исключением, поэтому скандалов, а тем более случаев разводов не возникало. Ничья репутация пока не пострадала.

Как и предсказывал Корнуоллис, пресса заняла самую крайнюю позицию. Костиган стал почти народным героем, жертвой некомпетентности и продажности полиции, чьи действия, как теперь открыто говорили, были ошибочными. Имя Питта повторялось очень часто, и кое-кто даже утверждал, что он повинен в подкинутых уликах, на основании которых был повешен Альберт, и что он же утаил улики против другого подозреваемого, человека знатного и богатого, способного купить себе право неприкосновенности.

Единственной защитой против этой клеветы было опровержение, но Томас не мог себе этого позволить.

Шел третий день расследования второго убийства. После полудня суперинтендант сидел в своем кабинете на Боу-стрит. В дверь внезапно постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел Джек Рэдли. Судя по одежде, он пришел прямо с заседания парламента. На его приятном лице ежала тень усталости и забот. Плотно прикрыв за собой дверь, политик выбрал один из стульев и сел.

– Плохи дела, Томас, – произнес он. – В палате сделан запрос. Было немало всего сказано, сам догадываешься.

– Представляю, – неохотно кивнул Питт. – У полиции много недоброжелателей.

– У меня тоже есть недруги, – ответил Джек. – И некоторые из них вдруг оказываются там, где ты совсем их не ждешь.

– «Узкий круг», – не колеблясь, высказал предположение суперинтендант.

В свое время ему тоже предлагали стать членом этого тайного общества, но он отказался. Это ему еще припомнят, как и разоблачения неприглядных дел кое-кого из членов «Круга».

– Не обязательно они, – ответил Рэдли, и его голубые глаза округлились. Его обычной беспечной манеры и легкой насмешливости как не бывало. Тени тревоги легли на лицо Джека. Он откинулся на спинку стула, но по-прежнему остался весь внимание, тело его было напряжено. – Если бы все было не так серьезно, то забавно было бы посмотреть, как они начнут метаться, не зная, на какую сторону им встать. Те, которые числят себя друзьями Фитцджеймса или побаиваются его, окажутся на твоей стороне, как бы ты им ни был неприятен. Другие же, которые по разным причинам не желают видеть хаоса, созданного по вине полиции или же судебной ошибки, не зная, кого еще винить, будут пока хранить молчание.

– Так кто же сейчас открыл рот? – спросил Питт, не скрывая иронии. – Враги Фитцджеймса настолько могущественны, что могут и не бояться его. Возможно, именно там мы найдем убийцу? Или хотя бы того, кто подбросил вещи молодого Фитцджеймса туда, где мы их нашли…

– Нет, – не колеблясь, ответил Джек, в голосе его звучала уверенность. – Боюсь, твоими самыми горластыми врагами окажутся те, кто верит в то, что Костиган несправедливо обвинен и что все это дело рук вновь назначенного суперинтенданта, который уполномочен вести дела, имеющие политические последствия. Он послушен хозяевам и поэтому сделал козлом отпущения маленького человека из Ист-Энда, чтобы защитить бездельника и распутника, да еще джентльмена голубой крови. Поэтому имя Фитцджеймса не попало в газеты, о нем никто не упоминал и, боюсь, лишь очень немногие знают, кто находится под подозрением.

– Откуда тебе известно, что кого-то подозревают? – спросил полицейский.

– Все знают о тебе, Томас, все знают, почему тебе поручили это дело как политический и социально опасный случай. Если это всего лишь банальное убийство на семейной почве – иными словами, если подозревать можно только Костигана и ему подобных, – зачем тогда позвали тебя… да еще в тот же вечер, когда было совершено убийство?

Питт должен был предвидеть это. Все было достаточно очевидным.

– Собственно говоря, – Рэдли вытянул ноги и скрестил их, – очень немногие знают, кто в этом замешан, но ползут всякие слухи. Думаю, Фитцджеймс-старший вспомнил кое-кого из своих должников, поэтому самые неожиданные люди вдруг встали на защиту действий полиции. – Он брезгливо поморщился. – Забавно видеть, с каким удовольствием они вынуждены защищать ее. Но это их единственная возможность не потерять лицо в глазах либерально настроенной части общества, взволнованного казнью.

Томас ошеломленно смотрел на свояка. Тот факт, что люди, не жалующие Питта и не согласные с ним, вынуждены теперь защищать его, и что те, кто симпатизировал ему, резко осуждают его, показался суперинтенданту горькой иронией судьбы.

– Сомерсет Карлайл в этом случае является исключением, – с неожиданной улыбкой произнес Джек. – Он убежденный либерал и защищает тебя без всяких угрызений совести и в ущерб своей политической репутации. Я думаю, ты знаешь почему?

Это было светлым лучиком воспоминаний в нынешней нелегкой обстановке.

– Да, знаю, – ответил Томас. – Я оказал ему услугу несколько лет тому назад. Довольно нелепый случай на Ресуррекшн-роу. Он поступил, как ему подсказывала совесть. Но боюсь, что никто тогда, кроме него самого, так не думал. Он немного старомоден, но не изменяет своим убеждениям. Мне всегда нравился Сомерсет Карлайл. Я… я очень рад, что он на моей стороне… независимо от того, удастся ли ему помочь мне или нет. – Питт заметил, что улыбается, хотя и сам не знал почему. Возможно, оттого, что представил себе, как протянулась странная невидимая, но прочная ниточка верности и связала одну трагедию с другой.

На мгновение в голове суперинтенданта мелькнула мысль о том, чтобы сказать Джеку, что Эмили тоже не верит в виновность Финли Фитцджеймса. Но, подумав о тех вопросах, которые неизбежно за этим последуют, но на которые лучше всего пока не отвечать – во всяком случае сейчас, – полицейский промолчал.

– Боюсь, во дворце тоже царит недовольство, – задумчиво сказал Рэдли, глядя на свояка. – Кто-то, наверное, уже доложил королеве.

– Разве это имеет значение? – удивился суперинтендант.

– Не знал, что ты столь наивен в политике, Томас. Королева не вмешается, но любое упоминание ее имени может все изменить. Сразу же будет послана куча людей, суетящихся и мешающих, строящих из себя бог знает каких авторитетов. Все станет значительным и осложнится еще больше… и к тому же даст многим свободу высказывать свое личное мнение. А это лишь подольет масла в огонь и подстрекнет репортеров газет еще больше, словно они и без этого мало наделали шума.

– Мне не казалось, что два года назад люди были готовы к террористическим действиям, – осторожно напомнил Питт. – Тогда был всеобщий гнев, но не более…

– Так и сейчас, – согласился Джек. – Гнев и масса домыслов и слухов, а еще коррупция в политических кругах и в полиции. – Он изменил позу и наклонился вперед. – Мне очень жаль. Возможно, мне вообще не следует говорить тебе этого, однако мое молчание все равно уже ничего не изменит, а ты, не будучи предупрежденным, лишишься даже самой малой возможности защитить себя. – Слегка смущенный политик посмотрел полицейскому в глаза. – Что бы там ни было, Томас, но я не верю, что ты мог в такой степени ошибиться в своих суждениях. К тому же я чертовски хорошо знаю, насколько ты честен. Мы всегда склонны заблуждаться и видим то, что нам хочется видеть, но ты меньше всех страдаешь этим недостатком. И потом, насколько я помню, ты никогда не пользовался чужим несчастьем ради личной выгоды.

Прежде чем Питт нашелся, что ответить, Джек уже встал и, шутливо отсалютовав ему, покинул комнату.

В это утро Шарлотта приняла наконец решение и, собрав детские вещи, отвезла Дэниела и Джемайму к бабушке. Она сделала это отнюдь не потому, что решила таким образом бежать от сложившейся ситуации, – наоборот, она хотела попробовать изменить ее. Если ее сестра знает Таллулу Фитцджеймс, встречается с ней в свете, посвящена в тайны этой девушки и пользуется ее доверием, то все это действительно может помочь Томасу. Но для успеха миссис Питт нужно свободное время и постоянная готовность к тому, чтобы что-то делать. В этой ситуации она не сможет заботиться и думать только о детях.

Кэролайн радушно встретила дочь и внуков, но не скрывала своей тревоги. После ее брака с Джошуа Филдингом в ее доме, казавшемся таким знакомым Шарлотте, многое изменилось. Дом был похож на старого друга, вдруг переменившего одежду и манеры. Изменилась и его хозяйка. Она с удовольствием избавилась от условностей, внушенных ей с детства, но тут же приобрела новые.

В убранстве и жизни дома, в котором выросла Шарлотта, также произошли изменения. Респектабельность исчезла, прислуга, полная собственного достоинства и неизменно поддерживающая заведенный порядок, – тоже. Пока губы миссис Питт улыбались явному счастью матери, сама она невольно испытывала немалое сожаление. В старом порядке, царившем в доме, была какая-то надежность, защита. Он был родным и знакомым, полным воспоминаний, в большинстве своем счастливых.

Теперь со спинок кресел исчезли кружевные салфетки. В детстве Шарлотта всегда над ними посмеивалась, но они являлись частью традиций, символом схожести интерьеров всех таких домов и частью их уюта. Инстинктивно миссис Питт обвела глазами стены в поисках темных и скучных натюрмортов, подаренных отцу его любимой теткой. Он терпеть их не мог, да и вся семья тоже, но их берегли как знак уважения к тетушке Мод.

Теперь этих картин тоже не было. Исчезла и отцовская трость, стоявшая в прихожей в подставке для зонтов. А почему бы ей не исчезнуть, в конце концов? Зачем ее хранить? Надо было давно подарить кому-нибудь сразу же после смерти отца. Но тогда этого почему-то не сделали… Тем не менее все это причиняло необъяснимую боль, словно что-то было вырвано с корнем, что-то бесповоротно разбито.

В доме появилось много незнакомых вещей – например, в холле стояла китайская ваза на подставке, хотя Кэролайн не любила китайские безделушки и считала их дурным вкусом. Кроме вазы, Шарлотта увидела также красную лакированную шкатулку и рядом с ней – несколько театральных программок. Шелковая ткань яркого цвета была небрежно брошена на крюк вешалки. В этом не было ничего необычного и все же казалось странным.

– Как ты? – озабоченно спросила миссис Филдинг, глядя на дочь. Она быстро обняла и прижала к себе внуков и тут же отправила их на кухню, где детей ждали торт и молоко. Ей хотелось с глазу на глаз поговорить с Шарлоттой. – Я видела газеты. Это ужасно и так несправедливо, – с невеселой гримаской сказала она. – Хотя, выйдя замуж за еврея, я уже не удивляюсь скоропалительным суждениям, как прежде, и знаю, какими нелепыми могут быть слухи. Раньше для меня всегда было важным, что подумают и скажут обо мне люди. Теперь же я чаще всего поступаю так, как мне хочется, и стараюсь оставаться сама собой. Иногда я чувствую себя отлично, но порой меня охватывает страх и я боюсь все потерять.

Шарлотта с удивлением смотрела на мать. Она никогда не думала, что та осознаёт свою уязвимость и теперь тщательно рассчитывает свои шаги, если они связаны с риском. Она думала, что любовь матери к Джошуа затмила все и что Кэролайн не задумывалась над тем, какова будет ее цена. Но дочь ошиблась. Миссис Филдинг отлично все понимала. Она сознательно сделала свой выбор и знала цену риска.

Возможно, теперь она лучше поймет беспокойство Шарлотты и ее страх за Питта. Ее мать никогда не верила, что они с дочерью могут быть в чем-то похожи. И тут она, пожалуй, ошибалась. Просто они были людьми разных поколений, со своими ценностями и опытом, но в их характерах было больше того, что сближало, а не разделяло их. На мгновение миссис Питт даже забыла, какие собиралась привести причины своего прихода к матери.

– Ты не откажешься присмотреть за Дэниелом и Джемаймой несколько дней, мама? – прямо спросила она, следуя за хозяйкой в старую знакомую гостиную. – Я не решаюсь оставить их дома. Грейси могла бы присмотреть за ними, но она так озлобилась против всех, кто критикует Томаса, что готова ввязаться в драку прямо на улице, особенно если кто-то напугает или обидит детей, и я не смогу вовремя остановить ее. К тому же несправедливо требовать от Грейси, чтобы она успокаивала малышей, когда при них будут говорить ужасные вещи об их отце.

– А где ты будешь в это время? – просто спросила Кэролайн, и выражение ее лица говорило о том, что Шарлотта может не сомневаться в ее готовности помочь. Миссис Филдинг села и жестом указала дочери на стул.

– Эмили знакома с сестрой человека, который, как считает Томас, замешан во всем этом, – пояснила миссис Питт, примостившись на краешке стула и мало заботясь о том, что помнутся юбки. – Во всяком случае, об этом знает семья подозреваемого и его враги. Я должна сделать все, чтобы помочь Томасу. Сидеть дома и только сочувствовать ему я просто не могу. Мама, на него ведется ужасная атака со всех сторон! Либеральные писатели и политики – люди, которые, казалось бы, должны были поддерживать его, поскольку он разделяет их убеждения, – обвиняют его в коррупции!

Шарлотта слышала свой голос – он становился все громче, но она не могла совладать со своими чувствами.

– Распускаются слухи о том, что он обвинил и послал на виселицу Костигана лишь потому, что хотел успокоить перепуганную общественность, помнящую об убийствах в Уайтчепеле два года назад, и даже не разобрался, убийцу ли он поймал или невинного человека. Говорят, что, по сути, расследование должно было вестись против молодого джентльмена из богатой семьи, который имел обыкновение посещать проституток, вместо того чтобы отдавать предпочтение дамам своего круга. Властям, мол, безразлична судьба бедных классов, лишь бы не было скандалов в высшем обществе. Если…

– Я знаю, – прервала ее Кэролайн. – Я знаю, дорогая. Все это я прочла в газетах. Ложь, глупая и несправедливая! Но разве ты ожидала другого?

– Я… – Молодая женщина наклонилась вперед, поставила локти на колени и подперла ладонями подбородок. Здесь, в этой хотя и изменившейся, но по-прежнему родной обстановке ей легко вспомнилось, как она впервые встретилась с Томасом и как он, разозлив ее, научил думать. Потом, даже будучи в гневе, миссис Питт ловила себя на том, что не может чувствовать неприязнь к этому человеку. Он открыл ей новый мир, заставил испытать иную боль и иную радость, отличать реальность от спасительных мечтаний, в которые она нередко погружалась. Теперь ей трудно смириться с тем, как Томаса обливают грязью, как на него клевещут и как разрушают все, что он с таким трудом создавал. И делают это люди, считающие, что они отстаивают принципы справедливости и сострадания! Благие пожелания, направленные во зло…

– Впрочем, это уже не имеет значения, – сказала Шарлотта, пытаясь унять боль в горле, которая душила ее. – Я ничем не могу помешать этой травле. Но вместе с Эмили я могу попасть в дом Фитцджеймсов и узнать о них то, что не смог узнать Томас. Я сейчас же поеду к Эмили.

– Конечно, – согласилась Кэролайн. – Я сделаю все, чтобы детям было у меня хорошо… Мне не надо просить тебя быть осторожной?

– Нет, не надо, – ответила ее дочь. – А на моем месте ты была бы осторожной?

– Не думаю.

Улыбнувшись, миссис Питт поднялась и обняла мать. Выйдя на улицу, она стала искать кеб. Шарлотта меньше всего собиралась думать о собственной безопасности, но твердо решила тщательно проверять всю информацию, какая станет ей доступной, и отныне взвешивать каждый свой шаг в ее поисках.

– Конечно! – воскликнула Эмили, как только Шарлотта обратилась к ней со своей просьбой; покинув дом матери, миссис Питт тут же направилась к сестре. – Но если мы хотим разузнать что-то важное, то должны повидаться не только с Таллулой, но и с Финли тоже. Лучше всего пойти к ним сегодня под вечер, когда он возвращается домой из министерства. Хотя понятия не имею, как долго он засиживается на своей работе. И сделать это надо до того, как он успеет переодеться и уйти на весь вечер.

– Да, пожалуй, ты права, – согласилась Шарлотта, хотя ей трудно было совладать с нетерпением. – Мы должны найти убедительные доказательства того, что Финли был на этой злополучной вечеринке, – напомнила она сестре. – Если удастся доказать его непричастность к первому убийству, можно будет доказать и то, что Томас не занимался им, потому что знал, что Финли невиновен. А уж каков Финли Фитцджеймс, плох он или хорош – это к делу не относится.

Сестры сидели в малой гостиной. Эмили больше всего любила эту комнату с окнами, выходящими в сад, с темно-зеленым, как мох, ковром на полу и желтыми гардинами. В ней всегда было уютно и тепло независимо от того, был день солнечным или пасмурным. На низком столике из розового дерева стояла ваза с хризантемами.

– Далее, – продолжила за сестру миссис Рэдли, – нам предстоит найти убийцу этих двух женщин. Возможно, они жили недалеко друг от друга, и у них могли быть общие знакомые. – Она на мгновение подавила страх перед тем, что они задумали, и прикусила было губу, но вместе с тем была довольна, что теперь может разделить этот страх с Шарлоттой.

– Ты думаешь, это еще один маньяк, Эмили? – спросила та.

– Пока трудно сказать, но вполне возможно, – с нервной улыбкой ответила младшая из сестер. – Прежде всего необходимо снять подозрение с Финли. А для этого мы должны подкрепиться ланчем. За ним мы и обговорим свой план, а также решим, кому что говорить. Лучше набраться сил, голод – не лучший советчик!

Они прибыли на Девоншир-стрит в начале пятого. Таллула приняла их в своем будуаре, маленькой гостиной для приема дам. Она обрадовалась визиту Эмили, но, увидев с ней незнакомую женщину, тут же насторожилась.

– Это моя сестра Шарлотта, – познакомила их миссис Рэдли. – Надеюсь, ты не возражаешь, Таллула, что я привела ее с собой? Она очень умна и изобретательна, и я подумала, что она сможет помочь нам решить нашу дилемму. Сестра уже знакома со многими сторонами этого дела.

Мисс Фитцджеймс выглядела явно напуганной. Она никак не ожидала, что подруга посвятит в их тайну кого-нибудь еще.

Но Эмили, словно не замечая ее растерянности, продолжала с невинным видом:

– Настало время привести все доказательства и покончить с этим. – Она сочувственно покачала головой. – Тебе придется признаться, что ты была на той чертовой вечеринке и видела там Финли.

– Да никто мне не поверит! – в отчаянии воскликнула девушка, нервно бросив взгляд на Шарлотту, а затем снова перевела его на миссис Рэдли. Все трое уселись в небольшие с цветастой обивкой кресла, однако Таллула почему-то неудобно примостилась на краешке своего. – Ведь я уже давала показания, – протестовала она. – Если бы в этом был какой-то толк, я бы сказала все с самого начала. Ты думаешь, что я не помогла бы ему? Неужели ты такого плохого мнения обо мне? – Глаза ее блестели, словно от готовых брызнуть слез, руки были судорожно сжаты на коленях.

Шарлотте невольно показалось, что что-то сказанное ее сестрой обидело девушку или что с ней произошло что-то еще плохое до их прихода. По сути, они с Эмили очень мало знали о Таллуле, да и о Финли тоже, и еще меньше – о тех беспокойных эмоциях, которые скрывались под маской светской вежливости и привычки, когда обитатели этого дома общались между собой. Они привыкли делить повседневные заботы, помнили о традициях и своем положении в свете и как будто бы знали друг друга – и все же, видимо, плохо понимали, что же главное в их общении и что может причинить им боль.

Миссис Рэдли тщательно подбирала слова, чтобы ни в коем случае не усугубить и без того сложную ситуацию.

– Я думаю, ты просто боишься за брата, потому что любишь его, – наконец сказала она. – Я бы тоже боялась. Я люблю свою сестру и сделала бы все, чтобы спасти ее от несправедливого наказания. – Эмили виновато улыбнулась. – Я бы даже попыталась сделать все, чтобы ей смягчили обвинение, если уж на то пошло. Моя сестра тоже сделала бы это для меня… и она это уже доказала. – Миссис Рэдли ласково посмотрела на Таллулу. – Но поскольку я ее очень люблю, я не смогла бы быть объективной и рассуждать так же здраво, как если бы речь шла о ком-то другом, а не о столь близком мне человеке.

Высказавшись, она ждала ответа, глядя на мисс Фитцджеймс.

Та уже заметно успокоилась.

– Конечно. Я прекрасно все понимаю. Это как страшный кошмар. В последнее время я просто перестала быть сама собой. – Она посмотрела на Эмили так, словно хотела сказать ей, что ничуть не преувеличивает и что это сказано не для красного словца, а точно передает ее состояние.

И миссис Рэдли поняла ее.

– И кем же ты была? – спросила она вполне серьезно.

– Кем-то более праведным и добродетельным, – ответила Таллула, сама не уверенная в том, говорит она серьезно или шутит. – Кем-то, кто забыл о вечеринках и пустом времяпрепровождении, кого больше не интересуют дорогие наряды. – Она вздохнула. – Кем-то действительно очень скучным. Я пыталась стать хорошей, а получилось, что стала просто занудой. Почему для того, чтобы стать хорошей, нужно выучить целый список запретов? А ведь то, что запретно, – это все, что есть в жизни интересного! Быть добродетельной… это значит быть глупой… серой!

– Добрые дела бывают скучными, – ответила Шарлотта, вспомнив, как что-то подобное говаривала тетушка Веспасия. – А вот быть добрым не скучно, потому что здесь в жизнь вторгаются чувства, любовь к тому, что делаешь. И далеко не всегда это бывает бесцветным и скучным. А вот эгоизм, в конце концов, действительно сер… Сначала словно не замечаешь этого, но когда начинаешь понимать, что человек, в сущности, занят только самим собой, отдает предпочтение не тому, что необходимо вам, а тому, что удовлетворяет только его прихоти, вот тогда и видишь, какая это человеческая потеря. Это и есть встреча с серостью. Трусость тоже сера… Когда ты в опасности и видишь, как тебя вдруг покидают все… И лгуны серы, они пытаются внушить вам то, во что вам самой хочется верить, не раскрывая вам глаза на то, что правда, а что ложь. Щедрость души, отвага сердца, радостный смех, честность – вот по-настоящему яркие тона жизни!

Таллула улыбнулась:

– Вы говорите так, будто сами искренне верите в это. Моя мать теперь считает, что я пытаюсь таким образом восстановить пошатнувшуюся в свете репутацию. Отец решает, что я становлюсь послушной. А Фин просто ничего не замечает. Вот и всё.

– А это так важно? – спросила Эмили.

Мисс Фитцджеймс пожала плечами:

– Нет, не очень.

– А Яго? – продолжила допытываться миссис Рэдли.

Девушка попыталась рассмеяться, но это у нее не получилось.

– Яго считает, что это всего лишь моя новая поза, и к тому же глупая. Если на то пошло, он презирает меня еще больше за это притворство. – Лицо ее побледнело от страдания и смущения. – Я не знаю, как мне стать лучше, поэтому и притворяюсь, что уже стала. Чего он от меня хочет? – Она глубоко и прерывисто вздохнула. – Мне кажется, что бы я ни делала, я ему все равно не понравлюсь. – Ощутив себя отвергнутой, Таллула внезапно рассердилась. – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня обязательно любили! Кому это нужно? Это глупое никчемное желание! Вот я, например, люблю рисовый пудинг. Ну и что из этого?

– Почему? – вдруг спросила ее Шарлотта.

Девушка с удивлением посмотрела на нее:

– Простите?

– Почему вы любите рисовый пудинг? – повторила миссис Питт.

Мисс Фитцджеймс не смогла скрыть своего раздражения:

– Потому что он вкусный! Какая разница почему? Это ровным счетом ничего не значит, разве не так?

– Я поняла, что ваша любовь к рисовому пудингу – это как бы сравнение чего-то легкого и несерьезного с глубокой страстью, – пояснила Шарлотта, стараясь на мгновение вытеснить из своих мыслей тревогу о Томасе и сосредоточиться на том, что мучило ее новую знакомую. – Я же пытаюсь доказать вам, что ваше пристрастие к пудингу – чисто субъективное чувство. Вам хотелось сказать, что вы любите не просто пудинг, а возможность им наслаждаться. Вам нравится то, какие чувства у вас вызывает его вкус.

Таллула смотрела на нее в полном недоумении. Только хорошее воспитание не позволило ей сорваться и сказать что-то недопустимое.

– Когда мы говорим о чувстве симпатии к человеку, – продолжала миссис Питт так, словно перед ней сидела ее малолетняя дочь Джемайма, – мы, возможно, говорим лишь о том, какие чувства он вызывает в нас, но если это любовь или сильное влечение, нас больше беспокоит, что чувствует другая сторона. Ведь любовь – это самоотверженность, не так ли? Порой счастье другого человека нам дороже своего собственного.

В комнате наступила полная тишина. Это был обычный будуар молодой богатой женщины, где она принимала своих гостей и могла рассчитывать на относительное уединение. Он был убран с известной роскошью в розовых, голубых и белых тонах. Судя по характеру и вкусам хозяйки, помещение казалось излишне традиционным. Возможно, ей не позволили обставить его самой по собственному вкусу и желанию. То, что Эмили рассказывала сестре о мисс Фитцджеймс, заставило Шарлотту ожидать от нее чего-то более оригинального – например, будуара в восточном стиле, турецком или даже древнеегипетском, – а не кресел, обитых штофом в цветочек.

– Я… я думаю, вы правы, – наконец нашлась Таллула. – Правда, я как-то не подумала об этом…

Миссис Питт улыбнулась:

– Я уверена, что вы подумали. Ваша тревога за брата свидетельствует об этом. Чтобы снять с него подозрение, вы готовы перенести немало неприятностей. Ваша репутация не улучшится от этого, как в глазах общества, так и в глазах Яго. Ведь вы должны признаться, что были на той вечеринке. Да и вашему отцу это едва ли понравится. Возможно, вам придется смириться с тем, что отец ограничит вашу свободу или урежет расходы на ваши наряды, а то и совсем откажет вам в деньгах.

– Да, – тихо согласилась побледневшая девушка. – Я это знаю. Но это все не то. – Она снова сжала кулаки. – Фин – мой брат. Всю жизнь мы были неразлучны. Если я не помогу ему, то кто же сделает это?

– Возможно, никто, – откровенно сказала Шарлотта. – Но не следует думать о чувстве привязанности как о чем-то поверхностном. Это очень важное чувство. Это своего рода любовь, и оно бывает прочным и длительным. Оно даже крепче, чем влюбленность. Можно влюбиться и разлюбить. Это со всеми нами случается, особенно если человек не во всем нам приятен. Влюбленность не всегда переходит в любовь, но иногда случается и так.

Таллула сосредоточенно нахмурилась.

– Вам хотелось бы провести всю свою жизнь с человеком, который бы вам не нравился? – спросила миссис Питт.

– Нет. Конечно, нет! – Девушка пристально посмотрела на нее, словно хотела получше понять, что за женщину она видит перед собой. – А вы вышли бы замуж за человека, который всего лишь нравится вам, зная, что и ему вы тоже только нравитесь, и не более? – спросила она в свою очередь.

Шарлотта широко улыбнулась:

– Нет, я бы и мысли такой не допустила. Я отважилась на неравный брак, потому что любила своего мужа и продолжаю его любить.

– Яго не любит меня, – горько призналась мисс Фитцджеймс. – Все бессмысленно, потому что я даже не нравлюсь ему.

– Не теряй пока надежды, – не выдержав, вмешалась Эмили. – Не ходить на балы и вечеринки и не быть экстравагантной – это еще ничего не значит. Всего лишь отказ от чего-то, и не более. Ты сделала это не по зову сердца, и Яго это понимает. Ты должна сделать что-то от всей души, у тебя должна быть какая-то цель. Мы еще подумаем об этом, когда выиграем наш первый раунд. Перед нами стоит очень большая задача в этом деле с убийствами. Если твоему свидетельству не поверят, нам придется искать других свидетелей, которые подтвердят, что были достаточно трезвы и помнят, что видели Финли на той вечеринке, а если не его, то тебя обязательно. Это докажет, что ты была там, и, возможно, заставит кого-то вспомнить о Финли. Ты готова пойти на это?

– Конечно, готова, – ответила Таллула, побледнев еще больше, но не колеблясь. – Как только брат вернется, мы тут же поговорим с ним.

Она потянулась к звонку, вызывая горничную. Когда та вошла, решив, что пришло время подавать чай, девушка велела ей тут же доложить, когда придет молодой хозяин.

– Да, мисс. Будут еще распоряжения? – спросила служанка.

– Только скажи Финли, что это очень важно и я жду его, – отозвалась мисс Фитцджеймс. – Это очень важно и касается лично его. Пожалуйста, скажи ему все это и немедленно доложи мне.

Не успела горничная уйти, как тут же раздался стук в дверь, и прежде чем Таллула успела ответить, в будуар вошла Элоизия Фитцджеймс, красивая пожилая дама со содержанными манерами. Лицо ее было спокойным, словно она давно решила не пускать в свой внутренний мир ничего плохого и безобразного. Она сама создала его усилием своей воли, и только она была хозяйкой самой себя.

– Добрый день, – сказала Элоизия, когда гости поднялись, приветствуя ее. – Как приятно, что вы навестили нас!

Всем, однако, было ясно, что присутствие Эмили и Шарлотты требовало объяснения, так как время было неподходящим для официальных, да и для неофициальных визитов.

– Мама, это мои добрые подруги, – поспешила сказать Таллула. – Миссис Рэдли и ее сестра, миссис… – Тут она умолкла, ибо сама не знала фамилию сестры своей приятельницы.

– Питт, – подсказала Шарлотта.

Мисс Фитцджеймс не сразу поняла, что та сказала. Бросив взгляд на Эмили, она увидела замешательство на ее лице, а повернувшись к Шарлотте, прочла в ее глазах то же самое. Невольный гнев словно обжег девушку изнутри, а осознав, что ее предали, она с трудом справилась с собой.

Однако Элоизия ничего не заметила.

– Здравствуйте, миссис Рэдли и миссис Питт, – произнесла она с улыбкой. – Таллула, дорогая, твои гости останутся на ужин? Если да, то надо оповестить кухарку.

– Нет, не останутся, – сквозь стиснутые зубы ответила ее дочь. – У них свои дела.

– Как жаль, – сказала миссис Фитцджеймс, чуть поведя плечами. – Так приятно было бы поговорить о чем-нибудь интересном. Мужчины говорят только о политике, вам не кажется?

– Увы, это так, – согласилась Эмили. – Мой муж – член парламента. Мне приходится много об этом слышать.

– А ваш муж, миссис Питт? – спросила Элоизия, обращаясь ко второй гостье.

– Мы знакомы с ним, мама, – язвительно ответила за Шарлотту Таллула и повернулась к ней: – Представляю, что вам приходится слышать за обеденным столом. О кражах, поджогах, проститутках…

– Об убийцах… и политиках, – закончила миссис Питт с неестественной улыбкой. – Иногда о каждых по отдельности, но нередко о тех и других в одном лице.

Пожилая леди была озадачена, однако не растерялась. Она умела сохранять спокойствие и в худших обстоятельствах.

– Мне очень жаль этих несчастных женщин, которых убили, – сказала она, глядя на сестер. – Если бы у нас наконец запретили проституцию, такие вещи, возможно, не случались бы.

Таллула с испугом смотрела на мать.

– Боюсь, миссис Фитцджеймс, это не помогло бы, – мягко сказала Шарлотта. – Нет смысла вводить законы, которые невозможно исполнять.

Глаза Элоизии удивленно округлились:

– Разве законы не должны отвечать идеалам общества, миссис Питт? Мы не можем считать себя цивилизованными людьми или добрыми христианами, если издаем законы лишь в тех случаях, когда уверены, что можем их соблюдать. Все виды преступлений должны считаться противозаконными, иначе сами законы ничего не стоят. Мой муж всегда так говорит.

– Если издается закон против чего-то, то это что-то сразу же определяется как преступление, – возразила Шарлотта, сохраняя спокойствие и терпение. – Есть много человеческих слабостей и грехов, как, например, ложь, нарушение супружеской верности, злоба, зависть, плохой характер, наконец. Но против них нет официальных запретов, потому что эти пороки не всегда можно контролировать законом и тем более наказывать.

– Но проституция – это совсем другое, дорогая миссис Питт, – уверенно заметила, не сдаваясь, миссис Фитцджеймс. – Это аморальное явление, развращающее порядочных мужчин, оскорбляющее женщин и семью. Это отвратительное и мерзкое занятие! Мне кажется, вы не знаете, о чем говорите… – У пожилой дамы даже прервалось дыхание. – Да и я сама тоже, пожалуй, не знаю…

– Я отнюдь не оправдываю проституцию, миссис Фитцджеймс, – поспешила успокоить ее Шарлотта, чувствуя, что ее так и подмывает хихикнуть. Таллула же была вне себя от гнева и едва сдерживалась. – Я просто уверена, что ее нельзя запретить. Если бы мы захотели это сделать, нам пришлось бы обратиться к причинам проституции, к тем женщинам, которые этим занимаются, и к тем мужчинам, которые пользуются этими услугами.

Элоизия пристально посмотрела на нее:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Миссис Питт наконец сдалась:

– Я плохо умею объяснять; извините меня, миссис Фитцджеймс.

Старая леди обворожительно улыбнулась:

– Ничего, я думаю, это не столь важно. Надеюсь, вы как-нибудь снова навестите нас. Рада была познакомиться, миссис Рэдли и миссис Питт. – Затем, сделав еще несколько замечаний о погоде, она извинилась и покинула их.

Таллула, подчеркнуто игнорируя Шарлотту, впилась в Эмили рассерженным взглядом.

– Как ты могла?! – негодующе воскликнула она. – Должно быть, мои откровения показались тебе очень забавными, хотя и не особо поучительными, не так ли?

Потом она резко повернулась к миссис Питт:

– Но это все равно не поможет снять вину с вашего мужа за казнь невинного человека! Вы здесь, чтобы помочь ему повесить на сей раз того, кто, по-вашему, действительно виновен?

Эмили попыталась было все объяснить, но сестра помешала ей.

– Если вы сказали правду о брате – а я вам верю, – тогда это доказывает, что он не виновен, а виновен кто-то другой, – сказала она девушке. – Разве не в ваших интересах, как, кстати, и в моих тоже, окончательно снять с него подозрение? Доказать, что ваш брат в это время был в другом месте. Это прекрасное начало, а найти того, кто действительно виновен, было бы еще лучше. – Шарлотта перевела дыхание. – Мне казалось, что вам в высшей степени небезразлично узнать, кто так упорно пытается бросить на него подозрение. Если бы речь шла о моем брате… или о ком-то, кто мне не безразличен, я бы сделала все!

Таллула смотрела на нее с нескрываемой неприязнью, которая, однако, стала постепенно исчезать по мере того, как девушка все внимательнее прислушивалась к справедливым доводам новой знакомой.

– У нас общий интерес, хотя причины его разные, – заметила практичная Эмили. – Я полагаю, мы все не сомневаемся в том, что Финли невиновен, не так ли?

– Да, – не задумываясь, ответила ее старшая сестра.

– Я знаю, что он невиновен, – в свою очередь согласилась мисс Фитцджеймс.

– В таком случае сделаем вид, что мы друзья, хотя бы на какое-то время, – сказала миссис Рэдли с обаятельной улыбкой.

Вопреки недавнему гневу Таллула великодушно согласилась.

Когда Финли вернулся домой, он тут же проследовал в будуар сестры и был порядком удивлен, увидев там, помимо нее, двух незнакомых дам. Он никогда не видел Шарлотту, а Эмили если когда-то и встречал, то забыл об этом.

Таллула, знакомя их, не упомянула фамилию старшей из сестер, но очень лестно отзывалась о ней как о человеке, который готов помочь, словно сама поверила в это с первой же минуты знакомства.

Фитцджеймс-младший воспринял это весьма скептически, но когда он посмотрел на Шарлотту, в его глазах появились искорки юмора. Она же ответила ему спокойным взглядом, постаравшись скрыть любопытство и не очень явно разглядывать его. Однако Финли, должно быть, привык к назойливым, а иногда и откровенно нахальным взглядам. Слухи о его связи с убийством двух женщин сделали его популярным.

Это был красивый молодой человек, но Шарлотта не уловила в нем того мужского обаяния, которое ценила превыше красоты. В нем не чувствовалось внутренней силы, которая так ей нравилась и всегда покоряла ее в мужчинах. Финли казался слабым и уязвимым, в нем было что-то безвольное и хрупкое, требовавшее защиты, дабы не исчезнуть навсегда.

Поздоровавшись с Шарлоттой, он тут же отвернулся. Ее имя ничего ему не говорило, а сама она не представляла для него интереса.

– Спасибо за оказанное доверие, – сухо сказал Фитцджеймс и при этом легонько коснулся рукой плеча Таллулы. Этот жест, видимо, был знаком им обоим и говорил о братской привязанности, а возможно, и о благодарности. – Ты действительно не боишься и готова мужественно выслушать все, что скажет отец, узнав, где ты была? – спросил он сестру. – Не так-то легко будет найти кого-то еще, чтобы подтвердить твои слова. Я же ничего не могу вспомнить. Но хорошо знаю одно: в тот вечер я и близко не подходил к Пентекост-элли. Если я что-то и помню, то лишь адскую боль в голове на следующее утро. Боюсь, что все остальные были в таком же состоянии. – Лицо его помрачнело. – Я не смог бы назвать на суде тех, кто был на вечеринке, даже под присягой.

– Возможно, найдется кто-то из гостей, кто был более трезв, чем ты, Фин? – настаивала Таллула.

Молодой человек невесело рассмеялся и взглянул на Эмили:

– Что ж, я могу составить список тех, кто предположительно мог быть там, могу даже сам спросить, видели ли они меня. Кто-нибудь да вспомнит.

– Они также должны подтвердить, что видели там и меня, – настойчиво напомнила мисс Фитцджеймс. – Тогда мне поверят, что я видела тебя в тот вечер. Не обязательно говорить об этом всем и вся. По крайней мере… – Она вопросительно посмотрела на Шарлотту: – Можно ведь сделать так? Я хочу сказать, можно ли сделать так, чтобы об этом не говорили на каждом перекрестке?

– Или в Министерстве иностранных дел, – добавил Финли. – Хотя не знаю, что это теперь изменит. – Он сунул руки в карманы и зашагал по комнате. – Ровным счетом ничего, если мне предъявят обвинение в убийстве Норы Гаф. Даже если будут подозревать только меня одного, и никого больше. – В голосе у него была безнадежность, а в глазах – страх, словно он чувствовал неизбежность катастрофы, но не знал, откуда она грянет, и не понимал, как с ним могло такое случиться.

– Кто-то намеренно хочет бросить на вас тень подозрения, мистер Фитцджеймс, – серьезно сказала Шарлотта. – Он взял ваши личные вещи и подкинул их на место преступления, как в первом, так и во втором случае. Это способен сделать только тот, кто люто ненавидит вас…

– Или моего отца, – прервал ее Финли. – Не представляю, кто может ненавидеть меня. Разумеется, есть люди, которые меня недолюбливают, и есть те, кто завидует богатству моей семьи и ее возможностям. Кое-кто считает, что я не заслуживаю своего положения в Министерстве, не говоря уже о перспективе получить пост посла. – Молодой человек бросил взгляд на своих новых знакомых. – Но я никогда не соблазнял чужих жен, не скрывался от карточных долгов, ничего не крал или… ну и все такое прочее. – Он стоял в дальнем конце гостиной и смотрел на женщин с вызовом и растерянностью, как бы постепенно понимая жестокую правду того, что сказала Шарлотта. Слова возражений, которые он приготовил, так и не слетели с его уст.

– Что ж, вполне возможно, что это враг вашего отца, – согласилась с ним миссис Питт. – Но это еще не всё, мистер Фитцджеймс. Кто бы ни был ваш недруг, он удивительно хорошо осведомлен обо всем, что касается вас. Поэтому ему не составило труда завладеть вашими вещами – клубным значком и запонкой. Более того, он знал, что вы не сможете вспомнить, где были в тот роковой вечер. Улики против вас подбросили, как вы помните, не в тот день, когда вы ужинали дома или у друзей или когда были в опере. Каким образом кому-то стало известно, что у вас на тот вечер были совсем иные планы?

До ошеломленного Финли только сейчас дошел страшный смысл этих слов.

Шарлотта ждала ответа.

Эмили замерла и впилась глазами в молодого человека. Все молчали.

– Отвечай! – наконец не выдержав, воскликнула Таллула резким, высоким голосом с нотками страха в нем. – Кто это, Фин?

Ее брат, побледнев, смотрел перед собой остановившимся от страха взглядом.

– Кто? – еще громче крикнула мисс Фитцджеймс.

– Яго, – почти шепотом, хрипло произнес молодой человек и, закалявшись, отвернулся. – В этот вечер я встретил Яго Джонса и так, между прочим, сказал, что собираюсь на вечеринку в Челси. Назвал даже адрес и съязвил, что таких праведников, как он, там не бывает. А он…

– Это невозможно! – вне себя взвизгнула Таллула. – Как ты посмел сказать такую… нелепость? Ты прекрасно знаешь, что Яго не способен причинить зло кому-нибудь… особенно… – Она резко замолчала. В голосе девушки стояли слезы, а лицо ее стало бескровным. Казалось, сейчас она упадет в обморок.

– Конечно, невозможно! – поспешила ей на помощь Эмили, однако не испытывая той уверенности, с которой стала защищать Джонса Таллула. – Но он мог обмолвиться кому-то об этом, без всякого злого умысла, просто так…

– Кому? – порывисто потребовала мисс Фитцджеймс и резко, почти в панике повернулась к своим собеседникам; она готова была расплакаться. – Кому он мог сказать о том, что Финли собрался на какую-то попойку? Кого знает Яго, кто хотя бы отдаленно что-то слышал или знал о Фине? – Теперь девушка смотрела на брата: – Кому еще ты об этом сказал? Ведь кто-то пригласил тебя на ту вечеринку? Подумай и вспомни! – Теперь в ее голосе были гнев и отчаяние. – Не стой, как… дурак! Любой мог увидеть тебя там. Тот, кто был там, но ушел пораньше еще со свежей головой. Ради всех святых, Фин, пошевели мозгами!

– Не знаю! – Фитцджеймс тоже повысил голос и почти кричал. – Если бы я знал, ты думаешь, я не сказал бы тебе? Ради бога, Таллула, повесят меня, а не… этого чертового Яго!

– Прекратите кричать! – резко остановила их Шарлотта. – Никто вас не повесит, если вы сможете доказать свою невиновность. Для этого надо действительно пошевелить мозгами. Криком здесь не поможешь. Возьмите себя в руки.