Душитель из Пентекост-элли Перри Энн

Девушка поправила складки платья на коленях. Ее пальцы любовно касались мягкой яркой ткани.

– У меня роскошные платья, которые сшила отнюдь не я сама, и я не собираюсь учиться тому, как их беречь и чистить, – продолжала она с горечью. – Для этого у меня есть горничная; она одевает и раздевает меня, она отправляет мое белье к прачке, кроме самых дорогих платьев, как вот это. Его моя горничная сама выстирает или почистит. Некоторые из платьев, я слышала, приходится прежде распороть, чтобы как следует вычистить.

– Да, это так, – подтвердила Эмили. – Весьма сложная и долгая процедура.

– Вот видите!

– Ну и что? Ведь многие живут так. Разве вам все это не нравится?

Таллула вскинула голову, губы ее сжались в узкую линию, а глаза с вызовом посмотрели на миссис Рэдли:

– Нравится! Да, мне нравится такая жизнь! А вам разве нет? Вам не хочется ездить на званые ужины и балы, быть привлекательной, посещать интересные места, бывать в театрах, веселиться и шутить в компании остроумных людей? Разве временами вам не хочется вести себя вызывающе, стать вдруг законодательницей мод, быть смелой в своих высказываниях и проводить время в обществе необычайно интересных людей?

Эмили отлично ее понимала, но не могла не улыбнуться, когда бросила взгляд на других дам в гостиной, расположившихся всего в нескольких шагах от них, степенных и чопорных, сидящих так прямо, словно шпагу проглотили – а все из-за корсетов! – и тихо перемывающих косточки своим общим знакомым.

– Возможно, у вас особое мнение о том, кого следует считать замечательно интересным? – предположила миссис Рэдли.

– Разумеется, нет, – резко возразила Таллула, хотя по ее умному лицу было видно, что она по достоинству оценила меткое замечание собеседницы. – Например, я считаю Оскара Уайльда замечательно интересным человеком. Он никогда не бывает скучен или высокомерен, разве что как художник, но это совсем другое дело. Он искренне неискренен, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Понятия не имею, – честно призналась Эмили, ожидая разъяснений.

– Я хотела сказать… – Мисс Фитцджеймс старательно искала нужные слова. – Уайльд не обманывается в себе, в нем нет напыщенности. Он настолько противоречив, что готов высмеивать даже то, что ему дорого. Он… он интересен, с ним не скучно. Он не пытается сделать людей лучше и не читает им мораль, а его парадоксы настолько остроумны, что их нельзя не повторять, и они никого не задевают. – Она окинула взглядом гостиную. – А здесь… такая скукотища. Здесь не услышишь ни одного слова, которое захотелось бы запомнить, а тем более повторить при случае.

Миссис Рэдли не могла не согласиться с юной леди.

– Что же вас смущает в Яго? – спросила она. – Из всего, что вы мне рассказали о нем, он совершенно не похож на мистера Уайльда.

– Я знаю, – согласилась Таллула. – Но несмотря на то что я с удовольствием слушаю Оскара Уайльда, я никогда бы не вышла за него замуж. Это совсем другое!

Она, очевидно, даже не поняла, что сказала.

Эмили, глядя на девушку, догадывалась, что за ее искренностью, где-то глубоко, таилась неумолимая жестокая самоирония. Хотела того мисс Фитцджеймс или нет, но она открыла ей свои чувства.

– Не знаю, почему другое, – продолжала девушка. – Да и знать не хочу.

Появление мужчин в гостиной помешало им продолжить разговор. Джек показался Эмили очень серьезным. Он вошел вместе с солидным господином с густыми бакенбардами и алой орденской лентой на груди. Они о чем-то беседовали. Рэдли, поймав взгляд жены, на мгновение задержал его, а потом продолжил беседу. Этим взглядом он предупредил супругу, что не хочет, чтобы она помешала важному для него разговору, и Эмили все поняла.

Поняла она мужа и потом, когда примерно через час он сам подошел к ней и, виновато извинившись, объяснил, что вынужден уйти с вечера раньше и вернуться вместе с этим важным господином в Министерство внутренних дел. Он пообещал, что оставит ей экипаж, и сказал, что она может вернуться домой, когда пожелает. Джек попросил не ждать его, поскольку он не знал, как долго задержится в Министерстве – возможно, на весь остаток вечера. Он искренне сожалел об этом.

Лишь спустя двадцать минут скучнейшего и бессмысленного времяпрепровождения и светской болтовни Эмили с удовольствием опять оказалась в обществе Таллулы Фитцджеймс.

– Я больше не выдержу, – тут же шепнула та. – У моего кузена, должно быть, все уладилось с мисс Как-ее-там-зовут, и я могу спокойно оставить его наслаждаться своим триумфом. – Тон молодой барышни свидетельствовал о том, насколько ей все это было безразлично. – Реджи Говард пригласил меня на вечеринку где-то в Челси. Там будут все, о ком мы с вами говорили: художники, поэты, образованные люди. Будет интересно их послушать. – Таллула была воодушевлена. – Кое-кто из них вернулся из Парижа, где встречался с французскими писателями. Мне говорили, что пару месяцев назад приехал из Парижа Артур Саймонс. Он может немало рассказать о своих встречах с великим Верленом[2]. Представляете, насколько интереснее будет там, чем здесь!

Это было похоже на приглашение, но Эмили медлила с ответом. Ей, пожалуй, лучше извиниться и поехать домой. Свой светский долг она уже выполнила.

Но молодой женщине порядком надоело выполнять свой долг перед теми, кто постоянно ждет от нее этого и вместе с тем не обращает на нее внимания. Она не нужна ни Джеку, ни своим детям. В доме все шло по заведенному порядку, и даже ее участие в этом ужине было лишь формой. Прислуга обращалась к ней за распоряжениями просто из вежливости. Кухарка, дворецкий и экономка все равно поступали так, как считали нужным, независимо от того, что говорила им хозяйка. Ее мать вновь вышла замуж и была слишком занята собой и своим новым счастьем, чтобы нуждаться в советах или обществе дочери.

Даже Шарлотта в последнее время вполне обходилась без помощи сестры. Питт в своих последних делах тоже в ней не нуждался – она, собственно, даже не знала, чем он сейчас занимается.

А Таллуле Фитцджеймс Эмили была нужна, ей не помешает ее совет. Слова уже готовы были сорваться у нее с языка, когда она подумала обо всем этом. Ответить на приглашение можно по-разному, все зависит от важности вопроса и собственной внутренней честности. Нельзя иметь все, чем-то надо поступиться. Решения надо принимать честно и без задней мысли, а затем не бояться отвечать за последствия.

Наверное, будет очень интересно послушать рассказ о Париже.

– Заманчиво! – воскликнула Эмили, уже зная, какое принять решение. – Я с удовольствием поеду с вами в Челси.

– Реджи отвезет нас, – не задумываясь, подхватила Таллула. – Реджи, идите сюда! Знакомьтесь, миссис Рэдли, сэр Реджинальд Говард.

И, не дожидаясь, когда они хотя бы кивнут друг другу, она подвела их к хозяйке дома, чтобы попрощаться. Эмили отправила домой оставленный мужем экипаж.

Разумеется, вечеринка в Челси была не похожа на званый ужин, который они только что покинули. Гости собрались в нескольких одинаково просторных комнатах, наполненных книгами, удобными креслами и шезлонгами. Воздух был сер от табачного дыма, и в комнате пахло неизвестными Эмили благовониями. Гости, в большинстве своем мужчины, собирались группками и оживленно беседовали.

Первым внимание миссис Рэдли привлек джентльмен с мечтательным выражением лица, крупным носом, насмешливым взглядом и небольшим нежным ртом. При свете газовых рожков его волосы показались ей светлыми. Их длинные пряди падали на белоснежный, отороченный кружевом воротник его вельветового пиджака.

– Кажется, это Ричард Ле Гальен, – шепнула ей Таллула. – Писатель. – Взор ее отыскал в глубине гостиной еще одну, не менее примечательную фигуру: волосы причесаны на пробор, роскошные усы. Окружавшая его толпа с трепетом ловила каждое слово. – Артур Саймонс! Он, очевидно, рассказывает им о Париже. Мне говорили, что он побывал у всех знаменитостей.

Эмили и Таллула были весьма безразлично приняты хозяйкой дома, дамой средних лет с волевым лицом. Она была одета так, как обычно художники изображают европейских туристов на Востоке. Но несмотря на свою эксцентричность, эта одежда ей шла. В длинных пальцах дама держала сигару. Видимо, она хорошо знала мисс Фитцджеймс, поскольку была рада принимать всех, кого та приводила.

Поблагодарив хозяйку за любезность, миссис Рэдли с интересом и не без опасения огляделась вокруг. Большая пальма в кадке в углу скрывала двух молодых мужчин, сидевших на диване в излишней близости друг к другу. Один из них, держа в руке тоненькую книжечку в кожаном переплете, читал стихи. Они не замечали ничего вокруг.

Артур Саймонс с энтузиазмом рассказывал о своей недавней поездке в Париж, где ему действительно удалось побывать у Поля Верлена.

– Мы поехали к нему, – взволнованно вспоминал он, глядя в лица слушавших его гостей. – Нам был оказан самый радушный прием… Нас было двое, Хэвлок Эллис и ваш покорный слуга. Мне трудно передать вам атмосферу этой встречи, все, что я услышал и что увидел. Он угощал нас молодым вином и дымил, как фабричная труба. Клянусь, что отныне, вдыхая табачный дым, я всегда буду вспоминать тот вечер у Верлена. Только представьте себе эту картину! – Саймонс широко раскинул руки, словно собирался обнять весь мир.

Слушатели не сводили с него глаз и, казалось, не собирались расходиться. Лицо писателя сияло от неподдельного восторга. «Что это? – гадала про себя Эмили. – Радость вновь переживаемых воспоминаний или чувство триумфа от того, что он стал центром внимания и предметом зависти надменных аристократов?»

– Хэвлок и я в доме Верлена! О, как мы говорили! Обо всем – о философии и искусстве, о поэзии и смысле жизни… Казалось, мы давно знаем друг друга.

Кто-то из слушателей одобрительно хмыкнул, кто-то вздохнул от восхищения и зависти, а кого-то охватила приятная грусть. Один из молодых людей, размечтавшись о возможности подобной встречи, как зачарованный, потянулся к рассказчику, словно хотел дотронуться до него, как до святыни.

– Он пригласил нас снова зайти к нему на следующий день, – продолжал Саймонс.

– И вы, конечно, снова побывали у него? – воскликнул впечатлительный юноша.

– Разумеется, – ответил Артур, но выражение его лица изменилось: на нем было все – гнев, раздражение, юмор и разочарование. – Увы, его не оказалось дома.

Кто-то рядом с Эмили шумно вздохнул.

– Мы были в полном отчаянии, – продолжал писатель, сделав трагическое лицо. – Это было ужасно! Мечты развеялись, как дым. – Поднесенная к губам чаша выпала из рук и разбилась. Наступившая пауза была полна драматизма. – Но в последнюю минуту, – вновь заговорил рассказчик, – когда мы совсем уже собрались уходить… мы увидели его, возвращающегося домой. Но он был не один, а с другом…

– И что же?.. – не выдержал кто-то.

Лицо Саймонса снова стало зеркалом гаммы разноречивых чувств.

– Представляете, он понятия не имел, кто мы такие, – честно признался он. – Он начисто забыл о нас.

Финал его рассказа вызвал неоднозначную реакцию, от растерянного недоумения на лице Реджи Говарда до заразительного и веселого смеха Таллулы.

Но Артур уже мастерски завладел всеобщим вниманием, а именно этого ему и хотелось. Как ни в чем не бывало, он тут же остроумно и живо принялся рассказывать о посещениях парижских кафе, театров, концертов и художественных салонов. Они с другом побывали в студиях нескольких художников, осмотрели окрестности французской столицы и посетили мастерскую Огюста Родена[3], который не соизволил и словом обменяться с ними – как, впрочем, и с другими посетителями тоже.

Совсем иным, вдохновенным и красочным, сдобренным рискованными междометиями, был рассказ о вечере в кабаре «Мулен руж». Писатель снова завладел вниманием всех присутствующих.

– Что за музыка, что за танцы, а общество – весьма смешанное… от аристократа до простого горожанина. – Не преминул писатель рассказать и о своей встрече с блестящим и испорченным художником Анри Тулуз-Лотреком, чье творчество вдохновляли танцовщицы кабаре и проститутки.

Миссис Рэдли слушала его как зачарованная. Это был совершенно незнакомый ей мир, о котором она не смела даже мечтать. Разумеется, многие имена были ей известны, даже если некоторые из них произносились шепотом. Это были поэты и мыслители, презревшие условности общества и решившие шокировать его, что нередко им вполне удавалось. Они были поклонниками декаданса и других подобных веяний времени.

Прослушав рассказы писателя о Париже, Эмили проследовала в соседнюю комнату и здесь невольно оказалась в положении человека, подслушивающего чужой разговор. Двое уединившихся молодых людей вели беседу и, увлеченные ею, не заметили появления еще одной гостьи. Она же впервые оказалась в столь неловкой ситуации. Такого с ней еще не случалось – по крайней мере, на званых вечерах людей ее круга, где вежливость была превыше всего, даже при защите бесспорных истин, а комплименты являлись привычной формой обмена мнениями.

Разговор между молодыми людьми шел о том, в чем Эмили оказалась мало осведомленной. Это подстегнуло ее природное любопытство и заставило прислушаться. Не было привычных слов о погоде и о том, кто за кем ухаживает. Не касались беседующие и политики, банковских дел и дивидендов. Они говорили об искусстве, литературе, чувствах и идеях.

– Представляешь, он явился в зеленом! – воскликнул один из этих двоих, и в голосе его звучал подлинный ужас, а на лице появилась гримаса, словно от физической боли. – Музыка была, бесспорно, пурпурной, самой пурпурной, какую я когда-либо слышал! Все оттенки индиго и фиолетового, тающие во мраке. Зеленый же цвет бесчувственен. О каком восприятии может идти речь?

– Ты сказал ему об этом? – быстро спросил его собеседник.

– Попытался. Столько времени на него потратил, объясняя связь между органами чувств, втолковывая ему, что цвет и звук – это две равные части единого целого, а вкус и осязание дополняют друг друга. Но я не уверен, что до него это дошло. – Говоривший энергично жестикулировал, сжимая и разжимая пальцы. – Я хотел, чтобы он понял, что такое подлинное искусство. Но он такой ограниченный, одномерный… Что тут еще можно сделать?

– Шок! – неожиданно сказал его собеседник. – Путем воздействия на подсознание его можно заставить изменить свои взгляды.

Юноша хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно! Как я сам не додумался? Именно так говорит наш дорогой Оскар: первая задача художника – постоянно удивлять.

Его приятель доверительно наклонился к нему:

– Дорогой друг! Ты видел «Липпинскопский ежемесячник» за прошлый месяц?

Разговаривая, они по-прежнему не замечали присутствия Эмили, стоявшей всего в нескольких шагах от них.

Молодой человек, только что возмущавшийся «бесчувственностью» какого-то своего знакомого, призадумался, припоминая:

– Нет, не видел. Ты имеешь в виду июльский номер? А почему ты спрашиваешь? Что там? Неужели Оскар напечатал что-то ужасное? – Он легонько дотронулся до плеча своего собеседника. – Расскажи мне.

– О, это нечто потрясающее и великолепное! – охотно откликнулся тот, не заставив себя ждать. – Это повесть о прекрасном юноше… сам догадайся, о ком речь. Он попадает под влияние самодовольного и испорченного денди, намного старше его, который необычайно образован и остроумен. Однажды в разговоре с ним юноша поделился своей заветной мечтой: никогда не стареть и выглядеть так, как он выглядит в момент этого разговора. – Рассказчик вскинул брови. – А он был дьявольски красив, поверь мне!

– Ты мне уже говорил. И что же дальше? – Его товарищ откинулся на спинку дивана, позабыв об опасной близости кадки с пальмой за его спиной. – Каждый, будь он так красив, захотел бы увековечить свою красоту. Подобная идея едва ли достойна воображения Оскара Уайльда, что же в этом шокирующего?

– Вся эта история шокирующая! – заверил его друг. – Понимаешь, нашелся человек, благородный во всех отношениях, который нарисовал портрет прекрасного юноши и таким образом осуществил мечту последнего. О, это было прекрасное лицо! – Он вдохновенно поднял вверх свою бледную руку с длинными тонкими пальцами. – Но душа юноши, пока он бездумно предавался наслаждениям, все больше черствела. Он не останавливался более ни перед чем, даже если ценой его наслаждений и пороков становилась человеческая жизнь!

– И все же это банальный случай, друг мой. Обычная история, каких множество, – ответил его приятель, откидываясь на подушки из китайского шелка и не скрывая скуки.

– Ты полагаешь, Уайльда могла заинтересовать банальная история? – еще выше вскинул брови рассказчик. – Ты лишен воображения и плохо разбираешься в людях.

– Для тебя это, возможно, необыкновенная история, но не для меня, дорогой друг, – возразил его собеседник.

– В таком случае скажи мне, каков должен быть ее конец! – бросил вызов его собеседник.

– Конца там нет. Это сама жизнь.

– Вот здесь ты заблуждаешься! – Рассказчик погрозил другу пальцем. – Тот юноша сохранил свою красоту и молодость. Шли годы, но на его лице не было следов ни времени, ни его распутной жизни…

– Напрасные надежды.

– Ты забыл о портрете? Шла неделя за неделей, и вот черты лица на портрете стали искажаться, становясь все безобразней…

– Что ты сказал? – Его приятель так резко выпрямился на диване, что сбил на пол одну из подушек. Миссис Рэдли с трудом удержалась, чтобы не поднять ее.

– Лицо на портрете становилось все отвратительней, – продолжал свой рассказ поклонник Уайльда. – Порок и злоба, страшная болезнь его души, оставляли свой след на портрете, и вскоре на него невозможно было смотреть без леденящего кровь ужаса и омерзения. Ночью ты лежишь не смыкая глаз, потому что боишься, что он привидится тебе во сне.

Наконец рассказчику удалось завоевать полное внимание своего друга. Теперь тот сидел на диване прямо и неподвижно и жадно слушал его.

– Господи! Что же потом? Чем это закончилось? – нетерпеливо забрасывал он своего товарища вопросами.

– Дальше было вот что: красавец юноша убил художника, нарисовавшего портрет и разгадавшего его тайну, – победоносно заключил тот. – А потом, увидев на портрете истинную сущность своей развратной и подлой натуры и ужаснувшись этому, бросился на холст с ножом.

Эмили тихо охнула, но, к счастью, ее никто не услышал.

– И?.. – нетерпеливо спросил слушатель.

– Уничтожив портрет, герой уничтожил самого себя, потому что был связан с ним необъяснимыми узами. Он – это портрет, а портрет – это он. Юноша погибает, его лицо и тело становятся такими же безобразными, как на портрете, а на холсте снова появляется образ прекрасного и чистого молодого человека, каким его видел художник. Но в этой повести столько блестящего юмора и прекрасных строк, на какие способен только Оскар. – Закончив свой рассказ, любитель Уайльда улыбнулся и сел. – Конечно, в правительственных кругах нашлись такие, кто в ярости объявил эту повесть порочной, злобной и все такое прочее. Но чего от них можно ожидать? Всякое произведение, хорошо принятое читателем, сначала всегда предается властями анафеме. Так они постоянно демонстрируют свою неспособность что-либо понять и сказать.

– Я должен немедленно достать этот журнал! – воскликнул его собеседник.

– Говорят, что автор собирается издать эту повесть отдельной книгой.

– Как она называется? Мне необходимо это знать!

– «Портрет Дориана Грея».

– Прекрасно! Я обязательно прочту ее, и не один раз.

«То же сделаю и я», – подумала Эмили, осторожно удаляясь, пока мужчины углубились в тонкую дискуссию, касающуюся отдельных аспектов повести. Однако она решила ничего не говорить об этом Джеку. Он может не понять ее.

Тут миссис Рэдли почувствовала легкое головокружение и поняла, что устала. Она не привыкла к табачному дыму. В воспитанном обществе джентльмены обычно удаляются в другое помещение, чтобы покурить. Для того и существуют курительные комнаты: чтобы не создавать неудобств для некурящих. Многие из мужчин, уходя в курительную, даже меняют пиджаки, чтобы в остальном доме не было запаха табачного дыма.

Окинув взглядом гостиную, Эмили отыскала Таллулу. Ее новая приятельница кокетничала с томным молодым человеком в зеленом костюме, но делала это скорее по привычке, чем с интересом. Миссис Рэдли не имела понятия, который теперь час, однако догадывалась, что уже поздно. Уйти она могла только с Таллулой, иначе ей пришлось бы одной бродить по ночным улицам в поисках кеба и любой прохожий или полицейский мог бы принять ее за проститутку. После того шума, который был поднят четыре года назад по поводу роста проституции и запрета на издание порнографии, было немало случаев, когда приличных женщин, даже среди бела дня, задерживала полиция, если они оказывались вблизи кварталов с дурной славой. Тем более опасно было оказаться одной на улице ночью.

Нерешительным шагом Эмили пересекла гостиную и остановилась у стула, на котором сидела мисс Фитцджеймс, и вопросительно посмотрела на нее.

– Мне кажется, нам пора извиниться и уйти, – как ей показалось, уверенно сказала миссис Рэдли. – Вечер был замечательный, но я должна успеть вернуться домой к завтраку.

– К завтраку? – непонимающе заморгала Таллула. – О! – Она резко выпрямилась. – О, этот бренный мир, не забывающий о своем завтраке! Пожалуй, нам и вправду надо возвращаться домой. – Она вздохнула. Казалось, мисс Фитцджеймс уже забыла о молодом человеке, с которым только что флиртовала, да и он не выглядел особенно огорченным этим. Его внимание уже было занято кем-то другим.

Таллула и Эмили быстро разыскали Реджи Говарда. Тот тоже не возражал против ухода и, подхватив дам под руки, повел их к выходу. Задремавший кучер был разбужен, все уселись в экипаж, и полусонный Реджи неловко захлопнул дверцу. На востоке уже светлела полоска зари, а на улицах появились первые повозки.

Никто не поинтересовался у Эмили, где она живет, поэтому молодая женщина молча тряслась в экипаже, сначала следовавшем по набережной, а потом свернувшем на север. Миссис Рэдли смотрела на дремлющего Реджинальда, на лицо которого то и дело падал свет уличных фонарей, и не решалась попросить его отвезти ее домой. Как она поняла, они ехали совсем в другую сторону. Придется подождать, когда он проснется, думала она.

В конце концов экипаж резко остановился на Девоншир-стрит. Говард от толчка проснулся.

– А, мы уже дома, – промолвил он, моргая. – Позвольте вам помочь. – Неловко шаря рукой по стенке экипажа, он наконец нащупал дверцу, однако его уже опередил лакей, который помог выйти сначала Таллуле, а потом Эмили.

– Вам лучше переночевать у меня, – быстро шепнула ей мисс Фитцджеймс. – Ведь вы не хотите заявиться домой под утро?

Ее новая знакомая лишь на мгновение заколебалась. Возможно, это был лишь вежливый намек на то, что ей нечего рассчитывать на экипаж Реджи. Пожалуй, это даже к лучшему. Ей легче будет объяснить Джеку свое отсутствие тем, что она заночевала у Таллулы, а не развлекалась до четырех утра на какой-то вечеринке в Челси в обществе художников и писателей, представляющих модные нынче декадентские течения.

– Спасибо, – поблагодарила она мисс Фитцджеймс и торопливо, но, как всегда, легко и грациозно вышла из экипажа. – Это так мило с вашей стороны!

Эмили не забыла поблагодарить и Говарда, а также лакея. Когда экипаж с Реджинальдом благополучно отбыл, она последовала за Таллулой под арку, ведущую на задний двор, где через уже открытые двери в кладовые можно было незаметно войти в еще спящий дом.

В кухне при холодном сером свете утра мисс Фитцджеймс казалась очень хрупкой и совсем не похожей на ту девушку, что вошла в ярко освещенный зал с богатыми бархатными занавесями. Здесь ее окружали дубовый кухонный буфет с рядами чашек и тарелок, медные кастрюли на стенах, лари с мукой и черная чугунная плита. На перекладинах под потолком сушились скатерти. Пахло сухими травами и связками лука.

Скоро в кухню спустятся горничные, чтобы выгрести из плиты вчерашнюю золу и разжечь ее для кухарки, а та начнет готовить господам завтрак.

Так же начнется день и в доме Эмили.

Таллула, сделав глубокий вдох, почти бесшумно выдохнула. Повернувшись, она проследовала к лестнице, ведущей в комнаты. Ее гостья на цыпочках шла за нею, стараясь не разбудить еще спавшую прислугу.

На площадке перед комнатой для гостей девушка остановилась.

– Я дам вам свой пеньюар, – тихо прошептала она. – А утром пришлю горничную. – Она поморщилась. – Часов в восемь. Надеюсь, никто не спустится завтракать в такую рань… – Мисс Фитцджеймс посмотрела на Эмили таким взглядом, что та поняла, как она взволнована. – В настоящий момент у нас в доме не все обстоит хорошо. Случилось нечто ужасное. – Голос юной леди понизился до шепота. – Где-то в Уайтчепеле убита женщина, и у нее был найден старый клубный значок, принадлежавший моему брату. К нам приходил человек из полиции и задавал вопросы. – Она вздрогнула. – Разумеется, мой брат не имеет никакого отношения к этому, но я боюсь, что они ему не поверят. – Девушка смотрела на гостью так, словно ждала от нее ответа.

– Мне очень жаль, – искренне посочувствовала ей миссис Рэдли. – Я понимаю, как все это ужасно. Надеюсь, они скоро найдут истинного убийцу. – Но присущее молодой женщине любопытство не позволило ей ограничиться только этим. – Где же нашли значок?

– В комнате, где она была убита. – Таллула прикусила губу, и на лице ее был страх. При слабом свете газового светильника на лестничной площадке и серого предрассветного неба, глядевшего в окно, тени на лице девушки казались особенно резкими.

– О!..

Эмили не знала, какими словами успокоить ее. Ее отнюдь не шокировало то, что брат Таллулы бывает в публичных домах. Миссис Рэдли давно вращалась в свете и знала о нем немало. Не исключала она и такой возможности, что молодой Фитцджеймс мог убить проститутку. Кто-то же сделал это! Возможно, он этого не хотел. Была, должно быть, ссора из-за денег. Женщина могла попытаться ограбить его. Эмили знала по рассказам Питта, что такое случалось нередко. Не надо большой фантазии, чтобы представить себе, как это могло произойти: богатый молодой мужчина, хорошо одетый, с золотыми часами, портсигаром, запонками, с карманами, набитыми деньгами, чтобы удовлетворять любые свои аппетиты… и отчаявшаяся женщина, усталая, голодная, живущая в постоянном страхе, что завтра может остаться без крыши над головой. У нее, возможно, даже был ребенок. Можно лишь удивляться, что такое происходит не слишком часто!

Но Эмили не могла сказать этого Таллуле. Хотя, судя по бледному лицу девушки, темным пятнам усталости у нее под глазами и страху, погасившему жизнерадостность и блеск в этих глазах, она, возможно, и сама уже достаточно знала о жизни.

Эмили попробовала улыбнуться, но улыбка у нее получилась вымученной, а губы дрожали.

– Это мог сделать любой, ведь там так многолюдно, – сказала она с надеждой. – Возможно, это кто-то, кого жертва хорошо знала. У проституток, как вы знаете, есть мужчина, который отбирает у них заработанные деньги и следит за их жизнью. Так что вполне возможно, что это сделал именно такой «покровитель». Полиция все выяснит. Я думаю, они пришли к вам, чтобы просто соблюсти формальности.

– Вы так считаете? – повеселела Таллула. – Тот полицейский был очень любезен. У него прекрасная речь. Я хочу сказать, что он был похож на джентльмена, разве что немного неряшлив. Воротничок белоснежный, но сбился набок, волосы растрепаны… Если бы я не знала, что этот человек – полицейский чин, приняла бы его за художника или писателя. Но он отнюдь не дурак. Не дрогнул перед папой, как это обычно со всеми происходит.

У миссис Рэдли екнуло сердце от чего-то знакомого, словно повторился сон, когда заранее знаешь, что будет дальше.

– Не тревожьтесь, – уже убежденно сказала она. – Этот полицейский докопается до истины и никогда не обвинит невиновного. С вашим братом ничего плохого не случится.

Мисс Фитцджеймс словно застыла.

На улице прогрохотала повозка, прошел, что-то насвистывая, прохожий. Уже почти рассвело, и на лестнице в любую минуту могла появиться кладовщица.

– Спасибо, – наконец промолвила Таллула. – Увидимся за завтраком. Я принесу вам пеньюар.

Ее гостья благодарно улыбнулась. Теперь ей надо было отыскать телефон и сообщить своей горничной, что она жива, здорова и заночует у подруги. Если Джек дома, это все ему объяснит, и если она опоздает на завтрак, он поймет причину.

Занавеси были отдернуты, и солнце щедро светило в окно незнакомой комнаты в желтых обоях в серо-голубой цветочек. Горничная наливала горячую воду в большую фаянсовую миску для умывания, на спинке стула висели чистые полотенца.

– Доброе утро, мэм, – весело сказала она. – Хорошее утро сегодня. Похоже, будет солнечный и теплый день. Мисс Таллула сказала, что вы можете выбрать любое из ее платьев, какое вам понравится. Ей кажется, что ваше слишком шикарно для завтрака. – Служанка даже не посмотрела на зеленое платье с кремовыми розами, с широкой юбкой, низким вырезом и кружевными рукавами, разложенное на кресле и в лучах яркого утреннего солнца казавшееся букетом увядших цветов. На ее лице была вежливая готовность помочь. Она была очень хорошей горничной.

– Спасибо, – поблагодарила ее Эмили. Меньше всего ей хотелось за семейным завтраком предстать перед Огастесом Фитцджеймсом в вечернем туалете, словно она не спала всю ночь. Муслиновое платье Таллулы кремового цвета, с драпированным корсажем и тонкой вышивкой, которое предложила ей горничная, было прелестным. Правда, оно казалось более подходящим для юной девушки, а не для замужней дамы, но, главное, было достаточно изысканным.

Гостья спустилась вниз вместе со своей новой подругой. Так Таллуле было проще объяснить ее присутствие в доме и представить ее должным образом.

Большая парадная столовая была очень красивой, но у Эмили не было возможности ее хорошенько осмотреть. Все ее внимание было сосредоточено на трех персонах, сидевших за столом. Во главе его сидел Огастес Фитцджеймс. Его длинное волевое лицо было суровым, когда он просматривал утреннюю газету. Оставив ее на столе перед прибором, пожилой джентльмен не поднимал глаз до тех пор, пока не вошли Таллула и Эмили. Он почувствовал присутствие постороннего.

– Доброе утро, папа, – прощебетала Таллула. – Позволь тебе представить миссис Рэдли. Я пригласила ее переночевать у нас. Было поздно, ее муж спешил по делам, и ему срочно понадобился экипаж. – Она так легко и искусно врала, словно хорошо подготовилась к этому.

Огастес, слегка нахмурившись, окинул гостью взглядом, но затем, видимо связав ее фамилию с одним из членов парламента, поздоровался кивком.

– Доброе утро, миссис Рэдли. Рад приветствовать вас в своем доме. Прошу отзавтракать с нами. – Он взглянул в конец стола на красиво причесанную пожилую женщину в утреннем пеньюаре, который очень шел ей. Эмили поразила тревога на лице хозяйки. – Познакомьтесь, моя жена Элоизия, – ровным голосом представил эту даму Огастес.

– Здравствуйте, миссис Фитцджеймс, – приветливо улыбнулась гостья. – Благодарю вас за гостеприимство. – Это была простая дань вежливости, но миссис Рэдли хотелось вложить в свои слова нечто большее, чтобы как-то разрядить напряженность за столом. Элоизия Фитцджеймс словно не замечала ее присутствия.

– Добро пожаловать, – наконец придя в себя, поспешила ответить хозяйка. – Надеюсь, вы хорошо спали.

– Да, очень. Благодарю вас. – Эмили села на указанный ей стул, а горничная поставила на стол еще один прибор для Таллулы.

– Мой сын Финли. – Огастес продолжал знакомить гостью со своей семьей. Жестом костлявой руки он указал на молодого человека, сидевшего напротив миссис Рэдли.

– Здравствуйте, мистер Фитцджеймс, – поздоровалась Эмили, глядя на брата Таллулы с особым интересом, после того как его сестра рассказала ей о его возможной причастности к убийству в Уайтчепеле.

Она постаралась весело и беспечно улыбнуться, будто ничего не знала, но сама все же внимательно вгляделась в его лицо, словно надеялась что-то прочесть на нем. Младший Фитцджеймс был недурен собой, с благородным носом, большим ртом и крепким мужским подбородком. Красивыми были и его волосы, густыми волнистыми прядями зачесанные назад. Мужчины такого типа всегда имеют успех у женщин. Какая же неподвластная ему слабость или привычка побудила его пойти к проститутке в такой квартал, как Уайтчепел? Глядя на него через стол, Эмили думала о том, что ни прекрасные манеры, ни традиционная одежда английского аристократа, ни отличная стрижка не могут помочь узнать истинный характер человека.

– Здравствуйте, миссис Рэдли, – безразлично ответил молодой человек. – Доброе утро, Таллула. Ужин был интересным?

Мисс Фитцджеймс села рядом со своей новой прительницей; придвинув к себе вазу с фруктами, тут же отставила ее и положила на тарелку поджаренный ломтик хлеба и апельсиновый джем.

– Да. Спасибо за внимание, – безразлично ответила она брату, понимая, как мало его интересуют ее дела.

Эмили были предложены копченая рыба и крутые яйца, но она отказалась и от того и от другого, решив ограничиться поджаренным хлебом. Надо было поскорее вернуться домой, и она собиралась сделать это сразу же, как только будет возможно. Ей будет трудно объяснить Джеку, почему она не ночевала дома.

– Где вы были? – спросил Огастес, обращаясь к дочери. Его тон не был повелительным, но чувствовалось, что он не допускает и мысли, что дочь может слукавить, отвечая на его вопрос.

– На ужине у леди Шаффэм. Разве я не говорила тебе? – отозвалась девушка.

– Да, говорила, – строго ответил отец. – Но ты не могла оставаться там до двух ночи. Я хорошо знаю леди Шеффэм.

Никто не говорил ему, когда вернулись Таллула и Эмили. Видимо, он не спал до двух часов и знал, что в то время его дочь еще не возвращалась.

– Мы потом, вместе с Реджи Говардом и миссис Редли, отправились в Челси на литературные чтения, – ответила мисс Фитцджеймс, поднимая глаза на отца.

– В два часа ночи! – с сарказмом воскликнул тот и вскинул брови. – Думаю, мэм, вы имеете в виду одно из этих сборищ, где молодые люди, вообразившие себя писателями, приняв глубокомысленные позы, болтают всякую ерунду. Оскар Уайльд тоже был там?

– Нет, его там не было.

Огастес посмотрел на Эмили, ожидая от нее то ли подтверждения, то ли опровержения слов его дочери.

– Не думаю, что там был кто-либо из его окружения, – искренне сказала Эмили, хотя и не была уверена, что знает что-либо об «окружении» этого знаменитого писателя. К тому же ей было неловко давать объяснения вместо Таллулы и этим как бы ставить под сомнение правдивость девушки.

– Мне не нравится этот Говард, – заметил старший Фитцджеймс, беря еще один сухарик и наливая себе вторую чашку чая; на дочь он больше не смотрел. – Ты не должна больше появляться с ним в обществе.

Таллула сделала глубокий вдох, и лицо ее стало неподвижным.

Огастес тем временем строго посмотрел на жену:

– Пора бы тебе вывозить дочь в более приличные дома, моя дорогая. Твой долг – найти ей подходящего мужа. Это надо сделать в этом же году. Ты и так опоздала. Займись-ка этим, пока она не испортила свою репутацию, проводя время в неподходящей компании пустых людей, и тем не менее все еще считается выгодной партией. Впрочем, судя по ее поведению, твоя дочь недолго такой останется. – Он продолжал смотреть на Элоизию, словно не замечая Таллулы, однако Эмили видела, как вспыхнули от негодования щеки девушки. – Я составлю список желательных знакомств и дома, где вам следует бывать, – заключил глава семейства, откусывая хлебец и потянувшись за чашкой с чаем.

– Желательные для кого? – не выдержав, взорвалась мисс Фитцджеймс.

Отец вновь повернулся к дочери. В его взоре не было ни юмора, ни доброжелательства.

– Для меня, конечно, – заявил он. – Я обязан позаботиться о твоем благополучии и успехе в жизни. Для этого у тебя есть все данные – не хватает только самодисциплины. Этим ты и займешься, прямо с сегодняшнего дня.

Если бы Эмили стала объектом подобного внимания за этим столом, она бы чувствовала себя чертовски несчастной. Однако даже Финли внимательно слушал то, что говорил его отец. Командный тон Огастеса, видимо, не был здесь в новинку и не удивил никого из домочадцев. Миссис Рэдли не надо было видеть опущенную голову Таллулы, чтобы догадаться: в отцовском списке будущих претендентов на руку дочери никогда не появится имя Яго, о котором рассказала ей девушка. Все присущие ее возлюбленному добродетели неспособны были бы расположить к нему отца Таллулы, человека чрезвычайно амбициозного и полного предрассудков.

Мисс Фитцджеймс предстоит произвести серьезную переоценку своих запросов, и если она грезит о счастье, то должна знать его цену и понимать, какой будет награда.

Эмили посмотрела на Финли. Брат жевал поджаренный хлеб с мармеладом и допивал последнюю чашку чаю. Если он и сочувствовал сестре, то на его лице это не отразилось.

Огастес неожиданно повернулся к сыну:

– А тебе пора бы найти себе жену. Ты не сможешь занять в посольстве мало-мальски значительный пост, не имея супруги, которая тебе бы в этом помогала. Само собой разумеется, это будет женщина из родовитой семьи, полная достоинства, способная вести умную беседу, но не навязывать своего мнения, и достаточно привлекательная, но не настолько, чтобы давать повод для домыслов и сплетен. Здравомыслие и высокая нравственность дороже всякой красоты. Ее репутация должна быть безукоризненной, это вне всякого сомнения. У меня на примете не менее дюжины таких невест.

– В данный момент… – начал было Финли и тут же умолк.

Глава семьи словно окаменел.

– Я прекрасно понимаю, что в данный момент есть дела поважнее. – Лицо его стало жестоким. Он не смотрел на сына, пока говорил. – Надеюсь, что все разрешится в ближайшие же несколько дней.

– Я тоже надеюсь, – с убитым видом произнес Фитцджеймс-младший, подняв глаза на отца и пытаясь встретить его взгляд. – Я не имею к этому никакого отношения, отец. И они, если это люди компетентные, скоро удостоверятся в этом. – Он произнес это как вызов, уверенный, что ему поверят и не потребуют подтверждения. Эмили уловила в его голосе нотки искреннего протеста.

Таллула отложила недоеденный сухарик. Чай в ее чашке давно остыл. Быстро взглянув на отца, а затем на мать, она снова перевела взгляд на Огастеса.

– Конечно, они убедятся в этом, – вдруг произнесла ровным голосом Элоизия. – Это неприятно, но не стоит беспокоиться.

Старший Фитцджеймс посмотрел на жену, не скрывая презрения, и складки усталости на его лице стали еще глубже.

– Никто не беспокоится, Элоизия, – ответил он. – Просто надо сделать все, чтобы не возникли осложнения в результате… чьей-то некомпетентности или случайности, которую мы не сумели предвидеть. – Затем Огастес повернулся к Таллуле: – В общем, так: вы, мэм, ведите себя так, чтобы никого не удивлять и не давать повода злым языкам разносить сплетни. А вы, сэр… – он перевел взгляд на сына, – будьте джентльменом. Уделяйте свое внимание делу и тем развлечениям, которые с вами могла бы разделить любая юная леди, годящаяся вам в жены. Можете повсюду сопровождать вашу сестру. На вечеринки, выставки и другие достойные события, которых предостаточно в Лондоне.

Вид у Финли был несчастный.

– Иначе, – продолжал глава семьи, – все может решиться совсем не так, как вам бы того хотелось.

– Я здесь ни при чем, отец! – снова запротестовал его сын, и в его голосе звучали нотки отчаяния.

– Возможно, – сухо согласился Огастес, вернувшись к завтраку. Разговор был окончен. Ему не надо было даже говорить об этом. Категорический тон старого джентльмена не допускал никаких сомнений. Спорить с ним, видимо, было бесполезно.

Таллула и Эмили закончили завтрак в полном молчании и, извинившись, покинули столовую. Как только они оказались в холле и достаточно далеко от чужих ушей, мисс Фитцджеймс резко повернулась к Эмили.

– Простите меня! – в полном отчаянии произнесла она. – Завтрак был для вас ужасным испытанием, я знаю, поскольку вам известно, о чем говорил мой отец. Конечно, в конце концов все выяснится, но это может затянуться бог знает на сколько. А что, если убийцу не найдут? – Голос девушки был полон внезапно охватившей ее паники. – Ведь того страшного маньяка в Уайтчепеле так и не нашли? Два года назад его жертвами стали пять женщин, но до сих пор никто так и не знает его имени и кто он. Ведь убийцей мог оказаться любой!

– Нет, не любой, – успокоила ее миссис Рэдли. Это были ничего не значащие слова, но она надеялась, что Таллула не воспримет их так. – Та, первая неудача полиции никак не может быть связана с нынешним случаем.

Она верила, что Томас Питт докопается до правды. Но даже если окажется, что Финли невиновен, эта правда может вскрыть другие неприглядные стороны его жизни. Расследование опасно тем, что ненароком может открыть факты, казалось бы не имеющие отношения к самому преступлению, – просто чьи-то грехи или пороки, но от них уже не удастся отмахнуться или предать их забвению.

Человек в испуге может сотворить зло. И тогда вдруг волей-неволей видишь его совсем в другом свете и приходится опасаться чего-то большего, чем простого установления вины.

– Возможно, это был кто-то из привычной жизни той женщины, – спокойно продолжала размышлять вслух Эмили, а сама подумала о том, что даже Огастес Фитцджеймс не уверен в невиновности сына. Она уловила сомнение в его голосе и в том, как он реагировал на слова жены. Это чувствовалось во всем. Почему этот человек так мало доверяет своему сыну, что даже допускает подобную вероятность?

– Да, очевидно, так оно и было, – согласилась Таллула. – Но я расстроена еще и потому, что папа намерен во что бы то ни стало выдать меня замуж против моей воли за кого-нибудь из его собственного списка. Я же тогда стану такой же неинтересной женой, как многие проводящие свои годы за вышиванием, или буду рисовать акварельные пейзажи, на которые никто даже не взглянет!

– Спасибо, – шутливо прервала ее миссис Рэдли.

Таллула залилась румянцем от смущения:

– Ради бога, извините, я не хотела! Как непростительно с моей стороны. Я не хотела этого сказать, поверьте!

Эмили лишь заморгала глазами, но не стала лукавить.

– Однако вы это сказали, – вздохнула она. – Я не в обиде на вас. Многие из женщин именно так проводят свою жизнь, делая то, чего терпеть не могут. Иногда я сама себя довожу до слез, а ведь я замужем за политиком, человеком, обычно очень интересным. Правда, вчера мне было скучно и тоскливо, потому что он был поглощен своими делами. В последнее время я мало его вижу и совсем не знаю, чем себя занять.

Постепенно румянец вернулся на щеки Таллулы, но она все еще выглядела подавленной. Эмили, взяв подругу за руку, решила увести ее с собой в спальню для гостей.

– У меня есть тетушка со стороны мужа, – продолжала рассказывать она. – Эта леди не помнит и дня, чтобы ей было скучно. Она всегда чем-то занята, в основном борьбой с невежеством и несправедливостью. Ко всему она относится очень серьезно, и поэтому дел у нее непочатый край.

Эмили могла бы рассказать Таллуле, что у нее есть еще и мать, недавно вышедшая замуж за актера, еврея, который на семнадцать лет моложе ее. А также сообщить о своей сестре, ставшей женой человека ниже ее по социальному происхождению, и к тому же полицейского инспектора, что приносило всему семейству много хлопот, когда приходилось драматически сопереживать ему в его наиболее серьезных расследованиях. Но сказать это в данный момент было бы бестактным и усугубило бы и без того напряженную обстановку.

– Неужели ваша тетушка так занята? – проявила интерес мисс Фитцджеймс. – А как к этому относится ее муж?

– Поскольку он умер, о нем речь не идет, – ответила Эмили. – Будь он жив, без сомнения, возникли бы осложнения. Ну а как же Яго, о котором вы говорили?

– Яго? – нервно засмеялась Таллула. – Неужели вы думаете, что отец позволит мне выйти замуж за священника бедного прихода в Уайтчепеле? В этом случае у меня было бы всего два платья, одно в стирке, другое – на мне. Я жила бы в полной сквозняков комнатушке без горячей воды и с протекающей крышей. Для светского общества я бы умерла навсегда.

– Мне казалось, что у священников богатые приходы и обычно есть свой дом… – задумчиво ответила Эмили, стоя на залитой солнцем лестничной площадке, устланной желтым ковром и с пальмами в кадках по углам. Внизу через холл прошла горничная в белом крахмальном фартуке и кружевной наколке, дробно стуча каблучками по паркету. – Что ж, в Уайтчепеле, возможно, тоже есть приход, но куда ему до этой роскоши!

Ее собеседница прикусила губку.

– Все это я знаю. Отказаться придется от очень многого. Никаких балов, нарядных платьев, остроумных бесед допоздна, выездов в театр или оперу. Не будет званых ужинов и возвращения домой под утро. Возможно, я никогда не буду жить в тепле и есть досыта. И мне придется самой стирать белье и одежду.

Все это было горькой правдой.

– Вам хочется, чтобы Яго изменился, стал другим? – вдруг спросила миссис Рэдли.

– Нет! – Таллула сделал глубокий вдох. – Нет, не хочется. Конечно, не хочется… – Она умолкла, ибо не знала, что сказать дальше. Слишком все было серьезно.

– Никто не получает всего, чего желает, – мягко заметила Эмили. – Если то, что вам нравится в этом мужчине, относится к числу его добродетелей, вы должны примириться со всем остальным. Возможно, пришло время взвесить и обдумать, какой будет ваша жизнь с ним и какой она будет без него. Нельзя все пускать на самотек. Это слишком важно. Ведь речь идет о вашей жизни.