Тайна леди Одли Брэддон Мэри

13

ПОТРЕВОЖЕННЫЙ СОН

Роберт Одли уехал из Саутгемптона почтовым поездом и появился на Фигтри-Корт рано утром, когда рассвет, холодный и серый, уже прокрался в его холостяцкие апартаменты и канарейки зашуршали перышками, чувствуя наступление нового дня.

В почтовом ящике лежало несколько писем. От Джорджа Толбойза — ни одного.

За минувшие сутки молодой адвокат порядком устал. Ленивая монотонность его жизни была нарушена впервые за двадцать восемь лет безмятежного существования. Он потерял счет времени: всего лишь сорок восемь часов прошло с тех пор, как исчез Толбойз, но ему казалось, что минуло уже несколько месяцев.

Спать хотелось неимоверно, и все же Роберт заставил себя пройти по комнатам и осмотреть все возможные и невозможные места, где могло лежать письмо от Джорджа, а потом в изнеможении повалился на кровать друга, стоявшую в комнате с канарейками и геранью.

«Дождусь завтрашней утренней почты, — думал Роберт, засыпая, — и если Джордж к тому времени не даст о себе знать, выезжаю в Ливерпуль, и немедленно».

Роберт уснул.

Ему приснились незнакомые люди, стучащие в незнакомые дома: не за их ли стенами разгадка тайны полуобгоревшей депеши? Ему приснилось кладбище в Вентноре. Он подошел к знакомой могиле и не обнаружил надгробия, а когда указал каменотесу на неслыханное кощунство, тот ответил, что у него есть причина, побуждающая его сбить первоначальную надпись, а что это за причина, когда-нибудь, в один прекрасный день, Роберт узнает сам.

— Тук! — стучит молоток. — Тук! Тук! — стучит молоток. — Тук! Тук! Тук! — стучит молоток, тревожа тяжелую дрему.

Было унылое сырое утро. Дождь беспрестанно барабанил по стеклам, а канарейки время от времени перекликались печальным щебетом, должно быть, жалуясь друг другу на дурную погоду.

Роберт проснулся. Как долго продолжался этот стук? Неизвестно. И все же Роберт знал: стук был. Стучали со стороны лестничной площадки. Проснувшись, но все еще пребывая в забытьи, Роберт едва понимал то, что происходит вокруг.

— Должно быть, это миссис Мэлони, — пробормотал он. — Глупая женщина! Ведь у нее же есть второй ключ…

Человек, кто бы он ни был, снова застучал. Затем стук прекратился: тот, кто стоял снаружи, по-видимому, разуверился в том, что ему откроют. Прошла еще минута, и в замочной скважине заскрежетал ключ.

Дверь между спальней и гостиной была полуоткрыта, и Роберт увидел, как уборщица, войдя в помещение, занялась своими обычными делами.

— Это вы, миссис Мэлони?

— Да, сэр.

— Ради бога, зачем вы устроили шум у дверей, когда все это время ключ был у вас в кармане?

— Шум у дверей, сэр?

— Да; дьявольский шум.

— Но я не стучала, мистер Одли. Я сразу открыла дверь ключом.

— Кто же тогда стучал? Стучали по меньшей мере минут пятнадцать. Вы должны были столкнуться с этим человеком на лестнице внизу.

— Дело том, сэр, что до вас я убирала у мистера Мартина и, окончив работу, пришла к вам, спустившись с верхнего этажа.

— Значит, вы не видели никого ни у дверей, ни на лестнице?

— Ни единой живой души, сэр.

— Какая досада! Человек ушел, а я так и не узнал, что ему было нужно. А может быть, он принес письмо от Джорджа Толбойза?

— Если это так, сэр, он придет снова, — заверила миссис Мэлони, пытаясь успокоить Роберта.

— Да, конечно, если он от Джорджа, он непременно вернется, — пробормотал Роберт, и в этот момент в его душе угасла последняя надежда узнать хоть что-нибудь о Джордже Толбойзе. Он знал, он чувствовал: исчезновение друга не случайно, оно связано с предательством, с вероломством — то ли по отношению к нему, Роберту, то ли по отношению к Джорджу. Может быть, жадный тесть Джорджа разлучил их, чтобы прибрать к рукам денежки, предназначенные для маленького Джорджи? Может быть, с той же целью старый тесть заманил Джорджа в Саутгемптон и там нашел способ разделаться с ним?

Увы, ни одно из этих предположений не объясняло содержания найденной депеши.

Роберт Одли ждал возвращения незнакомца до девяти часов утра, а в девять покинул Фигтри-Корт и, наняв кеб, велел ехать в Юстон. Через двадцать минут он подъезжал к железнодорожному вокзалу.

Ливерпульский экспресс отошел полчаса назад, и Роберту пришлось ждать еще час с четвертью, пока в Ливерпуль не отправился обычный поезд, идущий со всеми остановками.

Одли был вне себя от нетерпения: за то время, пока он ходил взад-вперед по длинной платформе, натыкаясь на носильщиков и на чужие чемоданы и кляня их последними словами, полдюжины судов могли отчалить от берега и уйти в сторону Австралии.

Он купил «Таймс» и заглянул во вторую колонку: там публиковались объявления о тех, кто ушел из дома и не вернулся.

Вот сообщение об утонувшем молодом человеке, тело которого нашли на берегу в Ламбете.

Может быть, та же злая участь постигла и его друга? Нет: обгоревшая депеша извещала именно о его, Джорджа, исчезновении, и это должно стать отправной точкой для всех размышлений и умозаключений.

В Ливерпуль Роберт прибыл лишь в восемь часов вечера. Ничего существенного в эту пору предпринять уже было нельзя, оставалось только навести справки обо всех судах, отправившихся к антиподам за последние два дня.

Корабль с эмигрантами вышел в море в четыре часа пополудни. «Виктория-Регия», порт назначения — Мельбурн.

Кто отплыл на этом корабле? Сведения можно было получить только на следующее утро.

Утром, в девять часов, Роберт Одли пришел в портовую контору.

Молодой клерк, просмотрев регистрационную книгу, отрицательно покачал головой.

— Нет, сэр, человек по фамилии Толбойз в списках не значится.

— А есть ли здесь те, кто внес свои данные незадолго до отплытия судна?

На этот вопрос, оторвавшись от работы, ответил сослуживец молодого клерка.

— Да, сэр, я помню такого человека, — сказал он. — Тот человек оплатил проезд за полчаса до отплытия. Его фамилия в списке последняя: Томас Браун.

Роберт Одли пожал плечами: какой смысл Джорджу указывать вымышленное имя?

— Простите, а вы не помните, как выглядел этот Томас Браун?

— Ах, нет, что вы, сэр! К тому времени здесь столпилось столько народу… Где уж тут запомнить!

Роберт поблагодарил клерков и, попрощавшись, направился к выходу.

— Погодите, сэр! — услышал он за спиной. Роберт оглянулся.

— Вспомнил, сэр, — сказал клерк. — У мистера Томаса Брауна рука была на перевязи.

Больше в Ливерпуле делать было нечего. Роберт вернулся домой в шесть вечера, порядком устав от бесполезных поисков.

Миссис Мэлони принесла ему обед и пинту вина. Вечер был холодный. Миссис Мэлони разожгла в гостиной камин.

Съев половину бараньей котлеты, Роберт, не пригубив вина, закурил сигару и, прищурившись, взглянул на огонь, плясавший в камине.

— Джордж Толбойз не отплывал в Австралию, — промолвил он после долгого и мучительного размышления. — Если он жив, он по-прежнему в Англии, а если мертв, тело его покоится здесь же, в английской земле.

Так он просидел несколько часов, куря и размышляя. Когда наступил поздний вечер, Одли поднялся из кресла, оттолкнул стол, подкатил конторку поближе к камину и, вынув лист бумаги, обмакнул перо в чернила.

Подперев голову рукой, он снова глубоко задумался.

«ПЕРЕЧЕНЬ ФАКТОВ,

СВЯЗАННЫХ С ИСЧЕЗНОВЕНИЕМ

ДЖОРДЖА ТОЛБОЙЗА,

ВКЛЮЧАЯ ТАКЖЕ И ФАКТЫ,

НЕ ИМЕЮЩИЕ ЯВНОГО ОТНОШЕНИЯ

К ЭТОМУ ОБСТОЯТЕЛЬСТВУ», —

написал он. Несмотря на пережитые волнения, у него достало душевных сил испытать тайную гордость за то, как ловко удалось выдержать официальный стиль в вышеприведенном заглавии.

— Честное слово, — сказал он себе, — я начинаю думать, что мне и вправду следовало бы заняться своей профессией, вместо того чтобы проводить время в праздности.

Он выкурил полсигары, сосредоточился и начал писать:

«1. Я пишу Алисии, сообщая ей о том, что собираюсь приехать в Одли-Корт не один, а с Джорджем.

2. Алисия пишет, что визит не может состояться из-за противодействия леди Одли.

3. Мы отправляемся в Одли-Корт, несмотря на возражения леди Одли. Я наношу визит миледи. В этот же вечер миледи отказывается быть представленной Джорджу, сославшись на усталость.

4. Сэр Майкл приглашает Джорджа и меня пожаловать на званый обед на следующий день.

5. На следующее утро миледи получает телеграфное сообщение, которое требует ее присутствия в Лондоне.

6. Алисия показывает мне письмо миледи, где та просит сообщить ей, когда мы, я и мой друг мистер Толбойз, намереваемся покинуть Эссекс. В этом письме имеется приписка, где повторяется вышеупомянутая просьба.

7. Мы отправляемся в Одли-Корт с просьбой предоставить нам возможность осмотреть дом. Апартаменты миледи заперты.

8. Мы проникаем в апартаменты миледи через тайный проход, о существовании которого миледи ничего не знает. В одной из комнат мы находим ее портрет.

9. Буря пугает Джорджа. Весь остальной вечер он ведет себя в высшей степени странно.

10. К утру следующего дня Джордж восстанавливает душевное равновесие. Я предлагаю вернуться домой немедленно, но Джордж предпочитает остаться в Одли до вечера.

11. Мы идем на рыбалку. Джордж, покинув меня, отправляется в Одли-Корт.

12. Последние достоверные сведения, которые я смог собрать в Эссексе, я получаю в Одли-Корт. Слуга утверждает, что, насколько он помнит, мистер Толбойз сказал ему, что поищет миледи в саду.

13. Я получаю сведения о Джордже на железнодорожной станции. Эти сведения могут быть верными, а могут быть и неверными.

14. Вновь, опять-таки совершенно определенно, я слышу о Джордже в Саутгемптоне: его тесть сообщает, что Джордж пробыл у него минувшей ночью в течение получаса.

15. Полуобгоревшая телеграфная депеша».

Закончив, Роберт еще раз внимательно перечитал написанное, уделив особое внимание нескольким параграфам и пометив их крестиками. Затем он сложил лист бумаги, подошел к бюро, стоявшему в противоположном конце комнаты, открыл его и положил лист в тот самый ящик с надписью «Важное», где уже хранилось письмо от Алисии.

Сделав это, он повернул кресло к огню и зажег сигару.

— Темное это дело, — сказал он, — темное с начала и до конца. Ключ к тайне — в Саутгемптоне или в Эссексе. Как бы там ни было, решение я принял: еду в Одли-Корт и начинаю поиски Джорджа Толбойза в ближайших окрестностях.

14

ФИБИ СОБИРАЕТСЯ ЗАМУЖ

«Мистер Джордж Толбойз. Всякий, кто видел этого джентльмена после 7 сентября сего года, а также располагающий сведениями относительно его нынешнего местопребывания, получит щедрое вознаграждение, явившись по адресу Ченсери-Лейн, 14»

Сэр Майкл прочел это объявление во второй колонке «Таймс» во время завтрака три дня спустя после возвращения Роберта Одли в Лондон.

— А о друге Роберта до сих пор ничего не слышно, — сказал он, прочтя объявление вслух жене и дочери.

— По-моему, давать это объявление в газете было вообще глупо, — заметила миледи. — Друг Роберта никуда не пропадал: просто он из тех людей, кому ничто не мило на земле и кого беспокойная, неуемная натура вечно гонит с места на место!

И хотя после этого объявление публиковалось в газете еще три раза, никто в Одли-Корт не придал особого значения исчезновению мистера Толбойза, и никто — ни сэр Майкл, ни миледи, ни Алисия — не вспомнил о нем даже в случайном разговоре.

С мачехой Алисия по-прежнему не ладила.

— Тщеславная, бессердечная кокетка! — говорила она, обращаясь к Цезарю — здоровенному ньюфаундленду, единственному живому существу под родимым кровом, которому могла излить свою досаду. — Мало ей того, что в Эссексе половина мужчин сходит с ума от ее желтеньких кудряшек и глупого хихиканья, так она еще и кузену моему голову вскружила. Честное слово, просто зла не хватает!

Враждебность мисс Алисии Одли по отношению к мачехе была столь очевидной, что сэр Майкл, наконец, счел необходимым вмешаться в конфликт.

— Бедная женщина так чувствительна, — с упреком обратился он к дочери. — Знала бы ты, как она страдает от твоей язвительности!

— Не верю я в ее чувствительность, папочка! Думаешь, если у нее мягкие ручки, больше голубые глаза с длинными ресницами и взбалмошные манеры с претензией на оригинальность, так она и впрямь чувствительна? Как же! Видела я однажды, с какой жестокостью ударила она своей белой ручкой моего Цезаря, ударила прямо по голове. Если бы я не подоспела вовремя, бедный пес разорвал бы ее на месте. Она может затуманить мозги любому мужчине в Эссексе, но моего пса ей вокруг пальца не обвести!

— Если еще хотя бы один раз твой пес бросится на Люси, я прикажу его пристрелить! — багровея от гнева, промолвил сэр Майкл.

Пес посмотрел вслед уходящему хозяину с таким видом, словно понял каждое слово, и, когда спустя несколько минут в комнату вошла леди Одли, он с ворчанием спрятался за спиной у мисс Алисии, чувствуя, что присутствие первой красавицы графства грозит ему смертельной опасностью.

— Вряд ли ты сможешь полюбить меня, Алисия, — сказала леди Одли, решив объясниться с падчерицей начистоту, — но я хочу, коль скоро нам не дано быть друзьями, чтобы мы не стали врагами. Ты же не будешь вредить мне, правда?

— Вредить? Вам? Каким это образом, позвольте спросить?

— Ну, например, ты не станешь лишать меня привязанности своего отца.

— Я, может быть, и не раздариваю обворожительные улыбки каждому встречному-поперечному подобно вам, миледи, но на такую низость я не способна. Но даже будь я на это способна, отец слишком любит вас, чтобы я смогла испортить вам жизнь. Испортить ее сможете только вы — собственными руками.

— Какая ты жестокая, Алисия! То, что ты приписываешь моей хитрости, дано мне от природы. Такой уж у меня характер, я не могу не улыбаться людям, не могу не говорить им приятные вещи. Я знаю, что я, по сути, ничем не лучше всех прочих смертных, но я знаю и то, что я приятнее многих, и от моей воли это никак не зависит: это у меня врожденное.

Разумеется, после такого объяснения мачехи с падчерицей ни о каком сближении между ними речи быть уже не могло.

Сэр Майкл интересовался земледелием и охотой, его постоянно не было дома, и неудивительно, что потребность миледи в человеческом общении сблизила ее с Фиби Маркс.

Фиби Маркс получила повышение, перейдя из горничных в компаньонки, и, надо отдать ей должное, она соответствовала вполне своей новой должности, ибо была достаточно образованна, чтобы разобраться в глупостях, которые слетали с языка ее госпожи, когда той приходила охота поговорить на возвышенные темы. Внешнее сходство женщин также способствовало возникновению симпатии между ними — сходство, впрочем, относительное, но, когда Фиби Маркс легкой походкой шла по тенистым аллеям Одли-Корт, ее вполне можно было принять за миледи.

Наступил октябрь.

Черное чрево старого колодца завалило увядшими листьями, в великом множестве кружившимися вокруг разбитого сруба.

— Ненавижу этот месяц! — промолвила миледи, зябко поводя плечами под собольей накидкой, когда они с Фиби гуляли по осеннему саду. — Вокруг распад и гниение, а холодное солнце подчеркивает уродство и безобразие земли, подобно тому как свет газовых рожков подчеркивает морщины старухи. Неужели и я когда-нибудь состарюсь, Фиби? Неужели и мои волосы когда-нибудь опадут, как листья этих деревьев?

Миледи вздрогнула от собственных слов и прибавила шагу. Фиби шла рядом, едва поспевая за ней.

— Ты помнишь, Фиби, — сказала миледи, успокаиваясь и вновь переходя на обычный шаг, — ты помнишь французский роман, что мы с тобой читали? Роман о прекрасной женщине, совершившей преступление — я забыла какое, и как раз тогда, когда весь Париж по вечерам пил за ее здоровье и когда люди бежали прочь от кареты короля, если на улице появлялась ее карета, — бежали ради того, чтобы хоть одним глазком взглянуть на ее прекрасное лицо? Ты помнишь, как ей удалось сохранить свою тайну, и почти полвека никто ничего не знал, а она доживала свои годы в фамильном замке, окруженная любовью и восхищением целой провинции, почитаемая как покровительница и благодетельница бедных, почти святая? А когда волосы ее стали совсем белыми, а глаза почти ослепли от старости, тайна открылась — открылась из-за одной из тех странных случайностей, какими полны подобные романы, и вот эту женщину судят, признают виновной и приговаривают к сожжению заживо — помнишь? Короля, который когда-то носил ее цвета, давно уже нет в живых; могущественные придворные — когда-то они поклонялись ей, как божеству, — спят в своих могилах; храбрые молодые кавалеры — они готовы были умереть за нее — полегли на полях былых сражений; она пережила их всех, чтобы увидеть, как поколение, к которому принадлежала она сама, отошло в небытие, растаяло, как туман, как сновидение. Она пережила их всех и встретила свой последний час, окруженная грубыми невежественными простолюдинами, которые, забыв о ее прежних благодеяниях, бежали следом за ее повозкой, насмехаясь над ней и понося ее последними словами.

— Не стала бы я, миледи, забивать себе голову мрачными историями, живя в столь унылом месте, — сказала Фиби Маркс.

— Место, в самом деле, унылое, хотя моему доброму старому супругу так не кажется. Впрочем, все это не важно, ибо я — жена одного из самых влиятельных людей целого графства, а те соболя, что сейчас покрывают мои плечи, стоят шестьдесят гиней.

При всех преимуществах, что давало Фиби Маркс ее новое положение, она помышляла не о том, чтобы укрепить его, а как раз наоборот, готова была поступиться им ради того, чтобы стать женой своего троюродного брата Люка, хотя в этом качестве будущее ее представлялось весьма малообещающим.

Молодой человек, напротив, не замедлил воспользоваться тем, что дела его возлюбленной пошли в гору, и не успокоился до тех пор, пока Фиби, действуя через миледи, не добилась для него места младшего конюха Одли-Корт.

Он никогда не сопровождал сэра Майкла или Алисию — только леди Одли. Как-то, подведя ей серую лошадку, выезженную специально для нее, он напросился в провожатые и в первые же полчаса их совместной прогулки понял, что наездница леди Одли никудышная.

Леди Одли очень сожалела о том, что Фиби решила выйти замуж за неотесанного конюха.

Как-то в серый октябрьский день женщины сидели у камина в гардеробной миледи. Плющ чуть покачивался на ветру, затемняя оконные проемы.

— Неужели ты в самом деле любишь это грубое животное, Фиби? — внезапно спросила миледи.

Девушка сидела на низкой табуретке, стоявшей у ног госпожи, глядя отсутствующим взором на затухающий огонь, и на вопрос миледи ответила не сразу.

— Нет; пожалуй, нет. Но мы с детских лет росли вместе, а когда мне было чуть более пятнадцати, я обещала, что стану его женой, и сейчас у меня не хватит духу взять свои слова обратно. Сколько раз я хотела ему отказать, но всякий раз, когда, обдумав каждое слово, решалась на это, слова сами собой застревали у меня в горле. Нет, я боюсь ему отказать. Когда я вижу, как он тешет кол своим огромным складным ножом, я содрогаюсь: я знаю, я чувствую, он не остановится перед тем, чтобы убить меня за нарушенное обещание. Он мстительный, когда еще был мальчишкой, не знал никакого удержу. Как-то, помню, поссорившись с матерью, замахнулся на нее этим самым ножом. Нет, миледи, я должна выйти за него.

— Зачем, глупенькая? Боишься, что он убьет тебя за отказ? А разве в женах тебе будет безопаснее? Ты можешь начать спорить с ним, можешь дать повод для ревности, или он вздумает жениться на другой, или, забрав твои сбережения, захочет избавиться от тебя — да мало ли поводов для убийства? Говорю тебе, Фиби: не выходи за него. Не выходи — мне будет слишком недоставать тебя. В конце концов, мы, я и мой супруг, можем дать парню несколько фунтов отступных, и пусть на эти деньги он заведет себе какое-нибудь дело.

— Боже, как вы добры, миледи! — воскликнула Фиби Маркс, схватив миледи за руки в порыве благодарности. — И все же, прошу вас, не отговаривайте меня. Я должна, должна выйти за него. Вы его просто не знаете. Если я нарушу слово, это будет погибелью и для меня, и для других. Я должна стать его женой!

— Хорошо, Фиби, — сказала миледи. — Не стану больше тебя уговаривать. И все же за всем этим кроется какая-то тайна.

— Да, миледи, так оно и есть, — чуть слышно промолвила девушка, отводя глаза в сторону.

— Мне будет очень жаль потерять тебя. Но я дала слово быть тебе другом, что бы ни случилось. На какие средства твой родственник собирается содержать семью, когда вы поженитесь?

— Ему хотелось бы открыть пивную.

— Значит, он получит свою пивную, и чем раньше сопьется в ней до смерти, тем лучше. Нынче вечером сэр Майкл обедает у майора Мэргрейва, а падчерица с приятельницами отправляется в Грейндж. Приводи своего жениха после обеда в гардеробную, я сообщу ему о том, что собираюсь для него сделать.

— Вы очень добры, миледи, — вздохнув, повторила Фиби.

Леди Одли сидела в роскошной гардеробной, освещаемой восковыми свечами и огнем, игравшим в камине. Желтые, янтарного оттенка подушки из камчатной ткани, лежавшие на софе, темно-фиолетовое платье миледи, ее волосы, вьющиеся золотистой дымкой вокруг шеи, — все вокруг свидетельствовало о богатстве и блеске, и, когда неуклюжий конюх, явившись на зов миледи, ввалился в ее апартаменты, весь его облик явил на этом фоне более чем странный контраст.

Леди Люси Одли самым дружелюбным тоном пообещала ему свою помощь и ожидала, что посетитель, каким бы невеждой он ни был, хотя бы на свой грубый манер, но все же поблагодарит ее. Однако он стоял, уставившись в пол, не говоря ни слова, а Фиби стояла рядом, сгорая от стыда.

— Поблагодари миледи, Люк, — робко попросила она.

— Не за что мне ее благодарить! Подумаешь, пятьдесят фунтов! Пивную на них не откроешь. Дайте мне сто фунтов, миледи.

— И не подумаю, — сказала леди Одли, и ее глаза засверкали от негодования. — И у вас еще хватает дерзости просить сверх обещанного!

— Еще как хватает, — отозвался Люк, и в тоне его прозвучала скрытая угроза. — Сто фунтов выложите как миленькая.

Леди Одли, встав с кресла, взглянула на него в упор и не отводила взгляд, пока Люк, смутившись, не опустил глаза, а затем, обращаясь к девушке, промолвила высоким пронзительным голосом, как всегда в минуты наивысшего душевного напряжения:

— Фиби Маркс, ты все рассказала ему!

Девушка упала на колени.

— Простите, простите меня! — закричала она. — Он заставил меня силой! Если бы не это… Если бы не это…

И Фиби Маркс горько зарыдала.

15

ВЕСЕЛОЕ РОЖДЕСТВО

В последних числах ноября, хмурым утром, когда желтый туман стелился по ровным лугам, а быки и коровы, не видя ничего вокруг, опасливо пробирались вперед и бестолково топтались у живых изгородей, спотыкаясь и падая в придорожные канавы; когда деревенская церковь маячила в неверном свете тусклым коричневым пятном; когда каждая извилистая тропинка, каждая дверь деревенского дома, каждая труба с остроконечным навершием, каждый ребенок и каждая собачонка, отставшая от хозяина, выглядели странно и таинственно в окутывавшей их полумгле, — в это самое время Фиби Маркс и Люк, пройдя через кладбище Одли, предстали перед священником, дрожавшим от холода (утренний туман напитал сыростью каждую складку его стихаря) и сердитым из-за того, что жених и невеста опоздали на целых пять минут.

Люк Маркс, облаченный в воскресный костюм, сработанный неумелой рукой деревенского портного, смотрелся в нем, безусловно, солиднее, чем в своем повседневном наряде, меж тем как Фиби в ее шелковом платье нежного серого оттенка — миледи, подарившая его, надевала его всего лишь пять-шесть раз — выглядела, по признанию немногочисленных зрителей, присутствовавших на бракосочетании, настоящей леди.

Странной была эта леди. Природа и без того пожалела для нее красок, а в смутном свете туманного ноябрьского утра она превратилась в бледную тень с размытыми очертаниями, и какой-нибудь суеверный чудак, проходя мимо, мог бы принять эту невесту за призрак другой невесты — усопшей и похороненной в церковном склепе.

Мистер Люк Маркс, герой торжества, не обременял свой ум подобными впечатлениями. Главное — он получил руку той, которую выбрал, а вместе с нею то, о чем мечтал всю жизнь, — пивную.

Миледи дала ему семьдесят пять фунтов на то, чтобы перекупить право на владение имуществом — движимостью, соединенной с недвижимостью и изрядным запасом горячительных напитков, — одним словом, на владение маленьким постоялым двором посреди тоскливой деревушки, построенной на вершине холма, именуемого Маунт-Станнинг.

Это было ветхое, полуразрушенное строение, поврежденное бурями и открытое всем ветрам, окруженное пятью тополями, выросшими слишком быстро, чтобы войти в настоящую силу: жиденькие их кроны не только не прикрывали стен убогого заведения, носившего гордое название «Касл-Инн» («Дворец»), но, наоборот, подчеркивали их беззащитность перед любым ударом стихии.

Ветер, часто гостивший на голом холме, буянил здесь не стесняясь.

Это ветер помял, побил и разворошил низкие соломенные крыши надворных построек и конюшни, накренив их и сделав похожими на шляпы с опущенными полями, съехавшими на низкие лбы каких-нибудь деревенских дебоширов.

Это ветер колотил деревянными ставнями об узкие створчатые оконные переплеты — до тех пор, пока они, вконец разбитые, не повисли на ржавых петлях.

Это ветер повалил голубятню и сломал флюгер, который дерзостно водрузили здесь жалкие людишки, чтобы ему, ветру, указывать, в каком направлении расходовать свою безмерную силу.

Это ветер, наткнувшись на деревянную решетку, ползучее растение, крохотный балкон и вообще любое скромное украшение, с ходу сбивал, сметал, разрывал их в клочки и разносил на мелкие кусочки с яростью и презрением.

Это ветер опушил мхом бесцветные оштукатуренные стены.

Это ветер сотрясал, крушил, разорял скопление шатких построек, возведенных рукой человека, а потом уносился прочь, пронзительным свистом возвещая миру о своей разрушительной мощи.

Люк Маркс, вступив во владение постоялым двором, вымотался в неравной борьбе и вскоре упал духом и махнул на все рукой, предоставил ветру делать все, что ему заблагорассудится.

И все-таки заведение процветало. Здоровенные гуртовщики останавливались здесь, чтобы пропустить за маленькой стойкой стаканчик-другой. Зажиточные фермеры собирались здесь по вечерам и толковали о политике, сидя в гостиной с низкими потолками, обитой деревянными панелями, меж тем как их кони, фыркая в покосившихся стойлах, жевали подозрительную смесь гнилого сена и вполне сносных бобов. Даже обитатели Одли-Корт во время охоты иногда останавливались в заведении Люка Маркса. Короче говоря, несмотря на вечные передряги, Люк Маркс, обосновавшись на холме Маунт-Станнинг, был вполне доволен своим новым положением.

Фаэтон, стоявший в тумане, поджидал молодых, чтобы доставить их в новый дом. Несколько деревенских жителей, знавших Фиби с детства, толпились у церковных ворот, чтобы пожелать ей счастья. Бледные глаза девушки стали еще бледнее от слез, и жених, раздраженный таким проявлением чувств, проворчал:

— Ну чего разнюнилась? Не хотела идти за меня, так и не шла бы. Ведь не убил бы я тебя!

При этих словах Фиби вздрогнула и еще сильнее закуталась в шелковую накидку.

— Схватишь ты простуду в таком наряде, — по-своему истолковав ее состояние, заметил Люк, и, взглянув на ее дорогое платье без тени восхищения, добавил: — Не по чину расфуфырилась. Тоже мне барыня! Вышла за меня — так на шелковые тряпки не рассчитывай; мне такая роскошь не по карману.

Он поднял дрожащую девушку на руки, отнес в фаэтон, закутал в грубое мужское пальто и, причмокивая, погнал лошадей сквозь густой туман, сопровождаемый улюлюканьем деревенских мальчишек.

На место Фиби Маркс из Лондона выписали новую горничную, девицу с большим самомнением, которая ходила по дому в черном бархатном платье и чепчике, украшенном розовыми ленточками, и беспрестанно жаловалась на судьбу, забросившую ее в такую глухомань.

Под Рождество в Одли-Корт съехалось множество гостей.

Деревенский сквайр и его жена-толстуха заняли комнату с гобеленами.

Веселые девушки бегали вверх и вниз по длинным коридорам.