Тайна леди Одли Брэддон Мэри

18

НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ

Утром следующего дня, когда часы пробили одиннадцать, Роберт Одли сидел за обеденным столом, нехотя просматривая местную газету. Собачонки вертелись рядом, ожидая подачки.

Роберт взглянул в окно. Снег валил, не переставая — погода для прогулок весьма неподходящая, и потому Роберт очень удивился, заметив невдалеке одноконную карету, которая медленно поднималась в гору.

— И одолела же кого-то страсть к путешествиям в такую пору! — усмехнулся Роберт и сел в кресло у камина.

Через несколько минут Фиби Маркс, войдя к нему в комнату, объявила, что приехала леди Одли.

— Леди Одли! Ну конечно, конечно, весьма рад, — сказал Роберт, а затем, когда Фиби вышла, процедил сквозь зубы: — Глупый ход, миледи. Уж от вас-то я такого не ожидал.

Дурная погода нисколько не подействовала на прекрасную гостью. Она вошла, кутаясь в те самые соболя, что Роберт Одли купил ей в России, — свежая, задорная, излучающая свет и очарование.

Роберт Одли взглянул на гостью с тайным сожалением.

— Фу, какое утро, мистер Одли! — воскликнула миледи, смахивая снег с роскошной муфты.

— Да, хорошего мало. Почему же вы приехали сюда в самый снегопад?

— Потому, что хотела повидаться с вами.

— Вот как?

— Да, мистер Одли. С вами обошлись не слишком дружелюбно, и я приехала извиниться.

— Не нужно мне никаких извинений, леди Одли.

— Но с вами поступили несправедливо. Вам так славно жилось в Одли-Корт, но мой дорогой, мой глупый супруг вбил себе в голову, что восемь-девять-двенадцать сигар, выкуренных его племянником в моем будуаре, могут нарушить мое душевное равновесие. И вот результат: наш маленький милый семейный круг распался!

— Леди Одли, — твердо сказал Роберт, — я не хочу, чтобы горе и бесчестье моего дядюшки были связаны с моим именем. И потому лучше мне быть вне вашего дома. И потому лучше бы я вообще не переступал его порог!

Миледи недоуменно пожала плечами.

— Вы говорите загадками, мистер Одли. Не взыщите, если бедная женщина не сможет их разгадать.

Роберт промолчал.

— Вы можете поступать, как вам угодно, — сказала леди Одли, — но ответьте: что привело вас в это мрачное место?

— Любопытство.

— Любопытство?

— Да, миледи, меня заинтересовал хозяин постоялого двора — здоровяк с бычьей шеей, рыжими патлами и хитрыми серыми глазами. Опасный он человек, миледи. Не дай бог попасть к такому в зависимость!

По лицу миледи пробежала внезапная тень.

— Что я вам такого сделала, Роберт Одли? — воскликнула она. — За что вы меня ненавидите?

— У меня был друг, леди Одли, — печально сказал Роберт. — С тех пор как он пропал, я обозлился на весь белый свет.

— Вы имеете в виду мистера Толбойза, который отправился в Австралию?

— Да, того самого Джорджа Толбойза, который, как мне сообщили, уехал в Ливерпуль, чтобы оттуда плыть в Австралию. Якобы в Австралию.

— Вы сказали «якобы». Значит, вы не верите, что он отбыл в Австралию?

— Не верю.

— Почему?

— Извините, миледи, я не стану отвечать на этот вопрос.

— Как хотите.

— Через неделю после того, как мой друг исчез, — продолжил Роберт Одли, — я поместил объявление в газетах Сиднея и Мельбурна, где просил Джорджа известить меня о своем местопребывании, а также просил всех, кто его знает, сообщить мне о нем любые сведения. Джордж Толбойз покинул Эссекс, или исчез из Эссекса, 7 сентября. По моим расчетам, к концу этого месяца я уже должен получить хоть какой-нибудь ответ на свое объявление. Сегодня 27 декабря; времени осталось совсем мало.

— А если вы не получите ответа?

— Это будет означать, что мои страхи небезосновательны, и тогда я начну действовать.

— И что же вы намерены предпринять?

— Ах, леди Одли, вы лишний раз напоминаете мне о том, какими ничтожными средствами я располагаю, приступая к этому делу. Моего друга могли убить здесь, на постоялом дворе, и закопать под этим полом — вот под этим самым, на котором я сейчас стою; и я, прожив здесь целый год, могу уехать ни с чем, так ничего и, не узнав, словно никогда не переступал порога этого дома. Много ли мы знаем о тайнах, витающих в домах, которые мы посещаем? Грязные дела совершаются под самым гостеприимным кровом, а самые страшные преступления — среди такого благолепия, что не найти ни единого пятнышка, ни единой царапины, которые поведали бы о том, что здесь произошло на самом деле. Я не верю в магию и в кровавые пятна, которые якобы не может стереть никакое время. Но я верю в то, что мы можем дышать воздухом тех мест, где было совершено преступление, и спазмы не стиснут нам горло, ибо нас хранит спасительное незнание. Я верю в то, что мы можем, глядя на улыбчивое лицо убийцы, восхищаться покоем, что исходит от его красоты.

— С каким вкусом вы рассуждаете о подобных мерзостях! — с язвительной усмешкой заметила леди Одли. — Честное слово, вам следовало стать полицейским детективом.

— Я и сам иногда думаю, что из меня вышел бы неплохой сыщик.

— Почему?

— Потому что у меня есть выдержка и терпение.

— Однако вернемся к Джорджу Толбойзу. Допустим, вы не получили ответа на свои объявления, допустим, вы сочли, что его нет в живых. Что дальше?

— Дальше? Я внимательно осмотрю все вещи, что остались после него у меня в квартире.

— Понятно! — засмеялась леди Одли. — Пальто, жилетки, стоптанные башмаки, пенковые трубки и тому подобное.

— Нет, миледи, — письма, письма от его друзей, от старых школьных товарищей, от его отца и сослуживцев.

— Вот как?

— Да; а также письма от его жены.

Несколько минут миледи молчала, задумчиво глядя на огонь, трепетавший в камине.

— А вы когда-нибудь видели письма покойной миссис Толбойз? — наконец спросила она.

— Нет. Боюсь, это обычные женские каракули, проку от которых будет мало. Иное дело — вы: не многие обладают столь прелестным и необычным почерком.

— Вы что же, знаете мой почерк?

— Знаю, и очень хорошо.

Миледи взяла свою муфту, которую в начале разговора положила на спинку кресла, и встала, собираясь уходить.

— Вы отклонили мои извинения, мистер Одли, — сказала она, — но, надеюсь, вы не сомневаетесь в искренности моих чувств.

— Нисколько не сомневаюсь, миледи.

— Тогда до свиданья, и, пожалуйста, не задерживайтесь тут надолго, если не хотите вернуться на Фигтри-Корт, заполучив простуду и прострел в поясницу.

— В Лондон я возвращаюсь завтра утром, завтра же и займусь письмами Джорджа.

— Счастливого пути. И еще раз до свиданья.

Женщина протянула ему руку для поцелуя. Роберт вдруг заметил, какими крохотными кажутся эти пальчики на его ладони, и подумал, что, если бы жестокость продиктовала ему сейчас свою злую волю, он мог бы сломать их — легко, походя, как бы ненароком.

Он проводил миледи до кареты. Карета тронулась с места, но отправилась она не по направлению к Одли-Корт, а в сторону Брентвуда, что располагался в шести милях от холма Маунт-Станнинг.

Часа через полтора Роберт вышел на порог дома и, закурив сигару, взглянул на окрестные поля, побелевшие от нескончаемого снегопада. Вдруг, к немалому своему изумлению, он заметил знакомую одноконную карету. Она приближалась к постоялому двору, на этот раз — пустая.

— Разве вы не отвезли миледи в Одли-Корт? — спросил он кучера, когда тот, остановившись у ворот, потребовал у хозяев кружку горячего эля, сдобренного специями.

— Я только что из Брентвуда, с железнодорожной станции, — ответил кучер. — Миледи уедала поездом, что отходит в 12.40.

— Уехала? В Лондон?

— В Лондон, сэр.

— Час от часу не легче! — промолвил Роберт, возвращаясь к себе. — Значит, и мне нужно отправляться, следующим же поездом. Кажется, я знаю, где искать миледи.

Он запаковал чемодан, заплатил по счету — Фиби Маркс составила его со всей скрупулезностью, на какую была способна, — привязал собачонок на одну цепь, застегнув ее раздвоенный конец на кожаных ошейниках, и, взяв экипаж здесь же, на постоялом дворе, двинулся в Брентвуд. Он поспел на трехчасовой экспресс, занял место в углу пустого вагона первого класса, с удовольствием развалился в огромном кресле и закурил, отмахнувшись от сделанных ему замечаний.

— Пусть железнодорожная компания устанавливает столько правил, сколько ей нравится, — пробормотал он, — но я буду дымить манильской сигарой до тех пор, пока у меня в кармане есть лишние полкроны, чтобы заплатить проводнику!

19

ОШИБКА СЛЕСАРЯ

Роберт Одли сошел на платформе в Шордитче ровно в четыре часа пять минут пополудни. Проводник выгрузил его чемоданы и вывел собак из вагона. Он хотел заказать кеб, но внезапно Роберта Одли осенила идея, и он, попросив проводника постеречь имущество, отправился на другой конец вокзала.

Рядом ударили в колокол: вот-вот должен был отойти поезд на Колчестер. Пассажиры, торопясь, занимали свои места.

Роберт направился к поезду, и в этот момент на него едва не налетела какая-то женщина, только что прибывшая на вокзал — в страшной спешке и возбуждении.

— Пожалуйста, извините… — промолвила она, и тут же, подняв глаза, воскликнула: — Роберт! Вы уже в Лондоне?

— Да, леди Одли. Вы были совершенно правы: Маунт-Станнинг действительно ужасное место, и…

— …и вам там наскучило. Я знала, что этим кончится. А теперь, будьте добры, откройте мне дверь вагона: поезд отправляется через две минуты.

Роберт Одли с удивлением взглянул на нее.

«Какая она была робкая всего четыре часа назад, — подумал он. — И как решительна и уверена в себе сейчас! Что изменилось? Что все это значит?»

Он открыл ей дверь, помог устроиться, обернув полы меховой шубки вокруг ее колен и укутав огромной бархатной накидкой, в которой почти утонула ее изящная фигурка.

— Спасибо, вы очень добры, — сказала леди Одли. — Вы, должно быть, сочтете меня в высшей степени взбалмошной, оттого что я прибыла в Лондон в такую пору, не известив об этом своего дорогого супруга. Я приехала, чтобы уладить дела с модисткой: она предъявила мне такой огромный счет, что даже сэр Майкл, терпимый ко всем моим чудачествам, на этот раз возмутился бы, а я не хочу, чтобы он страдал из-за меня — пусть даже в мыслях!

— Не дай вам Бог допустить такое, леди Одли, — с волнением промолвил Роберт.

— Была бы на то ваша воля, — с вызовом отпарировала миледи, — а Бог, разумеется, не допустит.

Раздался второй удар колокола. Поезд тронулся. Последнее, что увидел Роберт в окне уходящего вагона, была яркая, вызывающая улыбка леди Одли.

«Что все это значит? — снова подумал Роберт. — Может, она просто сбила меня с толку своими штучками? Может, это всего лишь пустые подозрения? Может, я вообще никогда не доберусь до истины, и смутные догадки будут терзать меня до тех пор, пока я не превращусь в маньяка? Ясно одно: что бы ни привело леди Одли в Лондон, она — это чувствуется по всему — добилась чего хотела».

Так, задавая себе вопросы и не находя на них ответа, держа под мышкой одну из собак, а другой рукой поддерживая стоявший на плече чемодан, он дошел до заветных дверей своей квартиры на Фигтри-Корт.

Войдя, он окинул комнаты беглым взглядом. Повсюду царил идеальный порядок: миссис Мэлони похозяйничала здесь на славу. Оставив собак на коврике у камина, Роберт Одли направился прямо в маленькую комнату, служившую ему гардеробной.

Здесь он хранил старые, повидавшие виды чемоданы, поношенные сумки и прочее в том же роде. Здесь Джордж Толбойз оставил свой багаж. Спустив один из его чемоданов с большого дорожного сундука, Роберт опустился на колени и, посветив себе свечой, внимательно осмотрел замок.

Битый-перебитый чемодан внешне ничем не изменился с тех пор, как Джордж, сняв с себя траурные одежды, положил его сюда вместе с другими вещами, напоминавшими ему о покойной ясене.

Роберт провел рукавом по кожаной крышке с инициалами «Д. Т.», составленными из забитых латунных гвоздей с большими шляпками. Однако миссис Мэлони, самая добросовестная изо всех уборщиц на свете, добралась и до этой комнаты: ни на этом чемодане, ни на всех прочих не было ни пылинки.

Роберт отправил за ирландкой посыльного, а сам, перейдя в гостиную, начал беспокойно ходить взад-вперед по широкой комнате, нетерпеливо дожидаясь уборщицы.

Минут через десять миссис Мэлони появилась в его холостяцких апартаментах.

— Что случилось, сэр?

— Ничего. Я послал за вами, чтобы узнать, не просил ли кто сегодня у вас ключи от моих комнат — скажем, какая-нибудь леди?

— Леди? Да что вы, ваша честь, никакой леди тут и в помине не было! А вот слесарь, тот точно был.

— Слесарь?

— Да, слесарь, которого вы, ваша честь, вызывали нынче в первой половине дня.

— Не вызывал я никакого слесаря! — воскликнул Роберт Одли, а сам подумал: «Я оставил в шкафу бутылку французского бренди, и миссис Мэлони, должно быть, порядком хлебнула».

— Как же так, ваша честь? Вы же сами приказали слесарю осмотреть дверные замки. Этот парень живет на одной из тех маленьких улиц, что около моста, — сказала уборщица и подробно описала, где можно найти именно этого слесаря, засвидетельствовав, сама того не подозревая, свою абсолютную трезвость.

Роберт сокрушенно развел руками.

— Пожалуйста, присядьте и соберитесь с мыслями, миссис М., — попросил он. (Роберт специально сократил фамилию женщины, чтобы не затруднять себя произнесением всего слова.) — Может быть, мы мало-помалу поймем друг друга. Итак, вы утверждаете, что здесь был слесарь?

— Да, сэр.

— Именно сегодня?

— Именно, сэр.

Так, задавая вопрос за вопросом, Роберт Одли выяснил следующее.

Слесарь, зайдя к миссис Мэлони в три часа пополудни, попросил у нее ключи от апартаментов Роберта, чтобы осмотреть дверные замки, которые, как утверждал мистер Одли, все вышли из строя. Слесарь заявил также, что действует по распоряжению самого мистера Одли, который написал ему письмо из сельской местности, куда джентльмен уехал на время рождественских праздников. Миссис Мэлони, поверив слесарю на слово, впустила его в комнаты, где он и оставался в течение получаса.

— Вы были рядом, пока он осматривал замки? — спросил Роберт Одли.

— Разумеется, сэр. Я постоянно входила и выходила, потому что после полудня убирала лестницу. Все это время парень работал у меня на глазах.

— Итак, вы постоянно входили и выходили. Миссис М., вы меня весьма обяжете, если прямо ответите на вопрос: пока слесарь работал в моих комнатах, на сколько самое долгое вы выходили из квартиры?

Миссис Мэлони пожала плечами.

— Возможно, минут на десять. Возможно, на четверть часа. Но не больше. Мистер Одли, поймите, лестницы были такие грязные…

Роберт Одли устало вздохнул.

— Миссис М., поймите и вы, — с упреком сказал он, — слесарь оставался здесь без присмотра достаточно долго и, пока вас не было, мог сделать все что угодно.

Миссис Мэлони взглянула на Роберта Одли с удивлением и тревогой.

— Да ведь тут и красть-то нечего, ваша честь. Кому нужны ваши канарейки и герань?

— Не будем спорить, миссис М. Я схожу к слесарю домой.

— Может, сначала пообедаете, сэр?

— Нет: сначала слесарь, потом обед.

И, надев шляпу, он отправился к церкви Сент-Брайд, где проживал незваный слесарь.

Придя по указанному адресу, Роберт Одли протиснулся в узкие двери с низкой притолокой и, смяв тулью шляпы, очутился в маленькой мастерской.

Рядом с незастекленным окном горел тусклый газовый рожок.

— Привет! — сказал Роберт, входя в комнату.

Ему не ответили: веселая компания, собравшаяся в комнате, не обратила на гостя никакого внимания.

За столом сидели слесарь, его жена, дети, две-три особы женского пола, а украшали стол две бутылки, наполненные отнюдь не той бурдой неопределенного цвета, которую гонят из можжевельника и которой за неимением лучшего пробавляется простонародье, — о нет, то были портвейн и шерри многолетней выдержки и лучшей марки, какие только можно купить за деньги.

— И после этого, — сказал слесарь, не заметив Роберта, — она ушла — такая милашечка, каких я сроду не видывал!

Появление неожиданного гостя смутило собравшихся, но слесарь смутился больше всех. Он склонился над стаканом так поспешно, что расплескал несколько драгоценных капель и, шумно засопев, вытер губы дрожащей грязной рукой.

— Вы сегодня заходили ко мне, — мягко сказал Роберт, и, обращаясь к женщинам, произнес: — Извините за беспокойство, леди.

Снова перевел взгляд на хозяина и повторил:

— Сегодня вы заходили ко мне, мистер Уайт, и…

— Надеюсь, сэр, — заикаясь от волнения, перебил его слесарь, — вы не станете пенять мне за эту ошибку. Ей-богу, сэр, мне очень жаль, что все так получилось. Мне прислали заказ от другого джентльмена, мистера Олвина, что проживает на Гарден-Корт, но имя выскользнуло у меня из памяти, и вместо мистера Олвина я отправился к вам, решив, что вызвали меня именно вы. Осмотрев замки, я, однако, сказал себе: «Замки у джентльмена в порядке. Зачем ему нужен ремонт?»

— Но вы пробыли у меня целых полчаса!

— Да, сэр; один из ваших замков — от той двери, что ближе всех к лестничной площадке — действительно малость барахлил, я вынул и почистил его, а потом отправил на прежнее место. За работу я с вас ничего не возьму, и вы, надеюсь, не будете в претензии за беспокойство. В июле исполнилось тринадцать лет, как я занимаюсь своим ремеслом, и…

— И ничего подобного за все время с вами не случалось, вы это хотели сказать? — сурово промолвил Роберт Одли, и слесарь взглянул на него с таким раскаянием, что у молодого адвоката тут же пропала охота устраивать допрос с пристрастием в жалкой мастерской.

— Бог с вами, — примирительно сказал он. — Веселитесь себе на здоровье. Доброй ночи, мистер Уайт, доброй ночи, леди.

Роберт вышел на улицу, но последние слова слесаря все не выходили у него из головы: «Она ушла, такая милашечка, каких я сроду не видывал!»

— Интересно, кто это ушел и каких милашечек он не видывал? — бормотал Роберт по дороге домой. — Что за историю рассказывал этот парень, когда я прервал его? Ах, Джордж Толбойз, Джордж Толбойз, когда же наконец я проникну в тайну твоей судьбы? Приближаюсь ли я к разгадке? На верном ли я пути? Чем-то закончится этот путь?

Когда Роберт вернулся домой, его ждал прекрасный ужин, приготовленный миссис Мэлони. Увы, ни один даже самый сочный кусок не полез ему в горло.

— С тех пор, как пропал Джордж, — промолвил Роберт Одли, ткнув несколько раз вилкой в говяжью котлету и со вздохом отодвинув тарелку, — понятие «вкусная еда» перестало для меня существовать. В комнатах у меня мрачно, словно бедняга Джордж скончался рядом, за стеной, и его останки никак не могут предать земле. А вспомнишь, так кажется, что тот сентябрьский полдень был целую вечность тому назад — тот злополучный полдень, когда я расстался с Джорджем, живым и здоровым, потерял его так внезапно и так загадочно, словно земная твердь, подобно волчьей яме, разверзлась у него под ногами и он отправился прямо к антиподам!

20

СТАРЫЙ СУНДУК

Роберт Одли вышел из-за обеденного стола и отправился в кабинет. Выдвинув ящик с надписью «Важное», он достал лист бумаги, где все события, имевшие прямое или косвенное отношение к исчезновению Джорджа Толбойза, были кратко изложены в пятнадцати параграфах и, поработав с полчаса, добавил к ним новые данные, пронумеровав их с той же тщательностью, что и предыдущие.

— Дай бог, — чуть слышно сказал он, кладя документ на прежнее место, — чтобы все это легло в основу первого в моей жизни судебного разбирательства.

Выйдя из кабинета, он запер дверь, взял свечу и направился в гардеробную, где хранились его собственные чемоданы и дорожный сундучок Джорджа Толбойза.

Он вынул из кармана связку ключей и стал пробовать открыть ими сундучок. Замок оказался простым, и с пятой попытки ключ легко повернулся в немудреном механизме.

— Случись что, нет никакой нужды ломать такой замок, — пробормотал Роберт и откинул потертую крышку.

Он медленно вынул содержимое сундучка, внимательно рассматривая каждую вещь, и бережно разложил все около себя. Старые пенковые трубки, ношеные перчатки, колода замызганных карт, бутылки из-под духов, театральные программки с именами актеров, многих из которых давно уже не было в живых, пожелтевшие газетные вырезки — много всякого, но не того, что искал Роберт Одли: писем покойной Элен Толбойз.

О существовании этих писем Джордж говорил ему не однажды. Как-то он застал Джорджа, когда тот перечитывал их, благоговейно переворачивая хрупкие странички.

Куда же подевались письма?

Джордж ли переложил их в другое место или чужая рука похитила их после его исчезновения — кто мог сейчас ответить на этот вопрос? Очевидно было только одно: писем на месте нет, и где они — неизвестно.

Роберт устало вздохнул и начал заполнять опустевший сундук вынутыми из него вещами, бережно, одну за другой складывая их обратно.

Маленькую стопку потрепанных книг он решил не прятать.

«Отложу-ка я их в сторону, — подумал он. — Может быть, они чем-нибудь мне помогут».

Библиотека у Джорджа была весьма скромной: Евангелие, латинская грамматика, французский учебник фехтования для кавалеристов, «Том Джонс» Филдинга, байроновский «Дон Жуан», напечатанный таким убористым шрифтом, что впору было читать его с микроскопом, а также объемистый том в темно-красном переплете, украшенный поблекшим золотым тиснением.

Роберт Одли закрыл сундук и, взяв книги под мышку, вышел из гардеробной. Когда он вошел в гостиную, миссис Мэлони убирала со стола остатки трапезы. Он положил книги на столик у камина и стал терпеливо ждать, когда женщина, закончив работу, оставит его одного.

Время шло, но миссис Мэлони все не уходила.

Он открыл «Шагреневую кожу» Бальзака, и вдруг золотые локоны дядюшкиной супруги заплясали у него перед глазами, и он, не в силах сосредоточиться, выронил книгу из рук, сел в кресло и устремил усталый взор на миссис Мэлони.

Женщина пошевелила угли в камине, задернула тяжелые оконные занавеси, подсыпала канарейкам зерна, надела шляпку и, пожелав Роберту доброй ночи, вышла и закрыла за собой дверь.

«Зачем продолжать начатое, — подумал Роберт, оставшись наедине с самим собой, — когда я знаю, что то, что я делаю, подводит меня — шаг за шагом, день за днем, час за часом — все ближе подводит к тому выводу, против которого восстает все мое существо?

Неужели я привязан к этому колесу, неужели должен, подчиняясь каждому его обороту, следовать за ним повсюду, куда бы оно ни покатилось?

Не проще ли сказать себе: да, мой друг исчез, пропал, а я, исполняя свой долг, искал его упорно и терпеливо, и моя ли в том вина, что труды мои оказались напрасными?

Правильно ли будет выпустить из рук цепь, которую так медленно, звено за звеном, я собирал все это время, выпустить именно теперь и именно в этом звене? А может, я обязан удлинить ее, присоединяя к ней все новые и новые звенья, пока последнее, встав на свое место, не замкнет ее роковое кольцо?

Однако я уже поверил в то, что друга моего нет в живых и что никакие мои усилия не вернут мне его. Так есть ли смысл задаваться вопросом, где и как он отошел в мир иной?

Ступая по стезе, ведущей к открытию, не оскорблю ли я память Джорджа Толбойза, сев на обочине и не помышляя о дальнейшем движении вперед?

Что делать? Что мне делать?

Роберт уперся локтями в колени, опустил голову и обхватил ее руками. Замысел, единственный и путеводный, зрел в его беззаботной душе, зрел до поры, пока он не стал тем, кем не был никогда, — христианином, то есть человеком, сознающим собственную слабость, но пекущимся о том, чтобы не сойти с пути, ведущего к истине.

Никогда еще, обращенный помыслами к Джорджу Толбойзу, не молился он так искренне и так глубоко, и, когда, подняв голову, устремил взор в открывшуюся ему даль, у него было лицо преображенного человека.

— Да воздастся по справедливости мертвым, — промолвил он, — и да обретут милосердие живые!

Он подвинул к столу свое легкое кресло, подрезал фитиль лампы и начал просматривать книги.

Он брал их одну за другой и, медленно перелистывая, прежде всего, обращал внимание на ту страницу, где владелец книги обычно пишет свою фамилию, а также заглядывал между страницами, надеясь обнаружить там какую-нибудь записку или обрывок бумаги. На титуле латинской грамматики имя Джорджа Толбойза было написано четким школьным почерком. На французском учебнике фехтования Джордж подмахнул свои инициалы крупными неряшливыми буквами. «Том Джонс» был явно куплен в книжной лавке, пройдя перед этим через десятки рук, ибо надпись, датированная 14 марта 1788 года, гласила, что Джеймс Андерли, покорный слуга Томаса Скроутона, дарит последнему сию книгу в знак великого уважения. Титульные листы «Дон Жуана» и Евангелия были чистыми.

Роберт Одли с облегчением вздохнул: на столе остался один-единственный том в темно-красной обложке с тусклыми позолоченными виньетками, который следовало просмотреть, чтобы с чистой совестью завершить столь скучную, но важную работу.

Это был ежегодник за 1845 год. Образы милых дам, украшавших мир в ту пору, когда книга вышла из-под печатного станка, пожелтели и покрылись плесенью вместе с гравюрами. Увяли жеманные женские улыбки, а платья — последний крик отшумевшей моды — казались нелепыми и странными. Стихи, время от времени сдабривавшие вялую прозу, безнадежно устарели и звучали так, словно струны, их породившие, отсырели в тумане столетий.

Впрочем, Роберта Одли не заинтересовали ни стихи, ни гравюры. Он торопливо переворошил книгу, не обнаружив в ней ничего, кроме пряди золотистых волос. Они вились — естественно, словно усик виноградной лозы, и если не цветом, то строением своим значительно отличались от того гладкого локона, что передала Джорджу Толбойзу хозяйка вентнорской гостиницы после смерти его жены.

Роберт Одли закрыл книгу, вложил находку в конверт, капнул на него сургучом, прижал к сургучу кольцо с печаткой и положил конверт в ящик с надписью «Важное».

Он хотел было отправить ежегодник туда, где уже лежали остальные книги, как вдруг ему бросилось в глаза, что два листа в самом начале книги, оба совершенно чистые, склеены между собой. Роберт не счел за труд разъединить их ножом, и его усердие было вознаграждено: на одной из страниц он увидел три надписи, сделанные тремя разными почерками.

Первая была датирована годом, когда книга вышла в свет. Она извещала о том, что книга является собственностью некоей мисс Элизабет Энн Бинс, получившей ее в награду за послушание и прилежание, обнаруженные ею в семинарии Кэмфорд-Хаус.

Вторая надпись, оставленная пятью годами позже самой мисс Бинс, гласила о том, что сия книга преподносится в знак искреннего восхищения и неувядаемой дружбы — мисс Бинс, судя по всему, была романтической особой — дорогой подруге Элен Молдон.

Третья запись, сделанная рукой Элен Молдон и датированная сентябрем 1854 года, сообщала, что ежегодник передается в дар Джорджу Толбойзу.

Едва взглянув на эти последние строки, Роберт Одли вздрогнул и побледнел.

— Так я и знал, — пробормотал молодой адвокат. — Господь свидетель, я был готов к самому худшему, и то, к чему я готовился, не заставило себя долго ждать. Теперь мне понятно все. Следующий мой визит — в Саутгемптон. Я должен передать мальчика в более достойные руки.

21

В САУТГЕМПТОНЕ

Среди писем, обнаруженных Робертом Одли в сундуке Толбойза, нашлось одно, на котором остался адрес отца Джорджа. Мистер Харкурт Толбойз — так звали этого человека. Джордж никогда не рассказывал о нем подробно, но и того немногого, что он поведал, было достаточно, чтобы понять: мистер Харкурт Толбойз — джентльмен с весьма трудным характером.

Тщательно выбирая слова, Роберт Одли написал мистеру Харкурту Толбойзу об исчезновении его сына, особо указав на то, что произошло это при весьма таинственных обстоятельствах. Не скрыл он и своих опасений относительно того, что за всем этим, по его мнению, стоит чья-то злая воля и чья-то грязная игра.

Все это Роберт написал сразу же после исчезновения Джорджа, и прошло несколько недель, прежде чем он получил бесстрастное послание, в котором Харкурт Толбойз извещал, что, после того, как Джордж, пойдя против родительской воли, женился на бесприданнице, он, Харкурт Толбойз, умыл руки, сняв с себя всякую ответственность за дальнейшую судьбу сына. В постскриптуме мистер Харкурт Толбойз написал, что если Джордж устроил свое мнимое исчезновение, дабы, играя на чувствах друзей, поправить денежные дела, то в отношении тех, кто знает его с детства, он обманулся самым жестоким образом.