Не упыри Талан Светлана
– И не говори, – хмыкнула рыженькая. – В их возрасте не о любви думать, а местечко на кладбище бронировать.
Девушки рассмеялись, а мне многое хотелось бы им сказать, но момент был не самый подходящий. Они еще молоды, и не понимают, что любовь не выбирает время или возраст. Любовь – одна-единственная, у этого слова нет даже множественного числа. Иногда молодые люди путают любовь со страстью и сексом, не понимая, что это – всего лишь часть чего-то гораздо большего. Сюда я добавила бы привязанность, симпатию и взаимное уважение. Когда между мужчиной и женщиной нет любви, они всего лишь терпят присутствие друг друга, исполняя повседневные обязанности мужа, жены, родителей. Их жизнь превращается в серые будни, и мне жаль такие пары.
Через год мне исполнится шестьдесят пять, но я с уверенностью могла бы сказать этим девчушкам, что любовь не стареет с годами, в отличие от людей. В моей жизни ее было много-много, и в то же время она осталась одной-единственной. Я и сейчас словно заново переживаю ее, вспоминая каждый прожитый день. Моя любовь стала сильнее и увереннее в себе, потому что ушло все несущественное, мелкое, незначительное. С годами растворился привкус полынной горечи, оставив только сладость и полноту любви. Когда молодость далеко позади, уже не кипят волны разочарований, ревности, подозрений, остается спокойная уверенность, что твоя половинка уже не изменит, не покинет, не променяет тебя на другую. Это глубокое и необыкновенно приятное чувство: теперь уже навсегда, до последнего вздоха…
… июля 2001 г
Как я рада, что к нам заглянули Валя с Васей! Наши встречи становятся все реже: родители Вали умерли, и подруга только раз в несколько лет приезжает на их могилки и наведывается ко мне.
Стоит приятный теплый вечер, стол накрыт в саду. Мужчины опрокинули по рюмке и ведут свои разговоры, а Валя рассказывает о Галинке, которая живет и работает в Италии, в Неаполе.
– У нее же два высших образования, – говорю я. – А приходится работать на иностранцев. Как же она решилась покинуть Украину?
– Ты же помнишь, – рассказывает подруга, – что семейная жизнь у нее не задалась. Осталось двое дочерей. Пока они были маленькие, она как-то выкручивалась, работала на полторы ставки учителем, потом начались сокращения, задержки зарплаты и всякое такое. Девочки стали студентками, их и одеть надо, и заплатить за учебу, и накормить. Но когда Галинка объявила, что уезжает на заработки в Италию, я чуть в обморок не упала.
– Пыталась отговорить?
– Да! Но вот что мне Галинка на это сказала. Ее старшая хотела на выходные приехать из Киева в Винницу, но ей пришлось попросить девочку отложить приезд еще недельку: просто потому, что у нее не было денег на обратный билет для ребенка и нечего было дать с собой из продуктов. А на следующей неделе все повторилось, и Галинка со слезами снова уговаривала дочь потерпеть еще, а потом еще и еще… – Валя вздохнула, помолчала и продолжила: – Ну не было у нее сил слышать плач дочери в телефонной трубке, которая хотела, но не могла повидаться с собственной матерью! Вот тогда Галинка и поняла: надо что-то менять, потому что так жить больше невозможно.
– Отчаянная она, – сказала я. – Вся в тебя. И как она там сейчас?
– Сначала надо было заработать на учебу детей. Потом она осталась еще, чтобы помочь им купить жилье, а теперь планирует сделать ремонт, купить мебель… Время идет, а Галинка по-прежнему где-то на чужбине… Мне так ее не хватает! – проговорила Валя, и непрошеная слеза скатилась по ее щеке.
Я не знала, как ее утешить, чем отвлечь. Мои дети живут на родине, но я тоже по ним тоскую.
– А у нашей Даринки до сих пор с семейной жизнью ничего не выходит, – с горечью заметила я. – К тому же своего жилья у нее нет, взяла кредит на пятнадцать лет. Тянется, как может, крутится, словно белка в колесе, но какие доходы у простого учителя в нашей стране? Каждый месяц посылаем ей понемножку, Иринка помогает, братья тоже, но ведь у каждого своя семья, свои дети, которых надо обеспечить…
– Ой-ой, девчата! – это Василий подал голос. – Вижу, загрустили, носы повесили и слезы на глазах. А я как раз хотел напомнить, какими вы были когда-то.
– Какими? – в один голос спросили мы с Валей.
– Молодыми! Веселыми! Красивыми! – Василий выложил на стол фотографию. Тот самый снимок, сделанный в наши студенческие годы в пристройке, которую мы снимали у хозяйки… Именно тогда я познакомилась с Романом, а Валя – с Васей.
– Неужели?! – обрадовалась я. У меня тоже была раньше такая фотография, но она отсырела и испортилась, когда мы с Романом жили в чужой хате.
– Вот – теперь будешь смотреть, вспоминать молодость, – сказал Вася.
Я поблагодарила его и пошла в дом, чтобы спрятать дорогой для меня снимок. Заодно подогрела котлеты, чтобы горяченькими подать к столу. А когда вернулась, Вася уже сидел рядом с Валей, обнимая ее за плечи, и о чем-то оживленно рассказывал.
– О чем воркуете, голубки? – спросила я, раскладывая котлеты.
– О нашем собственном озере, – с важностью ответил Василий.
– Слушай его больше, – усмехнулась Валя. – Вася решил больше не сажать картошку у нас на даче, оставить только зелень и цветы. А на участке, где росли овощи, два лета подряд копал котлован под водоем. И это несмотря на то, что у него больное сердце, и врачи запретили большие физические нагрузки.
– Настоящее озеро? – спросила я.
– Небольшое озерцо, – пояснил Вася. – Сколько там той земли? На берегу поставил две деревянных скамеечки…
– Представь, Марийка, – точно такие, как были в том парке, где мы познакомились! – весело сказала Валя, и глаза ее заблестели.
– От соседей отгородился не бетонным забором, а плетнем: собственноручно сплел из лозы, на колья повесил глиняные кувшины, а вдоль плетня – цветы. Озерцо наполнил водой, там даже настоящие кувшинки есть! – с воодушевлением рассказывал Василий. – А через него построил деревянный мостик.
– А мостик зачем? – спросила я Васю.
– Когда зацветет куст калины над озером, – с таинственным видом проговорил он, – приглашу Валюшу на свидание на мосту!
Мы все рассмеялись, а Валя склонила голову на плечо мужа.
– Смотрю я на вас, – задумчиво сказала я, – и кажется мне, что и не было всех этих лет. Будто вы только что поженились и глаза ваши по-прежнему светятся любовью.
– А мы так и живем, – улыбнулся Вася.
– А я знаю, почему это происходит, – сказала я. – В молодости всегда кажется, что впереди – длинная-длинная жизнь, и времени для любви и ласковых слов еще много. Но с годами приходит понимание того, что время, отведенное нам для любви и радости неумолимо сокращается.
– И с каждыми прожитыми сутками его остается на день меньше, – добавил до сих пор молчавший Роман.
– Но жизнь все равно оставляет нам нежность, любовь и счастье, хоть теперь и приходится пить их мелкими глотками, – проговорила Валя, глядя на своего Василия глазами влюбленной женщины.
… октября 1996 г
Вот и дописана последняя страничка моего дневника. Всего девяносто восемь пожелтевших страничек общей тетради в клеточку, а в них – почти вся моя жизнь.
Когда я начинала вести дневник, я думала, что таких тетрадей будет не одна и не две, потому что жизнь тогда казалась долгой, почти бесконечной. А хватило одной тетради. Оказывается, жизнь короткая. Она похожа на спринтерский забег: только что был дан старт, не успеваешь опомниться – а перед тобой уже финиш. Или еще короче: как звук выстрела. Она стремительная, как бурная горная река, – мчится, кипит, преодолевает препятствия на своем пути.
Жизнь порой обходилась со мной сурово, но я, вопреки всему, чувствую себя счастливой. Под волшебный аккомпанемент своей любви я радовалась восходам солнца, наблюдала, как лопается скорлупка птичьего яйца и рождается на свет птенец; я слышала, как звенят капли росы на траве; я видела, как распускаются бутоны цветов; я различала чарующую мелодию в журчании ручья и шуме листвы в верхушках деревьев. В жизни, до краев наполненной любовью к Роману, к детям и внукам, ко всем людям, я научилась ловить искорки солнца, и научила этому тех, кто был рядом со мной.
Когда я начинала вести дневник, я думала, что у меня будет достаточно времени, чтобы до мелочей описывать все события, но вышло так, что всю жизнь я куда-то спешила, и как раз времени-то мне и не хватало. Я ведь собиралась писать обо всем, а когда перечитала написанное, то поняла, что мой дневник – про любовь. Мою нежную и искреннюю любовь к Роману – всепоглощающую и всепрощающую, единственную в моей жизни и потому – неповторимую. И я совсем не жалею, что эта тетрадь больше похожа не на дневник, а на гимн нашей любви…
Часть третья
Жизнь после дневника
На пятидесятилетие нашей супружеской жизни съехались не все дети и внуки. Мы, конечно, не обиделись, потому что у каждого из них – своя семья, проблемы, заботы. Кто поздравил по телефону, кто приезжал раньше, а кто еще только обещает приехать. А в целом было весело и шумно. Двери целый день не закрывались: приходили соседи, учителя, с которыми мы работали, директор школы, даже бывшие ученики. Вечером мы рассмотрели подарки, и Андрейка включил новый телевизор.
– Ну вот, теперь у вас будет по-настоящему качественное изображение, – сказал сын.
– Это что, намек на то, что мы уже ни на что не годимся – только смотреть мыльные оперы? – улыбнувшись уголком рта, заметил Роман.
– Нет, – возразил сын. – На то, что вам следует побольше отдыхать.
– Неужели прошло полстолетия с того дня, как мы поженились? – спросил меня Роман, когда мы остались наедине.
– Разве я думала в день, когда мы зарегистрировались, о нашей золотой свадьбе? – проговорила я. – Мне казалось, что ее справляют какие-то дряхлые дедушки и бабушки, которые уже выжили из ума от старости. Я и мысли не допускала, что пятьдесят лет могут пролететь как пятьдесят дней.
– И мы вместе, – задумчиво произнес Роман. Он помолчал, погрузившись в свои мысли, а затем сказал: – Это все благодаря тебе. Прости меня, если я когда-нибудь тебя обидел.
– И ты меня прости.
– За что? Ты – святая женщина, и я благодарен судьбе за встречу с тобой, – сказал Роман, а я вспомнила тот день, когда единственный раз в жизни солгала ему, изменив раз и навсегда свою судьбу. Мне захотелось признаться ему во всем и таким образом навсегда покончить с ложью, которая мешала мне всю жизнь. Я понимала, что это признание уже ничего не изменит ни в нашей жизни, ни в судьбе моей подруги, но… Но я так и не нашла в себе сил сделать это. Мне было стыдно, просто стыдно. И, кстати, почему нас не поздравила Валя?..
Валя позвонила на следующий день, и я узнала, что накануне Васе сделали операцию на сердце. Подруга не могла долго говорить, только наскоро поздравила нас с юбилеем, а я пожелала скорого выздоровления ее мужу. И все-таки, когда мы встретимся с Валей, необходимо набраться мужества и рассказать ей о моей подлости.
В последнее время Роман иногда жалуется, что у него жжет в груди.
– Просто не знаю, что со мной творится, – говорит он. – Не успел ведро с водой отнести в дом, а уже прижимает так, что дышать трудно.
– Надо ехать в больницу, – настаиваю я. – Тебе необходимо обследоваться и пройти курс лечения.
– Да как-то неудобно, – пожимает он плечами. – Еще подумают: такой здоровенный дядька, а дурака валяет… Я им и без того надоел своими болями в суставах.
– Работа врачей в том и заключается, чтобы ставить диагнозы и помогать людям, – пытаюсь я переубедить его. – Чем раньше болезнь будет обнаружена, тем легче ее лечить.
– Может, само пройдет? – не сдается он. – До сих пор я сам покупал лекарства, и понемногу помогало.
И так всегда! Как только речь заходит о посещении больницы, Роман сразу становится упрямым, как осел.
А тут еще и соседка Марина Иосифовна к нам подошла, когда мы копались в огороде.
– Соседи, – говорит, – вам не требуется консультация врача?
– Кое-кому требуется, – я с намеком поглядываю на Романа.
– На следующей неделе в село приедут разные специалисты. Привезут даже рентгеновскую установку, УЗИ и другое оборудование.
– Платно? – спрашивает Роман.
– Нет, слава Богу, хоть что-то осталось бесплатным, – отвечает Мария Иосифовна. – Надо только заранее записаться на прием.
– Спасибо за информацию, – благодарю я.
Дома снова подступаюсь к Роману:
– Пойдешь на обследование?
– Лучше ты сходи. Твой желудок тебя совсем замучил.
– Я-то пойду, а вот ты…
– Ну, хорошо, хорошо! – говорит он. – Пойду, но только ради тебя, иначе не дашь мне покоя.
А через два дня после этого разговора Роману стало совсем плохо. Он вдруг обмяк, побледнел, губы посинели. Потом схватился за грудь и потерял сознание.
«Скорая» приехала через десять минут, которые показались мне вечностью. На следующее утро я узнала, что он перенес микроинфаркт. Упрекать его после случившегося не хотелось.
– Только детям не сообщай, – попросил Роман, когда мне позволили его навестить.
– Не буду, – пообещала я, чтобы лишний раз его не волновать.
Но разве я могла не позвонить Даринке? А та, в свою очередь, тут же оповестила остальных.
Я попросила врача разрешить дочерям проведать больного. Врач еще раз предостерег, что Роману сейчас не следует волноваться, поэтому в палате должно быть не больше одного посетителя. Откуда доктору было знать, какая у нас семья! В палату входили по одному, но приехали все – с женами, мужьями и детьми.
– Сколько же это у вас посетителей? – поинтересовался врач у Романа, потому что мы заполнили весь тесный больничный коридор.
– Четверо детей, трое зятьев и невесток, восемь внуков и жена, – ответил Роман. – Итого – шестнадцать.
– Вам вредны чрезмерные нагрузки, – снова заметил врач.
– Что вы, доктор?! Каждый из них – как бальзам на рану, – Роман улыбнулся уголками губ. – Когда бы еще я их всех увидел?
Пока дети были у Романа, я незаметно выскользнула из больницы и побежала в церковь. Слава Богу, теперь можно было не маскироваться, чтобы зайти в храм. Там я узнала, что сердечным больным покровительствует святой Иоанн Божий. Найдя его образ, я долго и искренне просила его помочь моему мужу и заступиться за него перед Господом, потому что без него мне нет жизни.
Должно быть, святой услышал мои мольбы и послал Роману выздоровление, так что уже через месяц он был дома.
– Если ты еще раз так меня испугаешь, то я просто не знаю, что с тобой сделаю! – сказала я.
– Не буду, больше не буду! – усмехнулся он.
– Мы же договаривались прожить жизнь вместе, как Петр и Феврония!
– Так и будет, – ласково говорит он, а я кладу голову ему на грудь. От этого мне всегда тепло и спокойно.
– Обещаешь?
– Обещаю, милая, обещаю…
– До сих пор не могу поверить, что мы уже полвека вместе, – говорит Роман, вернувшись из больницы. – Кажется, только вчера мы встретились с тобой в парке. Ты была такая худенькая, что твоя коса показалась мне толще твоей талии.
– Правда?! – рассмеялась я.
– А знаешь, о чем я мечтаю? – Роман смотрит мне прямо в глаза. – Хочу, чтобы в будущем году в день нашей свадьбы собралась вся наша семья, раз уж в этом не удалось. И чтобы это было не в больнице, и чтобы обязательно приехали все-все. Мы бы поставили в гостиной два больших стола, чтобы места хватило всем.
– Дети и так нас не забывают.
– Нет, это совсем другое. Хорошо, конечно, что они приезжают к нам по очереди, но я хочу, чтобы хоть раз за наш стол сели все, в полном составе. Хочу полюбоваться красавицами-дочками и невестками, взглянуть в мужественные лица сыновей и зятьев, увидеть, ладят ли между собой внуки и внучки.
– Может, так и случится, – говорю я.
– Жизнь бежит быстрее горного ручья, а наши дети – мерило прожитых лет…
Я заметила, что в последнее время мы с Романом все время вместе. Вместе просыпаемся, рассказываем друг другу, кто как провел ночь, кому что снилось, у кого что болит. Вместе кормим скотину, потом идем в сад. Роман внимательно осматривает каждое деревце, прикидывая, сколько на нем будет плодов, и не надо ли осенью спилить какую-нибудь усыхающую ветку. Мы вместе любуемся цветами, которых полным-полно в нашем саду. К нам идут со всех концов села: то за рассадой, то за семенами, а иной раз и сами несут что-нибудь новенькое для посадки. Наш сад утопает в цветах с ранней весны до самых морозов, поэтому он похож на райский уголок. Мы вместе обходим свои владения, вместе завтракаем, вместе делаем все по дому и в огороде.
Роман стал плохо спать. Вот и этой ночью я слышала, что он только делает вид, что спит, чтобы не тревожить меня. Он несколько раз вставал с постели и глотал таблетки нитроглицерина. Я не могла уснуть, а он лежал на спине неподвижно, время от времени тяжело вздыхая.
– Ну, как ты провел ночь? – спрашиваю утром.
– «Не спалось мне. А ночь, как море», – ответил он словами классика.
– Тебе опять надо к врачу, – говорю я.
– Я всего месяц назад прошел курс лечения, – напоминает он. – И сейчас принимаю лекарства.
– А почему бы тебе не проконсультироваться с другим врачом?
– Ну что они могут сделать, если мой двигатель износился и начал давать перебои?.. Знаешь, Марийка, я сейчас почему-то все чаще вспоминаю детские годы.
– Странно, но я тоже. Может, и болезни к нам привязались, как августовские мухи, потому что не было у нас детства? Постоянно недоедали, недопивали и спину гнули с малых лет.
– Работали мы с тобой, дорогая, всю жизнь, отдавали себя работе без остатка, а пенсии у нас такие, что стыдно кому-нибудь признаться, – говорит Роман. – Те лодыри, что задницы просиживали дома на диване, получают столько же, сколько и мы. Разве это справедливо?
– Еще и смеются над нами! – добавила я. – А мы чужим детям больше времени отдавали, чем своим.
– А этот статус детей войны! Назначили доплату к пенсии, а это никакая не доплата, а чистая показуха. Потому что мы и не видели ее и, скорее всего, уже и не увидим.
– Как и «Юлину тысячу», – с горечью добавила я. – Зарегистрировались, а очередь в тесном и душном помещении я выстоять так и не смогла. Это я виновата: не выдержала.
– Не попрекай себя, – пытается утешить меня Роман. – Разве ты виновата, что государство нас обмануло, украв все наши сбережения?
– Жаль денег, – говорю я. – Разве забудешь, как отказывали себе во всем, старались хоть что-нибудь сэкономить на всякий случай? А оно вон как повернулось… Иной раз даже плакать хочется!
– Ничего, переживем, – посмеивается Роман. – И не такое пережили!
Мы идем в кухню. Я начинаю готовить суп, Роман бреется. Потом мы вместе завтракаем и выходим во двор. Роман выпускает из сарая кур, я их кормлю. Он хватается за ведра, чтобы идти по воду.
– Бери одно ведро, тебе нельзя, – напоминаю я. – Второе я и сама принесу.
– У тебя астма, – возражает Роман. – Тебе тоже нельзя поднимать тяжести.
– Тогда носи по одному.
– Хорошо, – вроде бы соглашается Роман.
Соглашается, но все равно берет два и уходит, потому что не умеет ничего делать вполсилы. Наливаем воды курам и собаке, берем сапки и вместе идем в огород.
– Будем работать, пока солнце не начнет припекать, – говорит Роман.
– Ну конечно, – киваю я.
– Добрый день, соседи! – здоровается с нами Марина Иосифовна.
– И вам также! – отвечаю я, подходя к низенькой оградке на меже, разделяющей наши огороды. – Как себя чувствуете? Как здоровье?
– Слава Богу, держусь. А я как раз надбавку к пенсии получила как дитя войны, – сообщает соседка. – Целых две тысячи гривен; правда, это за полтора года.
– А нам почему-то не дали.
– А вы думаете, мне бы дали, если б я сама не подала исковое заявление в суд? Это мне сваха подсказала, что надо делать.
– И что же? – поинтересовалась я.
– Сначала поехала я в приемную соцпартии. Там юрист сделал все расчеты и составил заявление. Потом я подала иск в суд на пенсионный фонд. Дальше было заседание, после которого фонд подал апелляционное заявление, и уже потом принесли деньги. Открывают, дорогие соседи, тем, кто стучится. Вот так! – заключила соседка, напуская на себя многозначительный вид.
– И сколько же вся эта песня заняла времени? – спрашивает Роман.
– Почти год. А что поделаешь? На все про все пришлось потратить двести пятьдесят гривен, зато и получила я две тысячи. Теперь буду подавать исковое заявление с требованием выплатить за прошлый год.
– Спасибо за информацию, – говорю я.
– Так вы как, будете судиться или нет? – спрашивает соседка.
– Мы подумаем, – говорит Роман.
Вечером мы снова возвращаемся к этой теме.
– Не понимаю я политику нашей державы, – пожимает плечами Роман. – Сначала сами назначают доплату, принимают закон о детях войны, а потом ничего не платят. Почему люди должны мыкаться по судам? Разве судьям больше нечего делать?
– Видишь, соседка все-таки добилась своего, – рассуждаю я. – Может, и в самом деле поехать и подать заявление?
– Ты как хочешь, Марийка, а я никуда не поеду.
– Это почему же?
– Никогда я ни у кого ничего не просил, и сейчас не хочу ходить по кабинетам с протянутой рукой, как какой-то нищий.
– Это я хорошо знаю, – говорю я. – Помнишь, когда ты был директором школы, а у наших мальчиков не было лыж?
– Ты тогда попросила принести пару лыж из школы – в те времена полагалось иметь их на каждого ученика, а я отказал, – вздыхает Роман.
– Ты мог бы попросить завхоза списать лыжи и отдать их мальчикам, но ты заявил, что не станешь обкрадывать государство и учеников.
– Верно, – говорит Роман. – Зато моя совесть чиста.
– А однажды я попросила тебя поменять наши новые вафельные полотенца на махровые – те, что в школе получили для летнего лагеря, – напоминаю я.
– И я на тебя накинулся. Извини, но это было бы нечестно по отношению к ученикам.
– Ты не ругался, но так на меня посмотрел, будто я тебе заказала убийство, а не попросила поменять полотенца, – улыбаюсь я.
– Ну, извини, иначе я не мог! Не мог, и все! И сейчас меня грызут сомнения: стоит ли идти в суд с этим заявлением?
– Мы потеряли больше тысячи гривен собственных сбережений. У нас такая мизерная пенсия, что мы не можем даже внукам дать какую-нибудь мелочь на конфеты, – говорю я. – И, в конце концов, это же наши деньги, а не чужие. Разве мы когда-нибудь брали чужое?
– Никогда и ничего, – говорит Роман. – Мы прожили честную жизнь, и нам не стыдно смотреть людям в глаза. Разве это плохо?
– Я сейчас уже и не знаю, что лучше: смотреть людям прямо в глаза или дать детям лыжи? – говорю я, с горечью усмехаясь
Мы с Романом снова и снова возвращались к разговору об исковом заявлении. А тут как раз подоспела почтальон с пенсией и подлила масла в огонь.
– А вы как дети войны разве не обращались в суд? – спросила она. – Люди уже начали получать доплату. Кое-кто и по второму разу получил.
– В самом деле получают? – полюбопытствовал Роман.
– А зачем же их государству дарить, если вы заслужили?
– Так-то оно так, – говорит Роман. – Но мы с женой никак не решим, как нам действовать.
– Надо идти в суд, и все! – безапелляционно заявила почтальон.
Долго мы думали и гадали.
– Вот что хочешь делай, – говорит Роман, – но непривычно мне идти в суд, потому что ни разу в жизни ноги моей там не было. Стыдно – и все!
– Так давай съездим в эту приемную социалистов и послушаем, что там посоветуют.
– А почему бы и нет? Давай съездим, – согласился Роман
На следующий день собрались и поехали.
– У тебя глаза красные, – заметила я в автобусе. – Опять плохо спал?
– Я вообще не смог заснуть, – признался Роман. – Не знаю почему, но так разволновался, что глаз не сомкнул. Все детство перед глазами пронеслось; будто заново все пережил и перечувствовал.
– Я тоже долго не спала, – говорю. – А когда заснула, опять видела во сне самолеты со свастикой. Наверно, этот кошмар будет меня преследовать до самого конца.
Едва добрались до этой приемной. Офис находился где-то на окраине, так что пришлось основательно поплутать. Роману несколько раз становилось плохо, мы присаживались где попало, и он принимал лекарство. Я уже была готова плюнуть на все и вернуться домой, но Роман решил довести начатое до конца.
Встретили нас приветливо. И ждать долго не пришлось. Нас пригласили к юристу, который тут же заявил, что деньги, положенные по закону, необходимо получить, и ничего плохого в этом нет. Он говорил так уверенно, что мы согласились начать процедуру подачи иска. Юрист сделал ксерокопии наших документов и сказал, что все остальное, в том числе и заявление в суд, подготовит сам. Нам нужно принести только справку из пенсионного фонда.
– Вам останется только уплатить госпошлину за подачу иска, и купить для нашей приемной пачку бумаги и чистый компакт-диск.
На следующий день мы снова поехали в райцентр, взяли необходимые справки и отнесли их в приемную.
– Через три дня можете снова приехать, чтобы забрать готовые документы и передать их в суд, – сказал юрист.
Мы поблагодарили и вернулись домой. Роман больше не заговаривал о том, что ему стыдно идти в суд.
– Пусть! Пусть платят, – сказал он повеселевшим голосом.
А за ужином вдруг начал строить планы.
– Вот получим по две тысячи гривен, – бодро проговорил он. – Думаю, до следующего лета нам их все-таки выплатят. Посадим огород…
– Погоди, – перебила я, – ты же сам говорил, что мы больше не будем засевать огород целиком, потому что уже нет сил его обрабатывать. Разве нам двоим много нужно?
– В последний раз, дорогая, – говорит он. – Соберем летом всех вместе. Поделим деньги поровну на всех. Наберут свежих огурчиков, помидорчиков. Все-таки свое, без нитратов…
– А осенью еще и картошки мешков по десять, – добавляю я, потому что Романова идея меня уже захватила. – На всю зиму хватит. Хотя бы на картошку не будут тратиться.
– Вот и будет праздник для нас! Разве нет? – улыбается, доволен.
– Да, милый, да, – соглашаюсь я.
А ночью разыгралась непогода. Холодный осенний ветер словно взбесился, он бился о стены дома, раскачивал деревья, и они стучали ветвями в стекла, словно умоляя о спасении. В полночь обрушился ливень. Ветер безумствовал: он свистел в трубе и по-волчьи завывал за окнами.
Мы не спали. Роман всегда плохо чувствовал себя в такую погоду. Он тихонько поднялся и пошел за лекарством. Утром его суставы покраснели и распухли так, что он еле-еле передвигался по дому.
– Вот они, Марийка, последствия босоногого детства, – сказал Роман, растирая ноги мазью. – И вроде бы лапти мне в школе подарили, а не уберегли они меня, – горько пошутил он.
– А мы еще и раздумываем, подавать заявление или нет, – сказала я. – Не чужое просим, а свое.
– Так-то оно так, – вздыхает Роман. – А все равно как-то неловко.
– Я сама съезжу и отвезу бумаги, – сказала я.
– Нет, вместе поедем.
Я не позволила Роману идти по воду, наносила сама потихоньку. Воды надо было много, потому что я собралась стирать. Пока ходила туда-сюда, вся взмокла, а ветер не утихал. Вместо дождя пошел мокрый снег. Я постирала и, разгоряченная, повесила белье сушиться во дворе. Неизвестно, когда оно высохнет при такой погоде, но пусть хоть на ветру болтается и под дождем полощется.
Этого хватило, чтобы обострилась моя болезнь. К вечеру меня начал душить кашель, а ночью пришлось вызвать врача, чтобы спасать меня от тяжелейшего приступа астмы.
– Послезавтра надо ехать в суд, так что поеду я один, – сказал Роман.
– Тебе нельзя: суставы распухли, и за сердце все время хватаешься.
– Я так решил, – отрезал Роман.
– Хотя бы палку возьми – легче будет, – посоветовала я.
– Стыжусь я ее, – с усмешкой признался он. – Не такой уж я и старый. Мне же совсем недавно семьдесят исполнилось!
В город Роман отправился один. С утра я собиралась ехать с ним, но новый приступ астмы внес свои коррективы.
– Отлеживайся дома, – сказал Роман. – Я и сам управлюсь, а ты лучше потихоньку-полегоньку борщ свари. Вернусь домой – а тут так вкусно пахнет!
– С фасолью, как ты любишь?
– С фасолью и курятиной, – сказал он, улыбнулся ободряюще и ушел.
Я варила борщ, а сердце мое все время было не на месте. Предчувствие близкой беды охватило мою душу, мешало думать и действовать. А тут еще к кухонному окну прилетела какая-то серенькая пташка, с любопытством заглянула внутрь, постучала клювиком в стекло и исчезла так же быстро, как появилась. Я даже засомневалась: на самом ли деле она прилетала, или это плод моего воображения. Но я твердо помнила, как моя мать однажды сказала: если птица постучит в окно, жди беды.
– Ну где же ты, Роман?! – кричала моя душа и томилось сердце.
Наконец хлопнула дверь. Я бросилась навстречу:
– Слава Богу, ты приехал!
Смотрю на него, и не узнаю. Лицо серое, губы синюшные, пальцы рук мелко дрожат. Проводила его к дивану, помогла раздеться, накапала корвалола в стакан с водой и дала выпить.
Читать бесплатно другие книги:
