Не упыри Талан Светлана

… февраля 1960 г

– Как бы ты хотел назвать дочурку? – спрашиваю у Романа, который приехал, когда я уже выписалась из роддома.

– Сначала я хочу услышать, какое имя выбрала ты, – говорит Роман, неумело держа на руках маленькую.

– Я пока промолчу, а ты все-таки скажи.

– Мне нравится имя Даринка.

– ?!

– Я что-то не то сказал?

– Этого не может быть! Ты хитришь! Наверно, я уже говорила тебе, что Даринка – хорошее имя?

– Как ты могла это говорить, если мы не знали, кто родится: девочка или мальчик? А как хотела ее назвать ты?

– Ты не поверишь: Даринка. Мы думаем об одном и том же, или это случайное совпадение?

– Мы любим друг друга, – говорит Роман, укладывая дочь в кроватку. – А любить – это и значит вместе смотреть в одну сторону, и думать вместе.

Он обнимает мои плечи, заглядывает в глаза.

– Спасибо тебе за доченьку, – ласково говорит он, целуя мои веки. – Ты и она – лучшие женщины на свете. И не надо сейчас тревожиться попусту. Я что-нибудь придумаю, чтобы мы были вместе. Договорились?

– Да, – киваю я в знак согласия и кладу голову ему на грудь.

Мне становится так спокойно, уютно, надежно и тепло…

… апреля 1960 г

Как страшно, когда болеет ребенок! Лучше бы я сама заболела, чем смотреть, как горит в жару Даринка! Она простыла где-то в пути, когда я возвращалась на работу в школу. Едва мы с ней приехали в село, как у малышки резко подскочила температура. Я сразу вызвала врача, но он добрался до нас только через два часа.

– Двусторонняя пневмония, – констатировал врач.

Поспешно собираю вещи, и нас везут в районную больницу. И снова Романа нет рядом. От мысли, что я опять одна и некому даже поплакаться, я впадаю в отчаяние. Врачи делают малышке уколы, ставят капельницы, но после каждой дозы лекарств у нее начинаются судороги. Даринка закатывает глаза, начинает задыхаться. Доктора ничего не могут поделать, а я от бессилия едва не теряю рассудок. Оставляю ребенка на соседку по палате Олесю и бегу на почту, чтобы отправить телеграмму Роману. Пишу ему: «Приезжай, Даринка тяжело заболела», и снова бегом в больницу. По пути в моей голове роятся, гудят, как пчелы в улье, печальные мысли.

– Как ты, солнышко мое? – сразу бросаюсь к моей девочке, а она лежит бледная и горячая.

– Марийка, – говорит мне Олеся, соседка по палате. – Вот послушай меня. Я уже третьего ребенка родила, а ты еще молодая, неопытная.

– Что? Что мне делать?! – в отчаянии я заламываю руки.

– Тебе надо взять распашоночку, в которую Даринка была одета, и пойти к знахарке.

– Мы же не в средневековье живем! Неужели ты веришь, что знахарка может вылечить воспаление легких?!

– Воспаление не воспаление, а снять судороги сможет только она. Врачи тут ничем не помогут, поверь моему опыту.

Я в таком состоянии, что готова сделать все, что угодно, лишь бы пошло на пользу ребенку.

– Но я же не могу бросить Даринку и идти искать эту женщину.

– Ко мне скоро придет свекровь, она знает, где живет опытная шептуха. Если хочешь, можно передать распашоночку с нею, – предлагает Олеся.

– А она согласится сходить к знахарке? – спрашиваю я с надеждой.

– Думаю, да, – отвечает Олеся. – Она – добрый человек.

Заворачиваю распашонку в газету, кладу туда немного денег и передаю пожилой женщине, свекрови Олеси.

– Неужели поможет? – спрашиваю ее.

– Только Максимовна и выручит, – отвечает та. – Я пятерых родила, и каждому она помогала. Эта болезнь зовется «детская», и врачи не знают, как с ней справляться. Помолись Богу, детка, – напоследок советует она. – Он ко всем милостив.

Я согласна на все! Готова молиться и день, и ночь, лишь бы Даринку удалось спасти, ведь прогнозы врачей становятся все более угрожающими. А как молиться, если нет образов?

– Олеся, у тебя случайно нет иконки? – спрашиваю соседку.

– Как же без нее? Есть маленькая. Я ее всегда с собой ношу. Возьми, – говорит Олеся и достает из кошелька, из потайного кармашка, крохотное изображение Иисуса, предусмотрительно обернутое в листок чистой бумаги.

– Спасибо, – шепчу я. – А где же мне помолиться?

– Я оставлю тебя в палате, а сама стану за дверью, посторожу. Не надо, чтобы врачи видели.

– А как мне молиться?

– Как сердце подскажет. Главное, чтобы искренне, – советует мне эта добрая женщина, которую я знаю всего два дня.

Я благодарю ее за доброту, ставлю икону на кровать и падаю перед ней на колени. Молюсь долго, от всей души, обливаясь слезами. Прошу у Бога прощения за все свои прегрешения, прошу простить мне ту давнюю ложь по отношению к Вале и Петрусю. И верю, что Бог меня услышит, простит и смилуется…

… мая 1960 г

Знахарка действительно помогла: после того, как я надела на ребенка побывавшую в ее руках рубашечку, судороги прошли и больше не повторялись. Даринка начала постепенно выздоравливать. А когда приехал Роман, он меня едва узнал.

– Что с тобой, Марийка? – поразился он. – На тебе же лица нет! Один скелет остался. Тебя что, не кормили здесь?

– Конечно, нет. Ела только манную кашку – ту, что здесь дают детям. А я же кормлю грудью. Соседка по палате кое-чем угощала, но мне неудобно было брать у нее еду. Да и в рот ничего не лезло.

– Придется мне тебя откармливать. Как Даринка?

– Если и дальше так пойдет, то через неделю нас выпишут. Дома расскажу, что нам здесь довелось пережить, – говорю я и пытаюсь улыбнуться, чтобы его подбодрить.

Я отдаю Роману ключи от моей хатки и объясняю, как ее найти. Роман уходит, чтобы приготовить для меня какую-нибудь еду, а у меня на душе сразу становится спокойнее. Так всегда. Когда он рядом, мне ничего не страшно. Кажется, что любые беды обойдут нас стороной…

… мая 1960 г

К Михаилу Герасимовичу мы пошли с Романом вдвоем.

– Михаил Герасимович, – начала я. – Дайте мне, пожалуйста, открепление.

– А с какой это стати?

– Вы же знаете, что у нас тяжело переболел ребенок. Я здесь одна, детского сада в селе нет, муж работает за сотни километров отсюда. Разве это похоже на семейную жизнь?

Он внимательно смотрит то на меня, то на Романа, хмурит брови и молчит.

– Понимаете, – вступает в разговор Роман, – работы для меня здесь нет, а ей слишком тяжело одной с маленьким ребенком.

– Другие женщины как-то выкручиваются, находят выход, – отвечает директор.

– У них мужья рядом, матери или свекрови, а я… Я совсем одна, – говорю я, глядя прямо в глаза директора школы.

– Не могу я дать открепления, – говорит он, избегая моего взгляда. – Не могу – и все! Нужно отработать три года, а у меня к тому же катастрофически не хватает специалистов.

Я в отчаянии! Поначалу все мысли путаются у меня в голове, но наконец появляется одна, спасительная.

– Михаил Герасимович! – чуть не плача, я делаю шаг к нему и падаю на колени. – Милый, хороший Михаил Герасимович! Отпустите меня на все четыре стороны! Подайте заявку, и вам пришлют другого специалиста. А я… Я не могу жить без Романа. Понимаете?! Я люблю его так, как никто никогда не любил! Он – единственный свет в моем окне! Он – мое счастье, моя жизнь! Умоляю вас!..

Вот уж чего наш директор от меня не ожидал. Да я и сама удивилась собственной храбрости. Взяв меня за руки, Михаил Герасимович помог мне подняться.

– Много всякого я видел на своем веку, – улыбаясь, проговорил он. – Но чтобы на коленях говорили о любви к мужу… Ей-богу, вижу впервые.

– Так не разлучайте же нас, пожалуйста!

– Ты и правда так его любишь?

– Как солнце, как ветер, как саму жизнь! – горячо произношу я, задыхаясь от волнения.

– А он? – директор кивает в сторону Романа. – Тоже без тебя не может?

– Мы поженились, чтобы всю жизнь быть вместе, – растерянно произносит Роман.

– Тогда придется дать тебе открепление, – вздохнув, говорит директор. – А если муж будет тебя обижать – бросай его и возвращайся к нам. Мы тут тебя в обиду не дадим. И детский садик через два года должны построить. Будет место и тебе, и ребенку. Поняла?

– Да! Да! – говорю я и изо всех сил жму его руку. – Я так вам благодарна!..

– Эх, молодость, – вздыхает Михаил Герасимович, улыбаясь в усы, а я готова расцеловать этого сурового с виду усача и вдобавок вот-вот разревусь от счастья.

… июня 1960 г

Мы с Романом собрали вещи, наняли грузовик и сразу же уехали в село к моим родителям. Так мы решили, потому что в квартире, которую снимал Роман, кроме него, жили еще двое мужчин.

– Пока поживешь у своих, – сказал Роман, – а я попробую найти для нас угол в городе.

– И работу для меня, – добавила я. – Хотя снять угол, имея маленького ребенка, почти невозможно.

Жизнь внесла свои поправки в наши планы. На следующий день после переезда снова заболела Даринка. И опять воспалением легких. Должно быть, ее не долечили как следует, и она оказалась слишком слабенькой для переезда. Нас с малышкой положили в больницу, но теперь мне было намного легче, чем раньше. Рядом были Роман и мои родители.

… июля 1960 г

Даринку наконец-то выписали, Роман взял отпуск, и пока мы живем в селе. Здесь все до того знакомо, что сердце щемит. Иду к речке, нащупывая босыми ступнями тропку в густом ковре клевера. Вокруг привычные звуки: гогочут гуси, над водой носятся быстрокрылые ласточки, тихонько шелестит, перебирая косы верб, шаловливый ветерок. Вхожу в воду, и маленькие ласковые волны щекочут мои ноги.

– Как поживаете? – спрашиваю у сестричек-верб, склонившихся к воде под лучами горячего солнца. Они отвечают тихим шелестом: «На родине всем хорошо».

Да, мои дорогие, да! Здесь я, как и вы, всегда счастлива.

Я не умею скрывать свои чувства и радуюсь, как дитя новой игрушке. Плещу в лицо прохладной водой. Хорошо, аж дух захватывает! Но уже пора возвращаться домой, потому что там вся моя семья, там меня любят. Напоследок поочередно прислоняюсь щекой к шершавой, потрескавшейся коре на стволах вербочек.

– Мои дорогие сестрички, – шепчу я, поглаживая деревья, – я еще приду к вам, обязательно приду. Вы только дождитесь…

А как чудесно, когда тебя окружают любящие люди! Какое это счастье – не чувствовать себя одинокой и покинутой!

Приехал в отпуск Петрусь со своей молодой женой. Мы с Романом пригласили их к нам, сварили в казане на костре кулеш и накрыли стол во дворе под грушей.

– Вот так ужин! – восклицает Петрусь, принюхиваясь и потирая руки. – Запах стоит – на полсела!

Жена Петруся – красивая стройная блондинка. Она ждет ребенка, и даже самое широкое платье уже не может скрыть ее округлившийся животик.

Я рассказала Петрусю о своих мытарствах и пожаловалась, что нигде нет такой работы, чтобы мы с Романом были вместе.

– Мой отец, – вмешалась в наш разговор Ганна, жена Петруся, – председатель колхоза в селе по соседству с тем, куда тебя направили по распределению. Недавно я с ним говорила по телефону, и он жаловался, что у них там остро не хватает учителей.

– Я понимаю, – сказала я. – Но нам нужна работа для двоих.

– Роман мог бы преподавать черчение и рисование.

– А кто ж меня возьмет без диплома? – заинтересовавшись, спросил Роман.

– Поступишь в педагогический на заочный, – вставил Петрусь.

– А там есть детский садик?

– И детский сад, и ясельная группа! А недавно движок установили, и теперь до двенадцати ночи есть свет. И это только начало, – с жаром проговорила Ганна.

– А жилье? – спросила я.

– Жилье тоже найдется.

– Хорошее предложение, – подытожила я и переглянулась с Романом. – Как ты считаешь?

– Так же, как и ты.

Мы договорились, что Ганна завтра же переговорит с отцом и попросит его потолковать с директором сельской школы. Если все получится, в августе поедем на работу – в ту же Черниговскую область.

– Ну как, уже не боишься ехать туда, где ни разу не была? – спросил меня вечером Роман.

– С тобой – хоть на край света, – ответила я.

… августа 1960 г

И снова переезд. Погрузили в машину вещи и вот-вот тронемся. Родители добавили к нашим пожиткам несколько мешков картошки, свеклу, морковь, лук.

– Марийка, не обижайся, что не можем помочь вам деньгами! – огорченно проговорила мать, когда я подошла к ней проститься.

– Что ты, мамочка, что ты, родненькая?! Теперь я с Романом, и мне больше ничего не нужно, – сказала я, обнимая ее стройный, как у девочки, стан. – Все, что понадобится, мы сами купим, когда заработаем.

– Я буду молиться за вас.

– Молись, но не плачь. Дорогу нельзя поливать слезами, помнишь?..

К месту назначения мы прибыли под вечер. Нас ожидали председатель колхоза и директор школы. Под жилье нам отвели старенькую хату, покрытую потемневшей от дождей и времени соломой. Зато в ней целых две комнатки, а значит, одну из них можно превратить в спальню, а во второй оборудовать кухню и рабочий кабинет. Меня не испугало ни то, что туалет находился далеко от хаты, ни отсутствие ограды, ни сырые стены. Душа радовалась и пела – наконец-то мы сможем начать настоящую семейную жизнь под одной крышей.

…сентября 1960 г

Усталость одолела Романа, и он крепко заснул, не дождавшись меня. Наша Даринка тихонько сопит в кроватке, которую смастерил для нее мой отец. А ко мне сон никак не идет. Я закончила проверять тетради учеников и думаю о нашей жизни. Сейчас я так счастлива, что даже страшно. И нет ничего плохого в том, что целых полдня я не вижу Даринку: ведь она не плачет, когда остается в яслях без меня. И не беда, что у нас только одна чугунная сковорода и одна-единственная кастрюля, потому что у нас еще все впереди. Но вот что меня тревожит. Я не хочу, чтобы наши отношения с Романом со временем превратились в тот отвратительный, липкий клубок, который называется будничностью. Чтобы взаимные упреки, ссоры, ревность и обиды не запачкали наши души. Как хочется, чтобы все это миновало нас, не терзало нервы, не надрывало сердце. Я знаю, что мир в семье во многом зависит от женщины. И я буду всеми силами стремиться к тому, чтобы сохранить уют и покой под нашим кровом, в этой хатке, согретой твоими, Роман, теплом и любовью.

Как же мне справиться с этой непростой задачей, которую ставит передо мной сама жизнь? Пока не знаю. Но сейчас будущее представляется мне таким прекрасным и заманчивым. Ведь нет ничего более естественного, чем делить свою жизнь с тем, кого ты любишь.

… октября 1960 г

В нашем учительском коллективе пятеро мужчин. Все они молодые и, как считает наша женская половина, очень привлекательные. Некоторые из молодых учительниц уже, как говорится, положили на них глаз.

Это сразу заметно, потому что женщины начали интенсивнее пользоваться косметикой, юбки их стали короче, а каблуки – выше. Я пытаюсь повнимательнее присмотреться к мужчинам, но все они кажутся мне далеко не такими интересными, как мой Роман. В каждом из них я невольно нахожу тот или иной серьезный изъян. А недостатки Романа кажутся мне настолько незначительными, что не стоят и выеденного яйца. Иногда мне кажется, что я его идеализирую. Или просто не хочу замечать его недостатки.

Но как же его не любить? Его ошеломляющая энергия притягивает людей, как магнит. А еще у него есть необычная способность очаровывать, влюблять в себя окружающих – да так, что на него смотрят с нескрываемым восторгом.

Я тоже очарована им, влюблена до беспамятства. Хочется описать это чувство, но и за тысячи лет люди так и не нашли подходящих слов, чтобы передать состояние влюбленной женщины. Я точно знаю, что моя любовь похожа на бескрайний океан, на безграничную Вселенную. Она всепоглощающая, вечная. И это чувство лишает меня права замечать в характере любимого мелкие, не заслуживающие внимания недостатки. Смотрю на него глазами самозабвенно влюбленной женщины и вижу только то, что хочу видеть: красоту моего возлюбленного, его улыбку, его движения. Я хочу быть сильной, а становлюсь слабой в его могучих руках. Хочу следить за каждым его жестом, за тем, как он работает, с какой нежностью смотрит на Даринку. Хочу постоянно чувствовать его тепло, которое так успокаивает. И хочу сгорать от страсти в его руках, забывая обо всем на свете…

… декабря 1960 г

Его поцелуй – воплощение нежности. Его губы такие желанные, такие сладкие, что мое тело от них становится, словно тающий воск. Руки Романа такие умелые и чуткие, что напоминают руки мастера, настраивающего музыкальный инструмент, или виртуозного пианиста. Как только они касаются моего тела, начинают звучать струны желания. Обычный поцелуй из нежного превращается в страстный, все мое тело вспыхивает, как спичка. Оно раскрывается ему навстречу, как бутон цветка весной. И я теряю голову, потому что уже не понимаю, распускается ли это цветок, расцветает пылкая любовь или начинается извержение вулкана. Наши разгоряченные тела сплетаются воедино, и мы перестаем ими владеть – они в плену любви. Сердце безумствует в груди, меня окутывают объятия возлюбленного, и мир перестает для нас существовать. Остаемся только мы – он и я. Мы – и наша безграничная любовь. Наступает время – и наши тела покидают землю и взлетают ввысь, к мириадам мерцающих звезд. Я парю в этой высоте, пока приглушенный вскрик не срывается с моих губ, и звезды веером рассыпаются вокруг.

– Тебе хорошо? – шепчут его запекшиеся от жажды уста.

Любимый мой, единственный на свете! Если бы ты знал, как мне сейчас хорошо, то ни о чем бы не спрашивал. Мое тело устало, оно в полном изнеможении, но эта усталость так приятна!

«Жива ли я еще? – думаю я про себя. – И за что мне такое счастье?»

– Я люблю тебя, – шепчу я вместо ответа.

Будет ли так всегда? Не растеряем ли мы свои чувства в буднях? Я сделаю все, чтобы этого не случилось. А сейчас я просто шепчу те ласковые слова, которые сами собой приходят в голову. Он отвечает мне тем же, и я, уже засыпая, все еще слышу его голос, а то, что он говорит, ласкает мой слух…

… марта 1961 г

К Международному женскому дню мы с моими учениками подготовили концерт для жителей села. Сначала – торжественная часть, во время которой председатель колхоза, парторг и директор школы чествовали передовых колхозниц. А затем – небольшой концерт и пьеска, которую отрепетировали и сыграли дети. Зрители, как мне показалось, остались довольны.

– А почему бы нам не организовать драматический кружок? – спросила я Романа, когда мы вернулись домой. – Мне кажется, наши односельчане совсем не прочь посмотреть спектакль, в котором участвовали бы не дети, а взрослые.

– А кто же будет играть? – поинтересовался Роман.

– Я, ты, другие учителя.

– Ты думаешь, они захотят?

– Еще бы! Сидят по вечерам в своих норах, как мыши, а жизнь идет мимо, и без остановки. Надо жить интереснее, наполнять каждый день чем-нибудь новым, – горячо начала я. – Надо нести людям радость, дарить что-то приятное, красивое.

– Где же мы возьмем декорации и костюмы?

– Декорации можно изготовить в школьной мастерской во время уроков труда. А костюмы сошьем сами.

– Возьмете гримером? – пошутил Роман.

Шутки шутками, но на следующий день я собрала коллег в учительской во время большой перемены и высказала свое предложение. Идея понравилась – это было видно по тому, как оживились коллеги, в глазах у многих появился азартный блеск.

– Я смогу кое-чем помочь, – вмешался в общий разговор наш завхоз. – Есть списанные шторы, из них можно сшить какой-нибудь костюм. Имеются и обрезки фанеры для декораций, и немного краски.

– А у меня есть швейная машинка, – сказала пионервожатая Люда. – С удовольствием что-нибудь сошью, если, конечно, дадите мне какую-нибудь маленькую роль.

– В колхозном клубе тоже надо моль погонять – там можно найти какие-нибудь старые костюмы, – сказал директор школы и добавил: – Хорошо, что у меня такой молодой коллектив! С вами и я помолодею!

– Еще и как! Роль и для вас найдется, – сказала я.

– Дряхлых стариков играть? – рассмеялся директор.

В этот же день все рылись в библиотеке, подыскивая подходящую пьесу.

… ноября 1961 г

К Октябрьским праздникам мы подготовили инсценировку по произведениям Шевченко – «Мать-наймичка». Готовились долго и очень тщательно. На репетиции в клуб приходилось брать детей, которых не с кем было оставить дома. Сами сшили костюмы, расписали декорации.

Премьера должна была состояться после торжественной части. Я не на шутку разволновалась, увидев, что зал полон до отказа. Уже и мест не хватает, а люди все подходят и подходят. Заведующий клубом начал собирать повсюду свободные стулья, но и тех не хватило. Тогда директор школы позвал мальчишек-подростков и вместе с ними принялся таскать стулья из школы.

– Откуда столько людей? – в испуге спрашиваю Романа.

– Пришли из соседнего села, – отвечает он. – А ты почему вся дрожишь? Замерзла?

– От волнения.

– А вот это уже совсем лишнее, – говорит он и украдкой целует меня за ушком. – Теперь не так страшно?

– Очень волнуюсь! – признаюсь я.

– Если каждый раз будешь так трястись, придется тебе играть только в эпизодах.

– Не буду, не буду! Я уже успокоилась. А теперь быстро пообещай мне, что у тебя я всегда буду только на главных ролях!

– Солнышко, я же пошутил, – улыбается он, и я купаюсь в этой улыбке, согреваюсь ее теплом. Уже через несколько минут волнение проходит и дает мне возможность вжиться в роль.

Я и не предполагала, что пьеса будет иметь такой успех. За весь спектакль из зала не донеслось ни единого звука. Иногда со сцены казалось, что там, внизу, совсем пусто. Если бы вдруг пролетела муха, то было бы слышно ее жужжание. Люди затаили дыхание, чтобы не пропустить ни слова. И только после сцены, в которой мать признается Марку, кто она на самом деле, начали всхлипывать женщины и шмыгать носами мужчины. Кое-кто и в самом деле заплакал, и только тогда я поняла, что спектакль удался, и зрители увидели на сцене не самодеятельных актеров, а шевченковских героев.

Под конец зал взорвался аплодисментами. Люди потянулись к сцене. Нам, понятно, не дарили цветов, как это принято в настоящих театрах, но их «спасибо» было нам дороже, чем самые роскошные букеты. Все расспрашивали, будут ли еще постановки, и нам пришлось пообещать подготовить следующую премьеру к новогодним праздникам. Но, оказывается, никто не хотел ждать так долго. А тем временем жители соседнего села настойчиво звали нас к себе, и мы дали слово обязательно приехать к ним.

И, конечно же, больше всего восхищенных слов выпало на долю Романа. Он, несомненно, играл лучше всех. Я даже не догадывалась, какая у него великолепная дикция – каждое слово, сказанное им со сцены, звучало так проникновенно, что никого не оставляло равнодушным.

Пока мы переодевались и смывали грим, техничка и председатель колхоза накрыли для нас стол.

– Прошу, товарищи артисты! – председатель сделал широкий жест.

Мне было слегка неловко, но на столе уже стояли тарелки с ароматной жареной картошкой, от запаха которой просто слюнки текли. Только сейчас я вспомнила, что с самого утра ничего не ела. Я покормила Даринку и направилась к столу, где, кроме картошки и огурчиков, появились бутылки с водкой и вином. Все были веселые, возбужденные. И я подумала о том, что моя идея сыграть пьесу оказалась вполне удачной.

… марта 1962 г

К Новому году мы подготовили пьесу «У неділю рано зілля копала» по повести Ольги Кобылянской. А в феврале поехали с ней в соседнее село. Спектакль имел большой успех, а по окончании какая-то женщина преподнесла нам зажаренного в печи гуся. Я смутилась, а она протянула гуся Роману со словами:

– Огромное вам спасибо и от меня, и от всех моих односельчан.

– Я не могу принять такой подарок, – в замешательстве ответил Роман.

– Да ведь это от чистого сердца, – сказала женщина. – Разве я не знаю, как трудно молодым семьям? А у меня этих гусей целый табун. Не обижайте меня, простую селянку, прошу вас!

Пришлось Роману принять царский подарок. Само собой, гуся этого мы не довезли домой, а тут же уплели без остатка всей актерской компанией.

А к Восьмому марта у нас уже была отрепетирована пьеса Коломийца «Фараоны». Жизнь начала набирать обороты. Теперь после занятий мы спешили домой, управлялись с хозяйством, готовились к завтрашним занятиям, а вечером бежали на репетиции. Слухи о нашей самодеятельности быстро разлетелись по округе. Нас начали приглашать со спектаклями и в другие села. Мы не отказывались, но времени на все катастрофически не хватало.

Даринка уже привыкла к чужим и тянулась ко всем, кто бы ни брал ее на руки. Однажды Роман даже заметил, что наши дети – те же цыганские: мы кочуем, и они с нами. Я с ним согласилась – да и не было в этих словах ничего обидного.

… июня 1962 г

К нам начали относиться уважительно. Во многом благодаря Роману. Теперь все встречные мужчины обмениваются с ним рукопожатиями, а женщины и старики уважительно здороваются. И сразу же речь заходит о пьесах. У всех один вопрос: «Когда следующий спектакль? А какой?» Об этом мы никому не рассказывали до последней минуты, держали интригу. Перед отпуском мы сыграли «Назара Стодолю» Шевченко. И тут же начали строить планы на будущее, перерывая библиотечные полки и подыскивая подходящие пьесы.

… августа 1962 г

Во время отпуска мы побывали у моих родителей и у матери Романа. Когда Роман уехал на сессию, я с Даринкой осталась в родном селе. Вскоре приехали Валя и Василий. У подруги только что родилась дочурка Галинка, так что нам было о чем поговорить. Но как только я увидела Валю – сразу же вспомнила о своей лжи. Как же мне хотелось обнять ее и во всем признаться, но опять у меня ничего не вышло! Подруга выглядела такой счастливой, что у меня просто язык не поворачивался.

Я боялась потерять ее, потому что не знала, как Валя отреагирует на мое признание. Потому и решила отложить этот разговор до более подходящего времени.

В конце августа мы вернулись к себе на Черниговщину и первым делом заглянули в школу. Директор сразу же позвал Романа к себе в кабинет – побеседовать, а я заволновалась и стала теряться в догадках. Время тянулось так медленно, что следующие полчаса показались мне вечностью. Только когда Роман появился из кабинета и я увидела его улыбку, от сердца немного отлегло.

Вышли мы из школы. Я спрашиваю:

– Что случилось?

– Все хорошо, – отвечает Роман с улыбкой.

– Тебе нравится меня мучить?

– Директор уходит на пенсию.

– Он тебя позвал, чтобы сообщить об этом?

– Нет. Он предложил мне занять его место.

– ?!

– Да, да! И не смотри на меня, как на сумасшедшего.

– А ты что?

– Мое мнение уже не имело значения, потому что он уже обо всем договорился с заведующей районо. Ничего не оставалось, как согласиться.

– У тебя же нет высшего образования!

– Я напомнил об этом, но директор заявил, что никому не отдаст свою должность, кроме меня. К тому же я учусь заочно, будет и у меня диплом.

– Вот так новость! А ты сумеешь? Справишься?

– Когда ты рядом, я не только справлюсь. Я готов хоть весь мир перевернуть.

– Нет, это я готова весь мир перевернуть, потому что люблю тебя больше жизни, – сказала я, едва сдерживая счастливую улыбку.

… ноября 1962 г

– Хочу что-нибудь продекламировать на концерте, посвященном Октябрьским праздникам, – сказал мне Роман.

– Тебе мало спектаклей? – спросила я, хотя могла бы и не спрашивать, потому что если Роман что-нибудь задумал – сделает обязательно, хочу я этого или нет.

– Надо подобрать что-нибудь патриотическое и в то же время такое, чтобы брало за душу.

– Полистай книги, может, что-нибудь и найдется, – посоветовала я.

Роман так и не сказал, что собирается декламировать.

– Хочу, чтобы ты послушала мое выступление как обычный зритель. Потом скажешь, получилось или нет. Хорошо?

…Никогда не забуду тот вечер, когда он вышел на сцену. На нем был черный, почти новый костюм, который мы купили по случаю его новой должности. Белая рубашка и темный галстук очень ему шли.

– Андрей Головко. «Пилипко», – объявил он.

В зале стало тихо. Роман выдержал паузу и начал читать.

– «У него глаза, как васильки во ржи. А над ними из-под рваного картуза волосы светлыми ржаными колосками. Это – Пилипко. А еще – сорочечка, штанишки на нем холщовые, латанные-перелатанные. Потому что – бедняки…»

Вокруг все замерло. Зрители ловили каждое слово. Я так затаила дыхание, что слышала биение собственного сердца. Его бархатистый голос звучал чисто и уверенно. Он словно растекался по всему залу, и чем дальше Роман читал, тем больше нежности слышалось в его голосе. И уже с первых слов каждый, кто слушал его, полюбил простого и бедного мальчика.