Zевс Савельев Игорь
Леха окончательно запутался и, видимо, донес новость не так громоподобно, как хотел.
Кирилл разглядывал его с изумлением.
Дело даже не в том, что все-таки – «выступать в ресторанах». Скорее Кирилла изумило то, что…
– Литовченко?! – переспросил он.
– Ну ты же знаешь, что он уехал из Казани? Сначала в Москву, потом…
Да все это Кирилл, конечно, знал. Скатавшись с ними в Челябинск еще от институтского профкома, молодой карьерист Литовченко как-то уже, присосавшись, не отпадал: и в мэрии, «курируя молодежь», всячески навязывался с опекой, и позже приходил, чуть ли даже не на квартирники, а если было телевидение, гордо называл себя фанатом перед камерой, и весь лоснился от гордости, от своей демократичности… Его карьера в Казани делала безумные зигзаги: он то оказывался приближенным к президенту республики настолько, насколько только мог приблизиться русский, и даже курировал идеологию; то начинал копать под президента, выступая в роли едва ли не киллера от Москвы; то шумно – под прессу – ссорился уже со всеми, ища все более высоких покровителей… Все это время он шумно же оказывал знаки внимания «любимой команде» КВН, в которой его, впрочем, со смехом называли «политической проституткой» – грассируя, как Ленин. В своем кругу, конечно. Не со сцены. Закончилось все и вовсе туманно, да и Кирилл, отпав от местной жизни, перестал следить; но видел, правда, статью, из которой следовало, что и официальная казанская печать перешла на грубые клички. Правда, не «политическая проститутка», а «беглый олигарх». Уж «олигархом»-то когда Литовченко успел стать, и вовсе неясно…
Но сейчас его поразило не это.
– Он тебе сам написал? Или ты ему? Как это получилось?..
Все дело в том, что Литовченко позвонил и самому Кириллу – на днях. И то был очень странный разговор.
Ну, во-первых, они давно не общались. Максимум – обменивались поздравлениями «ВКонтакте». Во-вторых, Кирилл не ожидал, что Литовченко знает его московский номер. Все это он увязал – единственное объяснение – как раз-таки с активностью Лехи, с какой тот развел все это «возрождение команды». Поэтому, с трудом выяснив, кто это звонит (связь была плохой, из-за границы, да и звонок шел, кажется, через Интернет), Кирилл приготовился услышать что-то по делу, но с еще большим изумлением понял, что Литовченко звонит ему якобы просто так – якобы поболтать. Чего между ними никогда не водилось. Кирилл совсем уж растерялся было, но мучительных пауз переживать не пришлось: Литовченко знал, о чем хочет болтать. И быстро вышел на эту тему.
– …А ты видел, кстати, этот ролик с американского канала Fox News – его у вас там по всем выпускам новостей гоняют? Там, где ведущий якобы затыкает осетинскую девочку?
– Конечно.
И Литовченко торопливо, напряженно принялся рассказывать, как он смотрел тут, у себя (Кирилл нечетко знал – откуда ему звонят), оригинал, и все на самом деле не так, никто никого не затыкал, это потом «у вас там» перемонтировали, кашель ведущего записали, и так далее, и тому подобное.
Удивление Кирилла – он лихорадочно начал соображать – быстро сменилось на необъяснимую панику.
Зачем он это говорит?
Зачем он позвонил?
Если он звонит через комп, то может ли записывать разговор?
Может ли этот разговор вообще записываться?!
Кирилл кое-как, торопливо, под каким-то предлогом попрощался…
Все в те дни дышало «принуждением к миру», и разговоры все равно возвращались к нему. И видя очередные кадры ночных новостей, где расчехленные танки светились на железнодорожных платформах – свежей краской, жгучим абхазским солнцем, – Кирилл, почти задремав (они, бывало, и засыпали так – при пиве, у экрана), видел уже другое: жирную южную ночь, полустанки с нечитаемой пометкой «Сев-Кав ЖД», вагоны, вагоны… Каждый август они с Яной ездили на море, каждый август они возвращались с моря – окрепшие, загорелые, уж покрепче – цветом – чая, который можно было купить у проводницы в плацкарте… И пусть их друзья, адепты Турции и Греции, адепты жлобовских чартеров, высокомерно кляли сочинские да крымские плацкарты. Кириллу и Яне и в них было хорошо. Обычно им попадались веселые соседи, но вообще и это не имело значения, потому что они брали места верхнее и нижнее, пускали один комплект на занавесь и ехали внизу вдвоем, закрыто от всех. Они были свободны делать все, что захотят, – и, кстати, делали, – но иногда, на солнечных станциях, покидали укрытие, бежали за фруктами, за пивом и копченой рыбой… Эти сутки с лишним в духоте, для всех прочих мучительные, даже и они были для Кирилла и Яны продолжением отпуска. Временем, когда они только вдвоем, и круглые сутки вдвоем, не выпуская рук…
Тогда, год назад, их поезд сильно задержали, еще в морских краях, говорили, что пропускают военную технику. Может, в Абхазию. Может, врали. Они не видели составы, но поезд стоял долго, поэтому им разрешили выбраться – и сквозь тонкие подошвы здорово чувствовался щебень, когда прыгали с высокой подножки. Не вспомнишь даже, зачем они выходили… Да и какая разница – вокруг них трещал, гудел и верещал южный лес, тянулись рельсы – золотые, прожаренные мощными лампами; стояла совершенно пьяная ночь, и они были будто пьяные, держались за руки. Молчали. Они сейчас так остро это чувствовали, оба, как будто не было двух недель на черноморской гальке…
– Что это там?
– Где?
– Ну вон, под камнем?
Не успела Яна вглядеться, Кирилл коршуном нырнул вниз и вытащил из-под щебня (как бы из-под щебня) что-то блестящее. Кулончик. Золотой кулончик. В виде божьей коровки. Который очень понравился Яне в Адлере, но это был уже предпоследний день, «денег в обрез» – рассуждала Яна… Очень грустно рассуждала…
– Ты его купил?! – она задохнулась.
– Ну вот, нашел же, при тебе…
– Где ты взял деньги?
– Достал, – Кирилл довольно улыбнулся.
И тут случилось неожиданное.
Яна стала тихо плакать.
Потом начала обниматься, утирая слезы, сама же смущенно улыбаясь своим слезам.
Казалось бы – ерунда, ну что такого особенного?.. – но на нее произвел такое оглушительное впечатление этот поступок Кирилла… Она потом долго вспоминала этот волшебный сюрприз.
– Ну что поделать, я романтичная дура, – улыбалась она в ту ночь.
В сторонке ждал электровоз – с притушенными огнями, громадный, как дом, а «фасад» его напоминал сильно упрощенное лицо, – так вот, как инъекции под глазом – поставлены были розетки под фарой, с разноцветными крышками – красные, синие… Розетки, как на стене. Смешно. Они смеялись.
– «Влю», – прочитала Яна.
На самом деле было написано «ВЛ I0» – марка электровоза, но можно было прочитать и «ВЛЮ».
– Я в тебя влюблен, – вдруг сказал Кирилл, как бы и в шутку, но поймал себя на мысли, что никогда так не говорил. Только «люблю». Но тем не менее как он любил все эти годы, так был и влюблен, как будто заново, каждый вечер и каждое утро.
И сколько месяцев и лет ни шло мимо них гружеными составами, на этом фронте ничего не менялось.
X
Кирилл совсем слетел с катушек.
Так бывает: когда ты чувствуешь себя виноватым, какой-то злой рок только усугубляет твою вину.
Дошло до кошмара: он узнал, что Яна вернулась из Анжеро-Судженска раньше, только на второй день: когда она уже была в Москве. Но не дома. Короче, все как в плохом кино.
И, главное, как раз так совпало (злой рок не может обойтись без совпадений), что именно в эти дни, замотанный (чем – дальше), Кирилл ей толком и не звонил. Так, эсэмэски на бегу. Ну, Яна и отвечала какими-то ничего не значащими эсэмэсками, в интонацию которых он, балда, даже толком и не вслушался.
Все как в плохом кино.
Она пришла в квартиру, увидела погром, чужие вещи, ничего не сказала, развернулась и ушла. А он даже не сразу все это узнал и заметил. Он только заметил на следующий день, что машины нет на том месте, на котором Яна ее оставляла, отбыв в Сибирь. Поначалу Кирилл озадачился. Стал вспоминать, соображать. Может, Яниным родителям зачем-то понадобилась их машина? Но они бы позвонили, зашли… Мысли про угон почему-то не было. Кому нужно такое чудо. Даже не встревоженный, а просто озадаченный Кирилл позвонил Яне:
– Слушай, ты будешь смеяться, но машины во дворе нет. Может, мама забрала?..
Он называл Янину маму «мамой» (и то, только за глаза, в разговорах с женой), видимо, потому, что его собственные родители были далеко, и в московских разговорах с женой так было проще: универсальные категории – не «твоя мама звонила», не «твой папа»… Отчима Яна называла папой…
– Я забрала машину.
Поначалу он просто ничего не понял. Вообще ничего.
– Ты в Москве?
Странный вопрос любимой жене, такой даже… неуместно светский. Еще бы: «Ты где остановилась?»
– У тебя… кто-то есть?
– В смысле? – не понял Кирилл.
– Другая женщина?..
С трудом разобравшись, в чем дело (в каких-то увиденных Яной чужих вещах: она была более чем немногословна, поясняя это, и приходилось тащить каждое слово клещами), Кирилл так удивился и испугался, что просто начал кричать. Вопить в трубку, как истеричка. «Да как ты могла подумать, да я никогда!..»
Это был шок.
Такая сторона Яны, такая модель поведения ему еще никогда не открывалась. Не было еще в их жизни таких ситуаций. Ну, в шутку она его ревновала, или как бы в шутку, но чтобы так, всегда разумная, взвешенная Яна… Молча спрятаться у подруги, затаиться на два дня, не зная, что дальше делать – или зная?.. Ведь выдавать свое присутствие в Москве Яна вообще-то не собиралась. Она просто прокололась с машиной.
Яна приехала домой через три часа после этого сумасшедшего разговора, и о «скандале» (так можно – только в кавычках) больше не вспоминали, но Кирилл остался изумленным непонятной ситуацией.
…А ведь это Леха все обращал в шалман.
В иное утро Кириллу казалось, что он с трудом встал с дивана, потом он действительно вставал: все утро орал, буквально разрывался телефон. Шатаясь (и он прямо-таки физически ощущал, как токсичен его выдох), Кирилл принялся бродить в поисках телефона. В другой комнате поперек кровати, одетый, спал Леха.
Бред, бред. Снился бред. Кирилл жадно, крупными глотками, как конь, пил кипяченую воду. А телефон, действительно, звонил. Здесь и сейчас, в реальности. Точнее, не здесь. Кирилл наконец-то нашел его – в туалете за бачком.
Татищев!
– Я заболел, очень плохо себя чувствую, если можно, я бы не хотел сегодня приходить… – бормотал Кирилл, запоздало испугавшись, что не прочистил горло, а впрочем, хриплым и хорошо. – Температура…
– Немедленно к генеральному! Тебя вызывают! Из приемной попросили сообщить, как только ты появишься!
Черт!
Такого, чтобы Кирилла прямо-таки вызывали к генеральному, не было еще никогда, и надо же было именно… Прежде всего надо было почистить зубы. Долго, как следует чистить. Не поможет. Не чувствуя запаха сам, Кирилл даже как будто белками глаз ощущал, как ядовито дыхание, и резко-мятная зубная паста лишь придавала этому режущей остроты. В груди хрипело. Еще и курил, припомнил он, выкашливая и выхаркивая из легких мокроту, густую, как стекловидное тело.
Он понимал, что времени нет совсем, но оттого его метания по квартире становились еще бестолковее. Он будто вспоминал все в обратном порядке. Надеть костюм?.. Где костюм?.. То остро, предательски захотелось есть – и бескомпромиссно, как ребенку; случайно подхваченными кусками хлеба забить это не удавалось. То не было ключей. То не просыпался Леха. Он только мычал недовольно на все попытки растолкать. Кирилл бежал из дома, как будто сюда ожидался ядерный удар, но только тогда он действовал бы куда хладнокровнее.
Улица освежила. Пока шагаешь к метро, можно начинать думать, ведь от тебя уже ничего не зависит. Можно думать, зачем ты понадобился начальству. «Начальство» было для Кирилла довольно абстрактным понятием, это не телевизионный менеджер Яны, который названивал и капал ей на мозги; у всех оно разное… Вот, например, шеф Леши, при всей внешней быковатости – он даже в телефон на звонки отвечал вместо «Алло» – «Внематочно», это как бы шутливый вариант «Внимательно», – так вот, при всей быдловатости, оказался добрейшим мужиком… Они же с ним и пили – вчера вечером, и ночью, и чуть ли уже не утром.
То была идея Лехи. Кирилл опять сопротивлялся, как мог. (Но Леха готов был водить его, кажется, по всем кругам ада.) Леха, грубовато набиваясь шефу в друзья – и это так же грубовато принималось как нормальное, – потащил Кирилла с собой в ресторан. Леша шел по московской жизни просто и радостно, как неразумный щенок – бежал вприпрыжку, виляя хвостом. Не существовало для него ни условностей, ни правил, ни полутонов. Ему просто хотелось, чтобы все его друзья были знакомы друг с другом, если не подружились тоже. Взгляд на мир незамутненный… Кирилл уговорился еще и потому, что тоже хотел втайне немного этой… незамутненности.
Чтобы просто и весело. Ну, как в студенчестве.
Увидев Лешиного шефа (к которому сам Леха лез едва ли не с объятиями и криками «Братан!») и его друзей, Кирилл скис, но ненадолго; здесь было по-простому – водка «Смолинка Сибири», «мясные тарелки» купеческого размаха и стоимости, густой флирт с официанткой. Кирилл, кстати, подумал, что ему впервые наливает водку женщина. Здесь было так заведено: чаще-то наполняли рюмки сами (ключевое слово – «чаще»), но если официантка была поблизости, то торопилась сама – «обновить»… Слегка повеселев, Кирилл приглядывался к Лехе, как тот бурно общается с «братаном», спорит о чем-то, смеется: что это?.. Глупость, над которой собеседники посмеиваются за спиной, или верная тактика?.. Наивность провинциальная или трезвый расчет?..
Причем Леха говорил действительно на равных: лесть не звучала даже близко. А еще Леха не чувствовал, что надо сворачивать спор, если шеф раздражается. Так, например, он уперся в убеждении: Москва не город-герой – и все. (Да, неисповедимы пути на дымном застолье.) Аргумент его выглядел довольно странно: Москву же фашисты не смогли захватить. Возражения не действовали. Даже Кирилл что-то слабо вякнул, что друг ошибается, но Леха, оставшись без поддержки, дрался только отчаяннее, как Д’Артаньян. В чьем-то мобильнике был Интернет, но заглючил. В итоге, родилось решение, достойное пьяного спора: ехать в Александровский сад проверять плиты с именами городов-героев.
Кирилл плохо помнил ту поездку. Странно, что их не повязали прямо там, а впрочем, Лехин «братан» смог бы договориться хоть с чертом. Плиты с надписью «Москва», действительно, не было. И этому не было никакого объяснения. Ее просто не было, и все. Леха хохотал, как колдун. Его могли бы сжечь прямо на вечном огне. «Как ты это сделал?» – смеясь тоже («Смолинка» порождала беспричинный смех), спрашивал Кирилл. «Не знаю, но теперь он нас до дома довезет, такое условие», – весело же отвечал Леха. И быковатый шеф, действительно, повез их до дома на «Хаммере»; накатили еще…
Разгадка колдовства отсутствовала как таковая.
Это казалось уже частью бредового сна.
– А Москва – город-герой?
– Конечно, – ответил Михалыч. Татищев ничего не сказал, но посмотрел поверх очков.
Кирилл вздохнул. Спасительная передышка, в виде пяти минут как бы налаживания дел (включил компьютер, переложил бумаги с места на место) прошла, и надо было шагать в неизвестность. Очередная жвачка and go.
Жизнь в приемной текла размеренно: в интерьере нежненько варьировался зеленый цвет (толсто рифленые обои под покраску, а на них, разной степени разбавленности, тона «зеленого яблока»). Оказалось, что ждет его не генеральный, а Чпония. Но – в кабинете генерального. Вопрос, а где же, собственно, сам хозяин, остался без ответа: секретарша, склонившись над бумагами, сделала вид, что не услышала… Или сочла оскорбительным… Она была презрительна и многозначительна, она поджимала губы, как все секретарши. Кирилл покорно замолчал, но на всякий случай – не удержался – обернулся на стену с мозаикой дипломов: все ли на месте?.. Бывало, что люди исчезали бесследно. Выметало все упоминания, оставляя зеленые голые пятна.
Неведомая смерть.
Когда-то давно, едва устроившись, Кирилл курил (тогда еще курил) на заднем дворе и наблюдал, как в тентовую «Газель» грузили бильярдный стол. Он даже не наблюдал и не задавался никакими вопросами, а просто надо было воткнуть куда-то взгляд. Бывший начальник взгляд этот увидел, подошел – хотя едва ли знал Кирилла, и зачем-то сказал, что «этот стол мне дарили, лично мне, на юбилей».
Но, может быть, все проще.
По отделам ходила байка, как генеральный ездил в летний лагерь для детей сотрудников. Акция для какого-то из отраслевых журналов, чистый пиар: генеральный ел из котелка, сидел у костра, и бог знает что еще там делал на камеру, может, пел под гитару… И его спросили, как он отдыхает. Он патетично заявил, что в этом году не до отпуска: так много работы. Публикацию Кирилл так и не видел, но в отделах посмеивались, что это был опрометчивый шаг: генеральный-таки собирался в отпуск. И когда, якобы, уехал, то, якобы, дано было указание не говорить об этом вслух, нигде не упоминать… Отделы посмеивались в кулачки. Может, и так. Фигура умолчания, которая окружается бесконечными вопросами: где, как, почему?..
– Вас просят зайти.
Секретарша выслушала что-то в трубке, выдержала полную значения паузу и только после сообщила Кириллу. От высокомерия ее лицо даже стягивала гримаса скорби.
Чпония, этот маленький толстячок, кажется, уже обжился в кабинете (по легенде, кабинете самого Туполева-старшего, хотя, когда ОКБ въехало в здание, старик уже отошел от дел и, как говорили, только приезжал на Жуковский аэродром – с некоторым предсмертным равнодушием смотреть на испытания «Ту-154»). Во всяком случае, пиджак висел на спинке начальственного кресла. Кирилл очень хорошо это разглядел. Потому что Чпония вскочил и сам подошел, точнее, даже подбежал. Он тряс руку, как дорогому гостю, что-то гортанно ворковал и делал широкие жесты в сторону кабинетного пространства. Стараясь дышать через раз, Кирилл улыбался и что-то отвечал – с недоумением. Такая встреча в этом кабинете казалась другой реальностью. Как будто полная темнота меж двумя дверями (закрываешь за собой одну и только после открываешь другую) – классика советской звукоизоляции – была еще и порталом между разными измерениями.
Украдкой Кирилл посмотрел, на месте ли портреты.
– Вот ведь что делается… – приговаривал этот человек в неизвестной должности, когда Кирилл стал различать что-то в гортанно-бурливом потоке. Нажал на кнопку селектора. – Дорогая, сделай нам кофейку… А может, и коньячку?
Он подмигнул Кириллу.
Кирилл с трудом сдержал рвотные позывы и оттого, утратив бдительность, едва не пошутил вслух про «Бобика в гостях у Барбоса». Был такой мультфильм в его детстве.
Рефрен «вот что делается», как стало ясно чуть позже, относился к пятидневной войне, а точнее, к разверзнутой в мире антироссийской кампании (о том, что в Грузии нашлось не только украинское оружие, но и украинские наемники, Чпония поведал свистящим шепотом, трепеща: «Это же страшно подумать, русские и украинцы, до чего они дошли, это же брат на брата»). Как только зашла речь о войне, Кирилл подвесил сочувственное выражение лица, не зная, кому сочувствовать – родине или этническому грузину Чпония, а разобравшись, картинно посуровел. Для чего же он приглашен, по-прежнему решительно не понимал. Что-то стало проясняться, когда Чпония, потрясая мохнатыми кулаками, заявил, что американцы формируют список российских компаний, в отношении которых введут санкции, и вытеснят их с мирового рынка. В списке может оказаться и их ОКБ. Таким образом, речь непонятного человека уже приобретала некую композицию. Закончилось все в духе, что «отечество в опасности», и в эти тревожные дни мы должны еще теснее сплотиться вокруг ленинского ЦК, простите, руководства.
– Теперь-то они поняли! – Чпония переходил на драматический шепот, поднимая толстый палец. – Рассчитывать не на кого! Все только и ждут, как бы нас свалить!.. Теперь они начали понимать, что надо развивать свои технологии, свои… высокие достижения… Иначе нас же быстро придушат. Любой мораторий, и… Нет, только свое! Самолеты, корабли… Правильно сказал Кутузов: у России нет других союзников, кроме…
Разве это сказал Кутузов? – хотел спросить Кирилл, но ничего не спросил.
В принципе, при всей скуке, в которую повергала эта риторика, Кириллу нравилось, куда клонит шеф… Почему шеф?!
– Особенно важны сейчас те разработки, у которых нет аналогов за рубежом… Те, что, так сказать, на переднем крае… Вот ваша. «Ту-444». Я почитал. Это же потрясающе!
Кирилл вовремя заметил и стер с лица благосклонную улыбку.
– Надо делать сейчас эту машину. Надо! Так не только я считаю. Если между нами… Сам заместитель председателя нашего правительства! Он изучил наш проект. И очень им интересуется. Ты понимаешь, что это значит?! – казалось, Чпония воскликнет сейчас «Мальчишка!» – и Кириллу вспомнился уже другой мультфильм, что-то про «в синем море, в белой пене»…
– …Мы должны утереть нос пиндосам. У них-то пассажирского сверхзвука нет! И не было никогда!.. Это сфера, в которой мы всегда были лидерами… И надо вернуть это лидерство. Только тогда с нами будут считаться!.. «Ту-444» – это лошадка, которая нас вытянет.
Чпония откинулся в кресло, очень довольный последним афоризмом.
– Но вы же знаете, что на него нет госзаказа, – сказал наконец Кирилл, поздно спохватившись, что вновь не откашлял предательскую хрипотцу.
– Будут, – медово пропел Чпония, разглядывая Кирилла ласково, почти с издевкой.
Думает, поди, что мальчишка писается от восторга.
Но тут сложно не писаться.
Они оба понимали, что это значит: то, что в этот кабинет приглашен именно Кирилл, а не, например, Татищев, как ведущий инженер проекта.
Кириллу оставалось додумать, «докрутить» ситуацию совсем немного. Тогда бы он точно вспомнил и самого Туполева, и вообще то время, когда в руках вчерашних студентов – талантливых, амбициозных… – оказывалось…
Но тут Чпония поспешил. И тем испортил дело.
– Ты ведь там изобрел какую-то штуку?.. – сказал он с нетерпением, будто о мелочи, будто – «давай сюда».
– К…какую штуку?
– Ну этот твой, генератор грома, или как его… Мне сказали, что штуку, которая меняет весь проект. – Чпония спохватился. – Делает жизнеспособным!.. – Палец снова был поднят, палец снова был толст.
Если и дальше об авиации, то Кирилл сейчас как будто летел-летел – и обрушился в штопор.
Мысли путались в его голове, сбегали, набегали, как волны: как?! Он же пока не патентовал, не заявлял нигде официально… Так, обсуждал с кем-то в неформальной обстановке…
Ласка в глазах Чпонии сменялась откровенным восхищением собой: ну, каков я?.. хитер?.. По-видимому, этот наполеончик любил обрушивать людей, а потом наблюдать за их падением.
– Но это не совсем еще изобретение, – Кирилл наконец откашлялся, и получалось совсем жалко. – Это так… Замысел… Он еще не просчитан… Нет ни чертежей, ничего…
– Делай, – и Чпония картинно надул губки.
Кирилл молчал. Висела тишина, не нарушаемая толком даже настенными часами, у которых будто развилась аритмия – так нерегулярно они постукивали. Столько всего сразу… Надо подумать.
– Мне надо обдумать детали, – сказал Кирилл, полагая, что аудиенция закончилась. Но Чпония так не считал.
– Куда! – почти рявкнул он (по крайней мере, так казалось на фоне ласковых взглядов) и принялся хозяйничать на чужом столе: открыл одну папку, другую, наконец просто дернул чистый листок из принтера.
– Здесь думай, – пошутил он, спохватившись. – Давай прикидывать… Сейчас еще август… Ну, будем считать, что первое сентября…
Он рисовал какие-то схемы, шевеля губами.
– К первому декабря сделаешь?
– Этого мало!.. – ужаснулся Кирилл, но его уже никто не слушал. Наоборот. Это он, с все возрастающей паникой, выслушивал бормотание: к 1 июня планер в металле… К следующему 1 сентября выкатка, а может… Нет, для пробежки рановато… А когда же тогда пробежка?.. Может, все-таки… Задумываясь и вперив взгляд в потолок, Чпония не замечал даже, как глубоко залез карандашом в ухо.
– А силовая установка?! – почему-то почти взвизгнул Кирилл, хотя двигатели были уж совсем не по его части.
– А что с установкой? За полгода не сделают, что ли? – удивился Чпония.
Так, надо сосредоточиться, решил Кирилл, заглянув зачем-то в чашку со следами кофе. Надо сосредоточиться. От него одного сейчас зависит спасение проекта. Только теперь уже – спасение от такого самодурства, какому трудно найти имя.
Спокойно, четко и убедительно.
Кирилл и начал так, но в итоге все равно сорвался на панику.
– Вы, пожалуйста, поймите… Это сверхзвуковая установка на пассажирский самолет. Таких еще никто не делал в новейшей истории, понимаете? У военных другая специфика… Я уже не говорю, что и планер для сверхзвука нельзя делать тяп-ляп. Очень большие перегрузки…
– Ой, да ладно, – отмахнулся Чпония, поморщившись, и вернулся к бумажке. – Да в конце концов, его можно выкатить и без двигателей. Найдем, что под крылья повесить, а? – и он опять нахально подмигнул.
– Под крылья?.. – помертвев, спросил Кирилл.
Дело, конечно, не в том, что Чпония, как оказалось, даже не видел картинку, раз думал, что двигатели «вешаются» по стандартной схеме. Просто сейчас-то Кирилл действительно понял. Точнее, он понял давно, просто не слишком-то охотно проговаривал для себя. Что самолета не будет. И никаких «повелителей молний» как там Леха это обозвал (Леха!), не будет. А будет «кукла». Которую, в лучшем случае, красиво выкатят из ангара, под вспышки фотокамер. И красиво раскрасят. Совсем как на рекламке к прошлому авиасалону. А может, будет проще даже не красить, а обклеить пленочкой. А главное, миллионы на это пойдут здесь и сейчас. Миллионы. В этом все дело. И только в этом.
– А может, проще сразу будет передать это на завод «Сухого» в Комсомольск-на-Амуре? А? – и Чпония снова отвлекся от сладостных расчетов. – Там все как-то проработаннее… А то я не знаю, Казанский завод потянет такие сроки или нет…
…Миллионы, а кто потом будет отвечать?!
– Вы знаете, так с ходу ничего не получится ответить, надо действительно все продумать…
– Зассал? – как-то даже радостно удивился Чпония. – А ну-ка сядь!.. Ты что, хочешь подставить фирму? А может, тебе вообще на родину наплевать? А знаешь историю, как эта либеральная газета, эта, мля, как ее, подала заявку на тендер на разработку сверхтяжелой ракеты-носителя «Русь»? Газета!.. Ну, чтобы там все со стебом описать… Заявили маленькую цену и выиграли по закону этот тендер… И ржут… Типа троллят чиновников… Ракеты-то из-за этого не будет!!! Это враги нашей страны!
Кирилл долго обдумывал фразу, в духе «Это вы хотите так поступить, а не я», – но не облек ее в гладкую форму, а главное, не решился.
Он решился уже в приемной, где на кожаных диванах ждали бухгалтерши. Правда дела принимает, что ли?..
– До свидания, – сказал Кирилл.
Секретарша не только промолчала, но и рефлекторно скривилась.
Кирилл подумал, подумал, вернулся к столу и достаточно громко – чтобы слышали бухгалтерские дамы – сказал:
– Не делайте рот, как куриная попа. Морщины останутся.
И только после этого…
Он взял у Татищева пачку крепкого «Liggett-Ducat» и отправился в курилку на лестницу. А как смачно все-таки звучит – «Liggett-Ducat». Вертел пачку, раздумывая об этом. А еще о том, что курилка на черной лестнице (он здесь почти не бывал) – пожалуй, самое «аутентичное», что осталось с самых туполевских времен: цементные полы с вкраплениями мраморных обломков (как из разрушенных античных городов), не скрытые никакими ламинатами; пожарный щит, бадья с окаменевшим песком, бак под окурки. И луч солнца красиво расцвечивал сигаретный дым, особенно если красиво его выпускать. Здесь хотелось быть эстетом.
Грохнула верхняя дверь, и на площадку выбрался, почесывая яйца, Циглинцев. Последний бастион летней лени: линялые шорты, полиуретановые шлепки, уже даже чуть не по погоде… Ленивое пожатье рук. Зажигалка, щелк. Смачная, с потрескиванием бумаги, первая затяжка. И вопрос, как в анекдоте:
– Ты что, куришь?
– Бывает.
Кириллу не хотелось шутить.
– Погулял вчера?..
Значит, перегар все же еще уловим.
Кирилл на это даже не ответил. Ему сейчас не хотелось ни пустого трепа с Циглинцевым, ничего, ему хотелось – тишины?.. Подумать?.. Ответить для себя на вопрос – как то, что обсуждалось только, условно говоря, за бутылкой с друзьями и знакомыми, просочилось к Чпонии? А может, Кирилл об этом писал кому-то? По электронке? А пользовался при этом служебным почтовым ящиком или личным?..
Голова лопалась.
Не стоило обсуждать это направо и налево, посвящать все новых людей.
Недавно, например, рассказывал Лехе, – а зачем, что Леха в этом понимает? – да и что Кирилл вообще сейчас знает о Лехе?
В их студенчестве-то, в Казани, знал, кажется, все. Да не «кажется». А здесь и сейчас?.. Кирилл вдруг вспомнил, как увидел Леху во сне – еще накануне его явления в московской жизни, еще, кажется, весной. Кириллу снился неизвестный склад или гараж. Слабый свет электричества. Кирилл просыпается. Видит спящего Лешу. Кирилл ничего не может понять. Кирилл открывает ворота. За ними – непроглядная ночная пурга. А на самих воротах снаружи краской намазано матерное слово. Кирилл закрывает ворота. Будит Леху. И тот говорит: «Мы же вчера выехали в Тольятти, ты что, не помнишь спьяну?..»
Почему Тольятти?.. Из детства Кириллу запомнилось – из жизни соседей, родственников, – что за машинами ездили в Тольятти, и хотя – если смотреть по карте сейчас – дорога небольшая, тогда это звучало как долгое-долгое путешествие с опасностями и чуть ли не соловьями-разбойниками по кустам… (Да так ведь и было). Может, поэтому… А больше Кирилла интриговало, откуда в его сон влез человек, о котором ничего не слышно несколько лет.
И он, заинтригованный, а скорее, тяжело пришибленный этим впечатлением, расспросил тогда Михалыча. Михалыч толковал сны. (Особо мнительным коллегам он вообще гадал, за умеренную плату – на костях мелких жертв своей охоты, типа зайцев, и на тяжелых фракциях нефтепродуктов.)
И Михалыч сказал: это к долгой дороге.
XI
– А помнишь, как все начиналось…
Начиналась, видимо, команда КВН; начиналось, видимо, с пивных посиделок на ссаном матрасе, в траве, усыпанной бутылочным стеклом, как морское дно в каком-нибудь мультфильме про сокровища. Начиналось «под хвостом». Гигантский плавник «Ту-144» действительно впечатлял – именно потеки ржавчины на нем, общая какая-то чумазость усталого металла, – все это придавало истинное величие. Низвергнутое божество. Развенчанный титан. Именно грязь, тлен салона, истертость синей повязки по иллюминаторам (и что-то почтовое в этом) убеждали, что эта машина летала и прошла действительно великий путь.
Холеный «Конкорд», по плоскостям которого, тщательно отшлифованным, стекало солнце, не убеждал ни в чем.
Он стоял не вплотную к дороге, в стороне, хоть и на каком-то пригорке вместо постамента – и, может быть, поэтому… Кирилл, конечно, видел сравнительные схемы тысячу раз. Пассажирских сверхзвуковых лайнеров было в истории всего два, одна эпоха и одни технологии диктовали схожесть всех решений (не говоря уже о том, что друг за другом создатели ревностно следили) – потому и выглядели «Ту-144» и «Конкорд» как братья, ну, может, не близнецы, погодки… Легкое расхождение контуров. К тому же французский планер был – к первобытной, а потому и скрываемой гордости «туполевцев» – чуть меньше, совсем чуть-чуть. Здесь же он – взлелеянный, прокрашенный – казался и вовсе игрушкой в сравнении с братом. «Конкорд» гордо выставлен французами средь сложносочиненных дорожных развилок – на выезде из аэропорта «Шарль де Голль», или, как обозначалось на всех указателях (и даже в устной речи отца нации уже ленились поминать), – просто CDG.
…Они ехали из CDG в Париж.
Литовченко любезно нанял для них минивен, водитель которого встречал московский рейс с картонкой – на ней название команды было написано латиницей, с трогательными ошибками: в эскорт-сервисе явно записали на слух.
– А помнишь, как все начиналось…
Кирилл, действительно, смотрел в окно с другой стороны – на какие-то безжизненные клочки полей, умещавшиеся меж дорогами, поэтому пропустил бы «Конкорд», если б Леха не пихнул его локтем в бок. Кирилл был благодарен. Он мог так никогда и не увидеть самолет, о котором столько заочно знал.
Леша, правда, тоже решил блеснуть знаниями, и неудачно. Он принялся рассказывать остальным в машине, что «Конкорды» летали до недавнего времени – «из Парижа в Лондон».
– С чего ты взял? – захохотал Кирилл.
– На лекциях же говорили!
– Нам говорили, что он летал из Парижа и Лондона, так как это машина французско-британского производства, и ее почти не экспортировали. Но не из Парижа в Лондон же! Тут же близко. Сверхзвуковые самолеты нужны для больших перелетов, через океан, чтоб ты знал. Это нам тоже на лекциях говорили.
И он, довольный, что уел, откинулся на сиденье, провожая самолет в зеркале заднего вида – уже как союзника. Вот тоже – судьба. Античный рок. Европейский, холеный, оставшийся вдали от всех геополитических бурь, «Конкорд», тем не менее, в итоге разделил судьбу советского собрата (да еще и напоследок угробив пассажиров). Никому не нужны оказались эти лайнеры будущего. Что как бы говорит нам об объективности законов человечества; о том великом спокойствии «равнодушной» природы…
Больше Кирилл не оглядывался.
Водитель минивена поддал газку: началась обычная автострада, над которой, впрочем, часто пролетали идущие на посадку самолеты (можно сказать, зависали, из-за искажения, создаваемого гнутым лобовым стеклом, и тяжеловесный «Боинг» плавно – будто шлепнулся плашмя, как на сковородку). Трасса как трасса. Машины как машины – в Москве давно все точно такие же. Даже природа такая же – подмосковная, чахленькая, никакая… Оставалось ждать выросшей впереди Эйфелевой башни, или какие там особые приметы выбросит навстречу Париж.
Кирилл никогда не видел Эйфелевой башни, но она успела надоесть и на миллионах снимков разных эпох, на которых она причудливо меняла не только оттенки (может, ее перекрашивали), но и будто пропорции. Как будто в суровые времена вытягивалась вверх и в серо-зеленых тонах смотрелась вполне «милитари», а в сытые – жирела и ржавела. Как Жерар Депардье.
Кирилл не хотел видеть башню, хоть Яна и наказывала со смехом: «Без фоток на фоне не возвращайся!», – и вообще не хотел поначалу ехать. Решился далеко не сразу. Лето менялось на осень, незаметно начинала осыпаться листва, и дворники мыли золото в лужах. Леха прибегал с горящими глазами: «Ты что, все решено, билеты, гостиницы, гонорар!..» Но как? Оставить беременную Яну, одну?! …Как ни странно, именно Яна горячо уговорила его ехать. «Это же ненадолго! Францию посмотришь!» – говорила она весело. Они чаевничали в кухне ранними утрами. Яна с приходом осени как-то, наоборот, прибодрилась и теперь, кажется, вообще не сидела на месте – все время на бегу. Схватит яблоко со стола, на прощание – чмок. Она даже стала как будто немного лихачить за рулем, что Кирилла тревожило…
– И вообще, правильно, что я оттуда увольняюсь, – говорил ей Кирилл, убеждал, хотя убеждал больше себя. И вообще, если уж на то пошло, он пока не увольнялся. Пока оформил административный.
Он еще долго разглагольствовал, что время сейчас такое. Что «стабильность» – особенно важная, когда в семье появится маленький, и вообще, – так вот, эта «стабильность» теперь совсем не та, как представляют ее себе их родители. Не постоянное место работы, мол, хоть и без особых барышей, но с трудовой, больничными и т. д. и т. п. Нет. Это не спасение. Спасение – проворно прыгать по обломкам, как при кораблекрушении.
Яна и не спорила.
Видя это, Кирилл принимался убеждать еще более горячо.
Вообще, он удивлялся этой ее готовности поддержать его в любом решении: давно ли она была против увольнения, говорила про призвание, науку… и технику… А теперь она говорила: да, конечно, съезди, развейся, поиграй в КВН, посмотри Париж… Интересно, а если он уйдет в секту или в запой, она тоже скажет: да, молодец?.. (Ему хотелось верить, что это не означает, будто для Яны не так важно: работает он в «Туполеве» или играет в КВН. Пусть, мол, развлекается, как хочет. Это значило бы, что всю ответственность за семью Яна видит только на себе.) Кирилл принимался убеждать еще более горячо: сам-то он не был уверен в верности решений. Его самого потряхивало от страха перед неизвестностью.
«Не знаю… Это не по мне», – удрученно думал Кирилл. Сжимая в нервных руках чашку горячего капучино в одной из бесчисленных кофеен, разметанных, словно частицы по андронному коллайдеру, по длинному международному терминалу «Шереметьево».
Здесь особо ощущалось торжество какого-то азиатского богатства Москвы. Здесь, в «третьем Риме», откровенно не понимали, зачем, если есть какой-то, допустим, культовый бренд, то зачем «в оригинале» – в каком-нибудь условном «Риме первом» – это крохотный магазин, и один магазин, и закрытый в выходные… Зачем? Если можно воспроизвести этот бренд в десятках моллов, вышвырнув и куда-нибудь за Алтуфьево. Распахнуть на круглые сутки, растянуть на сотни квадратных… Новая эпоха не знала, как еще выразить изобилие, выплеснуть, исторгнуть из себя. Здесь, в международном терминале «Шереметьево», все прямо-таки кричало о своем превосходстве над «недопрошитой» старушкой-Европой, атаковало обилием Louis Vuitton, лезло в душу «Л’Этуалями».
Иностранный журналист берет блокнот и пишет: «Нельзя не признать снабжение Москвы превосходным».
И это не только «на экспорт». Кирилл припомнил, как коротал ночь в терминале внутренних рейсов, в ожидании вылета в Казань и как из слов, почти непрерывно звучавших из динамиков под потолками, явственно следовало, что разросшийся «Аэрофлот» – это Антанта сегодня: «Открыта регистрация на совместный рейс компании «Аэрофлот» номер такой-то, компании AlItalia номер такой-то, компании Air France номер такой-то… в Челябинск».
И тщательно произносимое каждый раз «last call» было похоже на «ласка». «Будь ласка». Это, кажется, уже по-украински.
После формального перехода границы, в этой «ничейной» вотчине европейско-азиатского изобилия, за чашкой кофе, Кирилл чувствовал особенно остро: зачем я тут? куда, ради чего?..
То был контраст, кстати, с настроением команды. Пройдя таможню и паспортный контроль, вся банда скучилась за столиком кофейни у огромной витрины, выходящей в летное поле, у самого стекла. У всех было приподнятое настроение, и это понятно; Леха, несмотря на утро, угощался портером и настойчиво предлагал угостить других. А некоторые взяли и сухого красного. Шутки, смех, веселье.
– Мы пьем с Чайковским! – кто-то плоско острил.
В стекло действительно заглядывал аэрофлотовский «Эйрбас» – подведенный к самому столу, как под уздцы, – с широкой надписью «Петр Чайковский» по кабине пилотов.
– Чайковский был пидарасом, – заметил на это Леха и смачно заглотнул пиво.
Кирилл рефлекторно, даже прежде чем успел подумать, поджал губы. Господи, зачем он с этими людьми?..
Кто-то принялся «гнуть пальцы», рассказывая всем, что летел в Барселону на «Иване Крамском», а еще куда-то – на «Есенине». Ему было важно это коллекционировать. Леха тем временем в четвертый, кажется, раз предложил Кириллу выпить: вероятно, вид Кирилла был очень красноречив.
– Кир, ну че ты? Кислый какой… В Париж летим! Йо-ху!..
От своих «йо-ху» он, впрочем, скоро отвлекся, потому что началась посадка на рейс, и все принялись лихорадочно класть и перекладывать купюры, спорить о сдаче, жмотничать, путаться во взаиморасчетах и даже искать в телефонах калькуляторы.
Кирилл не мог принять Лехино пиво. Как и сами Лехины подбадривания. Что-то в последнее время разладилось. Не то чтобы он перестал доверять Леше, но… Все события последних месяцев… Кирилл решительно не понимал, что происходит, и только… И только рывком допил остывший кофе.
События последних месяцев учили его, что доверять нельзя никому.
Оттаскивали Чайковского.
Москву заливало уже долгими дождями, и на набережной Академика Туполева, завернувшись в бесформенные плащи, остались лишь самые стойкие – те, у кого рыбалка на Яузе граничит со старческой депрессией, – когда в отдел заглянул Циглинцев. Могло показаться, что у него тоже уже что-то с чем-то граничит, потому что выглядел он странно даже на фоне обычной всеобщей расхристанности: «убитые» до черноты кроссовки, мятые, как фольга, джинсы, к тому же, заляпанные побелкой, как будто это поднялся ремонтник из подвалов… Даже Михалыч покосился на гостя с изумлением, хотя и сам обычно не блистал изяществом. Ладно.
– Ну что, Кир, покурим?..
И Циглинцев уже поигрывал пачкой крепенького «Liggett Ducat», взятой со стола безмолвного Татищева.
Читать бесплатно другие книги:
