Забытые дела Шерлока Холмса Томас Дональд

Обращение доктора медицины Джона Г. Ватсона к будущим читателям

Те из вас, кто читал мои записки об убийце с Брикстон-роуд, опубликованные под броским заголовком «Этюд в багровых тонах», наверняка помнят, как я впервые встретился с Шерлоком Холмсом. Для неосведомленных читателей позволю себе с предельной краткостью изложить предысторию этого знакомства. В 1878 году, окончив Лондонский университет и получив диплом доктора медицины, я поступил на курсы военных хирургов в Нетли. Затем меня назначили ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский стрелковый полк, стоявший в Индии. Не стану подробно описывать армейскую службу. Пока я добирался до Бомбея, разразилась вторая война с Афганистаном. Оказалось, что моя часть принимает участие в боевых действиях, и мне удалось догнать ее в Кандагаре. А в сражении при Майванде шальная пуля какого-то гази [1]угодила мне в плечо и поставила крест на моей военной карьере.

Не только это ранение определило мою дальнейшую судьбу. В пешаварском госпитале я заболел брюшным тифом и ослабел настолько, что врачи без малейших колебаний отправили меня обратно в Англию. Пару месяцев спустя я поселился в небольшом пансионе на Стрэнде, где безуспешно пытался свести концы с концами, получая пособие по инвалидности в размере одиннадцати шиллингов и шести пенсов в день.

К началу лета 1880 года я с тревогой осознал, что мои скромные сбережения совсем иссякли. У меня не осталось в Англии ни родственников, ни друзей, к которым можно было обратиться за помощью. Нетрудно догадаться, что я чувствовал, день за днем теряя остатки здоровья и денег, необходимых для сносного существования.

Как-то раз июльским утром я прогуливался по Пикадилли в привычно мрачном расположении духа. Здесь царило большое оживление. То и дело мимо меня проносились превосходные гнедые жеребцы, которые везли роскошные кареты, украшенные фамильными гербами и напоминающие очертаниями изогнутые лебединые шеи; тут и там мелькало множество наемных кебов весьма респектабельного вида. Часы пробили полдень, и на площади Гайд-парк-корнер я повернул прочь от прелестных всадниц и их кавалеров, чинно разъезжающих под кленами аллеи Роттен-роу.

По дороге мое решение сменить пансион на более дешевое жилье окончательно укрепилось. От этой мысли я почувствовал себя богачом и направился в бар «Критерион» на Ковентри-стрит. И как только вошел туда, повстречал молодого Стэмфорда, работавшего у меня фельдшером в больнице Святого Барта. Случаются же такие совпадения! За разговором я признался ему в своих финансовых затруднениях и намерении переехать. Он тут же вспомнил о своем знакомом Шерлоке Холмсе, который тоже подыскивал себе недорогую квартиру. Не далее как нынешним утром тот обмолвился, что нашлось удобное местечко, но арендная плата слишком велика для него одного и ему нужен компаньон, готовый войти в долю.

Помню все так, будто это случилось вчера. Я очень обрадовался возможности быстро устроить свою жизнь.

«Бога ради! — воскликнул я. — Если ваш приятель ищет того, кто будет делить с ним квартиру и расходы пополам, то этот человек перед вами. Я тоже предпочитаю доброе соседство полному одиночеству».

Правда, я пока еще ничего не знал о своем неожиданном компаньоне.

Сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы рисовать подробный портрет человека, на долгие годы ставшего моим другом. Однако я должен отметить, что за все время нашего знакомства ни внешность, ни характер Шерлока Холмса не претерпели значительных изменений. Ростом он был около шести футов, но при этом настолько худощав, что казался намного выше. Острый, пронзительный взгляд и тонкий орлиный нос придавали его лицу выражение сосредоточенности. Плотно сжатые губы и четкая выразительная линия рта свидетельствовали о твердом, решительном характере. Если сравнивать Холмса с кем-либо из знаменитостей, то фигурой и манерами он больше всего напоминал адвоката сэра Эдварда Карсона, одного из лучших английских юристов, а в характере его было что-то общее с агрессивным и уверенным в себе лордом Биркинхэдом, прежде известным как мистер Ф. Э. Смит. Однако оба эти примера весьма далеки от истины. Во всем мире едва ли отыщется человек, которого по праву можно было бы назвать двойником Шерлока Холмса.

Стэмфорд представил нас друг другу в тот же день в химической лаборатории больницы Святого Барта. Пальцы Холмса были покрыты пятнами от едких кислот и слегка испачканы чернилами. На фоне полок и столов с разнообразными бутылками и пузырьками, ретортами и пробирками, а также мерцающей голубоватым пламенем бунзеновской горелки он сам казался частью лабораторного оборудования. Не обращая на меня особого внимания, Холмс увлеченно рассказывал Стэмфорду о только что проведенном успешном опыте. Ему удалось отыскать реактив, дающий осадок только при взаимодействии с гемоглобином. Проще говоря, с помощью этого вещества можно, например, определить, что одежда испачкана именно кровью, даже после того как пятно высохнет.

Вскоре я заметил удивительную противоречивость характера моего нового знакомого. Периоды сильного возбуждения быстро сменялись у него глубокой задумчивостью. Порой он впадал в полную апатию, ничем не интересуясь и не желая никого видеть. Я выяснил, что это состояние вызвано приемом наркотиков. Невозможно всю жизнь провести в экзальтации. Случается, что томительное однообразие и скука длятся целыми днями, неделями и месяцами. Некоторые люди находят утешение в выпивке или любовных похождениях. Шерлок Холмс предпочитал другое успокоительное средство — кокаин. Я был потрясен, когда узнал об этом, и пытался убедить его отказаться от пагубной привычки — но тщетно. Однако вскоре мне стало понятно, что Шерлок Холмс вовсе не попал в зависимость от дурманящих средств, а всего лишь спасался с их помощью от еще более страшной напасти. «Кокаин, — втолковывал он мне, — это мой протест против невыносимой скуки бытия». Но как только находилась новая работа для его изощренного ума, потребности в наркотиках он уже не испытывал. Его охватывали нетерпение и жажда деятельности. Я глубоко убежден, что кокаин попросту компенсировал моему другу временный недостаток другого стимулятора активности — адреналина. Шприц требовался лишь в том случае, когда организм Холмса сам не вырабатывал необходимого количества гормона.

Слава о великом сыщике разлетелась по всему миру, и я мало что могу к ней добавить. Он старался поддерживать реноме строгого и беспристрастного исследователя, но временами в нем проступали черты настоящего романтика. Еще в первую нашу встречу я отметил, что Холмс превосходно знает химию и неплохо разбирается в анатомии, хотя и не обладает систематическими знаниями в этой науке. Он также был знатоком английского законодательства и, казалось, прочитал все на свете книги по криминалистике. Из ботаники и геологии мой друг почерпнул лишь те сведения, которые могли быть ему полезны. При необходимости он в поразительно короткие сроки становился экспертом в любом ранее незнакомом ему вопросе. Когда после 1880 года начала бурно развиваться психиатрия, он так глубоко ее изучил, что мог бы рассказать о трудах Крафт-Эбинга или Шарко больше, чем они сами.

На первых порах мне казалось, что детектив совсем не интересуется литературой и философией. Но вскоре я убедился: по части творчества Эдгара Аллана По, Шарля Бодлера или Роберта Браунинга, этих певцов темной стороны человеческой натуры, он мог дать фору любому специалисту. Холмс целыми днями упражнял свой мозг, как другие тренируют тело с помощью эспандера или гантелей. Если он и не доказал последнюю теорему Ферма или проблему Гольдбаха, то, по крайней мере, лучше всех в мире осознавал принципиальную невозможность решения этих задач.

В характере Шерлока Холмса отсутствовали некоторые черты, присущие каждому истинному англичанину. Сам я в молодости увлеченно играл в регби за «Блэкхит», и меня очень удивило, что мой друг не видит смысла в командных состязаниях. Его трудно было представить среди гоняющихся за мячом простаков в заляпанных грязью фланелевых фуфайках. Традиционным англосаксонским забавам он предпочитал континентальные. Подобно французским или немецким спортсменам, Холмс отлично фехтовал, дрался на палках и боксировал. Не обладая мощным телосложением, он не раз демонстрировал потрясающую физическую силу, какой не мог похвастаться ни один из моих знакомых.

Его мало волновала светская жизнь, не говоря уже о политике и общественной деятельности. В начале нашего знакомства Холмс уверял меня, что стране жилось бы лучше под управлением негодяев, нежели реформаторов. Позднее он ни в грош не ставил премьер-министра Асквита, зато открыто восхищался манерами и образом действий Ллойд Джорджа. Однажды в знак признательности за услуги, оказанные короне накануне войны, нас пригласили в «Реформ-клуб», где мистер Асквит произносил послеобеденный спич. Холмс отправился на заседание с явной неохотой и большую часть времени просидел с прикрытыми глазами и выражением невыразимой скуки на лице. Желая польстить аудитории или, может быть, дать ей ценный совет, экс-премьер-министр отметил, что всегда предпочитал иметь дело с людьми, которых считал умнее себя, и именно этому обязан своим успехом в жизни. К моему смущению, Холмс внезапно очнулся и довольно громко, так, что услышали все присутствующие, сказал: «Видит Бог, это было не слишком трудно!»

В другой раз Шерлок Холмс оказался на вечере покойного ныне Оскара Уайльда, хотя обычно избегал подобных раутов. Злосчастный драматург, как всегда, с напыщенным видом сыпал остротами и парадоксами, расхваливая собственные произведения, гениальные в каждом нюансе. Публика подобострастно внимала ему и восхищалась. Когда прием подошел к концу, мой друг поднялся с места и все собравшиеся обернулись в его сторону. Блеснув глазами, он пристально посмотрел на самовлюбленного сочинителя и чуть заметно поклонился.

«Маэстро, — шумно выдохнув сквозь зубы, процедил Холмс с непередаваемой иронией, — прежде чем мы уйдем, не могли бы вы немного рассказать о себе?»

Это был жестокий удар. Мистер Уайльд побледнел как смерть и через силу улыбнулся. До этого он больше часа говорил исключительно о своей персоне. Сардоническая реплика Холмса была вызвана именно этим самолюбованием. Однако за ней крылось и нечто другое, о чем знал лишь сам писатель, а Холмс, изучивший, как я уже говорил, множество трудов по психиатрии, мог только догадываться. Детектив разглядел шокирующую тайну, скрытую за маской позера, и дал собеседнику почувствовать это. Остальные вскоре узнали правду, прозвучавшую на трех заседаниях Центрального уголовного суда…

Полагаю, Шерлок Холмс еще и по этой причине вел замкнутый, малообщительный образ жизни. Острый язык наверняка погубил бы его, но прежде были бы сокрушены репутации многих других людей. Уже после смерти Холмса его брат Майкрофт рассказал мне о случае, произошедшем в Оксфорде, где Шерлок пытался получить систематическое образование.

Директор знаменитого колледжа, чье имя было известно любому мало-мальски просвещенному человеку, имел обыкновение прогуливаться с каждым из новичков за пределами Оксфорда. Маститый ученый хранил полное молчание, пока они шли в направлении Хедингтона или Годстоу, а несчастный студент начинал нервничать и, не выдержав напряжения, отпускал какое-нибудь банальное замечание о погоде или красоте окружающего пейзажа. Далее директор либо осаживал беднягу остроумной тирадой, либо вовсе не удостаивал его ответом. Так или иначе школяру сразу указывали его место на ближайшие три-четыре года. Эта уловка ни разу не дала сбоя.

Когда Холмса подобным образом пригласили на променад, он не проронил ни слова за всю дорогу. Вместе с директором они прошли по мосту Магдалины, миновали Хедингтон и поднялись на холм Шотовер. Наконец господин ученый, не привыкший к такому поведению новичков, но уверенный в своем превосходстве над любым из них, сам нарушил тишину и покровительственным тоном спросил:

— Мне говорили, Холмс, будто вы необычайно умны. Это правда?

— Да, — без ложной скромности ответил Шерлок.

До возвращения в Оксфорд воцарилось молчание. Когда они остановились у ворот колледжа, Холмс повернулся к обескураженному директору и невозмутимо раскланялся с ним.

— До свидания, сэр, — вежливо произнес он. — Беседа с вами доставила мне огромное удовольствие.

Майкрофт Холмс добавил, что после этого происшествия его младший брат отряхнул со своих ног прах прославленного колледжа и подыскал себе учебное заведение попроще, где ему дозволялось жить так, как он считал нужным. Сам Шерлок признался мне, что за два года обучения сдружился лишь с одним студентом — Виктором Тревором, сыном норфолкского судьи. Холмс никогда не был особенно общительным человеком. В колледже он, по его собственным словам, большую часть свободного времени проводил в комнате, совершенствуя свои мыслительные способности. Его манера поведения настолько отличалась от привычек однокашников, что те не находили с ним никаких точек соприкосновения.

На каникулы он обычно приезжал в Лондон, где занимался химическими экспериментами прямо в снятой на лето квартире. Сначала он жил на Монтегю-стрит, возле Британского музея. Но затем начал регулярно посещать химическую лабораторию крупнейшей городской больницы, что вынудило его перебраться через реку и обосноваться на Ламбет-Палас-роуд.

Книги о великом сыщике издавались в течение тридцати лет, и тем из вас, кто следил за приключениями Шерлока Холмса, наверняка известно многое из того, что я рассказал. Позвольте теперь объяснить, каким образом появился на свет сборник повестей, который я сейчас предлагаю вашему вниманию.

Когда мы с Холмсом снимали одну квартиру на двоих, он время от времени притаскивал из своей спальни заветную жестяную коробку, где хранились перевязанные красными ленточками кипы бумаг. Каждая пачка относилась к какому-либо расследованию. Часть этих дел Холмс раскрыл еще до нашего знакомства. Так, например, рассказы «Глория Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов» я написал на основе документов и воспоминаний моего друга. Однако о некоторых событиях невозможно было поведать миру с той же легкостью.

В первую очередь стоит отметить случаи особой конфиденциальности — Холмс занимался ими по просьбе правительства еще до нашего знакомства, состоявшегося в химической лаборатории больницы Святого Барта в 1880 году. Должно пройти определенное время, прежде чем эти сведения возможно будет опубликовать. Готов поклясться, что к моменту, когда вы прочитаете эту книгу, Шерлок Холмс, я сам и любой другой упомянутый в ней человек давно обратятся в прах.

Я неоднократно упоминал о том, что мой друг оказывал помощь частным клиентам в качестве детектива-консультанта. Несколько историй, таких как «Морской договор» и «Чертежи Брюса-Партингтона», содержат намеки и на нечто большее. Репутация Шерлока Холмса была столь высока, что государственные чиновники обращались к нему все чаще и чаще. Так случилось в восьмидесятых годах, когда бесчинства фениев [2], устроивших серию взрывов в почтовых отделениях и на станциях лондонского метро, переполошили весь Скотленд-Ярд и стало ясно, что неповоротливая полиция и верноподданнические чувства населения уже не могут обеспечить безопасность членов королевской семьи. Гениальный ум моего друга понадобился еще раз в 1914 году — приближалась война с Германской империей, и правительство приняло решение об организации секретной разведывательной службы. Ее штаб-квартира располагалась на Куин-Эннс-гейт, в двух шагах от парламента. Два подразделения этой службы играли особо важную роль. Пятое управление обеспечивало внутреннюю безопасность Британии и обезвреживало вражеских шпионов, а шестое — руководило нашей разведкой в других странах.

Было бы удивительно, если бы Скотленд-Ярд и правительство, обязанные Холмсу решением многих проблем, и здесь не воспользовались его талантами, хотя знаменитый сыщик был уже далеко не молод. Вопрос лишь в том, должны лиэти секретные дела навсегда остаться тайной за семью печатями. Немедленно раскрыть всю подоплеку этих событий было, разумеется, невозможно. Спокойствие и благополучие многих ныне здравствующих людей оказались бы под угрозой. К тому же огласка могла подорвать безопасность государства. Нельзя с уверенностью утверждать, что эта война с Германией станет последним крупным вооруженным конфликтом. Враги британского образа жизни без труда отыщутся во всех сторонах света. Должны смениться поколения, прежде чем подобные истории можно будет напечатать без опаски.

Признаться, я почувствовал немалое облегчение, когда понял, что мне не придется в одиночку решать судьбу рукописи. Сразу после смерти Шерлока Холмса его неопубликованными бумагами занялся сэр Эрни Бэквелл, секретарь министерства внутренних дел. Подозреваю, что он был бы счастлив попросту сжечь их. Но такую возможность даже не рассматривали. Кроме того, далеко не все документы попали в руки сэра Эрни, так что ему пришлось вступить в переговоры с Майкрофтом Холмсом и другими законными наследниками. Лишь после долгого обсуждения удалось достичь компромисса.

В итоге личные бумаги Шерлока Холмса вместе с секретными досье Скотленд-Ярда поместили в государственный архив на Ченсери-лейн. Документы этой категории сохраняют гриф секретности на протяжении пятидесяти, а то и ста лет или остаются таковыми навсегда, в зависимости от решения правительства. Вам даже могут заявить, что таких письменных источников никогда не существовало. Но перед тем как они канули в Лету, я на правах мемуариста и исполнителя последней воли покойного получил доступ в специальный архив министерства внутренних дел, несмотря на протесты Уайтхолла. Я не имел права прямо указывать на почерпнутые в этих бумагах сведения, а мог лишь использовать их в рассказах о более ранних приключениях Шерлока Холмса. Помимо этого, мне вменялось в обязанность предоставить рукопись на одобрение сэру Эрни Бэквеллу и его адвокатам.

Разумеется, даже после их вердикта мой труд все равно нельзя было сразу опубликовать. Я передал завершенную рукопись на хранение в государственный архив с просьбой отправить ее в печать по прошествии пятидесяти лет. Сэр Эрни заверил меня, что кабинет министров его величества не согласится на срок меньше ста лет. Но против такого продления решительно возражали и Майкрофт Холмс, и генеральный прокурор, оба входившие в совет учредителей клуба «Диоген». В конце концов сошлись на компромиссном варианте в семьдесят лет. Этого вполне достаточно, чтобы перекрыть продолжительность жизни любого человека, упомянутого в моих рассказах. Риск того, что враги Британии смогут воспользоваться изложенной там секретной информацией, тоже сводился к нулю. Разве можно навредить нынешнему противнику раскрытием тайн прошлого столетия?

Таким образом, в книге сохранены подлинные истории рокового визита короля Эдуарда VII в Дублин в 1907 году, похищения драгоценностей ирландской короны из Дублинского замка, а также таинственной смерти господина Дизеля в 1913-м, когда секрет его знаменитого двигателя должен был перейти в руки англичан.

Другие сведения, не угрожавшие безопасности государства, по договоренности с заинтересованными лицами тоже не стоило разглашать до срока. Мне пришлось пойти на уступки и внести коррективы даже в издававшиеся ранее произведения. Если вы читали, например, рассказ «Конец Чарльза Огастеса Милвертона», то должны помнить мое предупреждение о том, что в этой истории изменены некоторые имена и факты. В результате она превратилась скорее в художественный вымысел, чем в описание реальных событий.

Теперь я уже никому не причиню вреда, открыв настоящее имя Милвертона. В действительности этого гнусного шантажиста звали Чарльз Огастес Хауэлл. Он родился в 1839 году в Лисабоне в англо-португальской семье. Служил секретарем у мистера Джона Рёскина, а также был импресарио у художника Данте Габриэля Россетти. Об обстоятельствах смерти Хауэлла вы могли прочесть в «Библиографии Суинбёрна» Томаса Уайза либо услышать от Оскара Уайльда. В 1890 году Хауэллу перерезали горло на заднем дворе трактира, а в зубы засунули полсоверена в уплату за клевету.

Обычно он расставлял свои силки следующим образом: приобретал компрометирующие письма, наклеивал их в альбом, который затем закладывал в ломбард. После чего сообщал жертвам, что не может по причине бедности выкупить залог и он пойдет с молотка, если только сами несчастные не захотят заплатить необходимую сумму в несколько сот фунтов. Они или их родственники раскошеливались, а хозяин ломбарда делил с Хауэллом прибыль.

Все проделывалось настолько ловко, что факт шантажа невозможно было доказать, даже если жертвы решались ради этого пойти на огласку. Среди тех, кто попался в сети Хауэлла, были семья Россетти, известный поэт Суинбёрн и художник Уистлер. К этому списку можно добавить мистера Рёскина и преподобного Чарльза Доджсона из Крайст-Черч, известного всему миру как Льюис Кэрролл. Добытые Шерлоком Холмсом сведения нельзя было напрямую использовать против Хауэлла, поскольку они бросили бы тень на многих людей.

Однако в архиве моего покойного друга содержались не только государственные и частные тайны. Если вы читали мою первую повесть о нем, то должны помнить, что время от времени Холмс, по его собственному выражению, «консультировал» Скотленд-Ярд. Например, он помог инспектору Лестрейду выйти из тупика в расследовании дела о фальшивых векселях, когда в 1873 году братья Бидуэлл едва не разорили «Английский банк».

В бумагах Шерлока Холмса нашлось несколько отчетов о таких историях, происходивших еще до нашего знакомства. Но поскольку рассказ очевидца всегда занимательнее сухого изложения фактов, я позволил себе немного отступить от них. И вовсе не испытываю угрызений совести, в своих произведениях представляя Холмса студентом, изучающим химию и право, хотя к моменту нашей встречи он, конечно же, давно миновал тот возраст, когда обычно поступают на медицинский или юридический факультет. В конце концов, мой друг всю жизнь занимался этими науками.

Начну свои заметки с дела Сметхёрста. В ту пору у Холмса на Ламбет-Палас-роуд, возле Вестминстерского моста, был свой кабинет, который сыщик торжественно называл комнатой для переговоров. Оттуда было рукой подать до химической лаборатории больницы Святого Томаса. Мой друг посещал ее бесплатно, пользуясь этой привилегией в память о щедром пожертвовании больнице от его родственника. Как я рассказывал ранее, Холмс происходил из семьи крупных землевладельцев.

Читатели, хорошо знающие Лондон, не нуждаются в описании Ламбет-Палас-роуд с ее чудесными газонами и тенистыми аллеями. Именно здесь предпочитали снимать квартиры молодые врачи и студенты-медики. Каждый вечер Холмс возвращался по этой улице домой из лаборатории. Весь день он ставил опыты, а по ночам проводил вычисления. Запоздалые прохожие и дежурные полицейские частенько видели в зашторенном окне второго этажа знакомый силуэт человека, шагающего из угла в угол с заложенными за спину руками и склоненной головой. Он явно был погружен в напряженные размышления.

В другие вечера Холмс выбирался из дома поужинать и побродить по улицам вечернего города, пока наконец не изучил Лондон в мельчайших подробностях, будто собственное отражение в зеркале. Прогуливаясь в одиночестве, он наблюдал, как затихает деловая суета, гаснут огни в магазинах, а из пивных выкатываются толпы грязных и оборванных простолюдинов. Попрошайки и бродяги, собиравшиеся под мостами и на свалках возле рынка, постепенно привыкли к его появлению. Примелькался он и тем несчастным женщинам, что поджидали, дрожа от холода, какого-нибудь закутившего пьянчугу.

Иногда этот студент останавливался, чтобы поговорить с босоногим мальчишкой, устроившимся на крыльце чужого дома. Порой неодолимая тяга ко всему новому заставляла его присесть рядом с нищими, курящими или дремлющими возле костра прямо посреди улицы, и вместе с ними наблюдать, как дым от языков пламени поднимается в темное небо. Летняя ночь подходила к концу, когда он возвращался домой. Уже начинало светлеть, шпили соборов и колпаки печных труб резко выделялись на фоне неба, пока миллионы огней еще не окутали город туманной пеленой. На углу возле лавки собирался народ и прихлебывал горячий кофе из консервных банок с закопченными днищами. Проходя по Лондонскому мосту, студент встречал девушку в лохмотьях, которая несла на плече корзину с зеленью. Через несколько минут громкие крики торговки будили спящие улицы.

Так Шерлок Холмс изучал городскую жизнь. Неудивительно, что много лет спустя он легко подражал манерам и речи простолюдинов, чем вводил в заблуждение даже близких друзей. Но снова наступала ночь, и он возвращался к книгам, совершенствуя свой непревзойденный метод расследования, который впоследствии прославил его.

Библиотека Шерлока Холмса тоже была необычной. В ней отсутствовали книги, стоявшие на полках в большинстве домов Англии. Но если вас интересовали особенности кустарных промыслов в маленьких городках Богемии или различия в химическом составе табака, выращенного на Суматре и в Виргинии, медицинское объяснение индивидуальных отклонений психики или способ, с помощью которого можно отличить подлинную вазу эпохи Мин от искусной подделки, вам достаточно было протянуть руку, чтобы узнать ответ. Впрочем, специфические знания по большей части Холмс хранил в памяти.

В книжном шкафу, что находился у самой двери, между руководством по изготовлению бумаги и подборкой справочников Ньюгейтской тюрьмы я однажды заметил несколько положенных на бок томов в изящных переплетах. По скопившейся на них пыли было ясно, что эти книги давно не брали в руки. Всю содержащуюся в них полезную информацию Холмс знал наизусть. Самое тонкое издание оказалось сочинением доктора Дэвида Хатчинсона «О причинах болезненных ощущений при беременности, выражающихся в раздражении горла и ротовой полости и сопровождающихся потерей аппетита и истощением». Эта работа в 1857 году была удостоена премии Род-Айлендского медицинского общества. Рядом лежали труды Аберкромби и профессора Штольца из Вены, посвященные схожим проблемам, а также отчеты о наблюдавшихся в испанском городе Картайя пятидесяти восьми смертельных случаях, связанных с vomissements incoercibles pendant la grossesse [3].

В этих книгах Холмс отыскал решение проблемы, от которой зависела жизнь человека. Позднее он называл этот случай своим первым расследованием. Вскоре о его способностях к научному анализу стало известно Скотленд-Ярду. Вы можете ознакомиться с подробным отчетом о деле доктора Сметхёрста в сборнике «Самые громкие судебные процессы Британии» или в газетах того времени. Однако сам детектив избежал пристального внимания прессы. Он предпочел остаться в тени, опасаясь причинить неудобства своему покровителю. К тому же Холмс не хотел рассказывать о себе лишнего.

Сей отчет был составлен для мистера Хардинджа Джиффарда, позднее вошедшего в историю как великий лорд-канцлер Хэлсбери. И пусть Шерлок Холмс не приобрел тогда громкой славы, но, несомненно, власть предержащие по достоинству оценили его способности. К этому первому расследованию я теперь и возвращаюсь.

Дух в машине [4]

По словам Холмса, эта история началась в прекрасный воскресный полдень. Май подходил к концу, и солнце успело изрядно нагреть мостовую тихой и пустынной Ламбет-Палас-роуд. Но настроение у моего друга в тот день было скверным. В субботу после обеда он заперся у себя в комнате, намереваясь работать там до понедельника, когда опять откроется лаборатория. Вошедший в моду обычай воскресного безделья крайне раздражал Холмса. И среди воцарившегося в Вестминстерском квартале благочестия он продолжал изучать подробности дела о ядовитых духах, вызвавшего некогда большой переполох при дворе Людовика XIV.

Шерлока особенно занимала судьба маркизы де Бренвилье, не сознававшейся в содеянном до тех пор, пока ее не подвергли пытке питьем. Такие отклонения человеческой психики чрезвычайно интересовали моего друга. Но все же не настолько, чтобы позабыть обо всем на свете. Стоя у дубовой конторки и переворачивая очередную страницу старинного фолианта, он услышал, как по залитой солнцем улице едет кеб, и обратил внимание, что стук колес стих прямо под его окном.

Затем зазвенел колокольчик и раздался удивленный голос хозяйки, миссис Харрис. Она узнала посетительницу. Дверь открылась и тут же захлопнулась снова. Десять минут спустя послышались шаги по лестнице, миссис Харрис постучалась в гостиную Холмса и, получив разрешение, вошла.

Любезная хозяйка рассыпалась в извинениях. Она ни за что не осмелилась бы тревожить квартиранта в воскресный день, но возникло неотложное дело, буквально вопрос жизни и смерти, касающийся ее лучшей подруги Луизы Бэнкс. Та заявила, что может рассказать о своей проблеме только Шерлоку Холмсу, и никому больше.

Детектив выслушал миссис Харрис и закрыл фолиант, заложив страницу шелковой закладкой.

— Боже праведный, разве можно отказать такой достойной леди? — мягко ответил он. — Раз уж она пожелала меня видеть, я полностью к ее услугам.

— Она читала ваши заметки в газете и, узнав, что вы мой квартирант, бросилась к вам за помощью, — пояснила хозяйка.

— Несомненно, она кое-что слышала обо мне и от вас, миссис Харрис, — добавил Холмс. — Не будем заставлять ее ждать. Не могли бы вы пригласить вашу подругу?

Он решил, что лучше побеседовать с мисс Бэнкс здесь, в гостиной, где им не будет мешать любознательная миссис Харрис.

Через мгновение хозяйка вернулась в сопровождении невысокой рыжеволосой дамы, приблизительно тридцати пяти лет от роду. На ее скуластом лице светились выразительные серые глаза, хотя в тот момент женщина выглядела скорее встревоженной, нежели оживленной.

— Благодарю вас, миссис Харрис, — произнес Холмс с такой интонацией, что у хозяйки не осталось иного выбора, кроме как развернуться и выйти из комнаты.

Он снова взглянул на мисс Бэнкс и подумал, что уже многие месяцы не встречал под женскими шляпками столь миловидного лица.

— Мистер Холмс? — начала гостья, прежде чем он успел предложить ей сесть. — Прошу извинить меня за столь бесцеремонное вторжение. Я неоднократно читала ваши заметки в «Таймс» и решила обратиться к вам еще несколько недель назад. Но боюсь, что слишком долго откладывала этот визит. Конечно, было бы проще написать вам. Но письмо пришло бы не раньше вторника, а дело не терпит отлагательств. И мне пришло в голову, что я могу к половине первого доехать до вокзала Ватерлоо или таверны «Белая лошадь», а оттуда добраться до вас. В конце концов я так и поступила.

— Ради всего святого! — терпеливо произнес Холмс. — Присядьте, пожалуйста, мисс Бэнкс, — вот на этот диван. Расскажите о том деле, которое не может ждать до вторника. И не волнуйтесь так, прошу вас.

Луиза Бэнкс метнулась через всю комнату к дивану. Только на нем она могла удобно расположиться в своем платье с кремовыми широкими юбками, еще не окончательно вышедшими из моды. Затем мисс сняла розовую накидку с темно-красной окантовкой. День выдался довольно теплым, но женщина дрожала, словно от холода. Холмс встал рядом с ней, спиной к окну. Мисс Бэнкс растерянно посмотрела на него, словно не знала, как начать разговор.

— Мистер Холмс, — сказала она наконец. — Уверена, вы сочтете меня излишне впечатлительной. Возможно, даже истеричной. Но я умоляю вас помочь моей сестре. Мне кажется, что ее убивают.

Холмс пристально и вместе с тем доброжелательно глядел на нее. Затем обернулся к окну. Кеб все еще стоял внизу. Помолчав немного, мой друг снова обратился к гостье.

— Полагаю, — спокойно заметил он, — что ваша сестра вместе с мужем живет в Ричмонде или в его окрестностях. И вам кажется, что супруг на протяжении долгого времени травит ее каким-то ядом. Он ведь врач, если не ошибаюсь?

Луиза Бэнкс бросила на него испуганный взор.

— Так вы уже все знаете? — воскликнула она.

— Отнюдь, мисс Бэнкс. Я всего лишь высказал предположение, основываясь на ваших словах.

— Но я не успела ничего сообщить, — возразила она.

Холмс присел на стул возле камина.

— Ошибаетесь, — ответил он. — Вы говорили, что могли приехать к половине первого на вокзал Ватерлоо или к «Белой лошади» на Пикадилли. Омнибус из Ричмонда останавливается на Пикадилли как раз в половине первого, и точно в это же время приходит на вокзал ричмондский поезд. Их маршруты не пересекаются нигде, кроме самого Ричмонда. Ваше волнение подсказывает: причиной приезда ко мне послужило крайне неприятное событие. Но вы не сказали, что вашу сестру убили или собираются убить. Вы произнесли: «Ее убивают». Таким замедленным покушением на жизнь может быть только отравление. Подсыпать яд женщине так, чтобы даже ее родная сестра не могла этому помешать, способен лишь очень близкий человек, по всей вероятности — супруг. Разумеется, не могу утверждать, что муж вашей сестры непременно должен оказаться врачом, но при такой профессии выполнить задуманное было бы проще всего.

Несчастная женщина прикусила губу, а затем подняла на сыщика глаза:

— Вы правы, мистер Холмс. Он действительно врач.

— Был бы вам признателен, если бы вы подробнее ввели меня в курс дела, — сдержанно попросил Холмс.

Луиза Бэнкс начала рассказывать, не сводя с него взгляда, словно стараясь убедить собеседника в том, что говорит искренне и находится в здравом уме:

— Моя сестра Изабелла немного старше меня, мистер Холмс, но замуж она вышла совсем недавно, в декабре прошлого года. До этого мы жили вместе в моем доме в Ноттинг-Хилле. Однако в сентябре она вдруг заявила, что нам лучше поселиться порознь. Между нами не произошло никакой ссоры. И я не стала возражать, поскольку решила, что у нее есть тайное увлечение. Изабелла стыдится его и не хочет, чтобы родственники о нем знали. С сентября по ноябрь сестра жила в пансионе на бульваре Райфл в Бейсуотере. Одним из тамошних постояльцев был доктор Сметхёрст, приблизительно пятидесяти лет. Не могу утверждать, что Изабелла переехала туда именно из-за него, но через несколько недель их отношения стали настолько явными, что хозяйка, миссис Смит, попросила сестру найти другой пансион. Белла перебралась на соседний бульвар Килдар. Двенадцатого декабря они с доктором Сметхёрстом обвенчались в церкви Баттерси, а затем сняли меблированные комнаты в Альма-Виллас в Ричмонде. Вскоре Белла заболела — у нее разлилась желчь, а потом началась дизентерия. Это его рук дело, мистер Холмс.

— Позвольте узнать, мисс Бэнкс, ваша сестра богата? — спросил детектив, когда она умолкла.

— Не особенно, мистер Холмс. Но у нее есть стабильный доход в тысячу восемьсот фунтов. Это проценты по закладным.

— Понятно, — проговорил он. — Прошу вас, продолжайте. Прежде ваша сестра не жаловалась на здоровье?

Луиза Бэнкс вздрогнула, но взяла себя в руки.

— До замужества у моей сестры было прекрасное здоровье, за исключением приступов разлития желчи, нечастых и совсем не опасных. До прошлого месяца я ни в чем не подозревала доктора Сметхёрста. Но восемнадцатого апреля получила от него письмо с сообщением, что сестра очень больна и просит меня приехать. Вот оно.

Она раскрыла сумочку, вынула оттуда аккуратно сложенный лист бумаги и передала его Холмсу. Тот погрузился в чтение, повторяя вслух заинтересовавшие его фразы.

— «Буду вам крайне признателен, если вы приедете одна…» Любопытная просьба, не правда ли, мисс Бэнкс? И вы, конечно же, навестили сестру?

При воспоминании об этом визите женщина всхлипнула:

— Да, мистер Холмс. В тот же самый день. Белла лежала в постели, такая бледная и слабая, что я очень за нее испугалась. Она сказала мне: «Никому не рассказывай об этом. Все будет хорошо, я скоро поправлюсь».

Холмс нахмурился.

— Еще одно странное предупреждение, мисс Бэнкс. И с тех пор вы сестру не видели?

Луиза Бэнкс покачала головой и вытащила из сумочки еще несколько листков.

— Потом я только получала послания от Томаса Сметхёрста, — продолжила она. — На следующий день он написал, что Белле ночью было очень плохо. Она разволновалась после встречи со мной, и у нее начались рвота и понос. Пришлось вызвать врача, и тот запретил всяческие посещения больной. Пару дней спустя пришло новое письмо. Мистер Сметхёрст сообщал, что я могу навестить сестру через неделю. Но когда срок миновал, он прислал вот это.

Она передала письма Холмсу, и тот опять прочитал вслух зловещие отрывки из них:

— «Белла просит вас немного повременить с приездом… Весьма сожалею, но она сейчас в таком состоянии, что я не могу позволить вам увидеться с ней…»

Луиза Бэнкс прервала его:

— Как это он не позволит нам увидеться, мистер Холмс? До прошлой осени, пока этот негодяй не украл у меня сестру, мы жили вместе. И когда были здоровы, и когда нас одолевали хвори. А в письме, написанном сегодня, он предлагает мне снять комнату где-нибудь поблизости, но не приходить к ним. Что это может означать, кроме скорой кончины сестры, которой я уже не застану в живых?

Холмс с озабоченным видом прочитал последнее послание и вернул его женщине.

— У вас есть причины для подозрений, мисс Бэнкс. Однако…

— «Однако», мистер Холмс? Прежде чем вы объясните, что имели в виду, позвольте добавить. Я пыталась увидеться с сестрой, но безрезультатно. Тогда я попросила Сметхёрста хотя бы впустить нашего домашнего врача, доктора Лейна, чтобы тот осмотрел больную. Но он отказался. Тогда я выследила Сюзанну Уитли, дочку хозяйки дома в Альма-Виллас, и расспросила ее. Она призналась, что очень обеспокоена состоянием моей сестры. Оказывается, Белла подписала завещание, составленное доктором Сметхёрстом. Мисс Уитни присутствовала при этом. Разумеется, он держит свою жену взаперти, чтобы лишить жизни и завладеть ее деньгами.

Холмс помолчал, а потом внимательно посмотрел на гостью:

— Вашу захворавшую сестру осматривали другие врачи?

Весь облик Луизы Бэнкс выражал отчаяние.

— Да, к ней приходили доктор Джулиус и доктор Бёрд. Но ведь Томас Сметхёрст тоже медик. Разве вы не допускаете, что он мог дать ей яд, действие которого напоминает симптомы болезни? А потом убедить Бёрда и Джулиуса, что это дизентерия.

Холмс опять ничего не ответил, продолжая глядеть женщине прямо в глаза.

— Ответьте, пожалуйста, на один вопрос, мисс Бэнкс. Если все произошло в точности по вашим словам, то зачем вы обратились ко мне?

— А к кому же еще? — удивленно воскликнула она.

На лице Холмса мелькнуло недоверие. Но голос его звучал по-прежнему тихо и доброжелательно.

— В самом деле? Вы могли бы рассказать эту историю в Скотленд-Ярде. Столичная полиция наверняка поможет вам, у нее несравнимо больше полномочий, чем у меня. Вы дойдете туда пешком за четверть часа. Я подскажу, к кому лучше всего обратиться. Или есть нечто такое, о чем вы не хотите поведать полисменам?

Молодая женщина опустила глаза и долго смотрела на свои руки. Потом глубоко вздохнула и заговорила снова. Должно быть, мисс Бэнкс с самого начала разговора мучилась этой тайной, но не смела выдать ее.

— Мистер Холмс, когда моя сестра познакомилась с доктором Сметхёрстом, он уже был женат.

— Вы хотите сказать, что он обманул вашу сестру?

Луиза Бэнкс покачала головой:

— Нет, мистер Холмс, он не лгал ей. Сметхёрст жил в пансионе на бульваре Райфл вместе с супругой. Поженились они очень давно, и она намного старше него. Лет семидесяти, если не больше. И для Беллы его брак не был секретом. Она знала, что он несвободен.

Холмс прищурил глаза и посмотрел на гостью с возросшим интересом.

— Почему же ваша сестра не возражала против двоеженства? Рано или поздно об этом стало бы известно.

Луиза Бэнкс низко склонила голову, и поля шляпки полностью скрыли ее лицо.

— Он сказал Белле, что это будет тайное бракосочетание, которое никому не причинит вреда… — едва сдерживая рыдания, объяснила женщина. — Когда старая миссис Сметхёрст умрет, они станут законными супругами. А до той поры фамилия мужа будет защищать репутацию Беллы. Она поверила ему, мистер Холмс, и теперь расплачивается за это. Вы спрашиваете, почему я не обратилась в полицию? Потому что правосудие покарало бы негодяя, погубившего мою сестру, но и она понесла бы заслуженное наказание. Как спасти ее жизнь другим способом, я не знаю. Последняя надежда на вас, мистер Холмс.

Мой друг не привык долго колебаться в подобных случаях. Он встал, давая понять, что вник в суть проблемы и консультация закончена.

— Хорошо, мисс Бэнкс. Вы можете рассчитывать на меня. Я сделаю все, что в моих силах. Но должен предупредить: вряд ли удастся полностью защитить репутацию вашей сестры. Если все обстоит именно так, как вы рассказали, я при первой же возможности отправлюсь в Ричмонд и переговорю с доктором Сметхёрстом. По крайней мере, у меня нет причин щадить чувства его жены, и он быстро поймет это. Я предоставлю ему выбор: либо он поклянется немедленно уехать и никогда больше не встречаться с вашей сестрой, либо его объявят двоеженцем. Возможно, ее освободят от ответственности. Не исключено, что против нее даже не станут возбуждать уголовное дело. В конце концов, это доктор Сметхёрст дважды связал себя брачными узами, а не она. Суд может приговорить его к четырнадцати годам каторжных поселений. Если вы ни в чем не погрешили против истины, ему не избежать наказания.

Несмотря на настойчивые просьбы мисс Бэнкс, Холмс не поехал в Ричмонд до тех пор, пока не проверил некоторые факты. В понедельник он зашел в церковь Баттерси, заплатил клерку шиллинг за разрешение взглянуть на метрическую книгу за прошлый год. Из нее Холмс скопировал запись, датированную 12 декабря, о венчании Томаса Сметхёрста и Изабеллы Бэнкс. На следующий день после визита в Бейсуотер он взял кеб и направился в церковь Святого Марка в Кеннингтоне. Еще один шиллинг открыл Холмсу доступ к метрикам двадцатилетней давности, откуда он опять сделал выписку о венчании Томаса Сметхёрста. На этот раз с Мэри Дарем, той самой пожилой леди, с которой Холмс беседовал двумя часами ранее на бульваре Райфл.

С копиями обеих записей в бумажнике он сел в ричмондский омнибус, отходящий в половине первого от таверны «Белая лошадь» на Пикадилли.

Доктор Сметхёрст и Изабелла Бэнкс жили в доме миссис Уитли по адресу: Альма-Виллас, десять. Холмс уже знал от своей посетительницы, что их скромная квартира состояла из спальни и гостиной, одновременно служившей столовой. Готовила жильцам дочь хозяйки.

Дверь открыла служанка в фартуке, которой Холмс и вручил свою визитку.

— Мне нужен доктор Томас Сметхёрст, — заявил он. — По неотложному делу.

Детектива слегка озадачило выражение испуга, чуть ли не ужаса, исказившее лицо девушки при одном упоминании этого имени.

— Вы не сможете с ним увидеться, — тут же выпалила она. — Он в отъезде.

— Вот как? — удивился Холмс. — А миссис Сметхёртс?

— Ее тоже нельзя беспокоить, — поспешно сказала девушка. — После того как доктор Сметхёрст уехал, ей стало лучше, но бедняжка все еще очень слаба.

— За ней кто-нибудь присматривает?

— Я, — гордо ответила служанка. — А еще миссис и мисс Уитли и, конечно же, мисс Бэнкс, сестра больной. Доктор Джулиус и доктор Бёрд тоже часто заходят.

— Мистер Холмс! — вдруг прозвучал мужской голос из темной комнаты за спиной у девушки.

В дверях появился человек крепкого телосложения, широкоскулый, рыжеволосый, с коротко стриженными усами, — Роберт Макинтайр, инспектор ричмондской полиции. Он был в штатском: в сюртуке, полосатых брюках, галстуке голубовато-серого цвета. Холмс познакомился с ним, когда частным образом расследовал случившееся неподалеку ограбление.

— Макинтайр?

Инспектор жестом отослал служанку прочь.

— Какими судьбами вы оказались в Ричмонде, мистер Холмс?

— Мисс Луиза Бэнкс — мой клиент. Где доктор Сметхёрст?

Макинтайр негромко откашлялся и вышел на яркий свет майского солнца.

— Если не возражаете, мистер Холмс, нам лучше поговорить здесь. В квартире будет неудобно — там всего две комнаты и тяжелобольная леди. Отойдем в сторонку, прошу вас.

Двое мужчин не спеша зашагали по тротуару.

— Где Сметхёрст? — повторил свой вопрос сыщик.

— Он за решеткой, мистер Холмс, и должен был попасть туда еще несколько недель назад. Ему предъявлено обвинение в покушении на убийство жены. Полагаю, доктор Бёрд давно заподозрил неладное. Вчера они с коллегой взяли у несчастной образцы рвоты и отправили для анализа профессору Тейлору. Он обнаружил там мышьяк, мистер Холмс. Ошибка исключена. Доза достаточная, чтобы убить человека, если яд попадет в жизненно важные органы. Доктора Сметхёрста арестовали вчера вечером, а сегодня он предстанет перед городским полицейским судом. Я слышал, что с тех пор, как он покинул этот дом, состояние больной немного улучшилось.

Высокая и худощавая фигура сыщика на мгновение замерла, освещенная солнечными лучами.

— Действительно? — задумчиво произнес он.

Макинтайр повернул обратно к дому.

— Вам, конечно, виднее, мистер Холмс, но, если вас в этом деле интересует именно то, о чем я думаю, вы напрасно теряете время. Мы уже задержали преступника, а леди находится под присмотром врачей, которые делают все возможное, чтобы спасти ее. И больше тут говорить не о чем.

Если Шерлок Холмс когда-либо сожалел о несостоявшемся расследовании, то именно в тот день, когда вернулся домой на Ламбет-Палас-роуд. Что ж, на то имелись все основания. Томас Сметхёрст оказался за решеткой. Миссис Сметхёрст, а точнее говоря, Изабелла Бэнкс должна была либо выздороветь, либо нет, в зависимости от силы ее организма и искусства врачей. Станет ли известно о двоеженстве Сметхёрста, предъявят ли Изабелле Бэнкс позорное обвинение — как знать. Холмс уже не мог повлиять на поворот событий.

Лучшее лекарство от любых жизненных разочарований — это работа. Холмс снова увлекся изучением ядовитых духов, применение которых имело жуткие последствия при дворе «короля-солнце», и решил написать об этом монографию. Исторические хроники подтверждали, что этим вопросом всерьез никто не занимался. Два дня спустя, шагая по Ламбет-Палас-роуд из лаборатории больницы Святого Томаса, он все еще обдумывал свой будущий труд. Закрыв за собой парадную дверь, Холмс вдруг осознал, что дом погружен в леденящую душу тишину. Он поднялся по лестнице и едва успел снять пальто и перчатки, как в дверь постучала миссис Харрис. Ее лицо было необычайно бледным, глаза покраснели, а по щекам тянулись дорожки высохших слез.

— Она умерла, мистер Холмс, — вымолвила хозяйка. — Миссис Сметхёрст, то есть мисс Бэнкс. Скончалась сегодня утром. Я только что получила письмо от ее бедной сестры.

— Значит, мистера Сметхёрста должны судить за убийство, — спокойно ответил Холмс.

— Его отпустили еще до того, как она умерла.

— Неужели? — Холмс резко шагнул к миссис Харрис, словно собирался схватить ее как виновницу этой глупой судейской ошибки. — Что значит «отпустили»?

— Так решил суд, мистер Холмс. Доктор Сметхёрст заявил, что его жена тяжело больна и может умереть в любое мгновение. Мол, бесчеловечно разлучать его с супругой в последние часы ее жизни. И его выпустили под залог. Ведь когда его посадили, ей сразу полегчало. Все это признали — и доктора, и мисс Луиза… А на второй день после его возвращения бедняжка отдала богу душу. Мужа арестовали снова, но ей это уже не поможет.

Это был тот редкий, вероятно, единственный случай, когда Шерлок Холмс не знал, что ответить. Человека, обвиняемого в попытке убить жену, отпустили из зала суда, чтобы он смог с ней попрощаться, — в это невозможно поверить. Но именно так и произошло.

— Значит, теперь ему не избежать виселицы, — прошептал Холмс.

— И поделом ему, извергу, — с горечью произнесла миссис Харрис.

Мой друг не раз подчеркивал, что письмо, которое он написал в тот день мисс Луизе Бэнкс, было одним из самых трудных испытаний в его жизни. Он подвел клиента и, разумеется, отказался от вознаграждения. Да, она обратилась к нему слишком поздно, предотвратить трагедию могло лишь чудо. Но такова была его работа — спорить с неизбежностью. И таков был его характер. Мысль о поражении занозой застряла в мозгу Холмса и не давала ему покоя все лето. Он не захотел спасаться от нее кокаином, как поступал обычно, когда его одолевала скука. Больше недели сыщик провел в затворничестве, не выходя из дома и лишь иногда прерывая мрачные размышления пассажами Гайдна или Мендельсона на своей любимой скрипке.

Лондонское лето с его легкомысленными развлечениями успело пройти, когда доктор Сметхёрст наконец-то предстал перед судом в Олд-Бейли [5]по обвинению в убийстве Изабеллы Бэнкс. Шерлок Холмс не смог просто и убедительно объяснить, почему решил присутствовать на слушаниях. Разумеется, он никогда не встречался с Томасом Сметхёрстом, и ему было любопытно взглянуть, что это за человек. Однако его интерес подогревался иными соображениями, имевшими мало общего с добродетелью. Холмс был в некотором смысле «гурманом», хотя это не совсем точное слово, — его привлекал вид людей, попавших в отчаянное положение. Ему нравилось наблюдать, как жертва бьется в тисках закона, как Фемида все сильнее сдавливает петлю на шее подсудимого. Это зрелище стимулировало мозг ничуть не хуже музыки или наркотиков.

Возможно, ему не следовало приходить. В зале суда Холмс увидел совсем не то, что ожидал.

Сметхёрст оказался угловатым пятидесятилетним человеком малопривлекательной наружности, со спутанными каштановыми волосами и давно не стриженными усами. Трудно было представить, что женщина могла испытывать к нему какие-то чувства, кроме жалости.

Вряд ли кто-либо из читателей помнит старое здание Центрального уголовного суда. Теперь он находится там, где раньше возвышалась Ньюгейтская тюрьма. Ее снесли и на этом месте построили нечто, напоминающее театр. Присяжные размещались в ложе по одну сторону «зрительного зала», подсудимый — по другую. На «сцене» восседали судья, священник и секретарь суда, а там, где должна быть оркестровая яма, стояли скамьи для адвокатов. Обычно Холмс с живым интересом следил за подобными спектаклями, наблюдая, как постепенно меняется поведение обвиняемых. В те времена им еще не разрешалось свидетельствовать в свою защиту.

Сметхёрст сидел на скамье подсудимых, безумными глазами взирая на тех, кто вдумчиво и методично готовил ему смертный приговор.

Холмс не скрывал, что пришел на суд в предвкушении зрелища. С каждой минутой положение обвиняемого становилось все более безнадежным. Сметхёрст в нарушение закона обвенчался с убитой, хотя уже был женат. Едва он с новой супругой поселился в Альма-Виллас, как она тяжело заболела. Он до последней возможности отказывался от помощи других врачей. Сметхёрст собственной рукой составил за нее завещание, вызвал нотариуса и находился рядом, когда несчастная подписывала документ. Согласно «ее волеизъявлению», он оказался единственным наследником. Затем он придумывал различные предлоги, чтобы не допустить встречи покойной с ее сестрой. Свидетели заявили, что замечали выражение ужаса на лице миссис Сметхёрст, когда она смотрела на мужа.

Под ропот возмущения, поднявшийся в зале, доктор Бёрд рассказал, как Сметхёрст полил синильной кислотой хлебные крошки и скормил воробьям, желая проверить, хватит ли такой дозы, чтобы убить их. Помимо прочего, Бёрд, которого доктор Джулиус пригласил для повторного осмотра больной, не нашел у нее ни разлития желчи, ни дизентерии. Все симптомы указывали не на естественную болезнь, а на медленное отравление. За три дня до кончины миссис Сметхёрст доктора взяли образцы ее рвотной массы для исследования. Анализ по методу Райнша выявил наличие в ней мышьяка в количестве более чем достаточном, чтобы вызвать смерть человека.

Хуже того, при вскрытии доктор Тодд обнаружил в почках покойной едкие соединения сурьмы. Правда, в незначительном количестве, но ее присутствие невозможно было объяснить приемом каких-либо лекарств. Вдобавок доктор Тодд уверял, что черты лица мертвой Изабеллы Бэнкс застыли в такой ужасной муке, какую он никогда прежде не наблюдал при агонии. Ее внутренности были воспалены и покрыты язвами. Смерти способствовало также истощение, вызванное неспособностью удержать в желудке пищу.

По собственному признанию обвиняемого, он сам кормил больную и давал ей лекарство. Когда его арестовали в первый раз, ей стало легче и она даже смогла немного поесть. Но как только он вернулся, миссис Сметхёрст умерла. А еще при вскрытии выяснилось, что она была беременна. Срок беременности установили в промежутке между пятью и семью неделями. Таким образом, доктор убил не только жену, но и будущего ребенка.

Холмс внимательно выслушал результаты экспертизы и показания свидетелей. Сметхёрста защищал адвокат Пэрри, потомственный юрист из Уэльса. Этот толстяк в парике, косо нахлобученном на манер солдатской фуражки, отличался красноречием, но так и не смог найти изъян в доказательствах вины своего подзащитного. Когда доктор Тодд объявил, что при вскрытии не нашел никаких следов мышьяка, мистер Пэрри ухватился за этот шанс. Но доктор тут же добавил: больная явно принимала в большом количестве бертолетову соль, а она выводит мышьяк из организма. По всей вероятности, Сметхёрст умышленно дал жене этот препарат, когда яд уже сделал свое черное дело. Незадачливый адвокат добился лишь того, что теперь подсудимого обвиняли уже в изощренном, тщательно продуманном убийстве. Как отметил про себя Холмс, мистер Пэрри еще туже затянул петлю на шее Томаса Сметхёрста.

Положение еще более осложнили свидетели защиты. Доктор Ричардсон и доктор Роджер утверждали, что, если бы Изабелла Бэнкс умерла от яда, мышьяк обязательно обнаружили бы при вскрытии. Но, к несчастью, обвинение быстро доказало, что оба они являются профессиональными платными свидетелями и некогда приводили аналогичные доводы в защиту Уильяма Палмера, печально известного отравителя из Рагли. К тому же сам доктор Ричардсон однажды по неосторожности отравил собственного пациента.

Зрелище краха Томаса Сметхёрста впечатляло куда сильнее, чем любая мелодрама на сцене Театра Британии в Хокстоне. Председатель суда объявил, что все доказательства вины доктора Сметхёрста остаются косвенными. Присяжные не должны выносить вердикт на основании какого-то одного довода, а, напротив, обязаны последовательно выкладывать факты на весы правосудия, чтобы проследить, в какую сторону они качнулись. Однако после выступления свидетелей уже не оставалось сомнений: присяжные поддержат обвинение и для Сметхёрста все закончится петлей на шее и открывающимся под ногами люком. Полчаса спустя прозвучал именно такой приговор.

Сметхёрст долго и бессвязно умолял о помиловании, но председатель суда прервал его излияния, объявив, что через одну-две недели осужденного выведут на крышу тюрьмы на Хорсмейнджер-лейн [6]и повесят на виду у всего города. Обезумевший, сломленный человек на скамье подсудимых выкрикнул: «Клянусь Богом, я невиновен! Это доктор Джулиус погубил меня!»

Такие душераздирающие сцены будоражили Шерлока Холмса не хуже глотка доброго бренди. Однако на сей раз его больше занимал другой человек, второй адвокат Сметхёрста, мистер Хардиндж Джиффард. Пока тянулось заседание, он, уступая пальму первенства мистеру Пэрри, не произнес ни слова. Его обрамленное темными бакенбардами лицо казалось бледным и изнеженным. Будущий лорд-канцлер уже начал прокладывать себе дорогу в Английскую судебную коллегию. Шерлок Холмс был наслышан о нем и угадывал в мистере Джиффарде того выдающегося общественного деятеля, который вскоре обогатит библиотечные полки многотомными изданиями «Законов Англии» Хэлсбери. Когда все в зале поднялись с мест, Холмс достал визитку и написал на ней: «Ваш подзащитный определенно не виновен. С Вашего позволения, я берусь это доказать».

Не умаляя достоинств мистера Хардинджа Джиффарда, следует сказать, что он, при всех своих аналитических способностях, крайне удивился, получив эту записку. Позже он признался мне, что во время процесса счел выдвинутые обвинения весьма убедительными. Доктор Сметхёрст обольстил Изабеллу Бэнкс и обвенчался с ней, не имея на то законного права. По его собственным словам, он один кормил больную и давал ей лекарства. Никто другой не мог подсыпать ей мышьяк и сурьму, обнаруженные в анализах миссис Сметхёрст незадолго до смерти. Ничего похожего не содержалось в тех лекарствах, которые она принимала. Один из коллег видел, как обвиняемый экспериментирует с ядом на воробьях. Он не подпускал к жене ее родную сестру и домашнего врача. Он заставил ее подписать завещание, составленное им же самим в свою пользу. Пригласив мисс Уитли в свидетели, доктор пытался подсунуть ей бумагу безо всяких разъяснений. Нотариусу, мистеру Сениору, пришлось вмешаться и заявить, что подпись свидетеля, не знающего, какой документ он подписывает, не имеет законной силы. От Томаса Сметхёрста буквально разило мошенничеством… и убийством.

«Ваш подзащитный определенно не виновен. С Вашего позволения, я берусь это доказать». Мистер Хардиндж Джиффард вполне мог отклонить это предложение, посчитав его нелепым. Но он этого не сделал. Значит, уже тогда в душе бедного молодого адвоката пылал огонь справедливости будущего великого лорд-канцлера. Следующим вечером он навестил Шерлока Холмса. Встреча не была оговорена заранее. Когда Холмсу сообщили о внезапном визите, он, как обычно, стоял возле конторки, а над его головой горела газовая лампа.

— Мистер Джиффард, — тихо сказал он, пожимая гостю руку. — Я ждал вас.

Сыщик принял у посетителя шляпу и пальто и положил их на стол в дальнем углу гостиной. Затем жестом указал на кресло возле маленького столика, на котором стояли коробка сигар, бутылка бренди и сифон с содовой.

— Мистер Холмс, у нас очень мало времени, — опустившись на сиденье, произнес адвокат. — Доктора Сметхёрста уже признали виновным и приговорили к смертной казни.

— Позволю себе не согласиться с решением суда, — спокойно возразил Холмс.

— Тем не менее через неделю или две он будет повешен. Так вы полагаете, что сможете доказать его невиновность?

— Вне всякого сомнения.

Джиффард решил резко изменить предмет разговора. Вероятно, он привык так делать на допросах свидетелей.

— Позвольте узнать, почему вас так волнует судьба обвиняемого?

Лицо Холмса на мгновение скривилось в нетерпеливой гримасе, которую люди, плохо его знающие, нередко принимали за саркастическую усмешку.

— Я согласился разобраться в отношениях доктора Сметхёрста с Изабеллой Бэнкс по просьбе ее сестры. Но, к сожалению, опоздал. Soi-disante [7]миссис Сметхёрст умерла прежде, чем я успел начать расследование.

— Об этом мне говорили.

Холмс поднялся, предложил гостю сигару, налил в стакан бренди и предоставил мистеру Джиффарду право разбавить его содовой на свой вкус.

— Первым делом я проверил некоторые факты. В конце концов, никто не застрахован от ложных обвинений. Я отыскал записи об обоих венчаниях доктора Сметхёрста — законном и тайном. Затем сверился с копией завещания, зарегистрированного в Лондонской коллегии юристов.

Хардиндж Джиффард поставил стакан на стол.

— Как вы могли это сделать, мистер Холмс? Подлинность завещания Изабеллы Бэнкс еще не установлена, не говоря уже о его регистрации.

Нетерпение вновь скривило губы Холмса.

— Я имел в виду завещание ее отца, мистер Джиффард. Согласно этому документу, мисс Бэнкс владела капиталом в тысячу восемьсот фунтов, проценты с которого обеспечивали ей безбедную жизнь. Этой суммой она могла распоряжаться по своему усмотрению. А кроме того, у нее было пожизненное право на проценты с капитала в пять тысяч фунтов, после ее кончины переходящее к другим родственникам — брату и сестрам. Любопытно, не правда ли, мистер Джиффард? Пусть у этого человека душа черна от грехов, но зачем ему убивать жену, если ее жизнь в четыре раза выгоднее смерти?

— Может, он не знал об этом завещании? — холодно возразил Джиффард.

— Не исключаю, — согласился Холмс. — Но если он отравил ее не из-за денег, то по какой причине? Двоеженство? При необходимости он мог вернуться к своей первой жене, уклониться от брака с мисс Бэнкс, ограничившись сладкими обещаниями. Или все случилось потому, что она ждала ребенка? В таком случае можно было попросту бросить ее, как поступают ежедневно тысячи других мужчин. Нет, мистер Джиффард. Я не вижу ни одного мотива, который побудил бы Томаса Сметхёрста совершить убийство, ни одной причины, чтобы добровольно отправиться на виселицу.

Холмс замолчал, а по лицу гостя пробежала тень беспокойства.

— И это все ваши доводы, мистер Холмс? Их недостаточно для его спасения. Нужны не предположения, а неопровержимые доказательства невиновности.

Мой друг откинулся на спинку кресла, вытянул длинные ноги и сложил ладони вместе.