Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие Оболенский Игорь
— Нет, я думаю, работы никакой не шло, просто распорядился Горбачев — выпустить немедленно. Он мне потом так и сказал.
— Вам лично Горбачев сказал?
— Мы с ним встречались неоднократно. Конечно, уже много лет спустя после нашего отъезда к отцу. Михаил Сергеевич был на нашем вечере в Москве, посвященном отцу. Очень долго, минут 40 говорил про тот период, про то, как вообще получилась эта история с отцом.
— Для Вас был большой шок, когда вы приехали в Париж?
— Для меня нет, поскольку я все эти годы постоянно готовился уехать, мысленно жил между Россией и Западом. Я себе много представлял, естественно, что может себе представлять мальчик из Советского Союза, когда уезжает на Запад. Но потрясения не было. Больше шок был, когда я увидел отца в больнице. Мне ведь никто не сказал, что он болен, что у него рак. В день приезда сказали только, что у него воспаление легких и поэтому он не может прийти. Хотя бабушка все знала уже в Москве, естественно. Я до сих пор не могу понять, почему мне не сказали правду. После этого все остальное — Запад, Париж, отъезд из Союза — отошло на второй план.
— То есть Вы поняли, что, фактически, приехали провести вместе последние дни отца…
— Ну да, в какой-то степени, хотя надеялся, что он выздоровеет. В течение года даже были какие-то улучшения здоровья. Мы успели посидеть в кафе и выпить пива вместе, отдохнуть на море.
— Вам легко было с ним?
— С ним мне было очень легко. Всегда, у нас были очень хорошие отношения. Он меня очень любил и я его, естественно, тоже. Хотя отец был сложный человек, я с ним не раз спорил. Из-за чего? В те времена споры были глупые — о музыке. Я слушал что-то, а отец говорил, что это не музыка, а шум. В принципе, он был прав. Но, тем не менее, в те годы это вызывало во мне какое-то негодование.
— А отец Вам говорил, чем Вы должны заниматься?
— Да-да, он уже все спланировал. Я должен был заниматься кино и работать с ним. Сначала — учиться, потом сам снимать. Я не стал спорить с ним.
— Но знали, что не будете это делать?
— Да, в то время я не хотел этим заниматься. Я поступил в университет, занимался два года физикой. Потом перешел на гуманитарный факультет.
— А сколько Вам было лет, когда вы узнали, что у Вас есть старший брат и, соответственно, что у отца до встречи с Вашей мамой была другая семья?
— Я маленький был. Но был рад, что у меня есть брат. К тому, что была семья до нас, относился нормально. У мамы ведь тоже до встречи с отцом была семья, я рос вместе со своей старшей сводной сестрой Ольгой. Она сегодня живет в Париже, занимается дочкой, воспитывает… Она замужем за итальянцем.
— Тарковского, наверное, окружали интересные люди.
— Рядом с отцом всегда было интересно находиться рядом. Если говорить о моих самых ярких впечатлениях детства, то они связаны с Володей Высоцким, который часто приходил к нам. Я помню его очень хорошо. Он приходил по праздникам часам к девяти вечера. Выводил меня на балкон и дарил салют. Говорил, что держит его в своих руках. То есть, когда начинался салют, он разжимал ладонь и говорил — это для тебя. Я так его и звал — «дядя Салют». Я был уверен, что это он приносил салют.
— Тарковский ведь очень дружил с Сергеем Параджановым?
— Да, конечно. Параджанов часто у нас бывал. И мы ездили к нему в Тбилиси. У отца там были какие-то выступления, мы провели в Грузии дней десять.
— Мне рассказывали в Тбилиси про забавный эпизод, произошедший, видимо, во время того самого приезда Тарковского в Грузию. Встретив вашего отца на вокзале, Параджанов отправился с ним гулять по проспекту Руставели. Имя Тарковского было известно, а в лицо его практически никто не знал. И Параджанов решил этим воспользоваться. Он предлагал встречным: «Хотите увидеть живого Тарковского? Давайте 3 рубля». Получив деньги, Параджанов говорил: «Смотри, вот он». И показывал на идущего рядом с ним Вашего отца.
— Постоянно с ним такие шутки были, он был человек удивительный. Отец, зная о его непростом финансовом положении (Сергею ведь тоже не давали снимать кино), подарил ему кольцо. И Параджанов после ухода отца из жизни мне это кольцо вернул. Передал, когда мы встретились с ним в Париже. Он лежал в той же клинике, где умер отец. Это кольцо у меня сейчас, я его храню, как реликвию. Обычное такое золотое колечко с камушками сапфира, никакой большой ценности не имеет…
Сережа очень любил отца, считал его лучшим режиссером. Не забуду, как он меня водил по Тбилиси, показывал мне все эти улочки, музей Пиросмани. Он фантастически рассказывал. Отец тоже был хорошим рассказчиком, но Параджанов был более сказочным, что ли. Дом у него был удивительный, комната, в которой он жил…
— …и с потолка которой постоянно во время дождя капала вода. Чтобы как-то защитить жилье, Параджанов подвесил к потолку зонтик. И все восхищались — надо же, как оригинально. Так ведь и у ваших родителей было. Я читал, что Софи Лорен, навестившая Тарковского и увидевшая стоящие по всему дому банки с водой, воскликнула: «Боже, он собирает святую воду!». А у Ваших родителей просто протекала крыша.
— Да, это было в их первой московской квартире, был старый дом. Всякое случалось. Отключали, например, свет. Не было возможности зарабатывать, ему не давали работать. Халтурить не халтурил, не собирался до этого опускаться. Он хотел снимать кино. В Советском Союзе с этим было непросто.
— В итоге Ваша семья обосновалась в Италии?
— Отцу нравилась Италия, он хотел жить в этой стране. В Париж он попал из-за болезни. А во Флоренции хотел жить и работать. И мне тоже очень понравилось в этом городе. Я там остался, надо было идти в школу, а отец опять уехал в Париж. Потом я приехал туда уже на похороны. Когда он умер, меня рядом не было. К сожалению. Мне опять же не сказали. В очередной раз….
— Тарковский понимал, что ему остались считанные недели?
— Нет, не думаю. Ему стало хуже, конечно, но рак иногда дает надежды, постоянные подъемы чередуются со спадами. И тут уже сложно сказать, даже врачи не могут никогда прогнозировать. Ему вообще сказали в Швеции, когда поставили диагноз, что осталось около месяца жизни. А он прожил год.
— Он трепетно относился к своему здоровью, следил за собой?
— Он не столько любил лечиться, сколько любил все, что касается всех этих духовных практик, в те годы это было очень популярно. Ходил к Джуне, дружил с ней, лечился и учился у нее, его все это интересовало. Он занимался йогой, медитировал.
— Тарковский был фаталистом?
— Он принял свою судьбу. Он интересно пишет в дневниках, что каждый знает, что умрет. Все знают, что рано или поздно это случится. Но когда человек точно знает дату, когда это произойдет, вот тогда становится невыносимо.
Но у него, тем не менее, была энергия, он до последнего писал проекты фильмов. Если мы посмотрим на запись, сделанную всего за месяц до смерти, то увидим, что он пишет о том, как и какие картины нужно ставить. Удивительная сила, он был до последнего уверен, что поправится.
Последние две недели отец уже не мог писать, находился под морфином. Уже были такие боли, что он не чувствовал ничего… В итоге у него просто не выдержало сердце, болезнь зашла так далеко, что организм был изможден. А до этого — постоянные записи о том, что надо жить, надо работать.
— Расскажите про судьбу мамы. С Ларисой Кизиловой Тарковский познакомился на съемках?
— Да, «Андрея Рублева». Я думаю, родители были натурами взаимодополняющими. Отцу нужна была энергичная женщина, сильный человек. Чтобы быть рядом с отцом, нужно было иметь огромную силу. И характер, энергию. Ну и потом мама ему посвятила свою жизнь, себя всю.
Когда отца не стало, она прожила несколько лет только благодаря своей энергии — организовала фонд, занималась популяризацией его творчества, пыталась создать что-то. Это единственное, что ее держало. Благодаря ей книги вышли, дневники.
Мы с мамой были достаточно дружны. У нее был сильный характер. Она сделала так, чтобы отец мог только работать. Он не знал, кто оплачивает счета, его материальная сторона жизни не касалась. Все взяла на себя мама. Главное — не отвлекать, главное — чтобы он работал, главное — тишина. Если отец пишет, по дому все ходят на цыпочках…
Она ушла через 10 лет, потому что уже не было какого-то смысла жить. Она любила его безумно. Иногда об этом говорила, у нее было чувство грусти. Я даже из-за этого с ней ругался, говорил — живи, надо жить, надо продолжать. Я чувствовал, что в ней что-то сломалось.
Но она так и не смогла пережить его смерть…
— Кто из родителей был более мудрым человеком?
— Наверное, отец. Он был очень умным, у него была чрезвычайная интуиция. Даже, как говорят, женская, огромная, удивительная интуиция. Благодаря ей он все схватывал, даже не понимая иногда суть вопроса, не говоря на языке. Мама была человеком эмоциональным. Они друг друга дополняли. За сильным человеком должна быть сильная женщина.
— А правда, что родители общались друг с другом на «Вы»?
— Да, у них была такая игра — не игра, а, скорее, взаимоуважение.
— То есть обращались к друг другу по имени-отчеству?
— Нет, по имени — Лариса, Андрей, но на «вы».
— Как интересно.
— Причудливо, но интересно.
— Жизнь в Европе для вашей семьи материально оказалась легче?
— Там было проще. Потом, естественно, все деньги шли на лечение. Но больших денег у него и не было. Снял только две эти картины. Купил небольшой дом. Гений — это одно, а законы кинорынка — другое. Отцу пришлось отказаться от прав, чтобы получить деньги на картины. В итоге после него осталось лишь 2 чемодана вещей.
— Его отпевали?
— В русской церкви Александра Невского в Париже. На ступенях храма друг отца, Мстислав Ростропович, сыграл сюиту для виолончели Баха…
— Отец был верующий человек?
— Да, конечно. Он нечасто ходил в церковь, но глубоко верил. У меня осталась его библиотека. В последний год он очень много читал религиозной философии, Бердяева, Соловьева, Флоренского.
— А с вами он говорил на эти темы?
— Говорил, конечно.
— Можно сказать, что он Вами занимался?
— Он мной занимался очень, мне кажется, правильно. Во-первых, своим примером. Во-вторых, не старался говорить, что хорошо, а что плохо. А давал мне читать книги, слушать музыку. Он мне очень много рассказывал, делился своими мыслями и переживаниями. То есть не сюсюкался, а говорил взрослые вещи, интересные. Рассказывал постоянно то, что он читал…
— А когда Вы поняли, кто он? Его величину?
— Я уже знал с детства, кто мой отец. Это витало в воздухе. И когда уже живя в Италии я признавался, что моя фамилия — Тарковский, выяснялось, что все прекрасно знают отца. Для меня это, конечно, было очень важно. И до сих пор удивляет. Казалось бы, люди, не имеющие отношения к искусству, а прекрасно знают его картины. Случаются очень интересные истории. Многие приняли сан, стали священниками благодаря фильму «Андрей Рублев». Мне пишет иногда один настоятель монастыря, бенедиктинец. Он стал настоятелем именно после фильма. Он каждый месяц показывает картину Тарковского, они ее разбирают, медитируют, ведут беседу.
Я пытаюсь объяснить, что я не Тарковский, я сын, и не могу за отца ответить на какие-то сложные вопросы. Но все равно находятся почитатели творчества отца, которые пытаются узнать у меня то, что хотели бы спросить у самого автора «Андрея Рублева».
— Фамилия Тарковского в Италии и сегодня многое значит?
— Отца знают. На почте, где угодно. В Италии, да вообще на Западе, отношение к Тарковскому удивительное. Наверное, там его даже больше знают, чем здесь. Ценят, любят, относятся с каким-то пиететом. Нет никаких скандальных публикаций, нет зависти какой-то глупой, ненужной.
— А Вы сталкивались с проявлениями этой глупости, зависти?
— Ну иногда, когда вижу некоторые книги об Андрее Тарковском.
— Вы их читаете?
— Честно — мне неинтересно. Зачем? Я-то знаю, каким он был. Поэтому и не пишу, мне это не интересно. Важно, чтобы люди читали его. И смотрели его фильмы. А уж там пусть каждый выводы делает сам. Я могу сказать одно — отец останется в истории. Время еще расставит свои точечки.
Часть третья
Родня…
Любовь Брежнева
(племянница Леонида Брежнева)
Кремлевская Золушка
ИЗ ДОСЬЕ:
«Леонид Ильич Брежнев — на протяжении восемнадцати лет правитель советского государства. Обладатель всех высших наград и званий страны — Герой Социалистического Труда, четырежды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза, лауреат ордена «Победа».
Несмотря на всю противоречивость своего правления, в 2013 году был признан лучшим политиком СССР за всю историю.
Скончался в 1982 году в возрасте 75 лет.
Родной брат Леонида Брежнева Яков Ильич прожил 87 лет и умер в 1997 году.
Любовь Брежнева — дочь Якова Ильича, племянница Леонида Ильича. Автор книг о своей знаменитой семье. Живет в США».
Первая мысль, когда ее видишь: «Похожа или нет?». Она похожа. Не копия, конечно, но внешнее сходство с Леонидом Брежневым, что называется, налицо.
О том, что у генерального секретаря есть племянница, стало известно не так давно. Героиней семейной хроники Брежневых всегда была дочь Галина. О ней написаны сотни статей, опубликованы книги, сняты фильмы. Между тем как судьба ее двоюродной сестры Любови не менее драматична и интересна.
Сегодня Любовь Яковлевна (она дочь родного брата генерального секретаря) живет в Америке. И в Москве бывает наездами. В российской столице, где она пыталась устроить свою судьбу и где счастье было так возможно, ее больше ничего не держит.
Наша встреча оказалась возможна благодаря появлению на русском языке мемуаров Любови Брежневой. Перед тем, как начать беседу, я получил в подарок только что доставленный из типографии экземпляр: на обложке цвета кремлевской стены две фотографии — Любови и ее некогда всемогущего дяди, и огромная надпись: «Племянница генсека».
«Нравится?» — улыбаясь, спросила автор. И поведала о себе, своих родственниках, надзоре КГБ и многом другом…
— Родилась я на Урале, моя мама из казачества. Прадед был казачьим атаманом. Родители познакомились во время войны. Папа вместе с металлургическим техникумом, где преподавал и в котором Леонид Ильич до войны был ректором, эвакуировался в Магнитогорск. И встретил 17-летнюю красавицу-маму, от которой скрыл, что женат. В общем, банальная история.
Мама узнала обо всем, когда была на 8 месяце беременности, получив письмо от жены отца. От пережитого шока у нее отнялись ноги. Но тем не менее с отцом жить она не стала. Сказала ему: «Если ты раз обманул меня, значит, и еще раз обманешь». Посадила его на поезд и отправила к семье. Позже у папы родилась еще одна дочь.
Я впервые встретилась с отцом, когда мне было 4 года. Мама разрешила ему приехать, когда собиралась выходить замуж. С тех пор мы стали общаться с папой. Хотя все равно мать старалась, чтобы я была ближе к отчиму.
А Леонида Ильича я увидела, когда мне было лет пять. Но по-настоящему мы познакомились в Магнитогорске, куда он приезжал по делам как первый секретарь ЦК компартии Казахстана. Мне тогда было уже 10 лет. Леонид Ильич был таким красивым мужчиной, что я даже спросила маму, почему она не вышла за него замуж.
Когда дядя стал расти в должностях, мама поменяла мою фамилию на отцовскую. И я стала Брежневой. Хотя при этом мама очень боялась, что из меня станут делать принцессу.
В общем-то, так оно и произошло. Правда, в своей знаменитой семье я была, скорее, на положении Золушки. Но у меня хорошая закваска и пребывание под сенью дядиного могущества меня не испортило.
Мама не отпускала меня в Москву, они долго вели с отцом переговоры. Леонид Ильич к тому времени был уже очень большим человеком в стране и хотел, чтобы все его родственники тоже перебрались в столицу. Я приехала сюда впервые в марте 1964 года. На разведку. Такая вся провинциальная, скромная, наивная, заранее всех обожающая. И я благодарна отцу за то, что он показал мне этот город с самых положительных сторон. Отрицательные я узнала сама, когда стала здесь жить.
Отец поселил меня в номере «люкс» гостиницы «Москва». Потом я поняла, что его сняли не столько для меня, сколько для того, чтобы вести там секретные переговоры с секретарями обкомов. Папа помогал брату в организации заговора по свержению Хрущева. Они шушукались, пили коньячок. А потом мы все вместе отправлялись в гостиничный ресторан на 7-м этаже, где за отцом был закреплен отдельный столик. Мы с папой были помешаны на домашней лапше и котлетах по-киевски. Нас в ресторане принимали, наверное, за ненормальных.
Во взрослые разговоры я не вникала, мне это было совсем не интересно. Я, как и все девчонки, мечтала стать актрисой. И отец, у которого одно время был роман с Екатериной Фурцевой (министром культуры СССР. — Примеч. И.О.), взялся устроить меня во ВГИК.
Екатерину Алексеевну мы застали на одной из загородных дач. Министр культуры лежала, свернувшись калачиком, на садовой скамейке. Когда папа ее разбудил, Фурцева кинулась к нему целоваться, приговаривая, что вопрос о моем поступлении уже решен и я завтра же стану сниматься в главной роли у Бондарчука. Больше к вопросу о моем актерстве мы не возвращались. Было решено отдать меня в институт иностранных языков.
Поступала я очень интересно. На экзаменах на меня смотрели, затаив дыхание, и дрожащей рукой ставили пятерки. Никто даже не слушал ту чушь, которую я несла. Экзаменаторы мечтали только о том, чтобы я поскорее убралась из аудитории. По идее, меня подобное отношение должно было бы радовать. Но я сразу поняла, чем за все придется платить.
Когда отец первый раз привез меня в институт, я попросила его оставить машину подальше от входа, чтобы никто не видел. В коридоре, как сейчас помню, стояли девочки. Я скромно подползла, такая вся провинциалка, и вдруг слышу как одна студентка с придыханием говорит: «Знаете, мы будем учиться с племянницей самого товарища Брежнева». Меня всегда убивало, что меня воспринимали лишь как племянницу Брежнева.
Так же произошло и с моим отцом. К нему было прибито клеймо «брат Брежнева». Он с этим жил, и с этим умер.
Как-то папа сказал: «Я всю жизнь носил обноски (дядя Леня был на 7 лет старше) после брата. И так из них и не вырос».
Отец был хорошим, милым, замечательным человеком, таким же как Леонид Ильич. Много лет проработал на металлургическом комбинате, был начальником цеха. Ходил в кепке, брезентовых штанах, и все знали его как Яшу. Когда Леонид Ильич стал большим человеком, он перевел брата в столицу.
Отца — как же, брат самого Брежнева — тут же устроили в Комитет по науке и технике, которым руководил Гвишиани, зять Косыгина. Он был назначен заведующим отделением. Первое время папа почти плакал, говорил, что не понимает, чем ему надо заниматься. Потом его перевели в министерство черной и цветной металлурги.
С ним сразу же все захотели познакомится, он стал вести бурную светскую жизнь, ходить в рестораны. В общем, пошло-поехало, и он начал спиваться.
Я тоже попала в довольно-таки незавидную ситуацию. С одной стороны, меня воспринимали как племянницу генсека. Но с другой стороны, его семья меня не принимала. Делала вид, что меня нет. А ведь каждому человеку неприятно, когда она него плюют. В особенности, если плюют сверху. А дядина семья поступала со мной именно так. Леонид Ильич пытался меня защитить, но куда там…
У отца с мамой даже был уговор, чтобы я общалась с дядей, а с его семьей ни в какие отношения не вступала. Я так и делала, да и с их стороны особой прыти наладить контакт не проявлялось.
Папу это очень расстраивало. Он даже плакал иногда: «Как же так, мою мурзилку обижают!». Но простим им это…
Жили они в основном на дачах. Одна была в Завидово, другая — на Рублевском шоссе. Очень скромные, надо сказать.
Виктория Петровна — дядина жена — сделала все, чтобы оттолкнуть нас с отцом от Леонида Ильича, и нагнала своих родственников. Мы с отцом последние годы ходили к дяде в его кабинет на Старой площади. Он был под номером шесть. И я всегда у отца спрашивала, как там дела в палате номер шесть. Папа очень злился.
В Москве у Брежневых была специальная однокомнатная квартира, в которой Виктория Петровна хранила подарки, полученные Леонидом Ильичом от разных стран. Как-то она, непонятно зачем, взяла с собой на ту квартиру отца. Он рассказывал мне, что на полу стояли коробки, на которых были написаны имена детей и внуков генсека.
«Первая леди» не ладила с братом мужа. Во время их очередной ссоры отец в сердцах сказал: «Дурак я, что не дал тогда Леониду отрубить ей башку».
Оказывается, как-то во время войны Виктория Петровна устроила мужу скандал из-за своего якобы чересчур скромного гардероба. Леонид Ильич в ответ на ее сетования молча сгреб все платья в одну охапку и топором изрубил на мелкие кусочки.
Когда у меня закрутился роман с немцем, дядю стало от меня «колотить». С Хельмутом, слушателем военной академии, мы встретились в квартире знаменитого кинорежиссера Романа Кармена.
Это была любовь с первого взгляда. В тот вечер в гостях у Кармена находилось много знаменитых людей. Актер Николай Черкасов предложил устроить тест на интеллект. Я пыталась отказаться, так как была невысокого мнения о себе и попросту боялась опростоволоситься. Но Черкасов настоял на своем. Хельмут тоже прошел тест. И представляете, наши с ним результаты были одинаковы!
Мы стали встречаться. Но сверху, видимо, была дана команда — остановить наш роман. Поначалу я стала замечать, что во время моего отсутствия в моей комнате кто-то бывает, у меня стали пропадать вещи и письма. А потом кагэбэшники и вовсе перестали стесняться.
Однажды меня вызвали на допрос и прямо сказали, что я должна прекратить общение со «своим фашистом». Я попыталась намекнуть, кто мой дядя и заявила, что генеральный секретарь очень любит свою племянницу. В ответ мне засмеялись прямо в лицо и намекнули, что очень часто подобные встречи заканчиваются самоубийством допрашиваемых. Это уже было чересчур!
Мы с Гельмутом решили подать заявление в ЗАГС и официально оформить свои отношения. Когда у меня отказались его принять, я заявила, что закон о запрете браков с иностранцами отменен. «Для всех, кроме племянницы Брежнева», — ответили мне.
Последней надеждой был разговор с дядей. Но он мой рассказ о романе с немцем воспринял довольно негативно. Назвал Гельмута «фрицем», а услышал его имя, неудачно пошутил: «Хорошо хоть, что не Адольф». На мою просьбу выпустить нас с Хельмутом за границу, ответил: «Тебя отпущу и другие побегут. И останусь я один с Косыгиным. Да и Косыгин по возможности свалит». Вскоре Хельмуту пришлось уехать из Союза и вернуться в Берлин.
В последние годы у нас с дядей были довольно сложные отношения. Хотя, как мне кажется, он относился ко мне с уважением. Потому что я была одной из немногих, кто всегда говорил ему правду в лицо. Он, правда, сердился, а однажды не выдержал. «Если ты такая умная, — сказал дядя Леня, — то садись на мое место. И я посмотрю, каково тебе тогда будет».
Отношения в их семье были сложные, недружные. Леонид Ильич плакал из-за своей семьи, я видела. Из-за детей, из-за жены.
Он был очень несчастным человеком. У него даже был комплекс неполноценности на почве своих непутевых детей. Когда Михаил Суслов (человек, которого считали «серым кардиналом» Советского Союза: в годы правления Брежнева именно Суслов определял идеологию страны. — Примеч. И.О.) начинал в компаниях разговор о том, в какой строгости и дисциплине воспитаны его дети, дядя говорил: «На что это ты, Миша, намекаешь? Не на балбесов ли моих? Ты прав, мне с ними действительно не повезло».
Суслов, кстати сказать, был одним из немногих, кто не злоупотреблял своей властью. Когда его дочь вышла замуж, он поселил молодых в своей квартире. Чего никак нельзя сказать о Косыгине или Андропове, о скромности которых ходят легенды.
Когда я встречалась на приемах с невесткой и дочерью Андропова, то всегда поражалась их элегантной и дорогой одежде, которые нельзя было купить даже в кремлевском магазине. Дядя в шутку называл Андропова «лубянским скромником».
Из всего своего окружения Леонид Ильич больше всех любил Черненко. Называл его своей самой верной собакой. На мой вопрос о других «соратниках», дядя сказал: «Другие на следующий же день после моей смерти придут поковырять мою могилу».
Единственным членом семьи Брежневых, кто отнесся ко мне доброжелательно, была Галина. Она была человеком с доброй душой. Хорошая, но заблудшая.
Я так говорю не потому, что она умерла. Галя действительно была неплохим человеком. Но на ее тусовки я никогда не ходила, ни она сама, ни ее друзья не были мне интересны. Галина, к сожалению, не вынесла то бремя славы и ответственности, которое выпало на ее долю. Она потеряла себя. Как и мой отец.
Он звал меня жить к себе — он тогда жил в Староконюшенном, где его соседом был писатель Михаил Шолохов. Я пару раз была на тусовках с балеринами, за которыми он ухаживал, и всякими делами. Когда к отцу приставили мальчиков из Комитета госбезопасности, Шолохов сказал ему: «Твои соглядатаи мне всех девочек распугают. Давай их обольем керосином». Я отказалась поселиться у отца. Он меня за это потом упрекал. Ты, говорил, лишила меня возможности проявить свои родительские чувства.
Они долго с дядей обсуждали, куда меня поселить и, в конце концов, дали комнату в общежитии МГУ. Сегодня меня удивляет, почему никому из них не пришло в голову сделать мне однокомнатную квартиру? Нет, они поселили меня в общежитии. И там уже эти мальчики из КГБ могли делать со мной все, что хотели. Романа с иностранцем мне так и не простили…
Незадолго до смерти Леонид Ильич позвонил отцу и сказал, что очень устал. «От чего ты устал?» — спросил папа. «От жизни», — ответил дядя и повесил трубку. Через несколько недель его не стало…
Зимой 1989 года мне позвонил один приятель и сказал, что в американском посольстве дают анкеты на выезд. Я тогда работала в обществе «Знание», в журнале «Твое здоровье». Писала какие-то статьи. На собеседовании в посольстве девушка, увидев мою фамилию, спросила: «Ну что, Вам было хорошо, а теперь плохо и Вы бежите?». Но в конце концов мне дали статус эмигранта.
Приехала я в Штаты без языка, без друзей. Первые 2 года были сплошным страданием. А потом ничего, привыкла. В 1995 году у меня там вышла книга. Но то, что опубликовано здесь, более откровенно. Хотя я сказала половину из того, что могла сказать.
Поначалу меня одолевали сомнения, стоит ли раскрывать секреты семьи? Но сами же Брежневы меня на это и подтолкнули. Когда им стало известно о моих переговорах с издательством, то они стали выставлять меня в глазах общества чуть ли не как самозванку и княжну Тараканову.
Ох уж эти родственники! Они ведь даже не дали денег, чтобы моего отца смогли похоронить по-человечески. В результате папу кремировали. А мне даже не сообщили о его смерти. Я какое-то время думала, что он живет в доме для престарелых…
В Америке у меня началась новая жизнь…
Провожая меня, начинающая писательница призналась, что не писала документальную повесть и не ставила своей целью очернить кого-то или, наоборот, превознести. Она просто поведала то, что считала нужным. И написала то, что за что ей не стыдно. Потому что сделала все это с любовью.
«Игорь, а Вы не женаты? — неожиданно спросила Брежнева. — Тогда я Вам подпишу книгу. Держите».
На улице я раскрыл подаренный экземпляр. На первой странице было написано: «С любовью от Любови»…
Ольга Мчедлидзе
(внучка певицы Веры Давыдовой)
Правда о «любовнице Сталина»
ИЗ ДОСЬЕ:
«Вера Давыдова — выдающаяся оперная певица. Ее дебют на сцене состоялся благодаря атаманше-анархистке Нине Киашко в Николаевске-на-Амуре в 1917 году. Одиннадцатилетняя Вера Давыдова работала в пекарне. И получила задание от хозяина принять участие в любительском концерте, который устраивала новоявленная правительница их города. Причем тому, кто провалится, угрожала чуть ли не казнь. А вот тому, кто выступит хорошо, атаманша обещала сажень дров.
Давыдова исполнила модный романс «У камина» и две песни. Ее выступление понравилось. Но не только голос привлек внимание атаманши — той приглянулись и японские ботинки, которые Вере подарила мать. В итоге на другой день Давыдова получила дрова и лишилась обуви, которая была реквизирована по распоряжению Киашко.
Училась в ленинградской консерватории, где состоялась ее встреча с будущим мужем, оперным певцом Дмитрием Мчедлидзе.
С 1932 года — солистка Большого театра. Народная артистка РСФСР и Грузии. Умерла в 1993 году в возрасте 87 лет. Похоронена в Тбилиси».
Веру Давыдову называли одной из лучших исполнительниц партии Любаши в «Царской невесте» Римского-Корсакова, Кармен и Аиды в одноименных операх Бизе и Верди.
Больше двадцати лет — и каких: с 1932 по 1956 годы — Вера Давыдова была самой яркой звездой Большого театра.
Именно в те годы на сцене «Большого» блистали Галина Уланова, Ольга Лепешинская, Мария Максакова, Иван Козловский, Сергей Лемешев. Бывший Императорский театр находился под личной опекой «красного императора» Иосифа Сталина, несколько раз в неделю приезжавшего в театр послушать любимых артистов.
Вера Давыдова была настоящей легендой. А сегодня о ней чаще всего вспоминают, лишь когда разговор заходит о Сталине, чьей последней любовью принято считать народную артистку.
Подобным титулом ее «одарил» писатель-эмигрант Леонид Гендлин, написавший книгу «Исповедь любовницы Сталина», которая представляет из себя будто бы монологи Давыдовой. Книга была опубликована уже после того, как певица прекратила свою оперную карьеру и находилась на пенсии.
Неудивительно, что история ее взимоотношений с самым сильным мира сего оказалась более интересной для публики, нежели записи ее выступлений. Которые, кстати говоря, почти и не сохранились.
«Исповедь любовницы Сталина» мгновенно стала мировым бестселлером. Ведь на страницах книги якобы воспоминаний оперной дивы представал не только Сталин, но и его окружение. Выходила этакая летопись жизни одной шестой суши.
Безусловно, достоверность изложенной в книге информации по сей день вызывает много вопросов. Вера Давыдова категорически отрицала свою близость с вождем. Да и о самом существовании книги она узнала почти случайно.
Хотя совпадений, действительно, немало.
Сталин любил «Большой», бывал на всех спектаклях Давыдовой. Да и в Москву ее перевели из Ленинграда аккурат после того, как не стало Надежды Аллилуевой.
Когда возникла идея восстановить оперу «Жизнь за царя» (теперь она должна была называться «Иван Сусанин»), главному дирижеру «Большого» Самуилу Самосуду позвонили из Кремля: «Вас правильно поймут, если Вы порекомендуете на главную роль заслуженную артистку Веру Давыдову».
Мне об истории Веры Давыдовой и ее истинных взаимоотношениях со Сталиным рассказала внучка певицы, которая сегодня живет в Тбилиси.
Познакомились мы совершенно случайно — я читал лекцию в одном из институтов Грузии, после которой состоялось неформальное общение с его сотрудниками.
Ольга Мчедлидзе во время импровизированного застолья сидела в стороне и была, казалось, погружена в какие-то свои мысли. Мне даже стало казаться, что ей настолько не понравилось мое выступление, что она осталась после лекции лишь из вежливости.
В этот момент нас и представили друг другу Конечно же, я слышал о том, какой выдающейся певицей был Вера Давыдова. Но почему-то первым делом на память пришли разговоры о том, что она была любимой певицей — и, как поговаривали, не только — Сталина.
Конечно же, самой Ольге (а молчаливой женщиной напротив меня оказалась именно она) я об этом не сказал.
А уже на следующий день я стоял возле старого дома в самом центре Тбилиси, неподалеку от Оперного театра, где последние годы своей жизни работали Вера Давыдова и ее муж Дмитрий Мчедлидзе.
Собственно, из-за мужа-грузина Давыдова и оказалась в столице Грузии. В 1952 году директора оперной труппы Большого театра Дмитрия Мчедлидзе направили руководить Оперным театром в Тбилиси. А вскоре вслед за ним туда переехала и Давыдова.
Мы сидели в полупустой гостиной некогда роскошно обставленной квартиры главной оперной дивы Советского Союза.
Ольга рассказывала об истории своей семьи, принося из соседней комнаты пухлые фотоальбомы, обложку которых украшали рисунки с идущим на лыжах Ворошиловым или пионерами-героями.
Меня фактически вырастила бабушка, мама с папой все время работали. А бабушка уже была на пенсии и могла заниматься внуками. Почти все свое детство я провела в этой квартире.
При мне к бабушке пришли ее китайские студенты, которых она во время своей поездки в Китай учила оперному мастерству Когда эти китайцы приехали в Грузию, то, конечно же, пришли в гости к бабушке. И попросили ее подписать им книгу Незадолго до этого один из грузинских писателей написал биографическую книгу о бабушке — о ее детстве, о том, как она начала петь, о работе в Ленинграде и Москве.
Бабушка тоже помогала писать эту книгу и, конечно же, обрадовалась, что работа переведена даже на китайский. Правда, она была не совсем довольна изданием, а потому сказала иностранным гостям, что вообще-то собирается немного переделать книгу и дополнить рассказ о ее работе в Большом театре.
«Каком Большом театре?» — удивились китайцы. И рассказали, что речь в книге идет вовсе не о творчестве Веры Давыдовой, а о ее любовных отношениях со Сталиным.
Когда бабушка в подробностях узнала содержание книги, то ей стало плохо.
Оказалось, что сочинение Гендлина, которое он выдал за якобы надиктованные ему воспоминания Давыдовой, в семидесятых годах вышло в Европе, почти мгновенно стало бестселлером во всем мире и было переведено на несколько языков. Мало того, в Голливуде по этой книге собирались снимать фильм.
Первым делом бабушка потребовала перевести для нее книгу на русский язык. Первыми текст прочли мы и решили бабушке его не показывать. Но не таким она была человеком, чтобы не добиться своего.
Можно представить себе ее чувства, когда она читала о себе и Кирове. Или о том, как ревновала Сталина к другой оперной диве, Валерии Барсовой.
В результате с ней случился сердечный приступ. И думаю, ее уход из жизни стал следствием этой книги. Она ведь ничем не болела.
Автор якобы воспоминаний певицы очень хитро подстраховался. В предисловии он написал, что однажды его пригласила к себе Вера Давыдова, и спросив, смелый ли он человек, рассказала историю своих отношений со Сталиным. А в конце будто бы предупредила, что когда книга выйдет, она ото всего будет отказываться.
При том, что книга написана от первого лица. Там, среди прочего, есть такие фразы: «Я нежилась в весенних солнечных лучах и, лежа на тахте, читала Мопассана». Полная чушь.
Бабушка на самом деле знала Гендлина. Он работал в оркестре Большого театра. Но был, скажем так, не самым приятным человеком и не самым хорошим музыкантом. Дело кончилось тем, что мой дед, руководивший в те годы оперой «Большого», уволил этого Гендлина. И тот, уехав за границу, таким образом отомстил деду. Ведь получалось, что бабушка была ему неверна.
Мало того, деду Гендлин тоже посвятил несколько строк в книге. Так, согласно его версии, именно благодаря всемогущим поклонникам Давыдовой сложилась и судьба самого Мчедлидзе.
Сергей Киров, ухаживая за певицей, сообщает ей о переводе супруга в Большой театр…
А ведь дед действительно был очень интересным человеком. Кончил школу в Кутаиси. Первое образование получил в Тифлисе, работал какое-то время юристом. А потом его пение услышали случайно за столом. И сказали, что с таким басом он должен учиться в консерватории.
Сперва он поступил в Консерваторию в Тифлисе. А потом уже его послали в Ленинград. У Дмитрия Мчедлидзе была успешная карьера. При том, что он был, как принято говорить, из неблагонадежной семьи. Его отца, священника, расстреляли за то, что он освятил храм.
Страшная была история. Их — нескольких священников — расстреляли не до конца, скорее ранили. И закопали живыми, земля над их могилой ходуном ходила. Жена Симона, моя прабабка, ходила к той могиле, но ее туда не пускали.
Потом, уже в наше время, прадеда причислили к лику святых.
В «Большом» Дмитрий Мчедлидзе был директором оперы в самую золотую эпоху театра, в 1930-е годы. А в Тбилиси уехал, потому что его сюда позвали.
Просьба была от тогдашнего Первого секретаря ЦК Грузии Мжаванадзе. Он лично попросил деда, и тот приехал поднимать театр. А потом вдруг отказался быть директором Оперы в Тбилиси. Был такой период, когда он пять лет не был директором. Потом Эдуард Шеварднадзе (тогда он являлся Первым секретарем ЦК Грузии) его вызвал к себе, потому что в Опере полный был упадок. Сами работники театра требовали вернуть деда, потому что помнили, как при нем было хорошо. И его вновь назначили…
Перед самой своей смертью дед закончил книгу о трех поколениях грузинских певцов. Интересная получилась книга. Но существует только в рукописи, так и не увидев свет. Ее очень долго правили, потом долго писалось вступление. Затем опять что-то меняли. А потом наступили времена, когда советская тематика уже не должна была присутствовать в книжке. Так она и не вышла.
Дедушка умер в 1983-м году, ему было восемьдесят лет.
Книга тогда находилась в самом процессе подготовки и бабушка все время старалась ее выпустить. Не счесть, сколько раз. У меня сохранилась ее старая телефонная книжка. Кого там только нет, кого она не беспокоила, чтобы как-нибудь эту книгу выпустить. Потому что действительно в смысле истории это очень интересная книга. Дед никого не обидел, всех вспомнил.
Писал он именно об опере. Считал, что он больше — директор оперы, чем балета, потому что балетом в Тбилиси тогда Вахтанг Чабукиани заведовал и у них был очень хороший тандем.
Они вместе учились в Ленинграде. Вахтанг учился в хореографическом училище, а дед — в консерватории. Но они дружили. Помню, он рассказывал, как Чабукиани приходил к ним домой и они вместе перевязывали ему шнурками ботинки. Потому что отпадали подметки. Они перевязывали их, чтобы Чабукиани хотя бы до дому дошел.
Потом они уже жили, конечно, обеспеченно. У бабушки была большая коллекция чайных чашек. У меня сегодня сохранилось несколько из китайского набора.
Она вообще любила покупать чашки, имела такую привычку. Перед новым годом в «Большом» был всегда спектакль, и когда он кончался, то она пешком — а они жили на Садовой-Сухаревской, это близко от театра, обязательно заходила в ГУМ и покупала 12 чашек, непременно все разные.
Сколько их было! Потом то и дело приходили гости, чашки ставили на стол. И они бились, естественно. За год какое-то невероятное количество билось, а на следующий год снова 12 новых появлялось…
А еще от бабушки сохранились некоторые ее костюмы. Многое вышито ее руками. Обычно, когда она ездила на гастроли, в город не выходила вообще, боясь простудиться. Сидела в гостинице и вышивала.
Сейчас все костюмы хранятся у меня в Тбилиси. А так хочется передать все это в музей. Я не потому отдаю, что девать некуда. У меня вообще задумка знаете какая была? Думала, одну из комнат бабушкиной квартиры переделать в музей. Стеллажи установить, костюмы на стендах или на манекенах повесить. Но на все это у министерства культуры не нашлось денег. Мне сказали: делай сама. А на что? Так, в общем, эта идея на корню засохла.
Бабушка многое мне рассказывала. Жалею, что не записывала за ней. Как она о своем детстве на Дальнем Востоке вспоминала. В книжке есть эпизод, когда бабушка говорит: 30 человек бандитов надо мной стояло, я держала в руках приготовленный яд и только ждала момент, чтобы его проглотить. И тут кто-то свистнул, мол, не время сейчас девкой заниматься, айда. Они все уехали, а она осталась совершенно растерянная и опустошенная.
Или этот долгий путь по тайге, который проделали ее односельчане, чтобы спастись от наступления белых банд. Бабушке, как единственному ребенку, которого везли на телеге, вручили маленькую бутылочку с сахарином, чтобы когда вся группа сядет пить чай у костра, этот сахар взять. И когда у нее по неосторожности эта бутылочка разбилась, ее чуть не убили эти люди…
Потом бабушка стала примадонной Большого театра. И все, конечно, изменилось.
У них с дедом была роскошная дача в подмосковных Снегирях. Прекрасный дом, совершенно потрясающий, говорят. Дед сам занимался строительством, русскую печку сложил, сделал большой зал, в который выходило несколько дверей. Причем каждая была изготовлена из особого дерева. А в кухню вела дверь и вовсе сделанная из 14 разных видов дерева, и все они были представлены в виде фруктов. Красное яблоко было из красного дерева, груша желтая была тоже из какого-то дерева. Очень красиво.
Все было из какого-то дворца русских князей. Его не то что грабили, он просто шел под слом. В таких случаях звонили людям, которые имели отношение к искусству и могли бы оценить подобные вещи. И им продавали.
Так позвонили и бабушке с дедушкой. И они поехали выбирать дверь для своей дачи, выбрали семь штук, все разные. Та, которая в кухню, вообще представляла из себя произведение искусства. Тут же был и камин, выложенный синими петухами — кафель был такой особый, тоже из дворца.
Все это сгорело во время войны. Причем говорили, что подожгли не немцы, а односельчане, которые страшно злились на хозяев дома за то, что построили дачу на их пастбищах. Люди настолько были озлоблены, что воспользовались тем, что все спишется на войну.
Так и случилось. Когда началась война, бабушка с делом уехали в Тбилиси. А все, что было ценного в московской квартире, отправили на дачу. И там все погибло, совершенно все.
После войны они туда даже не ездили. Им потом рассказывали, как увозили на салазках слитки серебра, много серебра было у них. Самовары какие-то…
Читать бесплатно другие книги:
