Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие Оболенский Игорь
Ну как же так можно было! Что я ей говорила в такие моменты? Ничего, выслушивала… Что я могла сказать? У меня была к ней страшная жалость изначально.
Мы знаете, как с ней познакомились окончательно? Когда во второй раз за мной прислали машину, я приехала на дачу к Светлане. Нянечка ее меня встретила и привела наверх к ней. Она сидела на диване и что-то шила. Сидим, молчим. Две маленькие девочки, не знаем, о чем говорить. Первый вопрос я ей задала.
— Что ты шьешь?
Она ответила:
— Платье для куклы.
— А почему черное?
— Потому что это из маминого платья. Я хочу чтобы моя кукла в мамином платье ходила.
Потом посмотрела на меня:
— Ты разве не знаешь, что у меня мама умерла!
И стала рыдать. А я сказала:
— А у меня папа умер.
И тоже заплакала. И наши слеза нас сцепили.
Про реальные обстоятельства смерти Надежды Сергеевны Светлана узнала только в Куйбышеве. Кто-то ей подсунул американский журнал, в котором была статья об этом. А она именно в Куйбышеве начала учить английский. Так как у нас были няни немки, то первым был немецкий язык.
Мне сама Светлана потом рассказывала, что в этой статье был снимок ее матери в гробу. Сейчас в здании, где проходило прощание с Аллилуевой, находится ГУМ. И в этом журнале было написано, что Надежда Сергеевна покончила с собой. Я спросила: «Ты веришь?» — «Да!» — ответила она твердо.
До этого ей говорили, что мама умерла от неудачной операции на аппендицит. И она верила в эту версию. А вот кто ей подкинул журнал — не знаю.
В Куйбышеве Светлана была уже взрослой, в восьмом классе училась. И она мне сказала: «Я не удивляюсь, что мама покончила с собой. Потому что сама от своего папаши слышу резкие слова». Отношения у них были плохие.
Когда она замуж за Морозова выходила радостная… Отец был против, но она всегда делала то, что хотела. Потому у них с отцом контакт и оборвался. До этого он ее «хозяюшкой» называл, такая игра была. Ну вот, а когда она прибежала к отцу и сказала: «Ты можешь меня поздравить, я влюблена и выхожу замуж». Он ей ответил: «Я все знаю!». И громко крикнул: «Ты что, русского не могла найти?!» и хлопнул дверью.
До этого у нее Каплер (Алексей Каплер — знаменитый журналист, писатель, впоследствии телеведущий программы «Кинопанорама». — Примеч. И. О.) был. Но его выслали быстро. Светлана им увлеклась из-за пустоты в общении. Кто был-то рядом с ней? Охранники и домработницы. И я. У нее и подруг-то других не было.
А Каплер ей понравился тем, что много интересного рассказывал. А ему было любопытно, что дочь вождя так к нему привязалась. Светлана мне говорила, что ходила с открытым ртом, боясь пропустить хоть слово.
У них не было близости никакой. Это я точно знаю. Светлана признавалась: «Это первый человек в моей жизни, с которым мне было очень интересно. Я только его слушала. То, что он рассказывал, я слышала в первый раз».
Он был очень интересный человек, массу всего знал. А познакомилась она с ним на даче — Василий, брат Светланы, привез его. Вася ухаживал в то время за женой Кармена (Роман Кармен — легендарный советский кинодокументалист. — Примеч. И. О.), очень красивой женщиной. И Василий привез ее и каких-то киношников, которые с ней были, к себе на дачу. А Светлане просто сказал, что будут интересные люди, приезжай. Светлана приехала и в итоге познакомилась с Каплером.
Когда приходила в школу, рассказывала мне, как после уроков они встречались, ходили в музеи, он рассказывал про картины, про каких-то людей.
Каплер был намного ее старше. Он, конечно же, не был никогда у нее в квартире, она тогда еще жила в Кремле. И она к нему не ходила.
Помню тот день, когда Каплер написал свое знаменитое письмо.
«Ты видишь из окна Кремлевскую стену»…
Светлана в школу приносила газету и мы читали под партой. В «Правде» было напечатано.
До замужества я жила в дедушкином особняке на Малой Никитской. Мне всегда было неудобно перед другими ребятами в школе, неловко кого-то пригласить домой. Я и не приглашала. Бывала только Светлана Сталина. Новый год она у нас встречала.
У нас всегда масса народу было. И ей это нравилось — она наконец-то видела людей. А так ведь она была практически изолирована.
Совсем маленькой Светлана приезжала к нам на новогоднюю елку в Горки. Дедушка устраивал праздник, когда в СССР елку еще официально не ставили. Может, поэтому Сталин и разрешил елку, когда узнал, что Горький всегда празднует.
У нас был большой праздник, приглашали всех детей соседских. Дедом Морозом был наш сосед, полярник Отто Шмидт. С большой черной бородой, с мешком подарков, которые он раздавал детворе. Мамы наши решали заранее, что дарить. Чтобы подарок получить, надо было или станцевать, или стишок рассказать.
Я пела «Спи, младенец, мой прекрасный» и укачивала большую куклу. Дедушка слушал и плакал. Светлана тоже стих какой-то говорила.
Бывала она у нас и на праздновании Нового года на Малой Никитской. Как-то мы гадали — на подносе жгли бумагу, а потом ставили так свет, чтобы на стене появилась тень. Светлана тоже сожгла бумагу и ей кто-то начал говорить. Разумеется, пророчил все хорошее. А когда мы за столом уже сидели, она мне шепнула: «Что он выдумывал, когда там могила с крестом была видна. Сказал бы сразу».
Чего она там увидела? Но я ее не стала расспрашивать. Сама испугалась.
Хорошо помню день, когда умер Сталин. Моя сестра плакала. А я — нет. Я жалела Светлану. Мы с Серго были на похоронах. Подходили к Светлане, они с Васей сидели у гроба.
Я Сталина не боялась. Я вообще была небоязлива. Нет, даже так скажу— я Сталина ненавидела. Из-за Светланы. И фразы, которую он произнес с невероятной злостью, глядя мне прямо в глаза.
Светлана ведь жила в Кремле до замужества. Я бывала у нее, вместе уроки делали. Два раза Сталин нас звал на обед. Обычные были обеды, ничего особенного. Для меня это было как-то привычно. Только вот эта его фраза…
Мы сидели обедали, все было спокойно. Он любил подтрунивать надо мной. В тот день спросил, много ли мальчиков вокруг меня крутится. Я тут же в краску, застенчивой девочкой была. Потом Сталин вдруг откладывает ложку и спрашивает: «Как там ваша старрррруха поживает?». Светлана вполголоса пояснила, что это он о бабушке моей спрашивает.
Меня как будто по голове стукнули. Я потом выбросить из головы это уже не могла. Видела его страшные глаза, проницательные, как у гипнотизера, желтоватые, тигриные. Я его навсегда запомнила — Сталин был невысокий, одна рука всегда согнута. И это раскатистое «ррр».
А для меня бабушка была святым человеком. Я как-то была в Риме и оказалась с приятельницей в церкви. Священник пригласил в свой кабинет. Я поднялась. Он усадил меня и показал продуктовую карточку: «Это сделала ваша бабушка. Она добилась разрешения на эту карточку».
Оказалось, что в концлагерь на Соловках попал его отец, там был страшный голод. Пароход не мог подвезти продукты в плохую погоду, на острове часто просто не оставалось пищи. Конечно, охрана себе припасы делала, а заключенных не кормили. И моя бабушка выхлопотала его матери карточку, согласно которой женщина могла посылать раз в месяц посылку с продуктами. Благодаря этому и удалось выжить.
Когда я уже выходила из церкви, этот настоятель мне сказал: «Бабушка ваша была святым человеком».
Очень многих она спасала. За границу как-то отправляла. Она очень была в Европе популярна, до революции жила несколько лет в Париже, членом партии эсэров была. Ну и жена Горького, конечно. С ней потом ничего не могли сделать. Ее хорошо знали в мире, и советские власти побоялись тронуть.
Светлана знала, как я отношусь в бабушке и поняла, как меня задели слова ее отца. Кстати, в школе Светлана носила фамилию Сталина. Ее так и к доске вызывали. И двойки ставили, если заслуживала. У нас вообще были объективные преподаватели. Потом уже, когда она поступала в институт, взяла фамилию матери.
Как-то мы сидели на балкончике особняка на Малой Никитской, моя комната располагалась на втором этаже и имела выход на балкон. А тогда после войны масса иностранцев в Москву приехало, англичан много. Все шли в дом приемов МИДа. И, помню, Светлана, слушая их речь, вдруг говорит: «Вот бы где я хотела жить».
И так она в итоге и сделала. Получается, мысль уехать возникла у нее, когда она еще девчонкой была.
В школе мы сидели за одной партой. Как-то в школу приехало какое-то начальство. Конечно, их завели в наш класс. Шел урок литературы, и меня вызвали отвечать на вопрос о «Матери» Горького. У меня сразу возникло чувство протеста. Если бы просто меня спросили, ответила. А тут как внучку, покрасоваться перед высокими гостями. И я смолчала. Светлана смотрела на все это и улыбалась. Она ведь тоже из-за этого и убежала за границу. Терпеть не могла, когда ее воспринимали только как дочь Сталина и только поэтому обращали внимание.
В этом отношении отличалась другая Светлана, дочь Вячеслава Молотова. Ее красиво очень одевали. Она на два года младше нас была. Помню, в 1936 году она встречала детей испанцев. Такая мизансцена была — нас выстроили по бокам широкой лестницы, которая вела на второй этаж. Снизу вели детей, маленьких совсем, а Светлана Молотова спускалась им навстречу сверху. На площадке между пролетами они встретились и пожали ручку друг другу.
Мы со Светланой Сталиной хохотали. Уже тогда понимали, что это смешно.
Я вообще многое поняла в жизни благодаря Светлане. Я же была глупее ее. А она уже тогда все видела, все понимала.
То, что я после своих лазаний через забор, немного пришла в норму, случилось благодаря Светлане. Стала книжки читать. Светлана очень любила читать и меня приучила.
Модницей Светлана не была. Потому что за наряды полагалось деньги платить, а у Светланы их не было. Первое платье — я помню — только в десятом классе сшила. Пошла к папе и попросила денег на платье для выпускного. Он дал.
Она в специальном ателье заказала. Как сейчас помню, из темно-зеленого материала. Красивое платье получилось. Она его надевала, когда я на дачу к ней приехала. Целое событие было: «Подожди, я сейчас выйду».
Когда Светлана замуж вышла за сына Жданова (Андрей Жданов — ближайший соратник Сталина, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП (б), Председатель Верховного Совета РСФСР, его сын Юрий занимался наукой, был профессором, доктором химических наук. — Примеч. И.О.), у нее шуба появилась норковая. В этом браке она стала уже покупать хорошие вещи.
На свадьбе со Ждановым я у нее не была. Не принято было людей на такие вещи приглашать. Да и после моего замужества за Серго наши пути редко пересекались. Но в гостях у нее несколько раз бывала.
Светлана, кстати, с моей мамой была дружна. Да все, кто видел маму, ею увлекались. Что такого было в маме? Красивая она была, конечно. Но дело не в красоте. Она была женственная, добрая. Очаровательная. Именно так о ней говорили: «Очаровательная». И вот так ей не везло.
Простил ли Сталин отказ выйти за него замуж? Ее-то простил. Но все, кто подходил близко к маме — страдали. Сталин, конечно, интересовался всеми. Если ему о ком-то докладывали, то немедленно следовала кара.
Говорили ли мы с мамой о папе? Это была для нее непростая тема. Когда он вернулся в СССР, все и началось. Его просто стали спаивать. Хотя в той же Италии всегда в доме было вино, но папа не пил, только за столом и только по какому-то поводу.
Почему он простудился в тот роковой день? Мама сказала: «Еще раз увижу тебя в таком состоянии, мы расстанемся». И когда он все-таки в таком состоянии приехал, находясь до этого в гостях у Ягоды, то не посмел зайти в дом, решил посидеть в саду, заснул и замерз.
Об отце мама не любила говорить. Это была ее боль. Она всегда говорила: «Потеряли мы Италию, потеряли мы нашу любовь и друг друга».
Папу похоронили на Новодевичьем. Памятник сделала Вера Мухина, но идею предложил дедушка, взяв за основу работу Микеланджело, создавшего из мрамора фигуру раба. За папиной головой, если обратите внимание, огромная глыба, которая словно прижимает его к земле. Этой глыбой был дедушка, он так считал. Если бы не требование Ленина оставаться подле Горького, папа мог бы многое сделать, он был очень талантлив.
Когда памятник был готов, бабушка сказала Мухиной: «Вы продлили мне свидание с сыном». Дедушка без Максима прожил всего два года, но это уже было, скорее, просто физическое существование. Мы все хотели, чтобы его тоже похоронили на Новодевичьем. Но Сталин распорядился — только Кремлевская стена. Кто бы посмел поспорить…
Мама жила до последнего дня на Малой Никитской, ей оставили три комнаты. Остальное уже было музеем Горького.
Она прожила недолгую жизнь. Столько переживаний выпало, и все она держала в себе. Всегда была очень вежливой, улыбчивой, никому не показывала, что у нее на душе творилось.
Вы видели портрет мамы кисти Корина — так она выглядела в последние годы. Сумела сохранить свою красоту. Я даже сама любовалась ею.
Мама умерла неожиданно, ей было всего 69 лет.
Да, она жаловалась на сердце, у нее бывали приступы. Но все равно верилось, что впереди еще есть время. Помню, мы обсуждали ее грядущий 70-летний юбилей, думали, как будем отмечать.
В тот день она мне утром позвонила. Просила приехать… До сих пор не могу себе простить, что не бросила все дела и не поехала к ней в Жуковку. Столько лет прошло, а только начинаю думать про это, как сразу слезы на глазах появляются…
Мама позвонила, а я решила, что еще успеется. Ну, как всегда бывает, Господи, все же мы люди живые, кто же думал… Ну, в общем, она пошла к своей приятельнице, художнице. И там ей стало плохо. Она вытащила какое-то лекарство, стала принимать. Мимо шел Николай Булганин (соратник Сталина, до 1958 года — член Политбюро и Председатель Совета министров СССР. — Примеч. И. О.) у него там же, в Жуковке, дача была. И он маме предложил: «Вам что-то нехорошо, зайдите ко мне, моя дача рядом».
Мама отказалась: «Нет-нет, я сейчас к себе пойду». Она действительно смогла дойти до своего дома, легла на диван. И все.
Гроб стоял в дедушкином доме на Малой Никитской. Мы похоронили ее на Новодевичьем, рядом с папой…
Я осталась одна. Такой близкой подруги, как Светлана, у меня больше не было. Мы с ней совершенно разные были, абсолютно. Но в тоже время дополняли друг друга. И мне ее, конечно, не хватало.
В Барвихе рядом жила дочь министра культуры Михайлова, мы с ней дружили. Но не так близко. А ведь Светланина дача тоже находилась рядом. Но она уже со мной не здоровалась. Проходила мимо и отворачивалась, смотрела в другую сторону. Она тогда уже была замужем, у нее рос маленький мальчик, Иосиф.
А потом появился индус. Надо отдать должное, она ухаживала за ним. Я думаю, что он уже знал о своем близком конце.
О том, что Светлана осталась за границей, я услышала по радио. Неожиданностью это для меня не стало. Я знала, что она несчастный человек. Потому что видела, что в стране происходит. Очень многое видела. Вот у меня газета есть, со статьей о Светлане — «Я всегда ненавидела советскую Россию». Я храню ее.
Когда Светлана в 1984 году приезжала в СССР, мы с ней не встречались. Мало того, интересный случай произошел. Я сидела на балконе особняка на Малой Никитской. А Светлана проходила мимо с дочерью, которая родилась у нее уже в Америке. И девочке все время что-то рассказывала. Вижу, она рукой показывает на наш дом и что-то говорит. И замечает, что я на балконе сижу. Но она даже не поздоровалась. И я, естественно, тоже промолчала. Хотя когда издали ее увидела, хотела позвать… При том, что ссоры между нами не было. Видимо, Серго не могла мне простить. Даже спустя столько лет. Смешно. И грустно.
Мы со Светланой после ее отъезда так больше и не поговорили. Но я читала ее книги, очень хорошие.
Да она вообще способная была. Хотела поступать на литературный факультет. А отец запретил: «Пойдешь на исторический». И она пошла.
Вспоминаю ее часто. Недавно ко мне приезжала наша общая подруга, Алла Славуцкая, дочь посла СССР в Японии в 1940 году. Мы с ней сидели, о Светлане говорили. Алла очень жалела ее, говорила, что ей было плохо из-за того, что она уехала. А я не согласилась — ну почему плохо, если Светлана этого все время хотела. И она избежала того, чтоб на нее пальцем показывали.
Это вот ее все время бесило, когда люди — она видела — шепчутся: «Смотри, смотри, там эта…».
Это же ужасно. Алла считает, что Светлана большую ошибку сделала. А я считаю, что никакой ошибки не было.
Светлана прожила свою жизнь так, как считала нужным. Это был ее выбор…
Не зря Светлана и Марфа были лучшими подругами, много у них общего. Марфа Максимовна тоже всегда руководствуется собственным выбором и, кажется, живет так, как считает нужным. В загородной квартире она сама себе хозяйка. Сын живет в Киеве, одна дочь — в Финляндии, вторая — в Москве. Конечно, они и общаются, и видятся.
В жизни Марфы Пешковой было столько событий и встреч, что впору браться за перо. Но Марфа Максимовна говорит, что она читатель, а не писатель. Опять-таки — ее выбор.
Но рассказывать Пешкова любит. Попав в плен ее воспоминаний, я не раз ловил себя на мысли, что за окном совсем другое время, а потом опаздывал на последний автобус, отправлявшийся в Москву.
Этим летом мне удалось уговорить Марфу Максимовну сняться в документальном фильме и рассказать о своей свекрови, жене всемогущего Берии, и о дружбе со Светланой, дочерью всесильного Сталина. Но вот что удивительно — во всех этих историях сама внучка Горького вовсе не предстает лишь как свидетельница облаченных властью персонажей истории, с которыми ее свела судьба. Она — вполне себе достойный соучастник событий, о которых знает не понаслышке.
Марина Нейгауз
(внучка Зинаиды Пастернак)
О Пастернаке, Зинаиде Николаевне и самом главном
ИЗ ДОСЬЕ:
«Поэт Борис Пастернак всему миру известен прежде всего как автор романа «Доктор Живаго», за который, как считается, он получил Нобелевскую премию, укравшую у него добрый десяток лет жизни. Спустя шесть лет после смерти он стал и обладателем премии «Оскар» за сценарий к фильму «Доктор Живаго». Непосредственно с режиссером работал Роберт Болт, но имя Пастернака тоже было заявлено в номинации и тоже прозвучало со сцены во время церемонии награждения. Скончался в 1960 году в Переделкино в возрасте 70 лет.
Зинаида Николаевна Пастернак, урожденная Еремеева. Первым браком была замужем за великим музыкантом Генрихом Нейгаузом. В этой семье родилось двое сыновей. В 1932 году Зинаида Нейгауз стала Зинаидой Пастернак. Через шесть лет на свет появился сын Леонид. Ушла из жизни в 1966 году в возрасте 69 лет.
Марина Нейгауз — внучка Генриха Нейгауза и Зинаиды Пастернак».
Никогда не думал, что стану писать биографию второй жены гениального Пастернака. Но удивительное знакомство, случившееся со мной в Грузии, побудило меня задуматься об этом. Несколько лет назад я оказался в столице этой благословенной страны.
Неподалеку от Тбилиси есть поселок, называется Цхнети. И там, как мне рассказали, живет внучка великого пианиста и профессора Московской консерватории Генриха Нейгауза и Зинаиды Николаевны Пастернак (вторым браком бабушка моей собеседницы была замужем за поэтом). Ну а в Грузии как: все знакомы, и если не родственники, то, по меньшей мере, соседи или друзья соседей. А потому встреча с Мариной Нейгауз была, что называется, уже делом пары телефонных звонков.
Мы очень душевно провели время. Как оказалось, Марина Станиславовна видела мои телевизионные программы, читала книги. А потому, не могу себя простить, во время нашей беседы я непозволительно много говорил сам. Хозяйка дома задавала вопросы, и я отвечал. Вместо того, чтобы самому только слушать внучку Нейгауза.
Но мы успели поговорить и о семье Марины Станиславовны. Она — дочь младшего сына Генриха Густавовича и Зинаиды Николаевны.
— Судьба папы была непростой. Зинаида Николаевна, выходя замуж за Пастернака, взяла с собой в новую семью только одного сына, Адика. А Станислава оставила с первым мужем, папа очень страдал.
Когда Зинаида Николаевна из Грузии, где находилась в поездке с Пастернаком, писала Асмусу, то иногда забывала передать папе какие-то слова. А он все время спрашивал — есть ли что-то в письме для Лялика, так его называли дома. И жена Асмуса, видя его глаза, сама что-то придумывала.
Почему так происходило? Не знаю. Видимо, так Зинаида Николаевна была переполнена впечатлениями, пребывая вместе с Пастернаком. Нет, она, конечно, беспокоилась о сыне, но и такое случалось. А папа хотел, конечно, большего внимания.
У него со старшим братом, с Адиком, была разница в полтора года. Адик был по характеру легче. А папа — замкнутый, немногословный. Ну и комплекс из-за того, что мать оставила его, не взяла в новую семью, тоже присутствовал.
Всегда был в себе, молчаливый, только когда выпивал — открывался, становился таким прекрасным. Когда вырос, стал пианистом, поклонницы появились. По натуре он походил на Зинаиду Николаевну, она тоже не была особенно разговорчива. Она производила впечатление, но, скорее, своим молчанием.
Зинаида Николаевна была резким человеком, всегда в лицо говорила, что думала. Я была маленькой, но очень хорошо ее помню. Я ведь месяцами жила в Переделкино. Моя бабушка по маме тоже была Зина — Зинаида Михайловна. Так я называла Зинаиду Николаевну — Зиниколавна, а эту — Зимихална. И очень боялась Зиниколавну.
Ну вот, например, что вспоминается. Я, совсем маленькая, находилась в Переделкино. Мы сидели за столом, обедали, и я, видимо, начала чавкать. Зинаида Николаевна резко сказала: «Не чавкай!». А Борис Леонидович, он сострадательный был, таким жалеющим взглядом на меня посмотрел. Тут Зинаида Николаевна снова очень строго говорит мне: «Не чавкай!». А я всегда была впечатлительным ребенком. У меня уже слезы на глазах, я вся сжалась. И Борис Леонидович решил за меня заступиться: «Зина, Мариша не знает, что надо просто рот закрыть, чтобы не чавкать». И мне так легко стало…
Зиниколавна была хорошей хозяйкой. Когда они приглашали гостей, в Переделкино устраивалось пиршество, и не только кулинарное. Мы, дети, тихо сидели за столом, папа тоже молчал. Но я внимательно слушала великих друзей дома, это и было мое воспитание. В конце обеда Зинаида Николаевна милостиво говорила: «Мариша, ну теперь ты вытрешь со стола, будешь у нас хорошей хозяйкой».
Помню те обеды. В столовой стоял длинный стол, во главе всегда сидела Зинаида Николаевна, по правую руку от нее — Борис Леонидович, по левую — их сын Леня, потом папа. Затем уже гости.
С Генрихом Густавовичем они общались, он приезжал в Переделкино до конца своей жизни. Оказывается, за несколько дней до того, как он был должен приехать, с Зинаидой Николаевной начинало твориться что-то неописуемое. Даже домработница говорила: «Ну вот, ейный приезжает». Зиниколавна нервничала, убирала квартиру, приводила себя в порядок, накручивала бигуди.
Она была большой картежницей. Очень азартной, дома без конца играли в покер. И папа тоже был азартен. Любил бридж. Зинаида Николаевна так серьезно воспринимала игру! Когда Генрих Густавович приезжал, они тоже начинали играть. При этом Нейгауз несерьезно к этому относился, смеялся во время игры, что-то рассказывал, какие-то ошибки делал. А Зинаида Николаевна просто бесилась: «Гарик, как ты можешь! Это серьезная игра!». Бориса Леонидовича карты не волновали совершенно, он не имел к этому ни малейшего интереса. А для Зинаиды Николаевны это была настоящая страсть.
Очень хорошо помню: она сидит за столиком, курит «Беломорканал», и в руках с ярко накрашенными красными ногтями — карты.
Она была эффектной. Делала перманент, эти черные волосы, белый накрахмаленный воротничок, она вообще любила крахмалить белье. Но совершенно при этом не обращала внимания на одежду, у нее было два, кажется, платья.
Она жила другим — ухаживала за Борисом Леонидовичем, была ему великолепной женой.
Дом в Переделкино — двухэтажный. На втором этаже находится кабинет Пастернака. Лестница, ведущая наверх, была запретным местом, мне разрешали играть только на первых трех ступеньках. Я тихая была, вряд ли могла помешать, но все равно существовал культ — Борис Леонидович работает. Единственный, кто мог потревожить тишину — папа, который играл на рояле. Но это Борису Леонидовичу не мешало.
Недавно была в Переделкино, взглянула на эти ступеньки и удивилась — как я на них могла умещаться. Хотя Борис Леонидович на меня никогда не сердился. Но Зинаида Николаевна охраняла его покой.
У Пастернака был четкий режим дня. Работал в саду, копал что-то, затем много часов писал, днем спал, а потом снова работал. И Зинаида Николаевна за соблюдением этого режима строго следила.
Борис Леонидович был очень добрый, помогал многим. Зинаида Николаевна никогда не роптала, не возражала против этого. Деньги в доме были, Пастернак ведь все время работал. Если его не печатали, то брался за переводы. И всегда очень экономно обращался с деньгами, вещами. И меня учили — не выбрасывать, например, хлеб.
Пастернак вообще был очень скромным, абсолютно равнодушным в одежде. Да и по его кабинету это видно: простая кровать стоит, кепка висит.
Что он чувствовал, когда к Зинаиде Николаевне приезжал Нейгауз? Вот этого я не знаю. В такие моменты он уходил к Ивинской. Тут ведь был такой момент…
Когда умер Адик (старшего сына Нейгауза не стало в 1945 году, ему было 20 лет. — Примеч. И.О.), то Зинаида Николаевна решила, что была очень грешна в жизни. И перестала жить с Борисом Леонидовичем, как женщина. Об этом она сама моей маме рассказывала. А Пастернаку, видимо, этого не хватало. И появилась Ольга Ивинская…
Зинаида Николаевна в душе могла любить и была готова пойти на любые жертвы, но по-женски не была мягкой. Свои чувства она выражала заботой, а так была сурова и строга. Ольга Ивинская была совсем другой….
Как-то я встретила общую знакомую, которая стала обвинять Зинаиду Николаевну в том, что когда Адик смертельно заболел, она его отдала умирать в санаторий. Боялась, что может заразиться Леня, ее сын с Борисом Леонидовичем.
Урну с прахом Адика похоронили на территории переделкинской дачи.
Когда дачу у семьи отбирали, мы все приехали в Переделкино, вырыли эту урну и похоронили на кладбище…
Зинаида Николаевна пережила Пастернака на шесть лет. У нее был рак. Когда мы с мамой приезжали ее навещать, она уже лежала. Я спросила, рак чего, и мне ответили, что уже всего организма.
У Бориса Леонидовича ведь тоже был рак. И Зинаида Николаевна, когда ухаживала за ним, как бы шутя задавалась вопросом, интересно, рак передается или нет, и тут же брала посуду и доедала за Борисом Леонидовичем…
Прах Зинаиды Николаевны находился в урне. И папа с ней не расставался. Он ведь очень любил мать, ценил ее мнение, был привязан к ней. И долго после смерти Зинаиды Николаевны не мог расстаться с этой урной. Его уговаривали, что надо прах предать земле. Он отказывался — было суеверное ощущение, что если похоронит, то с ним случится несчастье. И так оно и произошло — через несколько месяцев после предания праха земле папа скончался.
Тоже мистика какая-то, он чувствовал свою смерть…
Марина Станиславовна Нейгауз, к сожалению, уже тоже ушла из жизни. И какое счастье, что мне удалось успеть записать ее рассказы, полная версия которых, хочется надеяться, увидит свет.
Читать бесплатно другие книги:
