Соблазны бытия Винченци Пенни
– Огромное вам спасибо за оценку, – с нескрываемым сарказмом произнес Чарли. – Как видите, я не настолько плох. Даже по вашим невероятно завышенным меркам.
– Чарли, мы хотим вам помочь.
– Нет, не хотите. Вам ненавистна сама мысль о помощи мне. Вы хотите помочь Дженне. Что ж, меня это устраивает. Помощь есть помощь, как ее ни наряди.
– Так оно и есть. Совет попечителей согласился оплачивать обучение вашей дочери и ее текущие расходы, подробный перечень которых должен быть нам представлен в письменной форме.
– Неужели? И что это за текущие расходы?
– Дополнительные уроки, покупка одежды, путешествия и так далее. Нам от вас потребуются платежные квитанции и чеки.
– Хотите убедиться, что я не пущу денежки себе на золотые часы, костюмы от портного и все такое? Вы, парни, меня разочаровываете. Где же ваша щедрость?
– Чарли, я посоветовал бы вам оставить этот нахрапистый тон, – сказал Кайл. – Нас он не впечатляет.
– Слушаюсь, сэр. Прошу прощения, сэр. Желаете, чтобы я лизал вам задницы? Обе? Или чью-то одну?
Джейми и Кайл пропустили это мимо ушей.
– Мы также готовы заплатить ваши долги, – сказал Кайл. – Из рассказа Дженны мы поняли, что вы попали в руки весьма неприятных людей.
– Ага! – воскликнул Чарли. – Кстати, чем-то они очень похожи на вас.
Кайл сурово на него посмотрел:
– Чарли, я вас серьезно предупреждаю: оставьте ваше вызывающее поведение. Мы ведь можем и передумать.
– Черта с два! Дженна вам этого не позволит.
– Дженна пока что может лишь просить нас, а не отдавать нам распоряжения. Так вот, мы готовы оплатить ваши долги из денег ее фонда. Мы это сделаем. Нам от вас нужны все подробности, имена, адреса, банковские счета.
– Надо понимать, вы не собираетесь давать мне в руки столь опасные игрушки, как деньги?
– Когда речь идет о крупных суммах, то да. Эти деньги будут вычтены из суммы, полагающейся вам по завещанию Барти.
– Что?
– То, что вы слышали, – ответил Кайл.
Возникла долгая пауза, потом Чарли заговорил снова:
– Ну и ловкачи же вы, парни. Загребли себе эти долбаные миллионы в ваш долбаный фонд и радуетесь. А тому, кто почти два года возился с Дженной, как родной отец… Ему деньги зачем? Швырнем ему долбаную мелочь, и пусть еще спасибо скажет.
– Чарли!
– Что – Чарли? Слушайте меня, вы, парочка напыщенных болванов. Первое: сумма моих долгов заметно больше, чем так называемая моя доля. Жалкие крохи, которые Барти швырнула мне. Второе: вы заплатите мои долги сполна, до последнего цента, не тронув при этом ни доллара из моей долбаной доли, иначе я уйду. Исчезну из жизни Дженны. Повернусь спиной к этой бедной великодушной девочке. Оставлю ее на милость шайки хищных англичан, готовых вцепиться ей в задницу. И на вашу милость, самодовольные господа попечители. Думаете, она обрадуется вам? Не больше, чем двум мешкам дерьма. Вы прекрасно знаете, как она относится ко мне. Я помогаю ей двигаться по жизни. Если я уйду, для нее это будет колоссальным ударом. Ее чувствительное нежное сердечко попросту разобьется. Как видите, я думаю не только о себе, но и о ней. Много думаю, поскольку Дженна мне небезразлична.
– Мы это… понимаем, – сказал Кайл.
Слова давались ему с трудом.
– Ах, вы понимаете? Но не готовы ничего для меня сделать. Вы мне еще сочувствие выразите.
– Чарли, прошу вас…
– Нечего меня просить! Я хочу то, что принадлежит мне по праву. Каждый, в ком есть хоть капля порядочности, меня поддержит. О’кей? Спрашиваю вас напрямую: вы согласны на то, о чем я сказал, или нет?.. Не слышу ответа.
– Нам необходимо посовещаться. Вы можете немного подождать? – спросил Джейми.
– Конечно, – ответил Чарли, став вдруг более похожим на себя прежнего, каким всегда представал перед ними. – Пожалуйста, совещайтесь. Я посижу здесь. Я никуда не спешу. Мой бизнес рухнул. В основном из-за того, что мне пришлось спешно его продать. Кстати, по вашей милости. Идите, совещайтесь. Я вас не тороплю.
Через десять минут Джейми и Кайл вернулись в кабинет и сообщили Чарли, что заплатят все его долги, оставив в неприкосновенности его долю наследства Барти.
Чарли поблагодарил их, дал им все необходимые сведения и ушел.
На углу он зашел в будку телефона-автомата и позвонил Джонатану Уайли.
– Прошу прощения за то, что так и не ответил на ваше письмо, – сказал он в трубку. – Семейные проблемы. Но решение я принял. Я хочу продолжения дела о наследстве, если вы вполне уверены, что на данной стадии нет необходимости вовлекать в него мисс Эллиотт.
– Ни малейшей необходимости. Я готов продолжить дело, если вы представите мне письменное доказательство, что являетесь опекуном мисс Эллиотт. Я рад вашему решению. Давайте определимся с датой вашего визита к нам. Вы можете ее назвать?
– Я вам перезвоню, когда вернусь домой и загляну в свой деловой календарь. Благодарю вас.
До дому было недалеко. Чарли шел пешком. Он радовался, что спихнул с себя долги и весь сопутствующий кошмар. Но его по-прежнему душила злоба, которая становилась все сильнее, превращаясь в стену мрака.
Ничего, он покажет всем этим напыщенным ублюдкам. Всем этим Литтонам, Эллиоттам, Бруерам и прочей швали. Каким образом – он пока не знал, но был уверен, что обязательно их проучит.
Глава 43
Чтение дневников матери стало для Джайлза чем-то вроде литературного наркотика. Никакие книги не приковывали его внимание с такой силой, как эти томики в кожаном переплете. Теперь он читал их на работе, задерживаясь вечерами. Его тянуло к черному сейфу, как пчел на медонос. Убедившись, что издательство опустело, он доставал очередной том и принимался за чтение. Джайлз читал методично, двигаясь в хронологическом порядке.
Чтение было захватывающим, но далеко не всегда приятным. Попадались откровенные записи, вызывавшие у него дискомфорт, отвращение и даже шок. Джайлз читал их, испытывая глубокое смущение. Казалось, он подглядывает за родителями и Себастьяном, шпионит за ними, слушает их разговоры, наблюдает их действия, сам оставаясь невидимым и неслышимым.
В черном сейфе недоставало трех томов. Отсутствие одного – за текущий год – было вполне понятным. Селия не стала бы убирать в сейф тетрадь, заполненную лишь наполовину. Отсутствие двух других представлялось загадкой. Не было дневников за 1909 и 1919 годы. Первый относился к году, предшествовавшему рождению близняшек, а второй – рождению Кита. Джайлз тщательно просмотрел содержимое сейфа, однако дневников за эти годы не нашел. Он был немало удивлен и заинтригован. Если бы отсутствовали томики еще за какие-то годы, он бы предположил, что часть дневников попросту утеряна. Однако они все были здесь. Кроме двух. Куда же те могли деться?
Джайлз напряг память, пытаясь вспомнить значимые события 1919 года. Ему тогда было четырнадцать, он учился в школе. Вроде, ничего особенного в тот год не происходило. Барти было двенадцать, и они крепко дружили. Потом на память пришли кое-какие события, которые усилили его беспокойство. Будучи подростком, он не совсем понимал разворачивающуюся драму, связанную с Барти. В доме на Чейни-уок, двумя этажами ниже, происходило что-то странное и неприятное. Мать строго-настрого запретила ему говорить об этом. Барти, со свойственной ей твердостью, сразу же переводила разговор на другую тему. Джайлз вспомнил ее тяжелое, подавленное состояние в те дни. Что-то ее сильно угнетало, но рассказать ему она не смела. Он вспомнил, как с Барти случилась настоящая истерика. Она плакала несколько часов подряд и никак не могла успокоиться. Следом Джайлзу вспомнилась отвратительная сцена, когда Селия застала их обоих лежащими на его кровати. Он всего-навсего пытался утешить Барти. Барти вдруг начала кричать на его мать и говорить ужасные, полные ненависти слова.
А потом, образно говоря, дверь плотно захлопнули и закрыли на засов. Больше он ничего не знал. Кажется, история была связана с Сильвией Миллер, недавно умершей матерью Барти, и самой Селией. Это все, что он помнил.
Чем дольше Джайлз раздумывал над этим, тем отчетливее понимал: скандал внизу и выходка Барти, должно быть, являлись недостающим звеном. Он снова пересмотрел записи за предшествующий и последующий годы. Никаких, даже туманных намеков на случившееся. Быть может, матери в 1909 году было не до дневника? Слишком устала или дела мешали. Но в это плохо верилось.
Запись от 1 января 1910 года не создавала ощущения, будто она сделана после очень долгого перерыва.
«Какой волнующий год нас ожидает. Мы вступаем в него с одним ребенком, а провожать будем, имея троих. Сегодня утром я чувствую себя очень устало. Ничего удивительного, если вспомнить вчерашнее торжество. Но в целом мое самочувствие прекрасное. Завтра я снова иду на прием к доктору Перрингу. Очень надеюсь, что результаты его осмотра будут такими же благоприятными, как и в прошлый раз…»
Все указывало на то, что предыдущая запись была сделана не год, а день назад.
Так где же томик этого дневника? Где материнские откровения за 1909 год? Вероятно, там же, где дневники за 1919 и 1959 годы, но где? Пытаясь найти какую-нибудь подсказку, Джайлз взял дневник за 1920 год. Запись от первого января дышала оптимизмом:
«Удивительный вечер. Все собрались. Ребенок необычайно активен! Как разительно начавшийся год отличается от прошлого Нового года, когда мы уже начинали беспокоиться, что можем потерять „Литтонс“».
И снова у Джайлза не возникло ощущения, будто мать вернулась к дневнику после годичного перерыва. Здесь явно существовала какая-то связь, и одно объясняло другое…
Помимо этих загадок, хватало других эпизодов, о которых Джайлз читал с внутренним содроганием. Они касались фронтовой жизни отца во время Первой мировой войны. Потом Джайлз всю ночь не мог заснуть. Еще один эпизод вызвал у него глубокий стыд и неприязнь к самому себе – настолько личным и сугубо интимным было содержание. Несколько недель Джайлз не притрагивался к дневникам и клялся себе, что больше не будет их читать. Однако притяжение томиков в кожаных переплетах оказалось сильнее.
Конечно, не все записи вызывали у него мрачные чувства, не все были шокирующе откровенными. Дневники содержали удивительные рассказы о ранних днях «Литтонс», о том, как в Первую мировую войну Селия и ММ в одиночку тащили на себе издательство. Джайлзу попалась по-настоящему трогательная любовная история ММ и отца Джея. Потом шел рассказ о том, как Селия своевременным приездом спасла будущего Джея от усыновления чужими людьми. Джайлз с воодушевлением читал о Билли Миллере и леди Бекенхем. По сути, бабушка Джайлза тогда здорово помогла восемнадцатилетнему инвалиду войны, лишившемуся не только ноги, но и воли к жизни. Леди Бекенхем взяла его к себе конюхом и наполнила жизнь Билли новым смыслом.
«Больше всего меня радует возможность снова видеть Барти. Она полностью потеряла веру в нас».
Барти все чаще появлялась на страницах материнских дневников. Селия любила ее. Иногда Джайлз с горечью чувствовал, что мать любила Барти сильнее, чем его.
«Она мне по-настоящему дорога. У меня такое чувство, будто она такой же мой ребенок, как и все остальные».
Потом на страницах дневников появился Себастьян и больше уже не исчезал. Это была история абсолютной любви, яростной, верной, непоколебимой, сумевшей пережить столько испытаний. Джайлз добрался до марта 1920 года, и его глаза застлали слезы.
«Кит родился! Он – наш, мой и Себастьяна, и никакая сила не сможет отобрать его у нас.
Иногда я ненавижу Себастьяна, а порой бываю так зла на него, что готова убить его. Временами я думаю, что больше не захочу его видеть. Но при всех своих противоречивых чувствах к нему я люблю его. Все сильнее и сильнее. Вот так, если брать самую суть».
И даже печаль и негодование – два основных чувства, владевшие Джайлзом по отношению к отцу, – после чтения дневников как-то приглушились и потеряли былую остроту. Запись о смерти Оливера объясняла и оправдывала очень многое в этой любви втроем со всеми ее странностями и ограничениями.
«Оливер умер. Я чувствую, что мое сердце разбито. Если бы не Себастьян, мне бы тоже захотелось умереть».
Нет, эти дневники ни в коем случае нельзя уничтожать. Они бесценные сокровища.
Кейр был очень холоден с ней, и Элспет это сильно задевало. Казалось, ничто не могло хотя бы немного изменить его отношение: ни просьбы пообедать с ними, обсудить дела и планы, ни просьбы рассказать ей, чем он теперь занимается. Он попросту заявил, что им нечего сказать друг другу.
Элспет встречалась с ним каждую неделю, ибо по субботам Кейр брал детей и куда-нибудь отправлялся с ними. По всему было видно, что он их любит, а они – его. Достаточно было посмотреть, с какой радостью они его встречали. «Папочка, папочка!» – весело вопила Сесилия. Роберт ослепительно улыбался и тянул к отцу пухлые ручки. Расставание с Кейром превращалось для детей в настоящую трагедию. Они плакали навзрыд, и на них нельзя было смотреть без слез. Но еще больнее было видеть его легкий кивок и слышать краткое: «Ну, до субботы». Потом Кейр уходил, не произнеся больше ни слова. Он никогда не спрашивал: «Как дела?» или «У тебя все в порядке?». Элспет часто думала о причинах такой холодности и жестокости. Наверное, Кейр был немного сумасшедшим. Не мог не быть. Эта его абсолютная уверенность в собственном моральном превосходстве. Элспет понимала: Кейр действительно обладал моральным превосходством. Она могла жаловаться на его невнимательность, отчужденность, охлаждение чувств, принижение ее роли, но, какие бы прегрешения он ни совершал в рамках брака, они не шли ни в какое сравнение с ее изменой. И получалось, во всем Элспет должна винить только себя.
Ее главным утешением оставалась работа. Элспет работала в «Литтонс» по три дня в неделю, испытывая громадное удовлетворение. Поскольку Кейр ушел, у нее теперь был свой список произведений, свой кабинет, секретарша и двое подчиненных. Один – младший редактор, по возрасту лишь немногим моложе ее, а второй – стажер. Работа была для нее праздником. Элспет подыскивала произведения для публикации и затем покупала на них права, проявляя редакторское чутье, которое удивляло даже Джея. Мало того, у нее постоянно возникали сюжеты новых романов. Элспет часами обсуждала их с Клементайн. Та признавалась, что разговоры о книгах – это ее единственное литературное творчество на данный момент.
– Не представляю, хватит ли у меня энергии снова сесть за письменный стол.
Ее беременность уже имела солидный срок. Клементайн по секрету призналась Элспет, что ей придется возиться не с одним ребенком, а с двумя.
– Я очень люблю Кита, но он неимоверно требователен. Всю жизнь его баловали. Боюсь, когда родится ребенок, Кит без восторга примет свой отход на второй план.
– Ничего, он крепкий, – сказала Элспет. – Смирится.
Но, невзирая на все ее смелые слова и прогрессивные идеи, сама она оставалась без своего великовозрастного ребенка, по которому ужасно скучала.
Клементайн заметно потяжелела. Ее живот был просто громадным.
– Я почти рада, что Кит меня не видит. Зрелище ужасное.
– Не выдумывай, – возразила Элспет. – Ты сейчас просто красавица.
– Ты так считаешь? А вот я не согласна. Мне всегда казалось надуманным утверждение о том, что самой красивой женщина бывает в период беременности. Какая красота, когда живот выпирает и ты ходишь, переваливаясь с боку на бок? Представляешь, я поправилась почти на двадцать килограммов. Я теперь ем все без разбору и с большим аппетитом.
– А как Кит относится к перспективе скорого отцовства?
– По-моему, он очень рад. Хотя постоянно вздыхает и сетует, что лишен возможности увидеть малыша. Я его понимаю. Он еще не до конца оправился после смерти матери. Сейчас он корит себя за глупо упущенное время, когда он рассердился на Селию за ее новый брак и несколько лет не желал с ней встречаться. Да ты и сама знаешь. Моему малышу еще нужно будет изрядно потрудиться, чтобы выйти наружу.
– У него это отлично получится, – обнадежила ее Элспет.
В ожидании призыва на воинскую службу Лукас работал в «Литтонс». Своей работе он радовался, как ребенок. Правда, пока ему доверяли лишь самую несложную работу, которую он выполнял безропотно. Его любимым местом был отдел обработки корреспонденции. Элспет не переставала удивляться. Она помнила, каким высокомерным Лукас был всего несколько лет назад. Он поделился с ней своими планами на будущее. Оказалось, Лукас намеревался ни много ни мало встать во главе издательства. Он говорил о славной традиции всех руководителей начинать свою карьеру с отдела доставки корреспонденции.
– Издательство – это иерархия, и нужно обязательно пройти все ее ступени. Тогда будешь не понаслышке знать, кто чем занимается. У меня уже есть обширные планы по реорганизации «Литтонс».
– Это не шутка? – спросила Элспет. – А нам можно их узнать?
– Разумеется. Самый серьезный вывод, к которому я успел прийти, – это нехватка капитала. Издательство постоянно экономит. Нам нужно гораздо больше денег, чем сейчас. Этого легко достичь, если сделать «Литтонс» открытым акционерным обществом. Мы должны получить право на выпуск новых акций. За нами оставался бы всесторонний контроль, но у нас появились бы фонды, имеющие тенденцию к увеличению. Я не придумал ничего нового. Такое уже сплошь и рядом происходит в издательском мире.
– Меня бы не понадобилось долго уговаривать, – призналась Элспет. – У меня самой крутились аналогичные мысли, и у Кейра тоже. Возможно, мы сумели бы убедить Джея. А вот мою маму и Джайлза – ни за что!
– У нас было бы три голоса против двух.
– Лукас, ты ведь не входишь в совет директоров. У тебя нет ни одной акции. Это просто смешно.
– Сегодня нет, а завтра будут.
Он и сейчас все еще оставался высокомерным. Но ведь если подумать, в «Литтонс» действительно пришло новое поколение. Будет очень интересно наблюдать, как все они сумеют осуществить свои идеи…
В субботу Элспет весь день провела на Чейни-уок. И не только она. Семья помогала Адели с переездом.
– У тебя есть очаровательная подружка? – спросила Элспет Лукаса, принимая от него бокал с коктейлем.
Лукас весьма гордился своим умением готовить коктейли.
– Есть. Несколько дюжин. Каждую ночь выстраиваются в очередь возле моей комнаты.
– А Иззи считает, что Дженна в тебя влюбилась.
– Вот и прекрасно, – весело отреагировал Лукас. – По-моему, очень приятная девочка. Говорю вам: через три-четыре года она будет настоящей красавицей. Такие глаза, такие волосы! Мне она очень нравится. В ней есть стержень. Правда, ей придется обождать несколько лет. Сейчас она для меня еще очень мала.
– Ну и самонадеянности у тебя, братец, – сказала Нони. – С чего это она должна ждать несколько лет?
– Потому что я неотразим, – заявил Лукас. – Обаятельный, умный, романтичный. Где она еще найдет такого?
«А ведь он прав, – подумала Нони, награждая брата тумаком. – Хоть научился вежливо разговаривать…»
Аннабель Эллиотт завтракала, просматривая утреннюю почту, и внимание на это письмо обратила не сразу. Не сразу поняла она и то, какая опасность исходит от него. Можно сказать, сейчас на ее столе лежала бомба с подожженным бикфордовым шнуром. Письмо было послано из какой-то манхэттенской юридической конторы и предназначалось для ее адвоката. Поначалу Аннабель решила, что ее приглашают в очередной благотворительный комитет или обращаются с очередной просьбой о финансовой помощи. Она даже отодвинула конверт, но затем что-то заставило ее вскрыть письмо и вчитаться в его содержание.
…настоящим предлагается, на основании 28-го параграфа «Закона штата Нью-Йорк о наследовании имущества умерших лиц», попечителям фонда Лоренса Эллиотта выступить в суде с обоснованием причин, дающим им право не включать в равную долю наследования состояния вашего мужа мисс Дженетт Эллиотт, родившуюся 17 марта 1945 года и формально имеющую права наследства…
– Боже мой, – прошептала Аннабель Эллиотт и потянулась к телефону, чтобы позвонить своему адвокату Грегори Поллаку.
Поллак тут же ее успокоил, сказав, что, по его мнению, это обыкновенный пробный шар, отчаянная попытка алчного семейства заполучить деньги. Он обещал во всем разобраться и попросил Аннабель заехать к нему через пару дней, но, когда она приехала, прежней уверенности в голосе адвоката уже не было.
– Боюсь, они действительно подают иск. Разумеется, мы можем его оспорить, но по закону эта девочка имеет право на треть отцовского наследства.
– Но ведь она даже не упомянута в завещании Лоренса.
– Скорее всего, только потому, что на тот момент он не знал о ее существовании. Ваш муж погиб раньше, чем родилась его дочь от второго брака. Одному только Богу известно, почему его жена вдруг вздумала подавать иск сейчас. Впрочем, я догадываюсь. Возникли финансовые трудности. Насколько помню, ей принадлежат лишь два дома и небольшой пакет акций. Люди такого типа считают, что деньги должны сыпаться на них с неба.
– Этой женщины нет в живых, – сказала Аннабель Эллиотт.
– Она умерла? Когда?
– Почти полтора года назад. Погибла в авиационной катастрофе, возвращаясь из Англии. Я читала об этом в газете. Вы ведь помните, что она была англичанкой?
– Да, конечно. Какой интересный поворот событий! И кто же теперь является опекуном ребенка?
– Очевидно, тот, кто кое-что смыслит в законах и решил воспользоваться шансом.
– Похоже что так. Ладно, я напишу в фирму «Уайли, Раффин и Уинн» и сообщу им, что мы будем оспаривать их иск.
– А мы это можем сделать?
– Естественно. Им еще нужно доказать, что девочка действительно является посмертнорожденным ребенком мистера Эллиотта.
– Думаю, им это будет сделать нетрудно. Что еще?
Поллак медлил с ответом.
– Мистер Поллак, надеюсь, этих «еще» – не целая гора? Мне вся история видится так. Этот ребенок – Дженетт, названная, как ни странно, в честь матери Лоренса, – имеет право на треть наследства. Все проще простого. Меня интересует, о какой сумме идет речь? Примерно о тридцати миллионах? Я права? Надеюсь, у попечителей фонда есть точные цифры.
– В этом, миссис Эллиотт, можете не сомневаться. Вам не стоит раньше времени беспокоиться. За прошедшие годы имущество вашего покойного мужа существенно выросло в цене. Да вы и сами это знаете. Мы можем представить множество аргументов. Самый существенный: почему вопрос о включении этой девочки в число наследников поднимается только сейчас? Закон не любит отсрочек. В особенности закон о наследстве. Хотя… – Поллак снова умолк. – Хотя должен вам сказать, что в «Уайли, Раффин и Уинн» работают необычайно умные юристы. Мне бы очень хотелось знать, кто их настропалил. Если ее опекун, тогда мы имеем дело с весьма пронырливым человеком.
– Моим детям эта новость не понравится, – сказала Аннабель Эллиотт. – Совсем не понравится.
– Кейр, хочешь выпить? У тебя невероятно усталый вид.
Вид у него и впрямь был усталый. Конечно, если весь день провести с двумя маленькими детьми, такое времяпрепровождение отдыхом не назовешь. Но Кейр был, выражаясь словами ее матери, устало уставшим.
Он колебался:
– Нет, вряд ли. Спасибо. Мне пора идти.
– Куда ты спешишь? Сегодня же суббота. Или вечер у тебя чем-то занят?
От этой мысли Элспет стало больно.
– Нет. Вечер занят у меня работой. У меня полно работы.
Сегодня Кейр был не таким упрямым и держался менее враждебно. Это ободрило Элспет.
– Работы на «Уэсли»?
Две недели назад Кейра приняли туда на работу. В издательском и книготорговом мире эту тему активно обсасывали.
– Кейр, скажу тебе честно: если бы бабушка узнала, что ты работаешь в «Уэсли», то метнула бы в тебя молнию с небес. Она их жутко ненавидела.
– Тем более мне есть смысл там работать, – сказал Кейр, но при этом слегка улыбнулся.
Улыбка еще более воодушевила Элспет.
– Не торопись. Посиди. Выпьешь чего-нибудь. Поможешь мне уложить детей.
– Да, да! – обрадовалась Сесилия, громко топая по полу.
– Ладно, – вздохнул Кейр. – Задержусь ненадолго.
Он никогда не помогал Элспет купать детей. Все годы после рождения Сесилии Элспет делала это сама. Дети просто визжали от радости. Спустя час – весьма мокрый час, надо сказать, – Роберт уже лежал в своей кроватке, а Сесилия доедала омлет. Элспет достала бутылку вина:
– Или ты хочешь виски? Как настоящий шотландец?
– Пожалуй, виски.
Кейр налил себе солидную порцию. Элспет предпочла вино.
– Как видишь, со времени твоего ухода я научилась всему. И что ты можешь сказать про «Уэсли»? Кит ими восторгается. Ты разделяешь его восторги?
– Да. Они прекрасные издатели. Мне нравится с ними работать.
– Ты придешь на мемориальную службу?
– Сомневаюсь.
– А почему, Кейр? Тебе обязательно нужно прийти. Ты же знаешь, как бабушка тебя любила и сколько для тебя сделала. Она бы очень огорчилась.
– Но ведь ее там не будет, правда?
– Не слишком любезно с твоей стороны.
– У меня такое ощущение… Словом, не надо мне туда идти. Элспет, я же знаю мнение твоей семьи обо мне. Меня считают чуть ли не предателем. Отказаться от ее подарка… Ну зачем мне портить им церемонию?
– А по-моему, они и обо мне невысокого мнения, – без улыбки сказала Элспет. – И все-таки тебе нужно пойти. Кейр, обещай мне подумать об этом.
– Хорошо, я подумаю.
– Спасибо.
– А как дела в «Литтонс»? Ты теперь, наверное, работаешь полный день. Так? Избавилась от своего тюремщика и наслаждаешься работой.
– Нет, я работаю только три дня в неделю, – ответила Элспет, стараясь говорить без дрожи в голосе. – Я обещала, что дети будут видеть свою мать, и выполняю обещание.
– М-да, – пробормотал Кейр. Чувствовалось, он немного смущен ее ответом. – Вот оно что.
Элспет посмотрела на него:
– Кейр, мне кажется, у тебя сложилось неверное представление обо мне. Ты придумал образ жесткой, жадной до карьеры женщины. Но я не такая.
– Элспет… Элспет, я…
Но тут раздался плач Роберта.
– Извини. Посмотрю, из-за чего он ревет.
Вернувшись, она застала Кейра уже в пальто.
– Мне надо идти. – В его голосе снова звучала неприязнь. – У меня действительно полно работы.
Только потом Элспет догадалась, что подстегнуло его уход. На подоконнике лежал конверт с американской маркой. Письмо было от Иззи, но Кейр наверняка подумал, что от Маркуса. Черт и трижды черт! А ведь у них был шанс сделать шаг к примирению.
– Это такая честь! – сказала Кэти ликующая Дженна. – До сих пор поверить не могу. Это письмо от Венеции и Адели. Они просят меня выступить на мемориальной службе в честь Селии. Меня, представляешь? Я ведь Литтонам даже не родня. У Селии полным-полно внуков, но они почему-то приглашают меня.
– Ну, шик! Дай-ка прочесть… Боже мой, Дженна! Что ты наденешь?
Дженна и сейчас восхищалась Кэти. Она знала, что это восхищение не пройдет и потом, когда они вырастут. Но с годами их жизненные дороги все сильнее расходились. Дженна училась принимать это как данность и не пытаться сражаться с природой. С Кэти можно было часами говорить о прическах, нарядах и парнях, а вот для разговоров о политике, путешествиях или об искусстве ее сводная сестра не годилась. Лучше и не пытаться вовлечь Кэти в серьезный разговор.
Нет, у Кэти было много прекрасных черт. Она очень любила Барти, умела поддержать, всегда могла выслушать и поплакать вместе, и это крепко связывало Дженну с ней. Такое не забывается. Дженна знала, что всегда будет ей благодарна за поддержку. Но родства душ между ней и Кэти не существовало. Вот и сейчас Кэти почему-то сразу заговорила об одежде./p>
– Я… я не знаю, – искренне ответила Дженна. – Надо будет подумать об этом. И вообще обо всем. Я еще не уверена, хватит ли мне смелости выступить.
– Конечно хватит. Ты произнесешь отличную речь.
– Надеюсь.
Дженна была польщена оказанной ей честью, но очень боялась. Ужасно боялась. Она бы ни в коем случае не посмела отказаться. Дженна помнила слова матери: «Если тебе нужно сделать что-то, что для тебя важно и значимо, обязательно попытайся это сделать, как бы тебе ни было страшно».
Она сделает это. Для себя и для своей матери. Можно будет сказать о том, что она знает наверняка. О Барти. О том, как Селия ее растила и сколько сделала для нее. А еще можно сказать, какую огромную помощь Селия оказала ей самой, когда мама погибла. Ей будет трудно говорить. Даже сейчас, думая об этом, Дженна чувствовала подступавшие слезы.
Адель и Венеция писали, что у нее есть предостаточно времени на подготовку, однако о своем решении она должна сообщить им как можно раньше. «До церемонии осталось чуть больше месяца. Если ты отказываешься выступать, напиши нам как можно скорее, поскольку тогда нам придется искать кого-то другого».
Нет, она должна выступить сама. Она сейчас же напишет им о своем согласии, пока они вдруг не передумали.
– Да. Я буду выступать, – сказала Дженна, улыбаясь Кэти.
– Ты замечательно выступишь. Но ты не ответила на главный вопрос: в чемты будешь выступать?
Дженна бросила на нее задумчивый взгляд и улыбнулась почти так, как взрослые улыбаются маленьким детям. Во многом она ощущала себя значительно старше Кэти. Но в одном Кэти ушла далеко вперед. Она успела лишиться невинности и после садовника сменить уже троих парней. Дженна об этом знала доподлинно. И не только она.
– Кэти Паттерсон не просто быстра, – говорила одна из их подруг в Дана-Холл. – Она мчится со скоростью света.
Природа наградила Кэти привлекательностью. Огромные голубые глаза, красиво вздернутый носик, кукольное личико, миниатюрная фигура, но с пышной грудью и очень стройные ноги. Она была настоящей приманкой для парней, которые буквально липли к ней. Девчонки знали: если хочешь поразвлечься вчетвером, не вздумай приглашать Кэти Паттерсон, иначе весь вечер будешь с тоской глазеть, как она флиртует с обоими парнями.
Дженну тревожило, что Кэти спит с кем попало. Помимо риска забеременеть, хотя Кэти уверяла, что с ней такого не случится, это сказывалось на ее репутации. Кэти могли счесть шлюхой, чего никак нельзя было допустить. Участь доступных девиц всегда незавидна.
Но была и другая причина, заставлявшая Дженну тревожиться: Кэти выпивала, причем часто. И не только на вечеринках, где выпивали все, но и перед ними, а также в будние дни. Дома она украдкой пробиралась к серванту или холодильнику, наливала себе в бокал водки и разбавляла апельсиновым соком. Внешне все выглядело так, будто она сидит у телевизора, невинно попивая апельсиновый сок.
Чарли однажды напрямую спросил Кэти, не ворует ли она у него водку, поскольку содержимое бутылок подозрительно быстро заканчивается. Дженна с изумлением и даже восхищением наблюдала спектакль, разыгранный Кэти. Голубые глаза наполнились слезами, губы задрожали. Тоном оскорбленной невинности Кэти спросила отца, как он мог подумать о ней столь чудовищные вещи. Чарли всегда ей верил…
Дженне спиртное не нравилось, зато ей нравилось общаться с парнями. Летом, вернувшись из Англии, слегка обиженная поведением Лукаса, она впервые в жизни влюбилась. Это было так здорово и волнующе. Парня звали Томми. Ему было семнадцать. Как и она, он проводил лето в Саутгемптоне. Дженне понравилось, что он не лез к ней поминутно с объятиями и поцелуями. Томми нравилось с ней разговаривать. Они очень весело проводили время. Томми был симпатичным и ужасно любил плавать под парусом. Однажды они целой компанией устроили барбекю на берегу. Томми предложил ей прогуляться. Они отошли подальше от ребят. И вдруг он остановился. Дженна подумала, что сейчас начнется то, что обычно бывает в подобных случаях. Но Томми даже не пытался задирать на ней футболку и лапать ее. Он признался Дженне в любви. Она была настолько удивлена и счастлива, что сама обняла его и призналась в ответном чувстве. Потом они целовались, по-настоящему. Весь остаток лета они были неразлучны. Но лето закончилось. Томми вернулся в Чоат, где находилась его школа. Поначалу он часто писал ей. Затем письма стали приходить все реже и реже, а затем прекратились вовсе. Дженна поняла: это отнюдь не была любовь на всю жизнь, и сумела молча пережить первую любовную трагедию. Сейчас она с нетерпением ждала ноября, рассчитывая увидеться с Лукасом.
– Нам нужно выяснить один вопрос, – сказал Джонатан Уайли. – Вы вполне уверены, что ваша покойная жена не оформляла юридически отказ от претензий на равную долю наследства для ее ребенка? Это могло бы стать очень серьезным аргументом против нашего иска. Нам пришлось бы доказывать законность подачи самого иска.
– Я… не знаю, – пробормотал Чарли, чувствуя, как у него останавливается сердце. – Но если такой отказ существует, они же не замедлят сунуть нам его под нос.
– Конечно. Потому я и склонен думать, что она не оформляла отказа. Но у ее адвокатов обязательно должны быть соответствующие документы. Возможно, это может быть каким-то образом связано и с ее завещанием. Правда, тогда бы мы уже знали. Но прежде чем отправиться в суд, мы должны точно знать, что отказа не было.
– Значит… – начал Чарли, но Уайли его перебил:
– Значит, вам придется это проверить. Они могут потребовать строго документальное доказательство, что вторая жена мистера Эллиотта не отказывалась от своих притязаний на деньги, принимая во внимание время, прошедшее с момента смерти мистера Эллиотта, и большую вероятность того, что такой отказ все-таки был оформлен. Нам бы это сэкономило немало времени. Юристы миссис Эллиотт наверняка должны располагать такими сведениями. Оформление отказа от прав наследования всегда происходит в суде.
– Мне было бы трудно спрашивать их об этом.
– Я тут не вижу никаких трудностей. Все предельно просто. Поймите: если ваша покойная жена оформила отказ от наследства, мы лишь напрасно потеряем время и деньги, пытаясь дать ход своему иску.
– Скажите, а мог ли кто-нибудь оформить такой отказ от ее имени?
Чарли подумалось, что Джейми Эллиотт вполне был бы способен на такое.
– Нет. Отказ могла оформить только мать. Учтите, как только мы дадим иску ход, его уже ничто не остановит. Никакие ухищрения противной стороны не помогут. А вы, будучи опекуном Дженны, имеете право на такой иск. Однако, как я вам уже сказал, без сведений о том, оформлялось ли заявление об отказе, мы не сможем двигаться дальше.
– Я вас понял. Постараюсь сделать все, что в моих силах.
– Дженна пишет, что она горда оказанной честью и с радостью выступит, – сказала Джайлзу Венеция.
– Я тоже рад это слышать. Ей нужна помощь в составлении речи?
– Зная Дженну, могу сказать, что вряд ли, – заявила Адель. – Я еще не видела более самоуверенной девчонки, чем она. Где она остановится? На Чейни-уок? Это было бы самым разумным.
– Ты не возражаешь?
– Разумеется, нет.
– Но с ней обязательно приедут Чарли и Кэти. Как тебе это?
– А мне Чарли нравится, – убежденно сказала Адель. – Думаю, у всех вас к нему превратное отношение. Я с радостью приму его. Да и Кэти – милая девочка. Ты же понимаешь, Венеция, что ее не стоит оставлять под одной крышей с Фергалом.
– У Фергала сейчас любовь, – возразила Венеция. – В Коуэсе познакомился с девушкой и влюбился. Очень приятная девушка. Мы с Боем в восторге от нее.
– В таком случае это явно девушка из приличной семьи со связями, – заметила Адель, подмигнув Джайлзу.
Снобизм Венеции с годами становился только сильнее. Пожалуй, в этом она переплюнула Селию.
Как поступить с дневниками матери? Этот вопрос по-прежнему стоял перед Джайлзом, а тайны Селии с каждым днем давили на него все тяжелее. Джайлзу не давала покоя мысль, что о дневниках вдруг станет известно, что они каким-то образом попадут в чужие руки. Правда, какие именно – он себе не представлял. Дальше скрывать эту тайну от семьи тоже было неправильным. Разве Себастьян откажется взглянуть на них, прочесть то, что писала о нем его любимая женщина? Разве у близняшек и Кита меньше прав знать о содержании материнских дневников, чем у старшего сына?
Потом Джайлз начинал думать обо всех темных страницах истории семьи Литтон: о печальном романе Иззи и Кита, об измене Боя, о нелегкой, полной унижений жизни Адели в Париже и ее бегстве оттуда, о трагической смерти Люка Либермана. Не лучше ли оставить эти воспоминания заботам тех, кому они принадлежат? Пусть сами решают, что, кому, когда и как рассказывать.
Читать бесплатно другие книги:
