Одесский юмор: Антология Коллектив авторов

Семен Лившин, Дмитрий Романов Щипчик на транзисторах

Однажды на столбе появилось объявление: «Для съемок фильма о наших современниках киностудия срочно купит у населения предметы быта 70-х годов: ножницы хозяйственные и маникюрные, щетки зубные, гибкий шланг с душем для ванны, детские колготки. Обращаться по адресу…»

Читая объявление, население ухмылялось: ишь, чего захотели – шланг для ванны! А из лейки поливаться не угодно ли?

Если бы кинофильм снимался в другом городе, то, возможно, в объявлении фигурировал бы иной ассортимент: эмалированные миски, рыболовные крючки, пипетки. В третьем городе – термометры, автомобильные чехлы, крышки для консервирования. Ибо неисповедимы пути мелкобытового дефицита.

В один прекрасный день предметы второй, пятой, двенадцатой необходимости, которыми вчера еще были завалены все базы, вдруг становятся редкостью. Были – и нету!

Тут начинается местный бум. Спрос с высунутым языком рыщет по магазинам, но предложения нет. И если за невестой дадут детскую кроватку и таз для варенья, то можно быть уверенным: отбоя от претендентов не будет.

Это происходит, скажем, где-нибудь в Йошкар-Оле. В то же время, но в другом месте, допустим, в Кустанае, фабрики наплодили столько детских кроваток, что аисты – даже при трехсменной работе – смогут их заполнить только к 2000 году.

Зато здесь считается хорошим тоном ходить на именины с коробкой канцелярских скрепок – в магазинах их видели лишь самые старые старожилы. Год лежали скрепки на полках, два лежали, десять, а потом вдруг вильнули хвостиком и скрылись. Куда?

Все это тем более удивительно потому, что с каждым годом у нас появляется больше самых разных товаров. Еще лет десять назад человек, который привез из заграничной поездки трехцветную шариковую ручку, сразу становился среди знатоков достопримечательностью.

– Видите, – шептались они, – это тот самый, у которого есть то самое!

А сегодня: «Подумаешь, трехцветная…» Да что ручки – часы? Сегодня у одного они мелодично тикают сразу на тридцати камнях, у другого бесшумно выдают точное электронное время, у третьего – целый часовой комбайн.

Казалось бы, изготовить это куда сложнее и дороже, чем примитивные бельевые щипчики. Но попробуйте заикнуться о них на крупном объединении.

– Щипчики? – брезгливо переспрашивает объединение. – Да мы ж индустриальный гигант! Если уж запускать новинку, так что-нибудь карусельно-фрезерное на ультразвуковом ходу. А то – щипчики!

Оно конечно: продукция копеечная, да и славы-то… Не грохнет зал аплодисментами, когда директор скажет с трибуны: «Освоен выпуск щипчиков бельевых…» Не сбегутся за интервью гонцы из журналов, и не светит директору самый завалящий «Гран-При» на международной выставке «Интерщипчик» – нет такой выставки.

Но вслух говорят о другом.

– Ладно, освоим. А завтра изобретут самосохнущее белье – ну, как быстрорастворимый сахар. Так что, прикажете снова идти на поводу у домохозяек?!

Но предприятию все равно надо же выполнять план по товарам народного потребления. Пожалуйста, оно выполняет! Оно толпами гонит пластмассовых девушек, нюхающих полихлорвиниловый лотос. И в отчетах никогда не забывают упомянуть, что модель новая.

Действительно, по сравнению с ранее выпускавшимися половинками той же модели, о которую в свое время перед входом в пирамиду вытирали ноги фараоны, это был большущий шаг вперед.

– Да что там шаг – скачок! – взмывал иногда кто-то на техсовете.

Но старый опытный директор осаживал вольнодумцев от ширпотреба:

– Никаких скачков! Шаг, не больше. Шагом едешь – дальше будешь. Если в главке узнают, что мы такие скакучие, знаете, сколько ассортимента навесят?! А покупателю – ему все равно. Был бы товар.

Смотришь на продукцию иных предприятий и понимаешь: люди, которые планировали ее выпуск, последний раз общались с покупателями еще до того, как конферансье перестали бороться с узкими брюками.

Вместо того чтобы внять запросам моды, помозговать с дизайнерами, они морщатся:

– Ишь привереды!

Точно: покупатель пошел капризный. Не нравится ему, видите ли, костюм линючий цвета передельного чугуна, не нравится искусственная хризантема из искусственной проволоки, воротит его от двухпудовых детских сапожек, коробит его холодильник, включающийся только от встряхивания.

А чему тут, собственно, нравиться? Люди теперь прекрасно разбираются, что модно, а что нет, что в хозяйстве пригодится, а что еще спокойно может полежать на складе, пережив директора, пожар и три уценки.

Эта здоровая покупательская настырность в конечном итоге заставляет самого упорного отказаться от мысли о щипчиках с дистанционным управлением и клипсах, самозаклиняющихся в ушах от фотоэлемента, и взяться наконец за тот самый, быть может, скучноватый, но, поверьте, такой необходимый всем ширпотреб.

…А на киностудии нашли выход из положения: сняли фильм не о современниках, а на историческую тему. Потому что в том городе добыть канделябры и лорнеты оказалось проще, чем детские колготки и ножницы.

Семен Лившин, Юрий Макаров

Горько!

Маша Икс и Петя Игрек полюбили друг друга с первого взгляда.

– А что, Петр, обдумал ли ты свой первый шаг в семейной жизни? – спросили родственники по линии невесты.

– Чего же тут думать? – удивился жених. – Распишемся и пойдем по жизни рука об руку домой.

– Пой-дем?! – ужаснулись родственники.

– А вот Кногтевы столько такси заказали, что пока последнее домой доехало, гости до пломбира дошли, а молодые до развода, – ни к кому якобы не обращаясь, заметил дядя с Сахалина.

– Весь город выбежал смотреть, когда Кногтевы по всему городу ехали, – всхлипнула Машина мама, в которой медленно, но верно просыпалась теща.

А какой жених не любит своей тещи и быстрой езды?! И вот уже летит кавалькада в двадцать «Волг» с шашечками, шишечками, ленточками и розовой куклой на радиаторе флагманской машины.

Но все это у молодых еще впереди. А сейчас позади них сомкнутые ряды родни, которые медленно, но неуклонно подталкивают Ее и Его Туда. Петя и Маша честно признаются в том, что хотят стать мужем и женой. И тогда-то наконец выясняется, кто тут главный.

Откуда-то сбоку выскакивает человек в еще более черном, чем у жениха, костюме и властно командует:

– Невеста, два шага вперед! Фату на ширину плеч. Жених, пол-оборота налево. Свидетели, кучнее! Все по местам. Готово! Теперь вы, жених, подступаете к невесте и надеваете на нее кольцо. Готово! Кругом! Движемся к выходу! Стоп! Сомкнулись. Еще. Еще. Улыбку! Готово!

Фотограф щелкает в упор и с дальней дистанции, клацает затвором, слепит магнием, гремит штативом, пикирует с лестницы, возникает среди пальмовых кадок и формирует из участников брака живописные группы.

Он царь, он бог. И. о. Гименея. Цепей у него нет, но у него есть квитанции. Четыре обязательных снимка плюс шесть снимков по желанию новобрачных, которое знает один бог, то есть он, фотограф.

Стороны довольны. Заказчик хочет, чтобы ему было красиво крупным планом. Фотографу тоже нужен план. И тоже, по возможности, крупный. Реют купидоны. Рдеют хризантемы. Что еще нужно для полного счастья?

Но пока Петя Игрек ведет Машу (теперь уже тоже Игрек) вниз по лестнице, ведущей к вершинам семейного благоденствия, на его свободной руке повисает бойкий юноша из оркестра.

– Вы слыхали, как поют дрозды? Сейчас еще раз услышите. Бодритесь, товарищ жених, невеста хочет музыки. Что у вас, десять рублей? Зачем менять, мы вам на сдачу «ча-ча-ча» крикнем.

– Не смущайся, Петр, – одобряет сахалинский дядя, – пока вы наверх ходили, я тут ребятам музыку заказал. Пусть играют на гармошке у прохожих на виду. Что мы, хуже Кногтевых?…

И тут можно было бы закончить это волнующее повествование, приписав в конце, что молодые жили долго и счастливо и вышли на пенсию в один день, если бы не одно важное обстоятельство: официантка Аннушка уже пролила масло… и котлета «по-киевски», шипя и брызгаясь, покатилась, подпрыгивая, по накрахмаленной скатерти. А это значило, что процесс бракосочетания уже переходил в свою кульминационную стадию – свадьбу…

С высоты птичьего полета свадебный стол напоминал неразгаданный кроссворд: по вертикали закусочки, по горизонтали напиточки, вход по открыточке.

– Заходите, заходите, – осипшим от трехчасового радушия голосом зазывал Петин папа, как бы невзначай роняя платок.

По этому сигналу дежурный оркестр (40 рублей официально, 150 – по согласованию) обдавал очередного гостя дежурным «Мендельсоном». Гость обменивался с молодыми дежурными поцелуями и отправлялся заедать их порционными цыплятами, фирменными паштетами, салатами и не входящими в смету «давальческими» продуктами, добытыми вне ресторана.

И пока неугомонный тамада, размахивая бокалом шампанского направо и налево, доказывал собравшимся, что «в мире лучше пары нету, чем сегодняшнюю эту»; пока опоздавший дядя с Сахалина мостился на скамейке для штрафников и пил штрафную со всеми новыми и старыми родичами; пока на левом крыле стола запевали «Червону руту», на правом подхватывали «Ой да зазнобило…», а в центре с мрачным упорством бубнили «Горь-ко!» – тем временем над всей этой красотой проплывали созвездия коньяков (стоимость несостоявшегося путешествия по Волге), штабеля бутербродов с икрой (некупленная «Библиотека всемирной литературы»), цельношоколадные макеты зверей и растений в натуральную величину (туристская палатка с надувным дном) и многое другое…

Кому же все-таки нужен этот галактический брудершафт, эта изнурительная схватка с едой не на живот, а на гастрит?

– Нам? – передергивают плечами замордованные вниманием молодые. – Это все чтобы родители не обижались.

– Мы? – удивляются родители. – Мы все ради детей! Они у нас одни и еще маленькие. Пусть знают, что нам для них ничего не жалко!

Дети и родители сходятся в одном: они смертельно боятся обидеть знакомых и родственников неприглашением на свадьбу и поэтому настойчиво их зазывают. Последние, в свою очередь, опасаются нанести первым кровную обиду своим неприходом и поэтому настойчиво приходят.

Остается фактор, о котором можно сказать одним словом: «Чтобнехужечемулюдей!» Это слово чаще всего и оказывается решающим.

Но неужто единого слова ради стоит выбрасывать на ветер столько сил, чувств, средств?

Кстати, о средствах. Ведь не всякой молодой чете бабушка оставляет чулок с червонцами и фамильные билеты «Спортлото»…

Правда, нынешний гость знает, почем сегодня бракосочетание, и не рискнет прийти на торжество с чем попало. Правая рука еще протягивает невесте гладиолусы, а левая, как бы ненароком, сует в карман жениху синенький скромный конвертик с красненькой новой бумажкой. Достоинство бумажки определяет чувство собственного достоинства гостя.

Когда же гости наконец расходятся, из жениха, как из почтового ящика, извлекаются разомлевшие конверты. Чаще всего баланс показывает: свадьба себя окупила!

Но даже если семейная фирма понесла убытки, никто особенно не печалится: зато как погуляли! Какая память будет!..

Память – это, конечно, прекрасно. Но почему бы слегка не упорядочить эти хаотические матримониально-финансовые операции? Зачем доверенному родственнику пересчитывать конверты, вытягивая шею откуда-то из-за портьеры, когда его можно официально усадить за кассу в центре банкетного зала?

Зачем почтенному отцу семейства в поте лица рассаживать гостей, если он, в строгом белом халате, с книгой жалоб и предложений в нагрудном кармане, может проводить их вдоль полок с продуктами, предварительно проследив, чтобы они оставили свои сумки и портфели у входа? И, наконец, разве посетители торжества, переведенные на полное самообслуживание и хозрасчет, не управятся с расфасованным угощением куда оперативнее и деловитее, чем в условиях нынешней архаической свадьбы?

Правда, из этой стройной системы несколько выпадают жених и невеста. Но скажите, гости дорогие, положа руку на кокотницу с грибами: разве во время обычной свадьбы эти фигуры оказывают влияние на ход событий? Жених и невеста за банкетным столом давно уже превратились в этакую формальность, в один из традиционных атрибутов свадебного застолья.

Отсутствие новобрачных никоим образом не отразится на товарообороте, рентабельности и культуре обслуживания предлагаемого свадебного «Универсама».

Но пока этот полуфантастический проект, как, впрочем, и другие, более серьезные соображения по поводу новых свадебных ритуалов, зреет в организационных недрах – по городам и поселкам городского типа под гром оваций и шелест ассигнаций катится Ее Величество Расточительство Пылевглазапускательство Свадьба!

И было, рассказывают очевидцы, широкой этой свадьбе места мало, и неба, говорят, было мало, и даже, некоторым образом, земли.

Семен Лившин, Виктор Лошак

Человек-невредимка

Есть люди, про которых говорят: «В рубашке родился». Этот родился прямо в костюме с галстуком и при часах. Всю жизнь ему не просто везло – фантастически везло! Точнее, его везли.

Но давайте по порядку. Во-первых, он был жулик. Он был жулик и во-вторых, и в-третьих, и в-десятых. Это было написано у него на лице крупными буквами. Вскоре он запутался в своих махинациях и был изгнан из учреждения.

– Может, напишете «по собственному»? – всхлипнул он. – А то с такой характеристикой и в тюрьму не примут…

– Ладно уж, – отмякли кадровики. – Но смотри!

Он посмотрел на их бумагу. Послышался легкий треск. Это, прорывая на спине пиджак, вырастали у него два ангельских крыла. Они переливались всеми цветами характеристики и отсвечивали радужными формулировками: «Принимал меры для принятия мер», «Активно участвовал в чтении стенгазеты»…

Предместкома ураганно дыхнул на печать, словно велогонщик, проверяемый на допинг, – и… И подхватила могучая бумага экс-жулика, а ныне ценного работника, и понесла его над мирской суетой, а вдогонку неслась аллилуйная скороговорка: «Ой ты, гой еси, морально устойчивый! Исполать тебе, передовик ты наш!»

Он вмиг пролетел сквозь отдел кадров и, стремительно стирая грань между пром– и продтоварами, приземлился в райпотребсоюзе. Но вскоре райпотребсоюз залихорадило, и наш герой приготовился к катапультированию «по собственному».

– Так мне и надо, мерзавцу! – причитал он. – Одно прошу: доброе имя мое не пятнайте!

То ли на этот раз слеза у него получилась недостаточно вязкой, то ли слишком набедокурил, но вместо привычно-стыдливых «участвовал-выполнял» написали откровенно – «развалил». И все.

Если бы все должностные лица были бы так принципиальны, нам бы не пришлось сталкиваться с человеком-невредимкой. Он движется по жизни зигзагами. Рядом ложатся крупнокалиберные «с занесением» и «взыскать ущерб», дивизиями идут ревизии, все ближе, ближе, вот уже в двух шагах от него подорвался на приписках главбух, вот сам повелитель чебуречной разоблачен и низвергнут в младшие давильщики пюре; еще немного – и… Но чу! Отбыли проверяющие, вернулись на исходные позиции ревизии, а потом нет-нет да и объявится снова человек-невредимка. Проходит месяц-другой, и, смотришь, выговор зализан, оклад не хуже прежнего, и несут эту птичку-феникс по служебной лестнице тугие крылышки характеристик. Ибо никто не хочет, чтобы его контора прослыла кузницей жуликов и бездельников. Пусть теперь другие попробуют разбираться с этим ценным кадром, хотя на нем уже и пробы негде ставить.

Конечно же, авторы зефирных рекомендаций хорошо знают цену этим документам, но…

– …Но вы понимаете: позарез нужен был человек! Пришлось на остальное закрыть глаза.

Когда же дело начинает перекипать в уголовное, слышится запоздалое хлопанье себя по лбу:

– Ну? Верь после этого людям!

Верьте! Но не зря же былинные кадровики предлагали кандидату в добры молодцы износить семь пар железных сапог. Может, это и был старинный перегиб, но все-таки, согласитесь, лучше, чем другая крайность. Если первого попавшегося на чем-то работничка ведут на очередную должность, как ему не уверовать в свою безгрешность?

Однако и эта система беспощадной снисходительности дает иногда осечку.

В одном СМУ решили освободиться от прораба, который к полудню мог руководить лишь з-з-закуской. Исчерпав арсенал взысканий и укоризн, строительное начальство решило сплавить его подобру-поздорову. Мол, городок небольшой, и если выгнать с треском и грохотом, то никто взять выпивоху не захочет и он запросится назад.

Написали: «Умеет налаживать контакты с людьми» (см. ежевечернюю компанию у пивной «Голубой запой»).

Расчет оправдался. Экс-прораба тут же взяли на автобазу. Но после того как он пропил молоковоз со всем содержимым, автобаза побыстрее спихнула его быткомбинату, тот перебросил в ремконтору, дальше мелькнули «Заготзерно», «Сельхозтехника» и, наконец, опять родное СМУ.

– В штатном расписании нету такой должности – «алконавт», – улыбнулся начальник СМУ. – Поищи дураков в другом месте.

– А чего искать? – возразил тот, поигрывая именным штопором. – Вот, читайте.

Похолодевший начальник СМУ увидел ворох отменных характеристик. И свою собственную подпись, удостоверявшую, что податель сего работник хоть куда. Куда-нибудь – только чтобы поскорее уволился.

Так что прежде чем с ликованием давать ему горящую путевку в жизнь, не мешает прикинуть: а кто, собственно, виновник данного торжества и в чем именно? Кто подал мысль в очередной раз вытаскивать сухим из воды человека-невредимку и что ему за это будет?

В общем, как поется в любимом кадровиками романсе: «Не искушай меня без нужды, а в случае необоснованного искушения неси ответственность по всей строгости!»

Семен Лившин

Деловая ностальгия

Кто смеется последним? Тот, до кого позже всех дошло? Самый занятой? Осторожный?

Нет! Последними, лет десять спустя, смеются сами фельетонисты.

Смеются над героями фельетонов и немножечко над собой. Да и как не улыбнуться при виде свежего, еще пахнущего старой типографской краской ретро!

Но потом им хочется перевести эту улыбчивую ностальгию на деловые рельсы. По-гвардейски расправить плечи и, печатая шаг на машинке, доложить читателям:

– За данный период выведено на чистую воду… выявлено… снято с работы… высмеяно… итого – ого-го!

И – цифры, цифры! Довешенные после фельетонов недовесы – тоннами, прекращенная волокита – годами, сэкономленные нервы населения – километрами…

– …И-и! – одобрительно подхватит эхо.

А память разматывает старые страницы. Мелькают полузанесенные временем столбики с названиями фельетонов, проносятся едва различимые на скорости сообщения о принятых мерах.

– А что после этого изменилось? – допытывается эхо.

Меньше становится магазинов типа «Дары подсобки». Больше в них хороших товаров. Лучше ходит транспорт (правда, не всегда). Реже оборудование простаивает (правда, не везде).

А сфера обслуживания как переменилась! Даже если кое-где продавцы еще грубят, то как культурно! Не говоря уже о новых жилых кварталах, которые встают на месте таких переулков, где даже хулиганы опасались появляться поодиночке и ходили сразу по трое. Не говоря о недоделках – сколько уже можно о них говорить?! Не говоря о собственных творческих пла… Но тут эхо перебивает:

– Ладно, ладно! Но вот вы пишете и пишете, а они нарушают и нарушают. Зайдите вот в тот магазин или вот в этот жэк, сходите на прием к иному врачу, попробуйте достать билет в сезон отпусков… А качество полуботинок? А эта невоспитанная молодежь – место уступит только на кладбище! А вы пишете…

Раз читатель верит в то, что фельетонист может помочь во всем и везде, то, наверно, он – читатель – прав.

Ах, до чего славно это было бы – одним росчерком сатирического пера ликвидировать сразу все неполадки! Сидеть в редакции и планомерно генерировать гармонию. А также восстанавливать справедливость исключительно посредством сатиры и этого, как его, юмора.

Для начала, скажем, составить квартальный (а лучше месячный!) план искоренения всех недостатков и пережитков. Допустим, до 1 января будущего года окончательно и бесповоротно покончить со спекуляцией. К пятнадцатому полностью изжить грубость и необязательность. И в тот же день, только после обеда, разделаться с опозданиями и взятками. После чего, благодушно оглядев поверженные в прах непорядки, фельетонистам можно сдать свои боевые перья на вечное хранение. Самим же расстричься в эссеисты и неторопливо живописать, как кудрявые облачка нежно золотят кружевной краешек чего-то задушевного…

Нет, не получится!

Жизнь не так-то проста и уступчива, чтобы сегодня посеять разумное, доброе, вечное, а завтра уже приступить к его сбору. Пока это еще мечта каждого фельетониста – чтобы вслед за критическим словом сразу же шло практическое дело.

Чтобы непосредственно после появления фельетона завод, специализировавшийся на выпуске уцененных товаров, резко (аж пятки засверкали) рванул в авангард технического прогресса. Чтобы личность, ранее имевшая из честно заработанного только перегар, прочла о себе в газете, облилась слезами раскаяния, растерлась полотенцем и поклялась обречь вытрезвитель на хроническое отставание от плана. Чтобы в столовой, где фирменная подливка насквозь проедала посуду, в ответ на критику – поверите ли? – ощутимо повеяло деликатесной ухой «по-рыбному»…

Если бы фельетонист мог начать жизнь сначала, то пошел бы тем же путем и совершил бы те же ошибки, но начал бы раньше. Хотя и сейчас не поздно. Ведь век фельетона недолог, и каждый раз приходится все начинать сначала.

Так незаметно пробегают год, два, пять, десять… Но разве это срок? Ведь в десять лет пятнадцатилетний капитан был всего-навсего сержантом! А Ньютон в свои десять лет открыл только закон «яблоко от яблони недалеко падает».

Есть время собирать яблоки и есть время писать фельетоны. И пока в ожидании следующей сатирической атаки ее будущий объект прикидывается дурачком, а живет как в сказке, пока другой свирепо отсыпается после попойки, пока третий грозит надоедливым жильцам: «Отстаньте со своей дырявой крышей! Вы у меня еще увидите небо в алмазах…» – есть время оглянуться. И задуматься: может, все-таки правы друзья, которые намекают: мол, годы идут, вы все так же бичуете беспорядки со стеклотарой. А в ваши годы Гоголь… С другой стороны, те друзья тоже от души советовали: надо летать, ребята! Но так, чтобы не отрываться от земли…

А с третьей стороны, с главной, – люди спешат на работу и спешат с работы, и фрукты спешат созревать, и под каждой черешней лето выставило свои раздвижные лестницы, как большие заглавные «А», и день легко шагает по этим лестницам в небо, и оттуда, с птичьего полета, все отражается в море, и море принимает нас взрослыми и в заботах, и, обкатав, как гальку, выбрасывает на берег мальчишками: зубы стучат, губы синие – то ли от холода, то ли от шелковицы…

Все еще только начинается, все еще будет: работа, еще работа и снова работа. А пока посмотрите, какое солнце, какая девушка: губы – вишни, щеки – яблоки, брюки – «бананы», хоть ешь ее глазами! Она улыбается тебе и через пять минут уже знает о тебе все, и ты тоже знаешь, как ее зовут, и что у них в доме плохо идет вода, но вот если бы написать про это фельетон…

Нельзя рассчитывать на то, что все само собой наладится и исправится, и дали вдруг разом подернутся сплошной лучезарностью. И, значит, рано еще сдавать в архив фельетонное перо и переходить на подножный юмор…

Александр Кулич

Время – деньги

Он опаздывал на поезд: жена проспала и не разбудила его вовремя.

Поезд отходит в семь ноль пять. На улицу он выбежал ровно без шести семь.

– Такси! – крикнул он мчавшемуся троллейбусу.

Водитель троллейбуса и бровью не повел.

– Такси! – умолял он все попутные транспортные средства, совсем позабыв о знаке «Остановка запрещена», который висел прямо над головой.

И все же какой-то смельчак притормозил и открыл дверцу.

– На вокзал! – выпалил пассажир. – И быстрее, пожалуйста! Опаздываю на поезд!

– На вокзал не могу.

– Как – не можете?! Почему?

– Бензин кончается. Надо ехать на заправку.

– Но я очень прошу! Ведь опаздываю же!

– Когда отходит?

– В семь ноль пять!

– Постойте, сейчас уже четверть восьмого.

– Ну правильно. Я же говорю, что опаздываю!

– Послушайте, вы в своем уме?! Поезд ушел десять минут назад. Чем я могу вам помочь?

– Гоните скорее на вокзал, может, успеем!

«Сумасшедший какой-то», – сказал водитель про себя. И добавил вслух:

– Вы понимаете, что поезд уже ушел? Ту-ту-у… понимаете?

– Да вы что – у меня же билет на руках! Смотрите!.. Ну, пожалуйста, скорее на вокзал! У вас же на спидометре – сто восемьдесят. Значит, можно двести двадцать выжать. Ну, помчались.

– Что вы говорите, честное слово, кто же из «Волги» двести двадцать выжмет?!

– Раз норма сто восемьдесят, значит, и двести двадцать можно. Никогда у станка не работали? Ну, полетели, а то и вправду опоздаем!

– Фу ты, ну ты! Когда поезд отходит?

– Говорил уже – в семь ноль пять!

– А сейчас – семь двадцать. Вам это ни о чем не говорит?

– Мне это говорит, что нужно торопиться! Поехали! Хватит рассусоливать!

– Не могу я ехать – «дворники» не работают.

– На небе ни облачка – какие могут быть «дворники»? Ладно, плачу за «дворники»!

– Бензин кончается.

– Плачу за бензин!

– Назад холостяком поеду.

– Плачу за холостяк!

– Настроения нет.

– Плачу за настроение!

– А по счетчику?

– И по счетчику плачу!

– Ну, добро. Так когда ваш поезд отходит?

– В семь ноль пять.

– А сейчас сколько?

– Половина восьмого.

– Ну, добро. Тряхнем стариной!

…На вокзал они приехали без четверти семь.

Повести, которые состоят из одних названий

Повесть об одном сравнительно молодом человеке, который женился потому, что не хотел по утрам готовить завтрак, а затем развелся, потому что не хотел готовить два завтрака.

Повесть о том, как трое неизвестных под покровом ночи забрались в зимнюю квартиру завмага и вынесли оттуда ряд очень ценных вещей отечественного и импортного производства, но были задержаны, и вскоре вместе с завмагом предстанут перед судом.

Повесть, в центре которой стоит отрицательный герой – инженер Уксусов, являющийся в рабочее время лицом без определенных занятий.

Повесть о том, какой хороший коллектив работал в одном издательстве, и как он перевыполнял разные показатели, и как поощряли за это директора, которого в дальнейшем перевели на другую работу по состоянию его богатырского здоровья, поскольку издательство выпустило в свет 130-томное издание телефонного справочника, в который вошли фамилии всех желающих получить телефон.

Повесть о том (перевод с заокеанского), как Джеймс Бэд и Кэтрин Гуд выпрыгнули с парашютом из самолета, но во время свободного падения Бэд обокрал мисс, а для того, чтобы избежать ответственности, не раскрыл свой парашют.

Повесть о талантливой официантке, которая выступила с интересным начинанием – она не берет у клиентов чаевых, если они сами не дают.

Из цикла «Роман в афоризмах»

Носит корону, а получит все-таки по шапке.

Человек может заблудиться, если перед ним открыть все дороги.

Первая любовь – самая счастливая: она редко кончается женитьбой.

Если человеческое достоинство попирается, значит, оно все-таки есть!

Бумажные цветы хорошо сохраняются, если их не ставят в воду.

Счастливый мужчина – это среднее арифметическое холостого и женатого.

Вся беда женщины состоит в том, что мужа ей рожает и воспитывает другая женщина.

Преступников очень легко разоблачать: все они имеют алиби.

Там хорошо, потому что нас нет…

К честным причисляют и тех, которые просто не умеют воровать.

Правда хуже лжи – ее нельзя опровергнуть.

Когда желания совпадают с возможностями, пропадают желания.