Слишком много клиентов (сборник) Стаут Рекс

5

В пять минут второго Вульф проворчал из-за своего письменного стола:

– Тебя отправили найти подходящего клиента, а не пару бедолаг, которые, скорее всего, его и убили, да в придачу еще одну бестолочь, предложившую выкуп за сигаретницу. Признаю, что ты проявил мастерство, смекалку и ловкость, готов тебя с этим поздравить, но если ты и впрямь вышел на преступников, кто нам заплатит по счету?

Я полностью отчитался, опустив лишь одну деталь – внешность Марии. Ему ничего не стоило заключить, что я принял сторону Пересов из-за их дочери. Я дал полное и тщательное описание дома и даже рассказал о затруднениях с ночными рубашками. Я признал, что попытался нанять Саула Пензера (десять долларов в час), но заполучил Фреда Дэркина (семь с половиной в час) только потому, что Саула не было на месте.

– С Перес я не стану встречаться, – заметил Вульф.

Я знал или считал, что знаю, где зарыта собака, но подводить его к этому нужно было окольным путем. Я кивнул с сосредоточенным видом.

– Конечно, они могли его убить, – сказал я, – но пять против одного, что не убивали. Я уже объяснил почему: мне понравились интонации, с которыми он объяснил, зачем накрыл тело брезентом. Плюс то, что она позволила дочке пойти открыть, когда я позвонил. Если б его убила она, то сама бы подошла к двери. Но прежде всего потому, что при нем живом они как сыр в масле катались. Он, понятно, платил им прилично. С его смертью они не только потеряли изрядный доход, но попали в чертовски паскудное положение, и вовсе не потому, что я до них добрался. Его душеприказчик обнаружит, что дом принадлежал ему, и захочет его осмотреть – что тогда?

Я положил ногу на ногу и продолжал:

– Вам это, естественно, не по вкусу, я понимаю. Устрой он себе простое уютное гнездышко, чтобы время от времени спокойно провести ночь с любовницей, – еще куда ни шло, но на гнездышко это явно не похоже. Ключи от входной двери и лифта, вероятно, имеются у полудюжины женщин, а то и у двух десятков, если не больше. Я понимаю, вам неохота ввязываться в подобную историю, но раз уж я…

– Чепуха, – прервал он.

– Чепуха? – удивился я.

– Именно. Современный сатир – это помесь человека, свиньи и болвана. Даже обаяние проказника – он и это утратил; он уже не ждет, грациозно прислонившись к дереву со свирелью в руке. Единственное, что сохранилось в нем от аттических предков, – вожделение, и он ублажает его по темным углам, в чужих постелях или гостиничных номерах, а не в тени оливы или на зеленом солнечном склоне. Нелепый приют похоти, что ты описал, – жалкая замена, но мистер Йигер хотя бы пытался быть не как все. Свинья и болван? Да, но в нем звучала свирель, как звучала во мне в дни моей юности. Он, несомненно, заслуживал смерти, однако я хотел бы иметь веский стимул к разоблачению убийцы.

По-моему, я вытаращил глаза:

– Веский стимул?

– Разумеется. Но кто может его предложить? Допустим, ты выказал похвальное рвение и смекалку и не ошибешься относительно Перес, – что нам это дает? Где потенциальный клиент? Кому сможем мы сообщить об этом нелепом приюте и связи с ним покойного? Уж, конечно, не его семье и не коллегам по корпорации. Они скорее предпочтут сохранить все в тайне, чем сделать достоянием гласности, но мы ведь не занимаемся шантажом? Готов признать, что одна слабая возможность, впрочем, имеется: кто этот мужчина, который был здесь вчера вечером и выдал себя за Йигера, и зачем он приходил?

Я покачал головой:

– Сожалею, но ничем помочь не могу. Вы прочли мой отчет?

– Да. Ясно, что мужчина образован и отличается профессиональной любовью к слову. Он сказал: «В противном случае не было смысла приходить». Он сказал: «Я хочу поговорить с вами сугубо конфиденциально». Он сказал: «Это меня удовлетворит». Две последние фразы всего лишь останавливают внимание, но первая просто необычна. «В противном случае» вместо «иначе» или «а то»? Примечательно.

– Вам видней.

– Еще бы. К тому же он в обычном разговоре привел цитату из «Герцогини Амальфи» Джона Вебстера: «Всяк грех глаголет, но убийство вопиет». Из «Альцилии» Джона Харингтона: «Измена Родине себя не окупает». Из «Парацельса» Браунинга: «Чем выше ум, тем тень длиннее ляжет, отброшенная им на дольний мир». Обычно цитируют, чтобы блеснуть своей эрудицией, но зачем перед тобой? Ты его слышал и видел. Он не старался произвести впечатление?

– Нет. Просто разговаривал, и только.

– Вот именно. И походя привел строки из двух елизаветинцев[3] и Роберта Браунинга[4]. На десять тысяч человек едва ли найдется один, кто бы знал и Вебстера и Браунинга. Он учитель, преподаватель литературы.

– Вы-то не преподаватель.

– Я установил одного Вебстера. Остальных определил по словарю цитат. Харингтона я не знаю, а Браунинга терпеть не могу. Значит, он один из десяти тысяч, и таких, как он, в Нью-Йорке меньше тысячи. Вот тебе задачка на сообразительность: если он знал, что Йигер мертв, потому ли, что сам его убил, или по другой причине, зачем он тогда явился сюда со своим враньем?

– Пас! Я уже ломал над этим голову прошлой ночью. Если он убил, единственное возможное объяснение – он псих, а он не псих. Если не убивал, но знал о случившемся, я не додумался ни до чего лучшего, как решить, что он хотел привлечь внимание к этому кварталу на Восемьдесят второй улице. Но чтобы проглотить такое, нужно самому быть с приветом. Чего, казалось бы, быстрей и проще – выдать в полицию анонимный звонок по телефону. Вы можете предложить что-нибудь получше?

– Нет. Никто не сможет. Он не знал, что Йигер мертв. В таком случае, считая Йигера живым, чего хотел он добиться этим маскарадом? Стопроцентной уверенности в том, что ты, не дождавшись Йигера, либо позвонишь ему домой, либо отправишься сам, у него не было, но он знал, что скоро, вчера вечером или нынче утром, ты свяжешься с Йигером, выяснишь, что твой посетитель был самозванцем, и скажешь об этом Йигеру. Что из этого воспоследует? Только то, что Йигер узнает о содержании вашего разговора. Если он опознает самозванца по твоему описанию, то поймет, что этот человек в курсе его вылазок на Восемьдесят вторую улицу, но я это отметаю. Если самозванец хотел довести до сведения Йигера, что именно он знает об этом доме, зачем ему понадобилось вообще сюда приходить? Почему было не сообщить Йигеру по телефону, в письме, при личной встрече или, на худой конец, послав анонимку? Нет. Он знал, что Йигер не опознает его по твоему описанию. Ему нужно было только дать Йигеру понять, что некто знает про его связь с этим домом и, возможно, что теперь и мы с тобой тоже знаем. Поэтому я не думаю, чтобы он мог или захотел быть нам полезным, однако в любом случае хотелось бы с ним побеседовать.

– Мне бы тоже хотелось. Это одна из причин, по которой я посадил Фреда. Я все-таки не полностью исключаю, что у него есть ключи и он там появится.

Вульф фыркнул:

– Жди! Шансы, что туда хоть кто-то придет, ничтожны, и ты это прекрасно знаешь. Ты посадил Фреда лишь для того, чтобы теперь я не смог закрыть это дело. Пришлось бы потребовать, чтобы ты его отозвал, а ты знаешь, что с твоими обязательствами я считаюсь как с собственными. Да, Фриц?

– Стол накрыт, сэр. Петрушка завяла, так что я взял чеснок.

– Посмотрим. – Вульф отодвинулся от стола и поднялся из кресла. – Перец?

– Нет, сэр. Я не рискнул – с чесноком-то!

– Согласен, однако посмотрим.

Я проследовал за ним через прихожую в столовую. Когда мы приканчивали жюльен из моллюсков, Фриц принес первую порцию клецок – по четыре штуки на брата. От этих мозговых клецок человек приходит в такое расположение духа, что готов встретиться с кем угодно. Я не ошибся. Мы прикончили салат, вернулись в кабинет, Фриц принес кофе – и тут позвонили в дверь. Я пошел в прихожую, поглядел через поляроидное стекло, возвратился и доложил Вульфу:

– Мег Дункан. На худой конец, можно получить с нее за возврат сигаретницы. Скажем, пару долларов?

Вульф свирепо на меня посмотрел.

– Черт бы тебя побрал. – Он поставил чашечку на стол. – А если это она его убила? Нас-то это каким боком касается? Но раз уж ты ее пригласил – пять минут.

Я пошел и открыл дверь. Особа, что переступила через порог и наградила меня улыбкой, способной растопить ледник, отнюдь не была женщиной за тридцать с довольно симпатичным лицом, в простеньком сером костюме и заурядной шляпке. Над ее лицом успел поработать настоящий мастер своего дела, а платье и жакет были хотя и не кричащими, но уж никоим образом не заурядными. Что до ее голоса, то это был голос ангела, готового взять неделю за свой счет, чтобы принять заманчивое предложение. Она опробовала этот голос не только на мне в прихожей, но и на Вульфе в кабинете, куда я ее проводил. Он поднялся, наклонил подбородок на одну восьмую дюйма и жестом указал на кресло, обитое красной кожей.

Она включила улыбку на полную мощность, и чертовски хорошая была у нее улыбка, даром что профессиональная.

– Понимаю, у вас, ребята, полно важных дел, так что не буду отнимать время, – сказала она и добавила, обращаясь ко мне: – Вы ее нашли?

– Нашел, – ответил за меня Вульф, опустившись в кресло. – Садитесь, мисс Дункан. Я люблю, чтобы мне смотрели прямо в глаза. Возможно, понадобится небольшой обмен мнениями. Если ваши ответы на два-три вопроса меня удовлетворят, сможете получить сигаретницу, уплатив мне пятьдесят тысяч долларов.

Улыбка исчезла.

– Пятьдесят тысяч ? Это нереально!

– Садитесь, пожалуйста.

Она взглянула на меня, увидела всего лишь обычного работника сыска, подошла к красному кожаному креслу, села на краешек и сказала:

– Вы, конечно, пошутили. Такое серьезно не скажешь.

Откинувшись на подушки своего кресла, Вульф не сводил с нее глаз.

– Нет и да. Мы – я и мистер Гудвин – оказались в любопытном и несколько щекотливом положении. Тело умершего насильственной смертью человека найдено в той яме на той улице у того дома. Покойный был лицом видным и состоятельным. Полиция не знает, что он имел отношение к тому дому, но мы-то знаем и рассчитываем извлечь для себя из этого выгоду. Вы, полагаю, не знакомы со статьями о сокрытии улик преступления. Сокрытие даже…

– Моя сигаретница – не улика преступления!

– Я этого и не утверждаю. Оно даже способно повлечь за собой обвинение в пособничестве убийству. Толкование этой статьи в одних отношениях расплывчато, но в некоторых других – отнюдь. Сознательное утаивание или уничтожение предметов, которые могли бы способствовать установлению преступника или задержанию, будет, конечно, рассматриваться как сокрытие улик; но слова могут быть и не быть уликой. Последнее чаще. Если бы вы мне сейчас заявили, что ночью в воскресенье вошли в ту комнату, обнаружили труп Йигера, позвали Переса помочь вытащить его из дома и спустить в яму, это не было бы уликой. Полиция не имела бы достаточных оснований привлечь меня к ответу, если бы я не сообщил ей о вашем заявлении: я бы только поклялся, что посчитал ваш разговор ложью.

Она уселась в кресле поглубже и произнесла:

– Воскресной ночью меня в той комнате не было.

– Не улика. Возможно, вы говорите неправду. Я только объясняю всю щекотливость нашего положения. Вы обещали заплатить мистеру Гудвину тысячу долларов за то, чтобы он нашел вашу сигаретницу, сохранил ее для вас и возвратил позже по своему усмотрению. Мы не можем принять такое предложение – оно обяжет нас утаить сигаретницу от полиции, даже если станет очевидным, что она может помочь установить преступника или его задержать, а это слишком большой риск за тысячу долларов. Вы можете получить ее за пятьдесят тысяч – наличными или чеком с визой банка о принятии к платежу. Вы согласны?

Мне кажется, он говорил серьезно. Мне кажется, он отдал бы ей сигаретницу за тридцать кусков, а то и за двадцать, если б у нее хватило глупости заплатить. Он позволил мне отправиться на Восемьдесят вторую улицу с пятью сотнями в кармане по одной и только одной причине посмотреть, не унюхаю ли я возможности сорвать изрядный куш, и, если б она оказалась настолько глупой или испуганной, чтобы выложить за свою сигаретницу двадцать кусков, не говоря уж о пятидесяти, он бы поставил на этом точку и предоставил полиции самой распутывать убийство. Что до риска, то он, бывало, рисковал и покрупней. Обещал же он только вернуть сигаретницу, но не забыть о ней.

Она уставилась на него во все глаза.

– Вот уж не думала, – заявила она, – что Ниро Вульф окажется шантажистом.

– Толковый словарь, мадам, этого тоже не думает, – сказал он, развернув кресло лицом к столику, на котором отжили свой век три «Вебстера»[5], а теперь лежал четвертый, совсем новый. Отыскав нужную страницу, он зачитал: – «Шантаж. Уплата денег в результате запугивания, а также вымогательство денег под угрозой разглашения компрометирующих сведений, разоблачения или общественного осуждения». – Он повернул кресло на место. – Не подходит. Я вам не угрожаю и вас не запугиваю.

– Но вы… – она посмотрела на меня, потом опять на него. – Откуда у меня пятьдесят тысяч долларов? С таким же успехом вы могли потребовать и миллион. Что вы намерены сделать? Отдать ее полиции?

– Только если вынудят обстоятельства. Все будет зависеть от ваших ответов на мои вопросы.

– Были вы в этой комнате вечером или ночью в воскресенье?

– Нет, – ответила она, подняв голову.

– Когда вы были там в последний раз? Сегодня не считается.

– Я не говорила, что там бывала.

– Отъявленная ложь. Ваше утреннее поведение. Предложение мистеру Гудвину. У вас имелись ключи. Когда?

Она закусила губу. Через пять секунд:

– Больше недели назад. В позапрошлую субботу. Тогда я и забыла сигаретницу. О господи! – Она протянула руку, и видно было, что она не играет: – Мистер Вульф, это мне может стоить карьеры. С той ночи мы не встречались. Я не знаю, кто его убил и с какой целью, вообще ничего не знаю. Зачем вам меня в это втягивать? Какая вам от этого польза?

– Утром, мадам, не я вас туда втянул. Я вас не спрашиваю, часто ли вы приходили в эту комнату, поскольку ваш ответ ничего не даст, но, когда вы туда явились, видели ли вы там других?

– Нет.

– Ни разу за все время, что находились в обществе мистера Йигера?

– Нет. Ни разу.

– Но туда ходили другие женщины. Это не догадка, это установленный факт. Вы, разумеется, знали об этом: мистер Йигер не был склонен это скрывать. Кто эти женщины?

– Не знаю.

– Но не отрицаете, что знали об их существовании?

Она было решила запираться, но он не спускал с нее глаз. Она проглотила «отрицаю» и сказала:

– Нет, я про них знала.

– Разумеется. Он хотел, чтобы знали. Способ, который он избрал для хранения домашних туфель и ночных одеяний, свидетельствует о том, что он получал удовольствие не только от очередной посетительницы, но и от того, что та была осведомлена о существовании – мм – сослуживиц. Или соперниц. Так что он о них, уж конечно, отнюдь не помалкивал? Уж конечно, он пускался в сравнения, восхищался одними, принижал других? И если не называл имен, то должен был хотя бы давать пищу догадкам. Вот мой самый главный вопрос, миссис Дункан: кто они?

Я слышал, как Вульф задавал женщинам вопросы, после которых они трепетали, или бледнели, или орали на него, или разражались слезами, или набрасывались с кулаками, но впервые при мне был задан вопрос, который заставил женщину покраснеть и не просто женщину, а искушенную бродвейскую «звезду». Думаю, вся хитрость была в том, как по-будничному он его задал. Я не покраснел, однако прочистил горло. Она же не только покраснела – она опустила голову и закрыла глаза.

– Естественно, – заметил Вульф, – вы бы хотели, чтобы этот эпизод как можно скорее отошел в прошлое. Вам мог бы помочь чистосердечный рассказ – хотя бы что-нибудь о других.

– Не могу, – произнесла она, поднимая голову; краска стыда сошла у нее с лица. – Я ничего о них не знаю. Вы намерены оставить сигаретницу у себя?

– Пока что – да.

– Я в ваших руках.

Она привстала, поняла, что у нее дрожат колени, и оперлась о ручку кресла.

– Какая же я дура, что пошла туда, какая законченная дура! Я бы могла сказать… я что угодно могла бы сказать. Могла бы сказать, что потеряла ее. Какая я дура! – И, посмотрев мне в лицо, добавила: – Жаль, что тогда я не выцарапала вам глаза.

С этими словами она повернулась и направилась к выходу. Я поднялся, пошел следом, обогнал ее в прихожей и распахнул перед ней парадную дверь. Она ступала не очень уверенно, и я проследил, чтобы она благополучно одолела семь ступенек и спустилась на тротуар, и только после этого закрыл дверь и вернулся в кабинет.

6

Лет шесть тому назад, описывая очередное дело Вульфа – то самое, что не сулило ни гонорара, ни надежды на таковой, – я пошел на один фокус, от которого чуть не рехнулся, еще не кончив писать. Мы тогда отправились в Черногорию, и почти все разговоры велись на языке, в котором я ни черта не смыслю. Того, что потом я вытянул из Вульфа, мне хватило, чтобы привести беседы дословно на языке, но повторять эту ошибку не собираюсь, поэтому передаю только суть разговора Вульфа с мистером и миссис Перес. В шесть часов он спустился из оранжереи в кабинет, где они его уже ждали. Говорили на испанском. Может, он воспользовался возможностью пустить в ход один из шести языков, какими владеет; или подумал, что на родном языке они будут с ним откровенней; или хотел меня позлить – не знаю, что его на это подвигло, скорее всего, все вместе. Когда они ушли, он сообщил мне самое главное. Это не показания – всего лишь их слова. Они не знают, кто приходил в воскресенье вечером, мужчина или женщина, и сколько людей приходило, и когда он, она или они ушли. Они не знают, сколько разных посетителей бывало в доме в разное время. Порой они слышали в прихожей шаги – судя по звуку, всегда женские. Если мужчина когда и приходил, они его не видели и не слышали. Когда они поднимались в комнату убираться, там ни разу никого не было; они не поднимались, если лифт был наверху, но за четыре года такое случалось раз пять или шесть, не больше.

В воскресенье вечером они не слышали выстрела, но ведь в комнате даже пол звуконепроницаемый. Когда Перес поднялся в полночь, там стоял запах сгоревшего пороха; по его мнению, запах был слабый, по ее – сильный. В комнате не было решительно ничего постороннего: ни револьвера, ни пальто, ни шляпы или шарфа. Йигер был полностью одет; шляпа и пальто его лежали на стуле, они опустили их в яму вместе с телом. Тапочки, рубашки и все прочее находилось в ящиках. Постель была в порядке, в ванной все было на месте. Из кармана у мертвеца они взяли только ключи. В понедельник утром они убрались в комнате, пропылесосили, протерли все тряпкой, но ничего из нее не выносили.

Квартира в подвальном этаже не стоила ни цента. Йигер давал им пятьдесят долларов в неделю и позволил оставлять себе плату за комнаты на четырех остальных этажах. В неделю, таким образом, они получали всего порядка двухсот-трехсот долларов, а может, и больше. У них нет оснований рассчитывать, что Йигер отказал им в завещании этот дом или что-то еще. Они уверены, что никто из жильцов не поддерживал с Йигером никаких отношений или что-нибудь о нем знал: все переговоры с жильцами вели они сами, и только они. Они сочли, что сотни долларов для нас с Вульфом мало, и решили, хотя это поглотит большую часть их сбережений (не улика!), что лучше заплатить пятьсот, причем половину денег принесли с собой. Вульф, ясное дело, денег не взял. Он заявил, что хотя в настоящее время намерен сохранить в тайне полученные от них сведения, тем не менее желает свободно распоряжаться ими по собственному усмотрению. Это повело к пререканиям. Разговор шел на испанском, поэтому я не могу изложить спор пункт за пунктом, но, судя по высоким тонам и выражению лиц, а также по поведению миссис Перес, которая один раз вскочила, подбежала к столу Вульфа и стукнула кулаком, перепалка была довольно оживленной. Правда, к концу разговора она несколько успокоилась.

Поскольку они пробыли до самого обеда, а обсуждать дела за едой у нас строжайше запрещено, обо всем этом Вульф поведал мне только тогда, когда после обеда мы удалились в кабинет. Закончив рассказ, он заметил:

– Бесполезное дело. Время, силы, деньги – все впустую. Его убила эта женщина. Позвони Фреду.

– Все ясно как день, – сказал я. – Они им здорово мешали, эти деньги – триста долларов в неделю чистоганом, если не больше, она просто была обязана с этим покончить, а чего уж проще – пристрелить его и скинуть в яму.

Он покачал головой:

– Она натура страстная. Ты видел ее лицо, когда я спросил, поднималась ли ее дочь хоть раз в эту комнату, – впрочем, нет, ты же не знал, о чем я спрашивал. Глаза у нее загорелись, голос сорвался на визг. Она обнаружила, что Йигер совратил ее дочь, и убила его. Позвони Фреду.

– Она призналась?

– Разумеется, нет. Она заявила, что дочери запретили подниматься наверх, и та никогда этой комнаты не видела. Один мой намек привел ее в бешенство. Этим делом мы больше не занимаемся. – Он раскрыл книгу. – Позвони Фреду.

– Не верю я этому, – возразил я, возможно, слегка резковато. – Я не описывал вам Марию подробно и не собираюсь описывать, но, когда надумаю жениться, она будет третьей в списке невест, а то и первой, если я не свяжу себя другими обещаниями. В ней, может, и есть что-то от ведьмы, но ее никто не совращал. Если она вдруг станет необуздничать с сатиром, то с таким, который будет ждать, грациозно прислонившись к дереву, со свирелью в руке. Не верю я этому.

– Необуздничать – такого глагола нет.

– Теперь будет. Когда я вас утром спросил, сколько можно взять денег и потратить, если понадобится, вы ответили – столько, сколько подскажут мои осмотрительность и здравый смысл. Я взял пять сотен, а осмотрительность и здравый смысл подсказали, что лучше всего их потратить на Фреда, чтобы он там подежурил. Шестьдесят часов по семь пятьдесят за час, всего четыреста пятьдесят долларов. Добавим пятьдесят на жратву и мелкие расходы – вот и все пятьсот. Шестьдесят часов истекают послезавтра, в четверг, в двадцать три тридцать. Поскольку я встречался с Марией, а вы нет, и поскольку вы предоставили…

Зазвонил телефон. Я повернулся вместе с креслом и поднял трубку:

– Квартира Ниро Вульфа…

– Арчи! У меня улов.

– Мужчина или женщина?

– Женщина. Приедешь?

– Вылетаю сию минуту. До скорого. – Я положил трубку и встал. – Фред поймал рыбку. Женского пола. – Я бросил взгляд на стенные часы: без четверти шесть. – Могу доставить ее сюда до одиннадцати, может быть, к десяти тридцати. Указания?

Он взорвался.

– Что тебе пользы, – прорычал он, – от моих указаний?

Я мог бы ему предложить привести хоть один случай, когда я не выполнил его указаний без уважительной причины, но гении требуют тактичного подхода. Я ограничился простым:

– В таком случае положусь на свою осмотрительность и здравый смысл, – и вышел из дома.

Мне бы вспомнить о них в прихожей, чтобы взять с вешалки пальто, но я сообразил об этом уже на улице, направляясь к Десятой авеню. Холодный ветер, холодный для мая, налетал со стороны реки, однако я не стал возвращаться. Поймав на углу такси, я велел отвезти себя на перекресток Восемьдесят второй и Амстердамской. У ямы все еще мог стоять полицейский, да если б и не стоял, все равно не стоило подъезжать в такси к самому дому.

Полицейского у ямы не было, как и сборища криминалистов-любителей, а были самые обычные прохожие и группа подростков дальше по улице. У дома 156 я свернул, спустился по трем ступенькам, открыл дверь ключом Мег Дункан и вошел в прихожую. На полпути к лифту я почувствовал на себе чей-то взгляд. Это чувство, когда никого не видишь и не слышишь, но ощущаешь чужое присутствие, конечно, старо как мир, однако всякий раз застает врасплох. У меня оно возникает в копчике, и, видимо, должно означать, что, будь у меня хвост, я бы его задрал или, напротив, поджал. В ту минуту, как я это почувствовал, я заметил, что дверь в трех шагах по правой стороне чуть-чуть приоткрыта – так, крохотная щелка, не шире дюйма. Я продолжал себе идти, но, поравнявшись с дверью, выбросил руку и толкнул ее. Она открылась на фут, однако и фута хватило. В комнате было темно, в прихожей царил полумрак, но зрение у меня хорошее.

Она не двинулась с места.

– Зачем вы это сделали? – спросила она. – Это моя комната.

Но вот что интересно: при ярком свете ей был к лицу яркий свет, а при полумраке – полумрак.

– Прошу прощения, – ответил я. – Я, как вы знаете, сыщик, а у сыщиков дурные привычки. Сколько раз вы бывали в комнате на верхнем этаже?

– Мне туда нельзя, – сказала она. – И стала бы я вам рассказывать? Чтобы вы потом могли передать матери? Извините, я закрываю дверь.

Она закрыла, и я ей позволил. Желательно было бы хорошо, не спеша поговорить с ней, но это пришлось отложить до лучших времен. Я добрался до лифта, открыл его другом ключом, вошел и поднялся наверх.

Вы ждете чего-то, даже когда не понимаете, чего вообще ждете. Я, вероятно, ожидал увидеть напуганную или возмущенную женщину, сидящую на кушетке или в кресле под бдительным оком Фреда. Все было не так. Фред стоял посреди комнаты, поддерживая сползающие штаны, а его щеку украшали две красные полосы. На секунду мне показалось, что он один; затем я увидел ее голову – она торчала из лежащего на полу узла. Женщина была замотана в сдернутое с постели желтое шелковое покрывало, стянутое посередке Фредовым ремнем. Я подошел и посмотрел на нее сверху вниз, она ответила мне свирепым взглядом.

– С нее и волоска не упало, – пожаловался Фред, – а жаль. Полюбуйся на меня.

Из разводов у него по щеке сочилась кровь. Он поднял руку и промокнул ее носовым платком.

– Ты сказал, чтоб ее не трогать, если сама не начнет. Эта – начала, да еще как! Потом, когда я взялся за телефон, она кинулась к лифту, а когда я загородил ей дорогу, бросилась к телефону. Пришлось ее упаковать.

– Ты сообщил ей, кто ты такой?

– Нет. Много чести. Вон там ее сумочка, – он указал на кресло, – я в нее не заглядывал.

Из узла на полу раздалось требовательное:

– Кто вы?

Я пропустил вопрос мимо ушей, подошел к креслу, взял в руки сумочку и открыл ее. Среди обычных мелочей я обнаружил четыре полезных документа: кредитные карточки из трех магазинов и водительские права. Они были оформлены на имя Джулии Маги, проживающей в Гринвич-Виллидж на улице Аллейной. Возраст – двадцать девять лет, рост – пять футов пять дюймов, белая, волосы каштановые, глаза карие.

Я положил документы в сумочку, сумочку – на кресло и подошел к ней.

– Сейчас, мисс Маги, я вас освобожу, – сказал я. – Его звать Фред Дэркин, а меня Арчи Гудвин. Возможно, вы слышали о частном детективе по имени Ниро Вульф. Мы на него работаем. Мистер Дэркин тут временно поселился, потому что мистеру Вульфу желательно поговорить с каждым, кто является в эту комнату. Я буду рад проводить вас к нему. Я ни о чем не спрашиваю, потому что мне все равно придется пересказывать ему ваши ответы, так уж лучше пусть он сам задает вопросы.

– Развяжите меня! – потребовала она.

– Еще минутку. Теперь я знаю, кто вы такая и где вас найти, а это несколько меняет положение. Если вы схватите свою сумочку и рванете к лифту, я и не попытаюсь вам помешать, но советую сперва сосчитать до десяти. У вас в сумочке ключи от входной двери и от лифта. Когда полиция доберется до этой комнаты, что может случиться, их, конечно, будет интересовать любое лицо, у которого есть ключи и которое могло быть здесь поздно вечером в воскресенье. Поэтому вы можете ошибиться, отклонив мое предложение. Подумайте об этом, пока я буду вас разворачивать.

Я присел на корточки, расстегнул пряжку и выдернул из-под нее ремень, который возвратил хозяину. Поставить ее на ноги, чтобы распаковать, я не мог: ноги у нее тоже были укутаны.

– Проще всего, – сказал я, – вам будет выкатиться, а я подержу за край.

Так она и сделала. В покрывале было десять квадратных футов; я так и не спросил Фреда, как все это ему удалось. Выкатившись, она одним прыжком встала на ноги. С раскрасневшимся личиком и взлохмаченная, она выглядела вполне привлекательно, вероятно красивее, чем была на самом деле. Она встряхнулась, рывком одернула на себе пальто, подошла к креслу, взяла сумочку и сказала:

– Я хочу позвонить.

– Не отсюда, – возразил я. – Если уйдете одна, так на углу есть автомат. Если пойдете со мной, то в кабинете мистера Вульфа есть телефон.

Она казалась скорее разъяренной, чем испуганной, но, не зная человека, легко и ошибиться.

– Вам известно, кому принадлежит эта комната? – осведомилась она.

– Известно. Она принадлежала Томасу Дж.Йигеру.

– Что вы тут делаете?

– Бросьте. Я не только не стану спрашивать, я не стану и отвечать.

– У вас нет права… – начала она, но сама себя оборвала. – Я секретарша мистера Йигера. Была секретаршей. Я оставила здесь блокнот, теперь пришла его забрать, вот и все.

– Тогда вам нечего бояться. Когда к вам обратится полиция, вы им так и скажете, а уж они извинятся, что вас побеспокоили.

– Если я не пойду с вами, вы сообщите в полицию?

– Я этого не говорил. Решения принимает мистер Вульф. Я всего лишь у него на посылках.

Она повернулась. Я решил, что она направилась к телефону, но она, не останавливаясь, проследовала в самый конец комнаты, туда, где была дверь в ванную, и скрылась за этой дверью. Я подошел к Фреду поглядеть, что у него со щекой. Он успел продеть ремень в брюки.

– Значит, эта комната принадлежала Йигеру, – заметил он. – Раз уж я теперь узнал про…

– Не узнал и ничего не знаешь. Я ей соврал, а она купилась. Твое дело – сидеть здесь и принимать посетителей. Ничего страшного не случилось. Со щекой у тебя не так плохо, как кажется, в ванной найдешь все, что потребуется. Покрывало тебе все равно пришлось бы снимать, чтобы лечь спать. Дай-ка я помогу его сложить.

Мы взялись за противоположные концы. Он спросил, сколько ему еще здесь торчать, я ответил – пока не скажут, и, вообще, чем, интересно, он недоволен? Любой мужчина, не чурающийся маленьких радостей жизни, принял бы за подарок судьбы получить дозволение пожить в эдакой картинной галерее, а ему еще за это и деньги идут, все двадцать четыре часа в сутки. Он сообщил, что даже телевизор подхватил заразу: стоило его включить, как на экране появилась дамочка, которая сидела в ванне и пускала мыльные пузыри.

Когда он укладывал на кушетку свернутое покрывало, Джулия Маги вышла из ванной. Она привела в порядок ворот платья, причесалась и накрасилась. Нет, она была отнюдь не дурнушкой. Она подошла ко мне и сказала:

– Ладно, я принимаю ваше приглашение.

7

Когда попадаешь в прихожую старого каменного особняка на Западной Тридцать пятой улице, первая дверь налево ведет в комнату, которую мы называем гостиной, а следующая – в кабинет. Оба помещения звуконепроницаемы, хотя, может, и не до такой степени, как Йигеров приют похоти. Я провел Джулию Маги в гостиную, получил «нет» на предложение снять пальто и прошел в кабинет через смежную дверь, закрыв ее за собой. Вульф читал в своем любимом кресле. Читает он медленно, а в книге той было 667 страниц и примерно по 600 слов на странице. Подойдя к его столу, я доложил, что вернулся не один; он дочитал абзац, заложил книгу пальцем и раздраженно на меня посмотрел.

Я продолжал:

– Ее зовут Джулия Маги. Она утверждает, что была секретарем у Йигера; вероятно, так оно и есть, потому что это легко проверить. Она утверждает, что явилась туда нынче вечером, чтобы взять оставленный там блокнот; это ложь, к тому же не очень складная. Никакого блокнота в комнате нет. Когда она вышла из лифта и увидела Фреда, она на него набросилась и расцарапала до крови лицо, так что ему пришлось замотать ее в покрывало с постели, чтобы позвонить по телефону. Я установил ее имя и адрес по документам, которые были у нее в сумочке, а затем растолковал, что она может либо сразу уйти, но потом объясняться с полицией, либо пойти со мной, что она и сделала. Я сделал уступку – пообещал, что она сможет позвонить отсюда по телефону в нашем присутствии, как только доберемся.

Он откашлялся. Я выждал пару секунд, но, судя по всему, он ничего больше не собирался добавить, поэтому открыл дверь в гостиную и пригласил ее в кабинет. Она прошла мимо меня, остановилась, огляделась, увидела на моем столе телефон, направилась к нему, уселась в мое кресло и набрала номер. Вульф заменил палец закладкой, положил книгу на стол, откинулся в кресле и впился в нее взглядом.

– Мне нужно поговорить с мистером Эйкеном, – произнесла она в трубку. – Это Джулия Маги… Совершенно верно… Спасибо. – И через минуту: – Мистер Эйкен?.. Да… Да, понимаю, но я должна была вам сообщить, что там оказался какой-то мужчина, он на меня напал и… Нет, дайте мне досказать. Пришел другой мужчина и сказал, что они работают на Ниро Вульфа, детектива… Да. Ниро Вульфа. Второй, его зовут Арчи Гудвин, заявил, что Ниро Вульфу желательно поговорить с любым, кто является в эту комнату, и предложил мне пойти с ним, отсюда я сейчас и звоню, из кабинета Ниро Вульфа… Да… Нет, не думаю, они тут оба, Ниро Вульф и Арчи Гудвин… Не знаю… Да, конечно, но я не уверена… Подождите, сейчас спрошу.

Она обратилась ко мне:

– Адрес этого дома?

Я сказал, и она снова приникла к трубке:

– Шестьсот восемнадцать. Западная Тридцать пятая улица… Верно… Да, передам. – Она повесила трубку, развернулась в кресле и сказала Вульфу: – Мистер Эйкен будет здесь через двадцать минут.