Изумрудные зубки Степнова Ольга

– Однако в следственном управлении нам сообщили, что Кривцов арестован по подозрению в получении взятки за незаконный землеотвод под строительство...

Сычева резко встала и подошла к нему так близко, что грудь уперлась ему в живот – он был значительно выше.

– Глеб, – прошептала она. – Глеб, главный предлагает командировку в Ригу. Поехали вместе, а?! Поехали, Глеб! Ты подумай, может быть, лучший выход сейчас для тебя – это я?! – Сычева вздохнула. Не в ее правилах было говорить мужикам то, что она сейчас сказала, но дело было сделано, слова сказаны, а на все правила плевать, так как на карте стоит Афанасьев. – У меня масса достоинств, Глеб, и главное из них – я никогда не буду тебе мешать. Ни в чем. Никогда. Со мной ты будешь свободен! Мы одной крови, Глеб. Поехали завтра в командировку! Проведем вместе время, а заодно и напишем что-нибудь гениальное...

Афанасьев не дослушал, снял со стула джинсовый пиджачок, завернул в него Сычеву и сказал ей тихо, на ушко, так, что его горячее дыхание добралось до мозгов:

– Танюха, ты умная, красивая, обворожительная и гениальная. Ты сильная. Как танк. Но! Ко мне приезжает женщина. Любимая. И для меня это единственный выход.

Почувствовав, как к щекам приливает кровь, Сычева выкрутилась из его рук, выбежала в коридор и начала одеваться. Такой дурой она себя еще никогда не чувствовала.

На что она рассчитывала, вешаясь Афанасьеву на шею?

Глеб даже не попытался ее остановить. Он стоял на кухне, курил, и насмешливо смотрел как она зашнуровывает ботинки.

– Счастливо, – давясь слезами, Сычева попыталась сама справиться с замком, но тут в дверь прерывисто и весело затрезвонили.

Сычева, натянув на лицо улыбку, также весело распахнула дверь, мигом справившись с упрямым замком и железной щеколдой. Каким-то непостижимым образом Глеб оказался впереди нее и она видела только его длинную, немного сутулую спину. Сычева вытянулась вся и выглянула из-за этой длинной спины, потому что любопытство оказалось сильнее слез и оскорбленного женского достоинства.

На пороге стояла высоченная девица с гитарой за спиной, плоским деревянным ящиком на плече и чемоданом в руке. У девицы были большие, темные ненакрашенные глаза, длинные черные волосы, как минимум с утра не тронутые расческой и ноги невероятной длины. Кажется, они с Глебом были почти одного роста. Одета девица была в синие джинсы с оттянутыми коленками и куртку – Сычева голову могла дать на отсечение! – из секонд-хенда. Впрочем, все несовершенство ее одежды с лихвой компенсировали сияющие глаза, персиковые щеки, яркие свежие губы и бесконечная вера в безусловное счастье, которая читалась во всем ее глупом, щеняче-восторженном облике.

– Ну, здравствуй, – сказала девица Глебу, и они обнялись так крепко, что у Сычевой опять запершило в горле, а женское достоинство ...

Да какое тут к черту достоинство! Сычева сделала шаг назад, давая Глебу втащить в квартиру девицу с ее неуклюжим багажом.

– Ты не умер? – засмеялась девица. – Я думала, раз не встретил, значит умер! От тоски!

Пока они несли всякую чушь, Сычева быстро разделась. Оставшись в джинсах и топике, она прошмыгнула на кухню, вальяжно уселась там на диванчике и закурила.

– Танька, прости, – услышала она из коридора. – Я замотан до предела! Завтра в номер нужно сдавать материал. Я и сейчас за работой, заходи! – Глеб жестом пригласил девицу на кухню.

– Вот, знакомьтесь, – указал Глеб на Сычеву, – это Танюха. А это... Татьяна!

– Мечта поэта, – усмехнулась Сычева. – Афанасьев, в какой Клюквинке такие водятся?! Ты в каком классе, крошка?

– Еж, ты говорил, что твоя жена блондинка...

– Таня, это не жена. Понимаешь...

– Да?.. – Девица уставилась на Сычеву, еще больше распахнув свои одухотворенные глазищи. – А... кто это?

Глеб, похоже, не ожидал такой болезненной реакции.

– Мы вместе работаем, – быстро начал объяснять он. – Это мой со... соавтор. Я же говорил тебе, что мне материал нужно срочно сдавать! Ее, кстати, тоже зовут Таня. Танюха, разве ты не уходишь?

– Ухожу, ухожу, – Сычева затушила сигарету в мраморной пепельнице, встала и пошла одеваться. Свою задачу она сочла выполненной – у девицы явно подпорчено настроение, глазки потухли, улыбка сползла с юного личика. Теперь видно, что она очень устала с дороги и хочется ей в первую очередь есть и спать, а не целоваться.

– Ухожу! – весело повторила Сычева. – Я за раннюю половую жизнь. Пока, детка! До свидания, Глеб!

Она быстро оделась, вышла в подъезд и, перепрыгивая через ступеньки, спустилась вниз. Впереди, у кустарника, виднелась скамейка, и Сычева направилась к ней. Усевшись, она сжала руку в кулак и, кусая пальцы на сгибах, заревела.

Встреча была восхитительной.

Если бы, конечно, не дура Сычева, но про Сычеву он уже и забыл. И сделал все, что только мог, чтобы и Татьяна забыла: открыл бутылку шампанского, расстелил черный шелк простыней на широченной кровати, зажег свечи, включил тихую музыку. Банальный, но безусловно действенный во все времена наборчик.

Татьяна смеялась, стеснялась, и при любом удобном моменте пыталась прикрыть простыней свое длинное голое тело.

Глеб полулежал на кровати, откинувшись на подушку, и курил трубку.

– Еж, – сказала Татьяна, глядя на пламя свечи, – я точно не знаю, но по-моему, соавторы так болезненно не реагируют на появление другой женщины. Так реагируют, если не жены, то по крайней мере любовницы.

– Танька, ты дурочка, – рассмеялся он. – Она – оскорбленная, отвергнутая кошка. Посмотри на меня! – Он покрутил головой, давая ей рассмотреть получше свой фас и профиль. – Ну, что я виноват, что меня все девушки любят?! Ну посмотри, разве я не неотразим?

– Не знаю, – засмеялась она, – не знаю, я не могу так гастрономически оценивать. Для меня ты – Еж! Колючий, неудобный, но любимый Еж. Мне нравится, как у тебя иголки на дыбы, когда что-нибудь не по тебе.

Она взяла гитару и, перебирая струны, что-то тихонько запела.

Глеб встал, пошел на кухню и сварил кофе. Когда он пригнал к кровати маленький сервировочный столик, Татьяна сказала:

– Еж, скажи своему соавтору, что не из Клюквинки я, а из Новосибирска. Там дома большие, машины ездят и самолеты летают. Скажешь?

– Скажу, – засмеялся он. – Пей кофе. Это единственное, что я умею готовить.

Татьяна взяла крохотную чашечку, отхлебнула кофе и поморщилась. Кофе был горячий, густой и без сахара. Глеб пододвинул ей минералку. Девушка явно привыкла пить молоко, но никак не эспрессо.

– А жена? Где твоя жена, Глеб? Вы развелись?

Пить молоко на ночь и обсуждать в постели глобальные проблемы – болезнь всех провинциалок. Он вздохнул.

– Да... Нет, ну она поживет пока у мамы, а потом мы с ней разведемся.

– Еж, я теперь совсем твоя, меня из дома выгнали!

– Как это? – Глеб подавился кофе, он всерьез испугался. – Как это? – повторил он, прокашлявшись.

– Как это выгнали, или как это совсем твоя?! – засмеявшись, уточнила Татьяна.

– Как это выгнали?!

– Ты же знаешь, какой у меня папаша. Он кричал мне вслед проклятия, пока я не скрылась из вида.

– Ох уж мне этот папаша, – пробормотал Глеб. Он вдруг понял, что меньше всего ему бы хотелось, чтобы Татьяне совсем некуда было возвращаться. У всех его пассий всегда были запасные аэродромы и в случае его хандры или смены интересов, пассии незамедлительно исчезали с его личной территории.

– Еж, ты не рад?

– Чему?

– Тому, что мне некуда больше уйти от тебя! Мы теперь совсем вместе и очень надолго.

– Рад, рад, очень рад, – пробормотал он и снова начал раскуривать трубку. – Кажется, вляпались вы, Глеб Валерьевич, по самое «не хочу», – тихо сказал он себе.

– Что? – весело переспросила Татьяна. – Что ты бормочешь?

– Что сделаем мы с тобой в квартире ремонт, поставим слоников на комод, купим дачу и в выходные будем варить вонючие щи...

Таня проснулась от звонка в дверь.

Она вылезла из-под пледа, пригладила волосы, хотела одеться, но обнаружила, что на ней белая блузка и широкая юбка, которая сильно измята. Голова была тяжелая, сознание мутное. Зря она прилегла, зря заснула, зря закрылась с головой пледом. Уж очень мучительным оказалось возвращение в действительность.

Таня выглянула в коридор. Там большой, представительного вида мужик, кряхтя, стаскивал с ног ботинки. Вокруг него бегала, стуча каблуками, мама.

– Афанасий, – сварливо приговаривала она, – сколько раз говорила тебе, когда задерживаешься – звони! Чахохбили остыли, водка нагрелась, петрушка завяла! Тапки надень! Пиджак сними! Руки помой! Ходи сюда! – Мама тычками в спину направила Афанасия в зал, где был накрыт стол.

– Здрасьте... – Таня выскользнула в коридор.

– Вечер добрый, – оглянулся и смущенно поздоровался Афанасий. Женские тапки, которые он нацепил, были ему малы и он смешно ковылял в них к столу.

– Мам, я пошла! – крикнула Таня.

– Иди, иди!

Таня оделась, обулась, но прежде чем выйти, зашла на кухню. Там, в холодильнике, она нашла литровую бутылку водки и украдкой сунула ее под куртку.

На лестнице она вспомнила, что забыла сумку с вещами, но решила не возвращаться – ведь не факт, что она одержит победу в трудном деле выживания юной фурии из собственного дома.

На улице было сыро и холодно. Лето скончалось еще неделю назад, и сейчас стояло мерзкое межсезонье, когда не знаешь, что на себя одеть. Недалеко от подъезда, на лавочке, она заметила сгорбившуюся Сычеву. Сычева курила и, кажется, плакала.

– Танюха, ты чего здесь? – спросила Таня, присаживаясь рядом. Подниматься в свою квартиру ей было страшно и унизительно. Хотелось оттянуть этот момент.

– Я... я засиделась там, – сдавленно сказала Сычева и кивнула куда-то наверх. Она и вправду ревела – тихо, зло, кусая кулак. – Засиделась допоздна, тачку ловила, ловила, вот, отдохнуть присела... – Она вытерла слезы и улыбнулась.

Таня тоже улыбнулась.

– Ты не можешь поймать такси?! Ты этот анекдот другому кому-нибудь расскажи. – Она вытащила из-под куртки бутылку водки и стала рассматривать этикетку.

– Откуда дровишки? – спросила Сычева, кивнув на водку.

– Ворованная, – усмехнулась Таня.

– Тоже неплохо. Ты с ворованной водкой еще смешней, чем я не поймавшая тачку. Давай сюда ее!

– Кого?

– Водку!!

– Зачем?!

– О господи! Пить!

– Как... пить?

– Из горла. Вот конфетка пополам. – Сычева вытащила из кармана замусоленную конфетку. – Я так понимаю, – сказала она, – что причина наших несчастий одна. Значит, и пить будем вместе!

– А... Нет, я мужа пошла отбивать. Мне пить нельзя, – сказала Таня и поплотней запахнула куртку, потому что то ли страх, то ли холод вызвал у нее сильный озноб. Она встала и хотела уйти, но Сычева схватила ее за руку и усадила обратно.

– Сиди, – со злостью сказала она, – там и без тебя весело.

– Ты... ее... видела? – шепотом спросила Таня.

Сычева кивнула.

– Ну?..

– Вешалка. Глаза как у коровы. От Глеба я не ожидала. Полная редакция нормальных баб! И на тебе... скелетон с гитарой! Блин, от злости хочется... – Сычева начала боксировать кулаками воздух.

Таня вдруг смогла зареветь. Скудно, без обильных слез, но все-таки – зареветь, тихонько поскуливая.

– Не реви. На, выпей! – Сычева ловко свинтила с бутылки крышку и протянула водку Тане. – Пей!

Таня, которая крепче вина никогда ничего не пила, зажмурилась, затаила дыхание и сделала пару глотков.

Наверное, градусы в водке были совсем ерундовые по сравнению с болью, терзающей душу, потому что водка показалась водой. Теперь уже не зажмуриваясь и спокойно дыша, Таня выпила почти половину.

– Эй, мне оставь! – всполошилась Сычева. – Мне тоже хреново. – Она отняла бутылку и надолго к ней присосалась.

Потом они по братски разделили конфетку. Конфетка оказалась такой же безвкусной, как водка.

– Ну вот мы и подруги, – сказала Сычева и захохотала.

– Да? – удивилась Таня и распахнула куртку. Стало вдруг жарко, и озноб трансформировался в веселье.

– По несчастью! – заорала Сычева.

Они по очереди опять приложились к бутылке. Закусывать им было больше нечем, поэтому они просто громко выдыхали «Ха!» и занюхивали рукавом, как видели это в кино.

– Какая у тебя кофточка! – Сычева распахнула на Тане куртку и пощупала кружевные воланчики.

– Это из «Бурды», – похвасталась Таня. – Сама шила!

– А я не шью, – горько вздохнула Сычева. – Не шью, не варю, не пилю, не рублю... только пью и курю. Будешь? – Она протянула Тане смятую пачку сигарет.

– Н-нет. Я не умею.

– А тут и уметь нечего. Не на рояле играть. – Она прикурила сигарету и вставила ее Тане в рот. – Кури! Легче станет.

Таня вдохнула дым и закашлялась. Но терпкий дым ей понравился и она опять затянулась. Вторая затяжка прошла без спазмов, только голова закружилась приятно, – словно в детстве, на карусели.

– Слушай, ну что это на тебе? – опять схватила ее Сычева за кофточку. – Рюшечки, оборочки, финтифлюшечки! Тьфу. Кто счас так носит?! Ты в этом собралась отбивать Глеба? Раздевайся! – вдруг приказала она.

– Что?!

– Раздевайся, я тебе говорю! Сейчас я из классной дамы буду делать классную бабу! Пошли!

Они залезли в кусты, Таня сняла с себя юбку и блузку, Сычева стащила джинсы, кружевной топик и джинсовый пиджачок.

Холодно совсем не было, только очень весело. Таня напялила на себя джинсы и топик, Сычева – юбку и блузку. Она достала из сумки расческу и сделала Тане умопомрачительный начес. Потом тушью, помадой, тенями нарисовала что-то у нее на лице. То, что в кустах было очень темно, Сычеву совсем не смущало.

– О! Другое дело, – отойдя на шаг, оценила свою работу она. – Теперь иди, отбивай мужа, а я здесь подожду. – Сычева уселась прямо на землю, подоткнув между ног юбку. – Черт, как ты можешь носить такие дурацкие кринолины? – проворчала она.

Таня развернулась и пошла к подъезду.

Чувство страха прошло, оказалось, что отбивать мужа у юной красотки – весело и увлекательно.

Глеб заснул, раскинувшись на спине.

Татьяна тихонько встала и побрела по квартире. Она долго рассматривала книги на полках – философия, детективы, учебники по психологии и педагогике.

Интересно, зачем Глебу педагогика?

Нужно будет поставить сюда своего Маркеса.

На кухне висели розовые занавесочки с пышными рюшами, на столе лежали льняные салфетки, на окне зеленели, цвели фиалки в керамических, изысканно-стильных горшках. Во всем чувствовалась женская, неравнодушная, заботливая рука.

Татьяна зашла в ванну. На полках стояло много косметики – скрабы, крема, шампуни, гели для умывания, маски, пенки, сыворотки.

Интересно, зачем Глебу сыворотка для увядающей кожи?..

Татьяна взяла с полки флакончик и повертела его в руках. Взгляд вдруг наткнулся на яркий женский халат, небрежно брошенный на стиральную машину. Сердце заныло и сжалось.

Зачем Глебу женский халат?

Все эти вопросы были дурацкие, ответ лежал на поверхности, но Татьяна боялась себе его дать.

Она взяла халат двумя пальцами и пошла в спальню.

– Еж!

Он не пошевелился. Он храпел с тихим присвистом, улыбаясь во сне.

– Еж!! – закричала она.

– М-м-м? – Он все же проснулся, с трудом разодрав глаза.

– Что это? – Татьяна показала ему халат.

– Это халат, – ответил ей Глеб.

– Еж, он же женский!

– Да? Ну и что?

– Он женский!

– Моя жена, как ни странно, была женщиной. Тань, что за глупости?! – Он протер глаза и сел на кровати.

– Еж, но ведь она уже полгода живет у мамы!

– Да, живет. Она живет у мамы, а халат...

– Живет здесь, – закончила Татьяна. – Еж, халат и косметика – это первое, что забирает женщина, когда уходит жить к маме.

– Тань, ты рассуждаешь, как маленькая девочка. Впрочем, девочка ты и есть, – вздохнул он. – Иди сюда! – Он привстал, забрал у нее халат, скомкал его и отбросил в угол. – У моей бывшей жены мно-го халатов и мно-го косметики, – с поучительной интонацией сказал он. – Ей не нужно было досконально собирать тут все лоскутки и баночки, понимаешь? – Он потянул ее за руку, усадил рядом с собой и поцеловал в висок.

Сердце у Татьяны перестало сжиматься и ныть. Она головой прижалась к его плечу. Нужно верить ему. Как же жить вместе, если не верить?

– Тань, давай спать. Я устал, как собака, а завтра рано вставать. У меня планерка с утра, мне сдавать материал, я тебе уже говорил. Спи, и ни о чем не думай. – Глеб закрыл глаза и повалился на кровать.

– Я не могу не думать, Еж. Я ехала к тебе, в твой дом. А теперь вижу, что он не только твой. Тут... занавесочки, салфеточки, фиалки в горшочках, книжки по педагогике, сыворотки для увядающей кожи, халат этот...

– Спать!!

– Тут как будто бы осталась часть этой женщины! Словно она вышла на пять минут, а я на пять минут заняла ее место и украла то, что принадлежит ей – тебя. Я воровка!

– Давай заведем за правило, не выяснять отношений, – с закрытыми глазами сказал он. – Что за бред ты несешь? Про какие-то пять минут...

Его слова прервал звонок в дверь.

– Я голый, иди открой, – приказал Глеб Татьяне.

– Я?!

– На! – Он подобрал с пола халат и накинул ей на плечи.

Татьяна встала, одела халат и пошла открывать.

Замок долго не поддавался, и все это время звонок издавал пронзительные, нервные трели. Наконец она справилась и открыла дверь.

На пороге стояла жуткого вида баба.

Светлые волосы у нее стояли дыбом, словно через бабу пропустили заряд электричества. Лицо у бабы было бессистемно размалевано сине-черно-красным, словно его поочередно окунали в бочку с разными красками. Из одежды на бабе был только топик на тоненьких лямках, в котором не помещалась большая белая грудь и джинсы, в которых тоже решительно ничего не помещалось, и оттого ширинка была не застегнута. Татьяна хотела быстро закрыть дверь, но не успела.

– О! – сказала баба и двумя пальцами уцепилась за отворот халата. – Мой халатик! Я же его забыла! Отдай! – Она начала тянуть на себя халат. Татьяна рванулась назад в квартиру, халат затрещал, баба ввалилась через порог, противно хихикая. – Отдай мой халатик! – заорала она. Запах перегара стремительно заполнил прихожую, как нервнопаралитический газ.

– Глее-е-еб! – заорала Татьяна, но он уже стоял рядом и... беззвучно, взахлеб хохотал.

– Глеб! – жалобно повторила она.

– Ой, не могу! – Глеб пальцем тыкал в жуткую бабу и, согнувшись пополам, ржал. – Ой, ой! Кто это? Тань, это ты? Ты? Ты что, напилась? Чем? Кефиром? Ой, ой! Я не могу! Я кайфую, дорогая редакция!

– Тпр-р-р-р-р! – сказала пьяная баба и вдруг стала заваливаться на большое трехстворчатое зеркало, висевшее в коридоре.

– Стой! – подхватил ее Глеб. – Что с тобой?

Баба побледнела, как полотно и снова сказала:

– Тпр-р-р-р.

– Тебе плохо? – встревожено спросил Глеб. – Что ты пила? Сколько? Где твоя мама? Почему она тебя отпустила? Что на тебе одето?! Где куртка? Где сумка?

Баба безвольно повисла у него на руках. Татьяна прижалась к стенке. Она видела свое отражение в зеркале, оно было унизительное – испуганное, дрожащее, бледное, в чужом, ярком, куцем халате...

– Она пьяная и ей плохо, – сказал Глеб и поволок бабу в комнату, на ту кровать, где они только что...

– Еж! – прошептала Татьяна.

И тут в дверь опять позвонили.

– Открыто, – негромко сказала Татьяна и тотчас же в квартиру ввалилась черноволосая смуглая девица, которая была здесь, когда Татьяна приехала. Как Глеб называл ее? Соавтор?

Теперь на соавторе была белая блузка в оборках и широкая юбка, завязанная почему-то узлом на поясе. В руках она держала две куртки, которые тут же бросила в угол.

– Девушка, – пьяно спросила девица Татьяну, – можно у вас пописать? А то в кустах неудобно, в подъезде не позволяет хорошее воспитание. Можно?

Татьяна смотрела на нее во все глаза.

– Значит можно, – сказала девица и пошла в туалет. – Спасибо, вы добрая! – крикнула она из сортира.

В зеркале Татьяна видела, как Глеб раздел пьяную бабу и положил на кровать, прикрыв черной, шелковой простыней.

– Еж! – позвала она.

Он вышел в коридор одновременно с девицей, вывалившейся из туалета.

– Гад! – заорала та и вцепилась ему в отворот халата, который он успел на себя натянуть. – Кобель хренов! У тебя жена, между прочим, святая! И, между прочим, беременная! Двойней! Гад!

Глеб со смешком отцепил от себя девицу, но она размахнулась и со всей силы залепила ему пощечину.

– Скотина ты, – сказала девица и вдруг заплакала. – Дрянь. Испортил жизнь сразу трем бабам. А ты дура, – обратилась она к Татьяне.

– Уходи, – сказал Глеб девице и указал на дверь.

– Мне плохо, – заявила соавтор и громко икнула. – Или, хорошо? Я не знаю. – Она оттолкнула Глеба и прошла в комнату, где на кровати лежала размалеванная баба.

– О! Танька! – заорала оттуда она. – Ты баиньки? И я тоже! – Девица быстро разделась и улеглась рядом с бабой, накрывшись скользкой простыней. Эй, выключите нам свет! – крикнула она.

Татьяна щелкнула выключателем, который был в коридоре, и свет в комнате погас.

– Развратник, – пробормотала девица. – У нее дети, между прочим, будут. Тройня! Врачи сказали, УЗИ-музи... – Послышались громкие звуки сморкания, потом всхлипы: – Глеб, поехали в Ригу! Танькиных детей мы усыновим. Уматерим! Зачем одному человеку сразу четыре младенца?!

Глеб схватил Татьяну за руку и потащил на кухню.

– Вот это да! – усмехнулся он и огляделся в поисках своей трубки.

Татьяна молчала. Внутри поселился скользкий, холодный комок и она точно знала, что избавиться от него можно только хирургическим путем – с кровью, болью, тяжелым посленаркозным отходняком...

Да, еще она точно знала, что как бы успешно ни прошла операция, останутся шрамы и осложнения. И самым тяжелым осложнением будет то, что никого, никогда, ни за что она больше не назовет Ежом.

– Ну почему ты молчишь?! – вдруг заорал Глеб. – Я не знаю, как это получилось! Не знаю! Она ушла! С чемоданом! К маме! В соседний подъезд! Мы обо всем с ней договорились! Я не мешаю жить ей, она – мне! Ну не молчи... – Он сбавил накал и начал теребить розовую занавеску.

– Ты обманул меня, – тихо сказала Татьяна.

– Что?! – он что-то сделал с занавеской, край затрещал, порвался и укоризненно повис над фиалками.

– Обманул. Ты не собирался разводиться с женой. Ты затеял какой-то страшный, уродливый эксперимент. Со мной. С со... соавтором. Со своей женой. Ты хочешь, чтобы все тебя любили, все из-за тебя страдали и все всегда были под рукой. Мой приезд для тебя развлечение и приключение. Я для тебя – маленькая дурочка из Сибири, которая готова швырнуть к твоим ногам свою жизнь, свои чувства, свои...

– Хватит!! – Оттолкнув Татьяну со своего пути, он взял табуретку и направился с ней в коридор. Там он залез на нее, порылся на антресолях и достал оттуда старый, пыльный, полосатый матрас.

– Вот, – сказал он, вернувшись на кухню. – Больших удобств предложить не могу. Дам пока предлагаю не трогать, им нужно проспаться.

Он бросил матрас на пол, выключил свет, и лег на бочок, подогнув длинные ноги, чтобы они не свешивались в коридор.

– Ложись, – сказал он Татьяне. – Мне завтра рано вставать.

Татьяна поплотнее запахнула пахнущий чужими духами халат и прилегла рядом, повернувшись к Глебу спиной.

Получалось, что ампутация уже началась, а наркоза еще не дали.

Получалось, что так.

Пожалуй, она бы тоже выпила водки, разрисовала лицо, начесала бы дыбом волосы и надела что-нибудь непристойное. Чулки в сеточку, например, и красный корсет с подвязками.

Татьяна засмеялась тихонечко, а потом заплакала.

– О господи, – вздохнул за спиной Глеб и, кажется, зажал уши руками.

Таня открыла глаза.

Она обнаружила, что лежит в своей кровати, в своей квартире, на своем постельном белье, только вместо Глеба рядом, похрапывая, спит Сычева.

Голова кружилась и болела, во рту было сухо, сильно тошнило.

Таня нащупала в темноте настольную лампу, включила ее и еще раз осмотрелась.

Точно – родная кровать, точно – родная квартира, точно – Сычева.

А ведь вроде бы она уходила к маме с вещами.

Часы показывали пять утра. За окном рождался рассвет. Утром у нее был урок русской литературы в школе. Она осмотрела себя – руки-ноги целы, синяков нет, из одежды – только трусы и лифчик, трогательно-розовые, в мелкий цветочек. Подарок самой себе в минуты грустного настроения.