Нихт капитулирен! Алек Сэй

Воздушное пространство Турции

Капитан Зелемир Рукавина довернул свой IK-3 влево, поймал в прицел D.520 и нажал на гашетку. Противник хорвату попался опытный, засек маневр капитана и, в свою очередь, свалился вправо, так что снаряды из «Эрликона» и пули «Браунингов» прошли мимо.

Матюгнувшись, Рукавина рванул машину за противником, но тот уже сбросил его с хвоста и сам пошел в атаку с правой стороны – спасибо ведомому, шуганул француза. Капитан развернул острый нос своей машины туда, где только что был враг, но тот уже улепетывал, вместе с остатками англо-французских бомбардировщиков и их истребительного прикрытия.

— Всем машинам, — раздался в наушниках голос командира эскадрильи, подполковника Джозо Шимича. — Возвращаемся на аэродром.

Двенадцать югославских IK-3, четыре турецких PZL P.24C (во главе с самой Бешеной Сабихой) и девять немецких Bf-109 начали разворачиваться в сторону Измира. Рукавина поглядел на хищные обводы Messerschmitt`а и язвительно усмехнулся. Немцы почитали себя хозяевами неба, однако его машина была ничуть не хуже. Разница состояла лишь в том, что истребителей Рогозарского вообще существовало в природе лишь двенадцать штук, а Bf-109 – сотни.

Вообще, на турецких аэродромах нынче творилось натуральное вавилонское столпотворение – столько разных языков и машин с опознавательными знаками различных стран там нынче смешалось: турки, венгры, румыны, немцы, русские, болгары и югославы, а на днях, по слухам, еще и поляки должны прибыть. Хотя последние, наверное, так и останутся слухами: Речь Посполитая, оказавшаяся в интересном положении между Германией и СССР, хоть и вынуждена была вступить в войну на их стороне, воевать на самом деле явно не собиралась.

Слаженность в таком интернациональном войсковом контингенте, разумеется, была так себе, и только это обстоятельство, наверное, объясняло, что англо-французов еще не вышибли из Анкары.

Начало турецкой кампании для союзников сложилось крайне успешно. Большая часть турецких войск была дислоцирована на границе с СССР, в проливах и на черноморском побережье. Президент Инёню обоснованно опасался, что на налет, совершенный английской и французской авиацией, Советский Союз ответит бомбовыми и танковыми ударами по кому попало, так что наступление союзнических дивизий из под Алеппо и Хасеке больше напоминало карательный рейд против каких-нибудь зулусов. Невеликие силы турецких пограничников солдаты Вейгана и О`Коннора попросту смяли почти не заметив. Господства в воздухе им тоже удалось добиться за один день – французские Pz 633 и новейшие британские Mosquito VI, прикрытые истребителями MS-406, D.520, Hurricane и Spitfire, перепахали бомбами большую часть турецких военных аэродромов и пережгли до 2/3 машин.

Палубники англичан также не остались в стороне, и атаковали турецкий флот на рейде, отправив на дно эсминец «Кокатепе» и минзаг «Торгут Рейс», а также серьезно повредив плавбазу «Эркин» и субмарину «Гур».

В целом, к седьмому марта, союзники полностью взяли под свой контроль плато Урфа и, после восьмичасового боя, овладели Аданой и перевалом Киликийские Ворота. Путь в центр страны был им открыт. Вот тут и начались неприятности.

Во-первых, русские и немцы перегнали к Стамбулу по эскадрилье истребителей, что, само по себе, хотя и не было критично, несколько осложнило жизнь летунам союзников. Очухавшиеся от шока первых дней войны остатки турецких ВВС также не пожелали сидеть без дела, и даже нахально отбомбились по идущей через Киликийские Ворота английской танковой колонне. Эффект от этого был скорее психологический – турки сожгли только два легких танка Vickers и автомобиль мотопехотинцев (успевших, кстати, покинуть машину), однако сам факт такого удара серьезно поднял боевой дух обороняющихся.

Во-вторых, восьмого марта в войну вступили румыны.

Ну, этих вполне можно было понять: после кавказских нефтяных месторождений и нефтеперерабатывающих заводов, цели в Плоешти были самыми логичными мишенями для французских и британских бомбардировщиков, так что Кароль II просто не стал дожидаться, когда над его городами загудят союзнические моторы, и направил часть своих вооруженных сил на защиту Дарданелл и Босфора.

В течение следующей недели в войну вступили Болгария, Венгрия и Югославия.

Впрочем, балканские союзники помогали Турции в основном авиацией, сухопутные силы концентрируя на греческой границе. Скорое вступление в войну греков, которые спали и видели вернуть себе Константинополь, ни для кого секретом не являлось. Страна проводила всеобщую мобилизацию, а в Афинском порту выгрузилось четыре дивизии «Новой Антанты», затем переброшенные к Александропулису. Лишь СССР и Румыния с Венгрией помогли Инёню сухопутными силами, но в небольшом количестве. Большая часть сил РККА была сконцентрирована на границе с Польшей или воевала с Финляндией, с Кавказа, на котором неожиданно обнаружилось множество недовольных (спасибо «Прометею»), поднимавших вооруженные мятежи и создающие в горах партизанские отряды, убирать солдат было минимум неразумно, так что пока СССР смог перебросить из Украины только 61-й стрелковый корпус. Румыны переправили в Турцию свой 6-й армейский корпус, венгры отправили 1-ю моторизованную бригаду, несколько горно-стрелковых батальонов СС выделили немцы и на этом помощь, в общем-то, пока закончилась.

Тем временем англо-французские войска вырвались на плато Обрук и начали наступление на Анкару. Опасаясь десанта британских морских пехотинцев, турецкое командование не решилось перебросить войска от черноморских проливов, а развернувшиеся от советской границы на запад силы, подвергающиеся постоянным бомбардировкам, застряли на горных дорогах между Карсом и Сивасом.

Последние попытки не допустить врага к столице турки предприняли возле Кочхисара, между озером Туз и рекой Кызылырымак, где наступали пять французских дивизий, а также под Джихайбейли, куда выдвинулись еще двадцать одна англо-французская дивизия и большая часть их танков. Еще четыре британских дивизий повернули от Коньи на северо-запад и двигались на Афьон-Кархисар, но были остановлены венгеро-турецкими войсками между горой Готрак и озером Эбер.

Бой под Кочхисаром вышел жаркий. 12-я и 17-я пехотные и Люлебургазская мотомеханизированная дивизии при поддержке 202-го тяжелого артиллерийского полка остановили атаку французов на сутки, и вообще вряд ли были бы выбиты с позиций, если бы не подавляющее превосходство противника в воздухе, а вот под Джихайбейли удержаться долго туркам не удалось – Вейган и О`Коннор предприняли атаку широким фронтом на позиции Стамбульского резервного корпуса, и буквально вдавили обороняющихся в сухую турецкую землю траками. Остатки защитников обоих городов были окружены под Кулу и, пятнадцатого марта, капитулировали. Шестнадцатого, без боя, пала Анкара.

Французы и англичане тут же организовали в захваченной столице марионеточное правительство, объявившее о капитуляции Турции и ее вступлении в войну против СССР, законное же правительство президента Исмета Инёню, перебазировавшееся в Стамбул, было объявлено низложенным.

Покуда Инёню крепил оборону в западной части Турции, а генералы восточной группировки, часто и с применением оружия, включая тяжелое, выясняли между собой, какому из правительств теперь следует подчиняться, да не следует ли вообще реставрировать монархию, О`Коннор совершил спешный марш на Самеун, разгромил высадившиеся там 16-ю пехотную дивизию Королевства Румыния и 95-ю бригаду легких танков РККА, загнал тех и других за Кызылмуран, и, тем самым, разрезал Турцию на две части. Теперь англо-французские войска могли спокойно наступать на Стамбул и Измир по долинной части страны, с юга от хребта Кёрбглу, однако двадцатого марта, под угрозой раздела между СССР, Германией и Венгрией, Речь Посполитая вступила войну против Франции и Великобритании. Немцы и русские начали перебрасывать свои силы с границ Польши, на границу с Бельгией, Голландией и Люксембургом. Мощицкий отправил всего один батальон танков 7ТР.

Английское и французское правительства наконец осознали, как глубоко и в каком месте они оказались. Треть их сухопутных сил находились в Турции и Финляндии, изрядная часть флота оказалась заперта в Балтийском море, где постоянно подвергалась авианалетам германских и советских ВВС (пока, правда, вреда от таких налетов было больше русским и немцам, хотя «Глуар» и был серьезно поврежден бомбами с ТБ-3 капитана Тимофея Хрюкина), а большая часть тяжелой бомбардировочной авиации оказалась сконцентрирована в Сирии. Если еще припомнить то, что германские и советские подводники устроили настоящую резню на морских коммуникациях «Новой Антанты», практически безнаказанно отправляя на дно военные грузы, да и гражданские тоже, ситуация становилась и вовсе швах.

Вейгану и О`Коннору дали срок в месяц для того, чтобы покончить с турецким сопротивлением, и… Отозвали пять наиболее боеспособных дивизий, треть авиации и все тяжелые танки в метрополию.

Генералы честно попытались исполнить приказ, но на берегах Порсука были остановлены турецкими, румынскими, венгерскими, немецкими и советскими войсками, наконец-то наладившими хоть какое-то взаимодействие. Бои за переправы шли уже второй день, но теперь, утратившие подавляющее превосходство в воздухе, франко-британцы уже не могли просто разбомбить защитников к чертовой матери.

Капитан Рукавина хмыкнул. В этом бою счет по сбитым машинам был 7:3 в пользу обороняющихся.

Окрестности г. Валлендорфа, расположение XIX корпуса

— А это что за коробочки? — поинтересовался Хальсен, провожая взглядом проезжающие в каком-то километре от позиции машины.

— Pz-V «Donner», новейший тяжелый танк, — охотно пояснил капитан Бейттель, командир второго батальона 3-го танкового полка. — Ничуть не хуже твоего КВ, Макс.

— Ну, это я бы поспорил, — зевнул тот. — Хотя, все возможно, конечно же.

Бригада тяжелых танков, где служил Макс Александр, была переброшена через Речь Посполитую, едва только дипломаты окончательно дожали Мощицкого, понявшего, что деваться ему, собственно, некуда. Не то, чтобы Вермахт так уж сильно нуждался в поддержке танкистов РККА (хотя лишней, в предстоящем наступлении на Францию она тоже явно не будет), скорее это Сталин сделал ответный реверанс Гитлеру за Аландский бой. А заодно продемонстрировал «лучшему другу советского народа», как сам себя назвал фюрер, что у этого самого народа вооруженные силы вполне на высоте, и ссориться с ним (народом) не стоит ни при каких условиях.

Новенькие КВ и БХ, надо сказать, полностью оправдали возложенную на них миссию демонстрации мощи РККА, чья репутация после бойни под Суомосалами изрядно пошатнулась. Едва советские танкисты разгрузились из эшелона (как они добирались – это была отдельная песня. Все дороги и железнодорожные пути были забиты направляющимися на запад войсками) и выдвинулись к месту дислокации, в бригаду, со всех сторон, потянулись немецкие офицеры, посмотреть на «чудо советской техники».

Т-28 на них впечатления не произвели. Машина была, в целом, устаревшая (на высказывания об этом комбриг лишь фыркал, и отвечал «Можно подумать, что Pz-I и PZ-II, это новейшие разработки!», к тому же у немцев имелся на вооружении практически такой же танк, Panzerkampfwagen Neubaufahrzeug, он же Nb. Fz, в количестве аж целых трех штук. Специальный танковый батальон из этих машин и приданных им Pz-I, кстати, располагался в пяти километрах от позиций 14-й ттбр, так что его командир, лейтенант Ганс Хорстман, имел ежедневное счастье принимать делегации советских танкистов и выслушивать от них нелестные комментарии в адрес своих машин.

«Кристи русский»[48] из бронеразведывательных рот, даже и серии 7М, на немцев также не произвел впечатления. Танки Т-34, недавно начавшие поступать в бригаду, германские камрады тоже раскритиковали за неудачное башенное орудие Л-11, хотя, в целом, и признали, что машина вполне zeer gut. А вот самоходки «Богдан Хмельницкий» и танки «Клим Ворошилов» вызвали даже некоторую оторопь. Немецкая промышленность едва успела приступить к производству доработанного Pz-V Ausf. B, а тут в самой обычной бригаде машины ничуть не хуже, да еще и в количестве, превосходящем все танки «Donner» Вермахта вместе взятые. А ведь Сталин направил всего-то одну танковую бригаду и две пехотные дивизии, в Финляндии русские тоже на чем-то воюют, да и резервы наверняка есть… У немецкого командования появился повод серьезно задуматься.

— Ну и как вам машина, геноссе? — поинтересовался Хальсен у какого-то капитана-танкиста, едва ли не обнюхивающего его КВ уже минут десять как. Разговор этот состоялся на следующий, после прибытия советских войск, день, и шел, разумеется, на родном языке Макса Александра.

— Изрядно, — задумчиво отозвался тот, и повернулся к красному командиру. — Хотя, признаться, машины в такой раскраске я больше привык видеть в прицеле.

— Воевали в Испании? — харьковский немец волжского разлива спрыгнул с брони на землю и козырнул. — Капитан Макс Александр Хальсен.

— Капитан Андреас Бейттель, — представился тот. — Да, довелось под самый конец. Брал Гуадалахару. Однако, будь у республиканцев в Ториджа такие машины, черта с два мы бы прорвались. А вы, я смотрю, — немец покосился на награды Хальсена, — тоже успели где-то отметиться.

— Халхин-Гол и Карельский перешеек, — кивнул Макс. — В самом начале войны с финнами как раз испытывал новые машины в боевых условиях, КВ в том числе. А против японцев еще на Т-35 дрались.

— Да, про ваши степные линкоры я читал, — улыбнулся немец немецкий немцу советскому.

Дальнейший разговор двух профессионалов свелся к чисто техническому сравнению машин разных классов и тактики их применения. К концу беседы оба танкиста пришли к выводу, что японские танки – полное шайзе, а японские танкисты… Это, простите, не танкисты. На почве этого консенсуса Хальсен и Бейттель, собственно, и сдружились.

Затем два новоиспеченных приятеля посетили расположение роты Бейттеля, где уже Хальсен принялся за изучение немецкой техники.

К началу французской кампании Рейх успел перевооружить и усилить бронирование хорошо если половине имеющихся танков. В число «невезучих» попал и капитан Бейттель – его батальон состоял из десяти Pz-IB, шести Pz-IIIF, восьми Pz-IVD и аж двух десятков Pz-IIF. В случае встречного боя с батальоном Хальсена, пятнадцать КВ Макса Александра играючи бы разгромили германского коллегу, что Бейттель отлично осознавал, а оттого несколько тушевался.

В тот раз, впрочем, толком покопаться в утробе германских танков Хальсену не пришлось – планы спутало появление батальонного комиссара.

— Максим Александрович, ну етить же твою кочерыжку, через пень-колоду и внахлест! — воскликнул Вилко, появившийся словно из ниоткуда. — Все б тебе, ёкарный бабай, игрушечки! А я – ищи его по всему корпусу, растудыть тебя чихвостить.

— Что такое, Арсений Тарасович? — поинтересовался Хальсен, отрываясь от жутко увлекательной беседы о сравнительных достоинствах и недостатках двигателя КВ по отношению к двигателю Pz-IV с наглядной демонстрацией устройства последнего. — Случилось чего?

— Пока нет, но ежели ты в ближайшие полчаса не окажешься в своем батальоне, то непременно случится, — ответил майор. — Прошла информация, что в бригаду едет с инспекцией Гудериан. А что вы там такое интересное разглядываете?

Батальонный комиссар начал карабкаться на борт танка.

Час спустя в расположении батальона остановился «Хорьх», откуда выбрался мужчина в форме генерал-лейтенанта танковых войск, закурил, и минут пять наблюдал за двумя советскими и одним немецким танкистом, что-то горячо обсуждающими у открытого моторного отсека Pz-III и совершенно не обращающих внимание на окружающую действительность.

— А я говорю, это полная ерунда! — Вилко, как выяснилось, худо-бедно мог связать несколько слов на немецком. — У нас этого конструктора лет на пятнадцать в лагеря отправили бы, за вредительство.

— Но ведь создателя Т-35 не отправили! — парировал Бейттель.

— Ты наши линкоры, Андрюша, не трогай! — возмутился комиссар и предупреждающе помахал перед лицом немца пальцем. — Вон, Максим Александрович на нем даже на таран японца ходил, и ничего! Раздавил как консервную банку.

— Кхе-гм. Я вас ни от чего не отвлекаю? — раздался неподалеку спокойный мужской голос.

Все трое повернулись к автору фразы, чтобы немедленно послать по матушке – а нечего лезть с идиотскими вопросами, когда спорят три боевых офицера, — и вытянулись по стойке смирно где стояли.

— Капитан Бейттель, если не ошибаюсь, — задумчиво произнес генерал-лейтенант. — Я вижу, вы уже нашли общий язык с нашими советскими камрадами. Похвально, похвально… Что вы там такое обсуждаете?

Следующие полчаса Вилко до хрипоты спорил с Гудерианом, доказывая командиру корпуса, что кроме оптики в немецких танках нет ничего хорошего вообще, а Хальсен и Бейттель тихо офигевали от такой непосредственности.

Что по поводу этой беседы впоследствии сказал Бохайскому командир бригады, и как эту информацию, творчески дополнив, довел до Вилко Егор Михайлович, истории доподлинно неизвестно, но, видимо, цензурными там были только междометия.

В любом случае, и батальонного комиссара, и Хальсена, так загрузили парко-хозяйственной деятельностью по их ротам, что нанести Бейттелю повторный визит Макс Александр смог только сегодня.

И вот, едва лишь Хальсен успел перекинуться несколькими словами со своим германским коллегой…

— Видал я эти доннерветтеры, ерунда первостатейная, а не тяжелый танк, — раздался за спиной Макса голос Вилко.

— Откуда он все время появляется? — пробормотал Бейттель, бледнея. — Это не человек, это дьявол! — Хуже, — тихо, чтобы не услышал комиссар, ответил Хальсен. — Он hohol.

На подступах к г. Буйон

Батальон Бейттеля находился в авангарде 1-й танковой дивизии. Все три танковых батальона, приданные ему в укрепление гаубицы 75-го артиллерийского полка и мотострелки из 67-го пехотного полка до недавнего времени стремительно продвигались по двум прекрасным шоссе, ведущим к Буйону. Война шла уже второй день.

9 мая, во второй половине дня, в 13 часов 30 минут, в корпусе прозвучал сигнал боевой тревоги. Андреас в это время как раз находился в офицерском клубе, где играл в покер с Вилко.

— Пас, — произнес тот, бросая карты на стол. — Пошли по своим частям, кажется война, которой столь долго пытались избежать большевики, началась.

Бейттель облегченно вздохнул и забрал выигрыш. Этот русский комиссар или был удачлив, как Бог, или жульничал как Дьявол. За последний месяц он успел ободрать как липку половину офицеров 1-ой танковой дивизии, в составе которой должна была наступать 14-я ттбр РККА. Однако же, не пойман – не вор, а изловить майора на шулерстве пока никто не смог, хотя подозрения были.

Бохайский, который не подозревал, а точно знал, что Вилко жульничает, попытался сделать ему внушение, на что Арсений Тарасович с совершенно невозмутимым видом заявил: «Не жульничаю, а добываю валюту для Советского государства. Мне ж ее, когда вернемся, надо будет в казну сдать». Крыть комбату было нечем, и он просто махнул рукой, да попросил батальонного комиссара не слишком зарываться, и хоть изредка проигрывать.

— Ну ты, Егор Михайлович, прямо таки обижаешь, — ответил Вилко, — Я ж до Харькова служил в Одессе.

Правда, Бейттелю он позволил взять выигрыш не оттого, что пришло время очередной раз продуть партию, а потому что валюта-валютой, а война ждать не станет.

Наступление началось на следующий день. 10 мая в 5 часов 35 минут 1-я танковая дивизия, сосредоточенная в районе Валлендорфа, перешла люксембургскую границу у Мартеланж. Авангард дивизии прорвал пограничные укрепления, установил связь с воздушным десантом полка «Великая Германия»,[49] однако пройти по Бельгии на значительное расстояние ему не удалось – сволочные бельгийцы повзрывали дороги. Разрушенные участки дорог в условиях гористой местности обойти было совершенно невозможно, так что саперы всю ночь занимались их ремонтом. Тем временем 2-я танковая дивизия вела бои за Стреншан, 10-я танковая дивизия продвигалась через Абэ-ла-Нев навстречу 2-ой кавалерийской и 3-ей колониальной пехотной дивизии французов.

11 мая, во второй половине дня, Вермахтом были преодолены заминированные участки вдоль бельгийской границы. К середине дня и 1-я танковая дивизия вновь начала наступление на укрепленные позиции, возведенные по обе стороны Нешато. Противостоять ей выпало арденнским егерям из бельгийских пограничных войск и французской кавалерии.

Долго сопротивляться идущим в первом дивизионе немецким и советским танкам они оказались не в состоянии, и после коротких боев, с небольшими потерями, позиции обороняющихся были прорваны и Нешато взят. Генерал Кирхнер немедленно организовал преследование, захватил Бертри и начал движение в сторону Буйона, где окопались французы. Тем временем 2-я танковая дивизия взяла Либрамон.

— Кёльн, я Гамбург, прием, — раздалось из рации командирской машины.

— Кёльн на связи, Гамбург, прием, — отозвался Бейттель.

Ничего хорошего от вызова из штаба он не ожидал. Предчувствия его не обманули.

— Кёльн, сардельки говорят, что у тебя на пути, в десяти-двенадцати километрах, две или три груды ящиков, полтора штабеля курятины и несколько котят или щенков, прием.

— А подробнее нельзя, Гамбург? — недовольно поинтересовался капитан. — Котята или щенки? Прием.

— Скорее всего, и то и другое, Кёльн. Прием.

— Понял, конец связи.

«Итак, две-три роты танков, полтора батальона пехоты, и неизвестное количество противотанковой или/и гаубичной артиллерии. Силы, в общем-то, равны, можно считать. Вот только наступать-то мне. И чего, эти «сардельки», на своих Fi.156, не могли получше авиаразведку провести?»

Москва, Кремль

— Война в Финляндии, товарищи, чересчур затянулась, — задумчиво произнес Сталин, разглядывая политическую карту мира. — А меж тем Вейган громит в восточной Турции местных горе-вояк. О`Коннор пока не продвинулся к Стамбулу, но только потому, что мы перебросили Инёню некоторые силы, да и Германия направила дивизии «Лейбштандарт кёниг Давид» и «Лейбштандарт кёниг Соломон». Ну и про дивизию «Войско Ерзолаимско» Речи Посполитой забывать не стоит, конечно.

Иосиф Виссарионович усмехнулся. Идея Гитлера отправить самих евреев отвоевывать их Землю Обетованную была оценена старым интриганом по достоинству. Такое лобби в финансовых кругах всего мира купить всего лишь за сравнительно небольшое количество оружия и обмундирования – это был ХОД.

— Мы дожмем финнов в ближайшие месяц-два, — уверено заявил Ворошилов. — И это максимальный срок.

— А зачем нам их дожимать, товарищ Ворошилов? — Вождь повернулся к Клименту Ефремовичу. — Ми уже добились почти всего, чего желали. Ми взяли под контроль те территории, которые были нам необходимы, и даже более. Ви хотите включить Финляндию в состав СССР? Но это вызовет неприятие со стороны Швеции и Норвегии. Они едва-едва склонились в нашу сторону, да и то, лишь из-за беспардонного захвата англичанами Исландии, а вы опять хотите бросить их в объятия наших врагов? Товарищ Сталин полагает, что войска, занятые против Финляндии, было бы разумнее направить на поддержку турецким товарищам, в их справэдливой борьбе с франко-британскими агрессорами. Вот ви, товарищ Литвинов, как полагаете – сможем ми заключить мир с правительством Рюти?

— Это, Иосиф Виссарионович, зависит от нашей позиции по поводу находящихся в Финляндии англо-французских сил.

— Что касается флота, вернее того, что от него осталось, товарищ Сталин считает, что он должен интернироваться в Швеции. Дайте Александре Михайловне указание провести консультации на этот счет. Что же касается корпуса генерала Бессона… — Вождь сделал паузу и хитро улыбнулся. — Товарищу Сталину кажется, что Норвегия не откажется предоставить им возможность эвакуироваться в Великобританию. Это, конечно, должно занять некоторое время на согласование, но если эти солдаты окажутся на Британских островах где-то в сентябре, советскому народу это пойдет только на пользу.

На подступах к г. Буйон

Последний взвод французских пехотинцев рывком пытался преодолеть открытое пространство до леса, но вылетевшие – иначе и не скажешь, — из-за фруктовой рощи Pz-IB скосили их пулеметным огнем. Бейттель обозрел поле недавней битвы в бинокль, спустился в танк, не закрывая крышку люка, и связался со штабом.

— Гамбург, ответь Кёльну. Прием.

— Кёльн, я Гамбург. Прием.

— Обнаруженный «сардельками» противник уничтожен. Продолжаю движение на Буйон. Прием.

На поле боя догорали девять B-1bis, два десятка H39 и четыре дюжины артиллерийских тягачей Рено UA и Сомуа MCG. Пушки, которые тягачи некогда перевозили, сейчас представляли из себя зрелище более чем жалкое.

— Доложите о потерях, Кёльн. Прием.

— Три ящика с апельсинами, четыре с орехами, один с изюмом и полторы курицы.

«Ящики с апельсинами», то есть Pz-I, он потерял уже ближе к концу этого скоротечного боя. Атаковавшая с тыла последние три B-1bis 2-я рота (до этого благополучно раздавившая укрывшиеся за леском последние французские гаубицы), более того, атаковавшая успешно – французы даже башни развернуть не успели, увлеченные перестрелкой на дальних дистанциях с маневрирующими по полю Pz-IV, когда стремительно приблизившиеся танки Вермахта первых трех моделей сделали из тяжелых танков тяжелый металлолом, — внезапно подверглась обстрелу с фланга ротой H39.

Казалось бы, выбили у тебя два танка из пяти, возможность удрать дали – так смазывай пятки солидолом. Но нет, французы решили погеройствовать, за что немедленно и поплатились. Однако три Pz-I после попадания 37-мм снарядов из пушек Puteaux SA 18 ремонту если и подлежали, то только заводскому. Pz-III, сиречь «ящик с изюмом», Бейттель потерял в самом начале боя. Ну кто ж знал, что в том лесочке, по опушке которого пробиралась во фланг противнику 1-я рота, окажутся две 25-мм противотанковые пушки, и обе засадят в борт одному танку по бронебойному снаряду? Да еще с каких-то десяти метров. Оттуда и стрелять-то почти не по кому, а поди ж. Прятались они там от него, что ли?

В общем, эти машины, в отличие от четырех Pz-II, которые оказались жертвами меткости вражеских танкистов, были потеряны, можно сказать, по глупости. Впрочем, размен семь легких и один средний на двадцать легких и девять тяжелых танков можно было считать более чем успешным, а если присовокупить к этому уничтоженные пушки и пехоту – то и превосходным.

Бейттель не ошибся в своей оценке – за этот бой ему вручили «Крест за военные заслуги с мечами» 1-ой степени.

Седан, перекресток улицы Лаброш и проспекта Шарпантье

Танк выехал с северной стороны, замер и оказался прямо в прицеле стоящего посреди улицы Лаброш КВ Хальсена. Едва удержавшись от выстрела, командир роты матюгнулся, и полез вон из башни.

— Какого черта? — проорал он, откинув люк, неведомому командиру Pz-IV. — Я ж в тебе чуть дырку не сделал!

— Не надо во мне ничего делать, Макс! — из люка немецкого танка выбирался Андреас Бейттель. — Во мне и так ее сегодня чуть не сделали. Хорошо, что пушкам этих допотопных Рено FT-17 моя лобовая броня не по зубам.

— Слушай, это не смешно даже! — возмутился красный командир. — Ты хоть представь, что с тобой было бы, если б я сначала стрелял, а потом разбирался?

— А ничего не было бы, — отмахнулся капитан Вермахта. — Ни меня, ни танка, ни экипажа… Чего там слышно? У меня рация работает через раз.

— Да вроде бы уже всё тихо, — пожал плечами Макс Александр. — Город, похоже, мы взяли.

После взятия Буйона, где неприятель смог продержаться почти до самого рассвета, и форсирования реки Семуа (бродами, поскольку мост отступившие французы взорвали) недалеко от последними словами ругающих врага саперов, 1-я и 10-я танковые дивизии, а также 14-я ттбр РККА, вышли на исходных позициях для атаки Седана. 2-я дивизия застряла на переправе через все ту же Семуа и безбожно опаздывала к развертыванию.

Несмотря на это, фон Клейст приказал Гудериану начать атаку города, и после упорного ночного боя германско-советские войска овладели северным берегом реки Маас и Седаном.

— Товарищ командир, приказ от подполковника Бохайского продолжать движение, — донесся голос изнутри танка.

— Ну так продолжай, — ответил Хальсен, и крикнул Бейттелю. — Все, я дальше воевать! Освобождай дорогу, камрад. И в прицел больше не попадайся!

Окрестности Дюнкерка, борт субмарины H-3 «Хавкален»

Капитан третьего ранга Андерсен (ни разу не родственник известному сказочнику, хотя, общаясь с девицами, любил приврать на эту тему) внимательно смотрел в перископ и кровожадно ухмылялся. Его субмарина лежала в засаде двое суток – двое суток без глотка свежего воздуха, в тесноте, задыхаясь от вони немытых тел и подтекающей аккумуляторной батареи, ради этого момента.

Из порта пылающего города выходили последние корабли британского конвоя. Нет, не выходили – выбегали. Уносили ноги и остальные части тела того, что осталось от семи дивизий Британского экспедиционного корпуса генерала Джона Веркера.

Безусловно, эвакуация шла не первый день – она началась еще позавчера, когда танкисты Гудериана переправились через реку Аа и даже в Лондоне стало понятно, что если не отступить на острова немедленно, судьба солдат бригадира Николсона, оборонявших Кале от 10-й танковой дивизии Шаля, ожидает весь корпус. Самому Андерсену исход войны, в принципе, стал ясен уже после захвата Седана. Да, впрочем, в отрицательных шансах Франции отбиться от нападения немцев, он и до того не особо сомневался.

13 мая, взявшие Седан 1-я танковая дивизия и 14-я тяжелая танковая бригада РККА оставили город и двинулись дальше, к побережью Ла-Манша. Наступление 1-го пехотного полка, и слева от него, пехотного полка «Великая Германия», переправившихся через Маас, также протекало, как на инспекторском смотре в учебном лагере. Несмотря на то, что пехота наступала на совершенно открытой местности, потери в обоих полках были очень невелики. Французская артиллерия была почти полностью подавлена постоянными атаками пикирующих бомбардировщиков, а укрепления на берегу Мааса уничтожены огнем противотанковых и зенитных пушек. До наступления темноты они захватили Шевеж, часть леса Марфе и прорвали передний край обороны французов западнее Вадленкур.

2-я танковая дивизия, действовавшая на правом фланге, форсировать Маас, правда, не смогла – к реке поспели лишь разведывательные и мотоциклетные батальоны, поддерживаемые тяжелой артиллерией, а этого, для штурма и переправы, было явно недостаточно.

10-я танковая дивизия реку форсировала, создала небольшое предмостное укрепление, но на этом ее продвижение в этот день и закончилось. Артиллерия ее еще не подтянулась, а с «линии Мажино», южнее Дузи и Кариньян, французы вели по ней сильный фланкирующий огонь.

В ночь на 14 мая 1-я танковая дивизия заняла Шемери и продолжила наступление по направлению к Стонн, куда также двигались крупные танковые силы французов. Во встречных боях танкисты Вермахта и РККА одержали убедительные победы: у Бюльсона они уничтожили 20 французских танков, у Шемери – 50. Пехотный полк «Великая Германия» овладел Бюльсоном и стал продвигаться на Виллер-Мезонсель.

14 мая, к полудню, 2-я танковая дивизия все же закончила форсировать Маас у Доншери и готовилась к наступлению на высоты вдоль южного берега реки, и тут же подверглась массированному авианалету, а затем была контратакована. Но, несмотря на храбрость и упорство англо-французских солдат, дойти до моста они не смогли, и были отброшены с большими потерями. Зенитная артиллерия и вовсе отличилась как никогда – к вечеру она имела на своем счету около 150 сбитых самолетов. Впоследствии командир полка зенитчиков, полковник фон Гиппель, был награжден орденом «Рыцарский крест».

15 мая 1-я и 2-я танковые дивизии, а также 14-я ттбр РККА форсировали канал Дез-Арден и устремились на запад, окончательно прорвав фронт французов. Тем временем 41-й армейский корпус Рейнгардта, развивал наступление на Мезьер и Шарльвиль, а танковые части 10-й танковой дивизии прошли линию Мазонсель, Рокур-э-Флоба и достигли своими основными силами высот южнее Бюльсон и Телонн, захватив у противника свыше 40 орудий, а полк «Великая Германия», после упорных боев, занял местечко Стон. Этой же ночью солдаты 1-го пехотного полка взяли Бувельмон, при этом овладеть им удалось лишь благодаря их командиру, полковнику Балку. Постоянно участвовавший в боях полк не имел отдыха с 9 мая, боеприпасы в нем кончались, солдаты на переднем крае спали в окопах. Офицеры предложили Балку приостановить наступление, на что он ответил: «Тогда я один захвачу деревню!» – и самым натуральным образом пошел штурмовать деревню в одиночку. Остальным, естественно, не оставалось ничего иного, как последовать за ним.

Французы из нормандской пехотной дивизии и бригады спаги сражались очень мужественно, но принуждены были отступить под немецким напором.

16 мая 1-я танковая дивизия заняла Рибемон на реке Уаза и Креси на реке Сер. Передовые части 10-й танковой дивизии, снятой с участка южнее Седана, достигли Фрайикур и Сольс-Монклен. В этот же день солдатам Вермахта удалось создать предмостное укрепление на реке Уаза у Муа, а к вечеру 2-я танковая дивизия вышла к Сен-Кантен.

Утром следующего дня 1-я танковая дивизия и 14-я ттбр форсировали Уазу и продвигалась в направлении на Перонн. 10-я танковая дивизия следовала уступом слева за передовыми дивизиями туда же. XIX-й армейский корпус вышел на линию Камбре, Перонн, Амьен. 17 мая Амьен пал. При этом полковник Балк вновь отличился, на сей раз, правда, несколько в ином плане.

Не дожидаясь прибытия смены, 1-й пехотный полк оставил обороняемое им предмостное укрепление и выдвинулся для наступления на Амьен, которое Балк считал важнее обороны вверенной позиции. Сменявший его полковник Ландграф изумился такому разгильдяйству, на что Балк ответил: «Ну, что ж, овладейте этим плацдармом еще раз. Мне же пришлось его захватывать!»

17-го же мая 2-я танковая дивизия взяла Абвиль, пройдя через Дуллан, Бернавиль, Боме, Сен-Рикье, и при этом периодически подвергаясь бомбардировке своими же самолетами. На все упреки Геринг лишь делал недоуменное лицо и разводил руками: «Как, по своим? Там же всего час назад были французы». Наконец Гудериану это попросту надоело, и во время налета на его штаб в Керье, северо-восточное Амьена, он приказал зенитчикам открыть ответный огонь, и орлы из Люфтваффе, потеряв одну машину, поспешили убраться подобру-поздорову.

Оба летчика из сбитой машины выпрыгнули с парашютом и вскоре предстали перед злым как черт командующим XIX-м корпусом. Еще бы ему было не злиться – эта парочка успела угробить новенькую, только что прибывшую, разведывательную бронемашину. В ночь на 18-е мая батальон Шпитта из 2-й танковой дивизии вышел через Нуаель к Атлантическому побережью. Это было первое немецкое подразделение, пробившееся к океану.

В полночь, 19-го мая Гудериан отдал 1-й танковой дивизии приказ: «Развернуться в боевой порядок севернее р. Конш до 7.00 20.5, 10-я танковая дивизия следует во втором эшелоне, 2-я танковая дивизия ведет бои в Булони. Части этой дивизии 20.5 следуют через Маркизе на Кале. 1-й танковой дивизии и 14-й тяжелой танковой бригаде достигнуть линии Одрюкк, Ардр, Кале, затем повернуть на восток и продвигаться в восточном направлении через Бурбур, Виль, Гравлин на Берг и Дюнкерк. Южнее наступает 10-я танковая дивизия. Выполнение приказа по паролю «Выступление – восток». После этого начать выступление в 10.00».

20 мая пароль был передан. 21 пал Кале, и это был последний рубеж, за который англичане, судя по всему, намерены были драться.[50] В этот же день началась операция «Динамо», по результатам которой, втянувшие французов в войну англичане, «продинамили» Францию, оставив ее один на один с Вермахтом.

И все же эвакуироваться без боя не удалось. Слишком быстр оказался «Быстроходный Гейнц», слишком мало оказалось транспортов, которые к тому же нещадно терроризировали налетами орлы из Люфтваффе. Боя за город и его подступы избежать не удалось и потери среди обороняющихся – как убитыми, так и пленными, были если и не чудовищны, то близки к этому.

Первую половину дня позиции защитников Дюнкерка утюжили бомбами и снарядами гаубиц, не забывая и про порт – прямо в гавани, практически у самого причала, затонул один из кораблей от прямого попадания двух 152-х миллиметровых снарядов. А в полдень в атаку пошли силы 10-й и 2-й танковых дивизий и полк «Великая Германия».

Андерсен повернул перископ в сторону берега и ухмыльнулся еще более кровожадно. Выехавшие к самой кромке воды танки и самоходки вели огонь по уходящим в море транспортам и прикрывающим их эсминцам. Затем кап-три вновь перевел свой взор на англичан, выждал некоторое время, и совершенно будничным тоном приказал:

— Торпедный отсек – товьсь, — после чего, выждав почти минуту, произнес все так же спокойно. — Первый и третий аппарат – пли.

К последнему из транспортов, уже практически вышедшему за пределы дальности танкового огня, устремились две 457-мм торпеды, на которых какие-то остроумцы из экипажа краской вывели слова «Исландия» и «Рейкьявик».

Приказ по XIX-му армейскому корпусу от 23 мая 1940 г.

«Солдаты 19-го армейского корпуса! 14 боевых дней в Бельгии и Франции остались позади. Путь ровно в 600 км отделяет нас от границы Германии. Мы вышли на побережье Ла-Манша и Атлантического океана. Вы преодолели на этом пути бельгийские укрепления, форсировали р. Маас, прорвали «линию Мажино» на историческом поле боя под Седаном, овладели важными высотами в районе Стони, затем стремительно прошли через Сен-Кантен и Перонн и с боями вышли на нижнюю Сомму у Амьена и Абвиля. Вы увенчали свои боевые подвиги захватом побережья Ла-Манша с морскими крепостями Булонь и Кале.

Я требовал от вас отказа от сна в течение двух суток. Вы держались 14 дней. Я приказывал сражаться, невзирая на угрозу с флангов и тыла. Вы никогда не проявляли колебаний. С достойной подражания уверенностью в своих силах и с верой в осуществление стоявших перед вами задач вы самоотверженно выполняли каждый приказ.

Германия гордится своими танковыми дивизиями, и я счастлив, что являюсь вашим командиром.

Мы чтим память наших погибших товарищей. Мы уверены, что жертвы принесены не напрасно. Теперь будем готовиться к новым подвигам. Да здравствует Германия и наш фюрер Адольф Гитлер!

Гудериан».

Окрестности Мехико

Приближался рассвет. Воздух был влажный и тяжелый, всю ночь стояла невыносимая духота, но ближе к утру заметно посвежело. Несколько мрачных, не выспавшихся полицейских, что охраняли подступы к вилле Особо Важной Персоны, почетного гостя Республики, с трудом пытались сдержать зевоту и мрачно поглядывали на часы, ожидая конца смены. Неожиданно ночную тишину разорвал звук моторов. Он приближался с каждой минутой, становясь все сильнее, нарастая и усиливаясь.

— Какого дьявола? — буркнул один из охранников, передергивая затвор винтовки. — Кому не спится в ночь глухую?

Из-за поворота показалось несколько автомобилей с погашенными фарами. Они резко затормозили перед полицейским постом, и из них появились люди в полицейской и военной форме, которые направились к охранникам. Впереди вышагивал плотный мужчина в форме майора.

Полицейские, при виде начальства, убрали оружие и вытянулись по стойке смирно.

— Разрешите доложить, синьор майор… — начал было доклад командир наряда и умолк, уставившись в дуло револьвера, направленного ему в лоб. Несколько человек уже разоружали его подчиненных.

— Молчать и не двигаться! — прошипел ему кто-то в ухо, вытаскивая пистолет из кобуры и вынимая винтовку из омертвевших пальцев.

Лжемайор со своими людьми проследовал к воротам виллы и резко, требовательно постучал в калитку. Маленькое окошко в двери открылось, и майор что-то негромко сказал. Тяжелые ворота беззвучно отворились, и два десятка людей, ряженых в солдат и полицейских, ринулись внутрь, мгновенно обезоружив охрану и открыв огонь по дверям и окнам спальни и кабинета. Гулко загрохотал пулемет.

Спустя несколько минут, разрядив все стволы и отстреляв пулеметную ленту, нападавшие спешно погрузились в свои машины и скрылись, оставив безоружную полицию и стражу возносить благодарственные молитвы всем святым за то, что остались живы.

Из окон дома показался дым.

Утром на место происшествия явились агенты тайной полиции во главе с ее грозным шефом, Леонардо Санчесом Саласром. Хозяин виллы, невысокий пожилой брюнет с сединой в волосах и небольшими голубыми глазами, разгневанно смотревшими на синьора Саласрома из-под пенсне с толстыми линзами, чрезвычайно развитыми лобными костями, казавшимися зачатками рогов, и всклокоченной козлиной бородкой встретил шефа тайной полиции во дворе. Губы под жидкими усами, опущенными концами вниз, были сжаты столь плотно, что казались тонкой линией.

— Нападение совершил Иосиф Сталин с помощью ГПУ… Именно Сталин, — не дожидаясь вопросов резко бросил он в лицо синьору Леонардо.

— Разберемся, — буркнул тот в ответ. — Надеюсь, никто не пострадал?

— Сева… Мой внук легко ранен.

— Мы немедленно доставим его в госпиталь, а пока, я попрошу вас ответить на некоторые вопросы и не мешать работать моим людям.

Следствие с удивлением пришло к выводу, что по спальне было выпущено более 200 пуль, однако ни хозяин виллы, ни его супруга не пострадали.

— Уж не сам ли он это все затеял? — усмехнулся один из экспертов.

«Как только началась стрельба, — давал показания потерпевший – жена столкнула меня на пол и прикрыла своим телом. Мы оказались между окном и кроватью, что нас, видимо, и спасло. Пули били в стены, потолок, рикошетили и попадали в кровать».

«Он обречен», — доложил правительству Саласром.

Впрочем, как и в предыдущем варианте истории, ледоруб Хайме Рамона Меркадера дель Рио Эрнандес настиг Льва Давыдовича Троцкого только двадцатого августа. А вот не надо было писать ругательные статьи в адрес «двух стакнувшихся, в своем желании разделить между собой мир, хищниках» – Гитлере и Сталине.

К северу от г. Жюнивиль

В отличие от боя под Буйоном, на сей раз потерявший уже треть машин батальон Бейттеля встретился не с разрозненными, находящимися на значительной дистанции друг от друга танковыми взводами, а столкнулись с передовой группой противника наступающей вполне целеустремленно, и состоящей из средних и тяжелых Char B1-bis, Somua S-35, D1, D2, нескольких британских Mark II Matilda и даже пары бельгийских T15. В этот раз враг превосходил отряд капитана не только качественно, но и количественно. Причем по обоим показателям примерно вдвое. Ввязываться в бой с противником было бы изощренной формой самоубийства, так что Бейттель попросту развернул свои машины на 180 градусов.

— Рейн, Рейн, ответь Эссену! Прием! — проорал капитан в микрофон рации.

— Эссен, здесь Рейн, прием.

— Наблюдаю до трех батальонов тяжелых и средних танков противника в квадрате сорок три – шестнадцать, отступаю на исходные позиции! Прием.

— Вас понял, Эссен, — чуть помедлив ответили из штаба бригады. — Отступление запрещаю. Задержите их, подкрепление уже рядом. Прием.

— …!!! Чем я должен их задержать?! Мне весь батальон сожгут … … и …!!!

И тут в наушниках шлемофона, раздался до дрожи знакомый голос:

— Не bzdi, Андрюша, сейчас мы их разорвем kak Tuzik grelku.

На вершину холма, в каких то трех километрах от батальона Бейттеля, выезжали советские самоходки БХ и немецкие танки «Donner». И капитан уже даже не знал, что лично для него было хуже – враги или Вилко.

Везермюнде, борт U-99

— Герр капитан, лейтенант цур Зее Карл-Вильгельм Геббельс прибыл для прохождения службы!

Отто Кречмер смерил стоящего навытяжку молодого человека в парадной форме долгим испытующим взглядом, и добродушно усмехнулся.

— Вольно, лейтенант. Железный крест 1-го класса за что получили?

— За торпедирование британского авианосца, герр капитан.

— Говорите проще, мы не на плацу, — устало произнес Кречмер. — За авианосец, значит? Были на U-29, когда та потопила «Корейджес»?

— Никак нет, — спокойно, без какой-либо затаенной гордости, произнес молодой человек. — Командовал U-61 во время атаки на «Фьюриес».

— То-то я думаю, фамилия мне ваша что-то напоминает, и совсем не министра образования и культуры, — хмыкнул Кречмер. — Слышал вашу историю, как же. Ладно, завтра мы выходим в рейд, пойдемте, покажу вам вашу койку и штурманское хозяйство, непотопляемый вы наш… Рейхсминистр.

«И тут...» — мысленно простонал Карл.

Балтийское море, борт U-99

Субмарина благополучно вышла из гавани и взяла курс на вест. Карл усердно возился с картами, проверяя и перепроверяя курс, когда почувствовал, что к нему кто-то подошел.

— Продолжайте-продолжайте, лейтенант, — улыбнулся корветтенкапитан Кречмер обернувшемуся Геббельсу. — Я просто полюбопытствовал, как у вас получается.

— Лучше чем раньше, герр капитан, но предела совершенству нет.

— Раньше – это на U-61? — дружелюбно поинтересовался командир субмарины.

— И там тоже, — рассмеялся Карл. — Но, вообще-то, я имел в виду училище.

— Все мы когда-то были кадетами, — философски заметил Кречмер, и вдруг встрепенулся. — О! Как я вчера не заметил? Вы уже женаты?

— Да, — смутился молодой человек. — Как раз после того злополучного похода и женился.

После того, как U-61 встретилась в море с «Антоном Шмидтом», на субмарину перешло несколько кадровых офицеров, которым и предстояло вести лодку до порта. Фенрихов же, со словами «Хватит с вас, нечего гневить удачу» принял на борт эсминец.

По прибытии в гавань обоих юношей встретила целая делегация из адмиралов и капитанов цур Зее, доктор Геббельс, построенные в шеренги экипажи стоящих в порту судов и оркестр. Ошалевшим от такого приема Йогану и Карлу жали руки, их фотографировали, однофамилец «непотопляемого рейхсминистра» толкнул речь, а какой-то вице-адмирал (к стыду своему, юноши так его и его не узнали) повесил им на грудь по железному кресту: 1-го класса Геббельсу, и 2-го класса – Арндту.

— Несправедливо, — сквозь зубы процедил Карл. Так, чтоб его услышал только приятель. — Без тебя бы мы не добрались.

Двигатель U-61 и впрямь начал барахлить почти сразу после атаки, так что Арндт рядом с ним дневал и ночевал.

— Вплавь бы добрался, тебе не впервой, — таким же образом ответил Йоган-Мигель-Альбано.

«Не впервой…» Карл ничего не сказал, лишь пожал плечами. Зачем его другу знать, что никогда он не жил в Данциге, что родился и вырос он в Берлине. Вернее – родится и вырастет. А скорее всего – не родится вообще. Слишком по-иному пошла история, чересчур по-иному.

Покуда «Антон Шмидт» добирался до Данцига, и потом, по дороге в Берлин (молодым людям дали аж двухнедельный отпуск – как раз до окончания сокурсниками практики) у него было время подумать. Хорошенько подумать, подробно, обо всем. Кто он, и что ему теперь делать.

С одной стороны, воспоминания об утраченном доме, о родителях и приятелях, о той веселой и разноцветной жизни, что была у него ранее, рвали сердце и бередили душу. Накатила тоска по дому, даже ипохондрия.

«Ипохондрия, — подумал тогда Карл. — Я и слова-то раньше такого не знал. Жил как все: дом, школа, дискотека. Компьютер, пиво, косячок – все развлечения. И все разговоры только о том, кто с кем, да в каких позах, и как здорово было б выиграть миллион евро, и где именно их прогулять. Тьфу, вспоминать тошно!» А будущее? Какое его там ждало бы будущее?

«Хреновое, — честно признался себе Карл. — Не так, чтоб совсем, но все равно. Ну, поступил бы я, выучился на торгового моряка. Если бы брат помог, устроился б на тот же самый круизный лайнер. И кем бы он там был? Старшим помощником младшего холуя? Рассказывал братец о закидонах пассажиров с мошной, о всех их капризах, о тех унижениях, что выносит от них команда. И сделать нельзя ничего – молчи и улыбайся, ибо клиент всегда прав. Или иди к черту – на твое место всегда найдется куча желающих».

Смог бы он, Карл Геббельс, так? Раньше, конечно же, смог бы. А теперь – нет. Ему, кавалеру Железного креста 1-го класса, морскому офицеру, торпедировавшему вражеский авианосец, а потом дотащившего неисправную субмарину до спасателей, какое-то толстопузое быдло будет хамить и поливать его помоями? Да никогда! Даст в морду, и не спросит как звали. А пускай знает, как надо разговаривать с офицерами, штафирка!

Нет, этот мир, это время, нравились ему не в пример больше, хоть и не так тут богато было с развлечениями. Нацизм? А что – нацизм? Во-первых, Гитлер не вечен. Во-вторых, политкорректность эта долбанная, чем она от нацизма, только перевернутого с ног на голову, отличается?

В 2005-ом он, с младшей сестренкой и родителями, ездил в Амстердам. Они гуляли по городу, фотографировались, и так получилось, что пришлось проехаться в местном автобусе, где все четверо стали свидетелем неприятной сцены. На задней площадке сидел негр с косячком, прямо под табличкой «Не курить», пускал зеленоватый дым и периодически сплевывал на пол. Грязный, неопрятный тип с давно не мытыми волосами – люди старались держаться от него подальше.

Стоявший в проходе русоволосый парень – Карл тогда еще удивился, почему тот не сел, — негромко, с выраженным славянским акцентом, сделал негру замечание о том, что курить, мол, тут запрещено, и вообще – имей совесть, через два сиденья от тебя беременная женщина сидит. В ответ же получил грубую ругань по принципу «я твоя мама имел».

— Не прекратишь курить и харкать, — спокойно произнес тогда парень, — выйдешь на первой же остановке. Не выйдешь – так вылетишь.