Дом духов Мур Кристофер
Хум знал имя мальчика и его семью. Он не смотрел прямо на Кальвино, когда говорил. Он уставился в землю, держа руки в карманах. Он помнил, как Винсент приходил искать Вичая и его семью, и не удивился, что он вернулся.
– Вы искать Вичая? – спросил он, безвольно опустив руки вдоль туловища.
Кальвино удивил этот вопрос. Люди в трущобах редко давали какие-то сведения посторонним.
– Ты его видел?
Хум пожал плечами, улыбаясь своим ступням.
– Я думаю, может, он опять сделал ту же плохую вещь. Я не знаю.
Хум, двадцати семи лет, был женат, у него имелась маленькая дочка. Кальвино помнил это о нем с того последнего раза. Он шел на шаг позади Хума по узкому тротуару в лабиринте хижин. Дети толпились на углах, в дверных проемах и у столов перед грязными мисками и тарелками.
– Вичай уже не работает в Фонде? – спросил Кальвино.
– Он ушел. – Никакого объяснения или причины после этого простого заявления.
Группки детей, все младше пяти лет, бегали, болтали, смеялись, перебегали с одной стороны тротуара на другую и свешивались из окон. Мужчины перешли в новую секцию с бетонным тротуаром между хижинами.
– На кого он сейчас работает?
– Я с ним об этом не говорить, – таец прибавил шагу.
– Тебе не надо с ним говорить, Хум. Что об этом говорят в общине? Как Вичай может покупать кроссовки «Рибок» и дорогие ковбойские рубашки?
Полдюжины девочек сидели на корточках на бетоне и играли в карты, делая ставки монетами в один бат. Кальвино бросил на них взгляд.
– Вичай не выиграл эти деньги в карты.
Это заставило Хума рассмеяться, и его смех смешался с далеким смехом детей, эхом отражавшимся от гофрированных стенок хижин. Старики неподвижно сидели или лежали, свернувшись, на боку, страдая от неумолимой жары, и смотрели телевизор.
– Ты знаешь мою теорию, Хум?
Тот в первый раз посмотрел прямо на Кальвино и покачал головой.
– Может, Кико уже вернулась.
Винсент не обратил внимания на это приглашение вернуться обратно в Фонд.
– Я думаю, Вичай работает на джао по. Ему платит Чанчай, и поэтому он может нюхать растворитель и еще носить красивую одежду. Так Вичай представляет себе рай на земле.
Хум быстро отвел взгляд, сделал два шага вперед и нагнулся к дверному проему лачуги, расположенной на перекрестке.
– Видела Кико? – спросил он на языке Исана, глядя на девушку, которая разрезала материю.
Тонкой рукой она смахнула капли пота со лба. Ножницы нервно щелкали в воздухе, как челюсти. Девушка заморгала и медленно покачала головой, возвращая ножницы на то место, где остановилась. Два грубых окна выходили на перекресток. Маленький настольный вентилятор с пластиковыми лопастями жужжал в углу. Девочки-подростки работали в «потогонной мастерской» – шили одежду. Одна резала ткань, другие сидели за ножными швейными машинками, еще несколько стояли и гладили. Работа прекратилась; девочки перешептывались, украдкой поглядывая на Кальвино. Потом девушка за швейной машинкой заговорила с Хумом. Она видела Кико минут тридцать назад. Кальвино не понял большую часть их разговора на лаосском языке.
– Она вернулась в Фонд? – спросил он.
Хум выглядел смущенным.
– Нет, она здесь, недалеко. Мы сейчас пойдем.
«Недалеко» оказалось гораздо дальше, чем полагал Винсент.
Каждый четвертый дом представлял собой продуктовую лавочку или прилавок с едой. Полки были подвешены к окнам снаружи. В плошках были выставлены сырая свинина, куриные потроха, крутые яйца, длинная плоская белая лапша и зеленые овощи. Мухи кружились над едой, садились на мясо. Ветерок со стороны порта выдувал белые перья дыма из крошечных барбекю; струйки пепла кружились у них под ногами и оставляли на языке Кальвино привкус кислоты и горечи.
Хум остановился перед двухэтажным домом, с ободранной, торчащей, как зуб, арки которого свисал ржавый гофрированный лист металла. Винсент увидел ее в окно. Кико сидела на коленях, утешая рыдающую старую женщину. Внутри было много стариков, спасающихся от послеполуденной жары. Они тоже плакали, рыдали и выли, словно удрученные жарой и нищетой. Кальвино почувствовал себя чужаком, который вторгся и стал свидетелем какого-то личного горя, не предназначенного для посторонних свидетелей. Хум, сделавший свое дело, повернулся и исчез, не сказав ни слова. Он доставил Кальвино, как обещал, из чувства долга перед Кико и уважения к Винсенту, человеку, который вернул Вичая, когда тот сбежал. Но он не был готов оставаться здесь и наблюдать результат вторжения Кальвино. Хум жил в этой общине. Это был его народ.
Винсент подошел ближе и заполнил своим телом дверной проем. Возвышаясь, как гигант, над сгорбленными, коленопреклоненными людьми, он встретился взглядом со стариком с густым узором синих татуировок на голой грудной клетке и на руках. Кальвино смотрел на тайный язык татуировок, которые были обычными в Исане; половина мужчин в Клонг Той имели татуировку теми же синими чернилами – древние кхмерские письмена и символы, амулеты на коже для отпугивания демонов и духов. Сам старик, наверное, не понимал слов, вытатуированных у него на теле. Они были предназначены для духов. Старик отвел глаза, погрузил пальцы в большую корзинку с липким рисом, слепил из него шарик и сунул его в рот. Несколько других людей из числа сидящих на корточках на полу потянулись к корзинке с липким рисом. Другие жевали орех бетеля. Один из них водянистыми глазами посмотрел на Кальвино и улыбнулся.
В одном углу лежала, свернувшись в комок, древняя фигурка – беззубая, бесполая, без рубахи; ее кожа была такой сморщенной, что казалось, ее поджарили на одном из барбекю. Это была старуха с приоткрытым ртом; она лежала на боку, свесив тощие, сморщенные груди. Кальвино подумал, что она мертва и что оплакивают ее. Потом ей на веко села муха, и ее узловатая рука лениво прихлопнула насекомое. Веко моргнуло, но она продолжала спать. В нескольких шагах от нее, полускрытое в тени, на раскладушке лежало мертвое тело. Вокруг стояли цветы. Курительные палочки с длинными столбиками серого пепла уже остыли в пустом кофейнике. На лице покойника, мужчины с коротко остриженными волосами, застыло выражение безразличия и усталости, как у человека, умершего во время марафона под послеполуденным солнцем Бангкока. Красновато-лиловая рана делала лицо мужчины похожим на разбитую маску. Кальвино взглянул еще раз. Это был тот самый катои. «Черт», – прошептал он и чуть не упал. Несколько лиц, озадаченные и мокрые, повернулись к нему. Он с трудом сглотнул; двинулся вперед, с намерением осмотреть тело.
Кико встала и преградила ему путь. Казалось, она инстинктивно поняла, что он хочет посмотреть на труп поближе. Ее лицо было шокированным, растерянным, возмущенным. Эти чувства вызвало избитое лицо Кальвино, его неожиданный визит, его вторжение в общину и ее горе. Затем ее охватил страх, и она вытащила его из дома.
– Это Лек, правда? – спросила она. – Что-то ужасное случилось с Леком.
Кальвино стоял возле двухэтажного дома, построенного из бетонных блоков, дерева и листов волнистой жести, грубо сколоченных друг с другом. Он не мог отвести глаз от трупа внутри. Большой американский дверной замок висел открытым на входной двери, прикрепленной к стене дома крючком. Все в этом доме было не на своем месте, хрупким, непрактичным и искаженным. Куча циновок, телевизоры, вентиляторы, горшки, блюда… Полуголые старики, рыдающие и поедающие липкий рис, Кико, стоящая на коленях на циновках, труп катои, которого он убил на втором этаже «Африканской Королевы»… Труп, который не смогли найти Пратт и его люди.
Его молчание привело ее в неистовое волнение.
– Что они сделали с Леком? Пожалуйста, Вини! Ты должен мне сказать.
– С Леком ничего не случилось. Пока ничего. Я так думаю. Я не знаю. – Он вспомнил тот воющий звук, который издал катои во время последней атаки, который закончился тихим всхлипом и тишиной после предсмертного хрипа.
Кико протянула руку и нащупала его ладонь. И сжала ее.
– В чем дело?
– Я ищу Вичая, – ответил он, отводя глаза от трупа. Ему казалось, что его сейчас стошнит.
Кико, сбитая с толку и встревоженная, рванулась к нему. Он погладил тыльную сторону ее ладони, но она резко отдернула ее.
– Вичая? – спросила она. – Зачем? Что он сделал?
– Не знаю, что он сделал. И кто за ним стоит. Поэтому я хочу поговорить с ним.
Их беседа мешала участникам похорон. Кико отпустила его руку, сунула ноги в сандалии и пошла прочь по деревянному тротуару. Она была одета просто, в белую блузку и черную юбку. Кальвино тайком бросил последний взгляд на мертвого катои; его взгляд охватил престарелых родственников, пыльную нищету, убийственную жару, увядающие цветы. У убийства и у ритуала прощания с мертвыми всегда разные контексты. Убийство было личным делом: катои выполнял свою работу, и Кальвино тоже.
Когда он догнал Кико, она остановилась возле прилавка с едой, лежащей на дощечках над открытой сточной канавой.
– Как, по их словам, он умер? – спросил Винсент. У него пересохло во рту. Ему хотелось пить. – Тот катои.
– Несчастный случай.
Кальвино кивнул, ощущая комок в желудке.
– Какой именно несчастный случай? – спросил он.
– Вчера ночью он надышался растворителя и упал.
Медленно текущая внизу черная жижа издавала такое отвратительное, сильное и постоянное зловоние, что стирала в памяти любую другую вонь, когда-либо проникавшую в легкие. Это был запах необработанного мусора, гниющих овощей, мяса и необработанных канализационных отходов пятидесяти тысяч больных желудков. Это был запах невычищенной клетки. Крысы с длинными, уродливыми, похожими на плетки хвостами сновали среди отбросов.
– Ночью эти крысы нападают на младенцев. Ты об этом знал? – спросила Кико.
– Как его звали? – Его голос сорвался.
– Бунма. Это исанское имя. Оно означает «заслуга приходит».
– Крысы? – спросил Кальвино.
Кико кивнула и пошла дальше.
– И я не видела Вичая, если ты думаешь об этом.
Винсент думал не об этом. Он думал о безухой циветте в «Африканской Королеве». Он думал о трущобах – складе, где хранились лишние человеческие существа, где их бросили и позволили совершать естественный цикл питания и испражнения, без помех, без вмешательства, без помощи и без возможности спастись. Это было место, где люди сходили с ума от жары. Это было место, где появлялись тела всех форм и возрастов, некоторые живыми, а некоторые – мертвыми.
– Твое лицо. Ты подрался с подружкой в Патпонге? – спросила Кико, глядя, как женщина моется в большом глиняном горшке на общем тротуаре.
Кальвино почти забыл, что вчера отменил их совместный ужин, потому что у него свидание в Патпонге. Он пожалел об этой полуправде. Она шла впереди, не ожидая его ответа. Это было замечание, порожденное обидой. Когда он догнал ее, Кико стояла, обняв рукой совсем маленькую девочку, которая качала младенца, крепко спящего в подвешенной корзине. Кальвино смотрел, как девочка слегка толкнула корзинку, и та тихо качнулась взад и вперед. В углу жужжал электрический вентилятор. На щиколотках у младенца были надеты серебряные кольца; он спал, открыв рот и закрыв глаза.
– Ее зовут Пет. Ей четыре года, – сказала Кико, прижимая к себе девочку, которая ответила ей улыбкой.
– У Вичая большие неприятности, – сказал Винсент. – Он еще мальчишка, и он увяз по горло.
– Он опять стал нюхать растворитель. Я знаю, если ты об этом.
– Если бы он был просто токсикоманом, то одно это было бы проблемой. Наверняка. Но он работает с бандой в Патпонге. Я видел его вчера ночью, и он убежал.
– Он испугался тебя, – пояснила Кико.
– Ему следует бояться своих новых друзей.
– Он меня не слушает. Может, никогда и не слушал.
Женщина посмотрела на него; в уголках ее глаз стояли слезы, и она быстро смахнула их. Кальвино вспомнил похожий разговор, когда они перестали встречаться пару месяцев назад.
– Ты видела Вичая? Это важно, Кико, иначе я бы не пришел сюда, – сказал он; пот стекал по его покрытому синяками, бледному лицу.
– Сегодня утром.
Винсент повеселел.
– Где?
– Пойдем, я тебе покажу.
Кико повела его по лабиринту тропинок к главному дому духов в трущобе Клонг Той. Маленькое красное строение с покатой крышей было построено поверх канавы, наполненной мусором: кусками пластика, сломанной мебелью, заплесневевшей одеждой и ржавыми корытами. Внутри строения находился деревянный крокодил в натуральную величину; он был покрашен зеленой краской, а его открытая пасть – красной. Подношения из цветов были выложены аккуратно в ряд. В крокодиле жил дух этого места, он был его личным инструментом для вмешательства в дела мира. Крокодил принимал подношения и молитвы верующих к духу и просил об исполнении их желаний.
– Его видели здесь примерно в половине восьмого, – сказала Кико. – Люди часто приходят сюда, когда они в отчаянии.
– Ты его видела или нет?
Она улыбнулась.
– Община – это мои глаза. Они его видели, и он оставил это. – Кико взяла с алтаря маленький мешочек и подала его Кальвино.
Он понюхал белый порошок в мешочке, потом попробовал его.
– Героин.
– Иногда люди оставляют бутылку «Джонни Уокера». Знаешь, сколько должен человек работать за бутылку скотча? По двенадцать часов в день в течение месяца. А за такое количество героина? Почти целую жизнь.
Тайцы верили в способность богов выполнять их желания. Вокруг на шестах, как скворечники, торчали сан пхра пхум, маленькие дома духв. Кальвино положил мешочек обратно к подношениям.
– Это стоит небольшое состояние. Кто убирает все это?
– Комитет.
– В Клонг Той есть комитет дома духов?
Она кивнула, поправила цветы, которые повалил ветер.
– Не говори мне, кто его председатель. Джао по Чанчай. – Идеальное прикрытие. Использовать дома духов в качестве тайника для передачи денег и сообщений. Кальвино посмотрел на десятки меньших домов духов и пробормотал себе под нос: – Блестяще.
– Это общественная работа, – сказала Кико. – Не все, что он делает, плохо. Он действительно дает средства общине и заботится о своих людях.
– Правильно, – отозвался Винсент, кладя на место героин.
– Что, если мы будем держаться на профессиональной основе в наших отношениях? – спросила Кико.
– Что ты имеешь в виду?
– Я хочу помочь. Я хочу помочь Леку, и Вичаю, и Пет, и всем детям в общине, кому смогу. Я не дура. Я знаю, что в общине происходят и другие вещи. Такие, о которых ты никогда не узнаешь и не поймешь их. Кроме того, судя по виду твоего лица, ты сам не слишком хорошо справляешься.
Она была права, но поэтому ему стало стыдно за то, как он раньше обращался с ней. У нее имелось оружие знания, и Винсент полагал, что она даже представления не имела, каким опасным для нее может быть это знание.
– Что, если мы обсудим это сегодня вечером за ужином? – спросил он.
– Если хочешь.
– Извини меня за вчерашний вечер. – У него слегка кружилась голова на солнце.
Они пошли дальше, и Кико кивала детям и взрослым, мимо которых они проходили. Она знала всех в этих безнадежных трущобах, и они знали ее и доверяли ей, потому что она думала о них и никогда им не лгала.
Кальвино знал основные очертания Клонг Той и имя, которым его называли местные жители: Кох Исан – Остров Исан. Семьи были непрочными, рыхлыми, между родителями и детьми не было теплоты и взаимопонимания. Дети состояли в шайках, спали, играли, ели и жили каждую ночь в другом доме. Такие ребята, как Вичай, были детьми общины и сбивались в свободные стаи. На них все обращали внимание, но никто не отвечал за них. Они бегали где хотели, как крысы, рылись в мусоре в поисках спрятанного сокровища. Дети, которые вместе нюхали растворитель или клей, делали это открыто и без стыда. Никто в общине их не останавливал. Нюхание стало связующей их деятельностью.
Кико однажды сказала ему, что это заставляет их чувствовать себя так, словно они делятся друг с другом властью и силой. Они чувствовали себя смелыми и уверенными в городе, который лишал человека уверенности. И на какое-то время, под кайфом, они находили спасение от боли и страданий.
Кальвино и Кико вернулись обратно к дому с мертвым катои, описав круг. На небольшом расстоянии среди отбросов бегали утки и куры, клевали гниющую пищу и прогоняли крыс, чтобы добраться до сырого мусора, поджаривающегося на солнце. Кико прикоснулась к его руке.
– Ты в порядке?
– Замечательно. Чудесно. Я должен поберечься в Патпонге. Это безумное место. Где, говоришь, нашли тело Бунмы?
Она указала на мусорную яму, где пищали утки и цыплята.
– На другой стороне, за домом. Он лежал лицом вниз. С гвоздем из доски тротуара в глазу. Должно быть, упал в темноте.
Устойчивый запах тел, пищи, открытых сточных канав и курительных палочек плыл над головой в безветренный, жаркий, лишенный воздуха день. Он повернулся и пошел к тому месту, нагнулся и потрогал штырь, проткнувший дерево. Кико стояла над ним.
– Ты в это не веришь, да?
Кальвино оглянулся через плечо.
– Интересная история, – заметил он.
– Я думаю, его убили. Здесь это случается. Никто не любит говорить об этом или вмешивать полицию. Я хочу вмешиваться. Если ты мне позволишь, я могу помочь. В качестве партнера или еще как-то, – предложила она, но ее уверенность угасала.
При слове «партнер» Винсент замер.
– Давай поговорим об этом за ужином. Встретимся в «Лемонграсс» около восьми часов.
На лице Кико было написано разочарование, что он не дал ей прямого ответа сразу же. Но она ничего не сказала.
Собаки спали, вытянувшись на боку, под стульями и столами, когда Кико шла рядом с Кальвино обратно к главной дороге с новыми китайскими домами-магазинами. Гладкие коты с длинными худыми телами охотились стаями среди мусорных ям, распугивая крыс, уток и цыплят. Постепенно приметы трущоб остались позади: звуки детских голосов, запахи кухни, узкие деревянные дорожки над лужами отбросов и сточных вод. Оставался ком в горле, который появляется, когда попадаешь в узкое пространство и оказываешься лицом к лицу с безмерным отчаянием и безнадежностью.
С заднего сиденья такси Кальвино смотрел, как Кико робко помахала ему рукой. Был ранний вечер, и у него была назначена встреча с продавщицей антиквариата на Сой Миа Ной.
Глава 10
Сой Миа Ной
Недалеко от входа на Сой Миа Ной Кальвино выбрался из кэба и пошел по подъездной аллее к торговому пассажу. Красные буквы вывески на фасаде гласили: «Пассаж чудес». Перед ним на ветках нескольких маленьких, изголодавшихся по кислороду деревьев, выстроившихся вдоль Сукхумвит-роуд, подобно гроздям винограда висели желтые рождественские лампочки. Под деревьями были навалены мешки с торфяным мхом и удобрениями, словно мешки с песком, оставшиеся после последнего дождливого сезона. Вывеска, лампочки и умирающие деревья навевали мысли о снижении плодородия и дешевых брачных обрядах. Винсент вошел в маленькую лавочку и купил бутылку лосьона после бритья «Олд Спайс». Затем вошел в соседнюю дверь и обследовал китайский магазин, где торговали безделушками. Китаянка с короткой стрижкой и очками на кончике носа сидела за прилавком перед включенным переносным телевизором и читала журнал с комиксами.
Кальвино повертел в руках поддельную бронзовую гирьку для опиума в виде цыпленка. Поставил ее на место и взял другую, в виде слоника. Он перебрал весь ряд опиумных гирек, думая о весе героина, оставленного в доме духов в Клонг Той. На севере Таиланда гирьки – настоящие гирьки – использовали для точного взвешивания опиума. Фальшивые продавали туристам как пресс-папье. Кальвино выбрал двухсотграммового цыпленка; насколько он помнил, этот вес больше всего соответствовал весу оставленного героина. Заплатил, сунул его в карман, потом вышел на улицу и свернул на Сой 41. Пройдя несколько шагов, он открыл пакет, достал лосьон и натер им лицо и шею. Кожу жгло. Винсент выбросил пакет и лосьон в мусорный ящик рядом с калиткой. Посмотрел вверх, на туманное небо, перечеркнутое в разных направлениях стрелами строительных кранов над недостроенными домами, и фигурки рабочих из Исана, которые трудились под жарким солнцем. Снизу они казались маленькими точками.
Стоял ясный день, не слишком жаркий, и Кальвино думал о мертвом катои, о доме духов в Клонг Той и о том, как нежно Кико коснулась его руки, когда садилась в такси. Он понюхал тыльную сторону ладони; она слишком резко пахла лосьоном «Олд Спайс». Но чуткий нос уловил бы запах антисептика и липкую вонь нищеты Клонг Той. Полковник Пратт уже допросил Даенг с пристрастием. Наверное, будет пустой тратой времени снова расспрашивать ее. Его появление, возможно, напугает ее; обычно так и бывает, когда является незнакомец в деловом костюме и с лицом в синяках и задает вопросы о человеке, которого убили за два дня до этого. Кальвино собирался застать ее врасплох с помощью небольшого обмана. Обычно этот прием срабатывал: сыграть на тщеславии того, которого хочешь обмануть. Он теребил в кармане пиджака грубую бронзовую гирьку, шагая по улице, усаженной с двух сторон деревьями. Стоимость героина из дома духов на этих улицах равняется пятидесяти тысячам, по его прикидкам. Хорошая, круглая сумма для подношения раскрашенному крокодилу. Есть ли связь между наркотиками и смертью Бена Хоудли? Между наркотиками и такими фарангами, как Джефф Логан, убитый проститутками, которых снимали в таких барах Патпонга, как «Африканская Королева»? Связь есть, думал он. Это женщины. Такие девушки, как Тик. Полудевочка, полумальчик, как Бунма, он же Мей – под этим именем его знала Тик.
Только одно отделяло красивых юных девушек, работающих в швейных мастерских Клонг Той, от миа ной, живущих в больших квартирах, имеющих большие платяные шкафы и дорогие машины, припаркованные в тени. Стечение обстоятельств. Один из важных факторов, отделяющих невинных от виновных.
Винсент остановился у платного телефона и позвонил в бар «Техас» на Вашингтон-сквер. Горький Джон позвал через весь бар Люси, которая, вероятно, красила ногти на ногах. Кальвино слышал ее ответ.
– Нет, я не видеть Тик. Думаю, она сегодня больна. Не работает.
– Ты слышал? – спросил Горький Джон.
– Всё до единого слова, – ответил Винсент.
Вичай исчез, и Тик тоже затаилась. Он положил трубку, понюхал под каждой подмышкой, поморщился и пошел дальше.
Денвер Боб сказал однажды в баре «Техас»:
– Ты оскорбляешь шлюху, молясь за нее, думая, что ты можешь исправить ее, или полюбить, или обращаться с ней, как с грязью. Она просто такая, какая она есть. Шлюха.
Кальвино знал, что Денвер Боб пару раз погорел; некоторые предлагали дать ему кличку Горький Боб, но Горький Джон был против на основании того, что два «горьких» составят странный мартини. Тик сделала то, за что, как он считал, ей заплатили – подставила Кальвино, – но в последний момент она отбросила револьвер ногой в сторону от катои. Если бы не этот поступок, он бы лежал сейчас в морге полицейского госпиталя, шокируя служителей.
Кальвино был здесь впервые. Погруженный в свои мысли, он прошел мимо дома Даенг, потом вернулся обратно, проверил адрес и усомнился, не ошибся ли, когда записывал его. Он ожидал увидеть стандартный маленький нелегальный дом, втиснутый в один ряд с полудюжиной других домов в частное владение. Но у Даенг был большой тайский дом с тиковой верандой, садом и «БМВ» цвета пороха, стоящим на мощеной подъездной дороге. Винсент потрогал ладонью крышу автомобиля. Та был горячей от солнца. По его прикидкам, авто стояло здесь уже пару часов. Чей это автомобиль – Даенг или ее клиента? Дорогие тачки и большие дома создавали имидж и статус в Бангкоке. Кальвино истолковал эту сцену так: крупный политик, бизнесмен или джао по. Он считал Даенг обычной младшей женой, которая обрела легальный статус. Представлял ее себе, бродящей по однокомнатной квартире в пушистых шлепанцах на высоком каблуке и жующей импортный шоколад. Винсент глубоко заблуждался. У этой женщины были слуги. Охранник у ворот, старый садовник, подстригающий живую изгородь и обычные босоногие девочки-подростки из Исана, которые подметали или вешали выстиранное белье. Дверь была открыта, и он вошел.
В главной комнате дома – с громадными зеркалами в золотых рамах из парчи на противоположных стенах – были выставлены картины, скульптуры, предметы из тика, черного мрамора и серебра, отполированного настолько безупречно, что Кальвино видел в них свое побитое лицо. Он стоял рядом с высокой деревянной киннари, мифическим существом, женщиной сверху и птицей снизу. У двухсотлетней киннари были большие, крепкие, заостренные груди, а голову венчала многослойная диадема. Ее тонкая талия исчезала в резном лабиринте крыльев, хвостовых перьев и птичьих лап. Вот это религия! Она была богиней. Идеальная женщина, которая, будь она из плоти и крови, превратила бы завсегдатаев Вашингтон-сквер в новоявленных язычников, подумал Кальвино. На противоположной стороне стояла покрытая листовым золотом статуя бога Индры с шестью вытянутыми руками, образующими полукруг. Две статуи стояли, как игроки в хоккей, по обеим сторонам от больших резных дверей из тика. Музейные вещи, которые в других местах обычно сторожили охранники, сердито глядящие на всякого, кто захотел бы к ним прикоснуться.
Глядя на это небольшое состояние в антиквариате, Кальвино был потрясен. Он подумал о Бене Хоудли в морге полицейского госпиталя. Бен был полон сюрпризов, даже после смерти. У него была Тик, обычная девушка, работавшая в баре и ложившаяся в постель с любым (и даже не с одним) за уплаченный бару штраф в триста батов за услуги, плюс пара сотен батов за несколько часов в гостинице. Общий счет составлял около двадцати восьми долларов. Столько же стоил киллер из Клонг Той. Но в то же время Бен был каким-то образом связан с миром элиты Бангкока, миром супербогатых, через эту женщину, у которой хватило денег купить себе статусное положение в обществе.
Винсент знал фарангов, которые иногда заводили интрижки с младшими женами китайско-тайских купцов. Такие фаранги всегда плохо кончали. Но для некоторых парней – холеных, молодых, красивых, бедно живущих, любителей поживиться за чужой счет, парней, готовых на риск, – этот мир был лучше всех возможных – по крайней мере, на время. Привлекательная, образованная девушка, которую кто-то уже обеспечивал материально, искала спасения от скуки в дни ожидания визита своего покровителя. Но когда китайско-тайский купец раскрывал игру, которую она вела у него за спиной, срок жизни такого фаранга равнялся примерно сроку жизни мотылька. За сумму, равную короткому свиданию с инь с Вашингтон-сквер, фаранга ждала жестокая смерть, и равновесие восстанавливалось. Закон Кальвино для экономики Бангкока: пока цена короткого секса и наемного киллера остается постоянной, чужаки избегают смотреть на чужих жен, младших жен и респектабельных дочерей как на сексуальную добычу. Возможно, Бен поступил глупо, и в результате его убили. Такой сценарий вполне возможен, думал Кальвино, шагая по комнате. Пока что у него было много теорий и мало улик, чтобы их подтвердить.
Он стоял у окна и видел, как серый «БМВ» выезжает со двора. Красные тормозные сигналы вспыхнули, когда водитель притормозил у выезда на сой, потом машина резко повернула направо, прибавила ход и исчезла в направлении улицы Сукхумвит. Кальвино мельком увидел водителя. Китайско-тайский тип, около сорока лет, мундир полицейского, короткие волосы и прямые плечи.
Даенг вошла через парадную дверь. Она появилась у входа, словно кошка. Присутствие Кальвино застало ее врасплох.
– Чем могу помочь? – спросила она и остановилась, оглядывая комнату, не взял ли он чего-нибудь, пока ее не было.
– Дверь была открыта, – сказал Винсент, разглядывая статую киннари. – Поэтому я вошел.
– Эта статуя киннари – репродукция, стоит две тысячи долларов, – сообщила Даенг, так как он смотрел на статую.
Кальвино поднял брови.
– Две тысячи американских долларов, – прибавила она.
– Догадываюсь, вы не стали бы вкладывать в нее свои сбережения, – высказался он, глядя прямо на одну из грудей киннари.
– Не стала бы, – холодно согласилась она.
Винсент достал из кармана поддельную гирьку для опиума и протянул ей.
– Я подумал, что вы могли бы сказать мне, сколько это стоит.
Она взяла ее, нахмурилась, потом улыбнулась.
– Это подделка. Стоит сто – двести батов. Не могу сказать точно. Я не занимаюсь подделками. – И отдала ему гирьку.
– Подделка? – Сыщик постарался изобразить удивление. – Но я думал…
– Наверное, вы ошиблись. – Даенг была сильной женщиной, излучала уверенность, которую дают деньги – ту уверенность, которая позволяет вам командовать окружающими, не опасаясь последствий.
У нее было гладкое, ухоженное, элегантное лицо, оттененное длинными черными волосами, каскадом спускающимися по спине. Она обладала красотой модели из мира моды: бездумной, идеальной красотой, которую на следующий же день мгновенно забывают. Ни одного запоминающегося недостатка, крошечных дефектов, намекающих на уязвимость, застенчивость или повод для страданий.
– Вы хотите сказать, что меня надули? – Он широко раскрыл удивленные глаза.
– Сколько вы за нее заплатили?
– Тысячу батов.
– Очень плохо, – улыбнулась она.
– А вы случайно не продаете подлинные гирьки? – спросил Винсент.
Золотое платье на пять дюймов выше колен позволяло видеть идеальной формы ножки. Глаза смотрели прямо на него, не мигая. У нее был идеальный узкий нос, такой не мог быть природным, и такой рот, что, сложив губы для поцелуя, она могла бы мгновенно остановить «Бьюик».
– Вон там, в этой витрине, – сказала Даенг, подводя Кальвино к стеклянному шкафчику у дальней стены, вставила ключ и открыла витрину. – Вы ищете набор?
– Да, набор из десяти слоников. – Сыщик посмотрел на шеренгу слоников от двух до восьми граммов.
– Полный набор слоников встречается крайне редко. Некоторые специалисты говорят, что они родом из Лаоса. Вам нравятся слоники?
– Что может не понравиться в наборе игрушечных слоников? – спросил он. Даенг вручила ему восьмисотграммовую опиумную гирьку в виде слоника, и он вертел ее в руках, стараясь сделать вид, будто заинтересован.
– Едва ли это игрушки, – заметила она.
Может быть, Бен запал на ее тонкую тайскую талию, от которой воображение мужчины, подобно струйке песка, устремляется вниз, к бедрам и ногам, подумал Кальвино. Она не спускала с него глаз. Местный мужчина, опытный в жизни улиц, подумал бы дважды, прежде чем связываться с ней: женщины такого типа никогда не довольствуются одним мужчиной. У нее нет экономических причин так поступать. Винсент считал Бена достаточно умным, чтобы знать эти основы.
– Самая маленькая – двухграммовая. Не существует единой системы гирек. Но в большинстве наборов они доходят до тысячи шестисот граммов. Иногда попадаются гирьки на четыре кило и даже на восемь. Но они никогда не бывают в виде слоников. Никто не находил набор слоников с гирькой больше восьмисот граммов, – объяснила Даенг.
– Вы хорошо разбираетесь в гирьках, – сказал Кальвино. – Сколько стоит весь набор?
– Семь тысяч пятьсот долларов, – ответила она.
– Вы когда-нибудь называете цену в батах?
Она рассмеялась.
– Конечно. Но многие из моих клиентов лучше думают в долларах.
– Семь тысяч – это много билетов в цирк, – сказал он, качая головой.
Вошла служанка и подала Кальвино стакан воды. Он отпил из стакана, следя за глазами Даенг. Их взгляд выдавал женщину, которая умеет быстро оценить клиента; такие глаза сканируют мужчину и оценивают количество золота в его кольцах и цепочках. Она еще не вполне решила, к какой категории отнести фаранга Кальвино. Исцарапанное и разбитое лицо, дешевый костюм, ободранные костяшки пальцев. Он мог быть сборщиком в отпуске или миссионером, приехавшим из джунглей.
– Мой друг Бен Хоудли говорил мне, что тайские наркоторговцы до сих пор пользуются такими гирьками. В глубинке, конечно.
Даенг резко обернулась и закрыла стеклянную дверцу. Что заставило ее так быстро среагировать – гнев или страх?
– Что вам нужно, мистер… – В вопросе прозвучал гнев.
– Кальвино. Бен был моим приятелем. Чертовски жаль, что так случилось. Я видел его фотографию в газете. И сказал себе: «Эй, ведь это мог быть я сам». Просто невезение, что у этого токсикомана оказалось оружие, и он решил выстрелить из него в Бена. Поэтому, когда папа Бена позвонил мне из Лондона и спросил: «Винс, Господи Иисусе, что случилось с Беном?», мне пришлось ответить: «Мистер Хоудли, я не знаю наверняка. Знаю только то, что написано в газетах». И мистер Хоудли попросил: «Не могли бы вы узнать у его друзей; может, они что-то знают о том, что за всем этим кроется?» Что я мог ему ответить? «Конечно, мистер Хоудли, я сделаю, что смогу». И тогда я вспомнил, что Бен как-то сказал мне, что один из его лучших друзей – красивая девушка-тайка по имени Даенг. Он сказал, что у нее антикварный магазин на Сой 41. И я подумал: «Почему не убить сразу двух зайцев?» У меня была эта опиумная гирька, и я все равно должен был пойти сюда. Я подозревал, что эта гирька – как бы это сказать – не вполне правильная. Поэтому я сказал себе: «Вини, возьми ее с собой, пусть Даенг выскажет свое мнение. А потом спроси ее насчет Бена».
Секунду Кальвино не был уверен, что уловка сработала. Ее гнев улетучился, его сменило нечто вроде сомнения или смущения, а потом и оно исчезло.
– Это было ужасно, отвратительно. Насчет Бена, – произнесла она с чувством.
У Винсента возникло ощущение, что Даенг – человек, сочувствующий страдающим людям, но предпочитающий работать с приятными, улыбчивыми и успешными богачами, имеющими одежду лучшего кроя и лучших дантистов и отпускающими лучшие шутки. С такими людьми, которые, вероятнее всего, умрут от старости в своих постелях в окружении родственников, а не от пулевого ранения.
– Вы говорите по-английски с английским произношением, – сказал Кальвино. Он почувствовал, что она готова довериться ему и поговорить, и он угадал правильно.
– Языковой центр в Паттайе, а потом пять… нет, семь лет в Тайском международном. Три потерянных года с третьим секретарем Британского посольства. Это все пошло на пользу языку, – объяснила Даенг. – Почему бы вам не присесть? Но через двадцать минут у меня следующий клиент. – Она бросила взгляд на часы на руке.
– Они все водят новые «БМВ»? – спросил Кальвино.
– У моих клиентов есть деньги, если вы это хотели спросить.
Он задел ее за живое.
– И они думают в американских долларах.
Это заставило ее улыбнуться, и она снова расслабилась.
– Красивое платье.
– Вам оно нравится?
Кальвино кивнул и отпил еще воды.
Даенг употребила слово «клиент», а не «покупатель». Он все еще не понял, что именно она продает. Возможно, еще один китайско-тайский бизнесмен оплачивает счет. Но он неверно судил о ней. Она не была младшей женой. По крайней мере, в настоящее время.
Винсент сильно сомневался, что Бен был ее любовником. Она была деловой женщиной. Это не приносило прибыли. Бен, возможно, искал нужные контакты.
– Бен говорил, что вы раньше летали на «Тайских авиалиниях», – сказала Кальвино. Об этом сообщил ему Пратт по телефону.
– Ушла четыре года назад, – ответила она.
– Вовремя.
– У меня были отношения, которые никуда не вели. Ничего не происходило. Но Бен вам, наверное, рассказывал.
– О том китайце, – сказал Винсент. Он был в этом почти уверен. У китайцев были деньги на таких высококлассных женщин, как Даенг.
Она кивнула и рассказала ему эту историю.
Перед самым экономическим бумом, превратившим Таиланд в крупную инвестиционную базу, Даенг была младшей женой застройщика китайско-тайского происхождения. Затем она стала подрабатывать антикваром. Третий секретарь Британского посольства научил ее разбираться в древностях. Деньги хлынули в страну, она бросила своего застройщика, бросила квартиру, сняла дом и наполнила его редкими образцами великолепных антикварных украшений и храмового искусства. Она увидела рынок и открывающиеся возможности, и сделала шаг, который удается немногим, – она рискнула. Сделала ставку, убежденная в своей правоте.
Ее нишей рынка была продажа старинных украшений богатым миа ной – реклама гласила, что антикварные вещи не только сохраняют свою ценность, но и дорожают с годами. Нечто вроде пенсионного фонда для младших жен, которые определяли, кто из них чего стоит, не по спутникам, а по драгоценностям, которые на них надеты. Даенг была одной из них. Она побывала всюду и свободно говорила по-английски. Она получила университетский диплом по экономике. В одном углу комнаты Кальвино увидел компьютерную систему, которая выглядела точно так же, как система Бена. Даенг вышла на рынок на подъеме и продавала антикварные драгоценности в больших количествах, а потом перешла на другие виды антикварных произведений искусства.
То же самое она рассказала Пратту, почти слово в слово. Закон Кальвино насчет рассказов гласил: никто не повторяет так точно свой рассказ, если не делал это много раз. А единственная причина повторять историю – если ты профессиональный рассказчик или же если тебе есть что скрывать.
Ее квартира, происхождение и жизнь были на другом конце вселенной от жизни Тик в «Принце Йоркском». Одна была продуктом обнищавших рисовых полей на северо-востоке и жалких, полуразрушенных деревень, вторая – продуктом верхних слоев среднего класса Бангкока. Бен Хоудли действовал по обеим сторонам улицы, когда речь шла о женщинах. И обе женщины использовали его.
– Бен говорил о вас так, словно он был без ума от вас, – сказал Кальвино. – Мы заходили выпить пива в «Африканскую Королеву», и он говорил: «Вини, мне надоела эта сцена. Даенг – не дешевая женщина за пятьсот батов. Она достойна стать женой. Я люблю эту женщину, ты это знаешь? Полюбит ли такая женщина червя? Именно так он и сказал: «Полюбит ли она червя?»
– Червь… Он действительно что-то такое говорил. Мы встретились на спиритическом сеансе пару лет назад.
Читать бесплатно другие книги:
