Herr Интендантуррат Дроздов Анатолий

Глава 8

Счастливая жизнь Эльзы Поляковой кончилась в двадцать лет. Через месяц после того, как она сменила немецкую фамилию на русскую.

Прадед Эльзы, часовых дел мастер Иоганн Шмидт, перебрался в Россию после Наполеоновских войн. В России заработать можно было куда больше, чем в разоренной войной Пруссии, где после битвы народов многим было не до часов. В Петербург Иоганн не поехал – в столице хватало часовщиков, как и в древней Москве. А вот в губернском N ощущался острый их недостаток, вследствие чего Иоганн быстро приобрел общественное положение и безбедную жизнь. Правда, в N не оказалось лютеранской кирхи, но такие вещи Шмидта мало смущали – достаток важнее. Немецких девушек в N также не имелось, поэтому Иоганн женился на дочке русского купца, для чего пришлось пройти дополнительный обряд и стать православным. Интернациональная семья обзавелась многочисленными потомками, хранившими традиции немецких предков, но ощущавшими себя русскими. В доме Эльзы говорили по-русски, но немецкий знали. Ее отец, Теодор, в русле семейных традиций стал инженером. Профессия эта сытно кормила и позволила Теодору обзавестись собственным домиком, правда, деревянным, но достаточно просторным, а также содержать кухарку и няню для детей. Профессия защитила Теодора Шмидта от революционных бурь: политикой он не интересовался, а инженеры были востребованы любой властью. Без беды все же не обошлось: в 1919 году умерла от «испанки» мать Эльзы. Самой Эльзе в ту пору было два года, поэтому горе прошло мимо ее сознания. Потеряв жену, Теодор вновь жениться не стал, сосредоточив нерастраченную любовь на детях: старшем Петере и младшенькой Эльзе. Голубоглазая, беленькая Эльза была всеобщей любимицей, ее баловали отец, старший брат и даже няня.

Дед Теодора, приживаясь в новой стране, сменил религию, внук позаботился, чтоб его дети своевременно вступили в комсомол. Без этого трудно было рассчитывать на поступление в вуз, а Теодор желал дать детям хорошее образование. Петер Шмидт получил диплом инженера в Ленинграде, Эльзу далеко от себя отец не отпустил, и она поступила в местный педагогический институт. Там познакомилась с будущим мужем. Саша Поляков был любимцем курса: веселый, обаятельный, он замечательно пел и красиво говорил. Девушки сходили по нему с ума, но Поляков выбрал Эльзу. Обиженные однокурсницы шептались: причиной выбора стала вовсе не любовь. По местным меркам Эльза считалась богачкой: у отца был свой дом, хорошее жалованье, Эльза лучше всех на курсе одевалась и не испытывала нужды в карманных деньгах. Ей и ранее завидовали, а после замужества стали вдвойне. Кто из завидовавших написал донос, Эльза так и не узнала. Через месяц после свадьбы Сашу арестовали. Поляков любил в тесной компании друзей болтать на острые темы, кто-то его высказывания аккуратно занес на бумагу и переслал куда следует. Там бумаге дали ход. Через два дня после Саши арестовали Теодора Шмидта и его сына. (Петер, получив диплом, вернулся в родной город, где работал конструктором на заводе.) Шел 1937 год, быть немцем в советской стране само по себе было делом подозрительным, а тут сразу двое и оба инженеры! Что им стоит соорудить бомбу? Зачем врагам народа бомба, объяснять не следовало: газеты чуть ли не каждый день печатали репортажи с показательных процессов. Дело завертелось. Эльзу вызвали на допрос. Следователь, молодой, бесцеремонный, не выпускавший изо рта вонючую папиросу, потребовал, чтоб она рассказала, как ее родственники готовили покушение на товарища Сталина. Эльза возмутилась. Какое покушение?

– Говори! – следователь хватил кулаком по столу. – Не отпирайся, сучка! Я тебя заставлю!

– Сам ты «сучка»! – закричала, вскочив, Эльза. – Окопался тут! Сам враг народа! На честных людей клевету возводишь! Я напишу товарищу Сталину, чем вы тут занимаетесь!

От неожиданности следователь опешил. Он привык к слезам и униженным просьбам, а перед ним встала фурия: грозная и беспощадная. Эльза была настоящей комсомолкой, искренне верила в идеалы коммунизма, поэтому поведение следователя казалось ей возмутительным не только в личном, но и государственном масштабе. Гнев ее был искренним, и следователь это почувствовал. Неожиданно для себя стушевался.

– Все равно расскажешь! – сказал, подписывая пропуск. – Никуда не денешься.

Следователь оказался не прав. Через неделю Эльзу вновь вызвали. В этот раз допрашивал следователь лет сорока, с усталым серым лицом. Задав Эльзе несколько незначащих вопросов, он протянул ей протокол допроса.

– Подпишите!

Протокол был коротким: «О вражеской деятельности Полякова Александра Васильевича, Шмидта Теодора Генриховича, Шмидта Петера Теодоровича мне ничего неизвестно. В моем присутствии они никаких вражеских разговоров не вели, поручений мне не давали. С моих слов записано верно».

– Я не буду это подписывать! – сказала Эльза.

– Почему? – спросил следователь.

– Мои родственники не враги народа.

Следователь вздохнул.

– Ваш муж показал на допросе, что создал контрреволюционную организацию, ставившую своей целью физическое устранение товарища Сталина, вовлек в нее вашего отца и брата.

– Неправда! – закричала Эльза.

– Он написал это собственноручно. Показания есть в деле.

– Отец и брат тоже написали? – упавшим голосом спросила Эльза.

– Они отрицают, но это не имеет значения. Подпишите! Родным вы не поможете, а вот себя защите. Послушайте доброго совета.

Эльза сердцем ощутила, что следователь говорит правду, и подписала протокол.

– Советую публично отказаться от родных, – сказал следователь, пряча бумагу. – В противном случае будет туго.

Совет был искренним, но Эльза не вняла. Согласиться с тем, что отец и брат (к мужу ее отношение переменилось) – враги народа, было выше ее сил. На комсомольском собрании она огрызалась. Ее немедленно исключили из ленинского союза молодежи, а затем – из института. Эльза оказалась предоставленной самой себе. Первое время она надеялась, что НКВД разберется, отца с братом выпустят. Она носила им в тюрьму передачи, выстаивая огромные очереди. Это давало ощущение нераспавшейся семьи. Однако скоро передачи брать перестали и велели больше не приходить. Никто и ничего не сообщил ей о приговоре. Наступило тоскливое одиночество. Дом Шмидтов всегда был гостеприимным, у брата с отцом имелось множество добрых приятелей и знакомых, теперь они разом исчезли. Вечерами становилось невмоготу. Эльза запирала дверь и плакала. Вытирая слезы, вспоминала доброе лицо отца, веселое – брата. Петер, которого все звали Петей, любил розыгрыши, постоянно подшучивал над младшенькой, но делал это по-доброму, чтоб Эльза не обижалась.

– Мы тебя, Элька, выдадим замуж только за министра! – говорил брат. – Ты у нас такая красивая, что жених меньшего ранга не годится. Правда, пап?

Отец улыбался в ответ. Эльза притворно сердилась, но чувствовала себя польщенной. Когда Эльза привела в дом избранника, брат перестал поминать министра и сразу подружился с Сашей. Отец зятя тоже принял. И вот…

Изгнанная из комсомола и института, разом потерявшая всех родных, Эльза боялась выходить на улицу. Ей казалось, что встречные прохожие смотрят на нее с презрением. Разумеется, это только казалось, но знакомые, увидев ее, или переходили на другую сторону улицы, или проскальзывали мимо, опустив голову. Сидеть сутки напролет в пустом доме было тоскливо, Эльза стала гулять вечерами. Выбирала отдаленные, пустые улицы и бродила без цели и смысла, унимая сжимавшую сердце боль. Как-то, проходя мимо высокого деревянного строения, Эльза услышала пение. Она удивленно посмотрела в ту сторону. На небольшом пригорке стояла деревянная церковь. Эльза видела ее много раз, но не обращала внимания – она ведь была комсомолкой. Двери церкви были открыты, внутри горел мягкий, теплый свет и доносилось пение. Эльза мгновение поколебалась и зашла.

Людей в церкви было немного, почти сплошь пожилые, они усердно молились и пели. Трепещущий жар свечей выхватывал из мрака суровые лики святых, строго смотревших с темных икон. Эльза встала в сторонке и стала слушать. Ее крестили в детстве, но молиться она не умела. Нянька пробовала ее учить, но отец, заметив, запретил. Поэтому Эльза стояла молча, слушая покаянные слова молитв. Внезапно она заплакала. Горько и сладостно. Вечерня закончилась, люди расходились, а Эльза все стояла и плакала в своем уголке. К ней подошел священник, старенький, седой, в потертом подряснике.

– Что случилось? – спросил он участливо.

Эльзу как прорвало. Торопясь и запинаясь, она рассказала обо всем. Священник слушал молча.

– Молись! – сказал тихо. – Господь милостив.

– Я не умею! – сказала Эльза.

– Если сердце тянется к Богу, слова найдутся.

– Кому мне молиться?

– Сама выбирай! Какая икона глянется, той и молись!

Назавтра Эльза пришла в церковь задолго до службы. Обошла храм, внимательно глядя на стены. Возле одной иконы замерла. Молодая, красивая женщина с ребенком на руках смотрела на нее. Глаза у женщины были добрые, участливые. Эльза минуту постояла и побежала в церковную лавку. Узнала, как называется образ, купила свечей и затеплила их перед Богородицей. Затем купила бумажную икону в лавке. Дома повесила ее в красный угол и стала молиться. Слова находились. Они были простые, неуклюжие, но искренние. После молитвы приходили облегчение и надежда…

Ранее Эльза мало задумывалась о деньгах, в доме их хватало, но теперь вдруг кончились. Надо было зарабатывать, но на работу ее не брали. Никто не хотел связываться с родственницей врагов народа. К счастью, Шмидтов осудили без конфискации, у Эльзы остался дом со множеством вещей, которые можно было продать. Торговать на рынке Эльза стеснялась, ходила по соседям. Те покупали охотно: Эльза не дорожилась. Первым делом она сбыла дорогую фарфоровую посуду, затем лишнюю мебель, настал черед одежды. Эльза быстро распродала свои платья, но долго не решалась продать костюмы отца. Однако нужда подпирала. Прикинув, кто из соседей подходящего размера, Эльза постучала в дом Пеккера.

Соломон Пеккер в N был личностью известной. Сколько его помнили, он управлял гостиницей. Он занимался этим задолго до октябрьского переворота, позже переименованного в великую революцию, продолжил при новой власти. До революции в гостинице «Савой» останавливались богатые купцы и дворяне. В двадцатые гостиница стала «Советской», теперь в ней ночевали и питались руководящие работники партии. Сам Пеккер был беспартийным, в конце двадцатых на это обратили внимание. Пеккера от руководства отстранили. Чистая и аккуратная гостиница, попав под начало члена партии, мгновенно превратилась в свинарник. Горничные хамили постояльцам, официантки обливали супом галифе партийных руководителей, да и сам суп по вкусу напоминал помои. От недовольных партийцев посыпались жалобы, Пеккера в гостиницу вернули. «Советская» мгновенно обрела чистоту и порядок, жалобы прекратились, и вопрос о партийной принадлежности управляющего как-то сам собою был снят. Семьи у Пеккера не было. Говорили, что некогда юный Соломон горячо влюбился в русскую девушку, но родители, правоверные евреи, жениться на гойке запретили. Пеккер, скрепя сердце, подчинился, но от брака с невестами, которых подыскивали родители, неизменно отказывался. Так и остался бобылем. Однако дом его не пустовал. В нем постоянно жили дети родственников, желавшие выучиться в большом городе. Пеккер не только давал им кров, но и помогал деньгами. Выучившись, родственники горячо целовали дядюшку на прощание, и их место занимали другие. Со Шмидтами Пеккер дружбу не водил, но и не враждовал; раскланивались вежливо при встрече – и только.

Пеккер встретил Эльзу на удивление радушно. Предложил чаю, а к чаю пирожные. Отвыкшая от таких лакомств Эльза съела их все.

– Многое продала? – спросил Пеккер, когда Эльза перешла к делу.

– Многое! – подтвердила Эльза.

– Что будешь делать, когда вещи кончатся?

– Не знаю.

– Работу искала?

– Не берут. Родственница врагов народа.

– Мне нужна горничная, – сказал Пеккер (он по старой привычке именовал уборщиц горничными). – Пойдешь?

– Вы не боитесь? – спросила Эльза.

– Чего? – удивился Пеккер. – Какая разница, кто будет полы мыть: родственник врага или член партии? Главное, чтоб мыл хорошо. Приходи в «Советскую» завтра к семи…

Эльза пришла, и год добросовестно убирала в комнатах. Работа была тяжелой и грязной, но Эльза старалась. Плакать себе позволяла только дома. Будущее казалось беспросветным. Вместо большой счастливой семьи – тоскливое одиночество, вместо чистой и почетной работы преподавателя – заплеванные, грязные полы. За что? Чем провинились перед советской властью отец и брат? О муже Эльза старалась не думать. Она догадывалась, почему Поляков оговорил родственников, но простить не могла: мужчина обязан был выстоять. Терпеть. Так же, как терпит она, слабая женщина. То, что она хоть и женщина, но далеко не слабая, Эльза не догадывалась.

Как-то убирая комнату, Эльза нашла на полу сто рублей. Деньги были большие, ей в гостинице платили меньше. Эльзе и ранее приходилось находить ценные вещи: постояльцы «Советской» много пили, а напившись, теряли все подряд. Эльза поступала по инструкции: клала вещи на тумбочку, возле которой случалась находка, и тут же о ней забывала. В этот раз было сложнее. Во-первых, деньги очень большие. Во-вторых, обнаружились под столом; понять, кому из постояльцев (номер был трехместный) принадлежат, непонятно. Что делать? Положить на стол? Вдруг заберет кто другой? Подумав, Эльза отнесла деньги Пеккеру. Тот, выслушав, бросил купюры в ящик стола.

– Найдем хозяина!

Эльза повернулась к двери, но Пеккер остановил.

– Не надоело полы мыть?

Эльза удивленно обернулась.

– Сегодня я уволил заведующего столовой, – сказал Пеккер. – Распустил подчиненных. Возьмешься?

– Я?

– Во-первых, у тебя незаконченное высшее образование, – стал перечислять Пеккер. – Во-вторых, ты человек честный. В-третьих, работы не боишься. Согласна?

Эльза, поколебавшись, кивнула. Скоро она пожалела о своем решении. В столовой воровали. Бессовестно. После работы поварихи тащили домой тяжелые сумки, набитые продуктами. Наворованное компенсировали «недовложением» в блюда, отчего не только уменьшались порции, но и сама пища становилась невкусной. Эльза решила бороться. Для начала строго предупредила. Поварихи пропустили мимо ушей. Тогда вечером Эльза встала у дверей и потребовала показать сумки.

– Кто ты такая, чтоб нас обыскивать? – нагло сказала старшая повариха, толстомордая Глафира. – Милиция? У самой родня враги народа, а она следователя корчит. Только тронь сумку, напишу куда следует! Пригрели тут!..

Эльзу словно по лицу ударили. Она повернулась и вышла. Вернувшись к себе, она немного поплакала, затем вытерла глаза и пошла к Пеккеру.

– Говоришь, каждый вечер? – спросил Пеккер, выслушав ее рассказ. – Ладно…

Назавтра поварих, шествовавших с полными сумками, встретили люди в штатском, но с красными удостоверениями. Все уворованное из сумок вытряхнули, переписали, составили протокол, а самих поварих, разом присмиревших, погрузили в «черный воронок». Состоялся суд, скорый и правый. Гостиница была государственной, продукты в ней принадлежали государству, количество украденного государство не волновало. Поварихам дали по пять лет, Глафире, как старшей по должности, – семь. Эльзу потрясла жестокость приговора, но чувств она не выказала.

– Молодец! – похвалил ее Пеккер. – Начальник не может позволить подчиненному сесть на голову. Дела не будет. Добрым надо быть дома, на работе об этом лучше забыть. От добренького начальника проку никакого, над ним подчиненные смеются…

После суда над поварихами Эльзу стали бояться. Это шло на пользу делу, но отдаляло ее от людей. Она все больше замыкалась в своем одиночестве. Именно тогда она приобрела маску холодной надменности, словно говоря всем своим видом: «Вы меня не любите, а мне плевать!»

Пеккер ее хвалил. Столовая «Советской» славилась далеко за пределами области: здесь кормили вкусно, сытно и недорого. Партийные начальники любили проводить здесь банкеты, свадьбы детей, просто забежать на вечерок, дабы отдохнуть душой и телом. В буфете был богатый выбор коньяков и вин, их, как и водочку, продавали в розлив, что ценил чиновный люд. Начальники знали о репрессированных родственниках заведующей столовой, но их это не волновало. Однажды Эльза спросила управляющего, почему.

– Пеккер тоже не старый большевик, – ответил тот. – По происхождению из буржуев, в симпатиях к революции замечен не был. Ну и что? Я не умею говорить лозунги, зато у меня лучшая гостиница в области. Одни говорят, другие – делают. От старой власти осталось немало людей, которым, по меркам большевиков, надо сидеть за проволокой, но они живут и благоденствуют. Ты спросишь почему? Потому, что они умеют то, что не под силу говорунам.

Эльза вздохнула.

– Старый Пеккер давно живет и знает: все меняется, – утешил правильно понявший вздох управляющий. – До семнадцатого года в тюрьму сажали одних, после семнадцатого года те, кого сажали, стали сажать тех, кто их сажал. Через десять лет опять пришло время первых сидеть. Увидишь, придут времена, когда твоего папу и брата выпустят, а тех, кто их обвинил, посадят. Не будь я Пеккером!

Возможно, такие времена наступили бы, но грянула война. Ее приближение ощущалось во всем – в тоне газетных статей, выступлениях руководителей государства, фильмах и книгах, прославлявших мощь Красной Армии. Но война все равно пришла неожиданно. Из гостиницы почти исчезли штатские, зато появились люди в военной форме. Они вечно куда-то спешили, в столовой торопливо, жадно ели, забывая поблагодарить. В N ввели светомаскировку, а на улицах появились вооруженные патрули. Город стали бомбить. Преимущественно деревянный, он горел быстро и жарко. А потом пришли немцы…

Гостиницу «Советскую» занял военный штаб, Эльза потеряла работу. Некоторое время она перебивалась старыми запасами, но они быстро кончились. Эльза отправилась в учрежденную немцами городскую управу – устраиваться. Там работали местные жители, ее узнали, вспомнили о немецком происхождении и предложили несколько вакансий. Эльза выбрала отдел по устройству беспризорных детей. Их много слонялось по городу – голодных, чумазых ребятишек, потерявших родных в бомбежках, или отставших от поездов. Эльза сходила на прием к немецкому коменданту, получила разрешение занять под детский дом здание пустующей школы. Сотрудники Эльзы собирали детей по улицам и подвалам, отвозили их в школу, где уже хлопотали воспитатели и санитары. Детей отмывали, кормили, одевали и определяли на ночлег. Дел хватало: следовало обеспечить детский дом койками, постельными принадлежностями, одеждой и питанием. Немцы Эльзе не мешали, но и не помогали. Ресурсы городской управы были скудными, самое необходимое для детского дома приходилось в буквальном смысле вырывать. Работы было много, но она помогала забыть о главном. Как ни обижалась Эльза на советскую власть, при немцах стало совсем плохо. «Новый порядок» предусматривал только одну меру наказания – расстрел. Обещания у немцев не расходилось с делом: расстреливали много. Кроме того, вешали; установленная на центральной площади города виселица пустовала редко. Через неделю после оккупации всем евреям велели прибыть к городской управе с вещами, оттуда их строем отвели в гетто – огражденный проволокой квартал на окраине. Вместе с сородичами в гетто переселился Пеккер. Из гетто доходили смутные слухи, все как один страшные. Вечерами там были слышны стрельба и крики.

В хлопотах незаметно наступил сорок второй год. В один из январских дней Эльзе велели явиться к начальнику местного абвера. К тому времени Эльза хорошо знала чиновных немцев, но полковника фон Лютцова видела только мельком. Гадая, зачем она ему понадобилась, и не ожидая от визита ничего хорошего, Эльза явилась по указанному адресу. К удивлению, встретили ее радушно. Полковник галантно усадил Эльзу в кожаное кресло и угостил чашкой настоящего кофе.

– Вы немка? – спросил фон Лютцов, устраиваясь напротив.

– Мой отец немец. А также дед, и прадед. Документы сохранились. Далее родословную не знаю, – ответила Эльза. Она была наслышана, как трепетно в Третьем рейхе проверяют принадлежность к арийской расе. – Прадед был родом из Нюрберга, возможно, удастся установить.

– Мы это сделали. Ваша родословная прослеживается до шестнадцатого века. Не каждый дворянский род может похвастаться подобным. – Фон Лютцов самодовольно улыбнулся. Эльза поняла, что с родословной у полковника – лучше не бывает. – Итак, вы немка, вашего отца и брата большевики репрессировали за то, что они немцы. Тем не менее вы не слишком лояльны к нам.

– Потому что не сплю с немецкими офицерами? – сердито сказала Эльза. – Я и с большевиками не спала! Я замужем и храню супружескую верность!

– Похвально. Но ваш муж погиб в застенках НКВД.

– У меня нет на этот счет достоверных данных.

– Пусть так. Почему вы занялись судьбой маленьких большевиков?

– Потому что больше нечем. Гостиницу, где я работала, занял штаб.

– Я наслышан о вашем опыте ведения гостиничного дела, поэтому и пригласил, – сказал фон Лютцов. – Поскольку нет оснований сомневаться в вашем происхождении и лояльности к рейху, хочу предложить работу. Линия фронта на Востоке стабилизировалась, в N все больше приезжает немецких офицеров. Остановиться им практически негде. Нужно создать для них уголок фатерланда. Фронтовики заслужили. Мы обязаны сделать все, чтоб германские офицеры возвращались на фронт с горячим желанием сражаться дальше. Сумеете?

– Если мне помогут.

– Непременно. Не только поможем, но и обеспечим защиту. Вы будете получать хорошее жалованье и процент от прибыли. Мы не большевики и умеем ценить добросовестную работу.

Полковник сдержал слово. Эльза принесла список необходимого, полковник распорядился, все заказанное в кратчайшие сроки привезли из Германии. Немецкие саперы отремонтировали выделенный для гостиницы особняк, на долю Эльзы выпало подобрать персонал и обучить его. Сделать это оказалось непросто, но она справилась. Когда гостиница заработала и стала приносить доход, Эльза поняла заинтересованность фон Лютцова. Гостиница была частная, принадлежала известной немецкой гостиничной сети, в которой фон Лютцов имел долю. Полковник не только получал прибыль. Несколько номеров гостиницы оборудовали микрофонами, время от времени от Лютцова поступало указание поселить в этих комнатах неких прибывающих в N офицеров. Эльза послушно выполняла. Кроме того, она регулярно докладывала фон Лютцову обо всех подозрительных постояльцах. Добросовестно, не мучаясь угрызениями совести – фашисты, в ее представлении, жалости не заслуживали. Полковник верную службу ценил и агента защищал. Как-то пьяный пехотный майор едва не изнасиловал Эльзу: порвал на ней одежду, избил, его едва оттащили прибежавшие на крик официанты. Майор вырывался, кричал, что завтра всех русских свиней, посмевших прикоснуться к немцу, расстреляют, причем он сделает это лично. Официанты бледнели, слушая такие речи, но майора не отпускали. Фон Лютцов, спешно вызванный по телефону, мгновенно оценил ситуацию. Первым делом он сорвал с майора погоны, затем отхлестал того по щекам. Насильника арестовали, разжаловали до рядового и направили искупать вину на передовую. История стала широко известна, ее обязательно сообщали каждому новому постояльцу, поэтому подобное не повторялось.

За Эльзой пытались ухаживать. Ее красота, даже холодная, манила, но она не могла позволить себе роман с фашистом. Она знала, что жители N считают ее немецкой шлюхой, репутация ее в глазах горожан утрачена навсегда, но все равно не могла. Не потому, что хранила верность исчезнувшему мужу. После оговора брата и отца он для нее не существовал. Фашисты были чужими. Среди них не могло быть родного человека. Того, кто выслушал бы и понял, к чьему плечу всегда можно прислониться и поплакать. (Эльзе все чаще этого хотелось.) Среди фашистов не могло быть своего, а с русскими она почти не общалась. Подобно исчезнувшему в гетто Пеккеру, Эльза отдавала делу всю себя: вставала рано, ложилась поздно, весь день проводя в заботах. После работы тащиться в холодный семейный дом не было ни сил, ни желания, Эльза велела поставить в кабинете диван, решив вопрос с ночлегом раз и навсегда. Это было удобно еще тем, что в случае происшествия в гостинице (таковые случались) она мгновенно оказывалась на месте и могла действовать безотлагательно.

Эльза получала хорошее жалованье и процент с доходов – фон Лютцов держал слово. Денег было много. Первое время Эльза тайно помогала детскому дому, но вскоре немцы подогнали к нему грузовики, погрузили детей и увезли в неизвестном направлении. Работникам гостиницы Эльза доплачивать опасалась, среди них наверняка были агенты абвера или СД, немотивированная щедрость хозяйки могла вызвать подозрения. К тому же персоналу платили неплохо, их семьи не голодали. Часть марок Эльза тратила на наряды – хозяйке лучшей гостиницы не пристало ходить замарашкой, но все равно у нее собралась большая сумма. Можно было скупать у голодающих жителей N золото и драгоценности, но Эльзе такое не нравилось. Поэтому она складывала марки в маленький сейф, который помог раздобыть тот же Лютцов, тут же о них забывая.

…На интендантуррата с гигантом-денщиком она обратила внимание сразу. В его приезде в N не было ничего необычного, как и в русском денщике. Заканчивался сорок третий год, вермахт нес огромные потери на фронтах и всячески сокращал тыловые службы. Интенданты частенько приезжали с Hiwi, но Эльза чувствовала, что русского денщика и интенданта связывают особые отношения. Интендант это умело скрывал, но не настолько, чтоб не заметил проницательный женский глаз. Комнату интендант выбрал самую дешевую. Добро бы это объяснялось скупостью, но интендант не стал торговаться, что на его месте обязательно сделал бы порядочный немец. Комната в конце коридора стоила тридцать пять марок, а интендант, не моргнув глазом, заплатил пятьдесят. Вечером Эльза увидела Зонненфельда в компании с Бюхнером. Интенданты явно обделывали свои делишки, вот это было самым обычным. Как и то, что подвыпивший Зонненфельд попытался за ней приударить, но его остановил Бюхнер. Эльза забыла о необычном госте, но перед сном вспомнила. Ворочаясь на диване, она пыталась понять, что привлекло ее внимание. Красив? Несомненно. Но красивых офицеров в гостинице перебывало много, попадались и более привлекательные. Располагает к себе? Похоже. Среди немцев встречаются. Так что же? Внезапно Эльза поняла: гость ей нравится. В нем ощущалась какая-то сердечность и надежность, которую она напрасно искала в мужчинах ранее.

«Этого не может быть! – одернула себя Эльза. – Он фашист!»

Однако внушение не помогло. Она долго ворочалась, а когда смежила веки, увидела во сне интенданта. Причем так, что утром вспомнить было стыдно. К счастью, после завтрака Зонненфельд уехал. Он попросил оставить комнату за собой, но Эльза почувствовала: врет. Не вернется. Однако комнату оставила.

К ее удивлению и смущению интендант появился, как и обещал, через три дня. В окно Эльза увидела, как гигант-денщик выгружает из брички чемодан, и почувствовала, как забилось сердце. Она заставила себя успокоиться и вышла в холл. Интендант был там.

– Фрау Полякова, – сказал он, поприветствовав ее, – у меня к вам деловой разговор.

– Прошу в кабинет! – сказала Эльза.

– Кабинет не подходит! – возразил он.

– Почему?

– Разговор конфиденциальный, а ваш кабинет прослушивается.

– С чего вы взяли? – обиделась Эльза.

Интендантуррат вежливо взял ее под локоток и подвел к стене. Под потолком тянулся к кабинету витой электрический шнур. Интендант указал на него.

– К электрическому кабелю добавлен телефонный. Аппарата в кабинете нет, я узнавал у портье, телефон только в холле. Микрофон. Такая же проводка ведет еще в три комнаты на втором этаже. Поэтому прошу ко мне!

Эльза поджала губы и пошла наверх. Ей было стыдно и неловко. Глазастый интендант первым разглядел уловку фон Лютцова, хотя не знал, что в гостинице подслушивают не постоянно, а по мере надобности. Эльза не хотела признаваться, что ее обидело совсем другое – предложение деловой беседы. Значит, для него она всего лишь управляющая гостиницей.

В комнате интендант аккуратно прикрыл за ней дверь и предложил присесть. Эльза отказалась. Он стал настаивать, но Эльза уперлась.

– Как хотите! – сдался он и достал из кармана листок бумаги. – Читайте!

– Что это? – спросила Эльза, не решаясь развернуть. Непонятное предчувствие сдавило ей сердце.

– Читайте, читайте! – поторопил он. – Это письмо. Вам.

Эльза непослушными пальцами развернула листок. Она мгновенно узнала почерк. Даже если б и не узнала, так обращаться к ней мог только один человек…

«Здравствуй, Элька! Рад узнать, что ты жива и здорова. Мы с отцом тоже не жалуемся. Работаем, помогаем Родине. Наше оружие громит врага на всех фронтах. Отец передает тебе привет и свой поцелуй. Прими и мой. Как хорошо, что ты нашлась, милая сестричка!..»

Строчки перед глазами Эльзы расплылись, затем стали исчезать стены, мебель… Эльза пришла в себя от прикосновения. Кто-то осторожно тер ей щеки и легонько дул в нос. Она осторожно приоткрыла глаза и увидела прямо перед собой русую макушку. Ей захотелось чмокнуть ее, но Эльза сдержалась. Тем временем интендант оставил свое занятие, его голова исчезла. Эльза осторожно осмотрелась из-под полуоткрытых век. Она лежала на койке, интендант топтался у стола.

– Говорил же присесть! – услышала она бормотание. Интендант разговаривал сам с собой. По-русски! – Нет, уперлась. Что теперь делать?

Эльзе захотелось хихикнуть. Она не помнила, когда у нее возникало в последний раз такое легкомысленное желание, явно очень давно. Эльза с трудом поборола себя. Интендант вдруг взял со стола графин с водой и решительно двинулся к койке.

«Обольет!» – догадалась Эльза. Эта мысль привела ее в ужас. Она вздохнула и села.

– Слава богу! – обрадовался интендант. – Напугали.

– Где письмо? – строго спросила Эльза.

Интендант протянул листок. Эльза перечитала его несколько раз. Не приходилось сомневаться: писал Петер. Даты под письмом не стояло, но по всему было видно, что написано недавно, да еще второпях – строчки бежали неровные, едва не налезая друг на дружку. Кроме тех слов, что она успела прочесть, на листке были еще четыре фразы. «…Это письмо передаст тебе хороший человек. Наш, советский. Сделай все, что он попросит. Ради нас с тобой».

– Откуда это у вас? – спросила Эльза.

– Доставили ночью. Самолетом из Москвы.

– Где мой брат и отец?

– В шарашке.

Глаза Эльзы стали большими.

– Это конструкторское бюро, закрытое, – пояснил интендант. – Работают в нем заключенные. Их хорошо кормят, одевают, позволяют многое, о чем не могут мечтать заключенные в лагере.

– Что с мужем?

Интендант замялся. Эльза смотрела на него в упор.

– Я не должен этого говорить, – тихо сказал интендант, – но хочу быть честным. Александра Васильевича Полякова нет в живых. Его расстреляли через десять дней после ареста.

К своему стыду, Эльза не огорчилась.

– Как вас зовут? По-настоящему?

– Виктор. Виктор Иванович.

– Так вы не немец?

– Даже рядом не стоял!

Эльза улыбнулась: