Нежное имя мечты Мавлютова Галия
– Имя ему понравилось, красивое, экзотическое, ни у кого в городе нет такого необычного названия фирмы. Любит Константин все диковинное, чтобы больше – ни у кого. Он и тебя согласился принять на работу потому, что ты работала в «Планете». У Самого Бобылева! Это же высший пилотаж! – Голубенко чуть не свалился на пол от восторга, ему тоже льстило, что я работала у Самого Бобылева.
Я поддержала Голубенко за спину, мне и самой хотелось шмякнуться на пол вместе с ним. За компанию. Это надо же – меня согласились принять на работу в качестве заморской обезьяны. Такого случая в моей практике еще не было. Это первый звонок. Видимо, более подходящей обезьяны не нашлось, тогда Голубенко решил подсунуть тюремщику недозрелого аллигатора.
– Нет, Валерий Викторович, не нравится мне эта затея с Кальпурнией. Не хочу я работать в охранной структуре, что же это такое? Ужас, а не работа. Кальпурния какая-то, надо же, – из меня вылетел тяжелый вздох, не смогла все-таки удержать. Мой внутренний ужас разнесся жалобным стоном по темному коридору, коснулся краем мерцающего светлячка. Догорающая лампа окончательно погасла. Голубенко исчез во мраке, растворившись в черной пустоте.
– А где ты хочешь работать, Инесса? В администрации губернатора? В Законодательном собрании? В правительстве? В комитете по культуре? Ты скажи, мы подыщем тебе подходящее место, нам-то что, нам это дело устроить – пара пустяков, – иронизировал невидимый Голубенко.
Валерий Викторович безостановочно шутил, он не сдерживая эмоций, пользуясь наступившей темнотой, будто решил вчистую размазать по стенке Инессу Веткину, чтобы навсегда избавить девушку от остатков профессиональных амбиций.
– Ну, не знаю, где-нибудь в приличном месте, чтобы тихо отсидеться в спокойной обстановке, – нерешительно пробормотала я.
– Вот и отсидишься в «Кальпурнии», у Иннокентьевича большой опыт имеется в этом деле, он всех держал вот так, в кулаке, – воскликнул Голубенко.
В это время кто-то открыл дверь, и коридор принял ясные очертания. Возник из пустоты Голубенко. И мгновенно вспомнил о приличиях.
– Иди-иди, а то опоздаешь, Инесса. Полковник Баландин не терпит опозданий.
– Как вы сказали? Баландин? – Я решила, что ослышалась. – Это что – какое-то производное от тюремной баланды?
– Фамилия на роду расписала ему кресты на распашонке. Инесса, не забудь, что за оказанную услугу мне бабло положено, – опять зачастил скороговоркой Голубенко. Дверь успели закрыть, коридор вновь погрузился в преисподнюю.
– Так я еще не устроилась. Плата по результату, Голубенко, не забывай! – крикнула я в темноту, перейдя на простецкое «ты». Мне надоело выслушивать пошлые шутки слегка поношенного жуира.
– И ты не забывай добро, Инесса, звони! – крикнул в ответ Валерий Викторович откуда-то издалека.
На ощупь я нашла дверь, спотыкаясь, вышла на площадку. Где-то меня ждал Константин Иннокентьевич Баландин. Бывший начальник тюрьмы, нынешний охранник капиталистического имущества. Времена настали, будьте-нате, не знаешь, куда ступишь и во что. Придется наведаться в офис на Кондратьевском, иначе где же я еще встречу бывшего узурпатора. При благополучном решении вопроса я должна уплатить Валерию Викторовичу определенную сумму. После долгих колебаний, стоя на перекрестке, прямо на сквозняке, обдуваемая со всех сторон промозглым ветром, я все-таки решила съездить к Баландину. Вдруг он окажется симпатичным дядькой, этаким слегка простоватым, с густой проседью, очочки в металлической оправе. Чем не меценат? Вполне возможно, полковник Баландин всю жизнь скрывал свои истинные наклонности. Сидел в тюрьме, сторожил арестантов, а сам усиленно прятал от начальства тонкую филантропическую душу. А сейчас его внутренний потенциал реализовался. За ним я буду как за каменной стеной. Никто меня больше не подставит и не предаст. В «Планете» мне все станут завидовать, дескать, Инесса Веткина успешно пиарит очаг капиталистической безопасности. Через двадцать минут я уже стояла перед многоквартирным жилым домом. В одной из ячеек десятиэтажного улья скрывалась загадочная «Кальпурния». Бедная Кальпурния. Наверное, она очень любила Юлия Цезаря, еще девочкой мечтала соединиться с мужественным воином в брачном союзе. Но если бы она знала, что спустя века ее честное имя внесут в анналы современной российской охранной структуры, она за Цезаря замуж точно не пошла бы. Ни за что! Кальпурния сбежала бы из дома с рядовым безымянным рабом. Зато ее имя никогда не приклеили бы к двери, обитой рваным дерматином. Неоновые блики блистательной «Планеты» вспыхнули в моей памяти разноцветной иллюминацией. И погасли, оставшись там, вдали от меня, в земле обетованной.
– Вы – Инесса? – спросил статный мужчина – проседь в шевелюре, очочки в металлической оправе. Дверь открылась сама, я не прикасалась к звонку, видимо, мужчина смотрел в щелку в ожидании визитов. Он долго прислушивался, ждал. Услышав шаги, распахнул для меня врата нового рая. У него и впрямь благородная внешность, пристальный взгляд. Полковник Баландин. Он предстал таким, каким я увидела его еще на Лиговке. Но в мистическую сценку моего трудоустройства вмешалась некоторая неувязка. Полковник здорово заикался. Чтобы произнести мое имя, ему пришлось долго шлепать губами, беззвучно, но с огромным напряжением. Я хотела ему помочь, подсказать за него, но передумала, пусть немного помучается.
– Да, это я, – впрочем, я так и не дождалась, пока он полностью выговорит мое имя. – Инесса Веткина. Можно просто – Инесса. А вы – Константин Иннокентьевич Баландин?
Полковник стал трясти губами, потом щеками, головой, плечами, наконец затряслось все тело. Он стоял на пороге и дергался, пока я наконец не догадалась сказать за него: «Да».
– Да! – легко и радостно выдохнул Баландин. – Да, я – Баландин. Константин Иннокентьевич.
Заикание случалось с Баландиным периодически. Иногда полковник говорил вполне свободно, без мучительных сотрясаний и конвульсий. Зато уж если случалось ему заикнуться – тогда бешено сотрясались стены и потолки, фундамент и крыша, казалось, террористы взорвали соседний дом и вплотную подобрались к «кальпурниевскому», осадили его и уже подожгли. Кругом все клокочет и бурлит, а до взрыва остается пара секунд.
– Проходите, Валерий Викторович много рассказывал о вас. – Баландин отступил в сторону, пропуская меня вперед. Галантный и культурный, очень вальяжный, полковник Баландин поразил мое воображение. Грешно подумать, но я решила, что Голубенко наврал мне, он все придумал про Кресты, диссидентов, распашонки и тюремную баланду. Валерий Викторович – большой шалун, легко разыграл наивную и доверчивую Инессу.
Полковник придвинул мне стул, подождал, пока я усядусь, взялся за спинку, будто проверял, крепко ли я сижу. Удостоверившись, что сижу надежно, Константин Иннокентьевич прошел за стол, сел в кресло с широкими подлокотниками и доверчиво посмотрел на меня голубыми и ясными, как у малого ребенка, глазами. Мы помолчали. Я боялась задавать вопросы, жутко пугаясь, что у Баландина вновь начнется приступ заикания. Константин Иннокентьевич тоже, видимо, боялся, поэтому мы слишком долго молчали. В конце концов, работодатель первым должен задавать вопросы. Я – тестируемая, а полковник – лицо заинтересованное. Тот, кто выдает зарплату, тот пусть и мучается, а кто получает, может отдохнуть некоторое время. Полковник мысленно подсчитывал, во сколько я обойдусь «Кальпурнии». Наконец Баландин сделал первую попытку осуществить разговорную речь, он пошлепал губами, покраснел, налился кровью, выпучил глаза, от жалости и сострадания мне пришлось перекинуть взгляд на противоположную стену. Большой плакат изображал женщину, точнее – римскую матрону. Видимо, это и была знаменитая Кальпурния.
– Это – Кальпурния, – вдруг произнес Баландин, будто это и не он вовсе только что бессильно и немо разевал рот. – Последняя жена Цезаря.
– Д-да, я знаю, – прошептала я.
– Это я придумал, как назвать мое предприятие. Все нормальные имена уже разобрали. Мне досталась жена великого полководца. Инесса, а что вы умеете делать? – спросил Баландин.
– Я… это… все умею делать, – я покосилась на него и быстро отвернулась. Кажется, у него начались большие сложности со следующим вопросом.
– Мы пригласили вас, чтобы вы наладили нам общественные связи. Контакты, отношения, взаимные интересы – все требует системного подхода, вы согласны, Инесса?
Баландин быстро гасил приступы, можно было не бояться за исход его дальнейшего самочувствия.
– Систематизация взаимных интересов – это здорово, – я внутренне хихикнула. Внешне же ничем не показала своего отношения. А что мне еще оставалось делать? Работа нужна. Дома котенок ждет, нервничает. Может, его Цезарем назвать? И мама волнуется, за сердце хватается, ищет веские доводы, стремясь защитить дочь от личностного распада.
– Тогда приступайте, ваш стол будет в соседнем кабинете, у нас идет ремонт, мы оборудуем оружейную комнату, видите, встраиваем в стену хранилище, – полковник Баландин перешагнул через таз с цементным раствором. Я слегка зацепилась за кирпич, мысленно обратившись к райским кущам «Планеты». В земле обетованной цветут вишневые сады, повсюду торчат бонсаи и пальмы, а я вынуждена натыкаться на кирпичи и тазы с цементом. На джинсах пятна, ботинки в грязи, господи, куда я попала, хочу немедленно обратно, в искусственный рай, к Бобылеву, попрошусь к нему на ручки.
– Работайте, – отставной полковник ушел. Я осталась одна в холодном и мрачном кабинете. Даже не объяснил, что я должна делать. Какие связи систематизировать – тазы с кирпичами, что ли? Остаток дня тянулся бесконечно долго. Голубенко звонить не стала. Он обязательно потребует плату за трудоустройство. А вдруг я не сумею наладить общественные связи? И полковник Баландин уволит меня, как это уже сделала Старосельская.
День все-таки закончился. Я осторожно выглянула за дверь. Никого. Пусто. Интересно, а кто еще, кроме заики-полковника, работает в «Кальпурнии»? Почему в этом помещении стоит напряженная тишина, вообще-то это обычная квартира, двухкомнатная, малогабаритная, переделанная под офис. Для Кальпурнии сойдет. Все-таки это была последняя жена полководца. Это вам не блистательная Клеопатра. На часах около семи вечера. Я высунула нос наружу, но Баландина уже не было. Кабинет закрыт. Пора домой. И я вышла на улицу. Порывом ветра мне разметало волосы, разбирая пряди, убирая их с лица и глаз, я увидела Баландина. Полковник ремонтировал машину. Даже моя «девятка» когда-то в далеком прошлом выглядела гораздо импозантнее, нежели изъезженная «Волга» полковника, изношенная до состояния резиновых тапочек Коли Гришанкова.
– Вы уже домой, Инесса? – Баландин даже нахмурился. Ему явно не понравился мой самовольный уход с рабочего места.
– Константин Иннокентьевич, скажите, пожалуйста, какая у меня будет зарплата? – спросила я, набравшись храбрости, решив брать быка за рога, но не забыла состроить при этом невинные глазки. В первую очередь надо выяснить основной экономический вопрос – почем нынче систематизация взаимовыгодных отношений?
– Вы еще без году неделя в «Кальпурнии», одного дня толком не отработали, а уже о зарплате спрашиваете, – помрачнел Баландин. Он опять начал задыхаться. Хватанул ртом холодный воздух и задохнулся, даже посинел, но я не испугалась. Это мы уже проходили.
– О-основной эк-кономический з-за-закон, – в ответ, кажется, я тоже начала заикаться. Заикание – заразное заболевание. Теперь я это точно знаю.
– Триста долларов вас устроит? – вдруг спросил полковник. Он уже передумал уходить на тот свет, весь разрумянился, посвежел. Я широко раскрыла рот. Закрыть его так и не смогла. Я глотала порывы чрезмерно усиленного ветра, вытаращив глаза, а Баландин в это время, ухмыльнувшись, хлопнул крышкой багажника и с довольным видом удалился в «Кальпурнию». Можно сказать, оставил девушку в критическом положении.
Триста долларов мне хватит ровно на три дня. В «Планете» я получала почти две тысячи зеленых. Я привыкла жить на широкую ногу. Мне нужны деньги, но не триста баксов. Я докажу Баландину, что на эти деньги не смогут прожить даже самые что ни на есть скромные пенсионеры. Но ничего доказывать мне не пришлось. Баландин выглянул из окна и громко свистнул, призывая меня в «Кальпурнию». Ну и нравы у этой матроны. Что-то не нравится мне она. Я подумала и двинула свои стопы в противоположном направлении от «Кальпурнии».
Я могу делать забег лишь на короткие дистанции. Есть одно смешное слово. Лошадей, берущих призы на средних и коротких дистанциях, называют фляерами. Весьма схожее с жаргонным словом «фраер». Фляер, фраер, в сущности, какая разница. Я резво бежала иноходью к ближайшей станции метро, будто собиралась взять приз. Я живу в центре, а «Кальпурния» зарегистрирована в Красногвардейском районе. Мне придется потеть в общественном транспорте в случае благоприятного заключения трудового соглашения. Еще не достигнуты дипломатические договоренности, а отставной полковник Баландин нагло предлагает мне триста зеленых за систематизацию клиентов. От полковничьей наглости я сильно разозлилась и в быстром темпе добежала до дома. Могу сказать, что по дороге никого не видела, ничего не заметила и не ощутила. Теснота и давка проскользнули мимо сознания и тела, будто я парила в воздухе. Мысли были поглощены святотатственным предложением Константина Иннокентьевича. Оценить мои профессиональные способности в триста долларов мог лишь ненормальный. Я решила больше не беспокоить «Кальпурнию». Бог с ней, проживет без меня. Мы молча поужинали с будущим Цезарем, скудно и скромно, как два монаха. Настроение было аховое. Мы даже не поиграли. Сразу после убогого ужина оба завалились в кровать и уставились в потолок, будто на нем что-то можно было прочитать, к примеру, дальнейшую судьбу. Но на потолке ничего не пропечатывалось. Телефон безмолвствовал. Все умерли. Тишина была какая-то въедливая и тягучая. Мне жутко хотелось, чтобы кто-нибудь позвонил. Есть же кто-нибудь живой в этом городе? Незаметно я задремала. Котенок царапнул меня по носу. Звонил телефон. Наверное, мама.
– Дочка, как ты? Здорова? – Заботливый мамин голос вызвал во мне раздражение. Как бы мне хотелось услышать сейчас чей-нибудь другой голос.
– Да, мам, все в порядке: здорова, сыта, устроена, – я сказала, что устроена, чтобы мама отстала от меня, но она назойливо прицепилась к этому слову.
– Ты нашла работу? Где, в каком районе, у кого? Доченька, какое счастье, ты вернула меня к жизни, – мама несказанно обрадовалась. А у меня больно засвербело внутри, где-то в области сердца, видимо, стыдно стало.
– Мам, ничего интересного, так себе, рутинная работа, ты обещала мне халтуру найти. Где твоя писательница – жива, творит? – Я пыталась перевести мамины восторги на практические вопросы.
– Творит, творит, хочешь, я сама тебе привезу рукопись книги? – Мама явно набивалась в утешительницы. А у меня появился курьер по добыче интеллектуальной халтуры.
– Привези, мне все равно, – я жалобно скривила губы. Плохо мне без моральной поддержки. Мама не в счет. Из нее рвется чувство материнского долга.
– Завтра привезу, успехов на новой работе! – Кажется, маму не волнует, сколько мне будут платить, кто у меня начальник и почему у меня льются слезы – сами по себе, текут и текут.
Бобылев почему-то не звонит. Он забыл свои слова – «до самой смерти». А я помню. У меня отличная память. Я положила трубку в гнездо и взяла в руки пульт, пощелкала, переключая каналы. Надо бы послушать «Новости». Вдруг появилось что-то новенькое. Но нет, ничего такого. Мир жил по своим обычным законам. Международные новости добавили мне горчинки в трагический сплав. Мало мне своих бед. Так тут еще мировые. Тоска. Кажется, я заболела мировой скорбью. Я выключила телевизор. Забросила пульт в угол. Пусть звезды женятся, болеют, страдают. Хочу спрятаться от всех. И еще больше хочу, чтобы меня любили, пусть это будет всего лишь один человек – один-единственный, но пусть он меня любит, и никогда не забывает, и помнит обо мне всегда, даже сейчас, в эту минуту. Я хочу, чтобы он вспомнил обо мне. Если напрячь волю и разум, можно вызвать в другом человеке ответную реакцию. Он сразу откликнется и тотчас же наберет номер моего телефона. Я даже побурела от напряжения, но телефон словно онемел. Бобылев не услышал мой призыв. Можно было лопнуть от внутреннего высоковольтного Везувия, но заставить зазвонить телефонный аппарат выше моих сил. Все-таки я обычная девушка, не трансцендентная, и не обладаю магическими возможностями. Если бы можно было приколдовать Бобылева, я бы все-таки не решилась вмешиваться в игру жизни. Страшно. А вдруг я его разлюблю когда-нибудь?
Я незаметно уснула. Во сне я догоняла самолет. Он уже стоял на парах, а у меня не было в билете какой-то отметки. Незнакомые люди заставляли меня спешить, куда-то бежать, чтобы я успела оформить регистрацию. Я опаздывала, видела взлетающий самолет, но бежала и бежала, чтобы догнать его. В конце концов я успела впрыгнуть на подножку автобуса, мчавшегося к самолету. Я висела на ручке двери, одной ногой цепляясь за воздух, второй стараясь встать на ступеньку. Ноги скользили мимо, но автобус летел навстречу самолету, и я помню сладкое ощущение успеха – успела, не опоздала, схватила птицу счастья за хвост. С этим ощущением я проснулась. За окном лил осенний дождь, точно такой же, как в ноябре, – мрачный и тоскливый. Странный дождь, зачем он приплелся в мой город из будущей осени? Сейчас весна, апрель, вместо унылого дождя должно сиять солнце, выжигая из головы зимние тягучие сны. Цезарь лениво потянулся и зевнул. Его не волновали мои грезы и тревоги. Кот требовал внимания, он хотел завтракать. Причем немедленно. Мы поели, каждый из своей миски. Немного поразмышляв над фатальным сном, я все-таки решила навестить «Кальпурнию». Работа на дороге не валяется. Зарплата маленькая, зато я могу освоить новое дело. В охранной структуре я еще не работала. Интересно все-таки, заманчиво. Мне любой опыт пригодится. Впереди у меня целая жизнь. Кальпурния ласково улыбнулась мне из своего римского далека. Оказывается, мы можем догнать друг друга во времени.
Отставной полковник Баландин чинил автомобиль. Наверное, он вообще не уходил домой, так и проторчал возле изъезженной «Волги» всю моросную ночь. В лыжных шароварах, в шапочке с помпоном, в короткой курточке, Константин Иннокентьевич удивительно походил на моего соседа Бориса Захарыча, будто они кровные родственники. Наверное, они одеваются в одном магазине, видимо, в Питере открылся такой спецбутик для трудоголиков. Увидев меня, полковник побагровел, видимо, не ожидал встретить ранним холодным утром столь удивительное чудо. «Чудо» скорбно потупилось, ковыряя носком ботинка дыру в асфальте.
– И-и-и-и… – разнеслось по двору.
– Инесса, – шепотом подсказала я.
– Инесса, приветствую вас, не ожидал еще раз увидеться, – сказал вдруг полковник четким и ясным голосом, будто это и не он вовсе никак не мог выговорить удивительное имя неординарной девушки. Накрапывал мелкий дождь, продуваемый холодным ветром, будто на небе кто-то вывесил серый полотняный полог, забыв его пришпилить. Полог низко провис над городом, угрожая рухнуть вниз, чтобы внезапно опрокинуть на сонных горожан потоки ледяной воды вперемежку с северным ветром.
– Константин Иннокентьевич, что прикажете делать? – я заговорила, как юродивая. А что мне еще оставалось делать? Новая роль требовала игры от бесталанной актрисы.
– Сейчас объясню. – Баландин вытер черные руки о лыжные штаны и прошел в «Кальпурнию». Сегодня он шел впереди меня, не отступая в сторону, не предлагая даме пройти первой. Галантность закончилась, вся вышла. Я скривилась. Во сне я успела уцепиться за поручень, схватила птицу за хвост. А наяву? Психолог долго бы разжевывал мой сон, дескать, у пациента здоровая психика, он успел догнать и перегнать самолет. Я и без психолога знаю, что у пациента здоровая психика. Только вот с Баландиным не умею разговаривать. А это плохо. Непрофессионально. У обоих пациентов наличие здоровой психики, а понять друг друга они почему-то не в состоянии. В конце концов, сегодня я приехала не из-за трехсот долларов, это ведь мелочи, копейки по сравнению с непрерывным ростом валютного баланса в международной экономике. Я приехала, чтобы понять, кто такой этот полковник Баландин. Что у него внутри, что ему нужно от жизни – частный охранник Баландин несомненно представляет собой интересный экземпляр, этакая своеобразная особь мужского пола в звании отставного полковника. Нужно научиться разговаривать с любым человеком, каким бы странным он ни казался на первый взгляд.
– Инесса, составьте, пожалуйста, рекламную брошюру для наших клиентов. У нас полный завал. Сейчас у нас нет ни одного заказчика. Мы прогораем. Даже за электричество заплатить нечем.
Баландин угрюмо швырнул мне через стол какой-то журнал. Я рассеянно полистала. Фирмы, организации, структуры. Рекламный буклет отвратительного качества. В «Планете» я делала глянцевые проспекты международного класса. Страшно терять квалификацию. В приемнике истерическим басом завывал модный певец, создавая колорит в экстремальной обстановке, ужасно фонил при этом. Он никак не мог куда-то дойти. Все шел и шел, а дойти не мог, видимо, силы закончились. Дойдешь-дойдешь. Когда-нибудь. Я потрогала горящее ухо. Баландин заметил.
– Вам не нравится? – удивленно спросил полковник. Тоже мне, меломан. Он даже не заикнулся ни разу, видимо, поддерживал ритмичный музыкальный фон на время нашей беседы.
– Не знаю, не думала об этом, в смысле, нравится не нравится, – я скосила глаза на Кальпурнию, дескать, нравится ли ей песня. Кажется, матроне тоже не нравится, Кальпурния явно не переносила современное искусство. Если бы не вышла замуж за Цезаря, сейчас бы не слушала всякую чушь против своей воли.
– А мне очень нравится. И моей супруге тоже, – сообщил Баландин. Я мысленно порадовалась за полковника и его жену. Бог ты мой, у такого еще и супруга какая-то имеется!
– Можно провести конференцию частных охранных предприятий. Организовать выставку специальных средств. Продать их другим организациям. Получится большая прибыль, – сказала я вслух. Словно уже решила отработать свои кровные триста баксов.
И тут я испугалась. Баландин скорчился в своем кресле, съежился, вытянулся, забился, как разогнутая пружина, все это он проделывал в обычной своей манере, глотая воздух и шлепая помертвевшими губами. Кальпурния жестко прищурилась. Наконец-то она увидела своего мучителя в унизительном положении. Долго же она ждала этого благословенного момента. Дождалась. Счастливая. Я вежливо улыбнулась.
– Константин Иннокентьевич, я что-то не так сказала? Конференция выправит положение «Кальпурнии», мы привлечем клиентов, распиарим наши возможности, будьте уверены. Деньги потекут рекой. Мы сможем заняться охраной банков на взаимовыгодных условиях. Заводы и фабрики встанут в очередь, чтобы получить наши услуги.
Я спокойно излагала доводы. Мне нравилась собственная идея: если я смогу претворить в жизнь свежую концепцию – мои ставки на рынке труда заметно возрастут.
– И-и-и-иииии… – протяжный всхлип Баландина перекрыл хрипатый бас Расторгуева.
– Инесса, – подсказала я, стараясь оставаться безупречно вежливой.
– Инесса, – подхватил Баландин, – какие специальные средства вы собрались продавать на выставке?
Полковник справился с очередным приступом. А певец – с поставленной задачей, все-таки дошел. Кажется, он никак не мог дойти до дома. Где у него этот дом находится? Кальпурния заговорщически подмигнула мне, видимо, она встретила во мне избавительницу от каторжного пребывания в охранном предприятии. Она явно хотела сбежать из этого дома. Кальпурния, видимо, взяла меня в тайные сообщницы, могла бы и не подмигивать, я и без нее знаю: если две женщины смогут договориться между собой, то вдвоем, в одной связке они способны сдвинуть земной шар с оси. Легко. И межгалактическая катастрофа обеспечена.
– Наручники, резиновые дубинки, газовые баллончики, бронежилеты, пистолеты, в конце концов, – раздраженно бросила я. Надо же – полковник, хоть и отставной, а в спецсредствах абсолютно не разбирается.
– В «Кальпурнии» ничего нет, даже наручников, – сказал Баландин, изо всей силы плюхнувшись головой на спинку кресла. Голова отвисла назад, тело выгнулось, ноги выехали из-за стола. Я удивленно воззрилась на разъехавшееся туловище полковника. Невиданное зрелище – полковник, распавшийся на отдельные части, без сердцевины. Можно продавать редкий экспонат на выставке достижений народного хозяйства.
– А как же вы охраняете коммерческие фирмы? – я задала, в общем-то, идиотский вопрос. Охранное предприятие без специальных средств – это что-то новое и экстремальное на рынке охранных услуг.
– Оружейная комната еще не оборудована, наручники потеряли, дубинок у нас никогда не было. Пистолеты мы не закупали. Хранить негде. Запрещено. Охраняем клиентов голыми руками, – терпеливо объяснял Баландин, слишком терпеливо, будто с полоумной разговаривал.
– А-а-а-а… – понеслось по комнате, эхом отталкиваясь от стен. В этот раз ужасные возгласы вылетали из меня, толкаясь во все углы. Баландин молчал, как истукан. Все-таки заикание – заразное заболевание. Вроде чумы или холеры, короче, настоящая сибирская язва – это проклятое заикание. Теперь понятно, почему в «Кальпурнии» стоит гробовая тишина. Коллектив не выдержал испытаний непредвиденными формами коммерческого сотрудничества. Баландин сам руководит, сам охраняет – самого себя. Сидит крепко. Надежно. В общем, сам себе клиент.
– А ваши клиенты знали об этом? – наконец-то заговорила я, оглянувшись на Кальпурнию. Она еле заметно кивнула мне, дескать, действуй в том же направлении.
– А зачем им знать? – спросил Баландин. – Ваша задача состоит в том, чтобы привлечь клиентов. А там разберемся.
Я вспомнила крутую охрану Бобылева: вертушки с магнитными лампочками, камеры видеонаблюдения, черную униформу охранников, бейджи, сигнализацию, бесстрастные физиономии сотрудников службы. И я безумно затосковала. Мне стало жаль будущих клиентов. Они доверчиво вверяют самое ценное имущество полковнику Баландину, чтобы он сохранил его, а у него даже газового баллончика нет. Полковник хочет, чтобы я обманула предпринимателей, заманив их льстивыми и лживыми обещаниями, помогла выкачать из них деньги. Не выйдет. Тоже мне, нашел аферистку по рекомендации. Я не аферистка, я – фляер. Золотой призер на короткие дистанции.
– Константин Иннокентьевич, мне пора. У меня масса дел, я спешу. – Я медленно поднялась со стула, посмотрела на Кальпурнию, подошла к стене и сорвала компьютерный рисунок. Свернула в рулончик и сунула под мышку.
– Что вы делаете, Инесса? – заорал полковник. Я заметила, что он ни разу не заикнулся. Даже не посинел и абсолютно не позеленел. Так и остался бурым, с ярким апоплексическим румянцем на морщинистых щеках.
– Я забираю последнюю жену Цезаря с собой. Я не оставлю ее вам на растерзание. Прощайте.
И я вышла на улицу, чувствуя, что мои щеки пылают от стыда и обиды. Голубенко полагал, что я соглашусь на любую работу. В моем отчаянном положении смешно разыгрывать из себя невинность. Но я не смогу работать в подобном заведении. Не смогу. Буду временно перебиваться переводами. А там видно будет. Вместе с Кальпурнией мы удалились на безопасное расстояние от страшного полковника. На Кондратьевском проспекте я выдохнула скопившееся раздражение. Было от чего разозлиться. Я сердилась на себя, на обстоятельства, на Баландина. Я покопалась в своей голове, отыскивая мало-мальски подходящую мысль. Но там уже сидел Бобылев. Он увесисто разместился во всех миллиардных ячейках неисчислимых мозговых клеток. Никак не прогнать его оттуда. Для этого целую жизнь нужно потратить. Наверное, Сергей не хотел бы, чтобы я работала у полковника Баландина рекламным менеджером. И я воспарила над городом; разогнала тучи, расправила облака, взлетела над серым пологом – за ним сияло весеннее солнце. Яркое, страстное, бушующее солнце. Я купалась в радостных лучах, крепко прижимая к себе рулончик с изображением освобожденной из плена надменной Кальпурнии.
Шли дни. День за днем. Сутки прочь. Ночью я работала. На полу, в креслах, на кровати – повсюду валялись словари, разорванные листы бумаги, карандаши, ручки, фломастеры. Котенок на первых порах поиграл немного в переводчика, потом ему надоело это утомительное занятие. Он явно заскучал, а мне нельзя было расслабляться. Перевод требовал вдумчивости, погруженности, осмысления. Ночная жизнь не позволяла летать в облаках, предаваться мечтам, копаться в мыслях. Телефон по-прежнему безмолвствовал. Иногда я натыкалась взглядом на телефонный аппарат, и внутри меня разгоралось безудержное желание швырнуть бесполезную вещь в помойное ведро, но, вспомнив, что я могу остаться без связи с внешним миром, тут же гасила в зародыше буйные порывы. Мама, всучив мне рукопись, окончательно успокоилась, видимо, успела проглядеть черновики. Скорбный труд кого угодно мог загнать в состояние покорности перед обстоятельствами. И я тупо нанизывала слово за словом, будто пряла бесконечную пряжу. Мир жил собственной жизнью, как отдельный организм. А я совсем не думала о будущем. Я не хотела торопить время. Иногда время торопливо бежало, пытаясь обмануть меня, дескать, проскочит весна, наступит лето, а там, глядишь, пойдут осенние дожди. Но чаще оно тянулось, выматывая из меня жилы. Меня не станет, а время по-прежнему будет идти, спешить, торопиться и тянуться, как липкая лента. И никто не заметит моего исчезновения, а мир останется прежним. Люди будут заниматься привычными делами. А я еще не умерла. Я перевожу ненужную и никчемную книгу, чтобы не умереть с голоду. Я заплакала от жалости к себе и незаметно уснула.
Во сне мне приснилась бездарная писательница, она страстно говорила, доказывая всему миру, что ее книга – самая лучшая из всех книг на свете. Женщина все говорила и говорила, беззвучно шевеля губами, не было слышно ни единого слова, но я ей поверила. Кому-то, наверное, нужна эта книга. А потом я опять бежала за автобусом, цеплялась за поручень, висела, болтаясь между небом и землей, и точно знала, что автобус обязательно догонит взмывающий в небо самолет. Я знала, что успею на свой горный пик, догоню свою судьбу. На этой волне меня разбудил кот, он поддел лапкой мое ухо, пошевелил волосы, ткнулся мордочкой в шею, мне стало щекотно, и я проснулась – счастливая, уверенная, переполненная надеждами. Телефонный аппарат сотрясался от звона. Я осторожно сняла трубку, еще не веря в то, что безмолвный предмет наконец-то ожил. Трубку взяла двумя пальчиками, робко, будто боялась раздавить. Твердая пластмасса надежно прилипла к рукам, как железо к магниту.
– Инесса, это Гоша. Как ты там? – спросил Саакян, он забыл поздороваться, но я ничего не сказала. Я молча заплакала. Гоша Саакян – наш юрист. Его недавно уволили из «Планеты» за пьянство. Потом передумали и приняли обратно. Пожалели парня. Говорят, за него хлопотал сам Бобылев. Может, он и за меня порадеет. Может быть. Когда-нибудь. Разумеется, в таком положении, в котором оказалась я, любому звонку нужно радоваться. Пусть и пьяница, но Гоша вспомнил обо мне.
– Ты что, плачешь? Не плачь. Давай встретимся, поговорим, есть о чем, – тараторил Саакян, а я молчала.
Самое смешное, что в своих злоключениях я совсем забыла о Гоше. Мы раньше дружили, но он почему-то отсутствовал в череде лиц, мелькавших неясными тенями в моей памяти. И он первым вспомнил, позвонил, нарушив скорбное молчание в моей одинокой квартире.
– Во сколько ты хочешь встретиться? – спросила я.
– В пять можно, в шесть, как скажешь, в «Пиццерии», как обычно, – он говорил без остановки, будто спешил куда-то.
– Хорошо, буду в шесть, – молниеносно вылетело из меня, видимо, от Саакяна заразилась. Теперь все прилипает ко мне, всякая дрянь – заикание, скороговорение, кто что подкинет. Я легко подпрыгнула, закружилась по комнате, подбрасывая вверх котенка. Еще не все умерли в этом городе, в этом мире, остались и на мою долю хорошие люди. Гоша уж не такой запущенный алкоголик, просто он бывает буйным во хмелю. Я засмеялась и чмокнула заспанную кошачью мордочку.
В «Пиццерии» ничего не изменилось. Никакие международные проблемы не могут повлиять на микроклимат пивной компании. Шум, гам, тарарам. Музыка со всех сторон. Не понять – то ли Расторгуев, то ли «фабричные звезды» зажигают публику. Хотя, кажется, уже зажгли, факелы пылают, в зале дым коромыслом. Гоша уткнулся в меню, видимо, решил отыскать в нем заморский деликатес.
– Гоша, ты чего там потерял? – я ехидно кивнула на пожелтевшее меню.
– А-а, хочу выбрать тебе подходящее к твоему случаю блюдо. Может, грибы? – озадаченно спросил Саакян.
– Чтобы отравиться и уснуть вечным сном? Нет-нет, мне ничего не нужно, у меня режим, – я подоткнула пальцами свои бедра, дескать, посмотри, какая красота.
– А-а… – Гоша скользнул тусклым взглядом по моей тонкой талии. Мне стало обидно. Красота живет восторгами, питаясь славой, без людского восхищения она превращается в плесень.
– Гоша, что с тобой? У тебя что-то случилось? – Я наклонилась к нему и заглянула в глаза. Так и есть. У Саакяна стряслась беда. Глаза больные, страдальческие, вот почему он мне позвонил.
– Инесса, присядь, не стой, – сказал Гоша. – Поговорить надо.
– О чем? Что, опять с Норкиным проблемы? – сухо поинтересовалась я, раздумывая, уйти сейчас же или немного подождать.
– Нет у меня никаких проблем с Норкиным, успокойся, – бросил Гоша и звонко щелкнул пальцем, подзывая официантку, быстро заказал что-то незатейливое, простое, недорогое.
Я кусала губы, сидя в уголке, пытаясь абстрагироваться от шума и звона, подвыпившая публика хором исполняла народные песни, заглушая колонки с фабричными звездами.
– Инесса, я хочу уволиться из «Планеты», – сказал Саакян и скосил страдальческие глаза в сторону. Я уставилась на него свинцовым взглядом, пытаясь вникнуть в смысл слов.
– Ты – уволиться, зачем, почему? Гоша, что случилось? – я с трудом обрела дар речи. Наверное, Гоша не смог пройти очередную зачистку на фирме. Изредка Норкин, когда ему становится скучно, устраивает кадровые зачистки, а после некоторые сотрудники «Планеты» получают в бухгалтерии злополучные конверты с неприкосновенным запасом. А по коридорам бизнес-центра вальяжно прогуливаются какие-то новые люди. Судя по их внешнему виду, эти люди происходят явно из родственного окружения самого Игоря Львовича.
– Понимаешь, мне катастрофически не хватает денег. Ведь я сижу на окладе. Пора мне заняться настоящим делом. Хочу открыть свой бизнес. Хочешь стать дольщиком? – Гоша шумно сдул пивную пену, отхлебнул добрый глоток. Меня передернуло. Даже от вида пива меня дергает, вот что делает с людьми безработица. Что же дальше-то будет, может, я и курить брошу, пока сижу без работы? Получается, что отсутствие деятельности благотворно сказывается на организме.
– Гош, так неожиданно, я даже опешила, – пробормотала я, бездумно водя пивной кружкой по столу, рисуя круги и квадраты, – а что за бизнес? Ты уже что-то придумал? Есть бизнес-план? Маркетинг?
– Скучная ты, Инесса, – сердито буркнул Гоша, – совсем как моя жена. Бизнес-план, маркетинг – так никогда своего дела не создать. Надо действовать нахраписто, целеустремленно, задумал что-то – надо сразу реализовать!
Я нарисовала чертову уйму кругов и треугольников пивной кружкой, раздумывая над Гошиными словами. Может, в его словах скрывается сермяжная правда, одновременно суконная, деревянная и посконная, но действовать наобум, без анализа рынка, без маркетинга и бизнес-плана может только сумасшедший или ненормальный. Только что на моем пути просквозил полковник Баландин из «Кальпурнии», он сгодится как для первой, так и для второй категории. Мне недоставало еще одного, точно такого же – Гоши Саакяна. Полковник – чужой, я его знать не знаю, а Гоша свой в доску парень. С ним одного пива сколько перепито. Я принюхалась к кружке. Какая гадость – пиво, и как только его народ пьет – литрами и бочками? Все равно его мало, наверное, расчеты скоро уже на цистерны перейдут.
– Гоша, таки действуй! Я-то здесь при чем? – вполне резонно сказала я, отставив кружку в сторону, далеко отставила, но дурной запах расползался вокруг моего чувствительного носа.
– Как это ты при чем? Как раз на тебя вся надежда, – возбужденно заговорил Саакян. Он влил в себя еще пива и слегка раскраснелся. – Ты будешь мозгом компании, его надеждой и опорой.
Становиться Гошиной опорой мне не улыбалось. Представив, как Гоша опирается на меня, обхватив мою шею длинными руками, я даже загрустила. Зрелище не для слабонервных.
– А какой бизнес, чем ты решил заняться? – спросила я, надеясь, что Гоша предложит мне распродавать младенческие распашонки и подгузники. Детская тематика к лицу волосатику Саакяну.
– Будем лить воду на мельницу капитализма, – хмыкнул Саакян и отхлебнул добрую порцию темного пива. На усах у него повисли бурые капельки. Он стер их ладонью и уставился на меня молча и пристально, в его глазах застыл наглый призыв. Я растянула по горизонтали нижнюю губу, превратив ее в линейку, затем опустила книзу. Двойная физиономическая манипуляция взбодрила Гошу. Саакян дернулся, что-то буркнул и покраснел.
– Какую воду ты собираешься лить и на кого? – кажется, он совсем рехнулся в этой «Планете». В райских кущах иногда тоже сходят с ума. Наверное, с жиру бесятся.
– Обыкновенную, питьевую, минеральную, в бутылках, – буркнул Гоша, видимо, ему вдруг стало немножко стыдно. Вообще-то с ним такие казусы редко случаются, но бывает, и на старуху накатит. Иногда даже на юристов обрушиваются сомнения. Саакян низко опустил голову и отодвинул от себя пивную кружку.
– Неплохо, совсем неплохо, – скупо бросила я.
Нельзя категорично относиться к друзьям, к людям, словам и событиям. Даже к политике. Это мне нравится, это не нравится, это хочу, а это – не хочу. Гоша предлагает отличный бизнес. Разливать и продавать питьевую воду – в современном мире вышеуказанный бизнес можно присовокупить по значимости лишь к лекарственной индустрии. Лекарственная вода, чудодейственная, исцеляющая, ранозаживляющая, оживляющая и омолаживающая. Во мне уже заработал моторчик. Я почувствовала золотую жилу в струящемся ручейке. Вода стремительно протекала сквозь пальцы. Вместе с ней убегали жизненно важные центы и доллары, разные там «у.е.» – евро, тугрики и зайчики.
– Неплохо, Гоша, отличная идея, – улыбнулась я, – сам придумал или жена подсказала?
– Вообще-то жена, – застеснялся Саакян. – Пилит меня днем и ночью, денег не хватает, ребенок болеет, на одни лекарства уходит почти вся моя зарплата.
– Понятно, жена у тебя молодец, ей бы мужа посолиднее, далеко бы пошла, гораздо дальше одной московской жены. – Я еще разок крутанула кружкой по столу. Пожалуй, надо соглашаться. Еще одну «Кальпурнию» мне не пережить. После перенесенного унижения у меня до сих пор ноет челюсть. Я больше не опущусь на дно. Пора приниматься за дело. Настоящее, хорошее дело. Пора-пора. Осталось засучить рукава.
– А начальный капитал где возьмешь, какие-нибудь деньги у тебя есть? – спросила я.
– А зачем деньги? Не нужен нам никакой начальный капитал, – не на шутку рассердился Гоша. Он подпрыгнул на стуле, развел руки по сторонам, будто хотел обнять всю пивную компанию. Саакян силился что-то сказать, но не мог найти подходящие слова. Я молчала. Саакян еще тот бизнесмен, сейчас нарисует перспективы такой сказочной величины, любой аферист позавидует. Даже бывалый рыбак ужаснется.
– У тебя есть квартира, – сказал Саакян наконец. – Офис сделаем у тебя, чтобы не тратиться на аренду. Регистрация стоит недорого, копеечное дело. Цех по разливке у меня уже есть. Все! Конец кина.
Саакян с торжествующим видом осмотрел зал. Клубы дыма витали под потолком. Казалось, в зале курили все, от мала до велика. Густой и плотный дым слоился из всех щелей и ноздрей, растекаясь облачной пеленой вокруг ламп, налипая вязкой слизью на лицо и руки.
– С какого перепугу я сдам тебе квартиру под офис, ты что, Гоша, пивом обпился? – разозлилась я. С мужчинами нельзя по-хорошему, они понимают только ругательный язык. Любят по-настоящему почему-то только склочных женщин. С бигуди на голове. И скалкой в руках.
– Потому, что ты мозг компании, ядро ореха, – вмиг опечалился Саакян, – и потому, что ты сидишь без работы. Злая, как пантера. Тебя уволили из «Планеты», как шелудивую собачонку, как будто ты годами не горбатилась на фирму, не вносила в ее копилку свой вклад. Тебя даже не проводили по-человечески, Инесса.
– Не трогай больную тему, Гоша, прошу тебя, не дави на больную мозоль, – процедила я сквозь стиснутые зубы, – мы не касаемся моего увольнения. Мое трудоустройство – моя проблема. Если у тебя есть идея – излагай. Учитывай жестокие реалии, а не лезь в заоблачные выси. Моя квартира – это мой дом. Крепость. А не офис. И не контора.
Я представила Цезаря, ползающего между ящиками в прихожей. Котенок не позволит сделать склад из обжитого дома. Как пить дать – не позволит. Трупом ляжет между ящиками и бутылками.
– Ладно, под офис подойдет моя квартира, жена согласна! – Гоша вяло взмахнул рукой и незаметно прибрал второй мою кружку.
Хитрый юрист, видимо, все юристы на мякине сделаны. Супруга Саакяна давно долбит, как дятел, Гошину плешь, чтобы он бросил наемный труд и занялся предпринимательством. Для этой цели она готова пойти на временные неудобства. Готова отдать под офис квартиру, даже согласна на мужнино увольнение. А Гоша решил перекинуть шаткий трап к хижине Инессы. Не выйдет. Я – тоже менеджер высокого профиля.
– Если твоя жена согласна – что же ты кота за хвост тянешь? Срочно регистрируй предприятие, и вперед!
Вот почему его глаза наполнены внутренним страданием. Даже пивом залить невозможно, несмотря на поглощенные литры хмельного напитка, неизбывная боль проглядывает из глубины Гошиных глаз. От моего бравого возгласа «и вперед!» Саакяну стало плохо – физически, морально, душевно, он едва не умер, услышав длинное и протяжное «и». Наверное, Гоша надеялся, что я начну его отговаривать, запугивать разными страшилками про несчастную и обездоленную жизнь простого российского бизнесмена, дескать, ни к чему в дебри лезть, тебя, милый друг, на пути к мифическому богатству ждут разные пакости. Тут и путаница с налоговой инспекцией, и многочисленные правоохранительные прожорливые, как садовые гусеницы, органы, и другие всякие-разные фискальные организации, короче, бука-бука, кикимора болотная, да мало ли чем можно испугать тридцатилетнего мужчину в расцвете сил и лет. Такому стоит только мизинчик показать – он в один миг описается. И тотчас же передумает увольняться из «Планеты». На фирме распорядок рабочего дня, командировочные, премиальные, упорядоченная жизнь с достойной зарплатой, между прочим. Случаются, разумеется, задержки, так они и у женщин случаются от беспорядочной половой жизни. Мало ли что бывает на свете. Но Саакяну не привелось услышать из моих уст ни одного скверного и непотребного слова. Я благословила мальчика на новый путь. Мне стало жаль его жену, видимо, она устала пилить его патлатую голову. А что не сделаешь из женской солидарности. Мне не жалко потратить один вечер из своей жизни на красочные феминистские подвиги.
– Инесса, а ты меня не бросишь? – спросил Гоша. И опять опустил свою бедную патлатую голову. И страдающие глаза спрятал. Ленивый Саакян, конечно, как все мужчины. Не хочет Гоша бросаться в бездонный омут предпринимательства. А жизнь заставляет. И тогда я решила увести беседу в безопасное русло. Гошин вопрос повис в воздухе. Разве я могу выдать гарантию в том, что никогда не брошу Саакяна? А вдруг это случится? Разве женщина может знать свое будущее, каким образом она поступит через год, через два, через пять лет; может, это Гоша бросит меня, возьмет и предаст в одночасье. Обольет клеветой, разнесет порочащие слухи. Никто не может заглянуть в будущее.
– Гоша, тебе что, расписку написать? – воскликнула я, обегая взглядом стол, залитый бурой липкой жидкостью. Можно, конечно, разбить кружку и осколком стекла осторожно царапнуть палец, чтобы расписаться кровью, убеждая Гошу в личной преданности. Саакян передвинул кружки подальше от меня, поближе к себе.
– А ты уже забыла, как ты Бобылева подставила? – спросил Гоша, передвигаясь вместе с кружками на безопасное расстояние.
– Гоша, а что там на фирме? Может, посвятишь меня в секреты делопроизводства? – спросила я, будто не расслышала подлый вопрос.
Саакян молча кивнул, соглашаясь со мной. Не слышала – значит, не расслышала. Гоше явно не хотелось разбираться с чужими чувствами.
– Да-а все по-прежнему, производственный котел бурлит и кипит. Бобылев со Слащевым поцапались. Органически не переносят друг друга. На совещаниях открыто поливают друг дружку из шланга, даже не обращают внимания на подчиненных. Не здороваются, проходят мимо, будто вообще не знакомы. – Гоша не говорил, он вещал, как радиодиктор. Кажется, юрист здорово струхнул. Он уже передумал лить воду на мельницы российской экономики. Но слово – не воробей, теперь Саакян обречен на механическое действие. Он вынужден изображать из себя образцового фабриканта. Гоша даже мизинец манерно оттопырил, поднося кружку с пивом ко рту. Важничает.
– Гоша, меня не интересуют взаимоотношения двух партнеров, пусть их, сами разберутся, – я раздраженно поморщилась. – Лучше скажи, что ты будешь делать дальше? Завтра, послезавтра… – Я прижала ладонь к губам.
Мне тоже было страшно. Я смотрела на Гошу, на его согнутый мизинец, на коричневые капли под носом и жутко боялась. Страх разрастался во мне рыхлыми метастазами. Я почувствовала озноб. Пускаться в предпринимательские бега на пару с Саакяном, неужели победный сон предрекал именно такой исход дела? Саакян не годится на роль сверхзвукового воздушного лайнера.
– Завтра? – окончательно сник Гоша. – Завтра подам заявление. А послезавтра пойдем с тобой регистрировать наше предприятие. Ты придумаешь название. У тебя ничего нет такого в голове, – Гоша щелкнул пальцами, – какого-нибудь звучного наименования? Чтобы у людей крышу снесло от экстраординарности.
– Есть, – я кивнула ему, дескать, не волнуйся, у меня все есть, как в Греции, – Кальпурния. Последняя жена Цезаря. Хорошая была девушка. Славная. Красавица.
– Пойдет, Кальпурния – звучит, – обрадовался Гоша. – Инесса, ты прирожденный пиарщик. Точнее, пиарщица. Ты родилась рекламным агентом.
– Гением, – поправила я Гошу, – я родилась рекламным гением. Пошли отсюда, а то мы сейчас заполыхаем, пропитались дымом почти до костей.
Мы договорились встретиться в центре по регистрации частных предприятий. Мы были уверены, что регистрационный процесс малого бизнеса переведен в режим центростремительного ускорения. Будто бы регистрацию предпринимательства сократили до минимума. Если это так, тогда в течение трех дней наша «Кальпурния» приобретет новое звучание, содержание, значение и гербовую печать. И кипу бумажной волокиты.
Городская квартира – небольшая крепость в окружении враждебного мегаполиса. Она стойко выдерживает последствия питерской погоды, натиск жилищно-коммунальных служб и наезды непрошеных гостей. От всего этого вражеского полчища квартиру защищает квартиросъемщик в единственном числе. Вооруженный до зубов, с забралом и в доспехах, с мечом и кинжалом, он мужественно бьется с коммунальными службами, требуя, чтобы в трубах журчала горячая вода, из кранов текла холодная и чистая, а грязная, наоборот, вытекала в исправную канализацию. И он же вызывает наряд милиции, чтобы подростки из местной школы, расположенной неподалеку, не распивали баночное пиво в подъезде, которое у них готовы отнять заночевавшие тут же бомжи или даже преступники, притаившиеся где-то наверху. За все эти боевые деяния квартира дарит своему съемщику и рыцарю в одном лице покой и благодать, а в крепости пахнет теплом и уютом. Где-то далеко бушует житейское море, а здесь, в оазисе благоденствия, – тихо и светло, сладко сопит котенок, свернувшись пушистым клубочком на диване, весело вздрагивает холодильник, слышится негромкая классическая музыка. Представить в моей квартире контору, обслуживающую цех по розливу живительной влаги, практически невозможно. Даже звуки классической музыки насторожили меня, будто где-то в углу притаился нежданный гость. А он и впрямь притаился. Сейчас гость не замедлит предстать перед моими светлыми очами. И я тихонько засмеялась. Мне жутко хотелось, чтобы в квартире оказался Сергей. Он мог прилететь ко мне на ковре-самолете. Но в квартире никого не было, кроме котенка. В доме царствовал Цезарь. И он ревниво охранял свое и мое одиночество. Я уснула прямо на кухонном диванчике. Всю ночь я догоняла улетающий самолет. В самый последний миг я настигла его. Успела.
С утра началась новая жизнь. Саакян стоял у двери с надписью «Инспектор по регистрации». Я торчала возле другой, соседней, наглухо закрытой, пытаясь прочитать объявление, нацарапанное непонятными закорючками.
– Инесса, ты придумала, как будет называться наша вода? – спросил Гоша, что-то исправляя в документах.
– Гош, ты ничего там не исправляй, иначе у нас с тобой документы не примут. Наша вода будет настоящая, живая. Мы станем продавать живую воду. Я хотела назвать ее «волшебной», но подумала, что волшебную воду никто не купит, а вот живую все захотят попробовать. Гош, ты согласен?
Я так и не разобрала каракули в объявлении. С досады чуть не плюнула на бумажку. В это время Саакян просунул голову в дверь и махнул мне рукой, я мгновенно подскочила к нему – босс все-таки. Нас приглашали к пирогу. А вообще-то мы шли на помост, на пыточный стол. На инспекторском столе громоздились папки из вновь созданных частных предприятий малого и среднего бизнеса. Инспектор-женщина устало махнула рукой, дескать, пожалуйте ваши бумаги. Гоша скорчил умильную физиономию и протянул пакет документов. Саакян – прикольный парень, но юрист он многоопытный. Его ни в какую не хотели отпускать из «Планеты». Про пьянство забыли, сделали вид, что Саакян – абсолютный трезвенник. Сам Норкин потратил на уговоры целых два часа, но Гоша устоял перед золотыми горами. Игорь Львович в запале сложил к ногам Саакяна целый эверест драгоценной руды. Гоша гордо отверг предложение. Дома его ждала жена. Со скалкой в руках. Жена победила, а Норкин проиграл.
– Как будет называться ваша организация? – спросила девушка из разряда инспекторов. Лицо круглое, с огромными оспинами, рыхлое. Не лицо – пашня.
– «Кальпурния», – я вылезла из-за спины Саакяна. И снова спряталась.
– Пусть говорит кто-то один, – рявкнула милая девушка, а у меня даже ноги подкосились. Первый удар под дых, второй удар подкосит Гошу, он сразу побежит к Норкину, и Игорь Львович выиграет раунд. Меня не устраивал такой расклад. Мне не хотелось, чтобы Норкин победил меня и Гошину жену. Нас было двое против одного.
– Хорошо-хорошо, говорить будет Георгий, – и тут я как назло забыла отчество Саакяна, но Гоша величественным жестом откинул свои патлы назад и добавил за меня: «Михайлович».
– Говорить будет Георгий Михайлович, – я ощерила зубы из-за его спины, дескать, кушайте, девушка-троглодит, Георгия Михайловича с потрохами, а я на вас посмотрю.
Саакян принялся очаровывать девицу со свежевспаханным лицом, он сеял и рыхлил, рыхлил и сеял. Но семена, видимо, падали в болотистую почву. Всходы не взошли, озимые погибли. Девица побурела от злости и громко расхохоталась каким-то сардоническим смехом, шедшим изнутри ее плотного тела: «Вы бы сначала документы как следует подготовили, прежде чем в центр регистрации являться. Тоже мне, сладкая парочка!» В Гоше неожиданно проснулся юрист. Саакян вспыхнул, загорелся, но тут же погасил внутренний пожар.
– Документы? А в чем неисправность? Все по инструкции, – Гоша вытащил макет, предъявил его девушке. Но девушка крепко сидела на своем месте. Ее профессиональную плотность не прошибешь юридическими макетами. Это я разглядела своим не очень наметанным и не слишком юридическим глазом. Но Саакян упорствовал, в первый раз он столкнулся с официальной организацией из-за собственнических интересов. Раньше он боролся за капиталистическую правду как наемный работник. И всегда выигрывал бой, потому что за его спиной незримо стояли Норкин, Слащев и Бобылев. Неразлучное трио олицетворяло незыблемый триумвират российской олигархии, а против олигархата не попрешь. Никакая девица в оспах ему не страшна. А вот в качестве частного собственника Саакян заметно проигрывал, видимо, стеснялся своих кулацких замашек. Он еще не освоился с новой для себя ролью предпринимателя средней руки. Пришлось мне выскакивать из коробочки, чтобы не загубить на корню малое предприятие. Мало сказать – малое. Малюсенькое. Я появилась перед девушкой неожиданно, как шустрый попрыгунчик, открыла рот и выпустила длинное «а-а-а», совсем как тюремный полковник Баландин. Из моего «а-а-а» получился длинный паровозный гудок. Я даже побледнела. Это Саакян потом уже мне рассказал. Девица едва не потеряла сознание. Она ничего не поняла, лишь схватила из Гошиных рук все бумаги, пакеты и макеты, инструкции и циркуляры и взмахнула рукой, что явно означало: все свободны. На выход! Финиш. Кино сломалось. Механик пьяный валяется в дровах. Саакян схватил меня за плечи и потащил в коридор. За столом, прислонившись к стене, стоит бледная, как полотно, рыхлообразная девушка-инспектор, долговязый юрист с разметавшимися во все стороны волосами транспортирует на выход эффектную девушку, упирающуюся изо всех сил. А я упиралась из-за того, что уж очень хотелось объяснить публике, что у меня случился приступ заикания. И мое «а-а-а» ровным счетом ничего не означает. Это не протест. Не демонстрация. Даже не крик души. И не бунт, боже упаси. Это – болезнь. Заразная и прилипчивая. Но она проходит. Со временем. Все должны переболеть заиканием, как корью. Но Саакян уже выволок меня в коридор. За дверью раздался глухой стук, наверное, девица все-таки рухнула на пол. Тучное древо свалил обморок. Жаль девушку. Она приняла все же пакет на регистрацию вместе с его макетом. Впереди нас ждали миллионы, «Мерседесы», «Лексусы», Канары, Лас-Вегас, Монте-Карло и рулетка. Карты веером взлетали и опадали, как осенние листья, самолеты улетали за кучевые и перистые облака, морские лайнеры бороздили прозрачные океаны. А на улице нас уже поджидал холодный ветер, дикий и разнузданный разбойник, который закрутил вокруг поземку из канцерогенной пыли, швырнул в глаза две огромные пригоршни песку, и лишь тогда мы опомнились. Весной в Питере зябко и несносно. Хочется улететь за облака. Но в заоблачных высях не прожить в одиночку. Там требуется напарник. Как в любом деле. Я вдруг подумала о Бобылеве, но тут же перекинула мысли на другую волну. Гоша нечаянно превратился в моего наперсника по бизнесу.
– Гош, ты как? Все в порядке? – спросила я, стыдливо отводя слезящиеся глаза. Песок закрутился под самые глазные яблоки.
– Ты, Инесса, даешь стране угля, перепугала меня до смерти. Я подумал, что… – И Гоша замолчал.
– Что ты подумал, юрист-стрекулист? – Я ущипнула его, точнее, ухватила скользкий кусок куртки, но юридический бок ускользнул из моих хищных пальцев.
– Подумал, что ты собираешься перевернуть стол этой матрешки. У тебя такое лицо было… Инесса, ты чудная девушка, удивительная, но иногда ты такие финты выкидываешь, мне даже страшно становится… – Гоша озадаченно почесал затылок. Ветер неожиданно стих, видимо, где-то спрятался за ближайшим углом, поджидая легкомысленную жертву. Солнце слегка припекло правую щеку, левая, наоборот, замерзла.
– Гош, я заикаюсь. А ты не знал? Недавно меня научил этому ремеслу один очень грамотный специалист. Настоящий полковник. Надо растянуть паузу, сделать вид, что не можешь выговорить ни одного слова. Прием такой, психологический. Сначала я тоже боялась, а потом присмотрелась, поняла, в чем дело, и решила взять на вооружение. Здорово сбивает с толку. Публика просто ошалевает. Все хотят сказать за тебя нужные слова, готовы оказать помощь немедленно. Из народа просто прет скоординированная группа из бригады «Скорой помощи» и отряда МЧС в одной упряжке. И люди делают все, что нужно тебе. Понял, юрист ты наш незадачливый?
Саакян угрюмо кивнул. Ему не нравились мои нравоучения, ведь он помнил и любил прежнюю Инессу, наивную и глупую. Гоша явно растерялся. Он не знал, как вести себя с незнакомкой.
– В «Пиццерию»? – спросил Саакян. Мы подошли к стоянке. Я гневно поморщилась. Значит, Гоша видит наше предприятие в прежнем цвете. Он так и не удосужился поменять линзы. Саакян уверен, что после переговоров мы всякий раз будем заезжать в пивнушку и вести долгие разговоры о спасении человеческих душ за кружкой пива. От этих разговоров рехнуться можно. От пивного раздолья мы брюхо нарастим, огромное, одно на двоих.
– Нет, Гош, в «Пиццерию» мы не пойдем. Мы никогда туда не пойдем. Даже не надейся. Хочешь заниматься настоящим делом? Тогда, будь любезен, забудь старые привычки, иначе я выхожу из игры, – сказала я, не замечая пронзительной резкости слов.
Я повернулась и пошла против толпы. Толпа сбивала меня с ног, задевала со всех сторон, мне казалось, что у меня на теле многочисленные синяки и ушибы, но я шла против течения, продираясь через скользкие валуны и переплывая опасные пороги. Я почти тонула в людском водовороте. И мне казалось, что я победила, выплыла на поверхность, толпа слизью расплывалась где-то внизу, а я царила наверху, на волне, на самом ее гребне.
Гоша – настоящий друг. Позвонив мне самым первым из бывших коллег, он нарушил устойчивое забвение, с его появлением все наладилось. Телефон работал, как прежде, звонил, как обычно, не редко и не часто, в каком-то усредненном режиме. Мне звонили мама, Саакян, пускавший две-три слезы сквозь лукавый хохоток, Егорова, пребывавшая на седьмом небе от семейного счастья. Жизнь затянула жирком старые раны. Острота ушла, боль осталась. То ли под сердцем, то ли на сердце, не давая покоя ни днем ни ночью. Я заглушала ноющую боль суетой и хлопотами. Много времени уходило на беготню по инстанциям. Нужно было найти бухгалтера, встать на учет в бесчисленных организациях – налоговых, пенсионных, физкультурных, социальных, дорожных, правоохранительных и хрен знает каких еще фондах. Через две недели мы с Гошей похудели, почернели, осунулись, зато глаза горели хищным огнем. Гоша забыл о «Пиццерии». Я ночью с трудом добиралась до кровати. Цезарь обиделся на меня, он срочно подружился с мамой. Она приезжала днем, кормила его, готовила ужин для меня, при этом старалась не попадаться мне на глаза. Тоже обиделась – мало внимания уделяю матери. Однажды я налетела на нее, когда мама уже закрывала дверь.
– Ой, мам, зайди на минутку! – Я втолкнула мать обратно, исполняя дочерний долг. Портрет современной дочери можно повесить на стену. В назидание потомкам, дескать, смотрите и любуйтесь, перед вами идеальные отношения отцов и детей в двадцать первом веке.
Мама еще долго изводила меня немым укором. А я молчала, не зная, как и чем утешить расстроенную родительницу. Кот забился на шкаф и зыркал оттуда злыми глазками, ожидая, когда семейные страсти улягутся. Наконец все улеглось, а кот сразу заорал, будто призывал на помощь все силы МЧС. Пришлось доставать его со шкафа посредством швабры.
– Мама, не сердись на меня, не изводись. У меня все в порядке. Я решила заняться бизнесом. И я люблю одного человека. У него нет имени. Он просто – Бобылев! Я люблю его, понимаешь?
Я прилегла на диванчик, прижалась к матери, пристроив голову на ее колени. Тепло и уютно, в компании недоставало только Саакяна. Мы теперь партнеры. Одна кровь и плоть.
– Понимаю, Инесса, твои годы уходят, тебе замуж выходить надо, – всхлипнула мама.
– Почему ты гонишь меня замуж? – с упреком сказала я.
– Ты – гордячка, Инесса, а мужчины не любят, когда над ними верх берут. Ни один мужчина не будет терпеть рядом с собой сильную женщину. Чего ты добиваешься, хочешь одна остаться? Я внуков хочу понянчить, – послышались подозрительные всхлипывания, сейчас разразится гроза.
– Мам, заканчивай спектакль. Мне не до твоих внуков сейчас. Мы с Саакяном свое дело начинаем, – с нажимом произнесла я. Мои слова с экономическим уклоном попали в мишень. В маминых глазах забрезжил хищнический огонек. Очередная жертва капитализма.
– Какой бизнес? – воскликнула мама. – Давай, рассказывай!
– Сглазить боюсь, тьфу-тьфу-тьфу. – Я поплевала через левое плечо, а кот нарочито утерся лапкой, дескать, нечего плеваться куда попало.
– А что вы продавать будете? Книги? – мама преобразилась. Она мгновенно забыла о слезах.
– Мы не только продавать собираемся, мы сначала создавать будем, – вытянув кверху палец, торжественно провозгласила я.
– Что-что-что создавать ты будешь, Инесса? – мама страстно желала добиться от меня немедленного ответа.
– Мы будем создавать живую воду, мам, – сказала я и устыдилась. Прозвучало как-то совсем уж нелепо. Живая вода. Смешно и банально.
– Как здорово! – с восхищением выдохнула мама. – Живая вода. Звучит! Это ты придумала, Инесса?
– Я, а что? – хмыкнула я. Маме нравится. Значит – попала в цель.
– Красиво звучит, люди с удовольствием купят вашу воду. А она – целебная? – не унималась мама.
– Разумеется, живая вода очень целебная. Она полезна для желудочно-кишечного тракта, для сердца, сосудов и еще чего-то там, – я немного покраснела. Все-таки трудно рекламировать свой товар перед родной матерью.
– Тогда у вас дело пойдет. Непременно пойдет. Вы разбогатеете. И ты наконец купишь машину. Скоро дача начнется, – мама ловко ввернула свой коронный козырь, сделав вид, что о даче сказала совершенно случайно, вырвалось у нее, ведь слово – не попугай.
– Я не о богатстве думаю, мама, мне дело нужно освоить, – сказала я и испугалась. Я говорила и представляла, как втыкаю шпоры в бока неповоротливой жизни, натягиваю поводья и во весь рост выпрямляюсь на облучке. Н-но, поехали, залетные! Инесса Веткина пошла на обгон. Позади остаются незадачливые седоки Бобылев и Слащев, Норкин, Голубенко и Аблашидзе. Целая вереница посредственностей. Мама смертельно побледнела, она испугалась – видимо, тоже представила родную дочь в роли ямщика.
– Не гони лошадей, Инесса, судьбу не обманешь. Надо прожить свою, женскую жизнь. Нечего залезать в мужские забавы. Ты – женщина, а не конюх, доченька, – устало проговорила мама.
Как только мы начинаем обсуждать мое будущее, мама сразу же стареет, прямо на глазах превращаясь в типичную старуху. Секрет двух поколений. И я доигрываю роль, слезаю с лошади, сматываю кнут, отвинчиваю шпоры, отпускаю коня на волю, пропуская мимо себя вереницу ездоков. И вновь превращаюсь в милую и добрую Инессу. И к маме мгновенно возвращается молодость. Она улыбается, на щеках появляются две милые кокетливые ямочки. Мы обнимаемся, нежничаем, котенок, глядя на нас, громко орет, требуя к своей особе хоть малую долю внимания.
– Дай вам бог, чтобы все получилось, – мама истово перекрестилась. Как в ней все уживается – и вера в бога, и устойчивые коммунистические убеждения. Одно другому не мешает, лишь бы ей было хорошо.
– Ты когда перевод закончишь? Я привезла деньги за первую часть, – мама выкладывает конверт на стол.
Побольше бы этих конвертов! И попухлее.
– Скоро, мам, скоро закончу, деньги нужны как воздух. – Я схватила конверт и заглянула в него. Двести долларов, мой первый гонорар, не густо.
– Так я поехала? – спросила мама и слегка замялась, видимо, ей не хотелось уезжать. Семейная идиллия в больших количествах вредна для женского организма.
– Хочешь – оставайся, места хватит, я рано ухожу, – не стала я разрешать мамины сомнения. Выбирать всегда нелегко. И беспокойная мама спешно засобиралась в дальнюю дорогу. Кот ходил следом за ней, мама в прихожую – он туда же, она в кухню – и он за ней.
– Хочешь бросить меня? – спросила я. – Уезжай. Мне предатели не нужны.
И Цезарь бойко затрусил к двери, предал все-таки, наверное, на него весна действует. Сладкая парочка благополучно удалилась восвояси. Я осталась одна на пару с тощим конвертом и незавершенным переводом. Уткнувшись в словари, едва расслышала телефонный звонок.
– Инесса, срочно собирайся и беги к поезду, – заорал Саакян, как зарезанный, но еще живой и в сознании.
– Зачем, Гош? Выползать ночью из квартиры не рекомендуют психологи и милиционеры, – заявила я, не скрывая удовольствия. – С какого рожна мне мчаться на вокзал? Мне и дома хорошо.
Я не сказала Гоше, что у меня срочный перевод. Все-таки Саакян – мой начальник, а боссы органически не переносят, когда сотрудники зарабатывают деньги на стороне. Это уже проверено на личном опыте. Гоше явно понравилась роль вождя всех времен и народов. Кроме меня, ведь у него нет никаких подчиненных. С женой не повезло, Гоша – вечный подкаблучник. Вот и пытается взять реванш.
– Бросай ты свой перевод, надо передать двести баксов в Москву! – завопил благим матом Саакян.
Все-таки он узнал про перевод, может, я сама проболталась? Или кот настучал, подлый прихвостень.
– А где я возьму двести баксов? – спросила я невинным тоном. – У меня нет таких денег. Посмотри на часы. Уже половина двенадцатого. Все поезда уже в Москве.
– Не все, – настойчиво гнул свою линию Гоша, он и не думал обижаться на меня. Почему он никогда не швырнет трубку? Юрист – не тот фрукт. Его голыми руками не возьмешь. Будет настаивать на своем до победного конца.
– Гош, ты успокойся. И объясни мне, в чем дело. Какой поезд, кому я должна двести зеленых и за что?
Я уже пожалела, что отпустила котенка к матери. Сейчас бы он прислушивался к разговору, царапал трубку, пытаясь понять, откуда доносятся странные звуки. «Странный звук» желчно булькнул, шепотом выматерился, а вслух сказал: