Нежное имя мечты Мавлютова Галия
– И он любит, мама, любит меня гораздо больше и сильнее, чем я его. Ты его еще не знаешь! Бобылев, он – махина. Глыбища. Памятник. Монумент. Он – величина. Фигура! Бобылев – мужчина. Мам, ты рада за меня? – восторженно выкрикнула я и заглянула в мамины глаза. В них затаился страх, женский страх, не материнский. Мама не страшилась за меня как за своего ребенка. Она была уверена в собственной дочери. Мама боялась за меня как за женщину. Она сопереживала мне, как подруга, опасаясь будущих страданий. Любовь тянет за собой страдания, как тяжкий груз. – Не бойся, мам, у меня все в порядке. Моя любовь переживет века и мироздания, она перешагнет череду поколений, я пронесу ее через всю свою жизнь… – Я уверяла маму в устойчивости своего чувства, заодно проверяя себя, а так ли уж крепко я люблю? Может, мне пригрезилась моя планетарная любовь, привиделась во сне и Бобылев никогда не переступал порог моей квартиры?
– Ой, Инесса, – мама отступила от меня, прижав руки к сердцу. Я напугала ее страстным признанием. Мы обе замолчали. Покой покинул нас. Наступившая тишина угрожала перерасти в зловещую предгрозовую тучу. Первой не выдержала мама. Она спешно засобиралась, молча и настороженно обходя меня, будто я представляла серьезную опасность. Я не вмешивалась в процесс сборов. Худой мир лучше доброй ссоры. Мама хочет, чтобы ее дочь жила, как все люди. А дочь придумала себе иное предназначение. Она вывернулась из условностей обычного существования. Мы сухо простились, как едва знакомые люди. Отчуждение прошло между нами пограничной полосой. Никто не должен знать, что творится в моем сердце. Я закрыла его на замок. И больше не впущу туда посторонних.
После болезни я решила навести лоск на собственном теле и лице. Первым делом сгоняю на тренировку, затем обязательно к косметологу и сделаю маникюр. Мне нужно подготовить себя для тяжелых и продолжительных боев на минном поле российского бизнеса. Выносливое тело, тугие мышцы и ухоженное лицо еще пригодятся для талантливого маневрирования и ведения тактических операций на всех фронтах. В сквош-клубе тренируются богатые и счастливые, бедным туда дорога заказана. Дорогой абонемент. Собственный тренер. Индивидуальная ракетка. Фирменный мяч. Личный душ. Все эти блага предполагали клиента с пухлым кошельком. И этим клиентом была я, Инесса, только что вставшая на ноги после весеннего недомогания. Я добралась до клуба на горючем, заправленном на автостоянке. Долго болела, затем выздоравливала, зато бензин сэкономила. Играть в сквош трудно, требуются сноровка и закалка. И одновременно – легко, будто ты не тренируешься, а занимаешься детской забавой. В разгар тренировки я почувствовала, как тело вновь становится упругим и невесомым. Ко мне возвращалось ощущение молодости, я снова могла жить, дышать, не чувствуя ног и рук, не замечая своего тела. Тренер ловил мяч, подавал мне, я успевала подкинуть его, поддать ракеткой, мяч устремлялся в стену, отпрыгивал от нее, вновь попадался на мою ракетку, как в сачок для ловли бабочек, в течение часа я ни разу не вспомнила о своей любви. Я забыла о ней. Я жила мгновениями. Но это были другие радости. Тело и душа объединились. Наступила гармония. Ощущение праздника выплескивалось из меня, эмоции фонтанировали, вскипали, бурлили, как вода в забытом на огне чайнике. Тренер сделал знак, дескать, время. Я изумленно ткнулась кроссовкой в навощенный пол. Тренировка закончилась. Время пролетело, как одна секунда. Сквош остался во мне, напоминая о себе легкостью и прозрачностью. Незабываемые ощущения. Хорошо быть богатым и красивым. И еще здоровым. И я бросилась тратить деньги. Вкус приходит во время еды. Красота имеет цену. Если пройтись по всем пунктам усовершенствования женского лица и фигуры, можно остаться без машины и квартиры. Их никто не угонит. Не отнимет. Но красота заберет себе все, будешь сидеть красивая, но без собственности. Мне должно было хватить денег на все. Маленький Принц не посещал косметические салоны. Он не тренировался на фирменных покрытиях. Поэтому Принц мог позволить себе бесценные высказывания. Я не могу бросаться словами. На ветер, даже порывистый. Я могу лишь швыряться деньгами, сохраняя внутри себя комфортное состояние. Транжирить деньги, полученные в обмен на кабриолет, – глупое занятие. Но я не могла остановиться. Мне хотелось спустить последние средства, чтобы взять осадой неприступную крепость богатства и благополучия, в этом было что-то флибустьерское, пиратское, захватническое. Вместо маски из израильской глины на лице мне мерещилась черная повязка пирата, вместо водорослей из бельгийского курортного города Спа, размазанных по моей спине, я ощущала ножны и саблю, в руках с острыми и яркими ноготками я держала ятаган и кольт, небрежно помахивая ими перед носом директора «Меркурия». Когда деньги закончились, я хладнокровно защелкнула замок опустевшего кошелька и забросила его в угол дивана. Санация воина прошла успешно. Процесс оздоровления придал организму новые силы. Можно броситься на амбразуру телефонного аппарата.
И я разложила перед собой телефонные справочники, записные книжки, записки, бумажки, счета-фактуры, накладные, квитанции и прочие документы и документики. Составила план. Обвела его пункты кружочками, квадратиками, треугольниками и даже подчеркнула некоторые, в конце концов совсем запуталась, по плану выходило так – абсолютно все дела в списке оказывались самыми первоочередными и неотложными. Я сидела в кухне за столом, передо мной высилось зеркало, изредка я любовалась собственным отражением. «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи». В самый разгар женского самолюбования прозвенел звонок. Я даже удивилась. До сих пор телефон молчал, как зарезанный пьяница, а тут очнулся, оказывается, его все-таки не до конца зарезали.
– Инесса, это мы, из «Школы ремонта», – заверещал в трубке веселый голос. – Куда вы пропали? Мы все сделали, помещение уже отремонтировали. И мебель пришла. Вас все тут ищут.
Я живо представила, как мебель идет пешком из далекого Новгорода. Столы и шкафы бегают по «Меркурию» и ищут Инессу Веткину. А она сидит у себя в кухне и любуется собственным отражением.
– Кто – все? – угрюмо поинтересовалась я. Мне не хотелось расставаться с собственным великолепным отражением. – Игорь Валентинович?
– Нет, все, – неопределенно хмыкнул расторопный строитель, – мебель разгружать надо, а вас нет.
– Сегодня приеду, – пообещала я, рассчитывая на окончание разговора, но не тут-то было, строитель явно тянул резину. Он не хотел прерывать интеллектуальную беседу.
– Инесса, а у вас никого нет за спиной? – задал он странный вопрос. Я оглянулась. Спинка дивана, полотенце на спинке, осенний пейзаж – нет, у меня никого за спиной «не стояло».
– Нет у меня никого за спиной, а что? – спросила я, недоумевая, кажется, во время болезни я безнадежно отстала от жизни. Перестала понимать русский язык.
– Жаль, – сказал строитель, он помолчал, затем испуганно закашлялся и затих.
– Кого – жаль? Зачем – жаль? – Я погрызла кончик ручки. Невкусно. Негигиенично. Кругом одни микробы. Мало мне ангины. Я сердито сплюнула.
– Вас жаль, – вздохнул парень, – короче, приезжайте. Тут без вас просто беда. Мебель без хозяина – что корова без вымени.
Ремонтник делано засмеялся и повесил трубку. А я бросилась к шкафам. Повыдергивала одежду, какая попалась на глаза, быстро облачилась во что придется, не разбирая стилей и причуд моды, отшвырнула Цезаря, чтобы он даже не пытался вмешаться в процесс стремительного обогащения, и пулей пролетела до кабриолета, не встретив никого из соседей, глаза бы их не видели. Через сорок минут я уже толклась в «Меркурии». Разгружала фургоны, расставляла полки, стеллажи и прилавки, прилаживала цветочные кашпо в углы и в центре магазина. Я забыла, что не так давно лежала в кровати обессиленная и бесчувственная, больная и вялая. Энергия кипела во мне, переливаясь через край. Я носилась по зданию, как метеор. Как юла. Как попрыгунчик. Мне безумно понравился весь процесс. Мой магазин напоминал мне сцепленный состав из вагонов. В одном сидит новгородский фабрикант, во втором директор «Меркурия», в третьем ребята из «Школы ремонта», в головном вагоне находится собственной персоной бизнесвумен Инесса Веткина. Отличная девчонка, спортсменка, просто красавица. Она прокладывает путь составу, регулирует движение, подбрасывает уголь в топку. Я вздернула голову, как горная косуля, распрямила плечи. Спину держать надо. Огляделась. Осмотр войск перед наступлением. На меня смотрели остальные вагоны, они доверяли мне. Когда установили последнюю полку, ко мне подошел какой-то мужчина и тихонько шепнул на ухо:
– Поговорить надо бы.
– О чем? Вы кто? – я капризно дернула плечиком, дескать, не приставайте, человек делом занят, настоящим, не придуманным, он не летает в заоблачных высях, не мечтает, не грезит, он деловито разгружает фургоны, руководит строителями, раздает команды направо и налево. Человек занимается настоящим мужским делом. На войне как на войне.
– Выйдем на минутку, – мужчина прищемил краями пальцев мой воротник и выдернул из рабочего ритма, легонько покачал в воздухе, как марионетку, и подтолкнул второй рукой, дескать, не ерепенься, следуй, куда говорят. Я прикусила губу, чтобы почувствовать боль. Когда ощущаешь терпкий солоноватый вкус крови во рту, кажется, что ты уже придумал выход из безвыходного положения. Или этот выход нашелся сам по себе. И я послушно пошла за мужчиной, оглядывая его с головы до ног. Тридцатилетний крепыш, короткая стрижка, накачанные мышцы, интересно, где он тренируется, аккуратно и модно одетый, с иголочки, стильно, вполне симпатичное лицо с ямочкой на подбородке. Ничего инфернального. Абсолютно ничего. И нечего волноваться. Я успокоилась. Симпатичный мужчина обернулся, ласково кивнул, дескать, ты здесь, Инесса, никуда не ускакала, и скрылся за сворой фургонов. Черная спина спряталась, а я беспокойно завертела головой, отыскивая своего конвоира. Вдруг кто-то прихватил меня за локоть и чуть-чуть сжал руку. Кость захрустела, я дернулась. Но зажим сцепился в обхват. Я ослабила напряжение. Когда напрягаются двое, получается кровавая разборка. Один должен расслабиться и получить удовольствие. Тогда драка потеряет смысл. Я пыталась мысленно шутить сама с собой. Ведь не мог же этот симпатичный мужчина вызвать беззащитную девушку во двор, чтобы устроить ей заурядную выволочку. Мы с ним даже не знакомы. Я его ни разу в жизни не встречала, хоть наш город и маленький, как большая деревня. Так в Москве говорят про наш Питер, желая принизить значение высококультурной столицы. А наш город населяют воистину интеллигентные и воспитанные люди. И я запластилинила руку, превратив ее в ватный жгут. Мужчина брезгливо ослабил обхват. Я оглянулась. За моей спиной стоял еще один незваный кавалер, до мельчайших подробностей напоминавший первого, будто они близнецы-братья. Второй брат был с усиками. Единственная черта отличия во внешности одинаковых мужчин. И все же они не были кровными братьями. Рядом не лежали в роддоме. Их объединяло внутреннее сходство. Они тоже были родственниками по духу, как мы с Бобылевым.
– Не трепыхайся, Инесса, – сказал усатый и подцепил жесткими пальцами мой локоть, – поезд уже ушел.
– Куда? – спросила я. Мне было интересно, а куда, собственно говоря, отправился мой поезд. В какую сторону и почему без моего участия и ведома.
– Сейчас узнаешь, – пообещал таинственный незнакомец, нервно топорща усы. Усы у мужчины были знатные – пшеничные, с рыжинкой, редкие, с просветами. Какой-то дикий ужас, а не усы. Я сжала губы. Можно до крови искусать себе губы и язык, пока дознаешься, что произошло. Надо немного помолчать, чтобы докопаться до истины. Из двух противников один должен быть обязательно умнее и ловчее другого. Естественно, себе я выбрала ум и ловкость. Сила и цепкость достались моим противникам. Ладно, пусть хоть что-то им отломится. Из-за фургонов вывалился первый незнакомец. Он поманил нас к себе, сгибая и разгибая толстый крючковатый палец. Оба были вполне приятными парнями, с добродушными лицами, с наголо выбритыми щеками, но в обоих заметно проступало что-то гадкое, оно так и выпирало, лезло в глаза – у одного пальцы, как скрюченные сардельки, у второго усы неравномерно прополотые, вроде бы их прореживал темной ночью в стельку пьяный неграмотный агроном.
Мы гуськом потопали куда-то за гаражи. Двор «Меркурия» напоминал цыганский табор. Фургоны и грузовики шумно гудели и пыхтели, разворачиваясь. Грузчики и водители бранились и матерились, что, в общем-то, одно и то же. В современном мире не считается правонарушением ни первое, ни второе занятие. Менеджеры и администраторы кому-то бросали резкие команды и короткие приказы, в общем, во дворе кипела производственная жизнь со всеми ее издержками. На мгновение я потеряла равновесие и тут же полетела куда-то вниз. Во время полета сообразила, что меня втолкнули в подвал, вход и ступеньки в который были выкрашены под асфальт. Дверь в подвал сливалась с щитовым забором, и то и другое имело темно-серый цвет. Явная имитация асфальтового покрытия. Мир изменил назойливую окраску. Вместо оранжевого меня теперь преследовал серый цвет. В подвале было тихо. Глухо, как в танке. Никакого шума и пыли. Цыганский табор остался наверху, на земле. Меня же опустили в преисподнюю. Тишина оглушила. Полумрак ослепил. Я зажала уши руками. Зажмурила глаза. Сзади меня опять легонько подтолкнули. Я сделала шаг вперед, чтобы не упасть. Если тебя толкают сзади, а ты не двигаешься, тогда могут сбить с ног, а это уже чревато.
– Инесса, ты влезла на чужую грядку, – пророкотал голос откуда-то сверху. Я посмотрела в угол, затем уставилась в потолок, надеясь разглядеть там что-нибудь в виде приемника или громкоговорителя.
– Почему ты молчишь? – грозно вопросил таинственный рокочущий баритон.
– Я не вижу, где ты, – сказала я, пристально вглядываясь в сумрачную глубину, – покажись наяву, старче.
Все происходящее напоминало дивную сказку. Подвал – это подземелье. Таинственный голос – это Змей Горыныч. Двое мужчин сзади – плененные богатыри, насильно ослепленные и оглушенные. Одному даже усы повыдергали. Волосок за волоском. Прореженные рядки в пшеничный цвет выкрасили. Тоже насильно.
– Инесса у нас, оказывается, девушка с юмором, – вполне современным языком прокомментировал мои слова вышедший из темного угла красивый мужчина. Где-то он там прятался? Норка у него в углу, видимо, крысиная. Мужчина и в фас и в профиль здорово походил на Бобылева. Но это был не Бобылев. И не Змей Горыныч. Передо мной стоял красивый мужчина лет сорока. Солидный. Умный. И циничный. Я испытала легкое разочарование. Если ты играешь в Змея Горыныча, то изволь выглядеть соответствующим образом. Должен держать марку. Нечего рядиться в чужие одежды. Подлый фарисей.
– А вы кто? – спросила я, умильно улыбаясь на всякий случай. Девушка обязана излучать обаяние во время экстремальных ситуаций. Это у нее на роду написано.
– Конь в пальто, Инесса, – ответил красивый мужчина, обалденно смахивающий на Бобылева.
– Фу, как грубо, господин «конь в пальто», – сердито заметила я, со мной редко кто разговаривает в подобной манере. Я никому и никогда не позволяю хамить в моем присутствии.
– Какие мы нежные, – хмыкнул мужчина. Двое конвоиров замерли за моей спиной. Они не дышали. Верные личарды шумно сопели, с присвистом. А что им еще оставалось делать? Глаза ослепли, уши оглохли, языки отсохли, одни свистящие носы им оставили, видимо, на память.
– Могли бы сказать, перешла Рубикон в неположенном месте, – вежливо намекнула я.
– Какой еще Рубикон? – рассмеялся Змей Горыныч. – Инесса, ты действительно такая наивная или только прикидываешься чайником?
– Прикидываюсь, чайник, он и в Африке – чайник, – честно призналась я.
Чистосердечное признание значительно облегчает девичью участь. Это правило я вызубрила назубок еще в «Планете» во времена успешной деятельности на ниве развития российского менеджмента.
– Инесса, придется свернуться, – сказал Змей в обличье Бобылева.
– Как это? – удивленно охнула я. – Я не успела даже развернуться. Еще министр не подписал регистрацию. Магазин официально не открыт. Ждем вестей из столицы. Скоро Альберт заявится с готовой визой. А вы предлагаете свернуться. Рыбкой, что ли?
– Можешь рыбкой, можешь селедкой, можешь хвостиком, – вовсю веселился бобылевский двойник.
Дядя изволили шутить. Наверное, у Змея Горыныча случилось подобающее настроение для веселья. А мне было не до шуток. Кто-то нагло скрутил мне руки за спиной, привел в темный подвал, теперь я должна сворачиваться в селедку и рыбку с хвостиком. Шиш с маслом. Живой не дамся.
– А кто вы такие? Все трое… – Я оглянулась назад, но на плечо легла чужая рука и надавила, сначала с одной стороны, затем те же самые манипуляции произвели с другой. Конвоиры сдерживали мой порыв. Обезглавили бунт. Я осела, как подбитый танк. Гусеницы расползлись. Башня съехала набок.
– Кто вы такие? – заорала я, ощущая нажимы с обеих сторон. Чем больше я орала, тем больше меня придавливали вниз.
– Не важно, кто мы такие. Важно одно, Инесса, ты влезла в чужой огород. Уселась на чужой грядке. Почем твоя мебель? – спросил мужчина строгим тоном. Сейчас он походил не на Бобылева, а на заурядного школьного учителя по физкультуре, нет, скорее, по столярному делу.
– А кому какое дело? – завопила я и тут же осеклась. В ухоженных и напомаженных руках Змея, похожего на Бобылева, я разглядела накладные на мою мебель. Много накладных. Вверху значилось – «Кора». Девушка из загробного царства.
– Ты собираешься продавать мебель в два раза дешевле, чем она идет на питерском рынке. Это не бизнес, Инесса, это – безобразие в чистом виде. Или ты отстегиваешь нам долю, или прикрываешь свою лавочку, причем делаешь это быстро и незаметно, чтобы ни одна сволочь не узнала, что ты была здесь, – он говорил медленно, доходчиво, чтобы у меня не оставалось никаких иллюзий.
– Я не буду отстегивать вам долю, – я отшвырнула чугунные руки с моих плеч. – Это нечестно. Лучше я совсем прикрою лавочку.
– Вот и прикрой, – устало посоветовал человек с обликом Бобылева. – Прикрой. Тебе же спокойнее будет. Нечего лезть на чужое пастбище.
Мне стало страшно. Мне часто бывает страшно от реальной жизни. Но в этот раз в темном подвале мне стало страшно по-настоящему. Реально и чудовищно страшно. Без прикрас. Странно, но я ничем не показала своего страха, видимо, он сидел глубоко внутри. Наружу не выглядывал. Если я соглашусь выплачивать определенную долю этим мерзавцам, они будут беззастенчиво доить плодородную «Кору» до скончания века. Аппетиты будут возрастать в зависимости от роста доходов, причем в геометрической прогрессии. Они даже в царство мертвых доберутся. У них длинные руки. И им не впервой. А я останусь ни с чем. Желанное богатство уйдет в чужие закрома. Я буду работать не покладая сил и рук, а три мужика будут кормиться из моих яслей. И все-таки я отбросила благоразумные мысли. Страх куда-то исчез. Я выступила вперед, грудью бросаясь на шквальный огонь.
– Ничего я прикрывать не стану. И вы от меня ничего не получите. Я не боюсь вас! – я ощерила зубы, изображая идиотскую улыбку. Мне хотелось доказать этому странному человеку, что в мире еще осталась какая-то справедливость, мир не настолько продажный, каким его хотят представить какие-то ряженые злодеи.
– Тогда получи вот это, – Змей Бобылев мягко улыбнулся. Он протянул мне какой-то официальный документ. Я рассмотрела регистрационные значки, угловые штампы и печати «Коры». Эти самые документы Альберт увозил в Москву. На подпись министру. Почему они находятся в руках незнакомого человека? Где Альберт? Они что, самого шикарного курьера замочили и хладный труп закопали тут же, в подвале? Я потянула носом и ощутила слабый приторный запах, слегка сладковатый, будто где-то рядом спокойно разлагался труп человека в дорогом кашемировом пальто.
– Что это? – Я отступила назад, но сзади сопели и наседали преданные оруженосцы подлого Змея. Пришлось сдать позиции без боя. Я шагнула навстречу Змею Горынычу. Он стоял не двигаясь, иезуитски улыбался, держа в руках мои документы. Руки у него не тряслись. Не дрожали. Бумаги повисли мертво, как накрахмаленные.
– Это твои документы. Министр не подписал. Мы приостановили неофициальное ходатайство. Мы думали, что ты сговорчивая девушка. А ты, Инесса, глупая и неразумная женщина. – Он произнес слово «женщина» таким скабрезным тоном, будто это слово являлось бранным и нецензурным, обозначало безнадежно падшую особу. И я почувствовала, как страх вновь зашевелился во мне, разрастаясь внутри меня раковыми метастазами. Я застыла, превратилась в кусок льда. Внутри меня ничего не было. Только страх. Такое отдельное существо, безумно уродливое. И еще была безысходность. Безликий страх и липкая безысходность. Страшное сочетание. Мой магазин укатил в царство мертвых. В зародышевом состоянии. Ушел на тот свет, так и не родившись. Истинная Кора забрала его к себе, в подземную империю покойников.
– Хорошо, я согласна. Ты победил меня, – сказала я, радуясь тому, что страх стремительно испаряется, растворяется на составные части, распадается на атомы и молекулы. Вот он уже перешел в воздушную атмосферу. Подвал заполнился тоскливым удушьем. Я поняла, что победила, жестоко проиграв в поединке с искушением, все-таки победила. Не сдалась. Не продалась. Я победила не дьявола в облике Бобылева. Я победила себя, отказавшись от мифического богатства. Дьявол пал. Он не был готов к такому удару. Змей явно колебался. Его терзали сомнения. Ему хотелось пуститься на уговоры, дескать, остановись, Инесса, не спеши, подумай, прими трезвое решение. Еще можно поставить состав на рельсы. Но Змей Бобылев зловеще молчал. Дьявол интуитивно понимал, он случайно натолкнулся на несгибаемую волю. Ему уже не сломить дух противоречия. Я никогда не соглашусь на сделку с Мефистофелем.
– Я ухожу из «Меркурия». Отправляю мебель обратно в Новгород. Транспортные издержки за мой счет. Линолеум верну в «Школу ремонта». Стеллажи и прилавки продам. Ты выиграл раунд, Змей Горыныч! – Я отступила назад и едва не сшибла с ног двух здоровенных молодцов с одинаковыми физиономиями. Они беспрекословно расступились. Наша взяла. Моя победа не за горами. Я возьму тайм-аут. Наберусь сил и терпения. Воспитаю волю и выдержку. Я приду в «Меркурий» чуть позже. Въеду на белом коне.
Я вышла из подвальной темноты. Солнце бешено сияло, кипело, шкварило, взрывалось. Настоящая магнитная буря. Перепад давления, смена режима. Троица негодяев осталась внизу. Я никогда не узнаю их имен. Я никогда не вспомню их лица. И не буду ворошить в памяти случившееся. Я все вычеркну из памяти. Но подвальные черви навсегда запомнят Инессу Веткину. Навсегда. Я вошла в здание торгового центра. Распорядилась на предмет обдирания стен. Договорилась с ребятами из строительного магазина, чтобы они взяли себе линолеум. На память – долгую и нежную. С любовью от Инессы. Пишите письма. «Грузите апельсины бочками». Фургоны вобрали в себя новгородскую мебель и медленно двинулись в обратном направлении. Они увозили в солнечный день, но в серую и туманную даль все мои надежды и чаяния. А я села в кабриолет и залилась слезами.
Жизнь больше не имела смысла. У меня ничего не клеилось. Я везде была лишней. Зареванная, в потоках слез, я ехала по городу, размышляя о бессмысленности суеты. Сколько дней и ночей потрачено впустую. Моя энергия и мой ум все это время без устали работали на папу Карло. Я выпустила холостой заряд. Не учла современные реалии и споткнулась на ровном месте. Везде пишут и говорят о бандитах, перестрелках, крышах и разборках. В ушах навязло. До сих пор все эти слова оставались для меня пустым звуком. Я даже употребляла иногда эти слова в шутливом тоне. Все бандиты представлялись мне лысыми и стрижеными, с квадратными челюстями и выбитыми зубами, глупыми и циничными, в татуировках, как мексиканские индейцы. А бандиты предстали передо мной в образе Сергея Бобылева. Можно было обратиться за помощью в милицию, к Орлову, например. Я вспомнила милого парня Орлова. Его фуражку с околышем, доверху заполненную коммерческими замыслами. Разбитной мент явно не вписывался в образ спасителя девичьих душ от преступных посягательств. Кабриолет игриво вилял по правой безопасной полосе. Проезжавшие мимо автомобили грозно гудели и пукали, изо всех глаз пялились на меня, заплаканную и несчастную. С трудом я добралась до дома. Гаишники не остановили машину, наверное, на них подействовали магнитные излучения, им явно не до ограбленных девиц, своих бед достаточно. Меня мутило, выворачивало наизнанку. Потеря магазина и денег могут привести любого человека на грань самоубийства. Если бы не моя любовь, я бы свела счеты с жизнью. Я знала, что не смогу преодолеть отвращение к несовершенству земного существования. Не смогу. Никогда.
Моя любовь спасла меня от смерти. Мне страшно было подумать, что станет без меня с Бобылевым. Он не переживет моей смерти. И я пересилила страх, переболела отчаянием. Нарывы страдания сошли с меня, как короста с прокаженного, вылечившегося от прикосновения к иконе. Я прикоснулась губами к иконе мой любви. И душа обмякла, оттаяла. Я простила страшных людей из подвала. Бог им судья. Они уйдут в другой мир. Когда-нибудь. Шальные деньги, полученные путем подлости и обмана, они не смогут унести с собой на тот свет. Туда не пускают с посторонними вещами. Там, говорят, ничего не нужно. Денежные знаки не в чести. Иностранные ассигнации не в почете. Пустые бумажки. Говорят, их используют для разжигания костров, на которых поджаривают нечестивых грешников. Я ворочалась в кровати, заново переживая свои злоключения. Незаметно я уснула. Молодость взяла свое, организм требовал отдыха. Во сне я бродила по сказочному саду в поисках Маленького Принца. Я хотела укорить его за странные фантазии. Зачем он пробуждает в людях надежду на лучшую жизнь? Нельзя этого делать. Все сущее существует со дня мироздания. Есть подлость. Есть добро. Добра мало. Подлости, наоборот, много, хоть возами вывози. Маленький Принц сам нашелся. Он вышел из-за розового куста и сказал, здорово коверкая русские слова:
– Ты заблудилась, Инесса?
– Да, я заблудилась. Я заблудилась в жизни, потеряла компас. Я совершенно не умею ориентироваться.
Розовый куст шумно разогнулся. Мальчик отпустил ветки. Лепестки осыпались. Красиво. Маленький мальчик в обрамлении розовых лепестков.
– Ты умная, Инесса, и сильная, и ты сама отыщешь дорогу. Без поводыря. Тебе не нужен компас. Ты можешь сама помогать людям. Они слабые и немощные, у них не хватает воли на жизнь, – мальчик с лучистыми глазами совсем плохо говорил по-русски, он смешивал французские слова с какими-то еще неведомыми, но я все равно понимала его.
– Разве у меня есть воля к жизни? – спросила я, недоумевая. Только что я думала о смерти, и лишь моя космическая любовь вынула меня из тесной петли отчаяния.
– У тебя много воли. Ты сильная. Ты привлекаешь к себе людей крепостью духа. Ты все выдержишь, Инесса. Помоги людям выбраться из плена… – Мальчик тихо скрылся в глубине аллеи. Я даже не успела его ни в чем укорить, как собиралась.
Прелестные розовые кусты спрятали его, скрыли от меня. Дивный сад грозно нахмурился. На небе сбежались кудрявые облачка. Они кувыркались и прыгали, собираясь в одну большую грозовую тучу. Тенистые деревья зашумели, о чем-то переговариваясь там, наверху, под самым небом. Я заглянула в кустарник, надеясь увидеть мальчика. Но его уже не было в саду. Он ушел на свою планету. А без специальных разрешений вход на чужие планеты строго воспрещен. Там своя охрана, неприступная служба безопасности. Кругом частная собственность.
Я неожиданно проснулась. Поиграла струнами отдохнувшего организма, проверяя настроение. Тонус бодрый, пульс частый, кровь играет. Я довольно резво вскочила с кровати. Вымылась, позавтракала чем бог послал. К сожалению, бог послал мало чего. Мама давно не навещала монашескую келью дочери. Я выпила чаю, поклевала орешки из пакетика, всыпала в миску кошачий корм и погладила Цезаря по шерстке. Кот сердито взвился, видимо, отвык от ласки, одичал. Бедное животное, к тому же безжалостно кастрированное.
– Не сердись, Цезарино, скоро мы будем чаще видеться, меня уже изгнали из «Меркурия». Я – изгой, меня прогнали фарисеи.
Я гладила строптивого Цезаря, и слезы обиды вскипали у меня в горле. Почему-то девушки любят плакать нутром. Я задумалась. Вообще-то я не знаю, где у человека накапливаются слезы, в каком месте – в душе, на сердце, в горле, еще где-нибудь, или все-таки они находятся в слезных каналах. И сколько их, этих слез – стакан, ведро, бочка, цистерна, и можно ли выплакать весь запас за один раз? И хватит ли запаса на всю жизнь, и не испортится ли столь хрупкий материал до поры до времени, пока на жизненном пути не повстречается чудовище в образе Змея Горыныча. Нельзя же плакать испорченными от длительного хранения слезами. Слезы должны быть чистыми и абсолютно свежими. Я чмокнула кота в мордочку и вытерла мокрые щеки. Надо жить. Надо выстоять. Выдержать. Вытерпеть. Жизнь того стоит.
Кабриолет замерз за ночь, как нищий и бездомный, он трясся от холода, совсем как лихорадочный больной. В апреле на город обрушился циклон. Он принес с собой в чемоданчике промозглые холода и пронзающие ветры, ночные заморозки и судорожные сквозняки. Открыл крышку и выпустил все добро на волю. Никакой управы на него нет. Никто еще не продумал систему штрафов и взысканий за нарушение общественного порядка противоправными деяниями небесного управления. Я пыталась отогреть замерзший автомобиль. Даже руками трогала. Бесполезно. Лед. Стужа. Кабриолет долго кряхтел, вздыхал, наконец разогрелся. Мы тронулись в путь. Каждый думал о своем. Я размышляла о том, в какой стороне находится счастье и как бы побыстрее до него добраться. А кабриолет думал о надвигающемся ремонте. Мысли у обоих были печальные. Житейские. На светофоре я разрыдалась. Нормальное женское занятие. Ничего предосудительного я не делала, но постовой милиционер подошел к машине и строго побарабанил пальцами по стеклу, дескать, проезжайте, дамочка. Плачьте где-нибудь в другом месте. Я повернула ключ зажигания. В моем городе найдутся и другие места для моих слез. Я бездумно ехала по проспектам и переулкам, кружила по площади, в общем, город жалел меня, сочувствовал, сопереживал. В эту минуту мне никто не мог помочь. Ни мама. Ни Бобылев. Даже Цезарь не смог бы меня утешить. А город поддержал упавший дух, взял на себя часть моего горя. Он не мог совсем снять груз с моих плеч, это была личная ноша, частная собственность, но малую толику напастей город забрал у меня. Я громко высморкалась, потерла заплаканные глаза…
Потом вернулась домой. Молча и угрюмо поднялась по лестнице. Я понимала, что мне нужно раскрыть тайну, узнать во что бы то ни стало, почему передо мной закрываются все двери. Город маленький? Статистики говорят, что его население стремительно уменьшается. Вместо пяти миллионов осталось всего четыре с чем-то там граждан. Но ведь эти четыре миллиона где-то работают, не считая детей, стариков и инвалидов. Они ходят на работу, чем-то там занимаются, получают жалованье, посещают производственные собрания, устраивают корпоративные вечеринки. Не может такого быть, чтобы для молодой и образованной девушки не нашлось работы в культурной столице страны. Так что – переехать в Москву? Но в Москву уезжать категорически не хотелось. При мысли о переезде в державную столицу на глаза наворачивались слезы. Столичная жизнь отпугивала своей разбросанностью и суетой. Я хотела не только работать. Я хотела жить. Жить – значит ездить по родным улицам, плакать вместе с городом. Ну, не смогу я рыдать на плече у Москвы, не смогу. Она же не верит женским слезам. Москва вообще ничьим слезам не верит. И никогда не поверит. Судьба заключена в человеке, внутри его сознания, здоровья, привычек. В этом городе моя родина. Здесь живут моя мама и Цезарь. Здесь прошло мое детство и юность. В родном городе я испытала первые разочарования. Все это привязывает к Питеру крепкими канатами. Просто надо немного отдохнуть, подумать, избавиться от излишних амбиций, отбросить надменность, разобраться с чувствами. Я открыла дверь ключом. Сползла по стене и долго сотрясалась от беззвучных всхлипываний. Я пыталась остановиться, прекратить поток слез. Но в моем организме, видимо, хранилась целая цистерна женского горючего материала. Наконец слезы закончились. Цистерна захлопнулась. На душе было пусто. Я побродила по квартире в поисках кота. Цезарь тихо спал на диване, свернувшись в мягкий клубочек. Я прилегла на диван, прижала к себе пушистое создание, и мы уснули, сладко сопя и мурлыча.
Я бродила по пыльной планете, как по квартире, уныло передвигая ногами. За мной брел котенок, лениво ступая в мои следы. Мы долго куда-то шли, без определенной цели и ориентиров. На планете было грязно и скучно, как после ядерной войны. Деревья и кусты валялись по сторонам, как мертвецы, сухие и когтистые ветви цеплялись за мои ноги, не позволяя продолжать путь. Какой-то странный путь. В никуда. В туман и мглу. Темно, как в подземном царстве мертвых. Нет четких линий, ясных целей. Неопределенные желания и отсутствие всякого смысла. Бессмысленный путь, бессмысленная планета. И вдруг передо мной забрезжил оазис. Яркий и веселый, как огонек в ночи. Он манил к себе своей праздничностью. Я пошла на свет, так летит глупая бабочка, привлеченная ослепительными языками костра. Яркая вспышка, короткий отблеск, звездное сияние. Бабочка исчезла, осветив удивительным светом краткое мгновение. Оно незабываемо. Мир существует, пока горят на кострах удивительные жизни, оставляя потомкам ослепительное воспоминание о лучшей доле – чистой и ясной.
Оазис встал рядом, будто сам шел навстречу, он не хотел долго ждать. И я очутилась в другом мире. В нем не было скуки и сумерек, грязи и пошлости. Здесь не было женщин с вывороченными взглядами, не было оцепеневших мужчин. Наоборот, яркие и красивые люди смеялись и шутили. Они не жили, они играли в жизнь, будто оазис был театром, а остальная планета – зрительным залом. Я поднялась на сцену и встала в ряду других актеров. Свет рампы потушил безрадостную мглу. Я не видела, что оставила позади. Я забыла про свою прошлую жизнь. Я больше не хотела страдать. Мне хотелось сворачивать горы, поворачивать реки вспять, гнаться за богатством, падать, вновь догонять, настигать и все-таки достичь. Судьба повернулась ко мне лицом. Она не стала больше подвергать меня испытаниям. Она взяла мою душу к себе и одарила желаемым богатством. Позади брели поодиночке горе и нужда, но я уже не помнила их в лицо. Я даже забыла их фамилии. Я останусь здесь, среди ярких и красивых людей. На острове счастья и благополучия. Оазис вытянулся в длину, расползся в ширину, стал необъятным. Где-то вдали виднелась линия горизонта. Граница между нищетой и богатством. Разделительная полоса между отчаянием и надеждой. Кто-то положил мне руку на плечо. Я вздрогнула. Это был Бобылев.
– Инесса, ты страдала? – спросил Сергей, пытаясь заглянуть в мое лицо. Я застенчиво улыбнулась. Разве можно рассказать о мучительном поиске самого себя?
– Сергей, а что это? – я обвела рукой пространство оазиса.
– Это? – удивился Бобылев. – Это наша с тобой планета. Наше богатство. Мы будем здесь жить. Здесь нет страданий, горя, голода и зависти. Ты будешь счастлива на нашей планете. Посмотри, какой удивительный сад я взрастил, – Бобылев взмахнул рукой, и я посмотрела в ту сторону, где до самой линии горизонта простирался сказочный сад, тот самый, в котором я встретила маленького мальчика с лучистым взглядом.
– А эти люди – кто они? – спросила я, кивнув на ярких и красивых людей.
Толпа почтительно поглядывала в нашу сторону, ожидая царственных указаний.
– Эти люди – наши соседи, мы же не можем жить совсем одни. Ты и я – это скучно, – рассмеялся Бобылев.
– А что мы будем делать? – спросила я, нагибаясь, чтобы поднять наверх Цезаря. Любопытный котик жаждал рассмотреть оазис с верхней точки.
– Будем жить – просто и ясно, без затей, – сказал Бобылев. Я замолчала. Жизнь в оазисе застыла, будто ждала, когда я заговорю, – остановились облака в небе, замерли деревья, даже кот на моем плече притих.
– А что там будет? – я махнула рукой куда-то в сторону. Неопределенный жест, метание души. Бобылев помрачнел.
– Там останется все то, что мучило тебя. Останутся соседи и бандиты, завистники и интриганы, конкуренты и враги, пусть они живут своей жизнью. Когда у них не станет врага, они начнут мучить друг друга. Так устроен тот мир. Ты не могла находиться в нем, – горячо и страстно заговорил Бобылев. Он взял меня за руки, наклонился, приник лицом к моему, мы смотрели друг на друга и каждый на себя. Я отпрянула, удерживая Цезаря на плече.
– Сергей, но там осталась настоящая жизнь. В ней побеждает сильный. И я никогда не поменяю жизнь на загробное царство! – Я не хотела разъединиться с ним. Боялась остаться одна. Я отступала. Бобылев шел за мной. Он тоже испытывал страх.
– Но там трудно и больно! – закричал Бобылев. – И от боли можно сойти с ума.
– Человек может жить только на земле. В царстве мертвых живут одни покойники, Сергей, – я спряталась в тень, чтобы не видеть искореженное гневом и болью лицо Бобылева. – Сильный духом человек сможет вынести все испытания. Он обязан подняться над болью и страданиями, простить всех слабых и немощных, уступить им дорогу, в конце концов. Сергей, я не знаю, как победить жизнь. Я не умею побеждать. Пока – не умею. Но я научусь, обязательно научусь. Давай вернемся на землю, Сергей? – Я придвинулась к нему, крепко прижалась, чувствуя тепло его тела.
Что-то зазвенело. Цезарь фыркнул и спрыгнул с моего плеча, задев когтем щеку. Бобылев отпрянул. Я проснулась. В дверь кто-то настойчиво звонил. Я огляделась. Цезарь тоже проснулся и смотрел на меня испуганными глазками, видимо, ему было стыдно за острый коготок. Я потрогала щеку. Царапина. Странный какой-то сон. Насильственные действия и вещественные доказательства налицо. Я подошла к двери. Открыла, не спрашивая. Бобылев улыбнулся, увидев перед собой два существа из сонного царства. Цезарь потерся о мои ноги. Он тоже пришел выразить почтение незваному гостю.
– Проходи, Бобылев, ты мне во сне приснился, – сказала я, изнывая от желания броситься ему на шею. Он вошел в прихожую и крепко обнял меня. Я прижалась к нему всем телом, как во сне. Сон в руку. Сбылось мое желание. Мы стояли вдвоем, обнявшись, в моей квартире, и по нашим ногам скакал неутомимый Цезарь.
– Инесса, ты очень бледная. – Бобылев отстранился от меня, внимательно вглядываясь в мое лицо. Я отвернулась. Нечего рассматривать. На моем лице запеклись остатки сказочного сна и реальных слез. Гремучая смесь из яви и мифов.
– Пойдем, я за тобой поухаживаю, – решительным голосом сказал он и потащил меня в кухню. Бобылев загремел чем-то металлическим у плиты, совсем как моя мама. Он что-то заваривал, кипятил, на плите вкусно булькало, шкворчало и шипело. А я сидела, закутанная в печаль, будто в старую бабушкину шаль.
– Бобылев, у меня ничего не получается, – горько и по-детски пожаловалась я. Мне захотелось всплакнуть при свидетелях. Но я сдержалась.
– Ты многого хочешь, Инесса, от этой жизни, – улыбнулся Бобылев, продолжая колдовать над плитой.
– Почему – много? – удивилась я. – Хочу стать собой, разве это – много?
– Ты хочешь стать богатой и знаменитой, а это делается не так скоро. Путь к совершенству – процесс долгий и мучительный. За один ход игры не сделать. Надо продумать ходы на всю жизнь, – нравоучительно и напыщенно произнес Бобылев.
Я не выдержала, скинула с плеч печаль и подбежала к нему, повернула к себе, пытаясь понять, шутит Бобылев или говорит всерьез.
– Бобылев, но я и не хотела стать богатой и знаменитой. Мне хотелось с чего-то начать. В любой игре нужно сделать первый ход. Первый шаг. Нельзя начинать, не веря в удачу. В моих мечтах я видела вершину, а какая она – вершина – никто не знает. Но я должна стремиться наверх. Человек поднимается в течение жизни. Он живет, стареет, умирает, но он всю свою жизнь карабкается к вершине. В этом заключается смысл любого существования. Разве я не права? – крикнула я, желая перекричать шипящие и гремящие сковороды и чайники.
– Инесса, не кричи так громко, – поморщился Бобылев. – Ты можешь ползти наверх. Но ты обязательно упадешь вниз. Тебя уронят другие люди. Так устроен мир, ты согласна?
– Согласна! – еще громче крикнула я. – Этот мир устроен по твоему хотению. Но мне он не нравится. Ты повелитель. Я подданная. Но я не хочу быть рабыней. Я хочу стать равной. Хотя бы абстрагированно, – последние слова я прошептала.
На крик у меня не хватило сил. Я ослабела, присела на диван, затем прилегла. Эмоции ушли на войну с несовершенной реальностью. Бобылев остался по ту сторону баррикады. Мужчина и женщина в состоянии обострения противоречий. Просто и скучно, серо и обыденно. А разве в любви могут быть серые дни?
– Инесса, ты только не обижайся на меня… – Бобылев подошел ко мне, присел на край дивана и взял мои руки, согревая их, лаская и теребя. Я выпустила меч, вложила его в ножны, перевязала раны. Я устала воевать.
– Инесса, это я везде ходил за тобой по пятам. Я не преследовал тебя, не волнуйся, я – не маньяк. Но я не хотел, чтобы ты где-то мучилась. Я знал, что ты уйдешь из «Планеты» в любом случае. Это не Слащев тебя уволил. Ты сама ушла. И тогда я решил помочь тебе, я все предусмотрел. Я хотел, чтобы ты сама во всем разобралась. Сначала служба безопасности отправила твою машину на стоянку. Потом ты где-то откопала этого полковника, мы и ему объяснили, что к чему… – Бобылев держал мои руки и говорил, говорил, говорил. Он улыбался. Мягкая улыбка светилась на его лице.
– Но как ты нашел полковника? Это же уму непостижимо, – выдохнула я.
Бобылев наклонился и поцеловал мои пересохшие губы.
– Я никого не искал. Никому не звонил. Это не мое дело. По моей просьбе твоими делами занималась служба безопасности. Они, естественно, мне докладывали, но я не вникал в мелочи, главное, что служба безопасности в результате сделала основную работу. Разумеется, сотрудники безопасности слегка перегнули палку. Они зачем-то распустили слухи, что ты что-то украла. Пришлось разъяснить им, что к чему. Всю остальную работу они выполнили на высоком профессиональном уровне. Ты поняла, в конце концов, что такое настоящая жизнь?
– Бобылев, но я тебе не верю, – хотела крикнуть я, но вместо крика прохрипела что-то непонятное и страшное.
– Пойми, тебе нужно было пройти этот путь. Ты сама должна была испытать жизнь, поставить эксперимент. Сама. Я не мог тебя обидеть и не мог искалечить твою душу. Поверь мне. Я всего лишь не хотел, чтобы тебя использовали. Самое страшное на земле, когда нас кто-то использует. Это причиняет внутреннюю боль. Много боли вредно для организма, – неловко пошутил Бобылев, а я уже медленно поднималась и поднималась, как мертвец из гроба, нечаянно впавший в летаргический сон. Я расширила до невероятных размеров глаза от ужаса, запуталась в подушках, сбросила с себя его руки, будто это было что-то мерзкое, похожее на душащих удавов, вскочила на пол, наступила на Цезаря, котик фыркнул и умчался из кухни, а я все отступала и отступала, пока не натолкнулась на стену. Я поползла по стене вниз, вниз, вниз. В пропасть. В преисподнюю. Я что-то кричала, но рот не выталкивал слова. Звуки застревали в горле. Я немо открывала рот, как задыхающаяся рыба.
– Бобылев, ты не мог так поступить! Ты врешь мне! – крикнула я и упала на пол.
Наступила тишина. Все исчезло. Не было Бобылева, кухни, квартиры, ничего не было. Была кромешная пустота. Мне хотелось что-то еще сказать, чтобы Бобылев все-таки понял наконец, что я пытаюсь ему втолковать. И вдруг поняла: я не знаю, что нужно говорить в таких случаях любимому мужчине. Я не умею, у меня нет подходящих слов. Я не смогу объяснить Бобылеву свое отношение к его поступку. Не потому, что слишком молода и глупа для объяснений, нет, дело не в этом. Я никогда не смогу понять мотива. Любое преступление имеет умысел – прямой или косвенный. Бобылевский умысел мне не понятен. Я не могу больше его видеть. Не хочу. Я больше не люблю его.
Пустота сомкнулась надо мной. Все исчезло. Звуки и мысли. Чувства и желания. Мотивы и умыслы. Только моя любовь осталась. Я знала, что она во мне. Любовь не ушла. Оказывается, любовь может существовать даже в кромешной пустоте.
Пустота отступила. Я вновь брела в потемках. Я потеряла компас. Я заблудилась. Жизнь вывела меня на край пропасти. Там внизу шумела вода, много воды, кипящей и бурлящей. Там было темно и страшно. Я стояла на юру, пронизываемая ветрами и сыростью. И здесь, наверху, тоже было мрачно. Оставаться на краю пропасти – бессмысленно. Бросаться вниз – страшно. Выхода не было. Я стояла одна, будто весь мир исчез. Никого не было. Только я. И моя любовь. Но любовь не протянула мне руку помощи, не перекинула шаткий помост над пропастью. Она хотела, чтобы я сама сделала выбор. Сама нашла выход. Отчаяние захлестнуло истерзанную душу. Я больше не хотела жить. И вдруг кто-то схватил меня за руку. Я обернулась. Передо мной стояла мама. Она смотрела на меня испуганными глазами.
– Инесса, ты что делаешь? А я? Ты забыла обо мне, – мама потащила меня куда-то наверх, подальше от края пропасти. – Инесса, я всегда тебе говорила, ты живешь в выдуманном мире. Нельзя так жить. Нельзя. Нужно жить так, как живут все нормальные люди. Думаешь, другим не хочется придумать себе сказочную любовь? Все хотят сказки. А всем приходится терпеть и страдать.
– Мам, а что, все люди страдают? – спросила я, едва успевая за мамой.
– Все страдают, в той или иной степени, кому как повезет. У кого что на роду написано. Кто-то сам создал себе мучения, придумал их, как это ты сделала, доченька… – Мама дернула меня за руку и уложила на склоне горы. – Полежи, отдохни немного, ты очень устала, тебе нужно немного полежать. Ты всего добьешься, Инесса. Всех обойдешь, вырвешься вперед, только не нужно никуда спешить. Жизнь долгая, дочка. Ты все успеешь. Не волнуйся, тебе вредно волноваться, – мама наклонилась ко мне.
Мама хотела вдохнуть в меня силы, чтобы ко мне вернулся аромат обычных радостей. Я утратила вкус жизни, забыла, что на свете существует масса приятных мелочей, увлечений, привязанностей. Я сделала из своей любви наваждение. Фетиш, символ.
– Мама, мама, мама, как он мог? – простонала я, протягивая руки, чтобы коснуться маминого лица.
– Не трави ты себя, дочка, не думай о нем, успокойся, все пройдет… – И мама склонилась надо мной, нежно поцеловала в лоб, и тихие слезы упали на мое лицо.
– Мама, мама, мама, как он мог, я же люблю его, – повторяла я, будто в бреду. И мама вдруг исчезла. Я обращалась к ней, но ее уже не было. И я умерла. Меня больше не было на свете…
Это мне казалось, что я умерла. Кто-то тихо плакал надо мной. Я чувствовала соленые капли на лице. Но это была не мама. Я открыла глаза. И увидела себя, как в зеркале. Увидела его глаза. Надо мной склонился Сергей Бобылев.