Нежное имя мечты Мавлютова Галия
– Да, – задумался водитель, – плохо без машины. В милицию заявили?
Я хотела уже завести песню про угнанную машину министерской супруги, которую ищут по сей день, про злополучный джип «дежурного по стране» Жванецкого и прочее и прочее, но передумала. Мы ехали по Невскому проспекту, я явно не успею допеть до конца, лучше не начинать.
– Заявите, обязательно напишите заявление. Вдруг ее уже нашли? А заявления нет. И ржавеет ваша ненаглядная в ментовском гараже, а вы на руках ходите. – И водитель мастерски вывернул серебряную ящерицу, поставив ее прямо у входа в гостиницу.
Охранники у входа заволновались. Запрыгали, заморгали. Не положено. Не для черных. Только для белых. С госномерами. С проблесковыми маячками. Я вальяжно вышла из «Форда». Словно принцесса Диана. Охранники остолбенели, видимо, приняли меня за пресс-секретаря губернатора. Вот простота. Вряд ли у пресс-секретаря имеется лайковая юбка. Эксклюзив. Франция. Частный бутик. Мерки сняты по индивидуальному лекалу. «Форд» приветливо фыркнул на прощание и отъехал от отеля, игриво вильнув задом. Стиляга. Пижон. Двести рублей остались на сиденье. Я простилась с деньгами. Будто камень с души упал. Без денег легче. Нигде не тянет. Не жмет. Зато меня сфотографировала длинноногая девушка в прозрачной коричневой майке без бюстгальтера. Есть такой журнал – модный, глянцевый, популярный; теперь моя фотография будет валяться во всех бизнес-центрах Питера. И в «Планете» тоже. Приятно. Ради этого стоило расстаться с неприкосновенными рублями. Я вспомнила картину «Завтрак аристократа». На заднем плане виднеется журнал «Устрицы». Аристократу кушать нечего, куска хлеба у него нет, а он вынужден выписывать дорогой журнал. Имидж поддерживает. В грязь лицом не падает. Вот и я стараюсь не упасть. Поддерживаю лицо обеими руками. Почти что новая аристократка.
В вестибюле было шумно. Толпились разноцветные женщины, мужчины, носильщики, охранники, в пестром таборе выделялись верстовыми ногами бледные порноблондинки в количестве трех штук. На их фоне остальные выглядели неприглядно, сливаясь в серую массу. Я пыталась отыскать взглядом Егорову. Но блондинки затмили стрекозиными ногами штатную тусовочную звезду. Маринка стояла в толпе, несколько отрешенная, вконец убитая произведенным эффектом трех граций. А зря она убивалась. Все три блондинки имели отечный вид. Слабовыраженный, припудренный, но проницательному взгляду заметный. Надо сказать Маринке про чужие отеки. Ей сразу полегчает.
– Марин, не расстраивайся, ты лучше всех, – сказала я, наклоняясь к звезде.
– Ой, а я и не расстраиваюсь, – проскрипела Егорова.
Это она-то не расстраивается! Да на ней лица нет – потускнело, завяло, заплесневело. Я улыбнулась. Надо рассмешить подругу. Иначе весь вечер пойдет насмарку.
– Марин, эти ужасные блондинки плохо выглядят. Смотри, какие у них отеки, это от психотропных таблеток. И вид у них сонный, видимо, шоу-бизнес довел до кондиции. А мы с тобой сегодня должны затмить всех. Идем на таран. Ты впереди, а я замыкающей, – шептала я, искоса оглядывая публику.
Разноцветье женщин ослепляло. Великолепие мужчин возбуждало. Я почувствовала всплеск эмоций. Вибрация легко прошлась по телу, беря разгон, и я вновь ощутила себя непобедимой. Все-таки без толпы женщина утрачивает силу. Конкуренция, соперничество, ревнивые взгляды способны разогреть холодную кровь до состояния кипящей лавы. Женщины осматривались, выискивая изъяны в одежде и внешности соперниц. Кажется, нашли. Каждая высмотрела свое отклонение от нормы. Есть повод посудачить в домашнем кругу. За чашкой кофе. За бокалом вина. Я схватила Егорову под локоть и потащила к лифту.
– Марин, надо вовремя выбираться отсюда. Гадюшник вреден в больших количествах, – я нажала на кнопку, но в лифт уже вваливалась толпа мужчин. Дверца захлопнулась, кто-то остался в вестибюле, но двое успели-таки захватить взлетную полосу.
– Девушки, а что сегодня происходит на «крыше»? Что за тусняк? – пьяным голосом спросил один из них.
– О-о, – восхищенно выдохнула я, – сегодня на «крыше» собрались самые известные женщины Питера. Замечательные, умные, красивые и, самое главное, успешные. Этим женщинам больше ничего не нужно от жизни.
– Как это? – озадаченно уставился на меня один из захватчиков. Он был слегка подшофе, но явно меньше спутника.
– Ну, ничего не нужно, – я задумалась, видимо, тоже озадачилась, – у них уже все есть. Они всего достигли.
– Не может быть! – воскликнул первый. – Когда у женщины все есть и она больше ничего не хочет – сразу наступает конец света. Мировая катастрофа обеспечена.
– Значит, сегодня на «крыше» объявляется мировая катастрофа, – засмеялись мы с Егоровой в один голос. Нам стало весело. В лифте мужчины пристали. И не беда, что они весьма навеселе, значит, вечер обещает быть.
– Девчонки, а поехали, покатаемся, – предложил один из мужчин. – На лифте.
– Чуть-чуть попозже! – заорали мы, покидая уютную кабину. – Вы лифт пока покараульте. Никого не впускайте.
Пригласительные билеты почему-то не спрашивали. Вход почти свободный. Какая-то девушка в дверях гостеприимно взмахнула косынкой, дескать, проходите, не задерживайте желающих. Лифт выбрасывал все новые порции гостей. Толпа из вестибюля переместилась в холл. Тесно и душно. Как дождевые черви в банке. Официанты вспарывали живой клубок подносами с шампанским.
– Инесса, будешь шампанское? – спросила Маринка, она нарочито избегала серьезного разговора. Мне тоже не хотелось въедливо разбираться – что да почему. Все само собой узнается. Тайное обязательно выйдет на поверхность, как дождевой червь.
– Если я выпью шампанское, я сразу умру. Здесь так душно. И меня унесут на носилках, – сказала я, отыскивая в толпе знакомые лица.
Менеджер казино «Тет-а-тет», начальник рекламного отдела из дамского журнала, пиар-менеджер издательства средней руки, несколько коллег по цеху из строительной корпорации, девушка-фотограф из собачьего журнала. Просто какой-то праздник питерского менеджмента. Серьезные разговоры вести невозможно. Ничего не слышно. Гул, как в пчелином улье. Пчелы и черви. Я решила отойти от неудобоваримых сравнений. Толпа может превратиться в опасный тайфун. Каждый из гостей хочет найти в сегодняшнем вечере что-то свое, я же просто хочу использовать удобную ситуацию. А Егорова… а что, собственно говоря, хочет Егорова? Господи, как все просто. Она тоже хочет использовать – и ситуацию, и меня. В своих целях. И любой праздношатающийся из этой толпы, с трудом удерживающий в руках бокал с шампанским, чтобы не расплескать его на ближнего, уже использует краткое мгновение. Стоит лишь взглянуть на выражение лиц, блеск глаз, подергивание мышц, растянутые искусственными улыбками рты, а я лишь собираюсь с силами, морально готовлюсь. Не пора ли сбросить приличия, как несезонную одежду. Чего я жду? Пора принять стойку. Выпад, еще один выпад, я мысленно выкинула ноги поочередно, прикрыв лицо руками. Помогло. Сработало. Я плавно влилась в общий хор. Стала частью единого организма. Клубок змей и червей исчез. Вместо них появились люди, живущие в общем контексте. Я не выделялась из толпы, не раздражала чужой глаз. Я нравилась этим людям. А они нравились мне. Егорова ощутила произошедшую во мне перемену.
– Инесса, ты уже освоилась? – спросила она.
– Почти, только дышать нечем, пойдем в коридор, покурим, – предложила я.
Вполне гостеприимно предложила, соблюдая вежливость, не предполагая ничего вульгарного.
– Нет, ты что, я не курю. Бросила! – в ужасе размахалась руками Егорова. – И ты бросай. Вредно же.
Егорова возмутилась, будто я предложила ей нечто непристойное. Вот дела…
– Обязательно. Перевод доделаю и сразу же брошу. Не могу больше зависеть от вредных привычек. Надо быть сильнее себя, – заверила я, естественно, не Егорову, а себя, грешную. Дым – самообман. Он разъедает организм и душу. Вот найду работу, закончу перевод – и начну новую жизнь, ясную и толковую. Без дыма и газа в голове.
Мы вышли из холла. Егорова успокоилась, больше не размахивала руками во все стороны. Я достала мундштук и нацепила сигарету. Получилось эффектно. Длинная сумочка повисла вдоль тела, как тонкий хлыстик. Меня вообще не осталось. Ни капельки. Я исчезла за мундштуком. Мужчины впадали в замешательство, наткнувшись взглядом на мундштук и хлыст в кожаном обличье. Маринка корчилась от зависти. Она ревниво ловила мужские восхищенные взоры, направленные на мундштук. Насобирала полный сачок. Сейчас начнет накалывать булавками. Мне стало жаль подругу.
– Ты не знаешь, почему нас не впускают в зал? – спросила я, выпустив длинную струю, извивавшуюся тонкими кольцами. Кольца уплыли куда-то наверх, в туманное питерское небо.
– Ждут кого-то, какое-то значительное лицо, – увядшая Егорова совсем не радовала глаз. Ни моих, ни мужских. Пропала женщина, сначала помутнела, а затем совсем угасла.
– А кто у нас значительное лицо? – спросила я, изнывая от жалости и сочувствия. Но чем я могла утешить безутешную подругу? Разве что спрятаться в туалете от любопытных мужчин.
– Кажется, какая-то модная телеведущая, из Москвы, оттуда, сверху, – сказала Маринка загадочным тоном и ткнула пальцем в потолок.
– А-а, персона грата, звезда голубого экрана, – со значением произнесла я.
Мне до чертиков надоело торчать в курилке. Надо пригубить глоток шампанского, съесть трюфели, закусить пирожком с грибами. Кутить так кутить. Но Егорова, кажется, объявила голодовку, как донецкий шахтер. Она даже лицом почернела.
– Марин, а ты что такая смурная? Расскажи, поделись, легче станет, – предложила я. Все равно делать нечего. Ждем-с московскую телезвезду. Пирожки и трюфели не подают. До приезда столичной звезды.
– Я в Москву уезжаю, грустно, – сказала Егорова и пригорюнилась. Она сгорбилась, поникла, еще больше завяла. Я даже запах почувствовала. Аромат увядания. Звезды почему-то всегда вянут в окружении соперниц.
– Ты что! – заорала я, вытащив мундштук изо рта. Я забыла об этикете, о тонкостях стиля. Обо всем забыла. Маринка переезжает в столицу! Значит, Егорова уволилась из «Планеты». А как же муж Коля? Куда он денется? Корпорация разваливается на глазах. Сначала Веткина, потом Саакян, за ним Слащев, теперь вот Егорова. Кто следующий? Наверное, Блинова. Теперь понятно, от кого она прячется в своей сто двадцать второй медсанчасти.
– Ты что, зачем, что в этой столице делать? Там же голодные акулы на каждом шагу, они пасти разевают пошире, зубы точат, ждут, когда народ из Питера прибудет. Аппетит нагуливают, – я рисовала страшные картинки, чтобы удержать подругу от безрассудного шага. Экстремальные девушки просто обожают попадать в пикантные ситуации.
– Ничего я не боюсь, – холодно бросила Егорова, – а в этом Питере можно сгнить заживо. И никто не заметит. Что здесь хорошего? Сидим на окладе, никаких перспектив, все места заняты, кустики помечены. А в Москве широкое раздолье. Простор. Места всем хватит.
– Марин, а если ничего не получится? Тогда что ты будешь делать? – спросила я, холодея от мысли, что я неприкаянно старомодна, совсем как моя мама. Я ни за что не уеду из Питера. Ни за какие коврижки. У меня здесь дом. Родина. Каждый камень Веткину знает. Я могу жить в этом городе без работы, без машины и даже без денег. В каком уголке планеты можно найти такой удивительный город? Нет такого уголка на карте мира.
– Все у меня получится, не каркай, Инесса. Моя подруга уехала во Францию по путевке и там осталась, без документов, без денег и даже без знакомых. И устроилась. Живет. Радуется. И в Россию ее не тянет. Говорит, в Париже нашла все, о чем мечтала. Ты домоседка, Инесса. Тяжелая на подъем.
Егорова не говорила – вещала. Она здорово потускнела от хлопот. Я издеваюсь над Егоровой и совсем не знаю, что творится в ее душе. Поговорить по-человечески времени не нашла, побоялась, что растревожу собственные раны. А Егорова, умница, позвонила сама, пригласила на тусовку. Не забыла. Так кто из нас достойнее выглядит? Разумеется, подруга. И я нехотя отдала ей пальму первенства.
– Не обижайся на меня, Марин, – сказала я, – у меня проблемы. Я немного не в духе.
– А что мне обижаться, – фыркнула Егорова, – ты сама создала себе проблему. Тебя не уволили, ты сама уволилась, бросила золотого тельца Бобылева, теперь мучаешься. Зачем?
– Мне нужно было понять себя. Понять людей. Найти смысл жизни. Пойми, Маринка, все не так просто. Мне необходимо было уйти из фирмы. От себя. Понимаешь? – Я и не надеялась на понимание.
Но Егорова вздернула носик, поджала губки, что явно означало: она меня понимает. И поддерживает. Не уйди я вовремя по-хорошему, пришлось бы уйти чуть позже, но уже по-плохому.
– Ты нигде не устроишься, – сказала Марина, – в Питере для тебя закрыты все двери. Это ведь Слащев настучал Бобылеву, что ты не хочешь с ним работать. Сергей после этого сразу выгнал Алексея. Конечно, его доля акций в фирме осталась, но все это уже не то, что раньше было. Нет у Алексея теперь прежней власти и былого влияния.
– А почему, Марина, он меня ненавидит? Слащев знает, что я о нем дурного слова не сказала. Ведь я ему ничего плохого не сделала… – Мне стало страшно.
Я вдруг продрогла. На «крыше» душно, жарко, дышать нечем, кажется, весь воздух закончился, а меня зазнобило, будто я стояла в морозную стужу босиком на снегу.
– Слащев любит, чтобы все было по его, по-слащевски, – вздохнула Егорова. – Я знаю, что он везде звонит и требует, чтобы тебя не принимали на работу. Он уже с Саакяном разговаривал. Я подслушала. Случайно.
Маринка всегда случайно подслушивает. У нее уши устроены иначе, чем у остальных сотрудников. У моей подруги не уши – локаторы. Какие-то сверхчувствительные радары.
– С Саакяном разговаривал, это я еще могу понять, но как он мог разыскать полковника Баландина? – воскликнула я, приходя в шоковое состояние от размеров человеческой подлости.
– Слащев все может – и прослушку установить, и на прозвоне свой палец оставить, и филеров заслать куда надо. У него весь город схвачен. Что ему твой полковник? Муха, которую нужно раздавить, и он эту муху обязательно раздавит, – поддакнула Егорова и вдруг вылезла из платья.
Туфли и платье остались стоять, а Маринкино тело почти целиком вылезло из одежды. Приличия и этикет были отброшены в сторону. Как ненужная тряпка. Я проследила взглядом направление курса. Навстречу нам передвигалась телеведущая модной программы «Окна в стеклянном доме». Эта программа живет уже три года. Живет, вовлекая в зрелище простодушные массы. Участники «стеклянных окон» на глазах всей страны занимаются сексом, женятся, играют свадьбы, тут же разводятся, дерутся и скандалят. Но дети у них почему-то не рождаются. Загадка природы. Наверное, участники программы прошли массовую стерилизацию. Огромное воспитательное значение для подрастающего поколения имеет постановка реального зрелища. Телеведущая окинула нас мутным взором, слабо кивнула макушкой, все остальное осталось в незыблемости, и удалилась под бурные овации прославленных тусовщиков. Охранники распахнули двери в гостиную. Духота отступила. Свежее дуновение кондиционера донеслось до моих разгоряченных щек. Можно вволю предаться разгулу. Прибыло значительное лицо в окружении свиты. Поклонники массовых зрелищ ринулись в зал, ломая двери, сметая столики и налетая на обезумевших официантов. С подносов слетали бокалы, разбрызгивая во все стороны липкое шампанское. Бал безумия начался.
Егорова что-то кричала сквозь людской гомон. Слова вспыхивали и гасли где-то наверху. Она отлавливала их в густой толпе пишущей братии модных светских журналов, давала без сожалений интервью, что-то наговаривала на диктофон, без устали фотографировалась в обнимку с модной телеведущей. Я устала носиться за ней по всему залу. Маринка играла последнюю роль в родном театре, а я изнывала от одиночества. Мне тоже захотелось в Москву. Нужно бросить все и всех и устремиться в столицу. Подальше от моей любви. Там большие деньги, слава, поклонники, шоу-программы и реальная жизнь, без иллюзий и романтического флера. И в этом месте я нажала на кнопку «стоп». Стоп! Надо немного подумать.
Можно дергаться на тусовочной ярмарке, как кукла-марионетка, но смогу ли я обойтись без марлевого фона? Пожалуй, переезд стоит отложить. До лучших времен. В глубине зала телеведущая капризно надувала пухлые губки перед телекамерой. Егорова нависла над ней, олицетворяя любовь и поклонение всей страны. Журналисты и фотографы облепили прелестных девушек, как жирные мухи. Все это копошилось, возилось, шевелилось, переворачивалось. Я сердито отвернулась. Не люблю реальное телевидение. Не переношу. Я не могу оплатить съемки и полосу в журнале. Мне претит. У меня старомодное воспитание. А Егорова вон из платья вылезла, так и разгуливает по залу почти с обнаженной душой. У всех на виду, где все напоказ. Все на продажу. И я отошла в сторонку. Пусть шевелятся, суетятся, дергаются. Я постою в сторонке. Я успею. Не нужно торопиться. И я ушла. Тихо и незаметно.
Светские львы и тигрицы остались в зале. Они ждали цыган. Я мысленно пожелала всем теплой встречи. Пусть повеселятся досыта. Отдохнут от дел. Наверное, все устали от неизбывной жажды. Пожалуй, они никогда не утолят сосущий голод. Я вышла на улицу. Автомобили плотно выстроились у входа в ожидании хозяев жизни. А я пошла пешком. На прощальный форс денег не осталось. Помахивая сумочкой, я прошлась по Невскому, открыла ворота, вошла в подъезд. Наверху кто-то сдавленно захихикал. Послышалось шуршание, бормотание, причмокивание. Кто-то играл в любовь. Может, не играл? Я не стала задумываться. Звонко щелкнула замком, чтобы вспугнуть влюбленных. Пусть не расслабляются.
Открыла дверь и вдохнула родной запах. В квартире осталась частичка Бобылева. Теперь я не одна. Меня больше не мучает одиночество. К ногам прижалось что-то мягкое и пушистое. Теплое, живое, с колотящимся сердечком.
– Цезарь, ты вернулся домой, какой ты умница, – я прижала котенка к груди, ощущая радость.
– Все обои мне порвал, – проворчала из кухни мама.
– Мам, ты дома? – крикнула я.
– Переночую у тебя, уже поздно, – сказала мама, появляясь в дверях, как привидение.
– Ночуй, конечно. – Я прошла в кухню, прижимая к себе счастливого Цезаря.
– Он рвался домой, весь извелся, стал капризным, вредным, обои порвал, кашу не ест, от яиц отказывается, даже печенку перевернул на пол… – Мама, кажется, вошла во вкус, перечисляя грехи и подвиги боевого кота.
– Мы соскучились по дому, по маме, – сюсюкала я, нежно прижимая котенка к груди, умирая от умиления.
– Инесса, что у тебя с работой? – спросила мама, наворачивая рыбный салат. Она ест рыбу только в моем доме. У себя она питается по старинке – щи, каша, котлеты, компот. Рыбные салаты и фруктовые коктейли считаются признаком легкомысленного поведения, чем-то вроде завтрака обедневшего аристократа.
– Мам, не доставай меня, все в порядке. Забери с собой рукопись. Я перевела текст. Деньги привезла? – Я встала в боевую стойку. Все надежды на пополнение оскудевшего бюджета я возложила на плодовитую писательницу. Теперь она моя кормилица. Без богатого творческого наследия роковой женщины я умру голодной смертью.
– Привезла, на столе, в конверте, – прошепелявила мама. Моя мама, совсем как Блинова, любит разговаривать с набитым ртом. Я не стала делать замечание. Пусть делает, что хочет – ест, разговаривает, воспитывает, только бы не срывалась на ссору. Мама до сих пор воспитывает свое неразумное дитя, никак остановиться не может. Но я терплю мамины уроки, а за мученичество требую малого.
– Мам, съезди к Блиновой в больницу. У Кати мать-инвалид, совсем не ходит. Передачи носить некому. А я тебе денег отсыплю, – умильно произнесла я.
Буду использовать ситуацию в свою пользу. В наше время все так делают. Чем я хуже других?
– Инесса, любишь ты ездить на чужом горбу, – беззлобно парировала мама.
– Люблю, мам, люблю ездить на чужих спинах, – призналась я, – за больницу обещаю тебе поход в кино.
– Ни за что! – отрезала мать. – Ни за что. В кино не хочу.
– Мам, у тебя плохое настроение? – осторожно поинтересовалась я.
– Плохое, Инесса, плохое у меня настроение, ты сидишь без работы, семьи нет, внуков я никогда не дождусь, откуда быть хорошему настроению. Я тебя вырастила, воспитала, дала приличное образование. Мой покой зависит от тебя. Впрямую. А ты занимаешься черт знает чем, ерундой всякой! – мама выкрикнула последнюю фразу мне в спину.
Я ушла в спальню. Так и есть. Я оказалась провидицей. Мама приехала за правдой. Она всячески старалась устроить сцену. В ней бурлило яростное желание устроить модные нынче разборки. Только сегодня я поняла – мать безумно мечтает выдать меня замуж за кого угодно. Хоть за слона. Хоть за олигарха. Если я откажусь выйти и за первого, и за второго, мама свихнется. Она готова на все. На любые условия, даже на боевые действия. Ничего у нее не выйдет! Я мысленно одобрила собственный стиль поведения. Я ушла не в спальню. Я ушла от ссоры. Мама перекипит, выплеснет злость на немытую посуду, на недочитанную книгу, еще на что-нибудь. Я не буду выяснять отношения. Моя жизнь – великая ценность. Я сама создам собственное царство, как Бобылев создал свое. И мне будет хорошо в моем раю. Алексей Слащев – не помеха. Если он идет за мной по пятам, преследуя меня звонками, шантажом и местью, я уйду в самостоятельное плавание. Лягу в дрейф. И меня больше не настигнет карающая длань жестокого мстителя. Я повернусь к Алексею спиной. И эта спина станет препятствием, как броня. Слащев не пробьет монолитную стену. У него сил не хватит. На этой волне меня унесло далеко в море. Я дрейфовала, сладко и вольготно. Недосягаемая и свободная. Надо мной кружили чайки. Белые и чистые. С души спала пелена. Я перешагнула через страх, будто пробралась сквозь таежную чащу. Страх остался позади. Он рассыпался вдребезги, превратился в космическую пыль. Я вновь обрела себя.
Цезарь, тот, из прошлого, а не мой котенок, теоретически не мог жениться на заурядной женщине со скалкой в руках. Со сковородкой на груди. С бигуди на голове. Кальпурния явно прослыла при жизни умной и смышленой девушкой. Она сумела обольстить гениального полководца. Но моя «Кальпурния» досталась Гоше Саакяну. «Кальпурния» – это все, что осталось от нашей с Гошей дружбы. Изредка я встречала бутылки с яркими наклейками от «Кальпурнии». Я стыдливо отворачивалась. Дизайн этикеток на бутылках принадлежал мне. Лучше бы злополучные этикетки рисовал Саакян. Покупатели охотно раскупали живительную воду, не зная, что неподалеку незадачливый пиар-менеджер корчится в муках от стыда за содеянное злодеяние. А пока меня сжигала мысль, как бы не нажить парочку-тройку новых грехов. И я решила трансформироваться в купчиху. Любое благосостояние можно заработать перепродажей товара. Либо чужого, либо собственного. Собственным товаром я не обзавелась. Ума не хватило. Придется торговать чужим. Для этого нужно найти готовый товар. И тут я призадумалась. Где же в России можно найти бесхозный товар? Вся страна чем-нибудь торгует, что-нибудь продает, кого-нибудь обманывает. Неужели все места заняты, все углы схвачены, ярлыки помечены? Не может такого быть. И я обложилась справочниками. Словари плавно переместились на полку. Переводы отслужили свой срок. Надоело. Наступила пора для решительных действий. Звонки по городам и весям отнимали много времени, почтовый ящик был забит счетами за телефонные переговоры, Цезарь одиноко тосковал на половичке, испуганно вздрагивая при очередном выкрике: «Алло! Это – Казань?»
– Нет, это не Казань, Цезарь, это Саратов! – кричала я из спальни.
Котенок нервно пушил хвост.
– Саратов? Это – Саратов? – продолжала орать я, пытаясь хоть до кого-то доораться.
Однажды мне крупно повезло. Какой-то мужчина спокойно возразил мне: «Это не Саратов, девушка. И не Казань. Это – Новгород. И не кричите так громко, милая». Он говорил настолько спокойно, что я даже покраснела от смущения.
– Новгород? А я же в Саратов звоню, – покаялась я.
– А что вы там забыли? – спросил мужчина.
Голос звучал рядом, будто новгородец находился со мной в одной комнате. Но я была одна. Кот прятался от криков и возгласов в кухне.
– Ничего не забыла, – хмыкнула я, – мебель хочу заказать. Крупную партию. Две партии. Три.
Кажется, я перегнула палку. У меня не было денег даже на табуретку.
– А зачем вам так много? – ввернул наводящий вопрос незнакомец из Новгорода.
– Буду продавать в Питере. Хочу заработать деньги, очень хочу, – заговорщически сообщила я абоненту. Он обрадовался моему желанию.
– Так зачем вам Саратов и Казань? Мебель есть и в Новгороде. Закажите у нас. Две крупные партии, – посоветовал новгородец, потом подумал и добавил: – Можете и три заказать.
– Ну, вот, уже заказываю, – нерешительно откликнулась я. – Приступаем к оформлению.
И я испуганно замолчала. Игра закончилась. Начиналось настоящее дело. Теперь можно познакомиться, представиться, обменяться координатами. Пора вступать в процесс обогащения. Так я стала купчихой. Для оплаты крупной партии мебели понадобились деньги. Большие правильные деньги. Их нужно было перевести на счет Новгородской мебельной фабрики. И когда деньги поступят на банковский счет, тогда мебель немедленно погрузят в состав и отправят в Питер. Я могу продавать диваны и столы в огромных количествах. От размеров будущих заработков у меня закружилась голова. В Новгороде мастерили стильную и недорогую мебель. Ждали денег от Инессы. А я сидела на диване в кухне, и моя голова ходила ходуном. Я пересчитывала будущие барыши, деньги рассыпались веером по полу, разумеется, виртуально, цифры переползали уже за восьмизначную отметку. Когда цифры выкатились в аккуратные девятиэтажные домики, я едва не задохнулась от восторга. Как просто. Все гениальное легко сосчитать. Можно обойтись даже без калькулятора. И тут зазвонил телефон. Если мама опять пристанет с замужеством – повешу трубку. Решительная и тугая, как тетива лука, я вынула трубку из гнезда.
– Здравствуйте, Инесса Веткина! – хамским голосом пробасила трубка.
– Блинова, а чего ты мне хамишь? Я тебе что-то должна? – вполне резонно спросила я.
– Нет, ничего не должна, – продолжала хамить обиженная подруга с тоскливой ноткой в болезненном басе, видимо, вошла во вкус, – вот решила поинтересоваться, как ты живешь. Что, никак разбогатела?
– А тебе какое дело до моего богатства? Ограбить, что ли, хочешь? – я жутко разозлилась. Мало того, что Катька сбила мои математические подсчеты своим дурацким звонком, так она еще и издевалась надо мной.
– Ты купи лотерею, – иронизировала больная с заметной кислинкой в голосе, – говорят, в лотерею можно выиграть приз. Тогда точно разбогатеешь.
– Не приставай, Блинова, – я выпустила стрелу из лука.
Все ясно, мама навестила Катю в больнице, видимо, обе дамы в течение трех часов нещадно перемывали мои косточки. Вели светскую беседу, называется. Теперь Блинова искренне полагает, что имеет право хамить мне в любое время суток.
– Я не пристаю, а спрашиваю, а ты отвечай на вопросы, – продолжала наступление разъяренная подруга.
– Хочешь, анекдот расскажу? – спросила я и, не дождавшись ответа, принялась торопливо рассказывать, чтобы выбить тоскливое настроение из Блиновой, как пыль из коврика. – Слушай анекдот. Звонок по телефону: «Это „Скорая помощь“? Тут человеку плохо». В трубке бешено радуются: «О-о, у вас такой приятный голос. А что вы делаете сегодня вечером?»
Катя надолго задумалась. Наверное, пыталась вникнуть в суть анекдота. А сути никакой не было. Я просто так рассказала, для придания беседе некоторой доли приятности.
– И что? – сказала она.
– И ничего, звонишь из больницы по мобильному, хамишь мне, еще хочешь, чтобы я тебе радовалась. Что ты делаешь сегодня вечером? – мне надоело изображать из себя «Скорую помощь».
Из всей нашей компании плохо только мне. Я без работы, без денег, без машины. Они все при работе, при деньгах, при транспорте. Блинову слегка придавила неведомая болезнь. Называется – воспаление хитрости. Но ведь никто из нас не застрахован от хитрых болезней. И нечего крайнего искать, чтобы перевалить на чужие плечи свое мерзкое настроение.
– Как это – что делаю? Болею вот, лежу, грущу, кругом капельницы, недужные люди, больные, значит. Плохо мне, Инесса, – сказала Катя.
Кажется, она покраснела, я ясно увидела румянец на ее щеках по ту сторону беспроводной связи. Ей плохо, видите ли, она решила испить моей кровушки. Вампир, а не подруга.
– Вот и болей на свое здоровье. Грусти сколько влезет. Не мешай мне. Я настоящим делом занята, изобретаю, где деньги добыть. Голову уже сломала, – зачем-то призналась я. А ведь не хотела признаваться. Само собой вырвалось.
– А ты кредит в банке возьми под машину, скажи, что машина в ремонте. И спокойно оформи сделку, – посоветовала плутоватая подруга.
Блинова и в своей жизни плутует направо и налево. И меня натаскивает. Как слепой поводыря.
– Ой, Катька, не могу, – я зашлась от безудержного смеха.
– А почему ты не можешь? Все могут, а ты нет, – удивленно протянула она. – Сейчас все так делают. А как заработаешь, сразу отдашь кредит. Только смотри, не проторгуйся, Инесса.
Блинова спешно отключила телефон. Наверное, вдоволь пресытилась дружбой и хамством, устала. Полностью отдалась лечению. Сейчас вокруг Катьки суетятся врачи и медсестры, а она вялой рукой слабо передвигает их по палате, как шахматные фигуры. Блинова – не просто там какая-то Блинова. Екатерина – настоящая драматическая актриса. Мария Ермолова и Фаина Раневская сошлись в одном лице моей подруги. А я в который раз почувствовала внутреннее умиление. Мне удалось избежать явной ссоры. Сначала я лишила этой безумной радости родную мать. Сегодня мне удалось избавить от удовольствия подругу. Если так пойдет и дальше – срочно переквалифицируюсь в психолога. В тех краях можно большие деньги заработать, не бей лежачего. Я втиснула трубку в аппарат и задумалась. В общем-то, Блинова вполне разумно проконсультировала меня. Не зря Катька работает на Бобылева. Она тоже может зарабатывать, лежа на больничной койке. Я вспомнила стилягу-водителя, специалиста по подвозу нарядных дамочек. Кажется, он первым погнал меня в милицию. Но я не пойду туда, пока не пойду. Нечего гусей дразнить. Заявление об угоне кабриолета еще не поступало. Все документы у меня на руках. Можно считать, деньги из банковского сейфа переместились в мой карман. Точнее, они уже полетели на счет Новгородской мебельной фабрики. И я радостно запрыгала по комнате. Вещи в который раз повылетали из шкафов, кот скакал вокруг меня, какой-то бюст – гальтер повис на торшере, телефонный аппарат перекосился набок. Все плясало и шумело, скакало и подпрыгивало. В городе на одного «нового русского» стало больше. И этот «новый русский» – я. Инесса Веткина. Прошу любить и жаловать. Я выбрала самый лучший наряд. Шедевр от японских модельеров. К юбке пришиты рукава. Если немного помучиться, утром можно сварганить великолепный узелок на шикарных бедрах. Я подсела на японскую хламиду в то золотое время, когда еще процветала, когда у меня были работа и должность. И даже автомобиль. Теперь нет ни того, ни другого, ни третьего, а японская очаровательная хламидка осталась. Сапожки из французского бутика – тоже антикварная вещь из золотого века. К юбке с дивным узлом сапожки будут изумительно хороши. Я затолкала былое великолепие в гардероб и отправилась в кухню. Отличное настроение требовало подкормки. Убогие ужины отошли в прошлое. Цезарь застенчиво потерся о мои ноги. Кот – шикарный мужчина, полноценный и полнокровный, он тоже захотел вкусного ломтика от сладкой жизни. Ему надоело монашествовать. И мы принялись чревоугодничать. В миску на полу было немедленно отсыпано безмерное количество кошачьих лакомств. А себе я решила приготовить лавандовое крем-брюле. Можно было ограничиться скудным ужином. Но впереди брезжили блистательные горизонты. Надо было как следует подготовиться к новой жизни. Встретить ее умеючи, в полном боевом обмундировании. Японская юбка с шикарным узлом на бедрах, ароматное лавандовое крем-брюле в духовке, сытый кот на коврике. Портрет «новой русской». Масло. Холст. Начало двадцать первого века. Санкт-Петербург. Русский музей. Руками не трогать. Я горделиво одернула красный передник. В ушах зазвенело. Наверное, от перевозбуждения. Звон усилился. Звонили в дверь. Кто-то решил слопать мое крем-брюле. Красивую жизнь не спрячешь от посторонних глаз. Я открыла дверь, не спрашивая. Сегодня двери в красивую жизнь открыты для всех. Я не удивилась. И не упала в обморок. Я даже не умерла. На пороге стоял Бобылев.
Я ничего не почувствовала. Ни радости, ни боли, ни волнения. Словно я знала, что он сегодня придет. Ведь с утра готовилась к радостному свиданию. Была уверена, что Бобылев слышит меня. И он услышал.
– Инесса? – спросил Бобылев, будто перед ним стояла другая женщина.
– Входи, Бобылев, это я, я, Инесса, кто же еще? – Я схватила его за рукав и втащила в квартиру.
Бобылев потянул носом воздух. Зажмурился. И превратился на секунду в довольного жизнью Цезаря.
– Как в детстве, – сказал он, сбрасывая пальто на пол.
Мы перешагнули через пальто и прошли в спальню. Кажется, я выключила духовку. Может, забыла выключить, пусть все горит синим пламенем. Сегодня у меня другой пожар. Он сжигает в огненной геенне два сердца – мужское и женское. Сердца плавятся, корчатся от сладкой муки, исходят пламенными кострами, торжествуя над суетной пошлостью. Бобылев лежал рядом со мной, величавый и родной, близкий и далекий. Он то приближался ко мне, то отдалялся, убегал, прятался. И мне казалось, что я вновь вижу сон – сказочный и удивительный, бесконечный и вечный. Лавандовый запах проник в спальню. Во сне тоже нужно чем-то питаться. Любовь необходимо подкармливать.
– Ты мне приснился? – сказала я, трогая его за плечо.
– И ты мне снишься, мы живем во сне, любим и дышим, чувствуем и скорбим, – сказал Бобылев.
– Сергей, ты вспоминаешь обо мне когда-нибудь? Днем, утром, вечером? Ну, хоть на миг, на секундочку? Только не ври, пожалуйста, ответь честно, – я заглянула в его глаза.
Серые, внимательные, умные. Ничего особенного. Глаза как глаза. У многих мужчин точно такие же.
– Честно? – спросил Бобылев. – Если честно, то не вспоминаю ни утром, ни днем, ни вечером.
Я тихо умерла. Сомкнула веки и умерла. А зачем дальше жить? Бобылев не вспоминает обо мне никогда. Он вообще не думает о нашей любви.
– Я о тебе всегда помню. Постоянно. Каждое мгновение. Ты со мной. Ты во мне… – Бобылев обнял меня.
Я уткнулась лицом в его грудь. И задохнулась от запаха родного тела. Его тело стало моим. Ноги и руки тоже мои, словно пришиты к моим плечам и бедрам. Нос – тоже мой. Все мое. Мой Бобылев. И больше ничей. Я крепко прижалась к нему, пытаясь передать свое тепло ему, чтобы оно осталось в нем как можно дольше.
– А что там горит? – спросил он.
Сергей окинул взглядом комнату, будто огонь, в котором пылали два сердца, мог перекинуться на вещи, мебель, и нужно уже вызывать подсобные силы МЧС.
– Это лавандовое крем-брюле, – прошептала я, щекоча губами его грудь. – Пища богов. И богинь.
– Тогда идем в кухню, устроим пир горой.
Бобылев легко поднялся, влез в брюки, подскочив несколько раз на полу, как мячик, и я в очередной раз удивилась его способности успешно дематериализовывать пошлую основу реального мира. Сергей умело расправлялся с бытовыми помехами в виде отвратительных мелочей, дырявящих любовную лодку. Сколько пылающих сердец разбилось о мелкие детали суровых будней. Непринужденно встать с постели, небрежно одеться, изящно подать руку женщине, ловко схватить ее на руки, будто она игрушечная, и все это нужно проделать в течение секунды, в один краткий миг, чтобы у любимой не открылись глаза, чтобы она продолжала брести в тумане звездной пыли. Я понежилась на руках, поежилась, мне было сладко лежать в колыбели любви.
– Твое крем-брюле уже обуглилось, – сказал Бобылев и поставил меня на ноги.
Но дивная сказка еще не закончилась, продолжая плести затейливые узоры в космическом кружеве. Я скакала вокруг плиты, будто это была не обычная кухонная печка, а дымный чан с любовным напитком. Заманчивое крем-брюле превратилось в колдовское зелье.
– Я тебя приворожу, Бобылев, обязательно приворожу, – сказала я, выставляя тарелки на стол.
– Ты меня уже приворожила, – засмеялся Сергей, – заколдовала. Присушила.
– Когда-то я даже к гадалке ходила. Она посоветовала мне зашить в твой пиджак волшебный камень. Помнишь, сапфир на свадьбе? Это тот самый, этим камнем я хотела очаровать тебя, оставить тебя в своем сердце навсегда, – я присела рядом с ним. Потрогала его плечо, погладила руку, он здесь, он со мной, не во сне. Наяву. Не на далекой планете, а в моей квартире. У меня дома. У себя дома.
– Помню, я его потерял, он куда-то закатился, я не нашел его, жалко, красивый был камень… – Бобылев ел, будто это я сама ела.
А я любовалась им. Ничто в нем не вызвало во мне неловкости. Он ел красиво и органично. Положено питаться человеку, и он вкушает пищу любви и богов.
– Жалко, плохая примета, – вздохнула я.
Мне не хотелось есть. Красивый ужин достался Бобылеву. А у меня аппетит пропал.
– Не верь в плохое, лучше поешь, ты ведь голодна, – он обнял меня.
Так мы и сидели за столом, Сергей ел волшебное крем-брюле, а я грелась под горячим крылышком. И мне было тепло и уютно. Надежно, как в танке. Кругом свистят пули, взрываются бомбы, строчат пулеметы, а я сижу с танкистом в обнимку. И мне не страшно. Меня не убьют. Все взорвется, весь мир рухнет, а мы с ним останемся. Вдвоем на всем белом свете. Какой-то броневой мужчина – этот мой Бобылев.
– Ты спешишь? – спросила я, заметив, что Сергей искоса взглянул на часы.
– Надо уходить, дела. – Он легко поднялся, непринужденно и свободно, не обижая меня, не прокалывая мое сожженное любовью сердце жгучей обидой, как острой иглой.
– Уходи-уходи, – небрежно бросила я, убирая со стола.
Все по-домашнему. По-родственному. У Бобылева дела. У меня предпринимательские хлопоты. Божественный полет закончился.
– Тебе деньги нужны? – спросил Бобылев.
– Нет, что ты, у меня есть… – Бобылев все-таки уколол. Спросил, как ужалил. Язва, Змей Горыныч.
– Не смотри на меня, будто я Змей Горыныч в натуральную величину, – рассмеялся Бобылев, – ты же без работы. Я по привычке спросил. Так принято у вас, у женщин.
И он ушел. А я долго думала: у кого это «так принято», у каких таких женщин? Почему это с женщины требуют плату за проезд с фертом? И почему Бобылев к дамским требованиям относится с пониманием? Я так не хочу. У меня все будет иначе. Я сама заработаю большие деньги. Вот продам крупную партию мебели. Сначала получу кредит за угнанную машину. Опять у меня мошенничество получается. Какое-то плутовство. Обман. Пустая мечта. Все не так, как хочется. Хочется искренних отношений, честных денег, правдивых обещаний, а получается фальшь. И суета. Даже состав преступления. Надо купить Уголовный кодекс. Узнать бы, сколько дают за мошенничество. Пожалуй, мне скостят срок по причине наивного мироощущения. Суд присяжных оправдает меня. А Бобылев принесет мне передачу. Наймет дорогих адвокатов. И я заплакала. Игла уколола. Обида ужалила. В душе скопилась горечь. Любовь затаилась, спряталась в норке. И я уснула. Мне вновь приснился сон. Бобылев ужинал, а я сидела рядом с ним. А Цезарь грелся у наших ног. Семейный портрет в интерьере. Масло. Холст. Кисть мастера. Начало двадцать первого века. Русский музей. Санкт-Петербург. Россия.
Утром я долго возилась с японским узлом, вспоминая сказочный сон. Бобылев постоянно приходит ко мне в ночных фантазиях. Он грезится мне. Кажется таким, каким я хочу его увидеть. Добрым и великодушным, мужественным и храбрым. Я придумала его. Сочинила, как песню. И теперь напеваю ее с утра до ночи. Сапожки удачно подошли к восточной юбке. Волосы поднялись высоко на затылок. Тонкие руки, длинная шея, острые скулы, слегка раскосые глаза. Все во мне куда-то летело, стремилось, вздымалось. Я летела в космос. На далекую планету. В галактике нет денег. Они там не нужны. Материальная пыль волнует человека только на Земле. Я вздохнула. Вообще-то я летела не в космос. И не на неизведанную планету. Я направляла свои стопы в коммерческий банк. Мне нужно было очаровать банковского менеджера, чтобы получить у него справку об осмотре автомобиля, дескать, машина жива-здорова, на ногах, то есть на колесах, и банк обязан ссудить деньгами нуждающуюся девушку по полной программе. Зазвонил телефон. Надо отключить его, чтобы не беспокоил по утрам, не сбивал с ритма. Не мешал мыслить.
– Кто? – спросила я.
– Инесса, любимая, как я по тебе соскучилась! – ненатуральным голосом сообщила Блинова.
Я сердито засопела. Блинова жаждет примирения. Она любит ссориться, чтобы потом помириться. И еще она великая мастерица по дурацким вопросам.
– Ты уже убегаешь? – спросила Блинова невинным тоном.
А меня даже задергало, будто я пальцы в розетку засунула. Случайно, по ошибке, перепутав шнурки.
– Мне пора банк грабить, некогда мне с тобой разговоры разговаривать, – буркнула я, но трубку не бросила.
Очень уж я обижена на друзей. А они на меня. Пойди тут разберись – кто прав, кто виноват. Все считают, что это я должна им звонить, а я считаю, что друзья обязаны опекать уволенную подружку. Кормить с ложечки, нянчиться, пеленать, менять подгузники. Друг оказался в беде.
– Возьми меня с собой, – засмеялась Блинова.
Она почему-то не поверила, что я могу ограбить банк. Ну и дура.
– Не могу. Ограбление банка – дело интимное. Разглашению не подлежит. У тебя все? Или еще есть вопросы ко мне? – я жутко злилась на себя, на обстоятельства и даже на Цезаря.
Почему проблема денег волнует человечество с раннего утра? Еще птицы не проснулись. Лилии даже не зацвели. Я ненавижу скандалы. Не буду ссориться. Ни с кем. Ни с мамой, ни с подругами, даже с Бобылевым не буду. Не дождетесь.
– Инесса, не злись, – посоветовала Блинова, – это вредно для здоровья.
Я отвела руку в сторону и села на пол. Потом легла. Закрыла глаза. Мне срочно захотелось умереть от злобы, клокочущей во мне. Невозможно обойтись без ругани. Телефон нужно перековать на кошачью миску. Красивый цвет. От простой утилитарной вещи можно получать удовольствие. Я отключила телефон, легко вскочила на ноги. Чмокнула кота в милую мордочку и отправилась на дело. Злость прошла. Мне хотелось совершить что-нибудь великое.
Менеджер оказался сговорчивым парнишкой. Он долго вслушивался в мой сбивчивый рассказ о диких нравах, царящих в питерских ремонтных мастерских, об отсутствии деталей, о красавце кабриолете, мечтающем попасть в лапы коммерческого банка. В конце рассказа я удачно использовала запрещенный прием. Я намекнула о подарочном конверте. Виртуальный конверт повис в мутном взоре менеджера. Он рассмотрел его содержимое на свет и даже визуально пощупал, немного скривился, затем кивнул головой, дескать, согласен. Несешь справку из автосервиса, и дело в шляпе. Я поправила шляпку на голове. Душно. Апрельское солнце припекало затылок жарким огнем. Я полыхала от стыда. Менеджер зябко поежился. Кому как. Кто-то парится. Кто-то льдом покрывается. Не менеджер – пингвин. В черном костюме-тройке, в галстуке, белой ослепительной рубашке. Настоящий пингвин. Нечего сказать.
– Тогда я пошла? – спросила я.
– Да, принеси документ из автосервиса, и будем считать вопрос закрытым.
Мы галантно раскланялись. Он склонил стриженую голову с крупными залысинами, я едва не обронила прожаренную на солнце шляпку. И мы разошлись в разные стороны. Менеджер отправился обогащать коммерческий банк, а я бросилась на поиски аренды. От будущего кредита вскоре останутся рожки да ножки. За мебель плати. За аренду плати, а кабриолета-то нет. Его же давно угнали. Деньги растекутся, как ручьи в половодье. Банк предъявит претензии, захочет забрать у меня машину, а ее давно уже нет, кто-то умыкнул. И что будет со мной? Я боялась самой мысли о предстоящем возмездии. Чтобы не пугаться темного будущего, я прикрывала глаза, смыкала веки, и тогда страхи уходили. Оставались сиюминутные заботы; поиск помещения, автосервис, неудачное примирение с Блиновой.
Помещение для магазина пришло ко мне само собой. Я купила у станции метро народную газету «Из рук в руки». Нашла нужную страницу. Вся страница пестрела объявлениями. Собственники предлагали на выкуп, в аренду, долгосрочную и временную, какую угодно, лишь бы взяли, любые помещения, на сто гектаров, на тысячи квадратных метров, в общем, полигоны какие-то, а не помещения. Палец бездумно ковылял по строчкам. Я решила: куда он уткнется, там и будет магазин по продаже новгородской мебели. Заядлый путешественник остановился на «Меркурии». Среди глобальных площадей я отыскала одно довольно сносное по метражу, приличное по деньгам, и больше всего меня устроило, что в помещении ранее располагался магазин каких-то там товаров, скобяных, скорее всего. Обойдемся без ремонта. Можно сразу торговать скромной, но стильной мебелью. Я уже набрала номер новгородского мебельщика, но вовремя остановилась. Деньги не получены, еще не переведены на счет, помещение даже не осмотрено. Все в порядке строгой очередности. Сначала осмотр и приглядка. Затем ограбление банка, а это – дело сложное и нервное. Пересылка денег. Получение груза. Открытие магазина. Презентация. Цветы. Шампанское. Гости. Много гостей. Диваны и пуфики. Козетки и канапе. Кровати и кресла. Столы и стулья. Гости пьют пурпурное вино, разбивают бокалы – на счастье. Все расходятся. Цветы вянут. Осколки стекла скрипят под ногами. Мы остаемся вдвоем с Бобылевым. И здесь я споткнулась. Мысленный ход застопорился. В списке дел Бобылев не значился. Откуда он взялся? Почему он появляется повсюду – в мыслях, во снах, в грезах? Я быстро вычеркнула Сергея из вереницы дел. Вечно он вмешивается в процесс созидания.
Но Бобылев надежно уселся на всех пунктах бизнес-плана. Я обреченно махнула рукой. Его не вычеркнуть. Пусть сидит в голове. Там много чего намешано. Дело и любовь в одном коктейле. Приятная эклектика. Одно другому не мешает. Я долго добиралась до Приморского района. Метро, маршрутки, автобус и легкая прогулка пешком. Без машины неудобно. Никакого комфорта. Зато я обнаружила в современной действительности одну немаловажную деталь. Все женщины в Питере не уступают друг другу дорогу. В одном месте я столкнулась со строптивицей, не желавшей пропустить меня в нужном направлении. Она вертелась из стороны в сторону, но дорогу так и не уступила. Мне пришлось приостановиться. И даже отступить от назойливой особы. И все равно она напирала на меня. Что делать? О времена, о нравы. Я застопорила ход. Что будет дальше? Женщина разочарованно сплюнула и прошла мимо меня, стараясь проехаться по моим итальянским колготкам шершавой хозяйственной сумкой. Мы наконец разошлись, как в море корабли. Я подняла высоко брови. Нужно было срочно найти объяснение столь распространенному явлению. Я внимательно присмотрелась к пешеходам. Почему-то именно женщины болезненно реагировали на идущую навстречу женщину. А вот мужчинам они охотно и любезно уступали тропинку. Женщина с женщиной на узкой дорожке напоминали двух рогатых бычков. Обе бодаются и мычат. Неприятно смотреть. Какой-то новый синдром появился. С женским уклоном. Синдром витал в воздухе. Очередной опасный вирус. Я решила на всякий случай обходить женщин за версту. Пусть лучше сталкиваются лбами с мужчинами.
После философских изысканий я с некоторым трудом нашла «Меркурий». Он стоял, навалившись на город, как великан, заблудившийся в поисках путеводной нити. Администрация бизнес-центра располагалась на последнем этаже. Я вошла в приемную и вежливо обратилась к молоденькой секретарше: «Я – Веткина. Мне нужен директор „Меркурия“.
Бизнес-центр «Меркурий» был похож на «Планету», как однояйцевый брат-близнец. Все по европейскому типу. Деловито, скромно, со вкусом и немного чванно. Девушки с серьезными лицами барабанили по клавиатуре. Та же самая мебель. Филодендроны и рододендроны. Фикусы и бонсаи. Часы и аквариумы. Золотые рыбки и водоросли. Громко стучали клавиши. Что они там выстукивают? Тоску по уходящей молодости?
Едва приоткрытая дверь в офис. За столом директор бизнес-центра «Меркурий». Молодой человек. Тридцать лет с небольшим, с залысинами – большими и объемными. Молодой, а уже лысый. Странно. Он о чем-то говорит по мобиле, выстукивая пальцами барабанную дробь по полированной столешнице. Наверное, вскрывает секреты чужого производства. Это при открытой-то двери. И куда смотрят девушки?
– Директор занят, просил немного подождать, – вежливо пояснила секретарь с гладко зачесанными волосами.
Вторая девушка в приемной была по-тифозному острижена наголо. Я отвела взгляд от натянутой, как чулок, блестящей кожи круглого девичьего черепа. Правильной формы череп, кругленький, как яичко. Все равно неприятно смотреть. У третьей девушки длинные распущенные волосы тускло блестят, как вороново крыло. Она повернулась ко мне спиной. Сзади волосы свалялись в черно-синий колтун. Я невольно закрутила глазами, не зная, куда бы их пристроить, лишь бы не натыкаться взглядом на замысловатых секретарей. Зачем великану «Меркурию» так много девушек – всяких и разных: лысых, стриженых, крашеных? Коротенькие юбочки, тесные кофточки, длинные, как ножницы, ноги. Девушки на подбор, под стать великану «Меркурию».
– Проходите, – обратилась ко мне секретарша с аккуратной прической.
Я благодарно улыбнулась в ответ. Первая девушка мне понравилась. Она лучше остальных. Не крашеная, не стриженая, не лысая. Нормальная, ничуть не вульгарная, даже слегка чопорная. Офис-менеджер. Начало карьеры. Через три года встретимся в «Планете». Обязательно встретимся. Я смело вошла в кабинет директора. Конечно, не обитель богов. Обычный кабинет. Как у нашего Норкина, простой, но значительный, как у Ленина в Смольном.
– Игорь Валентинович, моя фамилия – Веткина. Я хочу взять помещение в аренду. На пять лет, – сказала я, несколько преувеличив срок аренды.
Наверное, от смущения, все-таки делаю первые шаги в бизнесе. Не шаги, шажки. За пять лет я точно состарюсь. Мне будет уже за тридцать. Дальше жить уже не стоит. Не имеет никакого смысла. На месте всех сорокалетних я бы застрелилась. От скуки и старости.
– Берите, кто вам мешает, – сказал Игорь Валентинович.
Меня до глубины души поразило его равнодушие. Хочешь – бери. Не хочешь – проваливай на все четыре стороны. С таким вялым отношением российскую экономику не поднять с колен.
– Вот, беру, это тут, – я ткнула в газету пальцем. Кусок потрепанной бумаги уныло повис перед носом Игоря Валентиновича. – В этом помещении раньше был магазин скобяных товаров. Небольшая площадь, умеренные цены. Меня все устраивает.
– Так это в объявлении умеренные цены, госпожа Веткина. Реклама. Пиар. Манок для клиента. Реальные цены выглядят иначе. На порядок выше. На два порядка, – добавил Игорь Валентинович после некоторого раздумья.
– На два порядка? – воскликнула я, похолодев от стоимости аренды.
Кредит таял на глазах. За помещение плати. За мебель плати. А банк еще не ограблен. Уголовный кодекс не закуплен. Времени нет. Никак не выкроить.
– На два, – кивнул Игорь Валентинович. – Кстати, может, сначала посмотрим?
Деловое предложение упало на благодатную почву. Я бурно закивала головой. Шляпка съехала набок. Узел на боку зашатался. Еще один мах, и японская хламида скользнет к ногам. Я останусь голой королевой – без денег, без работы, без должности, к тому же еще и без штанов. В данном случае – без юбки. Я прижала узел одной рукой, второй стянула с головы стильную шляпку. Жарко, дышать нечем. В кабинете Игоря Валентиновича кругами расходился прохладный воздух из кондиционера, обвевая мои разгоряченные щеки. Но меня сжигал внутренний огонь. Я представила костер на площади Руана. Орлеанская девственница корчится в бушующем пламени. Решимость Жанны подогрела меня изнутри. Я тоже должна стать решительной. Нужно стремиться к цели любой ценой. Я вышла из кабинета Игоря Валентиновича широким стремительным шагом. Во мне одновременно проснулись Шарлотта Корде и Марфа-посадница. И еще, наверное, Вера Фигнер. Игорь Валентинович едва успевал за мной. Он спускался по лестницам, спешил ступить первым на ползущий эскалатор, но я упрямо шла на обгон. Мне терять нечего. Позади – одни долги и обязательства. Впереди – миллионное будущее. Независимость. Свобода. Комфорт. Эти блага нужно получить и вцепиться в них клещами. И тогда я подумаю, что делать дальше с моей неземной любовью.
– Мы пришли! – крикнул из-за моей спины Игорь Валентинович.
Директор просунулся между мной и дверным проемом. Я поморщилась, слегка прищемив локтем плешивую голову директора. В помещении пыльно и пусто. Пространно. Много метров. Много высоты. Я могу затеряться в этом мегамагазине.
– Какой он большой, – сказала я, проходя на середину, откинув от себя директорскую голову, как недозрелый арбуз. Эхо моего голоса отскочило от стен.
– Вам нравится? – спросил Игорь Валентинович.
Какой любопытный директор. Я сама еще не знаю. Нравится – не нравится. Надо подумать.
– Нравится, – ответила я.
Типично женская логика. Так прокомментировал бы отношение к происходящему любой мужчина. Но мне хотелось срочно запросить груз из Новгорода, заселить пустое пространство шкафами и диванами, стульями и тумбочками, немедленно зазвать взыскательных покупателей и набрать большой штат симпатичных девушек. Они у меня все станут продавцами, заядлыми коммерсантками.
– Когда займемся оформлением? – спросил Игорь Валентинович.
Директор срочно ковал свое железо. А я гнула личный кусок металла. Каждый хитрил и ловчил, стараясь объегорить другого. Надо быстро заключить договор. Не оставлять же время для раздумий. За предварительный сговор денег не берут. Можно сговориться, а деньги перевести попозже. Чуть-чуть сдвинув сроки.
– Прямо сейчас, – я аккуратно приладила шляпку на законное место.
Внутренний огонь догорел, я вошла в обычную температуру тела. Можно принимать трезвые решения. Мы вернулись в офис. Долго пыхтели, читая болванку договора, приготовленную секретарями. Умные девушки оказались в приемной. Из них получатся отличные коммерсантки со временем. Игорь Валентинович внимательнейшим образом изучал бланк, я уткнулась глазами в копию. Директор протянул мне договор. Я расписалась.