Во имя Мати, Дочи и Святой души Чулаки Михаил
Поднявшись на цыпочки, надеясь сделаться таким способом легче, Клава ступила шагов совсем-то несколько.
Самое страшное место – мимо двери Свами. Мимо, почти мимо уже – и тут дверь приоткрылась, ручка маленькая цепкая протянулась и вдернула Клаву внутрь.
Это Соня ее втащила и тянула дальше прямо к кровати, где возлежала Свами.
Светились такие же лампады, как по соседству у Витька. Попала из одной благодати – в другую.
– Вот она, сладкая Свами! Я же говорила!
Клава и не упиралась.
– Откуда бежишь, сестричка Калерочка? – ласково улыбаясь, спросила Свами.
Так ласково, что только мертвый поверит.
Но Клава не испугалась – наверное, назло Соньке! И уверенная в своей нерушимости.
– Братика Витю навещала. Ему непривычно на новом месте. Утешила его во имя Госпожи Божи.
– Вот тварь! И не отпирается! – отпрянула Соня и руку отдернула, которой из коридора втащила.
– А от чего отпираться, сестричка? Утешать любовью нас Госпожа Божа учит и сладкая Свами.
– Так ты ж весталка! А не сестра слабая.
– На нас двойной крест, на весталках действенных. Мы и любить должны вдвое.
Свами наконец прервала сестринскую беседу.
– Так значит, сестричка Калерочка, ты и братика утешила, и обет весталочий сохранила, правильно?
– Сохранила, сладкая Свами.
– Вот и славно. Ну-ка сядь-ка в кресло пошире.
Клава уселась с готовностью, предоставив всю себя для полной ревизии.
Свами поднялась с ложа.
– Включи-ка, сестрица.
Соня щелкнула выключателем, и в резком электрическом свете растворилось таинственность жилища Свами. А плохо запахнутый ночной халат – не плащ серебряный – показал, что Свами слегка небрита. А в углу прорисовался невидимый прежде братик Валерик.
Испытующий взгляд наехал на подозреваемый объект.
– Да у тебя вообще входа нет, сестричка. Точно я тебя только с вечера испытывала. Плохо лечил тебя боровок твой.
– Лечил, как сказали, сладкая Свами, – заныл Валерик. – Утром еще открытая жалейка была.
– Ну? А это что?
– Это я днем намазалась снова, сладкая Свами. – доходчиво объяснила Клава. – Я подумала, что братик Витёк такой резкий, так чтобы не проскользнул нечаянно. Ты сама в прошлый раз говорила, что даже мизинчик не проскочит. Вот я и сделала сама снова, чтобы не проскочил.
– И терпела?
– Потерпела, а потом набальзамировала, когда терпежки не стало.
– Ради этого бугая?! Значит догадалась, что он тебя потратить захочет?!
– Я тоже догадалась, сладкая Свами, – затараторила Сонька. – Мы его у метро встретили, и сестричка Калерочка его сразу на жалейку взяла. И смотрю – он здесь сегодня. Ну, думаю, как она его удержит с таким тараном?!
– Ловкая ты, сестра Калерия. Только если жечься часто, пока не отойдет с того раза, то можно себе насовсем… А может, оно и лучше. Вот и будешь весталка действенная, как ты сказала, но неприступная. Лотос чистый непорочный посреди тлена и грязи и всей мерзости мира. Благословение Госпожи Божи и мое на тебе, сестра Калерия, во имя Мати, Дочи и Святой Души.
Свами выпрямилась – и повернулась к Соне. Во всей силе гнева. Иссиний взгляд прожигал – но не Клаву, и она с интересом наблюдала, как действуют пробегающий мимо смертоносный луч.
– А ты, дщерь недостойная, ты в смертный грех впала, клевеща на весталку непорочную! В смертный вдвойне, потому что воплощена на радости недавней в Дочу Божу и должна была до следующей радости летать душой в горних высях, а не клеветать гнусно на сестру твою первую и самую любезную!
Соня упала на колени перед Свами и стала быстро-быстро целовать по очереди обе ручки, норовя протиснуться с поцелуем и к самому воплощенному божественному лону. Рук Свами не отнимала, но от лона отталкивала в знак немилости.
– Грех мой, – частила Соня, – страшный грех. Достойна есмь семейной казни. Окажи милость, сладкая Свами, помоги искупить. Удостой учения своей ручкой или в сослужении с сестрами. Во имя Мати, Дочи…
– Будет, помолчи.
Свами задумалась.
– Решение про тебя, дщерь недостойная, завтра на радости вечерней мне Госпожа Божа внушит. А до тех пор стой на коленях посреди молельной. Ну, а чтобы не думала, что милость моя иссякла для тебя, поучу уж малость. А лучше ты начни, сестричка Калерия, весталочка действенная.
– Госпожа Божа, суди меня строже… – забормотала Соня, предоставляя себя для сестрического поучения.
Клава пожалела, что Свами вложила ей в ручку не хвостатку настоящую, а все-таки любалку.
Но все равно она уже научилась внушать сестрам и братикам любовь с этой терпеливой стороны тела. И вложила всю страсть, недотраченную с Витьком.
– Ну вот и не лишена ты, тварь завистливая, любви сестрической, – одобрила Свами. – Мне и добавить почти нечего.
Но – добавила милостиво:
– А ты, сестричка любезная, дай мне целование дочернее.
Клава присосалась к соскам Свами.
Что там ни говорил Витёк, она обожала свою Свами, воплощенную Мати Божу! Свами, которая знает почти всё и судит справедливо. Но и рассказывать Свами про божехульства Витька она не собиралась. Просто, Витёк еще не просветился, но Клава поможет его просвещению – сама. Постепенно и терпеливо. А Свами простит когда-нибудь Витьку слова неразумные, потому что Госпожа Божа прощает тем, кто пришел поклониться Ей-Им.
А Витёк – придет, приведенный Клавой.
Она побежала вниз, не боясь скрипящих половиц. А те и не скрипели. Наверное, Клава и вправду сделалась невесомой, приподнятая радостью летящей.
Или – половицы скрипели нарочно, чтобы привести Клаву к ногам Свами, чтобы получить от нее понимание и благословение, а Соньку-предательницу покарать за подлость ее. Теперь же отпала надобность в их скрипичном служении. И Госпожа Божа утишила их. Потому что всё в руке Её-Их, во власти Её-Их немеренной. Всюду проникает Госпожа Божа до последней половицы, всё видит и судит по заслугам!
А Клаву маленькую, сестру Калерию, Госпожа Божа видит особенно, и любит за терпение и кротость.
23
После трапезы утренней Свами через горбатого брата Григория позвала Клаву к себе. Проходя мимо стоящей на коленях Соньки Клава удержалась и не ущипнула ее, не плюнула. Хотя знала всю подлость ее.
А почти все сестры и братики плевали и щипали, хотя и не знали пока, за что наказана сестра Соня. Зато знали твердо, что Свами всегда наказует справедливо и милостиво.
Соня вся была уже в мелких синяках от сестрических щипчиков, а особенно вокруг сосков, куда щипали особенно охотно. Волосы она закрутила в жгут, чтобы меньшую площадь прикрывали они от сестрических знаков внимания. На каждый плевок или щипок Сонька, притушив взгляд свой, отвечала как положено:
– Спаси тебя Божа.
Все и спасались. Но Клава подумала, что Госпожа Божа любит ее и так. А Сонька путь запомнит, что она зла на нее не держит.
Клава остановилась в дверях.
– Люблю тебя, сладкая Свами. Пришла я поспешно.
Свами завтракала, сидя за столом в том же ночном халате. Клава разглядела салат с майонезом, который мамусенька делала по праздникам, а других подробностей от дверей было не разглядеть. И коробка нектара красивая, какого Клава однажды в гостях пила. Аромат обычных благовоний мешался с запахом кофе.
Кухонная сестра Надя в застиранном своем обвислом балахоне принесла кофейник и мгновенно ретировалась – будто сознавая, что не смотрится среди изящного интерьера комнаты Свами.
А та попробовала кофе, добавила сливок, отпила еще.
– Постой. Сейчас поедем.
Свами поела, подставила, переодеваясь, грудь для целования. Клава заметила, что Свами уже успела побриться с утра и сверкала белым детским мыском.
Но надела она не форменный плащ серебряный, а обычный костюм, который и неверки носят. Такой же протянула и Клаве. Джинсы даже – только лучше тех, в которых привела ее в корабль когда-то.
– Вот, облачимся в одежды пуговчатые. Когда для цели благой, Госпожа Божа попускает.
Так ведь и за Клавой Свами пришла когда-то в одеждах пуговчатых. Благие дела и в темных одеждах творятся во имя Мати, Дочи и Святой души.
– Готова? И позови брата Виктора, он тоже с нами.
– Радуюсь и повинуюсь!
Клава побежала в соседнюю комнату.
Витёк доедал такой же салат. И яичницу с колбасой и помидорами. А к кофе ждали его бутерброды с сыром и сгущенка. И нектар такой же.
На трапезу Свами Клава смотрела равнодушно как на благодать недоступную, а с Витьком ей сразу ужасно захотелось есть.
– Привет, Каля.
Витёк потянулся, чтобы посадить ее на колени. Но она увернулась.
– Потом. Свами тебя зовет.
– Подождет. Видишь, кушаю.
Клава метнулась обратно.
– Он ест, сладкая Свами. Сказал, сейчас придет, когда позавтракает.
– Ну так и приведи, когда съест всё.
Это было разрешением побыть пока у Витька.
Она вернулась к нему. Ей очень хотелось всего – и салата, и яичницы, и сгущенки, и нектара, но она молчала.
Но он кивнул милостиво:
– Жри. Хочешь?
– Ага.
Он усадил ее на колени, изловчившись одной рукой спустить джинсики эту пуговчатые.
– Как там у тебя? Не открылось?
Она помотала головой, потому что с полным ртом даже «Нет» не выговорить. Чтобы проглотить нектаром запила сладким, но с кислинкой.
– Не открылось, – сокрушенно констатировал он. – Ну ничего, поелозь хоть ляжками. Вот это и называется: кофе с постелью – двойной кайф.
Клава глотала всё подряд, отвыкшая уже от такой еды за недолгую жизнь в корабле, и верхний кайф перебивал. Хотя и подогреваться снизу было приятно. Недаром же и, правда, всегда говорят про самых заботливых мужей: «Кофе в постель подает». И чего в этом такого, Клава никогда не догадывалась. Пить лежа – только обольешься и больше ничего. Теперь поняла: пить-то надо сидя, только не на простыне, а «постель» означает «любовь» в любой позе, это теперь и в первом классе знают.
– Ну пошли.
Витёк снял ее и поднялся – сытый и довольный.
Свами ничего не сказала про их задержку. При ней уже ждал горбун Григорий, тоже в штатском.
Свами подхватила портфель – и сделалась непривычно деловитой с виду.
За воротами стояло такси. Свами уселась рядом с шофером, Клава сзади между братьями.
Клаве редко удавалось в жизни ездить в машине, и она ценила каждую поездку, хотелось катиться дольше и дольше.
Но приехали, к сожалению.
Клаве показалось, дом будто знакомый. Хотя не могла сразу вспомнить, откуда.
Вспомнила на лестнице – здесь живет Наташа в блестящей кафельной квартире. Неужели Свами решила вернуть Клаву сюда?! Все-таки не поверила, что она была совсем безгрешной с Витьком?! Но ведь Госпожа Божа видит и знает!
Но зачем тогда приводить сюда самого Витька? Не оставит же Свами и Витька здесь вместе с Клавой!
У нужной двери Свами остановилась.
– Вы к стенке сдвиньтесь, – приказала.
А сама встала перед глазком.
Послышался железный перезвон запоров и дверь приоткрылась на цепочку.
– И правда ты, Зоя? Сбежала тогда, сука, и кильку с собой украла! Чего явилась?!
– Поговорить надо.
– Зайди-зайди! Гостья жданная!
Дверь захлопнулась. И молчание. А сказала «зайди». Но распахнулась снова. Распахнулась – и на пороге стоял здоровый мужик.
– Заходи, дорогая!
Руку было за Свами протянул.
И только теперь увидел стоящих сбоку.
Попытался было захлопнуть дверь – но Григорий поставил ногу, Витёк, рубанув в поддых, согнул мужика пополам, и гости вошли. Горбун последним, заперев за собой дверь.
Наташа стояла, заслоняя вход в знакомую Клаве комнату. Взглянула на Клаву – и видно, что узнала. Молча пока.
– Посидим потолкуем, хозяйка, – сказал Витёк и отодвинул ее в сторону.
Разогнувшегося уже мужика подталкивал горбун.
– Гости дорогие, – опомнилась Наташа. – Поговорим-потолкуем. Кофейку с утра!
Красивая комната не изменилась. Кровать стояла незастеленная, а одеяло на ней странно горбилось.
Красивая комната, красивая, по прежнему взгляду и Наташа, и мужик новый ничего бы – но всё вместе это чужое, воплощающее мерзость мира. Клава теперь узнала накрепко, что она со Свами и со всеми сестрами и братьями принадлежит свету, защищена Госпожой Божей, а все остальные – враги, невры, мусор человеческий. Если только не припадут поспешно к подножию Госпожи Божи и не покаются.
И не было на Клаве плаща серебряного спасительного, защищающего от зловредного излучения белых обезьян, от заразы духовной и телесной.
Григорий подошел, отдернул одеяло – и открылись две девочки. Класс шестой-пятый, определила Клава.
Девочки тотчас прикрылись подушками и выглядывали из-за них как из-за брустверов. Рядом с Витьком являлись окопные мысли.
Наташа забегала туда-сюда и вернулась с подносом, на котором стояли чашки и печенье.
– Вот, с утра! – повторила Наташа.
– А мужчине этому приятному чего ж не подала? – спросила Свами.
– Кофе не водка – с утра не пью, – сообщил мужчина.
Все присели к низкому светлому столику. Кроме девочек из кровати, естественно. Клава еще раз посмотрела на них без жалости, но с превосходством. И отвернулась. Наташа придвинула всем чашки. Отпила глоток из своей.
– Вовремя вы зашли. Как раз я взбодриться собралась. Заварила. А то не проснуться никак. День, видно, такой магнитный.
И еще раз глотнула с удовольствием.
– Обычай есть хороший: из чужой чашки выпьешь – поцелуем подаришь, – сказала нараспев Свами. – Поцелуй, Наташенька, нашего Витю.
И быстрым движением обменяла чашки.
– Ну что ты, Зоечка. Мужчина молодой и незнакомый. Не захочет с такой старухой, как я.
– Захочет. Пей.
– Что она про нас говорит, красивый мужчина. Я даже стесняюсь. Но если не брезгуете такой старухой, давайте сначала так поцелуемся, а после – через кофе.
Наташа потянулась к Витьку, неловко толкнув столик. Запрыгали, кувыркаясь, чашки.
– Ой, на березу карельскую! Пролила всё. Сейчас-сейчас… Вытру… Еще налью…
– Не надо. Я твою чашку подхватила. Пей, Наташенька.
Свами встала, протягивая ей чашку.
– Лучше другого. Расплескалось. Попало в него чего-то.
– Пей сама, или в пасть тебе волью, сука, сестра любезная! А расплещешь – убью сразу. Лучше выпей, Госпожа Божа тебя рассудит.
И приставила чашку к горлу – как нож. А потом уж поднесла к губам,
Наташа, проливая на подбородок и платье, выпила подставленную чашку. Посмотрела на Витька.
– Она подумала чего-то, Зоя ваша. А я просто… я просто – любовный напиток. Приворотный. Приворожить мне такого красавчика захотелось. Сейчас…
Наташа уселась в кресло.
– Разговаривайте, а я сейчас… Сейчас-сейчас…
Свами брезгливо стряхнула с колен капли кофе. Повернулась к молчавшему во время всей сцены мужику.
– Ну вот, а пока мы все живы, можно и поговорить. Ты ведь Федотик?
– Федот.
– Тебя Наташа всегда ласково поминает: Федотиком. А ты и вправду: Федот еще тот.
Наташа откинулась в кресле, закрыла глаза и задышала полуоткрытым ртом.
– И что бы вы вдвоем со мной сделали, если бы Виктор вот так вырубился, да и Гриша, наверное, тоже?
– Это она одна придумала. Испугалась, наверное.
– А что теперь будем делать?
– Чего нам делать? Разговаривать, раз пришла.
– А чего ты делаешь? Девочек поставляешь? – она кивнула в сторону кровати.
– Это она. Пригрела, наверное, сироток. Сейчас вон сколько по подвалам. Любой бомж их во все дырки трахает. Наташа добрая.
– Знаю я, какая Наташа добрая. И она знает, – Свами показала на Клаву. – Расскажет, где нужно. И эти – расскажут. Когда тебя уведут, а инспекторша ласковая их расспросит. Педагогический мент подход имеет. Статья за них есть: за малолеток. Хоть насил, хоть растлел. В сумме можно и расстрел. Если покопать. Может, ты их и закапываешь потом. Когда отработанные. Ты ведь нетраченных ценишь, я слышала?
– Да ты что?! Живут и жиреют! Рады-счастливы! Когда после подвала – жратва и постель. Килек этих, знаешь, как ценят!
– Да-да. На рыбном рынке.
– Ценят и траченных. Мы всех их холим, килечек этих. Да чтобы пальцем! Как своих детей!
– Значит, не закапываешь. Ты у нас не Чикатило, а Щикотило. Пощекотать любишь безгрешно.
– Да мне-то они! Мне, если меньше шестого номера, и смотреть неинтересно. Говорю как отец.
– Наташа, правда, другое рассказывала про тебя, про то, какие ты номера любишь, – Свами посмотрела на Наташу, которая не умела сейчас возразить, и снова на Федотика, – но – неважно. Значит, за растлел – не расстрел. Пропоет тебе прокурор многия лета. От десяти до пятнадцати.
– А ты чего с этого поимеешь?
– Во-первых, деточек жалко. Сердце успокою. А после как прокурор многия лета тебе пропоет, сверх успокоенного сердца – ничего. Вот если – до…
– А что – до?
– Хатенка эта на тебя ведь записана? Зачем тебе столько? У тебя ведь еще есть. Поделиться пора. Поделиться – сохраниться.
– Подумать надо.
– Пять минут, не вставая. Документы у меня собраны, подписываешь и едем к нотариусу.
– Справки еще собрать: форму семь, форму девять. Знаю, покупал.
– Все формы у меня в полной форме.
– Да кто ж их тебе без паспорта?!
Даже Клава поняла, что вопрос глупый.
– Значит, едем резко. Или прокурор пропоет.
– Будет свобода – будут и квартиры, – встал Федот.
– Вот и хорошо. Сейчас и двинемся.
– Только вот паспорта у меня с собой нет, для нотариуса, Зоечка.
– Тянешь, значит. Заедем по дороге. Только ты ходи аккуратно. Ключи здешние выдай… – Федот безропотно протянул тяжелую связку – в кино похожие ключи от города победителям вручают. – Брат Гриша, пришли сестер прибраться. Сироток бедных хоть к Оле пока. Эту, – показала на Наташу, – побережем тоже. У Тони. Ну, присядем на дорожку. Помоги, Госпожа Божа.
Наташа сидела всё так же – запрокинув голову и не чувствуя происходящего. Сиротки совсем спрятались за бруствер из подушек.
Гриша обхлопал Федота, который был раза в полтора выше горбуна, и выудил из кармана пару маленьких ключей – как довески.
– Значит и тачка его внизу, – помахал он ключиками победоносно.
Вышли дружно. Гриша с Витьком придерживали Федота, Свами собственноручно заперла дверь.
Федота ждала, как оказалось, большая БМВ. Витёк уселся за руль, Клаву, к полному восторгу, Свами усадила рядом с ним. Федота поместили сзади между братом Гришей и самой Свами.
– Меня бы не так везли, если бы эта сука безбожья нас своим кофем напоила, – заметила Свами. – Меня бы уже в багажнике. А мы тебя, как боярина. Подпишешь – и забудешь. Если аккуратно всё.
– Испугалась просто дура.
– А другие топором между глаз – тоже с испуга.
Клава блаженствовала, глядя как Витёк в лучшем стиле обгоняет не только «жигули», но и такие же классные машины.
Наверх с Федотом пошли только мужики. Свами пересела за руль.
– Меня тоже Госпожа Божа вразумила. Если отъехать понадобится. Будешь слушаться Госпожу Божу, и тебя Она-Они вразумят смиренному рулению, когда подрастешь еще годика на три.
Клава хотела ручку ей поцеловать в восторге, но догадалась, что здесь не нужно, когда люди сквозь стекло их видят.
Мужчины спустились втроем, как и уходили.
– Путём, – сказал горбун Гриша, и все снова расселись в прежнем порядке.
Клава блаженствовала по-прежнему. Она надеялась, вдруг кто-нибудь из их класса перейдет дорогу, пока они стояли перед светофорами, чтобы увидел, как она разъезжает.
Для развлечения она читала вывески, воображая, как зайдет в эти магазины, купит… И вспомнила, что грех мечтать об этом, что она счастлива в корабле, где она накормлена овсянкой и одета в серебряный плащ, какой не снится никакой дуре-отличнице!
Тогда она стала читать вывески безгреховные, и два раза заметила нотариальные конторы, написанные крупными буквами. Но они ехали дальше и дальше. И приехали совсем в новый район, где и вывеска оказалась невзрачная. Большому делу и шикарный нотариус соответствовал бы – но Свами видней…
На этот раз вышли из машины все. Свами сказала:
– Пошли и ты. Чего тебе по улице болтаться. Болтаться – греха набираться.
И усадила ее на стуле в скучном тесном коридоре.
А взрослые вошли в дверь, за которой мелькнули совсем уж скучные столы с бумагами.
Вышли веселые. Даже Федот улыбался, на лестнице сказал не кому-нибудь, а Клаве:
– Вот сколько суетни из-за вашей сестры. Вас же спасаешь – и выйдешь виноват. Какие люди рушатся. Я-то везучий. И то – фрукты, может, лучше возить?
– Вози бананы, братик, – ответила за Клаву сама Свами. – Тогда совсем подружимся, будем фрукты у тебя со скидкой покупать оптом. Чтобы сестричек повитаминить.
Читать бесплатно другие книги:
