Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу Деркач Сергей
– Зришь, где сова сидит? – Устина ткнула пальчиком в ветви. – Там найдешь одежку, доспехи, меч и котомку.
– Только ты отвернись, – попросил я.
Мавка пожала плечами, коварно улыбнулась, но просьбу выполнила.
Я подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветку, подтянулся, залез. Ну, а дальше уже было совсем просто. Ветки росли так густо, что я поднимался по ним, как по лестнице, не особо напрягаясь.
Сова вредная попалась. Пока я поднимался к ней, успела цапнуть меня за руку, словно предупреждала: еще раз – получишь по полной. Ай, ай! Да понял я, понял, нечего трижды повторять!
Дупло было таким же масштабным, как и дуб. В него могла залезть не то, что сова, а даже я, при этом не особо стесняя себя в движениях. Не дупло – квартира трехкомнатная. Я быстрехонько облачился сперва в одежду, потом вынул доспехи, меч, рюкзак, и, с криком «Поберегись!», бросил все это вниз. Сова недружелюбно что-то проухала вслед и гордо забралась в дупло.
Что не говори, а нет ничего лучше, чем стоять на твердой земле. Экипируясь, я спросил:
– Так в чем я могу помочь тебе, царица лесная?
– Дитятко свое я потеряла, – мавка смотрела на меня умоляюще, а в глазах ее стояла неумолимая тоска. – Не успело оно родиться, когда я…
Она все говорила, а по бледным щекам потекли слезы, губы скривились, лицо перекосилось, сделалось страшным. От красоты и следа не осталось. Теперь передо мной стояла изможденная горем старуха, заламывающая руки и молящая о помощи. В общем, не все я понял из ее рассказа из-за рыданий, но главное все же уловить сумел.
Много лет назад полюбила простая девушка Устина, дочь крестьянина, молодого человека из зажиточной семьи, да так сильно, что подарила ему любовь свою всю, без остатка. Само собой, что результат вскоре заметили все. Забеременела, в общем, Устина. Родители парня не то, чтобы были не рады такой невестке, только приглядели они в жены своему отпрыску другую, побогаче да познатнее, с приличным приданым. Парень родителям не перечил, даже рад был такому повороту. С Устиной быстренько распрощался, свадебку тут же затеял. В общем, козлом оказался избранник. Устина не смогла пережить такого поворота судьбы, потому в день, когда любимый под венец топал, собралась девушка с силами и бросилась в реку. Так она стала мавкой лесной, потому что вода вынесла ее на берег в лесу, где Устина и пришла в новую жизнь. А вот дальше я что-то не совсем понял. По ходу, ребеночек ее нерожденный был отправлен за грехи матери в некий мир теней, и теперь вызволить его оттуда может только живая душа, которая согласится поделиться своим светом с невинным, но все же виновным, дитем.
– Что конкретно я должен сделать? – спросил я. Помочь матери снова обрести своего ребенка – святое дело, только в тонкостях всех этих магических законов что-то не очень хотелось возиться. Не понимаю я их. Пока что.
– Идем, я покажу, – мавка ухватила меня за руку и потащила за собой. Рука сразу онемела от холода.
Солнце уже выглянуло из-за горизонта, но в лесу было еще сумрачно. Туман понемногу сдавал свои позиции, расползаясь по земле. Может, из-за этого, или по какой другой причине, только как-то необычно было в лесу. Помню, однажды, лет десять тому, среди зимы началось обледенение. Деревья, дороги, дома, машины, земля, даже каждая травинка – все было одето в толстую ледяную броню. Казалось, целая планета вдруг превратилась в чистейший горный хрусталь, перенеслась в сказку. Солнечные блики играли, прыгали, носились в воздухе, отражаясь от крошечных льдинок, что носились в воздухе пылью. Необычное ощущение так мне запомнилось, что я, тогда еще мальчишка, долго ходил под впечатлением, словно и вправду попал в сказку. То же самое сейчас. Туман как бы скрадывал очертания деревьев и кустов, приглушал звуки, гасил несмелые солнечные лучи, превращая обычный пейзаж в сказочную былину. Даже на душе появился сладкий страх, предчувствие, ожидание чего-то необычного, от чего щемит в душе.
В общем, когда мы остановились, я так и не понял, куда меня завели. Память словно отшибло. Мавка отпустила, наконец, мою руку, показала куда-то.
– Пойдешь по тропе, – сказала Устина. – Только никуда не сворачивай, не оглядывайся и не сходи, что бы ни привиделось. Тебя будут сбивать с толку, бить, звать за собой, просить, плакать, умолять – знай себе молчи, не отвечай. Тропа выведет тебя к Смородине-реке. В ней души умерших долают свой последний путь. Многие плачут и стонут, иные радуются, но ты не обращай на них внимания.
– А на кого мне обращать внимание? – спросил я, потирая руку.
– На тех, кто плывет против течения, кто не по своей воле покинул мир живых и снова пытается в него вернуться. Среди них мое дитятко.
– Как же я его узнаю?
– Ты уж постарайся, богатырь, сделай дело доброе для мавки! Сердцем своим узнай.
Нормально? Пойди туда, не знаю куда. Я не успел и слова сказать, только рюкзак сбросил, чтобы легче идти было, а Устина просто толкнула меня в спину. Мои ноги сделали всего два шага, но как все сразу изменилось!
Лучи солнца мгновенно куда-то исчезли, уступив место полному сумраку. Если бы листья на деревьях и трава не излучали фосфорного света, пришлось бы как-то сооружать факел, что ли? Этот свет делал лес еще призрачнее. Трещины на коре деревьев, излучавшие свет, были похожи на русла рек и ручейков, по которым струилась зеленоватая светящаяся жизнь. Цветы, растущие по обочинам тропы, светились разноцветьем, словно фонари по краям взлетной полосы. Стоял сумрак, и одновременно света хватало с лихвой. Вперед, Летун. Раньше сядем – больше влезет, как говорил мой дядька, усаживаясь за стол.
Я сделал шаг, второй. Почва пружинила под подошвами, словно резиновая. Ладно, пойдем быстрее.
– Стой, богатырь, не ходи туда! – прозвучал за спиной голос мавки. – Испытывала я тебя. Вернись, молодец, не губи свою жизнь!
Я с трудом заставил себя не оглядываться, идти дальше, но голос звучал все ближе и ближе. Еще немного – и в меня снова вцепятся холодные пальцы, пронизывающие льдом до самой души.
– Остановись же, несчастный! – теперь в голосе звенели слезы.
Ага, щаз! Сказки в детстве читали, знаем мы штучки такие. Не сбавляй шаг, Леня, вперед!
– Аль глухой ты, богатырь? – кто-то больно толкнул в плечо, потом по почкам. Ай, больно! – Не слышишь, что дева тебе глаголет? Не ходи, ибо смерть твоя поджидает впереди.
Молчи, не отвечай. Иди себе, как шел.
Раздалось хлопанье крыльев. Меня обдало воздушным потоком, и кто-то ударил по голове. Что-то острое проскребло по шлему. Не знаю, что за зверь или птица это сделали, но ощущение не из приятных. Особенно звук. Как камнем по стеклу. Меня начал пробирать страх. Вдруг яростно захотелось домой.
– Ленечка, сынок! – прозвучал сбоку знакомый до боли голос мамы. Откуда она здесь?
Голова по инерции поворачивалась на звук, но мозг застопорил ее. Леня, не реагируй. Это все – провокация, наглая, тонкая, беспардонная. Еще отца здесь не хватало до полного счастья.
– Леонид, ты что себе позволяешь? – о как! И батюшка не запылился! – Почему матери не отвечаешь? В глаза мне смотри, гаденыш! Стервец эдакий!
Ага, щаз! Мой отец сроду так не ругался. Ну, разгильдяем там или обормотом – это пожалуйста, засранцем мог назвать, если уж сильно допекал, но чтобы гаденышем да стервецом? Нет, папа мой – человек интеллигентный. Он даже матерится с особым шармом, слышал я как-то раз в гараже. Случайно.
– Сынок, что же ты, как неродной? – слезно преследовал меня по пятам голос мамы. – Или обиделся на что? Так ты только скажи! Я…
– Не унижайся, мать! – потребовал голос отца. – Ничего, вот явится домой – я с него три шкуры спущу.
И дальше в том же духе. Добавлялись голоса родственников, друзей, даже девушки моей первой, только я продолжал шагать, любуясь на красоту призрачную и не обращая внимания. Правда, иногда было очень нелегко, до боли хотелось оглянуться, сойти с тропы, особенно, когда мама голосить начинала. От ее слез мне становилось до того не по себе, что готов был на все, лишь бы прекратить их. Ох и трудно, знаете ли, включать полный игнор, когда тебя так просят! Не знаю, как вам, а до меня, наконец, дошло, что кто-то вытягивает из моей головы воспоминания и пытается их материализовать, пусть даже и таким способом. Значит, будем думать о чем-то другом.
Только подумал о животных, как за спиной сразу же раздались рев буйвола, рычание хищников, мяуканье, хныканье гиены. Люблю канал «Дискавери», знаете. И это все на фоне непрекращающихся наездов родственников. К тому же меня постоянно кто-то толкал, бил, норовил сорвать шлем с головы или, наоборот, поглубже его надеть на глаза. А вот фиг вам!
Долго ли я шел, коротко ли, а только кусты и деревья в один момент расступились, открывая небольшую полянку, покрытую все теми же необычными травами и цветами. Казалось, что тропа плывет в бесконечном космическом пространстве прямо между звезд. И так мне вдруг захотелось ступить по ним, что просто сил никаких нет! А голоса за спиной все как один требовали, просили, умоляли: сделай этот шаг. Ты заслужил, ты устал. Ступи, а потом ляг, отдохни, поспи. Кто-то даже толкал меня, заставляя делать этот единственный, но такой важный шаг. В голове затуманилось, все поплыло перед глазами. Кроме цветов-звезд я уже ничего не видел.
И вдруг в этом тумане возникли лица моих друзей, Устины, милые глаза Черницы. Они смотрели на меня с надеждой, верой, ожиданием. На глазах мавки блестели слезы. Одна из них скатилась по щеке. Устина легким движением пальца сняла ее, отбросила в сторону. Слезинка поплыла, упала мне на щеку, и я вдруг ощутил ее тепло. Рука сама потянулась под латы, достала звезду, сжала крепко. Туман в голове мгновенно рассеялся, голоса постепенно смолкли. Я увидел, что стою посреди все той же поляны с занесенной над цветами ногой. В воздухе носился запах тлена и смерти, как тогда, в лабиринте Черницы, а вокруг среди цветов лежали кости и черепа людей и животных. Вот она какая, красота смертельная! Осторожно, словно на минном поле, я убрал ногу, и продолжил путь. Теперь красота отступила, уступив место осторожности и какой-то брезгливости. А что бы вы почувствовали, если бы видели среди такой красоты неземной клейноды смерти? Вот сойди я с тропы, ляг на траву – и все. Потом кто-то так же, как я, смотрел бы на мои кости и думал: а что они тут делают?
В таких мыслях я дошел до туманной речушки, неширокой, быстрой, белой, словно не вода в ней текла, а молоко. И, снова-таки, светилась она изнутри фосфорным светом. Я застыл в ступоре на берегу, глядя на этот поток. Потому что вместо воды в речушке текли души людей, покинувших Мир, большой триединый Мир. Передо мной проплывали прозрачные фигуры, одетые в туники, сарафаны, костюмы-тройки, косоворотки, вечерние и простые платья, скафандры, какие-то необычные одежды, словно взятые из сознания художника-сюрреалиста. Они плавно плыли плотной массой, спокойные, умиротворенные, честно исполнившие свой долг. Только отдельные души взмывали волнами над общим потоком, стараясь вырваться, вернуться вспять, но их усилий хватало только на то, чтобы держаться одного места и не двигаться вниз по течению. Такая мука была написана на их лицах, что мое тело невольно содрогнулось. Я сел на берегу, рядом с небольшим плоским камнем, вглядываясь в этих несчастных. Тут были люди разных возрастов, но меня интересовали только младенцы. Я нашел их не сразу. Они были почти незаметными на фоне остальных душ. Вот одна, а потом сразу несколько маленьких волн вспучились над потоком и снова опали, чтобы тут же возникнуть немного ниже и постараться снова выйти на тот же уровень. Как же рассмотреть в этом мареве того, кто мне нужен? Устина ничего не сказала, кроме того, что нужно сердцем своим видеть. Хоть бы фотка какая была или портрет, так нет же ничего! Вот как с такой задачей справиться?
И тут я заметил, что некоторые малыши рыбкой выскакивают на плоский камень рядом со мной, чтобы отдышаться, набраться сил и снова пуститься в бесконечную борьбу. То поодиночке, то сразу стайкой по три-четыре души. Посидят, о чем-то своем пропищат, и снова в реку. Так раз за разом.
Сидел я, значит, за младенцами наблюдал, пока один из них мимо камня не промахнулся да в траву не угодил. Сразу же поднялся плач. Плакал не только малыш, но и его товарищи. За компанию, наверное, или из солидарности. Оно ведь как? Толпой плакать слаще. А малыш скользил ручонками-ножками по траве да цветам, пытаясь назад, в реку попасть, только получалось у него это как-то неуклюже, словно у рыбки, случайно на берег выпавшей. Странно было видеть на личике младенца, которому от роду месяц, ну, может, два, отчаяние, твердость, упрямство. Несмотря на неудачи, малыш все полз и полз вперед, хотя продвигался с каждым движением не больше, чем на два-три сантиметра. Вот так, плакал и полз, безалаберно дергая ручками-ножками. Мне стало до боли жаль младенца. Я придвинулся, осторожно, словно взведенную мину, взял его на руки. Малыш не замечал меня, все пытался соскользнуть с моих ладоней, добраться до своих.
– Сейчас, – с улыбкой произнес я, почти не чувствуя на руках никакой тяжести, только тепло. И еще почему-то пульсацию, будто в ладонях у меня билось большое сердце.
Девочка – а это была именно девочка – повернула вдруг голову, посмотрела, словно только сейчас увидела меня, перестала плакать, даже изобразила подобие улыбки. Лукавой такой улыбки, которую я не так давно видел. Мое сердце сделало сильный толчок, остановилось на мгновение, потом заработало как-то нервно, словно отстукивало морзянку. Ну да! И глаза у малыша мамины, и улыбка. Того гляди, произнесет коварным голоском Устины:
– Что, добрый молодец, нравится тебе моя красота?
Я даже головой замотал, наваждение отгоняя. Все, пора возвращаться. Только стоило мне сделать шаг назад, как дети, сидящие на камне, запищали, завизжали, заплакали, в общем, такой хай подняли, что у меня в ушах заложило. Как только воспитатели в детских садах выдерживают такие концерты целыми днями?
Кто-то мне говорил, что ребенка всегда можно успокоить, нужно только чем-то отвлечь. Что у меня есть? Я начал судорожно соображать. Указка, зажигалка? Достал, бросил. Предметы пролетели сквозь детишек и упали в поток, даже не задержавшись ни на минуту, только еще больше раздразнили души. Я посмотрел на ребеночка в своих ладонях. Девочка нахмурила бровки, но молчала, в отличие от своих товарищей. Не то. Что же еще? Ну не меч же и латы, в самом деле?
Прозрачная ручонка коснулась звезды на моей груди. И знаете что? От этого касания она качнулся, словно ручка была соткана из реальных мышц. Ага, вот оно как!
Я снял фрагмент, повесил его на шею малышке. Тельце тут же начало терять прозрачность, обретая вполне ощутимую плотность. Через несколько секунд я даже почувствовал тяжесть в ладонях. Девчоночка весила килограмма четыре, может больше. Ну да, оно, если так, конечно.
Больше ничего не держало меня возле реки Смородины, потому, не обращая больше внимания на завистливый писк, я отправился по тропе восвояси. Меня били, царапали, пинали, кололи, проклинали, мне угрожали пуще прежнего – без толку. Я нес на руках ребенка, смотрел в эти глазенки и улыбался во все свои тридцать два. Не знаю, почему. Просто радостно было видеть это дитя, которое теперь лежало на ладонях, доверчиво сжимая в кулачке мой большой палец. Пришла запоздалая мысль, что нужно укутать девочку, хотя бы во что-то, только не буду же я раздеваться прямо на тропе?
– Ты уж потерпи, маленькая, – прошептал я. – Мамка согреет.
Так и шли мы через сгущающийся туман, пока тропу не заволокло так, что ни зги не видать. Я остановился, растерянно оглядываясь, совершенно забыв о том, что делать этого не стоит. Странно, но кроме седой стены тумана вокруг никого не было. Ни звука не долетало до меня, только ветер иногда шуршал в кронах, да издали доносилось пенье птиц. Мы где-то рядом, мы почти вышли, только вот куда теперь идти?
Я посмотрел на дочку Устины, подмигнул, мол, не робей, прорвемся, а сам судорожно соображал, что делать дальше. Вдруг где-то впереди мелькнул огонек и погас, потом еще раз, еще. То ли мне кажется, то ли он действительно приближается?
Туман начал рассеиваться, образовывая коридор, по которому шел древний старик, опираясь на длинный посох. Рубаха подолом касалась земли, кожаный пояс стягивал ее на талии, длинная седая борода, продолжавшая копну длинных волос, подметала тропу при каждом шаге. Морщинистое лицо, крючковатый нос, острые глубоко посаженные глаза, пронизывающие до глубины души. Скажу честно: неприятно было стоять перед этим дедом. Даже латы и меч не спасали от ощущения полной безоружности и бессилия.
– Здравствуйте, – промямлил я, ничего лучшего не придумав.
– Нельзя душу из Смородины забирать, – прокряхтел дед.
– А как же… – тут у меня слова-то и закончились.
Дед подошел вплотную, посмотрел мне в глаза так, что мозг словно два буравчика просверлили. Я хотел отвести взор, да не смог, тело больше не слушалось меня.
– Дань плати, – потребовал дед.
– У меня нет ничего, – через силу пробормотал я.
– Взял бы я твою душу, токмо не мне она принадлежит. Взял бы я латы да оружие, но без надобности оно мне. Взял бы я звезду-печать, да не мной она дарена. За жизнь нужно жизнью платить.
Вот тут, скажу честно, жим-жим меня и взял. Ну, умирать-то все равно когда-то придется, вот только хочется почему-то до пенсии дожить, внуков понянчить. Тут чужую девчушку на руках держишь, а душа соловушкой поет и теплом наполняется, что уж про своих-то говорить? В общем, замялся я. Кто бы подсказал, как быть?
А дед, зараза, стоял и сверлил меня, ни разу не мигнув своими буравчиками. Я посмотрел на малышку, увидел, как она мило улыбается, как агукает, как палец мой сжимает. Эх, двум смертям, как говорится.
– Бери мою, – сказал, а сам словно в воду с обрыва сиганул. Даже глаза закрыл.
– Руку дай, – потребовал дед.
– Вам целую или, может, только кистью обойдемся? – пролепетал я, холодея внутри, аж пот выступил на лбу. Как-то не был я готов к такому повороту событий.
– Шутник, однако, – дед хмыкнул, протянул вперед свою костлявую правицу. – Не тяни, не время шутки шутить.
Была не была. Я осторожно переложил малышку в левую руку, правую протянул вымогателю, глаза зажмурил. Не хочу видеть, как меня конечности лишают.
Укол в палец пронзил молнией. Нет, не то, чтобы я уколов боялся, просто неожиданно как-то произошло все. Я открыл один глаз, затем второй. Дед приложил к моему пальцу золотую монетку, в которую кровь впитывалась, словно в губку. Когда металл покраснел, цвет его стал насыщенным алым, дед отнял монетку, положил в кошель на поясе.
– Вдругорядь идти будешь, две монеты неси, – предупредил он. – Ибо должон.
Дед развернулся и поковылял сквозь туман, который тут же начал растворяться. Вместе с ним старик и пропал. Ни имени своего не оставил, ни попрощался. Странный он какой-то!
Вместе с туманом пропал не только таинственный старик, но еще и темень. Я стоял в том месте, куда вывела меня мавка. Лучи солнца скользили по листве, только уже с другой стороны. Вечер? Так быстро? А кто это стоит ко мне спиной, сгорбившись, как столетняя старуха?
– Устина, – тихо позвал я.
Мавка вздрогнула, резко повернулась всем телом, заломила руки и молнией метнулась ко мне, чуть с ног не сбила, шальная. Она дрожащими руками приняла у меня ребенка, шепча одно и то же:
– Доченька, доченька моя.
Девочка оставила, наконец, мой палец, потянулась ручонками к маме, заулыбалась пуще прежнего, заагукала, запузырила ротиком. Милашка какая!
Чтобы не мешать, я отошел в сторонку, присел возле рюкзака, пытаясь унять дрожь в коленках. Только теперь до меня дошло, сколько силушек богатырских отнял этот переход. Такое впечатление, что дед у меня не каплю, а литра три крови забрал. Или это тропа все силы высосала?
Додумать эту мысль я не успел.
Провалился в сон.
ГЛАВА 18
Знаете, было довольно интересно наблюдать, как Устина нянчила свою дочь. Хотя, с другой стороны, ничего необычного в этом не было, разве что ребенок рос очень быстро, буквально на глазах, а мать при этом совсем не кормила ее. Наверное, сказочные сущности питаются совсем не так, как живые люди. Нам на занятиях об этом что-то рассказывали, только вот из моей головы выветрилось все. Или не попадало совсем.
Мы сидели на берегу все той же реки, в которой мавка выловила меня. Ее дочь уже начала делать первые шаги, неуклюже спотыкаясь и шлепаясь на попку. Устина счастливо улыбалась, всякий раз помогая ей подняться. Она соорудила для девочки платьице из трав и цветов, и теперь казалось, что по земле топает букет, из которого торчат ручки, ножки и милая головка с длинными волосиками. Ночь выдалась теплой и звездной. Огромный диск луны пронизывал своими лучами листву, так что весь мир становился каким-то призрачным, почти нереальным. Где-то в стороне от нас неизвестные певуньи в три голоса выводили песню, доселе мной не слыханную. Красиво так выводили, профессионально.
– Кто это поет? – спросил я, когда наступила очередная пауза. Нужно было спрашивать о главном, а мне не хотелось, так было хорошо сидеть в хорошей компании под луной. Устал, наверное.
– Русалки, – ответила Устина, качая на коленях малышку. – Скоро пожалуют в гости, на дочурку мою полюбоваться.
– И как думаешь ее назвать?
– Не знаю. Пусть водяной имя ей наречет.
– Почему он?
– Тебе нельзя, – виновато улыбнулась мавка. – Если человек имя потерчате наречет, оно тогда превратится в ангелочка.
– Разве это плохо?
– Не знаю. Только после этого я больше никогда доченьку не увижу. Не положено нам будет встречаться. А так через восемь лет она превратится в мавку, и мы всегда будем вместе.
– Думаешь, для ребенка так будет лучше?
– Я еще не думала над этим.
Повисла пауза. Мне нужно было задать несколько неудобных вопросов, но Устина так радовалась, так играла с девочкой, что мне стало неловко прерывать идиллию.
– Не томи себя, – мавка вроде бы и не смотрела на меня, а читала, не хуже открытой книги. – Спрашивай, что хотел.
– Я про старика, который нас пропускать не хотел без платы, – отважился, наконец, я. – Кто он?
– Страж тропы. Митником кличут. Прости, про плату не сказала. Как-то неожиданно встретились мы, вот я и растерялась.
– А почему он потребовал отдать жизнь, но взял всего пару капель крови?
– Разве в твоем Мире не знают, что кровь – это и есть жизнь? В ней, крови-то, есть все: и сила людская, и слабость. Она и расскажет о своем хозяине, и дорожку к нему проложит.
– То есть, кровь – универсальный носитель информации о своем хозяине? Ты это хочешь сказать?
– Слова-то у тебя какие-то мудреные, богатырь, – усмехнулась Устина. – Вроде и по-русски речь держишь, а все непонятно как-то, тарабарщина одна получается. Может, ты и прав. Токмо многие черные маги, особливо раньше, большую часть заклинаний на крови творили. Недаром, правда? Вот и потребовал Митник кровь взамен доченьки моей.
– Ему-то зачем? Свой банк крови создает, что ли? Или картотеку?
– Не ведаю я того, богатырь. Спроси сам при случае. А вот гостинец и должок для старика передам. Держи.
Она передала мне дочку, которой теперь на вид было не меньше двух лет. Попав снова в мои руки, девочка радостно начала хлопать своими ладошками по моим щекам, которые я надувал. В отличие от мамы, ее ручонки были теплыми, приятными на ощупь. Словно и не потерчатко держал я на своих коленях, а обычного ребенка человеческого.
– Возьми, – Устина протянула мне кошель, забрала дочку на руки. Девочка озадаченно посмотрела на меня, надула губки, но вдруг передумала плакать и звонко рассмеялась. От этого смеха с деревьев посыпалась листва наземь и не особо толстые ветви. Хорошо, что голову прикрывает шлем, а то, попади такая в темечко, не миновать увечья. – Вот и проснулся талант моей малышки.
– Что это? – спросил я, с непоняткой глядя на мавку.
– Плата. Бери, богатырь, мало ли, вдруг снова придется с Митником пересечься?
– Вообще-то я о смехе ребенка.
– У каждой русалки или мавки, или полевицы есть свой талант. Кто-то песни поет так, что перехожий душу за пение отдаст. Кто-то любит настолько сильно, что смертный забывает про всех и вся. Я вот заговаривать умею. А доченька моя, вижу, смехом может разрушить аль создать заново.
Упавшая ветка снова угодила мне в шлем и отскочила в сторону.
– Пусть у нас пока что получается только рушить, но мы всему научимся, – это Устина снова сюсюкала дочку. – Правда, дитятко?
Я промолчал, взвесил на руке кошель. Тяжеленький. Внутрь заглядывать было как-то неудобно, только не эта плата мне была сейчас нужна. Я посмотрел на счастливых маму и дочь, понял, что третий лишний.
– Ладно, пойду я, – сказал, подобрал рюкзак, упрятал в него кошель, надел на плечи, попрыгал. Вроде бы не звенит ничего, не трется.
– Погоди, не спеши, – остановила меня Устина. – Я еще не отблагодарила за службу.
– А деньги, значит, не в счет?
– То для Митника. Твоя награда еще впереди. Да, и не забудь подвесок, – в мою руку перекочевала цепочка со звездой. Я кивнул, надел ее на шею. Не теряй бдительности, Леня, чревато.
В реке вода вдруг всплеснулась, будто скинулась большая рыбина, потом еще раз, еще.
– Наконец-то! – мавка с дочкой поспешила на самый берег. – Проходите, подруженьки, не стесняйтесь.
Я с удивлением наблюдал, как из плоти водной глади рождаются эфемерные полупрозрачные существа с длинными волосами, стройные, прекрасные, в прозрачных длинных одеждах, с венками из кувшинок на головах. Было несложно догадаться, что в гости к мавке пожаловали русалки. Они весело приветствовали Устину, пересмеивались, обнимались, передавали друг дружке малышку, улыбались ей, сюсюкали не меньше, чем мать.
Тем временем, поздоровавшись со всеми, мавка отвела в сторону одну из русалок, о чем-то с ней переговорила, после чего, стрельнув в меня любопытным взглядом своих прекрасных глаз, та бросилась в реку и растворилась в ней.
– А теперь идем, – Устина взяла меня за руку, потянула за собой. На этот раз ее рука была теплой.
– Ты не познакомишь меня с подружками? – спросил я, послушно топая следом. Не то, чтобы я запал на какую-то из них, просто было бы интересно пообщаться с настоящими русалками.
– Не стоит, – мягко, но твердо отказала мавка. – Ты-то им ничего не должен, могут и защекотать насмерть.
Весомый аргумент. Я в последний раз оглянулся, а дальше смотрел только вперед.
И все же лес этот был сказочным. То и дело из листвы, кустов и трав на нас смотрели чьи-то желтые, зеленые, красные глаза. Частенько такая пара светилась прямо из дупла. Было интересно, но почему-то совсем не тянуло поближе познакомиться с их обладателями. Мало ли, а вдруг вместо мышки там или совы окажется чудик лохматый, науке неведомый. Еще неизвестно, кто больше испугается.
А жизнь лесная текла своим чередом. Кто-то подвывал из чащи, кто-то с кем-то ругался на своем зверином языке, птицы просто пели, кто-то шуршал по земле и в листве, в общем, не спал лес ночью.
Мы шли по тропе, освещенной лунным светом, а я вдруг вспомнил лабиринт Черницы. Только вот сказкой там и не пахло. Тоской, смертью, вечным одиночеством – да, но не сказкой.
При вспоминании о большой кошке у меня вдруг сердце больно сжалось. Я вдруг представил себе, как она одиноко бродит по ходам-переходам, как мучается, когда на нее сваливаются кровули, и такая вдруг тоска меня взяла, что захотелось завыть, как тот волк, который сейчас выводил рулады то ли для своей подруги, то ли стаю собирал. Я даже почувствовал, как начинает расти хвост, а тело покрывается шерстью. Тпру, не сейчас.
Устина затормозилась так резко, что мне пришлось даже возвращаться.
– О чем ты думаешь? – спросила мавка, пристально глядя мне в глаза.
– А что? – каков вопрос – таков ответ.
– Я почувствовала зверя рядом. Совсем рядом.
– Опасного? – не понял я, хватаясь за рукоять меча.
– В шаге от себя.
– А-а, ты об этом, – я оставил оружие в покое, даже улыбнулся.
– Не делай больше так, – попросила Устина. – Зверя лесного спугнешь, леший недоволен будет, мстить начнет.
– Как скажешь. Куда идем-то?
Но вопрос остался без ответа. Мавка еще раз пристально посмотрела мне в глаза, словно в самую душу заглянула, прибавила шагу.
Так и шли мы с ней, пока не вышли на поляну, совершенно круглую, с большим дубом по центру. Устина подвела меня к нему, стала на колени, начала тихонько что-то шептать и напевать. Никак молитву читала.
Я не знал, что мне делать, поэтому просто стоял и глазел по сторонам. Дивное все же состояние дарит этот необычный лес. Казалось бы, что такого в одиноком дереве? А вот нет! Роса, выпавшая жемчугом на листву, преломляла лунные лучи, превращая их в тысячи зайчиков, которые прыгали по траве, снова и снова отражаясь от капелек влаги, только уже на траве. В черном небе то и дело мелькали более темные тени, в траве шуршали то ли мыши, то ли ежики, то ли змеи. Ветер лишь иногда вмешивался в эту идиллию, добавляя шелест листьев по вкусу.
Вдруг что-то начало меняться, сначала почти неуловимо, а потом все сильнее и сильнее. Это свет луны, отражаясь от росы, начал фокусироваться в одну точку, словно собирался прожечь пространство. Но нет. Лучи образовали серебряное зеркало в пяти шагах от нас, поверхность которого пульсировала, словно была живой. Я подошел ближе, начал с интересом разглядывать свое отражение в нем. Странное оно какое-то. Поверхность продолжала пульсировать, плыть, а я видел себя четко, словно ничего и не происходило вовсе. Мне вдруг захотелось протянуть руку, коснуться зеркала, ощутить его теплоту или прохладу, твердость или податливость.
Подошла мавка, стала чуть за спиной. Я оглянулся на мгновение, потому что не видел ее в отражении, а потом продолжил начатое.
Впервые мне выпала возможность потрогать свет. Он был одновременно и жидкий, растекался по подушечкам пальцев, и твердый, когда ладонь легла на плоскость зеркала, теплым и прохладным. А еще он оказался живым. Я явственно ощущал пульсацию непонятной материи, которая тянулась ко мне и отступала, едва я сильнее нажимал на нее.
Вдруг мое отражение начало неуловимо меняться. Я старел на собственных глазах, превращаясь в…
– Митник, – выдохнул я, отнимая резко руку, словно ладонь внезапно обожгло.
– Чего хотел? – проскрипел дед, с хлопком отделяясь от поверхности и ступая на мокрую траву. – Мокву-то какую развели тут. Никак рассвет близко.
– Прошу, Митник, об услуге, – Устина поклонилась в пояс, коснулась рукой травы. – Проведи богатыря в темницу Приказа, да путями тайными, дабы не узрел кто его. Да помоги, коль нужда в том будет.
– Ежели человек с душой, так и подсобить не грех, – кивнул старик. – А добро он помнит?
Глубоко посаженные глаза снова засверлили меня. Намек понял. Я ловко достал из рюкзака подаренный кошель, взвесил его на руке, подал деду:
– Хватит?
– А не жаль-то все отдавать? – Митник хитро прищурился, но кошель спрятал ловко. – Тут добра и на терем хватит, и на хозяйство, да еще на свадебку останется.
– Не мне дадено, не мне и забирать.
– Добро. Идем, что ли, богатырь?
Дед шагнул в зеркало, стал отражением. Я повернулся к мавке, снял шлем, поклонился:
– Спасибо за помощь. Береги дочку.
– И тебе спасибо, богатырь Пограничный, – Устина обвила руками мою шею. Ее губы опасно приблизились, глаза были близко-близко, как две звезды. – Век не забуду, дочка тоже будет помнить. Коль нужда на плечи навалится – не стесняйся, приходи. А нет – в гости заглядывай. Всегда рады будем.
Она еще сильнее приблизила свое лицо, я ощутил ее дыхание, напоенное ягодами лесными и пыльцой цветочной. Глаза из звезд превратились в громадную вселенную, в которой я начал тонуть, проваливаться. Вдруг в этой бездне возникло два зеленых солнца, таких знакомых, печальных, тоскливых. Они звали за собой, предостерегали, молили не делать последнего шага.
Я с трудом отвернулся. Губы мавки, теперь теплые, влажные, уже касались моих уст. Нет, не могу.
– Прости, – прошептал я, а на душе вдруг стало как-то неуютно, словно обманул девушку, как суженный ее непутевый.
– Проверяла я тебя, богатырь, – засмеялась мавка, но руки разжала, отпустила. Да и смех был каким-то напряженным, деланным, неестественным. – Иди. И не оглядывайся.
Я сделал шаг, второй. Моя нога уже проникла сквозь лунное серебро.
Не выдержал, оглянулся. Устина стояла спиной ко мне, а плечи ее мелко содрогались.
– Прости, – я сделал решительный шаг, словно в реку нырял. Серебро окутало меня туманом и тут же рассеялось.
Здесь не было лунного света. Все тонуло в каком-то призрачном сумраке, лес выглядел ни живым, ни мертвым. Листва смотрелась увядшей, стволы сами по себе качались, будто резиновые. И стояла полная тишина. Я оглянулся на зеркало, но вместо него увидел все тот же лес.
– Идем, летун, – именно так сказал дед: летун. Казалось, он знал меня лучше, чем я сам.
– Откуда вы знаете? – вопрос был лишним, неуместным.
– Да все я, милок, знаю. И про живых, а еще больше про мертвых. Идем, рассвет уж скоро, путь неблизкий, да и товарищи твои томятся. Грех заставлять их ждать.
Так и шли мы в тишине, пока призрачный лес не отступил. Митник молчал, а я не стремился разговоры говорить. Не то настроение, знаете ли.
Едва последнее дерево осталось за спиной, показался частокол Приказа. Странно, но до него оказалось не больше ста метров.
– Что за… – я умолк, не зная, стоит ли поминать нечистого при попутчике.
– Тут как тебе сказать, – Митник посмотрел на меня внимательно, словно должен был поведать некую тайну. – Расстояние – оно ведь везде разное. В Мирах живых оно одно, а здесь – иное. Часом больше, часом меньше. Ступай за мной.
Мы шли через поле, сбивая ногами серую пыль вместо росы. Дед подошел ко рву, остановился. На частоколе были заметны огни факелов, только они были смазанными, приглушенными, будто смотришь на них сквозь кусок толстой слюды или целлофана. Иногда глаз ловил перемещение теней. Понятно, охрана не спит. Странно как-то: стоим мы на открытом месте, а нас в упор не видят. Меня аж передернуло. Как вспомню первую диверсию…
– Не трепыхайся, – успокоил Митник. – Не дано им видеть потусторонних странников.
– Чего ждем тогда? – мне хотелось поскорее проскочить за периметр. Слова деда почему-то совсем не успокоили.
– А вот аспидов русалка приспит – и пойдем.
– Зачем их усыплять? Разве они смогут нам навредить?
– Это людям, мил человек, видеть нас не дано, а зверь – он все видит. Так что не спеши, а то успеешь.
В серой темени на поверхности воды появились знакомые гребни. Вот они, стражи водные. Крокодилы, видно, учуяли наше присутствие, потому что довольно уверенно навострили ласты в нашу сторону. Вдруг на полдороге их движение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Один из крокодилов даже перевернулся брюхом кверху, обнажая светлый пуз. Раздался звонкий смех. Из воды показалась русалка, с которой не так давно (или сто лет назад?) разговаривала Устина. Она оседлала спящее животное, поманила нас рукой.
– Идем, – дед решительно ступил по поверхности воды.
Я осторожно последовал за ним. Знаете, идти по воде – довольно необычное ощущение. Она прогибалась под каждым шагом, пружинила, оставаясь при этом подвижной. Такое впечатление, что идешь по поверхности желе. Нога иногда цеплялась за мелкую волну, но я старался смотреть под ноги, чтобы не упасть. Мало ли как все обернется? Митник только один раз оглянулся и одобряюще кивнул.
Нет, все-таки твердь земная есть твердь. Идти по ней привычней и приятней, что ли. Едва моя нога коснулась берега, я вздохнул с облегчением. Митник ни на секунду не останавливался, пер прямо на частокол, словно хотел прошибить собой. Что ж, его дело, только я пойду след в след.
До частокола осталось всего несколько шагов, но Митник скорости не сбрасывал. Ослеп, что ли? Едва я так подумал, как дед прошел сквозь толстые бревна, как через туман. Пришлось догонять. Поторопись, Леня, никто не знает, как долго волшебство продлится. Я подлетел к частоколу и на одном дыхании преодолел препятствие. Даже испугаться не успел. Оглянулся, увидел позади преграду, только после этого почувствовал дрожь в коленках. Думаете, это так просто – сквозь стены шастать? Мне вот не до смеху. Не каждый же день через стены сигать приходиться!
А Митник шел дальше, как ни в чем. Патрули он обходил, но не прятался. Неужели оборотни не чувствуют нас? Или дед применил какой-то незнакомый мне прием маскировки? Господи, как же все сложно у этих волшебников!
Вот и темница. Тролли медленно и неуклюже бродили вокруг здания, помахивая время от времени своими толстенными дубинками длиной в метра два. Такой оглоблей раз огребешь – второго не потребуется. И воняли они не меньше, чем в первый раз.
Митник остановился и меня придержал.
– Что? – не понял я.
– Присмотрись, богатырь, – посоветовал дед. – Аль не видишь ничего?
Только теперь стала заметна тонкая, едва видимая стена, накрывшая темницу полусферой. Тролли находились внутри, иногда подходили к ней вплотную, но не пересекали. Интересно!
– Узрел? – Митник говорил теперь тихо, едва слышно.
Я просто кивнул. Маги, конечно, не дураки, поэтому было бы большой глупостью ожидать, что они чего-то не учли.
– Теперича не торопись, – посоветовал дед, останавливая меня своей неожиданно крепкой костлявой рукой. Силища в ней – будь здоров! – Слушай меня. Пяток минут не пройдет, как начнется смена. На это время защита снимается. Обернись мышью аль гадом малым, проскользни внутрь. Вот тебе гриб-дождевик, – Митник передал неказистый на вид грибок. – Едва проникнешь в подземелье, где другов твоих держат, раздави его, токмо сам не дыши спорами, ибо заснешь. Дождешься, пока караульные попадают, тогда и вытаскивай молодцев. Змея отдельно держат, в погребе. Там цепь особая, токмо ты должон справиться.
– А как же уходить? – не понял я. – Тут же охраны кругом, как в казне царской?
– Ну, как знаешь, так и уходи. Тут я тебе не помощник. Прощай. Свидимся еще. Да, совсем запамятовал. Коль нужда заставит, отыщи раздорожье, дабы три дороги сходились в одну, да веточки положи на перекрестье крестом, да молви, мол, явись, Митник, не запылись. Ну, бывай.
С этими словами дед развернулся и пошел восвояси, оставив меня в полной растерянности. Я смотрел ему в спину и не мог понять: на полном серьезе он уходит или это шутка такая? Если шутка, то не смешно. Очень не смешно. Что за план-то такой, если не продуманы пути отхода? Нас в первые же минуты снова запроторят в камеры, да охрану удвоят, а бдительность утроят. Вот доверяй потом людям! Правильно народ говорит: хочешь что-то сделать хорошо – сделай это сам.
Пока я приходил в себя и мысленно поминал деда по всем падежам, началась смена караула. Ждать больше не имело смысла. Предложенный план хоть и трещал по швам, но имел право быть, а при отсутствии наличия альтернативы приходилось пользоваться тем, что имеем. Одно только дед не учел: снарягу мою куда девать? А-а, была не была. Я положил гриб к ногам, начал трансформацию. Боль, знаете, была еще та, только приходилось молчать, чтобы ни звука не долетело до караульных. И все же пару раз я прокололся. Хорошо, что Митник не вытолкнул меня в обычную реальность, а то даже и не знаю, чем бы дело кончилось. В общем, когда смена приблизилась к защитной оболочке, я выбрался из-под вороха одежды и лат, подхватил зубами гриб и шмыгнул им под ноги, стараясь не запутаться в цепочке с кулоном. Как-то раньше я не обращал на это внимания, только украшение само соизмеряло свои размеры с моими габаритами. В этот раз, видно, уж слишком мелкий размерчик для себя я выбрал, украшение было несколько длиннее обычного, в нем немудрено было лапами запутаться.
Защитная оболочка исчезла с легким хлопком. Меня с силой выбросило в реальность, так что я едва не угодил под тяжелый сапог начальника смены. На легкое эхо, похоже, никто не обратил внимания, как и на меня. Я прошмыгнул под ногами и устремился вперед, соображая, как потом вернуть свои пожитки и, самое главное – карту, которая лежала в рюкзаке.
Фу, ну и вонь же от этих троллей! Загнать бы сюда пожарную технику да из шлангов пройтись по ним. Пока эти громилы о чем-то бурчали между собой, я поспешил к дверям темницы, стараясь не выпустить гриб из зубов и не сильно сжимать его, чтобы самому не попасть под раздачу своим же оружием. Пока охрана открывала двери, пока шел обмен паролями и все такое, я отсиживался под ступенями от греха подальше, но, как только путь открылся, метнулся молнией в помещение.
Здесь было сыро, холодно, затхло пахло чем-то непонятным. Факелы, воткнутые в стену, освещали коридор между камерами, оставляя в тени углы длинного коридора. Я прокрался в один из них, сжался в комок, принялся ждать.
Смена прошла быстро. Охранникам совсем не улыбалось торчать здесь лишнюю минуту, поэтому на разговоры они времени не тратили. Обошли все камеры, убедились, что заключенные на месте, и удалились. Шаги на лестнице стихли, дверь захлопнулась, замок с лязгом закрылся. До меня дошло, что я не обратил внимания: можно ли открыть его изнутри? Ладно, потом разберемся. Пусть смена удалится. Чтобы не терять время даром, я решил пробежаться под камерами, уточнить, кто где находится. Очень осторожно, стараясь не попадаться на глаза людям, я перебегал от двери к двери. Понятно. Из двадцати камер было занято только три. В одной из них сидел местный. Похоже, с правонарушениями здесь полный порядок. Или просто не сезон? Где, кстати, ход в погреб?
Мое ухо засекло свист. Я замер, а потом резко рванул под стенкой в угол. Рядом по земле просвистел веник.
Читать бесплатно другие книги:
