Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу Деркач Сергей

ГЛАВА 21

– Ты что задумал? – Паляныця вынырнул внезапно, как чертик из шкатулки.

– Хочу проверить один вариант, – отмазка получилась так себе, если честно. Но не докладывать же непроверенную информацию?

– Летун, ты давай не юли, – тут уже вмешался Заика, зайдя с другой стороны. Надо же: проснулся сам – и так рано!

– Вы чего, парни? – я не понимал причину такого пристального внимания к своей особе.

– А ничего! Мы с тобой не первый год дружбу водим, так что давай. Колись, чего удумал?

– Ладно, поймали, – я поднял ладони вверх. – Просто идея настолько сумасшедшая, что хотел сначала проверить ее, а уж потом…

– Не сотрясай зря воздух, – потребовал Паляныця.

Пришлось вкратце изложить идею. Вы, наверное, уже догадались, о чем речь, а вот моим товарищам пришлось втолковывать ее.

– Думаешь, сработает? – с сомнением проговорил Вася, глядя на меня немного подозрительно.

– А кто додумается, что мы пойдем именно так? – вопросом на вопрос ответил я.

– Ну да, наверное. А как насчет безопасности?

– Поговорим с проводником, там видно будет. Так что, Филька, где ближайший перекресток?

– Есть тута один, токмо опасное то дело, – болотник с сомнением покачал головой.

– Будь человеком, не томи, – попросил Заика.

Филька сразу весь преобразился: втянул живот, выпятил грудь, горделиво приосанился. Ну, не болотник – орел горный!

– За мной, – Филька заторопился, но двигался с достоинством, коего раньше я что-то не замечал. Что творит простое теплое человеческое слово, а?

– Погоди, не гони лошадей, – Вася положил руку не плечо болотнику, от чего тот даже присел. – Ты толком объясни.

– В лесу есть камень указательный, – начал говорить Филька. – От него расходятся пути-дороги на три стороны. Токмо находится он в дебрях нехоженых, и ведет к нему тропа звериная. Я мальцом был, бегал туды, да со зверьем местным играл. Батюшка с матушкой серчали, бывало, что пропадаю неведомо где. Давно то было, – вздохнул он, но тут же продолжил: – По ней люд не хаживает, нечистой силы боится. Заросла, поди, тропка, ну да не беда.

– А что же опасного в ней? – не понял Заика.

– Дык стоит он на месте древнего капища. К нему-то и вели пути-дороги, пока не разорили святилища, а волхвов не умертвили. Давно то было, родители мои еще молоды были, свадебку играть токмо мыслили.

– Что ты заладил: давно, давно, – попросил уже я. – Дело говори.

– Я и говорю: волхвов сожгли слуги Мары аккурат в капище, якобы жертву своей хозяйке принесли кровавую. Токмо последний из волхвов перед смертью проклял людей, ибо для дел заплечных люди служили Маре. С тех пор много люду стало пропадать на том перекрестье. Сперва думали-гадали, что блуд их берет да в лес волочит, даже камень установили, мол, зрячий да увидит. Ан нет, не помогал камень. Дня не проходило, дабы не сгинул кто в дороге. Вот тогда и вспомнили проклятье. И перестал люд дорогами теми ходить. Заросли они, канули, да не пропали. Токмо дань надобно заплатить, и не простую. Коль не боитесь, идем?

– Предупреждать надо, – буркнул я, хотя дела это не меняло.

– А не проще ли было по воздуху туда добраться? – предложил Заика.

– Не, не проще, – ответил Филька. – Тропка-то заросла! Кто ж ее сверху увидит-заприметит?

– И то правда. Идем, что ли?

– Калиныч, ты как? – спросил Вася, осматривая змея.

– В порядке, – левая голова подмигнула. – Заживает все, аки на собаке.

– Если ты с нами – тогда придется потерпеть. Ну, а если остаешься – спасибо за помощь. Мы не в обиде.

– С вами, с вами, – заторопился Горыныч. – Нам тута делать нечего. Да и пропадете вы без нас.

Так уж и пропадем, усмехнулся я, но промолчал.

– Токмо вы это, – замялся Филька. – Идите потише, что ль? Вас еще богатыри приказные ищут, да и народ тутошний пугливый – страсть! Особливо бабы. Увидят кого – орут в три горла, будто петух их в одно место клюеть. Самому порой страшно быват от их ора.

– Учтем, – ответил на полном серьезе Паляныця. – Все, отряд, рюкзаки на плечи – выдвигаемся. Калиныч, за мной идешь, Летун замыкает. Веди, Филя.

Болото мы покинули тем же макаром, каким по воду ходили. Но знаете, что я заметил на границе? Не поверите: цветы первые, чахлые, робкие, но такие замечательные. Даже показалось, что запах они источают медовый. Или это мой нюх вновь приобретенный сработал?

Шли мы тихо. Странно это было, ведь с габаритами Горыныча такой маневр практически невозможен, и все же: зверье, которое иногда пробегало в стороне, на нас почти не обращало внимания, словно по чаще шел отряд призраков.

Болотник вел нас не тем путем, которым мы шли к роднику. Дебри с каждым шагом становились все гуще, порой приходилось прорубать себе дорогу мечами. Как бы по нашему следу погоня не пошла! Я оглянулся. Ага, тот случай! За моей спиной лес стоял такой же густой, как и впереди. Что рубили мы его, что радио слушали – одинаково. Волшебство, одним словом.

Шли мы долго. От длительного упражнения с мечом мои руки начали понемногу кричать об отдыхе, про ноги вообще умолчу. Пот насквозь пропитал камуфляж, так что система термозащиты не справлялась. Придется на привале сушить одежку.

Фильку такие мелочи, похоже, совсем не беспокоили. Он шагал, как заведенный, ни на мгновение не замедляя шаг. Что значит местная экология! Даже на болоте жизнь здоровее, нежели у нас в разных там санаториях-профилакториях и прочих заповедниках.

Я уже был готов попросить об остановке, но движение вдруг застопорилось само собой.

– Пришли, кажись, – послышалось впереди.

– Подтянись, парни, – приказал Паляныця.

Я поволок ноги к командиру, на ходу вытирая пот ладонью. Ох, и вымотала меня эта прогулка! Водицы хлебнуть, что ли? Фляга, как живая, сама прыгнула в руки. Я дрожащими пальцами отвинтил крышку, припал к горлышку, как влюбленный к устам любимой девушки. Сладкая какая, как поцелуй кошки! Какой кошки? При чем тут кошка? В груди защемило, едва я снова представил себе Черницу. Захотелось вдруг снова вернуться на Буян, прикоснуться к черной, блестящей и теплой шерсти, заглянуть в зеленые, бездонные, как сама Вселенная, глаза. Я вздохнул.

Вода тем временем потекла по пищеводу, проникла в желудок, освежая мой внутренний мир. Хорошо! Как же хорошо! И жажда отступила, тоска тоже отодвинулась на задний план, и усталость отпустила, и силы в мышцы вернулись, словно и не было этих тяжелых километров по зарослям.

– Будешь? – я протянул флягу Заике, тяжело дышавшему рядом. Вовчик тут же принял сосуд, присосался, его кадык заходил вверх-вниз. Думаю, таким темпом он не меньше ведра выхлебает.

– Уф! – оторвался он, наконец. – Аж легче стало.

– Водица-то живая, – я начал закручивать крышку, да не успел: Вася забрал флягу.

– Что дальше? – спросил он, освежившись и передавая воду Горынычу.

Тот оказался парнем негордым, принял. Вы когда-либо видели, как трехголовый змей пьет, жаждой томимый? И не стоит. Пока одна голова наслаждается, две остальные смотрят на нее, как голодный на шашлык соседа. А глаза печальные такие, умоляющие, словно у кота в сапогах из мультика про Шрека.

– Так, пришли, – доложил Филька.

Я осмотрелся, потом с недоумением уставился на болотника, товарищей. Потому что никакого камня, а уж тем более тропинок, не было и в помине.

– Ты ничего не перепутал? – спросил Вася.

– Не-а, я энтот камень сызмальства помню, – болотник подошел к ближайшему дереву, постучал по нему пальцами, языком пощелкал. – Туточки он, никуда не делся. Токмо требу принесем – сами узрите.

Говоря это, Филька протянул свои ручки к белке, которая спустилась по стволу и доверчиво потянулась к ним, ожидая подношения. Болотник ловко поймал зверька, прижал к себе:

– Вот и треба, сама притопала к Фильке.

– Погоди, – остановил его Заика. – Так ты хочешь ее в жертву принести?

– Ее аль другую какую живность – без разницы, – подтвердил тот. – Жизнь надобна, без нее не откроется перекрестье. Я же говаривал там, на болоте: без дани – никак.

– Отпусти, – тихо приказал я, сообразив, наконец, в чем дело. – Без животных обойдемся.

– Ты чего, Летун? – дернул меня за руку Вовчик.

– Ничего. Филька, куда идти?

– Дык пришли, кажись, – ответил тот, с интересом глядя на меня.

– Требу где приносить будем? – меня начал раздражать этот разговор, хотелось поскорее со всем покончить.

– А-а, сюда, сюда, – болотник сделал несколько шагов вперед. – Здеся капище.

Я поравнялся с Филькой, вытащил нож, протянул ему:

– Не тяни, – даже палец вытянул. Средний.

– Мы это, – болотник, похоже, немного растерялся. – Мы быстро.

Нож мгновенно рассек кожу на подушечке. Парни не успели и шагу ступить, как крепенькая ручка сдавила мой палец, выдавливая несколько капель крови на землю под нашими ногами.

По пространству прокатилась невидимая волна, искажая видимость. Деревья вдруг начали сворачиваться, редеть, отступать, обнажая пожарище, к которому вело четыре дороги. По центру пожарища, там, где дороги соединялись, из-под земли, словно зуб, вырос камень в рост человека. На нем что-то было начертано, только знаки от времени истерлись, так что разобрать теперь что-либо не представлялось возможным.

– Сам догадался, аль подсказал кто? – спросил Филька, возвращая мне нож.

– Ты бы зверька-то отпустил, – посоветовал я, пряча оружие, а потом промывая рану живой водой. Рана затягивалась прямо на глазах. – Не нужно никого убивать.

– Почто убивать-то? – усмехнулся болотник. – Я и не собирался. Животинка-то тут ни при чем. То людские дела, нас не касаемы.

– Так ты с самого начала все знал? – подскочил Заика. – Ну и… Жук ты, Филька, болотный.

– Уф, – Горыныч даже по лбу центральной головы лапой провел, пот вытирая. – Мы уж думал: все, дальше втроем пойдем.

– Чего ж я, изверг какой, нешто не понимаю? – Филька преспокойно улыбался и гладил белку, которая и не думала вырываться. – А вот скажи я вам раньше, так и не явились бы ни камень, ни капище. Оно ведь сама по себе жертва мало что значит. Тут самопожертвование важно. С душой ты жизнь отдаешь аль так, абы отцепились от тебя – вот главная треба.

Вася все это время молча наблюдал за происходящим, не вмешиваясь в процесс. Он сдвинулся с места, только когда болотник отступил от нас на несколько шагов, три раза поклонился и сказал:

– Спасибо вам, люди добрые, за помощь оказанную. Ввек не забуду, и потомкам своим передам. А коль нужда в края мои загонит аль просто в гости заглянете – милости прошу, лучшими гостями будете. Теперича прощайте. Негоже мне боле тут задерживаться.

Не ожидая ответа, Филька с белочкой поспешил прочь, что-то бормоча свое, низко наклоняя голову к зверьку.

– И тебе спасибо, болотник, – запоздало ответил Заика. – Прости, если что.

Я просто кивнул и отвернулся. Есть дела поважнее.

Ветки, которые попадались под руки, не внушали мне доверия. Не знаю почему, но я искал нечто, о чем имел весьма смутное представление. И только, когда в моих руках оказались две сильные, свежие, сломанные до нашего появления, но полностью живые, ветки, я понял: нашел то, что нужно. Парни молча созерцали за мной. Спасибо и на том. Не можешь помочь, главное – не мешай.

– Сюда подойдите, – попросил я, шагая к перекрестку.

– Что будет? – поинтересовался на ходу Паляныця.

– Надеюсь, ничего страшного. Но лучше держаться всем вместе.

Пока я выкладывал ветки крестом у подножия камня, парни и змей сбились в кучу за моей спиной, готовые к любым неожиданностям, разве что оружие не вынимали, хотя руки держали на рукоятях.

– Явись, Митник, не запылись, – пробормотал я, принимая вертикальное положение.

Пространство поплыло, покрылось паутиной, словно бумага, которую комкали, а потом вдруг расправили, повеяло холодом. Странно, в прошлый раз такого не было.

– Что происходит? – встревожился Заика.

– Кажется, мы знаю, – прошептал змей. – Только не могу в толк взять, как тебе, Леонид, это удалось.

– О чем вы? – не понял Вася.

Я не отвечал. Камень начал терять плотность. По ту сторону были серые сумерки, в то время, когда здесь вовсю сияло солнце, но его лучи, почему-то, совсем не грели. Наоборот, с каждой секундой становилось все холоднее, словно кто-то открыл двери огромного рефрижератора. Интуиция подсказывала: торопись, беда за плечами. Я внимательно вглядывался в прозрачный камень, из глубины которого к нам приближалась знакомая фигура. Митник шел быстро, словно очень торопился. Мне даже казалось, что он что-то кричит безмолвно, только расслышать слов нам не дано. А холод все усиливался, пробираясь под мой взмокший камуфляж. Бр-р-р, до костей пробирает мороз. И это летом-то!

– Ледница! – послышался вскрик Горыныча.

– Ленька, что дальше? – потребовал Паляныця.

– Быстрее, Летун, чего застыл? – Заика ткнул меня в спину кулаком, но я не реагировал, все ждал знака от Митника. – А-а, черт с тобой!

– К бою! – сзади послышался лязг вынимаемых мечей. – Летун, очнешься – присоединяйся.

Визг дочери Мары и призывный взмах руки Митника. Одновременно. Слава Богу!

– За мной! – я крикнул что есть мочи, заглушая вой Ледницы, шагнул в камень. Не тормозите, парни!

Поверхность была податливой, теплой, как стена мыльного пузыря. Шаг, еще шаг. Яркий солнечный день сменился серым сумраком призрачного леса, в котором по одинокой стезе торопился ко мне навстречу старик. А-а, черт, как больно! Кто же наступил мне на пятку? Сделав еще несколько шагов по тропе, я, наконец, оглянулся. Все, включая Горыныча, находились по эту сторону, а снаружи бесновалась Ледница, лупила кулаками, скалилась, что-то кричала, не в силах пробиться сквозь поверхность камня, которая одновременно мутнела и покрывалась изморозью.

– Успели, – Вася, прикрывавший отход, спрятал меч. – Ты, Летун, впредь шустрее реагируй, ладно?

– Я уж думал: все, приплыли, – вытер пот со лба Заика. – Ленька застыл камнем перед камнем, Ледница орет, как сирена, холод до костей пробирает. Уф. Где это мы?

Митник приближался теперь не торопясь, будто вовсе и не он несколько секунд назад несся к нам на всех парах.

– По нужде, добры молодцы, ко мне пожаловали аль забавы ради? – спросил старик.

Каламбур какой-то получается. Нужда ждала нас в Приказе, нужда на тропу привела.

– По нужде, – ответил я.

– Дань сейчас платить будешь аль потом?

– Сейчас.

Дед кивнул, достал из знакомого кошеля монету.

– Тут что, все на крови помешаны? – возмутился Паляныця, глядя, как я протягиваю руку с ножом старику. – Слышь, старик, что за донорский пункт?

Митник вопрос проигнорировал напрочь.

– Не мешай, Василий, – попросил змей. – Кровь нужна тем, кого еще можно вернуть в мир живых, кто попал к мертвым по ошибке.

– Что ты городишь, Калиныч? – вмешался Заика. – Как это можно умереть по ошибке?

– Как? Да просто. Человек умер, но миссию свою он не завершил и его вернули с того света. Читал я, что у вас такое бывает.

– Клиническая смерть, что ли? – уточнил Вася.

– Во-во, она, родимая. Думаешь, врачи человека вернули, потому как ловкие такие? Как бы ни так! Вот не было бы крови у Митника – сколь люду ушло бы в небытие?

Я не прислушивался к диспуту, полностью сосредоточившись на процедуре. А Митник напитывал одну монету за другой. Вроде бы и крови-то брал немного, но через некоторое время мои ноги начали подкашиваться.

– Леня, ты в порядке? – поинтересовался Заика, тронув меня за плечо.

Я улыбнулся, кивнул. Земля снова слегка дрогнула.

– Подвинься, расстался тут, – Вася бесцеремонно отодвинул меня в сторону, протянул руку Митнику. – Бери, Гиппократ, не жалко.

– А я что, лысый? – возмутился Заика, становясь рядом с сержантом. – Моя получше некоторых будет.

Я покачал головой, присаживаясь на корточки. Вот что за натура? И тут хочет выпендриться.

Митник делал свое дело споро, не тратил ни одного отточенного движения. Приятно видеть работу профессионала, который занимается ею уже Бог весть сколько веков.

Закончив с Заикой, дед завязал кошель и сказал:

– Идем, добры молодцы. Негоже здесь разговоры разговаривать.

Лес был таким же серым и полумертвым, как и в прошлый раз. Если я уже как-то пообвыкся, то моим товарищам было очень даже неуютно.

– Странно все как-то, – пробормотал Паляныця. – Лес живой и неживой одновременно.

– Загробный мир, чего же ты хотел, – Заика старался говорить бодро, только я-то хорошо видел, что ему не по себе.

– Это не загробный мир, – возразил Горыныч. – Это дорога между мирами живых и мертвых. Вы еще реку Смородину не видели, правда, Леонид?

Я только кивнул. Разговаривать в этом месте казалось мне почему-то кощунством.

Мы шли долго, все петляли лесом и петляли, и не было ему ни конца, ни краю. Не думаю, что дебри, в которые мы попали, были такими обширными. Скорее всего, начались все те же игры с расстоянием, когда километр вдруг растягивается на сотни или сжимается до нескольких метров. Впрочем, какая разница? Теперь-то мы точно не заблудимся.

Лес кончился внезапно, как тогда, возле Приказа. Стена серых стволов вдруг расступилась, тропка вывела нас к древнему городу на берегу озера. Вот он-то как раз выглядел весьма странным на фоне сплошной серости. Потому что сиял всеми красками и оттенками, был вполне обжитым. Люди, одетые по моде века десятого, сновали под стенами в своих заботах. Кто-то пахал, кто-то сеял, кто-то мотыгами ковырял в земле, кто-то пас скотину, на стенах взад-вперед ходили стражники в полном вооружении.

– Китеж, – произнес Митник, замерев у самой кромки леса.

– Да ладно! – я недоверчиво покосился на старика.

– Что, тот самый? – усомнился и Заика. – Так он, вроде бы, на дно озера опустился.

– Это в вашем Мире, а на самом деле Ангелы за молитву истовую меж мирами живых и мертвых его перенесли. Вот токмо в хорошую погоду его колокола и слышно, да отражение переносится на воды Ильмень-озера. Чистая душа его разглядит, темная в упор не узрит.

– Чудеса, – пробормотал Вася.

Я промолчал. Просто смотрел на белокаменные стены, на зеленые, синие, красные крыши башен, на золотые маковки церквей, которые отражались в лучах неизвестно откуда проникающего солнца. Небо над городом было какое-то необычное. Оно словно повторяло очертания озера, имело такой же лазурно-изумрудный цвет. Ну-ка, ну-ка!

– Митник, скажите, а сверху это… – начал было я.

– Оно, родимое, – усмехнулся дед. – Озеро Ильмень. От того в ясный день и видать стены белокаменные, да перезвон слыхать. Ну, соколы, чего застыли? Идем, что ли?

Он направился прямо к воротам, мы поспешили следом. Странным был этот путь. Травы на каждом шагу меняли свой цвет от серого до ярко-зеленого. Я сорвал на ходу травинку, помял ее в руке, понюхал, даже пожевал. Обычная трава, такая же произрастает по всей Земле, наверное.

Люди вели себя не менее странно. Крестьяне, попадавшиеся на пути, смотрели на нас так, словно мы тати какие, столько было во взглядах осуждения, презрения, даже гнева, брезгливости. Стражники у ворот просто отвернулись. Даже змей им не в диковинку, выходит. Прохожие, наводнившие улицы, расступались, отстранялись от нас, как от прокаженных, и снова все те же взгляды, от которых хотелось защититься, прикрыться щитом.

– Послушай, Митник, чего это они? – спросил я. – Что мы такого сделали?

– То не вы, – ответил старик, и столько было в его голосе горькоты, что у меня враз испарилась охота продолжать разговор. – Придем – поведаю.

Город оказался не таким уж и маленьким, как казался из леса. Мы минут десять шли по улицам, обстреливаемые немым укором и презрением, пока наш проводник не свернул к воротам довольно внушительного терема. Я бы даже назвал его дворцом, будь он сделан из камня.

– Ну, вот мои хоромы. Вы проходите, располагайтесь, а у меня еще дела, – Митник закрыл за нами ворота со стороны улицы. – Я скоро, – донесся его удаляющийся голос.

Двор был обширный, ухоженный. Мелкая зеленая трава ковром покрывала землю, хозяйственные постройки отделены невысоким резным забором. Посреди двора стоял длинный широкий стол, укрытый вышитой скатертью, несколько стульев. И все. Ни живности домашней, ни собаки, ни кошки.

– Странно как-то, – пробормотал Паляныця.

– Ты тоже заметил? – спросил Заика, на что Вася только отмахнулся.

– Слышал мы одну историю от одного дьяка из Приказа, – начал говорить Горыныч, усаживаясь на траву возле стола. – Не знаю, правда, нет.

– Ну, ну, – я заинтересовался, сел сбоку на стул. Парни пристроились рядом, где кому было удобнее. В терем заходить совсем не тянуло.

– Так вот, – начал змей. – Давно то было, аще когда правили в нашем Мире братья. Творец, слава Ему, приказал им провожать каждого умершего к реке Смородине, да уважение оказывать. Токмо не захотели Братья выполнять наказ Отца своего. Потому и не все умершие находили покой, летали по Мирам да живым жить мешали. Братьям бы Проводника нанять, да плату поставить, да куда там! Не царское то дело. А когда Творец суд над ними учинил, то припомнил детям своим все, и про реку Смородину тоже. Солгерд получил наказ найти Проводника, да кому охота прозябать в серости да в одиночестве? В общем, ученики Солгерда по очереди службу эту служили, сменяя один другого несколько веков подряд.

– Вахтенный метод? – усмехнулся Заика.

– На манер того, – подтвердил Горыныч. – А потом произошла в Пограничье история какая-то неприятная с градом Китежем, то ли враг на него напал, то ли еще какая беда случилась, в общем, после молитв истовых люда китежского провалился град меж Миров, дабы и враг не нашел, и люд жив остался. Уж не знаю, за какие грехи, а токмо был Митник к службе приставлен бессрочно, дабы и мертвых, и живых по своим местам проводить. Ну, злато он берет с живых, дабы потом в местах разных прятать.

– А смысл? – пожал плечами Вася.

– Все просто. Вот, наприклад, жил человек сколь годов, и поконы все исполнял, да вот злыдни не оставляли его. Тогда в награду за жизнь праведную и наградит Митник такого человека кладом златым.

– Что, телеграмму пришлет с координатами? – не сдержался Заика. Я тоже усмехнулся.

– Телеграмму не телеграмму, а много способов есть, – серьезно ответил змей. – Кому монетку на земле оставит как знак, мол, здесь копай, кому в ночь Иванову цветом папороти одарит, а уж он-то к злату приведет.

– За что же Митнику такое наказание? – спросил я.

– За предательство, – послышалось от ворот.

Мы оглянулись. Старик стоял, опустив руки, смотрел на нас, только не видели его глаза ничего, кроме тоски беспросветной. Я отвел взгляд. Неудобно как-то получилось, будто обсуждали мы человека за глаза, а он взял да и услышал.

Митник подошел, взял себе стул, приставил к обществу, сел. Тяжело так сел, будто тяжесть непомерная давила на его плечи.

– Давно то было, – начал говорить дед. – Девять веков тому, почитай. Орда татарская на Русь навалилась, и было врагов видимо-невидимо, аки саранчи, что со степей по осени на поля тучами летит. Нашему бы князю да с другими объединиться, да разом выступить, токмо думали князья не о Руси-матушке да о матери городов Русских Киеве граде, а о мошне своей да славе. И налетела орда Батыева на землю русскую, и разоряла град за градом, село за селом, двор за двором, а люд… Кто в неволю попал, а кто и голову буйну сложил. Порой заместо града на первый год пепелище дымилось, а на второй и следа не оставалось, все травою порастало, в небытие кануло. Ну вот. Добралось войско Батыево и до мест наших, и захватило Малый Китеж. Я тогда молод был, горяч, до девок да злата охоч. Китеж богатым градом слыл, самый бедный из нас в Киеве граде боярином стал бы. Батюшка с матушкой меня воспитывали в достатке, ни в чем отказа не чинили. Токмо злато я почитал пуще родителей, потому страсть как любил жить красиво, рассыпая его пригоршнями, порой даже свиньям под ноги забавы ради. Дружков было – не счесть, а уж девки за мной цугом тянулись.

Зазноба моя в Малом Китеже жила, дочерью кузнеца была. Красивая девка, а уж гордая какая – то словами и не обсказать. Запала она мне в душу, потому день проводил подле нее, а после неделю с другами да девками по кабакам горе свое вином зеленым заливал, ибо Аленушка моя – так деву звали – и на порог меня не пускала. В тот день я снова зазнобу свою навестил. Токмо не довелось мне поговорить с нею. Едва в Малый Китеж въехал, как забил колокол набатный, запричитал, к оружию призывая. Не успели вои закрыть врата, а уж супостаты – вот они, в граде. Откуда и взялись, проклятые! Кого перебили, а остальных на площадь согнали, да пытать начали, дабы указали дорогу к Китежу Большому. Первыми ломали именитых мужей китежских, токмо молчали они, да в глаза недругам смеялись. Потом за детишек малых взялись, калечили их на глазах отцов и матерей. Крику было – жуть! До сих пор крики те слышу. А когда и сие не помогло, начали пытать всех, не разбирая ни чину, ни стати, ни возраста.

Повезло мне тогда. Как захватили нас с Аленушкой, так и повязали разом. Мне бы о жизни думать, токмо подле подруги сердечной позабыл я обо всем. И молил я ее тогда, и упрашивал, дабы хоть поцелуем напоследок одарила. Но молчала моя зазнобушка, словно и не слышала мольбы мои истовые, лишь слезы текли из глаз ее потоком нескончаемым. Вокруг людей пытают, реки крови льются, стон стоит нелюдский, а я на колени падаю и молю, молю, да без толку все. Вот тогда-то и заползла змеей в душу мою мысль черная: коль не станет дева моей – так и жить никто не должон. Не достоин, ибо я – самый достойный, а коль меня отвергнут, то пусть все в пекле горит. И взяла меня такая лють, что свет белый померк.

Словно в тумане вдруг вырвался я наперед, да пал в ноги темнику татарскому, уверять начал, что знаю дорогу к Китежу Большому, да войско смогу провести так, дабы ни зверь не заметил, ни ловушки не сработали. Возликовали тогда враги, а люд китежский взвыл проклятиями, да такими, коих не слышал я ни до, ни после. Мне уж все равно было. Я со злорадством посмотрел в глаза Аленушки, думал, увижу в них гнев, страх. Ан нет! Презрение да жалость – вот чем обожгли меня глаза любимые, очи ненаглядные. А еще холодом вселенским веяло от всей стати гордой девичьей. Токмо тогда уразумел я, что сотворил. Все мы задним умом сильны, да дорожка-то назад заказана. И стоял я, и смотрел, как бьют боем смертным враги люд русский, как брызжет кровь дождем, как горят терема пламенем красным, словно огонь тот из крови людской был. А зазнобушка моя так и померла под мечами, даже не дрогнула ни разу, сталью пронизываемая, все смотрела на меня до последнего, пока не погасли очи ясные.

Пустой шел я по лесу дремучему на челе войска татарского. Ни мысли, ни думы, ни шороху в душе, токмо очи ненаглядные, взгляд последний и видел перед собой. Вывел я тогда ворога к Ильмень-озеру. Да не судилось врагу град наш завоевать. Видать, вырвался кто из Малого Китежа, упредил своих, ибо едва вышли мы к берегам, как забил, зазвенел колокол набатный, к оружию призывая русичей. И врата заперты оказались, и стража на стенах в готовности стояла. И снова услыхал я проклятия родичей и горожан, час моего зачатия проклинавших. А еще молитва к небу летела, ясная, чистая, искренняя, как душа младенца, первый раз свет белый узревшая. На глазах недругов поднялись волны-велеты из центра Ильменя, да и накрыли град целиком, со всем людом, домами, церквами. А как успокоилась стихия, и гладь снова легла на поверхность воды, не было боле града дорогого. Сиял он маковками златыми из пучины глубокой, да звонил победно колоколами своими звонкими. Взвыли враги, забесновались, яко нечисть на Рождество, а уж поделать ничего не могли. Близок локоть, да не укусишь. И решил тогда темник татарский требу принести своим богам, дабы град вернуть. Костер соорудили – в терем высотой. Привязали меня к столбу, подожгли.

Не чувствовал я ни боли, ни страху. Умерла Аленушка, а с нею и душа моя. Тело… что тело без души? Тлен. Уж и не упомню, как дым солнце ясное пеленою застлал, как горел я в огне адовом, до неба распростершемся, какие муки рвали меня в той геене.

Очнулся я на берегу реки Смородины. Открыл глаза – а вокруг все серым серо, будто пеплом посыпано. Деревья ни живые, ни мертвые, в травах жизнь наполовину замершая, а по реке текут души китежан, мною, иудой, преданные. И вдруг, словно лучик ясный мелькнул в сумраке. То возлюбленная моя свет белый покидала, да на меня смотрела, будто прощала все. За ней бы мне побежать да из реки на руках вынести, токмо где вы мои руки-ноги? Сгорело все в огне, супостатами разведенном, одни кости остались да куски мяса черные. И заплакать бы мне, да слезы вместе с глазами в полымье адовом иссякли.

Вдруг кто-то коснулся меня. Касание было легким, теплым. Оглянулся я и увидел волшебника. Он смотрел на меня, словно понимал и знал всю мою подноготную, то, о чем я и сам не ведал. И сказал тогда волшебник:

– Творец меня послал к тебе, молодец. Сказал: коль хочешь ты вину свою загладить да любимую в Явь возвернуть, то и служить тебе душам живых и мертвых, пока грех свой не отмолишь, добром не отдаришь, кровью не омоешь. И кровью живые сами должны с мертвыми делиться, ибо токмо в этом будет заслуга твоя. А когда чаша добра перевесит чашу зла, тогда и возвернется Аленушка. И начнете вы с ней все сызнова, и токмо от тебя будет зависеть, будете век вековать вместе аль не судилось вам одним целым стать.

И еще сказал волшебник:

– Имеешь право раз в два года в Китеж возвернуться, дабы злато в Мир передать да отдых иметь до заката солнца. Имя тебе нарекаю – Митник. Служи не за страх – за совесть, мыто с живых и с мертвых снимая и им же возвертая.

С этими словами пропал волшебник, а тело мое начало прямо на глазах мясом обрастать да кожей покрываться. Токмо не был я боле молод. В старца превратился, сединой тропу вот подметаю. И хожу я с той поры, мертвых в Навь провожаю, да живым Явь возвращаю, а кто в подмоге нуждается, тому и дорогу указываю за плату малую.

А того волшебника я видел токмо разочек. Он по Смородине плыл, в Навь направляючись.

– Как звали его? – спросил я тихо, боясь нарушить атмосферу, во дворе создавшуюся.