Моя веселая Англия (сборник) Гончарова Марианна
В Великобритании нет конституции. Ну нету! И нормально...
Очень часто в британских газетах появляется заголовок, что-то типа: «Нация глубоко шокирована» – по поводу той или иной выходки кого-то из членов королевской семьи.
И что? Королева бегом к телефону, вызывает телевидение и давай оправдываться, мол, недосмотрели, извините...
Прочла в Интернете последние новости в Украине...
Шокирована. Глубоко. Никто не извиняется.
Повторюсь, британцы, конечно, очень недовольны своей королевой, частенько бывают потрясены поведением ее семейки, постоянно подсчитывают, сколько из их собственных денег расходуется на содержание монархии, они запросто пожалуются вам на королеву за ланчем, но не дай бог вам согласиться или того больше – вякнуть о Лизавете кривое слово – тут же можно получить по шее. А те же, кто попатриотичнее, так те догонят и еще добавят. И нажалуются куда надо... И тебя больше не впустят в страну.
Вот это я понимаю!..
Как-то мой дедушка, когда мой же дядя – папин брат Илюшка – привел в гости курящую и выпивающую девушку, которая вдобавок тут же сказала, увидев меня, что очень не любит детей, и бабушка потом устроила Илюшке выволочку, мол, кого ты привел в дом, да что же это такое! И когда соседи пытались поинтересоваться, кого именно наш Илюшка привел вечером и что это за вульгарная девица, так вот тогда, помнится, мой дедушка очень резко ответил, что к ним пришла прекрасная девушка из хорошей семьи, между прочим, специалист по водорослям.
И на мой недоуменный взгляд тихонько сказал:
– Наши – лучше всех!.. А с ней мы сами разберемся. Тут. Тихо.
Кстати, ту специалистку по водорослям тоже звали Лизаветой...
Королевы с рождения были в двух состояниях. Или соблазнительная невеста, за которой давали в приданое полкоролевства, или безутешная вдова, плавно переходящая в статус соблазнительной невесты, за которой все еще отдавалось и свое приданое, и полкоролевства покойного супруга.
Как только британский король всходил на трон, его сразу предупреждали: ваше величество, хотим сообщить вам пренеприятнейшее известие: вы наследуете страну в прискорбном состоянии.
Это означало, что казна, как всегда, пуста, драгоценности разворованы фаворитками и нахальная челядь на королевской кухне уже съела последнюю утку. Надо идти воевать. И подымать на знамя какую-нибудь благородную идею, имея в виду чужие земли, а также золото и другие полезные ископаемые, лежащие в сундуках очередной намеченной к завоеванию страны.
Нет, что ни говорите, а мне очень импонирует Елизавета Первая. Молодец! Девственность – как говорил ей Уолсингем – это товар, который никогда не падает в цене... И во время всего правления ее величества цена не упала.
Хотя говорили, что у нее и дети были...
Да врут, наверное.
Мне вот нравится, что в Британии нет такого юридического понятия «народ». Жители Британии – подданные ее величества королевы. Она же, королева, олицетворяет закон. В суде обвинительный акт всегда начинается словами: «Именем короны».
А в действительности – демократия в Британии активно разгулялась. Британцы требуют от своих монархов высоких нравственных стандартов. И монархи стараются соответствовать королевской чести. А народ, то бишь подданные, наблюдают и делают замечания.
И еще мне очень нравится, что когда будущий монарх влюбляется в особу некоролевских кровей, то, преодолевая конфликт личных чувств и монарших обязанностей, он принимает решение – отказаться от короны. Или от любви. И то, и другое вызывает уважение.
Эти полгода чуть ли не каждый день я рассматривала портреты английских монархов разных эпох. В пору своей молодости и цветущей красоты они как-то не озабочивались по поводу своего следа в истории – воевали, делили земли, закладывали подданных своих ради собственных амбиций, гоняли армии туда-сюда, интриговали, само собой, а спохватывались вдруг в старости, что стены у них в замках голые, и гобелены уже не модно, а главное, что потомкам своим, кроме собственных скандалов, и оставить нечего. И давай вызывать художников, мол, рисуйте мой портрет, да покрасивей, да поблагородней. А там ведь что – приукрашай не приукрашай, уже ничего не исправишь, как говорится, вся жизнь – налицо, или на лице.
Однажды спросили у одного очень красивого мужчины, пусть не королевских кровей, но дворянина по воспитанию, это уж точно, спросили его, как же вы так сохранились. Вам уже более шестидесяти, но вы так хороши собой и так добры и великодушны, и так открыты миру, и барышни до сих пор вздыхают о вас, и наши барышни, и тетеньки земель дальних. И он пожал плечами, смутился немного, улыбнулся и сказал:
– Совесть относительно чиста.
Так вот беда всех венценосных в том, что рисовали их уже в те годы, когда не только совесть, а и руки были запятнаны так сильно, что не ототрешь, не отмоешь. Вот, пишут в воспоминаниях, какой же Генрих Восьмой был в молодости красавец, глаз не отвести, а на портретах – одутловатый, порочный, злобный старик в дамском берете. Конечно, вызывает недоумение, неужели из-за этого вот потасканного и свалявшегося деда с пустыми рыбьими глазами гибли прекрасные женщины, и о нем слагали поэмы, и его любили...
И ведь художник еще и наверняка Генриха приукрасил. Прикиньте, вот художники были – фотошоп вручную!
А потом, во времена Кромвеля, так вообще – как говорил сосед моего одесского дедушки, носатый фотограф неясного происхождения в усах и кепке: «Еси дракона ф’аторафируишь – рэтушировай нэ ретушировай, вийдет максимом яштерица. Мак-си-мом!»
А Кромвель, уставший от дел ратных, ввалился со своей лихой компанией в королевский дворец, походил-потоптался грязными сапогами, порассматривал портреты, понял, что все пацаны в мехах и коронах на картинках гораздо привлекательней его, и на их фоне он ужасно проигрывает со своим пейзанским профилем, и сделал художникам более выгодное предложение, то бишь издал приказ рисовать драконов «со всеми бородавками». Вот ему художники и отомстили, вот уродец так уродец – талантливый художник его рисовал, Кромвеля, – сразу видно: и завистлив, и весь в комплексах, и злобный...
Не королевского воспитания был. Не королевских кровей.
А хотел бы.
ДОРОГИ, ЛЮДИ, ЛЕДИ, СОБАКИ И ОСТАЛЬНЫЕ
Дело правое
Полин Дигганс отвозит меня в колледж, где будет проходить лекция. Я села в машину, просматриваю текст лекции, когда вдруг подымаю голову – аааа! – меня, оказывается, посадили за руль, а руля нету. И мы едем!!! Уф, справа за рулем Полин.
– О, май бой... Это ужасно, Полин, – возмутилась я. – Это так ужасно, когда руль с правой стороны, это так ужасно и непривычно!!!
– Может быть. Может быть, это и так ужасно. Но согласись, – отвечает Полин, внимательно глядя перед собой на дорогу, – что правосторонний руль – это гораздо удобнее, чем левосторонний. Гораздо удобней. Особенно на дорогах Великобритании...
Мы и они
– Посмотри, они снова чинят, они опять латают, – Ник ворчит, объезжая ограждение на трассе. Там пыхтит от усердия дорожный каток и висит табличка: «Извините. Ремонт дороги».
– И вот так всегда! Постоянно надо объезжать. А бывает – вообще нужно ехать по другой дороге и в объезд.
Я вспомнила, как однажды мы наконец переехали со съемной квартиры в свой дом, и там вокруг был край света – никого, только рядом с нашим домом люди начинали строить свои. И все подводили туда воду, газ, возили кирпичи, плиты железобетонные... Нормальных дорог там не было, да и сейчас нет. Практически у всех, кто тут живет, внедорожники – специально сюда в плохую погоду ехать. Поэтому я повседневную обувь нам с дочкой тоже такую покупаю: туфли-внедорожники, сапоги-внедорожники, чтоб если пешком идти, – не утонуть. И вот однажды я узнала, что у меня будет ребенок-девочка, в прямом смысле будет, не приедет, не придет в гости, а родится, и плетусь в мечтах о ней домой, задумалась, а тут – оп! – улицу перекопали совсем. Я спрашиваю у длинного и какого-то слишком гибкого, как ламинария, дяденьки в шляпе и куцем пиджаке с папкой, который около ямы стоит, за работой наблюдает и с пяток на носки переваливается, спрашиваю: «Э! Э! А когда все это закопают?»
А он, подавая мне руку, – рыцарь, Ланселот уцененный, – чтоб я по перекинутой доске перешла, говорит:
– Во вторник.
Я сказала:
– Ааа, ну тогда ладно.
Но он не сказал, КАКОЙ вторник...
И пока Линка не научилась ходить, мы с ней из нашего угла медвежьего ни разу не вышли никуда, потому что туда, где машины не ездили, нам с нашей нежно-фиолетовой коляской было очень далеко плестись. И опять-таки, грязно, и мне не под силу, и через ту самую яму по доске переезжать было рискованно, а Ланселот с папкой там больше не стоял, чтобы руку подать.
Ну где-то года через полтора жители нашего маленького сумасшедшего квартала (это группа вопрекистов, которые хотели жить на природе, у реки, чтоб воздух и тишина, и при этом еще, чтоб Европа, – чтоб не только кислород, а чтоб и горячая вода, газ, Интернет, дороги), словом, жители нашего квартала плюнули, взялись вместе и закопали эту клятую канаву. Потом вызвали бульдозер, или как там его, разровняли, чтоб стало гладенько...
Не знают британцы своего счастья.
Лампочки и фонари
Дедушка Ника работает в большом колледже – менятелем лампочек. Я формулирую так неловко потому, что у нас такой профессии вообще нет. У нас есть, конечно, электрик, которого надо вызывать. Долго ждать, придет – не придет. А вот дедушка Ника в колледже начинает свой день прямо с утра и работает до вечера. Потрясение. Культурный шок был, когда мы узнали, что он меняет лампочки, которые отбыли свой срок. Пусть они еще работают и горят, но раз прошло двести дней, значит, ее надо сменить.
– Но ведь она еще горит? – возражаю я.
– Но ведь она может погаснуть в любой момент. И тем самым нарушить учебный процесс.
– А как вы помните, где какая лампочка и какая из них отгорела уже свои двести дней?
– Для этого, – гордо отвечает мне Ник, – и работает дедушка в колледже фул-тайм. Чтобы знать каждую лампочку, каждый фонарь в лицо.
У нас дома на площади установили кованые, как жители нашего города называют, «пушкинские фонари». Они снаружи кружевные, а изнутри под ковкой – матовое стекло. И недавно я стояла, ждала там кого-то и вдруг заметила, что все стекло изнутри разбито. То есть это кто-то пришел и долго целился в проем между кружевами, чтобы попасть и разбить... Уже много лет я хочу на него посмотреть, на того, кто бьет фонари в нашем городке. То есть он встает утром, принимает душ – или не принимает, так, да? Ну свитер надевает. Чистый. Мама постирала, сложила. Рукав к рукаву... Позавтракал. Как нормальный человек. Сел за стол. Чашка, наверное, у него в горошек, красная... И мама ему: не торопись, не обожгись, чай горячий. И бутерброд ест...
А потом выходит, гуляет, берет камень, выбирает потяжелее... Вот кто он? Какой он? Кто его родители? Как он живет, этот вот, который берет камень...
Мой муж Аркадий однажды выстроил небольшой ресторанчик. Там, на том месте, в свое время была граница, и стояло здание старинной таможни между Австро-Венгрией и Россией. И Аркадий постарался. Сделал точь-в-точь как было. Беленые стены, черные мощные балки через потолок, красиво, стильно. Назвал ресторанчик «Старая таможня». И на небольшой площади установил тоже стильные под старину светильники. В первую же ночь после открытия их разбили. Все до одного! У Аркадия были запасные плафоны, опять вкрутили мощные лампы. Разбили опять. Тогда Аркадий выступил на заседании горсовета, заказал полвагона светильников и нанял на работу сторожа. Война началась. Охранники не выдерживали, увольнялись. Светильники били. Аркаша устанавливал новые. Когда разбили последние плафоны, у Аркаши открылась язва желудка. Теперь вместо светильников там стоят чугунные столбы. Для чего – гостям не совсем понятно. И гости – англичане, которых принимали в этом ресторанчике, говорили: какой интересный дизайн. А вот эти столбы на площади, они что означают, Аркадэй?
– А это места, где путешественники в старые времена привязывали своих лошадей, – уверенно привирает Аркаша, грустно ковыряя ножом паровую диетическую котлетку, печально со мной переглядываясь.
– Аааа... – понимающе кивают англичане, – интересный дизайн. Очень. Только знаешь, Аркадэй. Я дам тебе один маааленький совет – что-то темновато вечером. Надо вам сюда какие-нибудь светильники... И будет еще лучше. Вот увидишь, Аркадэй.
Недавно установили камеры наружного наблюдения и поймали троих. Показывали их по нашему местному телевидению.
Внешне абсолютно нормальные. И вот следователь с ними беседует и спрашивает: «Зачем?» – и видно, что его это интересует не как следователя, не как милиционера, а просто он что-то хочет понять в этих людях. Он заглядывает им в глаза и спрашивает: «Зачем?! Ну за-чем?!» А те трое молчат загадочно. Или не загадочно, просто тупо молчат. И оператор показывает одного близко-близко, а у того тяжелые веки, и он их вдруг меееедленно поднимааает... Меееедленно...
Как Вий!
И мне захотелось крикнуть этому усталому следователю:
– Не смотри им в глаза, не смотри!.. Это опасно. Это очень опасно! Погибнуть, может, и не погибнешь, но язва может открыться...
Мэксин
Семья, у которой я гостила в Олтоне, совершенно замечательная. Он – красивый джентльмен, сделанный из кролика. И его жена тоже из кролика сделана. Такая семья из Страны чудес. Их дочь Мэксин – художница-флористка. Живет у своего бойфренда, но, когда им недовольна, быстро собирает чемодан и возвращается домой. Бойфренд гонится за ней, приезжает с подарками, цветами, просит прощения, стоит на коленях, соглашается на все, клянется в вечной любви. Вот и в этот раз. Мы с Кроликами сидим уютно на застекленной террасе, завтракаем, болтаем о всяком. С визгом останавливается машина, выскакивает взбешенная Мэксин, вихрем в дом, швыряет чемоданы прямо в гостиной, бежит наверх – побыстрей кинуться на кровать лицом в подушку и рыдать. Чемоданы сиротливо валяются посреди комнаты, из них торчат рукава блузок, края юбок, платьев. Я бегу к Мэксин наверх, я ее очень люблю, она чуткая, талантливая, поэтому такая импульсивная. Говорю: так, Мэксичка, давай успокойся, прекрати немедленно, он не стоит твоих слез, моя дорогая, ни один мужчина не стоит наших слез, поверь моему опыту. (Женщины всегда про опыт говорят, чтобы им поверили.) А знаешь, вот мы сейчас с тобой разберем чемоданы, развесим все твои вещички, а потом пойдем и кааак выпьем чего-нибудь!..
Она вытирает красный нос, слезы и отвечает, идем уже выпьем. Не надо разбирать чемоданы. Я обычно, говорит Мэксин, в них кидаю только то, что не мнется. Пусть так лежат, скоро Джон приедет, чтоб потом не складывать...
Какая изобретательность!
Недавно они поженились. На фате Мэксин были живые райские яблочки. А Джон был в сюртуке, старинном галстуке и котелке...
Бутлы
Собаки – неплохой народ. И если бы не люди, они были бы самыми лучшими, самыми благородными существами во Вселенной. Но отношение к ним в разных странах разное. Вот возьмем, например, Израиль. Там за малейшую провинность собаку вашу могут арестовать. И вам придется нанимать адвоката в лучшем случае, чтобы освободить вашего любимца, а в ином другом случае – носить вашему песику передачи – сигареты там, носки три пары, мыло, ну и какие-нибудь пирожки «Педигри Пал» или «Чаппи» с запеченными вовнутрь напильниками...
Иное дело в Британии. Собака в Британии – это практически священная корова. Британцы очень любят собак. В Эдинбурге стоит памятник верному грейхаунду Бобби. А кладбищу собак, которые служили в охране Эдинбургского замка, может позавидовать любой почитающий традиции и память город. В каждом уважающем себя британском доме обязательно есть собака. Вот приезжаешь, например, в гости. Тебе представляют всех взрослых членов семьи, потом детей. И ты недоуменно: аааа... где?.. И хозяин дома себе через плечо негромко:
– Денни, это к вам!
И вот входит веселое приветливое благородное существо с умными глазами и хорошими манерами.
И так везде. Портреты висят в гостиных, специально заказанные. В одном доме на приеме прямо на террасе, где был накрыт фуршет, на полу в большой корзине возлежала (не лежала, не валялась, а именно возлежала) красавица золотая ретриверша, и у нее под боком, как для фотографии, рядком, как кукурузные початочки, дисциплинированно спали щенятки. И так это выглядело образцово-показательно, как будто они выполнили команду «смирно, тихо, спать!». Никто из них не пищал, не возился, не пачкал. Не могла отойти от той корзины. Любовалась. И пахло оттуда молоком и голыми теплыми щенячьими животами.
Собаки в Британии очень приветливы. Очень вежливы и не лают. Вот у моих Кроликов корги. Это такая коротконогая, но величественная и немного высокомерная собачка, чуть похожая на Лизавету. Да, простите, на ее величество королеву Соединенного Королевства Британии и Северной Ирландии. И вот как-то я приезжаю домой из Олтонского колледжа – там я переводила встречу по обмену опытом. Вышла из автобуса, бреду медленно по улице – хорошо, тихо, спокойно, дяденька какой-то учит внука своего на велике кататься. Вообще, этот самый велик – одна из главных составляющих счастливого детства во всем мире. Ксения Драгунская, например, в романе «Заблуждение велосипеда» сформулировала три составных счастливого детства: велосипед, собака, папа. В Британии много счастливых детей. Этот вот, веснушчатый рыжеволосый, точно был счастлив. Они, эти трое – дедушка, внук и велосипед, – на меня наехали, случайно, чуть с ног не сбили. И я, между прочим, им ничего не сказала. И не ворчала, мол, эти англичане, они на всех своими велосипедами наезжают. Не говорила, что выйти на улицы невозможно. Не сказала, нет. Это я к тому, что дальше произошло. Ну вот. Иду, отряхнулась. И вдруг вижу – по дорожке с независимым видом прется Бутл, корги. Собака моих Кроликов. Деловой такой. Важный. Пыхтит. Ему бы еще портфель, ну чистый банкир. Я ему:
– Бутл, тихо, стоп, ты вообще куда пилишь? Тебя кто выпустил?
А он, к слову, уже давно планировал выскочить: весна, запахи, то да се. Топтался в прихожей, пытался прорваться. Но Кролики мои бдительные его не выпускали, хотели на нем срубить денег, потому что он, этот коротконогий ушастый симпатичный уродец – потомок одной из собачек самой Лизаветы, ее величества. Поэтому свадьба с ним – это практически морганатический брак. А тут – вот он, выскочил и налево, бесплатно жениться, ну куда это годится!
А Бутл на меня, хоть он и маленький, смотрит неприветливо и довольно высокомерно сверху вниз, как будто говорит, мы с вами, иностранная гражданочка, на брудершафт не пили, что за фамильярности тут.
Я его под пузо хвать – и тащу. Бутл ворчит, конечно, но куда деться – все, накрыли его, повязали. Он хоть и маленький, но плотненький, а еще и сопротивляется. Короче, запыхалась, пока его волокла. Вхожу в дом, победно зову: Джейн, а вот смотрите, кого я принесла! И даже так сурово покрикиваю, мол, куда вы смотрите, почему двери не закрыли. Выходит Джейн. За ней, цокая по полу коготками, выходит Бутл. И смотрят оба на меня. На меня с Бутлом... То есть у меня на руках Бутл, и рядом с Джейн Бутл. Одни Бутлы кругом...
Мне даже показалось, что тот Бутл, который у меня на руках, хихикнул, так я была растеряна. А следом прибежал дедушка, который тренировал счастливого внука-велосипедиста. Скандалил: мол, ваша русская, она нашу Санни украла! Этим русским нельзя доверять! Все русские – воры... Мы тут всю жизнь живем, и никогда ничего. А вот приехала русская, собаку украла нашу. А сам ведь на меня своим внуком наехал! На велосипеде!..
А я и не совсем русская, между прочим...
Они тоже служат родине
Теперь о британских котах. Их там любят не меньше, чем собак. Во время войны самые бесстрашные и самоотверженные кошки Соединенного Королевства получили ошейник с надписью «Мы тоже служим родине».
Есть в Британии кошки, являющиеся штатными работниками. Например, в штате железнодорожной компании они стоят в списке сотрудников вместе с именами сотрудников-людей. Причем последние относятся к коллегам с уважением. Поскольку есть служебные обязанности, которые люди исполнять не в состоянии. Например, ловля крыс. Оплачивается эта непростая, не каждому по зубам работа едой. Плюс бесплатное медобслуживание. Без вычетов из зарплаты – подчеркивает сотрудник компании. Сотрудник-человек.
Интересно, ходят ли кошки на профсоюзные собрания, платят ли налог на бездетность, получают ли оплачиваемый отпуск, имеют ли своего адвоката, чтоб защищал их кошачьи права...
Хотела бы я в следующей жизни родиться в Великобритании. Кошкой.
Мои прекрасные леди
Перед балом Джейн повезла меня в салон, как она строго предупредила, для настоящих леди. И там меня принимали как настоящую леди. И усадили в кресло. Как настоящую леди. И подали чаю в фарфоровой тонкой посуде. Как для настоящей леди. И поговорили со мной как с настоящей леди, конечно, о погоде. И все девушки держали спины и передвигались бесшумно, как и подобает настоящим леди. И сделали мне маникюр, покрыв ногти светлым прозрачным лаком. Как должно быть у настоящей леди. И уложили мне волосы естественными мерцающими волнами. И сделали мне незаметный макияж, тронув губы розовой под цвет губ помадой. И похвалили мое платье – цвета увядшей розы, заметив, что платье, как у настоящей леди.
И уже выходя из салона, чинно, медленно, важно, как настоящая леди, я, близорукая, приблизила лицо к большому зеркалу в приемной, рассмотреть себя поближе, прочла на раме зеркала надпись:
«Dear ladies, don’t kiss the mirror, please. It’s sooooo hard to wash it. Thanks a lot»
«Дорогие леди, не целуйте зеркало – помада трудно смывается. Спасибо».
Долли
Когда я в Британию летела, чтобы забыть о высоте, я учила специальную лексику по пересадке эмбриона у коров. Ну есть такая технология для улучшения породы. Кстати, результаты этой науки демонстрировали нашей группе на станции, которая находится на севере Англии. Мы туда приехали, прошли через какие-то холодные прозрачные стерильные коридоры, нас со всех сторон со свистом обдуло воздухом с запахом стоматологического кабинета, потом всех нарядили в прозрачные комбинезоны, бахилы, шапочки, маски... и мы во всем этом построились кучей и побрели, как инопланетяне. Я посмотрела на все это... и специальная лексика вылетела из головы моментально – тем более я учила ее в то время, как боролась сама с собой и своим страхом высоты в самолете, что ж это за учеба! Но зато смешно было – не передать словами. Чиновники мои идут, переставляя ноги тяжело, они же привыкли легенько топать ножками по ковровым дорожкам, короткими экономными шажками, а тут идут, широко ноги расставив, шуршат комбинезонами – астронавты. Только вот физиономии в скафандрах торчат – как-то выражения лиц костюму не соответствуют – больно растерянные.
Ситуацию (а заодно и меня) спасла девушка из Томска, жена одного из ученых этого института, она переводила нашу странную экскурсию по огромной, практически межгалактической станции. Звали эту девушку Дора. Но сотрудники института – это важно – звали ее Долли. Она нас водила, показывала, объясняла, как и что. Коровы и овцы стояли в просторных залах красивые, чистые, образцово-показательные, как на картинках. И чувствовалась за всем этим какая-то тайна, гораздо бо€льшая, чем просто искусственное осеменение коров, овец или пересадка эмбрионов теляточек и ягнят от одной коровы или овцы к другой. И я говорю другу моему Тому:
– Слушай, Том, а тут подвалы есть, как ты думаешь?
А Том мне отвечает, конечно есть, мол, я думаю то же, что и ты... Тут есть и подвалы, и подземные лаборатории, и какая-то секретная, прямо как в кино, исследовательская деятельность...
– А может, они и людей... того... А? – стала я развивать сюжет дальше.
А Том мне:
– А ты посмотри вокруг...
А вокруг – такая охрана, несколько степеней защиты, карточки, коды, наши гиды везде собственные пальцы к замкам прикладывают, чтобы отпечатки пальцев совпали, – только тогда двери разъезжаются. Фантастика, словом.
И что б вы думали – мы с Томом как в воду глядели. Через полгода буквально, даже чуть меньше, мир облетела сногсшибательная новость, что, мол, в таком-то центре на севере Англии, пока ученые всего мира ваньку валяют и баклуши бьют, эти тихони британцы взяли да и клонировали овцу! И назвали ее – внимание! – Долли.
Вы можете сказать, что я все это придумала. Ну-ну... Через несколько лет в Несебре на большом концерте, где выступала группа из Ирландии со своими национальными танцами, я вдруг заметила, что впереди меня сидит знакомая женщина. И я вспомнила – это ведь Дора. «Здравствуйте, Дора! – завопила я. – Долли! Долли! Это вы? Это же вы?!»
А женщина повела плечиками и с вежливой холодной улыбкой ответила по-английски: «Sorry, you are wrong. I’m not Dolly...»
И потом клон Доры, не досмотрев концерта, встал и быстро вышел вон из концертного зала.
Вот так!
Дикари
Миссис и мистер Эйри никогда не читали Голсуорси. Сказали, ай, там так много томов... Времени нет.
– Ваша мама, Роберт, – сказала я, – похожа на Айрини из саги.
– Какой саги? – спросил Роберт.
– О Форсайтах. Ну Голсуорси. Английский классик.
– Английский классик – Шекспир.
И Дебора Эйри призналась, что они были уверены, мы – дикари, что у нас зима круглый год, что мы живем в срубах или в землянках, что все, кому не лень, партизанят в ватных штанах и пускают под откос поезда, а иногда на поезда нападают конные банды в мохнатых шапках, а еще, что все женщины здесь похожи на миссис Нина Хрущев. И только Раиса Горбачев исключение, и поэтому ее выбрали первой леди.
А я читала Голсуорси. В подлиннике. У нас в университете моя группа вся читала. И когда мы приехали в Лондон, я легко пересказала роман «Собственник» из «Саги» нашему гиду, студентке Фионе, которая готовилась к зачету по английской литературе и не читала Голсуорси. И вместо нее сама провела своих от Трафальгарской площади до здания парламента, потом до Букингемского дворца. А чуть позже провела экскурсию по Вестминстерскому аббатству...
ЯНВАРЬ В АПРЕЛЕ
День рождения Роберта Бернса 25 января. А мы приехали в Шотландию в апреле. Но нет ничего невозможного для шотландца, который от гордости, что Бернс его великий земляк, готов не только раздуться, но и лопнуть. И нас пригласили на день рождения Бернса. А что делать, если апрель, а отпраздновать очень хочется?! Вот одна маленькая девочка говорила, что день рождения – это просто ужасно, ждешь-ждешь его целый год, а он приходит и... ррраз – и уходит. Получается, что один миг – гости, подарки, а потом выдохнуть и опять ждать.
Короче, мы поехали в горы.
Обычно 25 января все шотландцы и сочувствующие им граждане нешотландской национальности выражают свою солидарность с маленькой, но гордой нацией, в любви к поэту путем обильного возлияния, поедания специального блюда под названием хаггис и чтения стихов Роберта Бернса.
Конечно, по дороге прозвучал вопрос, который я ожидала, мол, а кто такой этот Роберт Бернс.
– Ну это как Пушкин в России и Шевченко на Украине, понятно?
– И как наш Мицкевич, – ревниво добавила гид Ханна, полька по происхождению, живущая в Англии. – Кстати, шотландцы уверены, что поэзия как жанр родилась именно в Шотландии. Ну взять хотя бы НАШЕГО Лермонтова, – продолжала Ханна.
– А чо это ВАШЕГО? – возмутился Папашвили Давид, владелец большого виноградного хозяйства. (У нас ведь такое место, где мы живем, что если кто к нам и приезжает ненадолго в гости, то частенько просто остается. Так и Папашвили приехал за невестой своей и остался у нас жить. И принялся заниматься тем, чем издревле занимался весь его род, – виноградниками.) – Чо это вашего Лермонтова? Он – НАШ Лермонтов, – высокомерно и хвастливо заметил Папашвили.
– Да, но он ведь из НАШИХ, – хитро прищурился Дуглас и прищелкнул языком, – из клана Лермант.
У меня в группе был один тип, начальник налоговой инспекции, уникальный в своем роде гражданин: будь он чуть-чуть похитрей, из него получился бы просто гениальный жулик. С синими, как васильки, наивными сверкающими глазами, он был такой жадноватый, прижимистый, с характером мелким. К тому же ужасно прожорливый. Ну просто как будто сначала родился его желудок, а уж потом этот вот орган оброс всем остальным вокруг – руками по бокам, ногами внизу и в самом уже конце маленькой головой сверху. Его совершенно не волновала биография великого шотландца, стихи и весь ритуал праздника, он живо интересовался лишь тем, какое питание будут подавать, почему оно так называется, из чего готовится.
В паб надо было подыматься по канатной дороге.
О том, что у меня стойкая гипсофобия, я уже писала. Это на фоне стойкой клаустрофобии. То есть сначала меня усадили в кресло и очень крепко пристегнули, и у меня началась паника, потому что мне было тесно, а потом мое кресло еще и стало подыматься вверх. Я поплыла над сероватым пористым покрытием, похожим на свалявшийся поролон.
С каждым метром становилось все холодней и холодней, и соседка по креслу кричала мне сквозь свистящий ветер: «Застегнись!»
Но я не могла отодрать пальцы рук от поручней. Она еще кричала: смотри, как красиво. Но я зажмурилась и ничего не видела. Все мои силы были направлены только на одно – не потерять от страха сознание.
Но недаром говорят, что женщина, прошедшая советский роддом, может выдержать все – конь ли это на скаку, или там изба разной степени возгораемости, или подъемник на горной трассе в Шотландии.
Небольшое двухэтажное здание. На первом этаже играл волынщик, а на втором сидели все мы. И организатору, прежде чем что-нибудь сказать или объявить, приходилось орать вниз: «Джон! Джо-он!!!»
Ну, чтобы Джон прекратил свою музыку. Потому что он в своей медвежьей шапке – как будто ему долго не давали, не разрешали играть и он дорвался наконец – так упоенно вдыхал душу в свою волынку, раздувая щеки, что совсем ничего не слышал, прямо как токующий тетерев.
Меня предупредили, что во время выступления повара всем нужно молчать, потому что это ведь стихи, и чтобы я рассказала содержание его оды хаггису, то есть фаршированному требухой и овсянкой со специями и луком бараньему желудку, перед выходом повара. И вот вроде не дети, не школьники, взрослые солидные люди приехали. Объясняю, мол, господа, сейчас к вам выйдет повар, и вы увидите старинный ритуал разрезания хаггиса и услышите оду. На гэльском языке. И пересказываю подробно, о чем она, эта ода, и объясняю, что знакомлю их с содержанием оды сейчас, до выхода повара, чтобы не мешать ему потом...
И заиграла волынка, и вынесли хаггис, и вышел чтец, и начал читать оду рублеными раскатистыми фразами... И наши люди, вот молодцы, стали шипеть все громче и громче, переводи! Переводи! И возмущаться, мы же ничего не понимаем, переводи, что сидишь.
Была бы их воля и сидели бы они поближе ко мне, не знаю, что бы они со мной сделали...
Нет, все-таки самая лакейская профессия – не лакей. Самая лакейская профессия – переводчик.
Иногда приходится иметь дело с такой публикой и переводить такую чушь, попутно придавая ей смысл и форму, что к вечеру в голове тикает и гудит так натужно, что хочется мертвой тишины и молчать. И раздражают любые вопросы, даже «Который час?». Хотя многое зависит и от человека, чью речь ты переводишь. Иногда просто наслаждаешься правильно сформулированной мыслью и из шкуры вон лезешь, чтобы перевести ее на английский с такой же окраской, таким же чувством юмора; и как бы становишься соавтором. Но, к сожалению, таких людей становится все меньше. Нет, умные люди, конечно, не перевелись – они просто выучили язык и переводчики им теперь не нужны. Умные люди теперь путешествуют сами. А мне в тот день достались совсем не те, которые путешествуют сейчас сами, мне достались остальные.
Ничего не могу сказать о вкусе исторического блюда с названием «хаггис», не пробовала, все как обычно – поесть не случилось. Но все остальное было прекрасно – и волынка, и чтение стихов Бернса, и песни, и рождественская «Забыть ли старую любовь», которую все пели, переплетя руки. И я тоже, потому что знала ее, эту песню, чуть ли не с рождения от моей мамы.
- Забыть ли старую любовь,
- Не говорить о ней,
- Забыть ли старую любовь
- И дружбу прежних дней...
Правда, весь вечер меня не оставляла мысль, что придется еще раз садиться в кресло подъемника и опять плыть над серым поролоном, но уже в темноте.
Хотя, как оказалось, трасса была ярко освещена, и я опять зажмурилась, выдохнула и вдохнула уже только внизу, измученная и лицом серая, как горная трасса.
Внизу – это, условно говоря, нам пришлось еще долго спускаться по дороге-серпантину, и звезды висели низко, заглядывали в окна неоплана и хихикали:
– Нет, ну ты же просила... Ты же это сама просила. Так и просила: Ве-ли-ко-бри-та-ни-я... А в заказанный пакет входят и такие неприятности, как назойливые невоспитанные туристы или же командированные, экстрим в виде горного подъемника, постоянное чувство голода. Зато и всякие красоты, включая сегодняшний вид из окна автобуса – бархатное незнакомое небо и мы – будущие Персеиды и Леониды.
БРИТАНСКИЕ ГОРОДА И ВЕСИ
Оксфорд
Оскар Уайльд учился здесь, а вот Льюис Кэрролл и учился, и преподавал. Он стучал мелком по доске, выводя математические формулы, а в это время Алиса уже бежала в обратном времени, чтобы догнать настоящее, а из-за угла выплывала пока еще не видимая никому улыбка Чеширского кота.
Отец маленьких бесстрашных обаятельных ушастых хоббитов и создатель прекрасного фантастического мира Толкиен тоже учился здесь, в Оксфорде, и преподавал студентам медиевистику. То есть историю Средних веков.
Оксфорд мне запомнился толпами молодежи и объявлением: «По газонам не ходить. Исключение – для преподавателей и для старост факультетов». И я представила, как идет компания студентов по дорожке к своему факультету на лекцию или практическое занятие, или коллоквиум, или экзамен. Идут, оживленно обсуждают что-то, и вдруг один из компании отрывается и заносчиво чешет по лужайке. Все – по дорожке, а он – по траве чавкает ногами (на лужайке автоматически включается и выключается фонтанчик для полива). И понятно, вот эти вот – веселые, дружные – простые студенты, а вон тот заносчивый одинокий дурак с мокрыми ногами – староста факультета.
А вот еще – уникальный колледж, который мои британские приятели называли «Last dance». Есть в английском такая поговорка «Last dance – last chance», что означает «Последний танец – последний шанс». Колледж Раскина принимает на учебу исключенных из других учебных заведений студентов, которых по каким-то причинам не принимает ни один колледж Великобритании. Как благородно – дать молодому человеку еще один шанс. И многие его используют, уж поверьте мне.
Подмосковные вечера в Бервике
Что бы там ни говорили, британцы – очень гостеприимные ребята. И очень ответственно относятся к приему гостей. Например, те семьи, которые принимали у себя моих так называемых «фермеров», за несколько недель до приезда выясняли по телефону их кулинарные предпочтения и узнавали, нет ли среди них вегетарианцев. К тому же все они приобрели яркие и очень смешные англо-русские разговорники разных изданий, где латиницей были написаны самые необходимые для общения фразы (списано дословно из раздела «беседы в ресторане»).
Цитирую:
– Russky lubyat blini i vodka. – Русские любят блины и водку.
– Ukraiski lubyat svinski zhir i gorilka. – Украинцы любят свиное сало и горилку.
– Angliski lubyat visky, ovtsa i pudding. – Англичане любят виски, баранину и пудинг.
И очень, ну просто очень стремились угодить. Столько раз за месяц слышать песню «Подмосковные вечера» в разных местах, в разных исполнениях мне не приходилось даже дома и за всю жизнь.
Как только мы приехали в Нортумберленд и вошли в здание местного колледжа, по местному радио стали транслировать «Подмосковные вечера» в исполнении Вэна Клайберна.
Как только мы заходили в какой-нибудь паб, где были запланированы встречи, радостный хозяин или официант немедленно бежал к аппарату, вставлял жетон, и мы опять наслаждались «Подмосковными вечерами». На концерте кантри-группы ведущий торжественно объявил, что группа приготовила гостям сюрприз, и в странной песне-сюрпризе мы смутно различили знакомую мелодию и слова «Нэслишньи садюуу дазе щё-о-охэ...». Объяснить, что мы имеем к песне очень косвенное отношение и у нас другие музыкальные предпочтения, было невежливо: ведь британцы старались изо всех сил, хотели, чтобы мы чувствовали себя как дома и чтоб, не дай боже, нас на островах не замучила ностальгия.
Однажды мы приехали в Бервик-эпон-Твид, старинный город, который знаменит тем, что долгое время фактически находился в состоянии войны с Россией. В 1852 году Британия объявила России Крымскую войну. Под документом «Иду на вы» стояла подпись «Виктория – Королева Британии, Ирландии, Бервик-эпон-Твида и всех британских доминионов». Но когда, одумавшись, стороны подписывали мирный договор, Бервик-эпон-Твид в списке сторон забыли. И еще долго, наверное, около ста лет город гордился тем, что находится в состоянии войны с таким могущественным противником, как Россия. Думаю, что в России об этом и не догадывались.
Примерно в шестидесятых годах прошлого столетия Роберт Нокс, мэр города Бервик-эпон-Твид, решил восстановить справедливость. Сколько можно воевать, леди и джентльмены! Пора и мирными делами заняться! – воскликнул сэр Нокс и пригласил представителя СССР, который ни сном ни духом, чтобы подписать с ним перемирие.
И вот, когда формальный договор был уже подписан, Роберт Нокс в своем спиче на праздничном обеде в честь перемирия обратился к советскому дипломату и сказал: «Ну что же... Передайте всем русским, что отныне они могут спать спокойно».
– Да мы, собственно... – пытался возразить дипломат, но супруга его, умная женщина, тихонько пнула его ногой под столом.
Так было, правда. Ну или примерно так.
– Хотя, – шепотом заметила моя новая приятельница Айрини, – некоторые юристы говорят, что договор о перемирии недействителен, потому что мэр города не является преемником королевы Виктории и не имеет права подписывать такие документы и заключать такие договора от имени королевы. Так что... – Глаза ее хитро заблестели, и она указала рукой на плакат в пабе, где мы пили кофе, – там британский воин в клетчатом килте попирает ногой и длинной пикой с британским флагом на конце лежащего и связанного огромного медведя в красной шапке с серпом и молотом...
Мэрия Бервика встретила нас очень торжественно. Гостей привели в нарядный и гулкий зал для приемов и попросили чуть-чуть подождать. В открытой боковой двери я видела какое-то движение, какие-то люди препирались и суетились, а через пару минут оттуда важно, не торопясь, очень торжественно и гордо к нам вышли трое старичков во главе с мэром города, все одетые в старинные костюмы, бархатные мантии, парики и шапочки с кистями и перьями. На специальном помосте они произнесли короткие и емкие речи в честь гостей и пригласили нас на тут же накрытый фуршет. Мэр и его свита так и бродили среди гостей в своих жабо, чулках, туфлях с пряжками и на каблуках, украдкой почесывая головы под старыми париками и шапками. Один из помощников мэра глотнул виски и так расшалился, что позвал нас всех в башню ратуши, завел в довольно тесное помещение и попросил выйти семерых, желающих участвовать в какой-то его затее. Мои «фермеры» капризничали и отпирались, тогда я вышла первой, а остальных старичок выволок за руку, расставил нас по кругу и вручил каждому в руку висящий сверху канатик, который, как оказалось, вел к колоколам. Тыкая энергично рукой в каждого из участников по очереди, изгибаясь как дирижер большого симфонического оркестра и покрикивая на нас командным голосом, в своих сползших чулках и пыльном парике, он приказывал резко дергать за канатик, и после небольшой репетиции с колокольни городской ратуши зазвучала мелодия. Над старинным непокоренным городом Бервик-эпон-Твид, местом приграничных войн Шотландии и Англии, городом, однажды разрушенным до основания Эдуардом Первым, городом, переходившим из Англии в Шотландию и наоборот 13 раз, городом, население которого в основном составляют горячие независимые шотландцы, поплыла величественная мелодия, исполняемая на колоколах гостями с Западной Украины под руководством помощника мэра Бервика, – хорошо узнаваемые и уж очень сильно поднадоевшие «Подмосковные вечера».
Здравствуй, школа!
Посетили школу города Бервик-эпон-Твид. По-тря-са-ю-ще!.. У нас над входом в школу как написано? «Здравствуй, школа!» А у них – «Добро пожаловать, дети!». Все, можно было бы дальше и не писать. Конечно, сегодня такие уютные оборудованные школы есть и у нас. Дело в другом. Школа у них не для учителей. Для детей. И еще: руководит у них школой не только директор, но и попечительский и ученический советы. В муниципалитете же есть всего один чиновник, ведающий школами в своем городе, который непосредственно подчиняется министерству образования. И все! Нашей же школе приходится тягать на себе батальоны инспекторов районо, облоно, плюс ответственных за образование в администрациях различного уровня, в советах депутатов. Плюс методкабинеты, которые, в связи с тем, что ничего не знают и не умеют, так же как и вышеперечисленные, приходят проверять и укоряюще мотать указательным пальцем. Ну и министерство, конечно.
К тому же мои дети и их одноклассники волокли в школу такие тяжеленные ранцы, что по ним уже с третьего сентября начинали плакать медицинские центры по патологиям позвоночника.
В ранцах же двух старшеклассников-британцев, которые пришли к нам на встречу в школьную библиотеку, было: у мальчика – четыре рабочие тетради, полотенце и запасные белые носки для тенниса. У девочки: купальник и шапочка для бассейна, три рабочие тетради и еще косметичка со всякими девчачьими фенечками для красоты. Остальное хранится в именном шкафчике ученика в школе под замком.
В библиотеке не пахнет книжной пылью, в школе, включая спортзал, раздевалку, столовую, санитарную зону, не пахнет ничем. Ну, во всяком случае, не тем, чем пахнет у нас в школах.
В школе Бервика запрещено жевать жвачку. Как ученикам, так и учителям. Но не запрещено выпить сок прямо на уроке, если хочешь пить. В начальной школе коробочки с соком и маленькие бутылочки с минералкой без газа стоят на отдельном столе прямо в классе. Встал, подошел. Попил.
А первоклассники в нашей школе бегают через дорогу в соседний удобно пристроившийся рядом с младшей школой киоск и покупают пепси-колу, фанту и чипсы. И опять никому до этого нет дела.
Здравствуй, школа!..
Остров Скай
Как раз перед поездкой в Шотландию у нас по телевидению транслировали фильм «Горец» о шотландцах клана Маклаудов, которые были бессмертными. Правда, бессмертными они могли быть при одном условии – если никто не покушался на их головы. Если уже их обезглавливали, то все. Зато тот, кто снимал противнику голову с плеч, как раз и получал силу и энергию погибшего. Словом, обычная нынешняя голливудская бодяга.
Однако – как мне пришлось тогда убедительно приврать – основанная на реальных событиях. Почему приврать? Да потому что надо было выбирать – или поездка на остров Скай, или вечеринка в пабе и концерт кантри-мюзик. Причем вечеринка была бесплатная, а в замок Донвеган надо было заплатить пять фунтов.
Боже мой, как бы я хотела когда-нибудь приехать сюда одна, без равнодушных, высокомерных и довольно состоятельных, но очень экономных дяденек и тетенек!
Конечно, не все мои «фермеры» согласились расстаться с небольшой сравнительно суммой, чтобы рассмотреть потертый серый кусочек выцветшей материи, благодаря которому, как гласит легенда, Маклауды и наделены букетом всяких магических возможностей.
Это знаменитый флаг феи. Говорят, что это фамильная драгоценность, которую кто-то из Маклаудов привез из крестового похода. А другая легенда гласит, что один из младенцев клана то ли потерялся в саду и замерз, то ли его почему-то решили бросить его же няньки, и жалостливая добрая фея, услышав плач мальчика, завернула его в эту волшебную ткань.
Словом, именно этому вот кусочку материи и обязаны Маклауды своей славой. Конечно, я пошла в замок с тайным умыслом встретить хотя бы одного из представителей рода. Я ожидала встретить гордого красавца с точеными чертами лица, стройного, ловкого, ну как минимум в зале для тренировок, где он острым мечом сшибает головы у манекенов на тот случай, если кто-то из таких же вечно живущих соперников заявится на предмет пополнения жизненных сил путем снимания у Маклаудов головы.
Но не повезло. Хотя и представили нам толстого дедушку-гида как одного из Маклаудов, но кто ж им поверит. Подстава. Все Маклауды уже, наверное, где-то мотаются по времени туда и назад в поисках такой же вечно живущей невесты или какого-нибудь зазевавшегося источника жизненных сил.
Железный Джон и Вивьен Ли
Второй раз я приехала в Стрэтфорд с группой поменьше и лестью и уговорами, а также с помощью ложных посулов уговорила водителя ехать сначала в театр.
Кстати о водителе. Этот изысканный худощавый блондин Джон в синем блейзере, в новых блестящих башмаках, при галстуке, в ослепительно-белой сорочке меньше всего походил на водителя обычного туристского автобуса. Ну что ж, какие дороги, такие и водители.
Вот, допустим, наш сопровождающий говорит: скажите вашим людям, что вон там находится полуостров... ну и так далее... Я прошу, Джон, пожалуйста, дайте мне микрофон. Джон замедляет ход автобуса, достает из кармашка ключик, открывает ключиком какую-то дверцу в нише у руля, оттуда достает микрофон с аккуратно свернутым и закрепленным шнуром, разматывает шнур, вставляет штекер в гнездо, поднимает тумблер на «ON» и передает микрофон мне. Я сообщаю всем сидящим за моей спиной – семь минут назад мы проехали узкую тропинку, ведущую на полуостров, где расположен старинный монастырь. В этом монастыре испокон веков монахи делали эль. Во время прилива тропинка заливалась водой, но изобретательные английские пропойцы не ждали милостей от природы, а пробирались к монастырю на утлых лодчонках и плотиках и уже там дожидались, когда монахи вынесут им новые порции хмельного напитка.
Все мои слушатели приподнимаются на своих местах, тянут шеи: «Где?! Где это? А как? А что?»
А ничего. Пока скрупулезный Джон подключал микрофон, шанс отведать эль был упущен.
Кстати, после того как я заканчивала очередной перевод, Джон протягивал назад руку, не отрывая взгляда от дороги, я вкладывала ему в ладонь микрофон, и он проводил ту же процедуру в обратном направлении. И так продолжалось несчитаное количество раз: ключик, дверка, ниша, микрофон, провод, штекер, тумблер на «ON», перевод скороговоркой рассказа о месте, которое мы уже все равно давно проскочили, протянутая холеная ладонь, микрофон, тумблер на «OFF», штекер, шнур, ниша, дверка, ключик в кармашек – и ни разу! ни разу! терпение и выдержка не изменили ни Джону-водителю, ни... ни... м...м...мне, перррррреводчику-ку-ку-ку!..
Когда-то в музее Шекспировского королевского театра было придумано замечательное освещение – чтоб человек с неустойчивой психикой уже окончательно свихнулся там от всяких впечатлений. Ну, например, хожу я медленно, рассматриваю портреты всех этих красавцев и красавиц, которые Гамлета играли, всяких уродцев и карликов – Ричардов Третьих, и вдруг понимаю, что я в этом тупичке, куда забрела, что я там – не одна... Что нас там – несколько, по крайней мере – двое. И тот, второй, пристально и в упор на меня смотрит. Я повернула голову и – из темного угла на меня шла прозрачная фигура в легком дымчатом наряде. Она молитвенно сложила руки на груди и... АААААА!!!
Я не люблю восковые фигуры, но эта была сделана с таким обожанием и нежностью, что нельзя было ею не восхищаться. Вивьен Ли в роли Джульетты. Из-за ее спины дул вентилятор, развевая легонько ее тонкие одежды, на волосах традиционная сеточка. Боже, как же она была хороша, такая изящная, такая похожая на оригинал!
– У нас в музее есть услуга, – предложила испуганная консультант, когда я пришла в себя, – за отдельную небольшую плату вы можете примерить платье Вивьен Ли и в нем сфотографироваться.
Я в ужасе представила, как с бедняги сейчас сорвут платье и мне придется натягивать его на себя, и то, и другое было очень неприятно.
– Нет-нет, вы меня не поняли, – успокоила консультант, – вы будете примерять копию платья, только копию, но очень точную.
И платье принесли. Дрожащими руками я вывалила из кошелька какое-то количество фунтов (потом в магазине «Маркс энд Спенсер» видела шикарные кроссовки для сына за такую же сумму) и ушла в специально оборудованную комнату. Сзади платье зашнуровывалось и завязывалось сверху донизу, поэтому при желании его можно было надеть прямо на собственную одежду. Но только не платье Вивьен Ли! Вы ее талию, надеюсь, помните? Я выдохнула воздух и влезла руками в рукава. В то время талия у меня была очень узкая, но и те 64 сантиметра не могли сравниться с талией Вивьен Ли. Меня затягивали сзади и шнуровали-шнуровали, и чем туже меня затягивали, тем больше портилось мое настроение.
Фотографироваться я так и не решилась. Какой бы тоненькой и хорошенькой ты ни была, все равно никто не сравнится с Вивьен Ли, так зачем же...
Где-то минут двадцать после этого неудачного опыта я ходила грустная и подавленная.
Но зато потом мы с новым знакомым Стивеном разговорились о музыке, и это было гораздо интереснее, чем свихнуться от страха или расстроиться от невозможности хоть в чем-то быть похожей на Вивьен Ли в Королевском шекспировском театре.
Продам недорого
В Кентербери мы однажды поехали с мужем. Причем он хотел в Ливерпуль, потому что оттуда «Битлз», а я хотела в Кентербери, потому что там аббатство и Кентерберийские привидения. И мы по дороге ругались, ругались. И когда приехали в Кентербери и зашли в турагентство, девушка, оформлявшая нам проездные талоны, вдруг сообщила, что в 1820 году здесь у них на Кентерберийском рынке один суровый кентербериец продал свою жену за 5 шиллингов, как было принято в Англии.
И мой муж сразу как-то оживился и спросил:
– А где, где этот рынок у вас здесь расположен?
А я спросила:
– И как, его бывшей жене понравилось в новой семье?
И девушка сначала внимательно посмотрела на Кузьмича, потом на меня и строго заметила:
Читать бесплатно другие книги:
