Моя веселая Англия (сборник) Гончарова Марианна
– Не знаю, понравилось ли ей, но он всю жизнь не смог избавиться от угрызений совести и сошел с ума.
Ну а потом мы пошли смотреть Кентерберийское аббатство. И я совсем повеселела.
Ну, Лондон!..
И вот мы приехали в Лондон.
Я столько о нем читала, столько посмотрела фотографий и фильмов, что ощущение, что я не просто сюда приехала впервые, а вернулась, не покидало. На гиде организаторы решили сэкономить, и нас сопровождал водитель автобуса. С книжечкой про Лондон, путеводителем. Он туда заглядывал, прежде чем что-то рассказать, и пересказывал в двух словах. Чувствовалось, что иногда то, что он рассказывает, для него тоже является новостью, чуть ли не откровением. Нет, без ложной скромности и хвастовства – хорошо, что у нас в группе в тот раз была я. Хорошо еще было бы, если бы нашим людям все это было интересно. А им было неинтересно. Ну разве что музей мадам Тюссо. Но, к счастью, билеты туда были дорогие, а моим товарищам по путешествию еще очень хотелось пробежаться по магазинам (хотя я их и предупреждала, что все очень дорого), ну и посидеть где-нибудь. И подешевле.
Ох и устала я от неловкостей всяких, ох и устала.
Последний вечер в Лондоне предложили провести с толком – то есть как следует выпить. Но, видя мою кислую физиономию, друзья-британцы предложили: ну хорошо, можно пойти на ужин в «Бифитер».
– Там знаешь что, – увлеченно агитировал Майкл, – там рыцарский турнир, там подают еду, которую готовят, как в Средние века, – на открытом огне, там старинные баллады поют лучшие музыканты, а хозяин этого вечера сам Генрих Восьмой и все его жены. Вот увидишь, будет очень весело!
– Ага, – мрачно ответила я, – учитывая, как плохо закончили эти женщины благодаря своему похотливому мужу... О-оочень будет весело.
– Ну... – растерянно парировал Майкл, – зато там алкоголь без ограничений.
И мы поехали...
Генрих Восьмой, тот еще тип, отличался завидным постоянством – медовый месяц с очередной своей женой он проводил в замке Хэмптон-корт.
Говорят, там до сих пор бродят привидения двух его жен – леди Сеймур и леди Ховард. Интересно только – они бродят вместе, взявшись за руки, или все еще из ревности враждуют друг с другом? Хотя вряд ли. Там есть еще одна особа, которая прогуливается по замку, – няня единственного сына Генриха Восьмого – Эдуарда. Говорят, что в замке сохранилась ее комната, и что там есть прялка и веретено, и что иногда – в полнолуние или новолуние, или в канун Дня Всех Святых, она приходит в движение и вертится, вертится...
А вот в очень интересующий меня зеленый лабиринт Хэмптон-корта я не попала – группа не пустила. Боялись остаться одни и встретиться с Джейн Сеймур и Кетрин Ховард.
Действительно, как бы они стали с ними беседовать? Без переводчика.
Кстати, о Генрихе Восьмом. Какого черта его портрет пририсован на том самом круглом столе короля Артура в Винчестере? За какой такой пудинг?
В соборе Святого Павла в галерее шепота я приложила ухо к стене, а Говорушко повели в другой конец галереи, и оттуда он шепнул. И я действительно услышала, как и обещали гиды. И очень смеялась. Ну я думала, что он скажет что-то типа «Здесь был Вася» или «Слава КПСС!», или еще что-то патриотическое.
А он сказал:
– Так хОчу мамыного борща з смэтаною та часныком, аж не мОжу!
Подумала, стоит ли рассказывать тут о Тауэре. Ну что нового я могу написать после того, как о Тауэре писали все, кому не лень, а кому лень – просто рассказывали. Ну что?.. Ну короли, предатели, палачи... Знатные узники, интриги, братоубийства...
Гидам, которые водят экскурсии по Тауэру, очень повезло. Им практически запоминать ничего не нужно, главное, помнить имя австрийского композитора. Ну, например, ты экскурсовод в Тауэре, состарился и забыл все на свете. Чтоб удержаться на работе, твоя задача помнить одну музыкальную фразу. Ну, например, из турецкого рондо. Или из женитьбы Фигаро... Ну или на худой конец из Реквиема, Лакримозу... Странно вам? Думаете, у меня крыша поехала? А ничего подобного! Мама моя в таких случаях говорит: не нервируй меня, куда ты клонишь? А вот куда... Главное, если ты забыл все на свете, ухитриться запомнить и воспроизвести эту вот загадочную музыкальную фразу и поинтересоваться у туриста игриво: не помните, кто композитор? Моцарт, конечно, – ответит любой турист. Ну почти любой, оговорюсь я, вспомнив моего Говорушко или Виктора Васильевича на каблуках.
И все становится на свои места. Гид, который водит экскурсии по Тауэру, должен знать всего одно слово – MOZART. И дальше – как по маслу:
М – монетный двор
О – обсерватория
Z – зоопарк
А – арсенал
R – резиденция монархов
Т – treasure, сокровищница
А там уже можно ничего и не объяснять, и так все видно.
Да, в Тауэре есть выставка королевских драгоценностей. И в некоторых местах бархатная подушечка пуста, и на ней лежит карточка – в пользовании. И сразу представляешь себе жемчужную диадему на прелестной головке принцессы Дианы.
Конечно, мои туристы кинулись смотреть на Кохинор, легендарный бриллиант, обладание которым оборачивается смертью для владельцев.
Дам просят не беспокоиться – он опасен только для мужчин.
И правильно! Потому что нечего тут властителей мира строить из себя! Чтоб знали!
Вороны Тауэра. Не воро€ны, а во€роны, которые живут за счет статьи бюджета и совсем не бедствуют. Причем опять же, только лишь оттого, что легенда предупреждает: если во€роны покинут Тауэр, тот падет.
Тут же ходит Рэйвенмастер в средневековом костюме с перчаткой за поясом, на которой он носит воронов, чтобы птицелюбивые туристы могли с ними и с ним сфотографироваться. На руке – шесть птиц с подрезанными крыльями, крупные, как бройлерные куры. Шесть основных игроков и две птицы – на скамье запасных. Легенда легендой, традиция традицией, а все предусмотрено – во€роны с подрезанными крыльями никогда не покинут Тауэр. Поэтому Тауэр будет стоять вечно.
ЗВАНЫЙ ОБЕД У ЛОРДА W
Какие британцы все-таки серьезные, обстоятельные люди! Вот, скажем, присылают они бизнесмену письмо-приглашение на деловую встречу, расписывают время, когда, что, с кем, и уточняют, что в программе еще особенный пункт – званый протокольный обед. Отдельно прилагается приглашение от леди и лорда Винсон – в красивом конверте на шелковой бумаге с вензелями. В пригласительный вложена бумага, где четко указано – время обеда, количество человек приглашенных и несколько простеньких условий: черный пиджак (заметьте, не смокинг, а просто пиджак), smart dresses – это для дам, чтоб в джинсах не пришли, а в вечернем наряде, и, пожалуй, самое важное – спич по случаю. То есть тема обеда указана – заключение и подписание договора, то есть по этому случаю и спич.
Наши бойкие хлопчики делают все наоборот: везут с собой в два раза больше народу, чем пригласили, а шо там, мы ж запло€тим, если шо. Далее чуть ли не каждый надевает изумрудно-ядовитого цвета пиджак, а даму свою наряжает, как елку, в турецкий наряд, предназначенный как минимум для танца живота, а не для протокольного обеда с участием двух членов парламента и одного члена королевской семьи с супругой. О спиче – особенно не озабочиваются. Спич – это запросто, это легко, это мы умеем – недаром двадцать лет за трибуной, пальцем угрожаем – ораторское искусство у нас – ого, отточено, так что спич – это мы по ходу.
– Мэриэнн, – деликатно отводит меня в сторонку лорд Винсон, король экологически чистой пластмассы, член палаты лордов Британского парламента, нащупывая листочек со спичем в кармане черного (черного!) элегантного пиджака, – вы знаете, кто такая mother-in-law?
– Sure, sir, – отвечаю я как можно осторожнее.
– А вы сможете перевести на украинский вот такую шутку, чтоб она ПРОЗВУЧАЛА? – И лорд Винсон рассказывает забавную историю о теще. Нет-нет, не кривитесь, пожалуйста (это я вам, дорогой читатель): анекдоты о теще – это же просто международная, межпланетная тема, тем более что анекдот элегантно вплетается в его спич.
Потом ко мне подходят представители британской стороны и тоже уточняют что-то по своим заготовленным речам. Я начинаю нервничать и тихонько дергаю за рукав бизнесмена Говорушко, которого сопровождаю. Предупреждаю, Вадим Григорьевич, готовьте спич, мол, тут это очень серьезно и ответственно. Вон британцы готовятся, волнуются, репетируют со мной, хотят, чтобы прозвучало.
– Та... – отмахивается Говорушко и продолжает снимать пробы с халявных аперитивов из бара, – это лёгко.
Распорядитель, нарядный, в килте, заглядывая в огромный свиток, провел меня на мое место. Столы в зале были расположены параллельно друг другу, и за ними уже сидели гости. А меня посадили за головной стол, расположенный перпендикулярно ко всем другим столам в зале, между лордом Винсоном и Говорушко. Сэром.
Столы были украшены цветами и свечами в подсвечниках.
Справа от тонких белых тарелок с маленьким золотистым вензелем отеля лежало, нет – покоилось, несметное количество ножей, слева такое же количество вилок разных конфигураций, перед тарелкой несколько разных ложек.
– Оооо! – разочарованно протянул Говорушко. – А де ж само питание?!
– А чо так много, – неодобрительно продолжил экономный Говорушко, оценив количество бокалов, фужеров и рюмочек у каждого прибора.
У них сначала едят. И все. Едят и тихо беседуют. Первая перемена блюд, вторая, третья... Едят красиво, медленно, аккуратно. Все невкусно. Но есть мне не приходится – так, отщипнуть пару раз. Как всегда энергичный любопытный Говорушко хочет поговорить:
– Слышьте, лорд-лорд, а вы вот как... (И меня подпихивает локтем: ну переводи, давай, шо ты?!) вы как, зарплату за лорда получаете, там, в парламенте или как?
И это я – ну честно! – еще сгладила и не преувеличила.
А потом леди Винсон перегибается и через спину Говорушко спрашивает, не хочу ли я помыть руки. Ну я же, конечно, хочу, раз она спрашивает, мало ли, что у меня там с руками. Мы встаем, а оказывается, это знак такой. Когда первая леди, которая этот обед дает, встает со своей первой гостьей, тогда все могут встать. И мы с первой леди пошли мыть руки. Мимо нас пронесли торты с клубникой и со сливками. Я только вздохнула. И правильно.
Как только мы вернулись к столу, все тоже сразу вернулись. Леди Винсон сначала стояла недалеко от входа и держала меня за локоток легонько, мол, еще постоим, еще не время, а потом, когда все уже почти собрались в зале, она прошла на свое место, и я за ней. Н-да, сложная работа протокольный обед. Девушки стали разносить торты, кофе и шоколад «After eight», как уточнил лорд Винсон, любимый шоколад ее величества, с мятой. А распорядитель, Джон в килте, торжественный, возвышенный, как голубь, вдруг объявил:
– Леди Винсон, лорд Винсон, леди и джентльмены... Комрадз.
(Комрадз – это для наших, чтоб они все поперхнулись тортом с клубникой и со сливками.) Разрешите поднять первый бокал вина из подвалов... ля-ля-ля... тэ-тэ-тэ... и потом выдержал паузу и выдохнул: «За королеву!»
Ой, мамочки, как все рванули со своих мест! То ли потому, что королеву так свою чтят, то ли потому, что наконец настало время, когда можно выпить.
Ну и пошли тосты – один ярче другого. Что они там ели, что пили, не знаю, – я все это время стояла. Самое страшное – это был спич Говорушко.
– Хаспада и товарищи!
– Lord Vinson, lady Vinson, ladies and gentlemen. (Слово «товарищи» я решила опустить.)
– Говоря про вашу всю странууууу...
– Speaking about your country...
– ...я не могу не сказааааать...
– ...I can’t help saying...
– ...что мы вылетели из Москвы в девять утра, а прилетели в девять пятнадцать. Значит, мы летели всего пятнадцать минут! – произнес Говорушко и, захлопнув рот, победно осмотрел зал, ожидая дальнейшего перевода.
Давно готовая ко всему, я включила резервную извилину и, стараясь сохранять ритм и интонацию Говорушко, произнесла спич о прекрасном британском народе, гостеприимном и миролюбивом, дружелюбном и талантливом, трудолюбивом и толерантном. А Говорушко при этом продолжал что-то нести, свое, привычное. Его речь о планах и соцсоревновании очень напоминала анекдот про хрупака, любимый анекдот Василь Василича о том, что, сколько бы ни посеяли картофеля, все сжирает хрупак, так пусть он в конце концов обожрется уже!
Когда моя мама потом смотрела видео, она плакала от смеха.
Ну и уже после всех речей, обмена подарками встал Роберт Максвелл и, выставив грудь, попросил тишины и стал говорить:
– Лорд Винсон, леди Винсон, леди и джентльмены, комрадз... Я предлагаю поднять бокалы за человека...
(Ну, думаю, все, последний тост, теперь наверняка за Горбачева, британцы к нему с большим уважением – О, Горби, Горби...)
– Благодаря которому мы сегодня так хорошо поняли друг друга...
(Перевожу.)
– Благородного...
(Перевожу.)
– Хорошего воспитания...
(Перевожу.)
– Образованного...
(Перевожу)
– Красивого...
(Ну тут, он, конечно, перегнул, какой там Горбачев красивый, ну вопрос вкуса, перевожу. Мое дело – маленькое в данном случае.)
– Даже, я бы сказал, – игриво добавил Роберт, – хорошенького...
(Тут я заподозрила неладное, потому что сказать о мужчине «pretty», это значит его сильно обидеть. О мужчине в таких случаях говорят «handsome».)
– Оказавшего нам честь...
(Перевела, но насторожилась, о ком это...)
– Моим родителям, моим братьям и мне...
(Ну тут я уже почти задохнулась, потому что я поняла, о ком это – весь месяц я жила у родителей Роберта Максвелла, в их родовом поместье. Но перевела.)
Роберт высоко поднял свой бокал, сделал им неуловимое движение, как будто бокалом нарисовал в воздухе замкнутую петлю, и, понизив голос, кротко, мягко и торжественно провозгласил:
– For Marieann!
И тут весь зал (ну, кроме наших, конечно) рванул опять, и все сто с лишним человек встали и сотворили в воздухе такую же петлю Мебиуса, хором повторив вслед за Робертом: «For Marieann!»
Я ужасно растерялась, смутилась, закрыла рукой лицо и чуть не разревелась от этого всего, и больше всего в жизни жалела, что этого не видит декан нашего факультета Ярослав Иванович Пащук, чтобы он мог убедиться, что правильно не выгнал меня когда-то из университета за устроенные мной в общежитии ночные гадания в Крещенский вечер, моя преподавательница и руководитель моей научной работы Жанна Аркадьевна Моргулис, а главное – моя мама.
Сразу после этого тоста (который наши мне уже никогда не забыли и не простили) леди Винсон опять спросила про помыть руки (прям санэпидемстанция какая-то). И я обреченно побрела за ней мыть руки. И за пять минут все столы были убраны, и начался бал.
Бал требует отдельного рассказа. То ли столов во время обеда было так много, то ли кто-то, как у Булгакова, умел расширять пространство, но, когда мы вернулись, только где-то там, далеко, на маленькой эстраде настраивался небольшой оркестр, а зал был бесконечен, паркет празднично блестел в предвкушении праздника. Раздалась народная кельтская музыка, и член Палаты общин Британского парламента, обаятельнейший Алан Бииз, прилетевший на этот бал специально, на вертолете, легонько скинул пиджак, прямо под музыку переменным шагом подскочил ко мне и, протянув мне руку и заложив за спину другую, весело и несолидно подпрыгивая в такт, пригласил меня на танец. И мы с ним, идя первой парой, как поскакали вместе! Там, у них, во время танца есть специальная леди, которая громко в микрофон объявляет фигуры, и мы под ее выкрики менялись местами, партнерами, скакали по кругу, делали «ручеек», пробегая под поднятыми аркой руками других танцоров. И мне так было весело: во-первых, ничего уже не надо было переводить, во-вторых, Алан очень забавно разбрасывал ноги в разные стороны, и кажется, что весь вечер он не мог дождаться этой вот самой минуты, когда ему, такому солидному члену парламента, можно будет безнаказанно носиться по залу, выкидывая всякие коленца, таская меня за руки и прокручивая в разные стороны.
И был бал, настоящий бал. Пожалуй, первый и пока единственный настоящий бал в моей жизни. Несколько достойнейших мужчин Соединенного Королевства были готовы отдать мне свое сердце, отводя меня в уголок (причем почему-то в один и тот же) и признаваясь, что прежде никогда... никогда... и просили мой номер телефона и мой адрес, и говорили-говорили... (Даже один аукционер сообщил, что я ужасно понравилась его родителям и дедушке и что даже его дедушка не прочь на мне жениться, так что уж говорить о нем.) Леди-распорядительница все время объявляла перед началом танца: «Нужно шестнадцать пар, в первой паре идет Мэриэнн и...».
И тогда ко мне подлетали желающие идти в первой паре...
Тут вот надо признаться, что я в своей жизни ни разу – подчеркиваю, ни ра-зу! – не была на танцах. Ну там, в клубах, домах культуры, городских садах или на дискотеках... ну ни разу. Не потому, что мне не разрешали, просто находились дела поинтереснее. Правда, я ходила на школьные вечера и вечера в университете, танцевала в клубе бального танца. Но все это, конечно, не сравнится с балом в Вуллере-инн.
Боже мой, как же я была счастлива и весела тогда!
Потом Джон и Джейн Максвеллы везли меня в своей большой машине домой. Шел нарядный дождик, полноправный и чопорный участник этой волшебной ночи, сыпал бисером на стекла. От его торжественного неторопливого шествия засверкали в свете фонарей чисто умытые улицы, крыши домов и листья деревьев, запахло весенним цветением и растворился постылый туман. На мне все еще было вечернее платье цвета бледной сирени, все еще свежее и не помятое, мои блестящие новые туфельки, машина все еще не превращалась в тыкву, а водитель был все так же хорош, хоть его торчащие усы и напоминали отдаленно что-то крысиное. Мы с Максвеллами, родителями, сыновьями и их друзьями-соседями, еще долго сидели на просторной кухне, обсуждали прошедший вечер, и я смущенно проигрывала в памяти еще и еще, как вдруг встал весь зал, и все подняли бокалы и разулыбались – члены парламента и фермеры, фабриканты и профессора университета, домохозяйки и художники, ученые и наемные сельхозработники, студенты и журналисты – все, с кем свела меня такая удивительная и нелегкая работа, а скорей судьба, когда Роберт провозгласил тост «For Marieann!». И все взгляды вдруг скрестились на мне, смущенной до слез, с замершим от благодарности сердцем.
Через день, уже в Москве на Киевском вокзале, я попрощалась с группой и, опаздывая на поезд, прямо на ходу впрыгнула в вагон, куда у меня был давно куплен билет, но не было времени его показывать, потому что поезд набирал ход. Проводница – большая, суровая, с отекшим лицом, маленькими злыми глазами, несчастная и, видимо, очень одинокая, собрала в горсть куртку у меня на груди и не без удовольствия энергично вытолкнула меня из вагона на перрон. Прямо на ходу. Я почему-то из всего этого помню только ее толстые пальцы с покрытыми облезшим розовым лаком и грязными ногтями...
Но, как пишут обычно, это уже другая история...
МОЯ ВЕСЕЛАЯ АНГЛИЯ
Рассказы
Здрасьте, Ваше Величество!
...Круг вышел не очень-то ровный.
– Правильность формы несущественна, – сказал Додо.
Л. Кэрролл «Алиса в Стране чудес»
В восемь лет я разбила лоб, и мне наложили четыре шва. Бабушка всплеснула руками и горько констатировала:
– Все! Она уже никогда, ни-ког-да не станет разведчицей!
В десять лет баскетбольным мячом мне разбили очки. Папа поднял и резко опустил правую руку:
– Из нее ни-ког-да не получится спортсменка!
На выпускном экзамене в музыкальной школе я оттарабанила Глиэра в другой тональности, на слух, нагло досочинив финал, завершив его джазовым аккордом, самоуверенно полагая, что так Глиэр (портрет которого покосился на боковой стене актового зала) звучит лучше. Директор музыкальной школы обиженно заявил моим родителям, что ни-ког-да. Ни-ког-да!
Ну, потом мелочи. Вывихнула ногу, повредила связки в балетном классе Дворца культуры – ни-ког-да!
Побила партнера в кружке бального танца (прости, Гарик) – ни-ког-да!
Все, Маруся! Учи формы неправильных глаголов английского языка. Learn – learnt – learnt.
После окончания университета мне предстояло заниматься совсем безнадежным делом – преподавать английский язык в школе. Тут уж я сама сказала свое «никогда» и решила идти в монастырь. А что? Уйти в монастырь и дать обет молчания. Как Кончита. Я уже представляла свое бледное лицо, мелькающее сквозь ветви старого заросшего монастырского сада. Свою прозрачную фигурку в черно-белых одеждах, истощенную воздержанием и постами... И кто-то таинственный по имени, например, Аркаша рыдает у монастырских оград, потому что я Другому отдана. И никогда. Никогда...
Это роковое решение тлело во мне часа два. Пока на глаза не попалось объявление: «Молодежное туристическое агентство. Переводчики. Конкурс». Last dance – last chance. Последний танец – последний шанс. Так говорят англичане. Я рванула по указанному адресу – и (мама не верит до сих пор) прошла конкурс.
После длительных оформлений и многочисленных проверок тайной службой империи я села в кресло самолета «Бритиш эйрвейз». Мои «никогда» цеплялись за подол: боязнь высоты, слабый вестибулярный аппарат, такая же трусливая японка рядом и кокетливый жест бортпроводницы, указывающей, где, «на всякий случай», находятся спасательные жилеты. Наш с японкой сосед посоветовал выпить чего-нибудь кислого – например, белого сухого вина – и забыться сном. Вот это говорить было необязательно. После наперстка алкоголя меня всегда тянет в сон. Эх... Последний танец – последний шанс!
Королева пришла неожиданно, когда я только собралась уснуть. Пришла в карнавальном шахматном костюме и села рядом, спихнув мою японку. Уселась и закурила сигарету «Прима люкс».
– Здрасьте, ваше величество, – растерянно поздоровалась я.
– Ты кто?
– Ма... Маруся...
– А я – Королева, – сообщила Королева, следя за кольцами сигаретного дыма.
– Трудно? – робко спросила я.
– А ты как думаешь? Пообедать спокойно не дают. В первую перемену блюд я обязана говорить только с тем, кто сидит по левую руку от меня. А так иногда хочется поболтать с тем, кто справа...
– Нельзя?
– Да где там! С тем, кто сидит по правую руку, я буду говорить после второй перемены блюд... Ну да ладно... – В руках у Королевы оказалась колода карт. Она задумалась на секунду и вдруг предложила: – А назови-ка мне все падежи.
– Падежи? – не поверила я.
– Да! У вас, у русских, это так загадочно, сложно, красиво...
– Падежи?
– Ну да! – Королева стала раздражаться. – И давай быстрее! Сегодня вторник. У меня скоро встреча с премьер-министром.
– Ну пожалуйста. Именительный, родительный, дательный...
– Ну вот еще глупости! – вскипела Королева.
– Но как же... Именительный, родительный...
– Ты пойми, я прошу особенные падежи. Превосходные. Которые не падают. А парят. Парят, – Королева затанцевала руками в воздухе. – Самый красивый – это творительный. Остальные – родительный, дательный – фи! Так приземленно. Вот творительный! – Королева тяжело вздохнула. – Какая ты глупенькая! Если идешь назад, это совсем не значит, что ты идешь именно назад!
– Я поняла! Я знаю!
– Раз знаешь, начинай. Творительный...
– Творительный, удивительный, пленительный, изумительный, блистательный, очаровательный...
– Отвратительный и печальный, – удовлетворенно добавила Королева. В руке ее искрилось вино в хрустальном бокале. – Пью твое здоровье, Маруся!
– Ах, ваше величество, я не забуду никогда, никогда...
– Никогда не говори «никогда»! – взвизгнула Королева. – И когда прощаешься с Королевой, надо просыпаться. Просыпайся! Просыпайся!
Кто-то тронул меня за плечо:
– Просыпайся! Мы подлетаем.
Королева в последний раз перетасовала колоду, вручила мне одну карту и голосом стюардессы сказала:
– Заполните декларацию, пожалуйста.
Моя соседка отдувалась и охала:
– Я думала, мы не долетим никогда-никогда...
– Никогда не говори «никогда», и тогда даже падежи будут парить, парить... Станут превосходными...
– Падежи? А что это?
Трудно объяснять японке, что такое русские падежи. Наверное, этого не объяснить никог... Попытаюсь...
Мы снижались и летели над Букингемским дворцом. На ветру бился королевский флаг. Значит, Королева дома. Она выпила кофе от «Харродз», закурила сигарету, глядя в окно. На наш самолет. Наши взгляды перекрестились между дворцом и самолетом.
– Здрасьте, ваше величество...
– Ты кто?
Ночь полнолуния в замке Дэмбероу
– Джентльмены, закурим? – он откинулся в кресле и закурил. – Вы и не догадываетесь даже, где можно счастье встретить. Я вот свое встретил в подвале. Да, в подвале замка Дэмбероу. Фиона... Шотландка... Актриса... Сколько ждал ее... Сколько искал...
Вы ведь наверняка знаете, джентльмены, что юной девушке трудно найти место в театре. Можно, конечно, таскать канделябры, пока приму театра, лет тридцать игравшую Джульетту, не переведут наконец на Гертруду или леди Макбет, если потянет. А тут уже и девушка увяла, и возраст шеи, и рыхлость чувств. И торчит бедная дева до старости статисткой на заднем плане, народ изображая.
Нет, Фиона, или Фи, как называют ее близкие, не стала ждать места в Королевском театре и поехала по объявлению к нам в Нортумберленд, на север Англии.
Главреж театра «Модерн», он же завпост, он же звукорежиссер и осветитель, он же ведущий актер на ролях героев-любовников, он же сам себе кофе подает в раскладушку, которая тут же в театре и стоит, узкоплечий сутулый невнятный юноша с седой косичкой по имени Майкл, оглядел мою Фи, этот бутон, эту надежду культуры британской, и предложил разделить с ней свою раскладушку.
– Ты – красавица, рыжая шотландка. Я – опытный мудрый усталый путник. Это ничего, что на лбу моем гениальном пять морщин продольных, как стан нотный. Открой его ключом скрипичным и пиши мелодию нашей любви.
Это на раскладушке, значит. В пыльной гримуборной.
Окинула она его взглядом холодным, как метель. Он затрепетал и спросил:
– Ну?
– Фи! – сказала Фи.
– Ноу! – сказала Фи.
– Невер! – сказала Фи.
– Ноу так ноу, – вяло согласился Майкл и склочным голосом проворчал: – Тогда вон! Бездарь!
Вот так она попала к нам, в отель «Дэмбероу». Американцы этот замок средневековый купили и в одном крыле музей открыли, в другом – отель. Для любителей острых ощущений. Вот последнего-то как раз и не хватало. То ли привидения наши с прежними хозяевами переехали, то ли реставраторы их напугали...
Контракт Фи предусматривал работу семь дней в месяц, в полнолуние. Выход – по последнему удару часов в гостиной, в полночь. Так мы и познакомились. Работали, в отличие от других привидений, вдвоем. Фи в сером платье с бурыми пятнами на груди – леди Дэмбероу, убитая мужем из ревности. И я – лорд Дэмбероу, в отчаянии заколовший сам себя. Резвились мы: стенали, выли, цепями бренчали, свет гасили, скрипели ставнями – придумывали каждый раз что-нибудь новенькое. Гости были довольны. И Фи была счастлива. Только обида на Майкла не давала ей покоя. Понять можно – она ведь из старинного клана Вудов, честь превыше всего: мести хотела. Я все и придумал.
Как-то ночью вдвоем мы пробрались в его театр. Спал он на своей раскладушке и выглядел непотребно. Девица полуодетая с визгом выскочила, он глаза открыл, а тут мы, прозрачные, в своих нарядах ветхих тюдоровских. Ах, джентльмены, зрителя не было! Свистящий шепот Фи под мои-то качественные стоны – Сара Бернар! Это были гнев и ярость всех убиенных героев шекспировских. Вот, мол, лицемер, валяешься на раскладушке, еще башмаков не стоптал, в коих юную деву совращал, а уже другую охмурил морщинами своими пыльными.
А потом она, дитя мое, склонила головку и грустно так:
– Прощай навек, коварный!
А тут и я, как репетировали. Выхватываю меч – выходи, говорю, ловелас, на открытый бой на рыцарский! И вжик мечом над его макушкой. Куда там! Герой-любовник от страха приседал и жмурился, скулил и плакал, повторяя:
– Невермор! Невермор! Невермор! Больше не буду никогда!
Исчезли мы, когда ничтожество это под одеяло с головой забралось.
Как радовалась любовь моя, Фиона Абигайль Вуд, как сверкали глаза ее цвета старого эля! Рассвет застал нас в подвале замка, на скамье каменной. Слагали мы песни о любви и распевали их тихонько.
Вот таков, джентльмены, мой рассказ о том, что любовь свою можно встретить и в подвале. Посему разрешите мне, лорду Дэмбероу, восьмому графу Диггансу, виконту Персивалю, конюшему короля Георга, откланяться. Да и вам пора – светает. Растворяемся, джентльмены, растворяемся. До следующего полнолуния...
Вильям Шекспир и группа товарищей
– Даете слово не поддаваться на искушения западного мира? – строго спросили меня в бюро переводов, подписывая бумагу для оформления документов на выезд в Великобританию.
– А как же! – вслух пообещала я, но про себя подумала, что если я нарушу эту клятву, то пусть.
– И не вздумайте от нас потом скрывать отдельные обстоятельства. Мы все равно узнаем от тех, кто знает все, – и следующую поездку вам не видать как собственных ушей.
Я вышла из кабинета, взглянула в зеркало в приемной, сначала внимательно оглядела левое мое ухо, потом правое, и побежала по магазинам и на блошиный рынок – покупать подарки своим английским друзьям, заказанные ими загодя: матросские бескозырки, солдатские шапки-ушанки, водку и украшения из бисера, дерева и соломы.
Забегая далеко вперед, скажу сразу, что в Британии я тут же поддалась на искушения западного мира, а началось все с того, что я потеряла там свою группу товарищей.
Меня послали в Великобританию. Причем в приглашении было условие, что группу должна сопровождать та самая переводчица, которая по собственной инициативе показывала нам, британцам, редкое, необычное и смешное.
А показывала я им действительно интересное, то, что и многим нашим не мешало бы посмотреть, а они все время откладывают на потом.
Во-первых, я потащила британцев в лес, чтобы показать то место, где медведь спер пограничный узел связи. Как-как? А легко. Узел гудел и жужжал, как ему и положено. Следуя логике медведя всех медведей, это «ж-ж-ж» означало «пчелы», а «пчелы» означало «мед». Медведь сорвал узел со столба, скрутил его, меда не нашел, осерчал сильно и порвал узел, как мавпа газету. И ушел, особо не торопясь, вихляя пышным меховым задом, обиженный, под крики и выстрелы подоспевшего патруля. Как англичане попали в эту закрытую зону? Не спрашивайте. Друзья – это гигантская сила. Потом мы еще поехали на гуцульскую свадьбу в одно село, где, согласно обычаям, перед венчанием будущая теща тащит на себе будущего зятя в гору. Есть женщины не только в русских селеньях. Коня на скаку, это я вам скажу, так, игрушки. Вы попробуйте тащить в гору на спине крепкого хлопца в полной свадебной амуниции, ого! А потом еще невеста верхом на белом коне – это же просто чудо как красиво. Словом, много всего англичане увидели. И потом из благодарности уже планировали, что ж такого необычного и интересного покажут они мне в Британии.
Я поехала в Великобританию сопровождать группу молодых фермеров, которые должны были изучать фермерский опыт в Британской организации молодых фермеров. То есть молодые – подчеркиваю, молодые фермеры – приглашали молодых – подчеркиваю, молодых – фермеров. А поскольку, кого посылать в поездку, решалось в тогда уже агонизирующем, но еще действующем облисполкоме, то в группе молодых фермеров оказались довольно зрелые функционеры, возмужалые и поседевшие клерки сельхозуправления, а также их спелые жены и уже вызревшие далеко не юные дети. Ну и конечно, – как без них-то?! – те самые парни, которые знают все. И эту вот, как у нас говорят, юрбу я благополучно и потеряла в городе, где родился Вильям Шекспир.
Люди, объединенные в группу, особенно если вокруг незнакомый язык и чужая страна и если они уже достаточно устали, эти люди начинают мыслить коллективно и вести себя как единый живой организм. Как муравейник, например, или как улей. Хотя сказать «мыслить» – это значит преувеличивать. Ну, по крайней мере, эти люди, объединенные во временный коллектив, поступают рефлекторно одинаково, реагируя на единый, как-то подсознательно всеми выбранный раздражитель. В случае с поездкой в Стрэтфорд этим раздражителем была ярко-красная кофточка «фермерши» Розы Кульбабы, торгового работника, обворожительной женщины («кульбаба», кстати, с украинского «одуванчик»), у которой уже наметился бурный роман с «молодым фермером» из тех, кто все знает, капитаном, как Кульбаба сразу стала его называть, Петечкой. Эти двое, поскучав для вида полминуты в доме, где родился Шекспир, решили незаметно улизнуть и побродить по улицам Стрэтфорда вдвоем. Они тихо на цыпочках направились к выходу, а недремлющий, но тоже заскучавший рой «молодых фермеров» сразу же отреагировал на движение яркого пятна и направился следом за ними.
Кульбаба и Петечка медленно плыли, сцепившись пальцами рук, глазея по сторонам и даже не подозревая, что за ними добросовестно плетется цвет и надежда сельского хозяйства страны со своими просторными сумками, куртками и плащами, перекинутыми через локоть или плечо, со своими покупками, видеокамерами, фотоаппаратами, женами и великовозрастными детьми. Сладкая парочка брела куда попало без разбору и завернула в тенистый скверик, чтобы там уже наконец слиться в поцелуе, ну и клин фермеров, поменяв направление, устало курлыча каждый о своем, безотчетно поволокся следом. И тут вот, случайно оглянувшись, Кульбаба и увидела, что на нее и Петечку равнодушно и бездумно пялится уставшее стадо ее сотоварищей по сельскому хозяйству. Гурт жевал жвачку, переминался и ждал дальнейших распоряжений к передвижению.
А я в это время слонялась по дому, где родился Вильям Шекспир, прислушивалась к вдохновенным рассказам экскурсоводов и недоумевала. Ну не могла я поверить, что там, в том незамысловатом ветхом домике, у примитивного очага, в доме, где не оказалось ни одной книги, ни одной картины с изображением королей или лошадей, или гончих, не было музыкальных инструментов: клавесина, например, или хотя бы свирели завалящей, не было даже вазочки, чтобы впихнуть в нее пару цветков и любоваться, ну ничего такого, из чего мог быть взращен поэт, гений, британское «Наше-всё», личность, немыслимо для тех времен образованная, вооруженная потрясающими энциклопедическими знаниями о мире, историк и философ... Нет, никаких следов. Я, конечно, было сунулась спрашивать у девушки в музейном халатике с беджиком с именем на кармашке, хотела подойти, взять за пуговку, в глаза заглянуть и тихо приветливо спросить: «Слушай, Кэйси, Катя по-нашему, Катя дорогая, ты производишь впечатление умной женщины, стоишь такая уверенная в халатике, ты что, Катя, действительно веришь, что человек, тут вот подраставший, окончивший кое-как четыре класса, мог бы стать тем, кем стал?!»
Но приятельница моя Айрини цапнула меня за руку и зашипела: ты крэйзи?! Ты хоть понимаешь, что ростовщик Вильям Шекспир из этой хаты, он же ее, Кейсину, семью кормит-поит, он оплачивает образование ее детей и гарантированный отпуск в Австралии?! Стой тихо и молчи. И тогда я прикрыла глаза, стоя посреди спальни родителей Катиного кормильца, и видела только дощатый пол, и сердце вылетало из груди, и я погрузилась глубоко в себя – вот сейчас-сейчас, я пойму, я почувствую – он или не он, он или не он...
И вот пока я так тщательно медитировала на ночной горшок маленького Вильяма, моя группа таинственно сгинула в неизвестном направлении.
Кстати, первым, кого я увидела в Стрэтфорде при выходе из автобуса, был юноша в кумачовой косоворотке, с балалайкой и в кепке с цветком. Он сидел на лавочке и тоненьким девичьим голоском пел «Светит месяц, светит ясный...». У ног его развалился балалаечный футляр с одной купюрой, предусмотрительно прижатой камешком, и негустая россыпь монеток. Надо было так далеко ехать, чтоб встретить тут этого Иван-царевича...
Мы с Айрини, как заполошные куры, пометались и покудахтали вокруг дома-музея Шекспира, мне все казалось, что они, мои «труженики полей», кричат, кличут, зовут меня откуда-то – то слева, то справа, то сверху, то откуда-то непонятно откуда.
– Ой! Ой! – растерялась я.
– Бежим! – приказала Айрини.
И мы помчались мимо Ивана-балалаечника – он уже остервенело колотил расписными деревянными ложками под веселую плясовую из портативного магнитофона, лягался ногами в разные стороны и басом верещал: «Ба-арыня-барыня! С-с-су-ударыня-барыня!» – перебежали мост над рекой Эйвон и оказались в полицейском участке.
Полицейский, парень ошеломительной красоты, ненашей учтивости и белозубости, по имени Дэйвид, сказал, что у них в Стрэтфорде никогда и никто не пропадал, что везде на табличках все написано на разных языках и что везде стрелочки с картинками для безъязыких туземцев. Придут! – махнул он рукой. – Куда денутся. Подождите тут.
Но тут позвонили с другого участка и сказали, что какие-то странные уставшие и очень опечаленные люди с вещами ездят по кругу на колесе обозрения в парке, хулиганят, горланят что-то оттуда сверху, тыкают пальцами в разные стороны, громко перекликаются между собой и не хотят с него сходить.
Мы с Айрини помчались в парк, где вокруг аттракциона уже собрались зрители, и стащили с этого чертового колеса наших «молодых фермеров». Как же они меня костерили! А я их жалела, извинялась, каялась и робко указывала на стрелочки с картинками. А они, заморенные, беспомощные, со своими пожитками, запыленные, даже подзагоревшие там, наверху, говорили, что они два часа играли в казаков-разбойников – носились по этим стрелочкам и все равно возвращались в этот же парк. И тогда самый изобретательный «молодой фермер», налоговый инспектор Кущик, предложил всем залезть на колесо обозрения, чтобы сверху увидеть, где стоит их автобус, или чтобы их легкомысленные сопровождающие увидели их наверху. Для этого они и орали по очереди по мере поднимания каждой корзины с «молодыми фермерами» на самую верхушку колеса. Одни оказались на верхушке, кричат:
– Аэ-э-э!!! Вон она!
Следующие наверх подползли, увидели вдалеке нас с Айрини:
– Мы ту-у-ут!
Кульбаба с Петечкой – и ведь сами же виноваты, увели народ за собой, кто их просил – они поднялись, и нет чтобы раскаяться, давай надрываться:
– Сюда смотри! Ду-у-ура!!! Мы вот они!!!
Читать бесплатно другие книги:
