Гений Келлерман Джесси
— Вы уверены, что это от него?
— Почерк похож.
— А что именно «Стоп»… О чем речь? Что вы делали? — спросил Трег.
— Без понятия. Наверное, ему не понравилось, что мы устроили выставку. Но тогда непонятно, чего он сейчас-то бесится? Выставка закрылась почти месяц назад.
— Может, он хочет получить свои картины обратно?
Я не знал, что ответить.
— Еще каких-нибудь недоброжелателей можете припомнить?
Единственное, что мне пришло в голову, — Кристиана Хальбьёрнсдоттир. Поколебавшись, я назвал им ее имя.
— Вы не могли бы продиктовать по буквам?
Они собирались сидеть и ждать, когда рисунки всплывут. Поскольку я был обладателем практически всей коллекции, если хоть одна картинка появится на рынке, она наверняка краденая. Отличный план. А если есть еще Крейки, о которых я и не подозреваю? А если вор не будет продавать картины? Но как ни суди, примет нападавшего у нас не было, так что больше нам ничего не оставалось. А когда его поймают, надо будет еще доказать его вину, потому что опознать-то я его не смогу. И доказать ее будет непросто, почти невозможно. Если только у него не найдут рисунки, которые и свяжут его с местом преступления.
От всех этих рассуждений мне совсем поплохело. В первые несколько дней после выписки Мэрилин вела себя как чрезмерно заботливая мамаша. Звонила каждые полчаса, будила меня, чтобы узнать, как я спал, присылала помощников с книгами, на которых я не мог сосредоточиться, вечером готовила ужин — курицу, котлеты, короче, что-нибудь с протеином — и силой впихивала в меня еду, приговаривая, что я ужасно похудел и похож на Игги Попа. Она подшучивала надо мной, стараясь поднять мой дух, но меня ее шуточки уже достали. Мэрилин боялась меня потерять, но еще больше она боялась показаться сентиментальной, поэтому всякий раз, проявляя, как ей казалось, чрезмерную чувствительность, она тут же разворачивалась на сто восемьдесят градусов и требовала от меня чего-нибудь идиотского. Условия при этом выставлялись жесткие и бессмысленные. Например, однажды Мэрилин привезла мне суши и потребовала, чтобы я ел их только за столом. А в кровати нельзя.
— Тебе надо двигаться.
— Мэрилин, я же не инвалид.
— У тебя ноги атрофируются.
— Я устал.
— Вот-вот. Первый признак атрофии. Вставай и походи немного.
Я сказал, что из нее вышел бы врач-садист.
— Слава богу, я просто картины продаю. Я не садист. Я стерва.
Вам будет трудно в это поверить, но она еще требовала заниматься сексом. Я ответил, что у меня голова болит.
— Ты же не надеешься, что я на это куплюсь?
— Мне голову проломили, между прочим.
— А тебе ничего и не нужно делать. Просто полежи спокойно. Как обычно.
— Мэрилин! — Мне пришлось буквально отцеплять ее от своей шеи. — Хватит.
Она покраснела, встала и вышла из комнаты.
Чем дольше она так себя вела, тем чаще я вспоминал о Саманте. Это банально — удирать от тех, кто тебя очень любит. И столь же банально желать того, что получить невозможно. Но мне так хотелось новых эмоций. Я не собирался бросать Мэрилин — зачем? Она давала мне такую свободу, о которой мужчина может только мечтать. Просто последнее время столь усиленное проявление заботы меня очень напрягало. Никогда в жизни я не желал невозможного. Скорее всего, потому, что до сих пор для меня возможно было все.
Кевин Холлистер перезвонил мне из Вейла, штат Колорадо. Он там наслаждался рано выпавшим в этом году снегом.
— Полметра, только-только выпал. Мечта. Прямо рай на земле. — Кажется, он немного запыхался. — Я пошлю за тобой самолет, и к полудню будешь уже носиться по склонам.
Я, конечно, люблю горные лыжи, но сейчас всякий раз, как я вставал, у меня появлялось ощущение, будто мне со всего маху дали в морду. Пришлось ответить, что я приболел.
— Тогда в следующем году. Вернусь домой, буду праздновать день рождения. Моя бывшая жена спроектировала кухню, в которой можно готовить сразу человек на двести. Двенадцать духовок, а я даже тост себе сделать не могу. Я пригласил… — он назвал очень известного повара, — вот он все и сделает. Приезжай. — Он пыхтел и отдувался, на заднем плане слышалось жужжание — подъемник, наверное.
— Ты прямо сейчас катаешься, что ли?
— Да, мы все катаемся.
— Надеюсь, ты подключил гарнитуру.
— У меня в куртке встроенный микрофон.
Интересно, кто там с ним еще? Небось его дизайнерша. Или еще какая-нибудь барышня лет на двадцать помоложе. Вполне во вкусе моего отца.
Я сказал, что разговор может подождать. Пока Холлистер не вернется в Нью-Йорк.
— Я вернусь только после Нового года. Давай сейчас.
— Я насчет рисунка.
— Какого?
— Рисунка Крейка.
— А, понял. — Он фыркнул. — За последнюю неделю ты уже второй.
— Да что ты?
— Ага. У меня состоялась длительная беседа об этом рисунке пару дней назад.
— И с кем?
Он не расслышал.
— Алло! Итан!
— Я здесь.
— Итан, ты меня слышишь?
— Я слышу. А ты…
— Итан! Алло! Вот черт! Алло! Черт!
Он отключился.
— Надо купить новую гарнитуру, — сказал Холлистер, когда перезвонил. — Это не гарнитура, а говно какое-то. Все время ломается. Так что ты говорил?
— Я хотел узнать насчет рисунка.
— А что такое?
— Хотел спросить. Может, ты мне его обратно продашь?
— С чего бы? — Голос мгновенно утратил всякую теплоту. — Тебе кто-то больше предложил?
— Нет. Дело не в этом. Просто мне стало жалко, что я нарушил целостность. Все-таки у тебя центральное панно, а мне кажется, работа должна сохраниться единой.
— Раньше ты не переживал насчет целостности.
— Ты прав. Но я все обдумал и понял, как ошибался.
— И сколько ты хочешь мне предложить? Просто любопытно.
Я назвал сумму, за которую продал, плюс десять процентов.
— Неплохая прибыль за один месяц.
— У меня бывают месяцы и получше. И часто, — ответил он.
— Тогда пятнадцать.
— Нет, у тебя точно есть какая-то цель. Мне ужасно хочется узнать какая, но, к несчастью для тебя, я человек слова. Рисунок уже обещан другому.
— Что, прости?
— Я его продал.
Меня словно молнией ударило.
— Алло! Ты где?
— Тут.
— Ты слышал, что я сказал?
— Да. А кто покупатель?
— Я не имею права тебе сказать.
— Кевин.
— Мне очень жаль, ну правда! Ты же знаешь, старик, я бы с удовольствием. Но покупатель очень хотел сохранить анонимность.
Холлистер говорил точно так, как обычно говорят продавцы в моем бизнесе. Даже странно. Мэрилин сотворила чудовище.
— И сколько тебе дали? — спросил я, уже не ожидая, что он признается. И тут он ответил. Меня закачало.
— Дурдом, а? Прикинь, они прямо сразу столько и предложили. Я мог бы и поторговаться, но подумал: чего уж жадничать? Но заработал я охренительно, прямо как бандит.
Казалось бы, на человека с достатком Холлистера продажа картины, даже если сделка такая удачная, не должна произвести столь сильного впечатления. По сравнению с его ежемесячным доходом это ведь гроши. Для меня сумма, конечно, огромная, а он наверняка больше за электричество платит. Но радовался он, как ребенок, я так и видел, как он потирает руки. Миллионеры становятся миллионерами, потому что никогда не теряют страсть к охоте за дичью.
На вопрос, отдал ли он уже рисунок, Холлистер ответил:
— В понедельник отдаю.
Я подумал, может, попросить взглянуть на него в последний раз? И что я сделаю? Схвачу его и побегу? Далеко мне не убежать с сотрясением мозга и огромным панно под мышкой. Состоящим из сотни отдельных картинок, рассыпающихся на ходу. К тому же я догадывался, кто покупатель. Мало кто мог себе позволить потратить такие деньжищи на никому не известного художника. И мало у кого был повод потратить их таким образом.
Потрясенный, я поздравил Холлистера с удачной сделкой.
— Спасибо, — ответил он. — Если решишься, присоединяйся, покатаемся.
Я пожелал ему хорошего отдыха и позвонил Тони Векслеру.
Глава шестнадцатая
— А что я должен сказать? Он в него просто влюбился.
Мы договорились встретиться в стейк-хаусе в районе Тридцатых улиц. Сначала Тони ахал и ужасался тем, как меня избили. Почему ты мне не позвонил? А что полиция говорит? Итан, мне это не нравится. Твой отец предпочел бы знать о происходящем. А если бы что похуже случилось? Неужели трудно было позвонить нам? Рука бы отсохла? А если бы тебя машина переехала, ты бы тоже не позвонил? Не позвонил бы. Конечно. Ты бы уже не смог никому позвонить. И т. д. Я вяло отбивался. Ладно, Тони. В следующий раз обязательно позвоню. Конечно-конечно, я тоже надеюсь, что следующего раза не будет.
Тони глянул на Исаака, усевшегося за столик подальше от нас, и спросил:
— А это чудище ты где нашел?
Тут я накинулся на него с обвинениями. Какого черта он действовал за моей спиной? Тони фыркнул:
— Насколько я знаю, у нас свободный рынок. Мы хотели картину и могли хорошо заплатить. Всех все устраивает, ну мы и купили. На что тебе жаловаться? Из-за нас твой художник существенно подорожал.
— Дело не в этом.
— А в чем тогда?
— Эти рисунки — часть единой композиции, и это единство должно быть восстановлено.
— Тогда зачем ты их продал?
— Я был не прав. — Я попытался разжать челюсти и мило улыбнуться. — Давай я у тебя их выкуплю. Я тебе дам… Не качай головой, ты еще не слышал сколько.
— Что-то мне это напоминает. По-моему, мы с тобой уже вели подобный разговор, только наоборот.
— Я заплачу тебе столько, сколько ты дал Холлистеру, плюс сто тысяч.
Похоже, Тони даже обиделся.
— Ну ты и жмот. Нет, он не собирается ничего продавать.
— Ты его не спрашивал.
— А мне и не надо. Если ты и правда переживаешь насчет целостности полотна… Ведь в этом дело? Ты из-за этого волнуешься? Это для тебя дело принципа?
— Д-да.
— Тогда у меня есть очень красивое решение. Продай нам остальное.
— Тони!
— Продай остальное, и целостность будет восстановлена. — Он сделал глоток воды. — Если для тебя это дело принципа, просто продай — и спи спокойно.
— Ушам своим не верю.
— А что такого?
— Зачем ты это делаешь?
— А что я делаю?
— Ты сам знаешь.
— Не знаю. Объясни.
— Ты меня наебал.
— Фу. Чего ты ругаешься?
— Серьезно, Тони! Как, ты думал, я отреагирую? «Спасибо за отличное предложение»?
— Вообще-то, да. Предложение и правда отличное.
— Говно это, а не предложение. Я не хочу продавать вам рисунки, ясно? Я хочу, чтобы они все были у меня. В этом гораздо больше смысла, чем в твоей затее.
— Насколько я понимаю, результат тот же.
— Нет, не тот же.
— А в чем разница?
— Они будут у вас, а не у меня.
— Но ты ведь торгуешь картинами, нет? Это твоя работа. Продавать картины клиентам.
— Речь не об этом. Ты уже просил меня продать рисунки, и я тебе отказал.
— Тогда, полагаю, переговоры зашли в тупик.
Народу в ресторанчике становилось все больше, звон вилок и ножей нарастал, голова раскалывалась. Исаак вгрызся в большой кусок мяса. Наверное, вид у меня был несчастный, потому что он жестами спросил меня, как дела. Я показал большой палец. Исаак кивнул и вернулся к еде. Под внимательным взглядом Тони я проглотил четыре таблетки ибупрофена (перед обедом было еще четыре).
— Ты как? — спросил он.
— Нормально. — Я потер глаза. — Слушай, мне не только целостность важна. Тут дело в другом.
Он молчал.
— Объяснять очень долго.
Тони приподнял бровь.
— Нет, правда.
Он молчал.
Я вздохнул:
— Ладно.
Пришлось рассказать ему про убийства.
Я говорил, а он внимательно слушал и глубокомысленно кивал. Когда я закончил, он сказал:
— Я все знаю.
— Что?!
— Я в курсе, что происходит.
Если честно, я не очень удивился. Тони знает о мире искусства гораздо больше, чем кажется, я ведь вам уже рассказывал. У него ушки на макушке, и наверняка он все тщательно выяснил, прежде чем позвонил Холлистеру. И точно рассчитал, сколько надо предлагать, чтобы наверняка.
— Тогда зачем ты заставил меня это все повторить?
— До меня доходили только слухи. И я мог лишь догадываться, зачем именно тебе нужны эти рисунки. — Он выпрямился и поджал губы. — Ты хочешь прорезать в картине дыру, я тебя правильно понял?
— Надеюсь, маленькой будет достаточно.
Он кисло улыбнулся:
— А как же насчет целостности?
— Я потом все обратно приклею.
— И ты рассчитываешь… На что? Что тут-то он и попадется?
— Без понятия. Может, да. Может, нет.
— Насколько я понимаю, даже если у тебя будет образец и окажется, что там кровь и эту кровь еще можно исследовать, легче тебе не станет.
— Почему это?
— Ты не будешь знать, чья она. Виктора или еще кого-то. Если он творил все эти ужасы, не вижу, почему бы ему не держать дома чернильницу с кровью жертв. Так что рисунок тебе мало чем поможет.
(О том же говорила мне Саманта.)
— Позволь мне самому решать.
— Не позволю. Может, ты забыл? Рисунки-то у нас.
— Давай обсудим вопрос о территориальных правах.
— Ты сам-то себя слышишь? Ты мне условия выставляешь и при этом ноешь, что с тобой нечестно поступили, что у тебя преимущественное право. И я еще должен отступиться?
— А почему мне не ныть? Я его нашел.
Тони улыбнулся:
— Да что ты? А я припоминаю, что просто умолял тебя…
— Как только я их увидел…
— Вот именно. Как только увидел. Если у кого и есть на них права, так это у твоего отца. Земля его, и квартира его. И содержимое квартиры его. Мы просто сделали тебе одолжение.
— Я не буду с тобой дискутировать на эту тему.
— А о чем тут дискутировать?
— Хорошо. Ты прав. Слышишь, Тони? Ты прав. Мне плевать. Давай заключим сделку. Давай! Я заплачу тебе вдвое против цены Холлистера.
Он покачал головой:
— Ты не понял…
— Втрое.
Столько я себе позволить не мог, но мне было уже все равно.
— Даже и не думай.
Может, он знал, что денег у меня не хватит.
— Хорошо, сколько ты хочешь? Скажи сколько.
— Дело не в деньгах. У тебя свои принципы. У нас свои. Мы не станем продавать тебе картины, чтобы ты их потом разрезал на части.
— Заебись!
— Если ты будешь так ругаться, я не заплачу за десерт.
— Я не разрезаю картины на куски, Тони.
— Да? По-твоему, это как-то иначе называется?
— Эксперты всегда берут на анализ частички холстов.
— Ну точно не из самого центра. И не из современных картин. Это же не Туринская плащаница, а? И потом, какое тебе вообще до всего этого дело?
— Потому что это важно. Важнее, чем картины, Тони.
— Нет, вы его послушайте. — Он достал кошелек и выложил на стол две купюры по сто долларов. — Знаешь, ты очень изменился.
— Стой!
— Отдашь официантке.
— И все? И ты его даже не спросишь?
— А мне незачем, — ответил Тони и встал, — я и так знаю, что для него важно, а что нет.
Я позвонил Саманте.
— Ситуация очень сложная, — сказал я. — Прости.
— Должны быть другие панели с кровью.
— А не можешь ты… ну не знаю… отобрать их по суду?
— Вряд ли мне удастся хоть кого-то убедить в необходимости отобрать нечто, принадлежащее твоему отцу. По сути ведь он прав: может, это и не кровь вовсе, или не та кровь, или она ни о чем нам не скажет. Когда мы запросим ордер на взятие образца и вырежем кусочек из произведения искусства стоимостью в несколько миллионов долларов…
— Они столько не стоят.
— Это ты так считаешь.
— Поверь мне, он переплатил. Он бы в жизни не смог продать их за такую сумму.
— Есть все основания полагать, что твой отец способен найти другого эксперта, и тот подтвердит огромную стоимость этих рисунков. А еще, я уверена, у него в загашнике полно отличных адвокатов, которым абсолютно нечего делать. Слушай, я ведь не спорю. Просто если ты сможешь найти еще кровь, наша с тобой жизнь будет намного проще.
— В последний раз, когда я забрал коробку со склада, на меня напали.
— Тогда надеюсь, что в следующий раз ты будешь осмотрительнее. — Она помолчала. — Извини. Сдуру ляпнула.
— Ничего.
— Ладно, давай вместе посмотрим эти рисунки. Как тебе идея?
— Отлично.
Через несколько секунд Саманта снова заговорила, но уже гораздо мягче:
— Как твоя голова?
Читать бесплатно другие книги:
