Что написано пером (сборник) Графоманская Лёля

I

Area Piedonale – Пешеходная зона

Дальше ехать на машине нельзя – табличка «Ареа пьедонале» – «Пешеходная зона» – висит уже много лет. Тут нерв, суть, тут – весь смысл сбереженных остатков старинных стен и колонн. Но это больше, чем просто камни – это корни целого народа и возведение собственной истории к тому благородному началу, узнавать о котором полагается исключительно из легенд, этим же народом и придуманных. Здесь – нутро, нечто очень личное и тайное о причастности не только к великим делам, именам и творениям, но и к знанию о настоящей цене славы, укрытому от ненужных зрителей. Это легко понять, если представить себе какого-нибудь очень известного (и даже великого) человека в ситуации, в которой он полностью расслаблен и доверяет тем и тому, кто и что находится вокруг в данный момент: вот он дома, стоит в ванной босой, в одних трусах и чистит зубы (или протезы), а в зеркале отражается такое, чего не увидит никто за пределами этого уединенного и безопасного места. Потом он лезет в душ, кряхтит, фыркает, почесывается. Он – голый и абсолютно натуральный без утягивающего корсета, без геля на волосах, обтекающих теперь гладкими прядками вместе со струями воды его череп небезупречной формы… Потом он выходит из ванной и идет в кухню, где неэлегантно жует, облизывает пальцы, шумно глотает, сопит от удовольствия или неудовольствия (если, например, по настоянию врача сидит на диете), точно так же, как ты или я. Заученная улыбка и осанка победителя не нужны ему сейчас, он отдается коротким мгновениям необременительного естества и блаженного одиночества. Заговори с ним сейчас – и он станет отвечать тебе, как человек, разговаривающий во сне. Знаете такой способ узнавания правды в пионерском лагере: задавать вопросы человеку в тот момент, когда он болтается на грани сна и яви? Его нужно взять за мизинец и спрашивать о чем угодно – он обязательно скажет истину. Так вот, представьте себе, что вы – член семьи такого значительного гражданина и сейчас наблюдаете весь этот его вечерний интимный ритуал домашнего отдохновения. Что ощущаете? А если это каждый день, то вы не будете постоянно отдавать себе отчета в необычности этой сопричастности простым человеческим «тайнам» своего знаменитого родственника.

Вот та же разница, как мне кажется, между жителями города и заезжими туристами: местные приближены к этому не так, как чужаки. Случайный гость просто видит и щупает то, о чем пишут в путеводителях и книгах по искусству, а свои жители – и есть сами эти камни, эти стены; это их лица – на полотнах их великих соотечественников. Да что там говорить – именно они и водили кистью великих мастеров!

В Личном Городе Каждого тоже есть разные зоны и разное население. «Ареа пьедонале» невелика и очень скользка при этом! Одно неверное движение – и вылетел за пределы пешеходной зоны. Сначала в этой «зоне пьедонале» шляется огромное количество народа, а потом как-то рассасывается: кто-то удирает сам, не согласившись с правилами бережного отношения к достопримечательностям, кого-то выставляют и при этом снабжают титулом «персона нон грата навсегда», кто-то нечаянно выпадает на широкий проспект и не хочет потом возвращаться в узкий и неудобный вчерашний день, а кто-то вдумчивой и неспешной ходьбе предпочитает быстрое и эффективное передвижение, например, на автомобиле. В любом случае, остается подтвержденной следующая закономерность: если хочешь увидеть нечто заповедное – запасись терпением и откажись от скорости.

В пешеходной зоне невозможно проведение соревнований. Тут все либо первые, либо – последние. Тут – равенство возможностей и способностей. Тут неуместен недобрый взгляд или удар в спину. Тут все живут без кожи – для подлинности ощущений и ввиду отсутствия необходимости защищаться.

II

Белый танец

…Солнце уже не жарило так, как два часа назад – можно было выдвигаться на грядки исполнять дочерний долг. Дочерний долг заключался на сегодня в выкапывании двух грядок картошки. Лет пятнадцать назад Мила объявила родителям, что, если бы она хотела стать столбовой крестьянкой, то подала бы документы в Тимирязевскую Академию, но поскольку у нее диплом юриста и место нотариуса, стало быть, огород ее не манит буквально ни в каком виде. Родители сделали вид, что согласились со всей аргументацией дочери, и копались в теплицах и на грунте сами до той поры, пока позволяло здоровье. Теперь им стало труднее поднимать свои восемь соток, но отказаться от грядок в пользу буржуазно-разложенческого газона они еще не были готовы. Ну, а Миле было попросту их жаль во всех смыслах, потому она иногда и брала на себя сельскохозяйственный подвиг во славу баклажанов, огурцов и каких-нибудь еще культур.

Вот и сейчас она выбирала из земли картошку, вывернутую на свет Дедушкой, перебрасывалась с ним соответствующими случаю шуточками (с двух грядок – два ведра картошек не более пяти сантиметров в поперечнике), и думала какие-то свои мысли, преимущественно о… Ну, это не имеет отношения к делу.

Зазвонил телефон, и на экране определился какой-то номер. Мила стащила резиновые перчатки и взяла трубку. Звонила Валентина, ее одноклассница. В начале недели она уже звонила и спрашивала, будет ли Мила в воскресенье на даче, хотела о чем-то поговорить с ней с глазу на глаз. Мила совсем уж было забыла об этой договоренности, но сейчас встретиться не отказалась, не задумываясь особенно о том, чего Валентине было нужно от нее. За двадцать с лишним лет после школы они встречались всего три-четыре раза, да еще пару раз говорили по телефону, старательно не касаясь личных тем. Личные темы стали для них негласным табу с пятнадцати лет. Мила простила тогда Валентину, но в одну минуту просто вычеркнула ее из личного пространства – и все. После они никогда не обсуждали того, что случилось, но обе знали, что объяснение висит между ними нераспакованным…

…Произошло это в конце восьмого класса, когда уже вовсю бурлили гормоны, расцвечивая лбы и щеки прыщами, а личные дневники – всемирно известными тайными признаниями самим себе. Валька тогда сидела на первой парте с Виталиком, по которому третий год сохла Милка, а Милка – на второй парте соседствовала с Олегом, по которому обмирала Валька. После школы, бредя по тропинке меж высоких некрасивых кустов с неизвестным названием, подружки обсуждали и истолковывали каждый пойманный взгляд, каждое слово и наслаждались тайной и глубиной собственных чувств в отражении участливых подружкиных глаз. Соперницами они не были, их вкусы ощутимо расходились, зарождающееся женское нутро ничего не нашептывало. Зато подругами они были надежными: ни один секрет не выплыл наружу даже после того, как их охлаждение было замечено одноклассниками, перемыто и забыто под напором грядущего лета, сулящего необыкновенные перемены к лучшему.

…Их класс был самым танцующим, наверное, за всю историю существования школы. Этот 8-й «Б» самозабвенно плясал на школьных вечерах, на классных «огоньках» и особенно – прямо посреди учебного дня в кабинете английского вместо отмененного урока. Дверь плотно закрывалась, парты сдвигались в угол, включался магнитофон на тщательно выверенную громкость, и весь восьмой «Б» вытанцовывал в маленьком классе тесным кружком от звонка до звонка. Причем все было взаправду – быстрые танцы обязательно перемежались медленными, парочки в школьной форме с комсомольскими значками топтались на середине при свете дня, а остальные – неприглашенные и не пригласившие – вдоль стен ожидали чего-то… Составлялись и распадались отношения, вспыхивали и гасли надежды, смаковались локальные сплетенки, пошевеливалась зависть, просто разбрызгивалась энергия, а пацаны и девчонки насыщались нечаянным праздником. Однажды их все же застукали – не могла такая лафа продолжаться вечно! – и отсутствующий английский заменили чем-то еще, чтоб юные мозги не застаивали и не подгнивали.

Никого не радовала перспектива томиться без танцев от одного «красного» дня календаря до другого, когда только и можно было всласть надрыгатьсяи наобжиматься на общешкольной дискотеке, но уже не в форме, а в модных индийских джинсах или в индийских же (Да здравствует дружба между народами наших стран!) платьях из марлевки, в босоножках на каблуках и уж конечно, в вожделенной темноте! Томились в восьмом «Б» недолго – сообща были придуманы поводы для классных «огоньков»: «Начало четверти», «Конец четверти» (к счастью, семестров тогда в школах не ввели!) – вот уже восемь штук увеселительных мероприятий…. Затем – «День именинника», ясное дело – «День учителя», «Октябрьские праздники» (А чего не попраздновать за победу большевиков?), «Новый год», «Восьмое марта», «Двадцать третье февраля», «Окончание учебного года»…

…Вот как раз самый щемящий момент – окончание учебного года. Впереди лето, когда безжалостные родители, в едином стремлении развратиться на свободе, распихивали детишек по бабушкам-дедушкам, пионерским лагерям и дачам. Школьный «предмет» обожания отдалялся до следующего сентября, а потому самое большое количество слегка зареванных (активный залог) девчоночьих глаз и зареванных (пассивный залог) мальчишечьих плеч приходилось как раз на дискотеки в конце мая… И чтобы насентиментальничаться всласть, восьмой «Б» не удовольствовался общешкольным вечером под взглядами дюжины дежурных учителей, а уговорил свою нестроптивую классную даму, и устроил свой кулуарный «огонек» в давно обжитом и пританцованном кабинете английского.

…Как и многие в те времена, обе подруги были жертвами пуританского воспитания, а потому должны были придерживаться насквозь ошибочного и вредного мнения своих мам: девочка не может никаким образом публично выражать своих чувств к мальчику! Отсюда следовало, что пригласить на танец того, кто нравился – нельзя! Но нельзя пригласить и того, кто может отказать на глазах у всех – покроешься несмываемым позором до конца половозрелых лет своих! А танцевать-то хотелось! И ведь был, был выход из положения – безотказные кандидатуры, придерживающиеся нейтралитета и не замеченные в страстях и водоворотах любовей переходного возраста. Их было не так много, но на них можно было смело положиться и – повиснуть на время танца! Они держали за талию ничуть не хуже, чем остальные, а при известной доле фантазии можно было вообразить себе все, что угодно, вплоть до того, что танцуешь с тем, кто на самом деле нравится.

Милка и Валька тоже обожали танцевать и тоже не хотели простаивать, «платочки в руках теребя», а посему каждая из них наметила цель для грядущего «белого танца».

– Ты кого будешь приглашать? – шепотом спросила Валька у подруги.

– Славика, – так же тихо ответила Мила. – А ты?

– Я – Серегу.

Подруги удовлетворенно кивнули друг другу и выстроились на первой линии в низком старте, потому что их местный диск-жокей уже взял в руки нужную пластинку… И Славик, и Серега были теми самыми безотказными спасателями девичьей чести, так что никакой осечки тут быть не могло.

– Белый танец! – крикнул «музыкальный редактор», и сразу те, кто ни во что не верил, кинулись за дверь, а те, кто все тщательно просчитал, – приглашать. Подружки двинули вперед, но Мила шагнула на секунду позже и уже на середине пути оторопело остановилась, увидев, как Валька, резко изменив курс, быстро подошла к Славику и пригласила его танцевать. Осечки со Славиком не должно было быть, ее и не было.

Мила мгновенно развернулась и скорым шагом вышла из класса, пробежала часть коридора до лестничной клетки, через одну пропрыгала ступеньки вниз до первого этажа, хлопнула дверью раздевалки, схватила с вешалки плащ и только на улице ощутила грохот сердца где-то в районе горла. День кончился. И кончилось что-то еще, что наверняка должно кончаться рано или поздно.

III

Долг платежом красен

…Валентина подкатила на новеньком автомобильчике, любовно припарковала его у забора, любовно выдернула ручной тормоз, любовно нажала на кнопку брелока и, заходя в калитку, оглянулась назад и немного склонила голову набок, любуясь игрушкой. Она похорошела по-женски: налилась до аппетитности, устояв на границе с безобразностью, нашла стиль одежды, подчеркивающий, что надо, но и не исключающий игры мужского воображения. Спокойные очертания ее облика настраивали на безмятежность, она не рисовалась и никому не старалась понравиться, но Мила отчетливо уловила некую неуверенность, относящуюся лично к ней, к Миле. Не зря же в свое время они так хорошо знали все тропиночки заповедных территорий друг друга! Мила раньше почувствовала, чем сформулировала причину напряжения бывшей подружки: каждая получила урок, и хоть тогда они не объяснились по обоюдному молчаливому уговору, но никто из них не был уверен, что однажды этот разговор не вспыхнет, ну или просто не задымит… Двадцать пять лет спустя одинаково хорошо помнились и учителя ученикам, и ученики – учителям.

– Привет, девочка моя! – с некоторых пор Валентина взяла такой покровительственный тон в отношении всех, кто не дотягивал до нее по комплекции.

– Привет, Валюшка!

– Ну, как ты, девочка моя?

– Все отлично, мамочка моя!

«Девчонки» весело заржали и пошли в сад, в беседку на лавочку. Выскочили из дома любопытные Милкины двойняшки Зойка и Зинка, похожие на двух синичек. Они рассчитывали повертеться рядом и как следует погреть уши около взрослых разговоров. Им было уже по одиннадцать лет, и Мила даже не хотела догадываться, о чем они шепчутся под одеялом в своей спаленке. К тому же она придерживалась мнения, что иногда послушать, о чем говорят взрослые, даже полезно детям – глядишь, какие-то уроки усвоят из чужих ошибок, сэкономят место на лбу и драгоценное время. Но в этот раз сестренкам крупно не повезло: мать выставила их из беседки, не позволив даже присесть «хоть на минуточку».

– Не буду долго занимать время вступлениями, – начала Валентина, – я хочу тебя попросить помочь одному моему знакомому. Он обратился ко мне, а я сразу подумала о тебе. Я больше никого не знаю в городе, кто мог бы заняться его проблемой. Короче говоря, у него три месяца назад скоропостижно умерла жена, и теперь он не знает, что делать с наследственными делами. Ты же нотариус, вот я и подумала, что ты как раз сможешь пролить свет на все это…

– Насчет света – не знаю, но баночку чернил – точно пролью.

Они еще поговорили об этом деле, Мила выяснила кое-какие детали и разрешила Валентине дать знакомому ее номер телефона. Минут десять грызли яблоки, а потом Валентина засобиралась – уже темнело. Напоследок, уже около машины, она вдруг спросила:

– Замуж не вышла?

– Да что я там забыла-то? Хватит уж, находилась.

Валентина ничего больше не сказала, как-то неловко оборвав самой же начатый разговор, и села за руль. Мотор тихо заработал, и красные габаритные огоньки красиво удалились в дальние сумерки.

…В понедельник, как ни странно, было мало посетителей. День тянулся к обеду, Мила даже успела побродить в Интернете и пособирать мировые сплетни. Она совсем уж было увлеклась сообщением о скандале между двумя известными поп-дивами, недоумевая, почему им вдруг стало тесно в одном необъятном телеэфире, как вдруг запел телефон. Звонил тот самый знакомый Валентины. Представился Николаем и попросил о личной встрече. По крайне измученному голосу ему можно было дать не меньше пятидесяти пяти-шестидесяти лет…

– Вы можете приехать прямо сейчас? Я на месте до шести часов.

– Это было бы хорошо. Куда надо приехать?

Мила назвала адрес, повесила трубку и продолжила недоумевать во всемирной сети.

Через час Николай приехал. Частично Мила ошиблась: он оказался крепким молодым мужчиной сорока пяти лет (в паспорте посмотрела), но его лицо было напряжено и издергано, он выглядел потерянным и усталым, даже, пожалуй, затравленным. Мила женским взглядом отметила несвежую рубашку, дергающийся кадык и неподъемную тоску, давящую на плечи этого человека.

– Хотите водички?

– Да, очень хочу.

Мила налила в два стакана и поставила один около него, другой – ближе к себе. Она вовсе не хотела пить, а так – для компании. Николай сразу выпил свою воду и сбивчиво начал рассказывать. Было видно, что ему тяжело говорить, но по опыту Мила знала, что говорить мужчине надо – будет легче. Подобных клиентов прошло немало перед ней, такая уж работа у нотариуса. Поначалу она эмоционально вникала в каждую ситуацию, норовила утешить и ободрить, а потом спала почти в коматозном состоянии по десять-одиннадцать часов в сутки и не могла утром найти силы поднять голову по зову будильника. Некоторые клиенты так «высасывали» ее, что к вечеру Мила была не в состоянии сама идти домой – вызывала такси и падала на заднее сиденье в состоянии глубокого ступора. Но постепенно она осознала, что надо прикрываться от страждущих, чтоб оставить для домашних толику энергии и моральных сил. На ее жизнь имеют право только ее дети, а больше она никому не должна.

…Николай сбивчиво рассказывал про свое несчастье, про трудные отношения с другими наследниками жены от ее первого брака. Он пытался и никак не мог сказать, что ему очень не хочется ни с кем делить наследство. Он недоумевал (но не вслух), как же так неправильно устроен закон, разбазаривающий имущество супругов бездумно и безрезультатно… Мила слушала ровно до того момента, когда в голосе рассказчика начали проступать металлические нотки. Это сигнал: сентименты закончились, душа вывернута, начинается собственно процесс. Вздохнула. Взяла в руки документы, чтоб задать вопросы и сделать копии. И вдруг ее пригвоздило к месту: в голове отчетливо высветилось, что Валентина прислала к ней этого парня в качестве уплаты по долгам! О, небо! Назвать ее наивной? Да нет, язык не поворачивается, в житейском уме ей не откажешь. Но внутри у Милы как-то потеплело и просветлело. Она задумалась и не заметила, что Николай продолжает рассказывать, что он выпил воду и из ее стакана, и что он уже молчит и вопросительно смотрит на нее. Валентина рассчитала все правильно, она знала жизнь: нет лучшего способа привязать мужчину к себе, пожалев его в тяжелую минуту, посочувствовав ему. А что: он – вдовец, но молодой, Милка – разведенная баба, тоже еще годная к употреблению. Почему бы и нет? «Ох, Валька… Спасибо, конечно, но у меня в этих делах свои пути-дороги». Но что-то определенно рассосалось в воздухе, и пешеходная зона немного оживилась.

…Николай уехал, часы на стене дотикивали шестой час, часы в Милке дотикивали сороковой год. Еще один день кончился. И кончилось что-то еще, что наверняка должно кончаться рано или поздно.

1

Предварительно

У меня на работе сломался компьютер. Или принтер. Или не сломалось ничего, но выводить на печать никто ничего не хотел. А в этом состоит моя работа – я вывожу на печать: превращаю опыт, мыслительный процесс и финансовый интерес в документы формата А-4. Вся моя работа, если подумать крепко, как раз и вписывается в этот формат. Не густо, конечно, но чтоб взлететь, надо построить аэродром. Вот я и работаю в заданном формате, а дальше видно будет. Как говоришь ты, однажды так все сложится, что будет только один выход: что-то поменять радикально в своей судьбе. А пока не надо опережать события. Вот я и вывожу пока на печать.

Короче говоря, я начала нервничать из-за своей технической беспомощности и обратилась к коменданту нашего здания с просьбой посоветовать специалиста, способного помочь. Через полчаса милый человек Александр Николаевич привел ко мне такого специалиста и, уходя, пожал плечами: мол, чем могу, а там – разбирайтесь сами! Ну и разобрались: принтер заработал, парень ушел и оставил висящее в воздухе свое изображение. Знаешь, бывает такая плотная внешность, что не сразу выветривается после того, как человек уходит. Так обычно бывает тогда, когда это какой-то особый человек, который должен что-то сказать или о чем-то напомнить.

Итак, парень ушел, а я наморщила лоб и стала думать: что за знак мне был? (Я про знаки неспроста тут говорю. Только не думай – я не пытаюсь оттянуть славу у Коэльо. Он, конечно, писал про знаки, но придумал их не он, не он их и первый заметил – он только объяснил «на пальцах», как надо пользоваться этим знанием). После недолгих раздумий я пришла к выводу, что специалист по принтерам-компьютерам очень похож на Одного Товарища. Прическа другая, правда, и легкая небритость в наличии (чего Один Товарищ себе не позволяет), а так – одно лицо.

История, произошедшая со мной и Одним Товарищем несколько лет назад, стала моим букварем и дипломом в области прочтения знаков. С тех пор я твердо знаю, почему мое правое плечо немного ниже левого – на нем всегда сидит мой Ангел-хранитель. Избито? Нет, просто это также точно, как и то, что снег белый. Однако никому в голову не приходит упрекать поэтов всех поколений, воспевающих на все лады белизну снега. Вот и мне не надо пенять зазатасканность образов и тем.

2

Великий сантехник

…Я ввинчивалась в кризис. Моя семейная жизнь опять закончилась. (Тогда я думала, что поражением. Потом позиции были пересмотрены, но обэтом не сейчас). Муж ушел в другую жизнь, откуда не хотел возвращаться. А с ним идти я не хотела и не могла. Наши отношения напоминали спасение утопающего без участия самого утопающего: я в лодке, держу мужа за ноги, а он весь под водой, но при этом держится за корень, вросший в дно, и кричит мне: «Тяни же, тяни!» Ну, я и тяну. А он не отпускает корень, но и ноги из моих рук не вырывает. Общественно-социальные привычки крепко в нас сидят, потому как заколачиваются поколениями. Где уж тут сообразить, что можно надорваться? Я обессиливала. Меня не хватало детям, дому, простым радостям, меня почти не было даже у себя самой – я вся была в лодке. И в этот момент просто не могла не произойти эта банальная до тошноты история.

…Я позвонила Одному Товарищу, с которым когда-то раньше была знакома довольно продолжительное время. Мы не были друзьями, даже приятелями не были, просто мы состояли членами одного временного коллектива. Потом коллектив по естественнымпричинам рассыпался, и каждый свалился в свою колею. Один раз мы встретились на пересечении наших путей, пообщались семьями, и взаимоотношения наши скатились до того уровня, когда редкие звонки, в основном по делу, не обижают, а придают значимости в собственных глазах. Один Товарищ занимал очень ответственный пост в крупной компании, где был заместителем Самого и, следовательно, фактически делал всю работу руководителя (чтоб потом стать самому руководителем и наконец перестать работать). У Одного Товарища были, естественно, в запасе многочисленные полезные связи и перспективные знакомства. Вот этим-то обстоятельством я и решила воспользоваться, когда назрела необходимость. Я позвонила, он легко и сразу согласился на встречу, и мы на следующий же день пообедали в небольшом ресторанчике. Я без предисловий изложила суть просьбы, он обещал помочь (и помог).

Потом он учил меня пить текилу, слизывая соль с руки, а потом накрыл мою руку своей и прямым текстом предложил стать его любовницей. Вот так. Не могу сказать, что без предисловий – все-таки текила и была этим предисловием, но я тогда об этом не догадывалась. Я сразу же согласилась – от шока, от собственной простоты и честности в таких вопросах. Я совершенно не умею играть с мужчинами: или «да» или «нет». А тут полнейшая необходимость и своевременность – повторяю: я обессилела в лодке.

Он пообещал, что снимет для наших встреч квартиру в удобном районе, и что-то еще обещал, но я особо не вслушивалась, потому что мне ничего больше от него было не надо – просто, чтоб он был. Один Товарищ, конечно же, был глубоко женат, имел двух дочек и… А что «и»? Все, говорю же, банально до тошноты – все это вы можете прочесть в любом бульварном романчике. Но я вовсе не об этом.

Наше первое тайное свидание произошло на следующий же день, и я допустила ошибку: вошла в это море не по щиколотку, а по колено или даже глубже (это не я придумала выражение про щиколотку – так меня наставляла когда-то одна моя знакомая) – я сама утонула, и на любовника обрушилась. Я не сообразила, что этот романчик – пищевая добавка, а не основное питание: завтрак, обед и ужин. Я заваливала его эсэмэсками – он отвечал. Я спрашивала о следующей встрече – он обещал, что придумает что-нибудь. Мы несколько раз ходили вместе обедать в какой-то японский ресторанчик, и мне хотелось съесть его самого. Он всегда говорил, что сам умирает от желания, что все время думает обо мне.

За давностью описываемых событий и, видимо, ввиду их итоговой неважности для меня, я уже не могу точно вспомнить последовательность, но это и не имеет значения. Я просто изложу в вольном порядке события, которые сложились потом в философию, принесшую покой и комфорт в мою жизнь: все что ни делается, все к лучшему. Философия не нова, и не я ее вывела, но ведь когда на моем огороде из семечка, купленного в магазине, вырастает кабачок – это только мой кабачок, пусть и не я его придумала. И съем этот кабачок только я.

…Мы томились в ресторанах, телефонных сообщениях и коротких разговорах, мы… Хотя, я не знаю насчет «мы». Теперь мне кажется, что томилась только я. Я думала так, когда после принятого решения мужественно не звонила ему до тех пор, пока спасительная философия не вытеснила разрушительные мечты. Но когда надежды еще разламывали меня, я осознавала, что опоздала со своей гордостью. Охотник уже видел, что вальдшнеп подстрелен. И от того, до смерти его убили или нет, уже ничего не зависит: охотник, не торопясь, пойдет по кровавому следу и засунет свою добычу в сумку, и повесит крыло в гостиной у камина, и химическим карандашом подпишет на рамке порядковый номер трофея. Идя за добычей, он может прицелиться еще в парочку птичек, пусть и не попасть – все равно вальдшнеп уже в кармане. Конечно, раненая птица может встретить добрую фею, которая польет ее раны живой водой. И тогда вальдшнеп вспорхнет из-под носа охотника, когда тот уже опустит ружье и протянет руку. И улетит. Чтобы стать мишенью для другого охотника. Или прожить остаток своей вальдшнепьей жизни в камышах на болоте, не позволив себе больше ни разу волшебного ощущения полета.

Я намечтала – и поверила. Я хватала телефон, потому что мне казалось, что он звонит, я плохо соображала, теряла перчатки и регулярно сжигала котлеты и всякую другую еду на сковороде.

Наконец я позвонила подруге в другой город и собрала вещи в дорогу, решив билет купить прямо на вокзале на любой подходящий поезд. У меня было два дня и совсем не было мозгов. Это теперь мне известно, что чем дальше уезжаешь, тем меньше шансов убежать. Он как почувствовал! Позвонил вдруг за час до моего выхода из дома. Приехал, отвез на вокзал. Я купила билет на поезд, отходивший через полтора часа. Все это время мы с ним стояли в помещении билетных касс, из-за зимней одежды с трудом обнимая друг друга. Я все больше вздыхала, как черепаха Тортила, он прижимал меня к себе, вдавливал мое лицо в воротник полушубка и периодически осторожно предлагал не ехать, подождать до выходных – он будет свободен и обязательно что-нибудь придумает. Один Товарищ – очень сильная личность, я покорилась (!) его внутренней воле и сдала билет за десять минут до отхода поезда. Он отвез меня домой. Обнимал всю дорогу, гладил по голове и повторял: «Бедная моя девочка…». Ну и кто не продастся с потрохами, я тебя спрашиваю?!!

Видимо, в этот момент мой Ангел-хранитель забеспокоился и начал принимать меры. До моего сознания он достучаться не мог, прекратил всякие попытки и стал действовать самостоятельно.

В середине недели Один Товарищ позвонил и сказал, что все устроил, и в выходные на целых двое суток мы с ним едем на дачу его знакомых в Подмосковье. Кроме нас там никого не будет, и мы сможем всласть напроникаться друг в друга, выговориться, выплакаться, нажалеться и нацеловаться. Он сказал, что приедет за мной на машине в субботу в двенадцать часов дня.

К одиннадцати я оделась, собралась и замерла в стойке около окна. Не хочу описывать умирание времени в промежутке между двенадцатью и шестью вечера. Я уже зализала эти раны. Звонить? Не стала. Он потом сказал, что он так и знал, что я не буду звонить. Я классически простояла у окна всю субботу, а в воскресенье запретила себе ждать.

Через пару недель (это я сейчас так легко обозначаю этот несущественный, с точки зрения вечности, срок) выяснилось, что он, стирая из телефона сообщения от меня и ко мне, удаляя списки входящих и исходящих звонков (чтоб не обнаружила жена), нечаянно стер мой номер телефона. Я съела эту версию, потому что вальдшнеп был подстрелен. Но я-то понимала: он знает, где я живу – дом, подъезд и этаж. И без комментариев. Думаешь, это мне что-нибудь подсказало? Нет. Я опять расквасилась и опять впала в телефонный гипноз, и опять заваливала его эсэмэсками… Классика! Он отвечал, обещал, уверял… какие еще там есть глаголы для обозначения такого процесса? Вот-вот, все это было.

Следующая встреча не могла не быть назначенной. Как сейчас помню – это было в четверг, мой счастливый день. Рабочий день заканчивался, он позвонил мне и сказал, что выезжает из офиса. Я должна была ждать его около рынка на своей машине в семь часов. Уже в половине седьмого я стояла там, где нужно. Он позвонил и сказал, что уже выехал и будет на месте вовремя.

– Ничто не может нам помешать, – сказал он теплым и сильным голосом, – я сам не верю своему счастью, но я уже еду к тебе.

В семь часов он не приехал. Я не стала звонить, зная, какие в Москве пробки в это время. В половине восьмого он позвонил сам и сказал…, что вернулся на работу, потому что у них там пожар в архиве, и Сам просил Одного Товарища сгонять туда и проконтролировать лично весь процесс: все-таки архив, коммерческие тайны и все такое.

– Я все понимаю, – ответила я ровным и спокойным голосом, – тут ничего не поделаешь.

– Я там все разгребу сегодня, а завтра мы с тобой все равно поедем. Я тебе позвоню.

Он позвонил на следующий день и сказал, что на пожаре он пробыл до двух часов ночи – дело оказалось нешуточное. А сегодня он руководит процессом переноски архива в другое помещение и приехать тоже не сможет, потому что работы тут до позднего вечера. Я похвалила его за самоотверженный труд, пообещала ему подарить именной пожарный шлем и заодно поинтересовалась, не от его ли кресла распространился пожар по зданию?

– Но завтра я точно приеду и мы вырвемся хоть на денек, я договорился с шефом, он понимает, что мне надо отдохнуть, – так сказал, что нельзя было не поверить. Да и не врал он, не лукавил, не придумывал ничего. Я это чувствую всегда, меня трудно обмануть и оставить факт вранья незамеченным.

Я уже почти не ждала, …нет, я вру, конечно, это мне сейчас кажется, что не ждала, – это я теперь умею не ждать. Еще ждала, конечно, и он позвонил и сказал, что сегодня вечером мы точно увидимся – хоть два часа, но наши. Целых два часа! Это роскошь по сравнению с тем, что я могла себе позволить вымечтать в такой ситуации!

– Я буду к шести часам у тебя и позвоню, как подъеду к твоему дому. – Он не врал, он хотел приехать за мной, это точно. Я слышала его усталый голос и придумывала, как я его буду сегодня ублажать, расслаблять и баюкать…

Ой, граждане, вы сейчас лопнете от смеха, но в шесть часов он не приехал, а позвонил на следующее утро и сообщил, что как только он отъехал от ворот своей компании, ему позвонили из здания и сказали, что на последнем этаже в туалете, видимо от жара и огня, лопнула канализация, и все это добро течет по шикарному мрамору, наборному паркету, оставшемуся на этажах, не пострадавших от пожара…

Я – взрослая и умная девочка, и я сказала ему:

– Ну вот, солнце, ты теперь еще и знатный сантехник… по кличке Огонёк. Кроме сиятельного шлема я вручу тебе золотой вантуз и платиновый трос для прочистки канализации. Ладно, разгребай свое дерьмо, я подожду.

Я ни на минуту не усомнилась в его правдивости, я знаю, что все это – и пожар, и потоп – чистая правда. Гм… не очень, конечно, чистая…, но – правда.

Конечно, дерьма оказалось намного больше, чем мы оба думали. Потому что вслед за этим последовали разборки, следствия, выяснения, восстановление утраченного. А между тем никто не снимал с Одного Товарища обязанности двигать бизнес в заданном направлении: договоры заключены, контрагенты строги, а деньги надо ковать даже лежа. Теперь его звали уже Огонёк, Великий Сантехник всех Времен и Народов.

Он редко звонил и бесцветным голосом, усталым безмерно, спрашивал что-то дежурное. Спасибо ему за это. Я и сейчас верю, что у него просто не было сил на меня. Да и у меня не было сил на него, потому что я почувствовала вес моего Ангела на плече. Наконец-то я его почувствовала! Я так удивилась его присутствию, я так растерялась, что первый мой вопрос ему был совершенно дурацкий:

– Неужели Огонёк мне так противопоказан, что ты не пожалел поджечь и затопить прекрасный особняк?!!

Последнее слово должно было остаться за мной, и это слово могло было быть только прославляющей одой – в конце-концов, Огонёк поступил как нормальный мужчина. Если он и врал, то лишь самую малость и для моего же блага. Он умный, добрый, порядочный и сильный человек. Так я и сказала Великому Сантехнику Всех Времен и Народов, водружая его на пожизненный в моих (и его) глазах пьедестал, у подножия которого воткнут в землю золотой вантуз.

3

Последние известия

С тех пор прошло несколько лет. На минувшей неделе я два часа провела в приемной Огонька. Визит был сугубо делового свойства – моя компания хочет заключить договор с его компанией. Мы распивали чаи, трепались про общих знакомых, он всячески избегал темы своей семьи, зато подробно расспросил про моего мужа и про спасение утопающих. Сказал, мол, я поступила правильно, что отпустила его ноги, и т. д. и т. п. На прощанье он пожал мне руку (!) и, просканировав меня за долю секунды, наклонился и чмокнул в щечку. Я знаю, это искушение для меня. Но я выстою и переживу игру его весенних гормонов. Мой добрый Ангел, не надо ничего больше поджигать, я все поняла с первого раза. Я же взрослая и умная девочка…