Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь Мазин Александр

– Любушка! – воскликнула Данка. – Что они с тобой сделали, жабы?

– Ничего. Побили только, – Любушка, которую только что столкнули в землянку, тяжело опустилась на грязную медвежью шкуру, брошенную на охапку соломы. Данка подвинулась, уступая ей место. Тут вход закрыли, и внутренность землянки погрузилась в темноту.

– Побили, но не сильно, – сказала Любушка. – Меня Зван защитил.

– Зван! – обрадовалась Данка. – Где он? Близко?

– Близко, – грустно сказала Любушка. – И Йонашек твой – тоже. Только они нам не помогут.

– Йонаш?! Почему не помогут? – Голос Данки задрожал. – Их убили?

– Нет, не убили. Но они – в плену.

– Ну тогда ничего, – облегченно проговорила Данка. – Если сразу не убили, значит, выкуп хотят. Тогда ничего, – она обняла подругу. – Тогда всё хорошо будет.

Но в ее тоне не было уверенности.

– Слушай, а как ты с Йонашем и Званом оказалась? Малец твой говорил: отец тебя со своими людьми отправил?

– Долго рассказывать, – пробормотала Любушка. – Потом. Ох, Данка, что с нами теперь будет?

– Пусть только попробуют нам что-то худое сделать, – сказала Данка. – Мой отец тогда с ними такое сделает, такое…

Но в голосе ее опять не было уверенности.

Пока отец узнает, что они со Славкой уехали, пока он их отыщет… Тут она вспомнила, как смотрел на нее деревлянский волох, и задрожала.

– Холодно тут, да? – сказала Любушка, прижимаясь к ней потеснее. – Замерзла?

– Да, – ответила Данка. Хотя трясло ее не от холода.

– Первому, второму и третьему десятку спешиться. Пятому и четверому – верхами, «крыльями» в обход, – скомандовал Духарев. – Глядите в оба, чтоб ни один не ушел. Верховые, марш! Пешие… – Тут его взгляд наткнулся на волоха. – За этим присмотреть…

– Я останусь, – подал голос Рёрех, выведя воеводу из затруднения: кому доверить колдуна.

Духарев кивнул, мысленно досчитал до ста, давая возможность верховым закончить окружение, потом спешился сам, вытянул из налуча лук:

– Помалу вперед, гридь. Прежде меня не стрелять.

И, пригибаясь, побежал между стволами туда, где, скрытые в тени деревьев, вздувались покрытые дерном бугры землянок.

Данка проснулась от приглушенного вопля. И тут же снаружи раздался еще один. На этот раз Данка услышала еще один звук, на мгновение опередивший крик. Характерый шлепок, с которым стрела ударяет в мясо. Данка очень хорошо знала этот звук: ее с семи лет учили стрелять.

– Любушка, проснись!

– А, что? Почему так темно? – Любушка спросонья не поняла, где она.

– Тише! Там, снаружи, – бой!

Дверь в землянку с треском откинулась. В светлом проеме возник деревлянин с топором.

Несколько мгновений он пялился в нутро землянки, силясь что-то разглядеть, потом прыгнул вниз, замахиваясь топором.

Данка и Любушка отпрянули к стенам. Любушка – с испуганным вскриком, Данка – приседая и хватаясь двумя руками за край тяжелой медвежьей шкуры и дергая изо всех сил. Солома была сухая и скользкая, потому шкура подалась неожиданно легко.

Деревлянин замахал руками и опрокинулся на спину. Топор он выронил и, падая, треснулся затылком о землю. Данка ухватила топор, размахнулась и рубанула изо всех сил – как по деревянной колоде. Лезвие с влажным хрустом проломило грудь деревлянина. Он засипел, дернулся разок и умер.

Данка выдернула топор.

– Ты куда? – зашипела она на Любушку, сунувшуюся к выходу. – Убьют! Иди в дальний угол и сиди тихо.

Сама же Данка встала сбоку от дверного проема, приготовилась нанести удар, если кто ворвется в землянку.

Но никто не ворвался. Зато спустя некоторое время снаружи раздался молодой голос:

– Хорош пыхтеть, лесовик! Я знаю, что ты там. Вылазь и будешь жив.

– А ты кто таков? – чуточку задыхаясь от волнения, спросила Данка.

– О-о-о! Никак девка? – воскликнул другой голос. Но тоже молодой, звонкий. – Вылазь, девка! Убивать не будем. А вот что не тронем, не обещаю. Если пригожая…

– Размечтался! – крикнула Данка. – Смотри, Лисенок, батюшка мой тебя так тронет!

– Слышь, Лис, а деревлянка тебя, оказывается, знает!

– Какая я тебе деревлянка! – возмутилась Данка, вылезая наружу.

Топор она на всякий случай прихватила с собой. Но опасности не было. Ее тут же окружили отцовы гридни.

– А на топорике кровь, – заметил кто-то. – Чья это кровь, Данушка?

– Там внизу валяется, – ответила Данка. – Еще там… Ой, батюшка!

Раздвинув гридней, Духарев шагнул к дочери, вынул у нее из руки топор, обнял крепко, шепнул на ухо:

– Что ж ты сделала, глупая!

– Виновата, батюшка, – сказала Данка и всхлипнула.

– Сама хоть цела?

– Угу.

– А где Славка?

– Не знаю… – Данка всхлипнула еще раз. Она изо всех сил старалась не заплакать, но всё равно заревела…

– …Отец наш небесный, вездесущий, да святится Имя Твое… – бормотал Славка разбитыми губами. Он видел синеву, сквозившую между листьями, но не знал, видит ли Господь оттуда, с небес, его, Богослава, лежащего в жирной земле деревлянского капища. А вот деревлянский идол видел его наверняка.

У ног Славки была голова нурмана Хругнира. Нурман был в беспамятстве и не знал, что его ждет. Зато другой нурман, которого положили прежде Хругнира, пребывал в сознании и громко призывал Одина. Йонах, чьи сапоги почти касались макушки Богослава, должен был бы молиться своему Яхве, но хузарин молчал. Наверное, обдумывал, как спастись. Вряд ли он что-нибудь придумает. Связали их надежно. По крайней мере Славку. Пленники лежали в канаве, один за другим. Вдоль канавы прохаживались деревлянские волохи с длинными посохами. Следили, чтобы никто не пытался подняться. Но молиться не мешали.

Внезапно взывавший к Одину нурман умолк. Богослав тоже замолчал. И услышал страшное утробное мычание. Затем несколько глухих ударов – и мычание оборвалось.

Забубнили волохи, загудел барабан, затем, перекрывая эти звуки, раздался яростный вопль… Перешедший в жуткое мычание… Оборвавшееся со звуками ударов.

Славка был храбрым отроком. В киевском Детинце других не бывает. Но сейчас от его храбрости не осталось почти ничего. Он рванулся изо всех сил, пытаясь разорвать ремни. Конечно, ничего у него не получилось. Только волох у края канавы ткнул Славку посохом в грудь: лежать.

– Йонах! – позвал Славка. – Что они делают?

– Что-что… Убивают! – ответил хузарин.

– А как?!

– Молись своему Богу, Славка, – спокойно произнес Йонах. – Скоро ты узнаешь, как.

На самом деле Йонаху было совсем не спокойно. Ему очень хотелось жить…

Старший волох положил на землю киянку и присел на край рва – отдохнуть. Двое сопровождавших его помощников опустились рядом на корточки. Ноги старшего волоха покоились на теле жертвы. Жертва больше не дергалась. Душа ее ушла. От мертвого тела пахло горелым мясом, кровью и нечистотами. Старшему волоху нравился этот запах, потому что он нравился богам.

Волох поймал взгляд следующей жертвы. До того, как лечь в ров, жертва была тиуном на княжьем погосте. Этот тиун – единственный, с кем у волоха были личные счеты. По слову этого пса замучили до смерти младшего брата волоха. Только за то, что он отказался показать путь к капищу. Может, брат и показал бы путь, если б знал.

Лицо у тиуна белое-белое, немного припорошенное землей. Как у покойника. Только покойников не колотит от страха. Наверное, тиуна не следовало приносить в жертву, раз богам нужны именно воины. Но кто знал, что громогласный, очень грозный с виду тиун окажется трусом? Такое нередко случается. Здесь, в жертвенной земле, человек становится таким, какой он есть на самом деле.

Однако боги ждут. Надо продолжать.

Волох поднялся, наклонился к тиуну, ухватил его за челюсть, нажал пальцами в нужные места. Тиун завопил, широко открыв рот, и волох свободной рукой принялся набивать липкой влажной землей рот тиуна. Вопль перешел в мычание. Волох сел тиуну на грудь, не глядя протянул руку. Помощник вложил в нее маленький каменный нож, которым волох привычно проколол жертве глаза. Другой помощник протянул волоху жаровню, чтобы тот вложил в глазницы жертвы тлеющие угли. Угли волох брал руками, не обжигаясь, потому что боги оберегали его пальцы.

Тело жертвы под волохом перестало дергаться. Тиун сомлел. Волох сел поудобнее, взял протянутый колышек, киянку. Приставил колышек к груди жертвы – напротив сердца – и приступил к последнему действию. Жертва снова пришла в себя, затрепыхалась. Дерево с трудом вбивалось в плоть, железо входило бы легче. Но намертво соединить могло только древо. И оно соединяло. Землю и небеса, огонь и воздух, человека и небо, жертву и землю.

Волох закончил. Отложил киянку. Помощник побрызгал на жертву водой из священного источника. Наставник, учивший старшего волоха искусству жертвоприношения, говорил, что когда-то вместо колышка жертву и землю соединяли черенком дуба, и все священные дубы вокруг капища выросли именно так. И лики на них похожи на лица жертв, из сердец которых они произрастают.

Волох встал и посмотрел сверху на следующую жертву. Этого страх не сломил. Нурман. Глаза волчьи, грива зубра, ручищи – медвежьи лапы. Всё еще силится порвать ремни: руки аж дрожат от напряжения. Этому боги точно будут рады. Этот – могуч.

– Что глядишь, крыса? – бешеным басом прорычал нурман. – Ждешь, когда заору? Не дождешься!

И с лязгом, как волк, сомкнул челюсти. Этому рот пальцами не откроешь. Но на этот случай у волоха есть приспособление…

Нурман сражался до последнего. Бился под волохом, как норовистый конь, мотал головой… Здоровый, как медведь. Пришлось одному из помощников спуститься в канаву – подержать.

Волох всё равно сделал всё, что надо, но запыхался. Руки дрожали. Надо бы передохнуть, но следующая жертва должна была быть легкой. Тоже нурман, но раненый, измученный болезнью, так и не пришедший в себя. Его даже не стали «пеленать» как остальных, – прихватили руки ремнями, и всё.

Волох наклонился над ним, прислушался к учащенному болезненному дыханию, потом медленно опустился жертве на грудь. Раненый издал глухой стон, шевельнулся, но глаз не открыл. Волох набрал горсть земли, сунул пальцы в приоткрытый рот раненого, оттягивая нижнюю челюсть… Поймал взгляд следующей жертвы, совсем молодого отрока. Глаза парнишки блестят от слез, но губы плотно сжаты. Волох многих отправил за Кромку и умел видеть многое. Сейчас он видел, что у этой жертвы – могучий дух. Боги будут довольны. Волох подумал, что отрока ждет великое посмертие, – и улыбнулся ему…

Славка видел, что волох сделал с нурманом. Это было страшно. Страшнее, чем просто умереть. Это была злая волшба, которая могла погубить Славкину бессмертную душу. Славка чуть не заплакал от бессилия и неотвратимости того, что случится. Но сумел с собой справиться. Он – воин, а не девка. Он не опозорит ни рода, ни дружины.

Волох уселся на раненого нурмана и посмотрел на Славку.

Взгляд у волоха был странный, но не злой. Так, бывало, смотрел на Славку Рёрех… А потом волох улыбнулся. По-доброму, как близкому родичу. Сразу вспыхнула надежда: вдруг он решил отпустить Славку? Вспомнилось, что говорил сторож-деревлянин: мол, волох этот хочет взять Данку младшей женой. Тогда ему нельзя убивать Славку. Ведь тот – почти что его родич.

В это мгновение Славка не думал о том, что выйти за деревлянского волоха для его сестры – позор и поругание. Ему слишком хотелось жить…

Волох улыбнулся отроку и увидел, как ожили и засияли его глаза. Как будто парнишка сумел прочитать и понять его мысли. Если так, то в этом отроке действительно великий дух. Возможно, он даже согласится стать личным проводником волоха в мире богов. Вот будет удача!

Волох отвлекся лишь на мгновение: подумал о себе, а не о том, что исполняет. И случилось непоправимое. Пребывавший в беспамятстве (а может, притворявшийся) нурман очнулся. И впился зубами в заскорузлые пальцы волоха. Тот заорал, попытался высвободить руку, но нурман повис на ней, как пес на медвежьей заднице. А когда волох попытался встать, нурман врезал ему здоровой ногой в пах.

Волох взвыл и плюхнулся на свою жертву. Нурман выпустил его пальцы, изловчился и вгрызся в волохово горло.

Тут помощники волоха наконец опомнились и бросились на помощь. Но они боялись причинить жертве вред (боги могут обидеться), и отодрать нурмана от старшего удалось не сразу. Только когда им на помощь пришли еще двое: один зажал нос нурмана, а второй врезал киянкой по раненой ноге.

Но нурман всё равно был счастлив и широко улыбался окровавленным ртом.

А старшему волоху было совсем худо. Зубы северянина порвали ему горло и размозжили трахею, так что теперь он истекал кровью и суетливые помощники никак не могли ее остановить.

– Далеко еще? – спросил Духарев.

Рёрех не ответил. И деревлянскому жрецу, который пер через бор уверенно, как хороший пес, вопрос не передал. Может, не услышал. Вид у старика был измученный.

«Как бы с коня не упал», – подумал Сергей и сделал знак одному из гридней: присмотри за дедом. Но, когда тот поравнялся с Рёрехом, старый варяг вскинул поникшую голову, буркнул:

– Не боись, не свалюсь.

Деревлянин замедлил бег, потом и вовсе остановился, принюхался.

Рёрех с ним пошептался, затем сам потянул воздух, кивнул и подъехал к Духареву.

– Уже близко, – сказал он. – Чуешь, горелым пахнет?

Духарев принюхался, покачал головой.

– Я чую, – подтвердил Велим.

– И я, – сказала Данка. – Это что, дядька Рёрех?

– Жертвой пахнет, – мрачно ответил старый варяг. – Как бы мы не опоздали, воевода.

– Так что мы тогда стоим? – сердито произнес Духарев.

– Деревлянин дальше идти не хочет. Говорит: там боги их живут. Боится.

– Больше, чем меня? – прищурился Духарев.

– Больше, – кивнул Рёрех. – Отпусти его, Серегей.

– Ты в своем уме, дед? Чтоб он их предупредил?

– Отпусти, – повторил Рёрех. – Я прошу. Он не выдаст.

– А дорогу как искать?

– Найдем, – уверенно ответил Рёрех.

– Ладно, пусть убирается.

Рёрех подъехал к деревлянину, расстегнул ошейник.

Жрец поклонился в пояс. Молча. И так же молча канул между деревьями. Только его и видели.

Духарев понял: деревлянин в любое время мог смыться. И оставался с ними лишь из-за своих мистических страхов.

– Давай, веди, – приказал он Рёреху.

– Вести и я могу, – влезла Данка. – Я тоже горелое чую!

– А ты марш в хвост! – рявкнул Духарев. – И чтоб без фокусов. С тобой еще отдельный разговор будет! И за этой, как ее, дочкой Шишки, присмотри! Велим – вперед!

– Разведка? – заикнулся сотник.

– К лешему! Некогда! Гридь, за мной, рысью! – и дал шенкеля Калифу.

Велим тут же его обогнал, повел дружину. Но нескольких минут не прошло – и Духарев тоже уловил запах паленого…

Старшего волоха оттащили от рва. Хругнира скрутили и связали. На этот раз крепко, как остальных. Затем нурману разжали челюсти и принялись пихать в рот землю. Нурман рычал и вертел головой, но деревляне навалились втроем и кое-как справились.

Потом один из них подобрал маленький ножик старшего волоха и с третьей попытки воткнул его в глаз Хругнира…

Славка понял: спасения не будет. Старший волох, который мог его пощадить, теперь не у дел.

У ног Славки на корточках сидел деревлянин. Он держал голову Хругнира. Славка подумал, что мог бы ударить его ногами, но тут рядом со Славкиной головой упал ком земли. Славка дернулся, извернулся: посмотреть, что происходит. И увидел, что спутанный по рукам и ногам Йонах, извиваясь как червяк, выкарабкивается из канавы.

Последнее усилие – и он наверху.

А деревляне ничего не заметили: одни занимались Хругниром, другие на это глазели.

Конечно, глупо надеяться, что связанному Йонаху удастся скрыться, но это всё-таки лучше, чем лежать и ждать смерти. Славка, толкнувшись пятками, отодвинулся на полшага, потом перевернулся на живот, подтянул под себя колени…

Вылезти он не успел. Его действия заметили! Рывок, удар – и Славка опять оказался на спине. Волохи бросили Хругнира (из глазницы нурмана торчал нож) и всей толпой бросились за Йонахом.

Конечно, хузарина нашли.

И поволокли обратно. Но деревлянским богам сегодня не везло. Видимо, они слишком широко раззявили рты. А это может плохо кончиться даже тогда, когда эти рты – дупла вековых дубов.

Вокруг деревлянского капища обычно располагалась сторожа из волохов помоложе, но сейчас не было никого. Все собрались на капище. Так что русы, спешившись, подобрались к земляному жертвеннику вплотную. Как раз в тот момент, когда деревляне вытаскивали Йонаха из кустов, в которые тот сумел закатиться.

– Не стрелять, – одними губами произнес Духарев. – Брать живыми.

Команда бесшумно потекла от цепочки пеших к двум десяткам конных, которым предстояло охватить капище с флангов.

Приказ воеводы никого не смутил. Обратать три десятка невооруженных смердов – дело, с которым справится дюжина дружинных отроков. Таких, как лежащий в канаве Богослав…

Четверо волохов вновь собрались вокруг Хругнира. Еще двое занялись старшим. Остальные выстроились вдоль канавы, следя за пленниками.

Волох, который взял на себя обязанности главного, потянулся к ножу, торчащему из глазницы потерявшего сознание Хругнира. Но вытащить его не успел. Тупая стрела ударила ему в висок, кардинально изменив и ближайшие планы волоха, и всю дальнейшую судьбу.

Его «коллеги» не успели ему посочувствовать. На капище в считанные мгновения появилось множество пеших и конных воинов. Волохам показалось: сотни. Но это было неверно.

Русов было много меньше. Просто они очень хорошо знали свое дело и при необходимости могли двигаться значительно проворнее лесовиков.

Всё закончилось быстро.

Волохи, качественно связанные, легли рядком на травку. Уцелевших пленников (их осталось всего шестеро) извлекли из канавы, развязали, помогли одеться, напоили вином или медом (по желанию), оказали кому надо врачебную помощь, наскоро опросили и представили самим себе.

Поврачевали немного и старшего волоха. Духарев решил привезти его в Киев – как живой трофей.

Тех, кому помочь было уже невозможно, приготовили к захоронению. Христиан (их оказалось двое) – в землю, остальных – на костер.

Полдесятка развязанных волохов помоложе занимались похоронными делами под присмотром трех русов.

Еще пятеро гридней Духарева форсированно допрашивали волохов поавторитетнее.

Интересовал их только один вопрос. Через десять с небольшим веков в стольном городе Киеве этот вопрос звучал бы так:

«И дэ ж ти гроши?»

За допросом, роняя на траву слюни зависти, наблюдал бывший наемник боярина Шишки Торгейр.

Его приятель Хругнир лежал на спине и, грызя деревяху, стоически терпел манипуляции Рёреха, лечившего его глазницу.

– Ничего, нурман, не грусти, – подбадривал его старый варяг. – Жить и с одним глазом весело. Вот хоть на меня погляди.

Хругнир вряд ли был способен что-либо разглядеть даже уцелевшим глазом, потому был вынужден верить Рёреху на слово.

– Видишь? – спросил Зван прижавшейся к нему Любушке, показав на страдальца. – А вот если бы я ему глаз вынул, врачевать его было б намного легче.

Любушка в его слова не вникала. Ей и так было хорошо.

Ее подруге Данке было тоже неплохо. С ней был Йонах.

– Бать, а ты не боишься, что они тебе отомстят? – спросил Славка.

– Мстилки обломятся, – усмехнулся Духарев, смахивая топором с дерева очередной страшный «лик». – Ты давай, сынок, щепу – в костер, а стес земелькой затри. Пусть дерево растет. Эх! Вот вернемся домой, возьму сотен десять, пройдемся по здешним лесам, стешем всю эту заразу!

Сказал – и вспомнил, что похожее обещание он дал относительно булгарских богумилов. Обещал – и не выполнил.

И триумфальное настроение Духарева подпортилось. Откуда-то просочилось нехорошее предчувствие…

Но Сергей не дал ему ходу. Забыл, что он – «ведун». Ему было куда приятнее думать о хорошем, чем о всяких там дурных предчувствиях.

Впрочем, событию, которое и приведет к будущей беде, еще предстояло произойти.