Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь Мазин Александр
Привезли, ответил посол. Полные колчаны стрел.
Что ж, сказала княгиня, стрелы киевлянам тоже пригодятся. За дюжину хороших стрел на подольском рынке три медные монеты дают. Хорошие у печенегов стрелы?
Очень хорошие, заверил посол. Такой стрелой за сто шагов стражнику на забороле можно в глаз попасть. Так что и цена у них соответствующая. Четверть гривны за штуку. Желает княгиня знать, сколько у Хоревой стрел на продажу?
А желает ли уважаемый посол большого хана знать, почем продает стрелы ее сын, великий князь Святослав? – задала встречный вопрос княгиня.
Посол сказал, что его это не интересует. Великий князь нынче далеко, за Дунаем. Там свои цены, здесь – свои. Станет княгиня стрелы покупать или нет?
Нет, не станет. Стрел у княгини своих в достатке. Так что ехал бы великий хан Кайдумат торговать в другое место. Здесь ему прибытка не будет.
Словом, не получилось разговора.
Отъехал посол восвояси. Потом снова приехал. Назвал новую цену. Княгиня посмеялась. Предложила свою. В сто раз меньше. Да и то, сказала, лишь потому, что скоро сын ее вернется – запасы пополнять. Стрелы ему пригодятся. Теперь посмеялся посол. И цене, и известию о скором возвращении Святослава. Но опять отбыл ни с чем.
На пятый день печенегам надоело играть в дипломатию, и они предприняли попытку взять внешнюю стену.
Ничего не вышло, естественно. Брать крепости печенеги не умели. Киевляне ликовали. Думали – уйдут копченые несолоно хлебавши.
Печенеги не ушли.
Прошло двадцать шесть дней. Двадцать шесть дней пестрели под стенами Киева печенежские шатры.
Никому из города не выйти. И не войти. Осадили степняки Киев и уходить не собирались. Знали: далеко страшный Святослав. Некого бояться. В осажденном городе и трех сотен гридней не наберется. Лучшие воины со Святославом ушли. А многие из тех, кто не пошел с князем, тоже в городе не сидели. Почти пять сотен ушли с купеческим флотом.
Зато мирного народу собралось немало. И в Нижнем городе, и на Горе. Из горожан и беженцев собрали ополчение, да что толку? На стенах воевать ополченцы могли, и довольно успешно. Еще и потому успешно, что степняки в штурме городов были не очень-то ловки. Ясное дело: верхом по лестнице не поскачешь. Печенеги метали снизу стрелы да кричали обидно, надеясь, что выйдут киевляне на открытое место… Где их печенеги с легкостью перебьют. Киевляне, понятно, глупо умирать не хотели. Сидели в городе и ждали. Надеялись – поспеет кто-нибудь на выручку. Может, кто-то из соседних князей с дружиной. Или сам великий князь.
Об этом молились. Княгиня и кое-кто из ее ближних – Христу Спасителю, варяги – Перуну, большинство же – своим исконным богам: Даждьбогу, Сварогу, даже и Мокоши – чтоб напустила на копченых какую-нибудь злую хворь.
Боги с помощью не торопились. А у осажденных дела были неважнецкие. Очень плохо было с водой. Людей – много, колодцев мало. Особенно тяжко – на Горе. Пили мёд старый, пиво прошлогоднее. Воду почти всю воинам отдавали да коням их. Кони же, хоть и в стойлах, а много больше людей пьют.
Трижды в городе собирали вече. Искали добровольцев – за помощью послать. Вызывались многие. Хоть и были лучшие вои нынче в Булгарии, со Святославом, но храбрецов в городе осталось немало. Уходили гонцы ночами, группами и поодиночке… Никто не прошел. Каждое утро печенеги на колы новые головы насаживали. И гонцов, и тех, кто под покровом ночи пытался из города бежать. А потом вышла к народу великая княгиня Ольга… Седая, совсем постаревшая: будто ей каждый день в осаде – как год. Вышла и запретила людям за стены ходить. Советовали ей ближние бояре: пусть бегут смерды. Тогда остальным больше еды и воды достанется. Не стала их слушать княгиня. Сказала: нечего людей губить зря. Будем на Бога уповать. А когда совсем невмоготу станет, отдамся с сыновьями печенегам. Пусть возьмут нас, а потом со Святослава выкуп требуют – сколько пожелают.
Не любо то было ее внукам, Ярополку и Олегу (старший, Володимир, второй год в Новгороде), но бабушке противиться не смели. Даже Ярополк, которому отец, уходя, киевский стол оставил. Может, мнилось ему: совершит он христианский подвиг, собой пожертвовав и за людей своих мученическую смерть приняв?
– Глупости это! – сказал Артём матери, вернувшись. – Бог тому помогает, кто дело делает. Молитвой стену не обрушишь и не удержишь. Ныне не библейские времена.
– Не болтай, о чем не знаешь! – сердито проговорила Сладислава. – Бог все может!
– Мочь-то может, а захочет ли… – пробормотал Артём. Но тихонько, чтобы мать не слышала. Выпил молока и ушел во флигель, к Рёреху: посоветоваться.
По сравнению с другими на обширном подворье воеводы Серегея дела обстояли неплохо, поскольку было тут целых два колодца: старый и новый, очень глубокий, выкопанный и выложенный камнем под присмотром парса Артака, который в этих делах понимал лучше любого киевлянина. Запасов съестных тоже хватило бы надолго. На год и более… Если бы по приказу хозяйки не отдавали каждый день толику тем, у кого не было ничего, кто при появлении печенегов успел лишь добежать до ворот и спрятаться за стенами.
– Глупость это – сидеть и ждать неведомо чего! – сердито сказал Артём старому варягу. – Пускай сто человек попадется – сто первый проскочит!
– Не проскочит, – спокойно ответил Рёрех. – А еще большая глупость гонцов толпой выкликать да отправлять за стены при всем честном народе. Этим дурням и так-то мимо копченых не пройти, а когда в городе каждый пес знает, что нынче ночью из Киева люди побегут, так тут и опытному лазутчику не проскочить.
– А откуда они знают? Думаешь, послухи печенежские в городе есть?
– Может и есть. А может и нет. А копченые всё равно знают, когда и кого ловить.
– Это верно, – согласился Артём, вспомнив осаду Саркела и то, как там каждую ночь дозоры Святослава беглецов из крепости отлавливали. – Да от того – не легче. Ты лучше скажи, дед, что делать? Вот вчера на той стороне Днепра всадников видели. И не копченых – нашего племени. Дать бы им знать, что дела в Киеве плохи.
– Ночью не пройти, – сказал Рёрех. – Ночью переймут. А днем?
– Ну ты сказал, дед! Если ночью не пройти, то уж днем… На свету – через весь печенежский стан… Иль ты шутишь?
– Может и шучу. А может и нет.
– Не понимаю тебя.
– А ты подумай, – старый варяг легонько стукнул твердой ладонью по Артёмову лбу. – Ты ж не дурень. Сколь языков выучил. И по-печенежски тоже болтаешь, как природный копченый.
– Ага! У тебя, дед, видно, совсем с глазами плохо. На меня погляди! Похож я на копченого?
– Что-то есть… – усмехнулся в усы старый варяг. – Чернявый…
– Вот и всё сходство! Первый, кто глянет на меня повнимательней, сразу чужака признает!
– А ты сделай, чтоб не глянули.
– Это как?
– Придумай!
И Артём ушел думать.
И придумал.
Позже в летописях напишут: мол, был такой парень, который сам вызвался через половецкий стан среди бела дня идти. И объявил об этом при всем честном народе. Возможно, всё так и было. Но сомнительно. Поскольку акции подобного рода абсолютно не переносят огласки.
Глава третья
Отрок с уздечкой
Темна южная ночь. А вот с тишиной – не очень. Свиристит, квакает, ухает… А если к этому животному хору добавить человеческие голоса – совсем шумно получается.
Нынешняя ночь выдалась особенно шумной, потому что киевляне сделали вылазку.
Три сотни гридней верхами вылетели из распахнувшихся ворот, посекли подвернувшихся под руку печенегов, подрубили пару шатров, один даже поджечь успели – и умчались обратно так быстро, что полетевший вдогонку град стрел разбился о запертые уже ворота.
Лихо, эффектно, но совершенно бессмысленно с тактической точки зрения.
Если не знать подоплеки данной акции.
Гридни не знали, но им всё равно понравилось. Приятно поразмяться после многодневного бдения на стенах.
Правда, подобный фокус проходит лишь один раз. С этой ночи разленившиеся степняки будут начеку.
Но это уже не важно.
Нож вошел в печенежский загривок аккурат между грязными косицами. Такой удар требует навыка. Перерезать горло проще. Но горло – это много крови и довольно много шума. Шум в данном случае был помехой небольшой, а вот кровь, которая перепачкала бы одежду, – совсем ни к чему. Печенег умер мгновенно и беззвучно. Артём аккуратно снял с него верхнюю одежду: куртку, кожаные штаны, оставив только исподнее. Потом осторожно вытянул нож и воткнул на его место стрелу.
Теперь всё выглядело как надо. Убитый лежал мордой в землю, стрела торчала из шеи. Любой степняк, увидев полураздетого соплеменника, тут же сделает «правильный» вывод: выскочил воин, в чем спал, на шум битвы – и схлопотал стрелу.
Артём поборол искушение – немедленно двинуть к реке. Рискованно. В лагере сейчас – светлей, чем днем, все взбудоражены, начеку. По-печенежски Артём говорил свободно, но всё равно не так, как настоящий степняк. Признают в нем чужака – всё пропало. А выйти из печенежского стана сейчас не легче, чем войти. Нет, надо ждать утра.
Приняв решение, Артём подобрал оброненную кем-то попону, завернулся в нее и улегся «спать» у первого попавшегося возка. Пару раз его «будили» – пихали в бок. Надо полагать, с целью проверить – жив или нет. Артём бормотал невнятно по-печенежски, и его оставляли в покое. А под утро он и впрямь задремал.
Проснулся, когда солнце уже взошло. Жизнь в печенежском стане шла обычным чередом. На замызганного парня в растрепанной одежке никто особого внимания не обратил, хотя даже среди неопрятных степняков парень этот выделялся особой неряшливостью: весь в земле и пепле, спутанные сальные пряди липнут к физиономии, босой, ковыляет неуклюже, всхлипывает. Зато в руках – уздечка дорогая, золотом украшенная. Ханская.
Бродит парень по лагерю, суется ко всем, бормочет невнятно, уздечкой трясет.
Степняки его отпихивают, смеются. На парня почти не глядят, только – на уздечку. Знатная вещица. За такую полную гость серебра отдать не жалко. Есть чем полюбоваться. А с парнем – всё ясно. Проспал, дурень, хозяйского коня. Не найдет – взгреют, мало не покажется. Иной пожалеет, спросит: какой конь?
– Саврасый, в «яблоках», – бубнит соня, носом шмыгая.
Отличные приметы. В степных табунах каждый десятый конь – саврасый, и каждый пятый – в «яблоках».
– Еще приметы какие? – спрашивают.
– Красивый… – бормочет парень и всхлипывает.
Вокруг смеются еще громче.
– Иди у воды поищи, – говорят ему. – Может, он пить пошел. Заодно и себе морду ополоснешь.
Парень бредет к воде. У мостков, где прежде киевские бабы стирали одежку, теперь купают коней печенеги. Много коней, сотни, а может, и тысячи. Но и в тысячном табуне любой степняк безошибочно признает своего. Дурачок с уздечкой бродит по воде, ищет. Долго бродит. Сначала – по колено в воде, потом по грудь. А потом и вовсе…
– Слышь, брат, а куда этот дурень поплыл? – без особого беспокойства спрашивает один степняк другого.
– Да коня он ищет… – отмахивается тот.
– Что, на том берегу, что ли? Эй ты! Куда поплыл, пес шелудивый? Ты! Ну-ка вернись!
Не слышит. Плывет себе. Да так ловко, совсем не по-печенежски.
– А ну вернись, сейчас стрелой достану!
Плывет. Еще быстрее. И еще чуднее. Никто из степняков так не плавает.
Оно и понятно. Это Духарев сына кролю обучил. Здешние такого стиля еще не придумали.
Стрельнуть – это правильно. Но те, что коней купают, оружие на берегу оставили. А те, кто на берегу…
– Эй, там, на берегу! Бейте, чего вылупились! Уйдет!
А пловец уже локтей на сто уплыл.
На берегу, наконец, тоже расчухали, что дело нечисто. Защелкали луки, полетели стрелы вдогонку… А пловец – ждал. Успел нырнуть.
Нырнул и пропал. Стрелки, которые считать умели, сто ударов сердца насчитали, пока черная голова пловца опять показалась над водой. Уже не в ста локтях, а в трехстах. Вдохнул раз-другой – и нырнул. А стрелы печенежские снова пропали попусту. В третий раз вынырнул – никто и стрелять не стал. Далеко.
С дюжину степняков, что коней купали, на конях же вплавь в погоню пустились. Но заметили, что не поспевают, и повернули обратно.
На берегу тем временем нашли челнок рыбацкий, брошенный, довольно неказистый, но крепкий. Погрузились, погребли. А пловец уже почти до середины реки добрался.
Будь в челноке варяги или даже обычные рыбаки, догнали бы беглеца запросто. Но печенеги с веслами не очень дружны. Да и набилось их в лодочку раза в три больше, чем надо. В общем, пока разобрались да разогнались, пловец две трети пути до противоположного берега одолел. И тем не менее был у печенегов шанс его достать – веслом грести все ж быстрее, чем рукой…
Но тут выплыла с того берега, из камышей, малая лодья с красными щитами на бортах, и печенеги сочли за лучшее ретироваться.
В четверти стрелища от беглеца лодья затабанила, сбросила ход. На носу встали двое, с луками.
– Эй, ты! Куда плывешь? – крикнули с нее.
– К вам и плыву! – последовал ответ.
Лодья малым ходом поравнялась с ним.
– Руку давай!
Пловца выдернули из воды, перекинули через борт – на гребную скамью.
– И что ты, копченый, у нас искать хочешь? – спросили пловца не очень дружелюбно. – Смерти легкой иль работы тяжелой?
– Какой я тебе копченый! – сердито бросил пловец, убирая с лица мокрые волосы. – Из Киева я!
Дышал пловец тяжело.
Видно было, что устал.
– А докажешь чем? – поинтересовался один из тех, кто выловил его из воды.
– Пояс гридня надень, тогда и вопросы задавать будешь, – оборвал его пловец. – Старший у вас – кто?
– Я старший, – сказал другой воин.
– Да не ты, – с досадой произнес пловец. – Воеводит у вас кто? Или вы сами тут по камышам прячетесь?
– Мы не прячемся, – воин пристально разглядывал пловца, пытаясь определить, что за рыбку они поймали. Одет по-печенежски, но на печенега не похож. Молод с виду, а держится – как гридь из Старшей дружины. – Мы не прячемся. И не сами. Нас воевода послал: за рекой присмотреть. Сказывали: копченые на том берегу.
– Так и есть, – пловец усмехнулся и от этого стал выглядеть еще моложе. – Воевода у вас – кто?
– А тебе зачем знать?
– Затем, чтобы знать, с кем говорить буду.
– Ежели воевода Претич станет с тобой говорить.
– Еще как станет, если скажут ему, что сын воеводы Серегея к нему из Киева приплыл.
– Какого Серегея? Он же с великим князем на булгар ушел!
– Он ушел, а я остался. Скажи хлопцу своему, чтоб не баловался. Рука у него дрожит. Кто ж лук так долго внатяг держит!
– А я тебя признал! – старший на лодье расплылся в улыбке. – Ты – Артём, выряжский сотник. Эй, весла на воду! Кормчий, правь к берегу. Прости уж, сотник, что не сразу признали! В такой одежке да с этакой гривой.
– Без этой гривы мне копченые бы враз голову отрезали. А ежели одежку другую дашь – благодарен буду. Негоже к воеводе в засаленных тряпках идти.
– Дам, дам, – воин полез под скамью, достал кожаный тючок. – Тут рубаха моя и портки. Тебе, правда, великоваты будут…
– Ничего, подвяжу, – Артём стянул печенежскую куртку и собственную мокрую рубаху.
– С копченого снял, сотник? – льстиво поинтересовался парень, вытянувший Артёма из воды.
– Мамка сшила. Из шкуры отрока одного.
– Как это? – опешил парень.
– А так. Ходил всё вокруг, вопросы глупые задавал. Надоел.
– Артём! – Воевода черниговский Претич распахнул объятья. – Рад!
– А уж как я рад, воевода! – Артём коснулся щекой пахнущей дымом бороды.
– Здрав будь, хоробр! С той стороны?
– С той, – подтвердил Артём.
– И что там?
– Копченые, – лаконично ответил Артём. – В осаде Киев.
– Это мы знаем. Много ли степняков?
– Много. А с тобой сколько?
– Пять больших сотен.
– Мало! – огорчился Артём.
– Так сколько есть. Я как услыхал, что к Киеву печенеги подступили, так сразу всех своих наконь да на лодьи – и сюда. Что в Киеве?
– Худо. Воды мало. Еды – тоже. Матушка-княгиня хочет с княжичами печенегам отдаться, чтоб копченые от Киева отошли. Говорит: придет Святослав – выкупит.
– Вот глупость какая! – воскликнул воевода. – Вот что бывает, когда баба воями верховодит. Это всё от веры вашей христианской, слабосильной! – добавил он в сердцах. – Слыхал, слыхал я эти речи!
– Ольга – княгиня, – напомнил Артём. – И о христианах, воевода, худого не говори.
– Да я не худое говорю, а правду! Коли захотела, старая, собой от копченых откупиться, так и шла бы сама. Княжичей – зачем? А что ж Ярополк с Олегом? Неужели согласны?
– Может, и не согласны, а против воли Ольги не пойдут.
– Эх, была б хоть мать их жива…
Артём пожал плечами.
– Что ж делать? – озадачился воевода. – Эх, худые ты вести принес, сотник, худые… Голоден?
– Есть немного. К печенежскому котлу присаживаться не стал. К тебе торопился.
– Зайчатины отведаешь?
– Да уж не откажусь.
– Сейчас принесут. А ты пока расскажи, как сюда добирался. Чаю, занятная была история…
– Кому как. Слышь, воевода, надо гонцов слать к Святославу.
– А сами что ж не послали?
– Посылали, – буркнул Артём. – Наших гонцов печенеги переняли. Я первый мимо них прошел.
– Перун молниерукий! Так великий князь ничего о беде не ведает?
– Что ведает Святослав Игоревич, мы с тобой, воевода, знать не можем. А гонца послать надо.
– Гонца-то я пошлю, да что толку? Когда еще Святослав помощь пришлет. А ежели детки его с матушкой княгиней в печенежском полоне окажутся, это ж совсем беда! Что ж делать-то?
– У меня спрашиваешь, воевода?
Претич не ответил. Думал. Артём не торопил. Ему как раз принесли зайчатину на пшеничной лепехе и кувшинчик меда.
Пока он ел, Претич кликнул одного из своих сотников, солидного варяга с синими усами, пошептал ему на ухо, спросил:
– Всё понял?
– Всё, батька!
– Тогда бегом исполняй!
И сотник бросился исполнять. Бегом, позабыв о солидности.
Артём покончил с зайчатиной и почувствовал себя значительно бодрее. И мысли в голове забегали проворней.
– Слышь, воевода, а сколько у тебя лодий? – спросил он.
– Шесть больших и две дюжины малых.
– А холста белого локтей триста найдется?
– Можно поискать. А зачем тебе?
– А краски есть?
– С этим труднее. Но могу послать отрока в соседний городок. Что ты задумал, сотник?
Артём загадочно улыбнулся.
– Вот доставят краски и холст – тогда увидишь. А пока отбери из своих пяти сотен двести молодцов видом погрознее. И еще знаешь что, пошли-ка ты гонцов в Смоленск и иные ближние города. Пусть собирают воинов…
– Ты, Серегеич, никак меня совсем за дурня держишь, – оборвал Артёма Претич. – Гонцы уже в пути.
– Прости, – извинился Артём.
– Прощаю, – кивнул Претич. – А теперь говори, что задумал. Нечего тут со мной в догадайки играть.
Артём не стал спорить и выложил свой план.
– Хитро… – пробормотал воевода, выслушав. – И опасно. Ну как догадаются копченые? Тогда что делать?
– Тогда умрем с честью, – ответил Артём. – Есть другие предложения?
– Нету, – вздохнул Претич. – Делаем, как ты придумал.
Глава четвертая
Военный совет в Доростоле
Большой, персидской работы, шатер воеводы Серегея стоял посреди учебного лагеря примерно в пяти километрах от стен Доростола. Духарев мог бы, как сам князь и прочие воеводы, обосноваться в городе, но предпочел свежий воздух жаре, духоте и вони. В булгарских городах, как, впрочем, и в большинстве здешних цивилизованных поселений, канализация была «ливневого типа». То есть – в канаву под окном или прямо на улицу. Смывало нечистоты дождиком. А если не было дождика, то… не смывало.
Конечно, Духарев мог бы поселиться в здешнем дворце кесаря или даже в резиденции патриарха (тот был бы не против), но предпочел поле. Воздух почище, и к дружине поближе. Сергей бы и без шатра обошелся, но положение обязывало.
Ранним и свежим июньским утром к Духареву прибежал гонец от князя.
Запыхался гонец. Быстро бежал.
Гонца приняли гридни Стемида, выслушали сообщение, налили гонцу чашку «межицкого красного» – горло промочить – и отправили восвояси. Будить заспавшегося воеводу Стемид отправился сам.
Воевода, впрочем, уже не спал.
– Ну чего? – спросил он, закрыв за спиной двери в спальню.
– Святослав зовет. Собирает ближников на совет.
– Угу, – Духарев зевнул, потянулся. – Сейчас позавтракаем и поедем.
– Князь ждет, – напомнил Стемид.
– Гонец как сказал: с дружиной мне идти или одному? – уточнил Духарев.
– Про дружину ничего не говорил.
– Значит, не драться зовет, а думать. А думать, Стемид, надо не спеша. Так что сначала позавтракаем. Тем более я на голодный желудок соображаю плохо.
Царский дворец в Доростоле невелик, поменьше патриаршьего. Но обустроен по всем правилам. Вокруг стена, за стеной – парк, казармы, площадь… Словом, все необходимое. Тронный зал, царские покои, трапезная на полтысячи мест…
Велев охранной полусотне ждать его внизу, в парке, Духарев беспрепятственно миновал оба кордона и поднялся наверх, в «Зал совета».
Князь уже был там. И большинство княжьих ближников. Но Духарев пришел не последним. Не было еще Тотоша. Не было Свенельда и Бранеслава полоцкого. Зато приехал из Преславы воевода Щенкель – из смоленских варягов. И бывший свейский ярл, а ныне Святославов тысячник Гуннар Волк. Гуннара великий князь весьма ценил за ум и личную преданность, Духарев, напротив, недолюбливал – за хитрость и чрезмерную даже для свея кровожадность. Тем не менее Сергей вынужден был признать, что Гуннар отменно храбр и о своей дружине заботится, как о себе.
Обстановка в зале была неофициальная. Байки травили. Рассказывал Гуннар.
– …Вот, значит, идет этот трель на голос и видит: яма. Заглянул он в яму, а там его, треля, хозяин, хирдман Елдер Волосатый. Как он в яму попал, непонятно, но самому не выбраться.
«Ты что тут делаешь? – кричит снизу Елдер. – Почему не работаешь?»
Трель молчит. Смотрит.
«Чего выпучился? – орет Елдер. – Бросай мне веревку. Ух и отхожу я тебя палкой, скотина ленивая, когда вылезу!»
Трель смотрит, как внизу хозяин ярится, и думает: а зачем мне его вытаскивать? Чтоб он меня побил?
Поворачивается и уходит.
А Елдар из ямы ему вслед ревет, страшными карами грозит.
Трель подумал еще и решил: а ведь ничего ему хозяин из ямы сделать не сможет. Только глотку попусту рвать. Нет, нельзя такой случай упустить. Вернулся трель к яме и высказал Елдеру все, что накопилось. А накопилось у треля много.
Елдер от такой наглости даже замолчал ненадолго. А потом еще пуще заорал – аж шишки с сосен посыпались.
Трель понял – хозяина не переорать, и пошел было прочь, но подумал: а ведь такое раз в жизни бывает. Нет, нельзя просто так уйти, надо еще что-нибудь сделать.
Вернулся он, значит, во второй раз, штаны спустил и на Елдера сверху помочился.
От такого паскудства Волосатый и вовсе озверел. Но яма глубокая. Как ни ярись, а наверх не выбраться.
Трель на него сверху поглядел, повеселился – и пошел прочь.
Но опять далеко не ушел. Когда, думает, у него еще раз такая возможность будет – над самим Елдером Волосатым поизгаляться. Вернулся трель, значит, в третий раз, встал у края ямы, думает: что бы еще такое сделать? А тут край осыпался – и наш трель прямо в яму к Елдеру и свалился. Тот его – хвать, а трель как завопит:
– Не убивай меня, господин! Хошь верь, хошь не верь, а я повиниться пришел!
Все захохотали.
– А вот такая история была, – сказал Лют, когда все отсмеялись. – Приходит один черниговец по имени Мал к князю и жалуется: я, говорит, двух печенегов в бою зарубил, но никто не называет меня: «Мал – губитель печенегов»; я сад посадил – лучший в деревне, но никто не называет меня: «Мал-садовник»; и дом у меня в деревне самый лучший, но никто не называет меня: «Мал-строитель».
Но стоило мне один-единственный раз спьяну поиметь козу…
Читать бесплатно другие книги:
