Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь Мазин Александр
– А вот я такую историю знаю… – начал Икмор, но в это время в зал вошли сразу четверо: Калокир, Бранеслав с Устахом и Свенельд. Святослав негромко хлопнул ладонью по подлокотнику, и Икмор умолк.
«Все в сборе, – сообразил Духарев. – Можно начинать».
– …Гемейские перевалы надо закрыть, – решительно заявил Свенельд. – Я дам пять сотен гридней. Если каждый из воевод…
– Зачем их закрывать? – возразил Икмор. – Кого мы боимся? Пусть ромеи нас боятся! Они и боятся! Скажи, Тотош!
– Боятся, – подтвердил угр. – Мои люди ходили, всё видели. Там тройные заставы на всех караванных тропах.
– Перевалы надо держать! – настаивал Свенельд.
– А ты что скажешь? – Святослав повернулся к Калокиру.
Тот пожал плечами.
– Никифор не нападет, – сказал патрикий уверенно. – А если нападет, я об этом узнаю. У меня свои люди в столице.
– А если Никифор тайно соберет армию в другом месте? – предположил Лют.
– Это другое место называется Адрианополь, – насмешливо произнес Калокир.
– Почему ты так думаешь? – недовольно спросил Лют.
– Потому что этот город – самый удобный город в Восточной Фракии для того, чтобы собрать армию. А чтобы узнать, собирается ли войско, достаточно подкупить пару-тройку рыбаков на Эвре.[8] Когда вверх по реке пойдут из Эгейского моря суда с воинами и припасами, это никак не удастся удержать в тайне. Но я уверен: этого не будет. Кесарю Никифору теперь не до нас. Если мы сейчас поставим на гемейских перевалах крепкие заставы, в Константинополе могут подумать, будто мы готовимся к войне. И тогда…
Внизу под окнами раздался шум. Кто-то очень хотел попасть во дворец, а внешняя охрана, состоявшая из булгарских воев, – не пускала. Некто, желавший войти, ругал их нехорошими словами. Стражи отругивались. Когда в третий раз прозвучало имя великого князя, Икмор сказал:
– Может, послать гридня? Узнать, чего шумят.
– Я схожу! – подал голос Мстиша Свенельдич, который давно уже ерзал на лавке: наскучило сиднем сидеть.
– Узнай, – разрешил Святослав. – Калокир, продолжай.
– Я всё сказал, – ответил патрикий.
– Свенельд?
– Не убедил, – отрезал князь-воевода. – Даже если Калокир ручается в расположении кесаря, всё равно следует помнить о вероломстве ромеев.
– Не веришь мне, князь? – Калокир даже обиделся.
– Не о тебе речь – о Никифоре, – оборвал его Святослав. – Тебе мы верим. Свенельд, говори.
– Заставы нужны! И надобно поставить там не булгар, а наших. Булгарам у меня веры нет. – Свенельд покосился на Духарева: не станет ли возражать? Все-таки булгарское ополчение – под его рукой. Сергей возражать не стал. Он был согласен со Свенедьдом.
– А коли Никифор обидится, – продолжал князь-воевода, – то ему всегда можно объяснить, что дружины на перевалах – для его же пользы. Чтоб печенеги, или еще кто, не ходили через перевалы грабить ромейские земли.
– Разумно, – согласился Святослав. – Икмор…
Но договорить он не успел. В зал вбежал Мстиша, за которым, отдуваясь, вприпрыжку поспешал некий очень толстый и, судя по одежке, очень важный человек. Впрочем, сейчас толстяк напрочь забыл о собственной важности.
– Великий князь! – воскликнул он с порога. – Беда! Печенеги…
– Кто таков? – строгим голосом оборвал его князь.
Вместо толстяка ответил Духарев:
– Это мой брат Мышата, княже.
Взгляд князя смягчился.
– Теперь признал, – сказал он. – Ну, говори, что за беду ты нам принес?
Мышата покосился на Духарева. Стоит ли говорить? У многих народов участь горевестников была незавидной. Но у русов обычая казнить вестников не было. Иль теперь появился?
– Говори, брат, – ободрил его Духарев. – Князь тебя слушает.
– Беда, князь, – уже тише произнес Мышата. – Копченые Киев обложили.
Глаза князя сузились, на скулах вздулись желваки.
– Кто? – спросил он так же негромко.
– Хоревой. Большая орда хана Кайдумата.
– Быть не может! – воскликнул Икмор. – Его дочь – моя младшая жена. Кайдумат всеми богами клялся, что в мире жить будем! Не верю!
– А я верю, – подал голос Духарев. – Брату – верю. Копченым – нет. А дочерей у Кайдумата – десяток, не меньше.
– Больше, – буркнул Икмор. – Когда я жену себе выбирал, хан дюжины две девок вывел.
Святослав поднял руку – Икмор умолк.
– Давно осадили? – спросил он Мыша.
– Думаю, дня три-четыре назад.
– Нет, теперь ты точно врешь, купец! – опять не выдержал Икмор. – От Киева сюда – за три дня. Быть не может!
Мышата поглядел на воеводу – как дядька на пестуна. Снисходя к тому, у кого язык обгоняет мысли.
– У меня в орде Кайдумата свой человек есть, – сказал он. – Торговый. Когда орда на Киев пошла, он ко мне побежал. Сколько орда по степи идет, посчитать нетрудно. Вот и получается – три-четыре дня. Можешь сам посчитать, княже.
– Не буду, – качнул головой Святослав. – Мне ли с купцом в счете соревноваться. Благодарю тебя, торговый гость Мышата. Не забуду. Свенельд, Икмор, Серегей, поднимайте дружины. Идем домой!
– Княже! Батька! – воскликнул Икмор. – Неужто по одному слову купца мы всё бросим и к Киеву побежим?
– Бросать ничего не будем. Оставим здесь крепкую дружину. И в городках придунайских – тоже. Щенкель! Преславу я на тебя оставляю. Ты, Устах, остаешься держать Доростол. Волк, на тебе будет Переяславец. – И, повышая голос: – А ты, Икмор, не перечь и делай, что сказано, потому что не купец тебе это сказал, а я!
– Да, батька, – быстро согласился Икмор.
Они с великим князем ровесники. Но выглядит Святослав лет на десять старше. И хотя Икмор великому князю – ближайший друг, правая рука, но спорить с разгневанным Святославом…
Дураков нет.
Совет закончился. О гемейских перевалах так и не договорили.
– Посуху пойдем, – сказал Духарев. – Четырьмя дружинами: моей, Икмора, Свенельда и самого князя. Отберем лучших и пойдем двуоконь. Так быстрее будет, чем водой. Хочешь с нами пойти?
– Шутишь? – Мышата ухватил пальцами с блюда кусок пожирнее, запихал в рот, прожевал не спеша.
Они сидели в доме богатого доростольского купца, приятеля Мышаты. Купец при разговоре не присутствовал. Деликатный. Зато стол накрыл, не поскупившись. Всё самое лучшее.
– Разве ж мне за нашим князем угнаться? – продолжал Мышата. – Да и не люблю я – в седле. Тяжелый я. Возок – другое дело. А лучше – водой.
– Что тяжелый, так есть меньше надо! – засмеялся Духарев.
– Разве ж это еда? – вздохнул названый брат, не забыв, впрочем, отправить в рот еще один кусок гусятины. – Так, червячка заморить. Вот в Константинополе повар мой гуся как готовит? Возьмет гусенка, в сетку посадит, а сетку к балке подвесит. И кормит его по-особому: пшеном, орехами… Ну, я в то особо не вникаю. Главное – какое мясо получается! Да с острым соусом! Чудо, а не мясо! А паштет! – Мышата чмокнул сальными губами. – А это разве гусь? – и умял еще один кусок. – Приезжай ко мне, брат! Я тебя так угощу! Так угощу – на всю жизнь запомнишь!
– А уж как меня кесарь ромеев угостит! – засмеялся Духарев. – Острым таким железом. Или как там у них принято избавляться от военачальников противника?
– Лучше – ядом, – вполне серьезно ответил Мышата. – Ядом – дипломатичнее. Только я тебе так скажу: никто тебя в Царьграде убивать не станет. У Киева в Константинополе сейчас позиция крепкая.
– Врешь, небось? После того как Святослав Булгарию захватил и границам Византии грозит? Тотош сегодня говорил: ромеи в предгорьях заставы усилили. Значит, опасаются?
– Так это и хорошо. У ромеев как: кто грозит – с тем и дружат. Хитрят, конечно, да козни строят… Вот, к примеру, как ты думаешь, почему Кайдумат к Киеву двинулся?
– Копченый потому что, – мрачно ответил Духарев. – Разбой у них в крови.
– А вот и нет! – Мышата махнул перед носом у Духарева гусиной ножкой. Капля жира упала Сергею на щеку. Он брезгливо стер ее рукавом. – Был у Кайдумата зимой гость ромейский. Епископ Евхаиты Филофей. Между прочим, Никифор его проедром сделал. Это, брат, большой чин.
– Не тот ли это Филофей, который прошлой осенью вместе с Эротиком булгарских царевичей привез?
– Тот, тот! Знаешь его, да? Он – политик известный. Кесарь Никифор его для самых хитрых дел использует. Доверяет ему полностью, потому что Филофей преданность свою не словом, а делом доказал. Точно такой и нужен, чтобы договориться с печенегами.
– Так это он натравил на Киев Кайдумата? Почему ты об этом князю не сказал?
– А зачем? Святослав – воин. Рубит сплеча. А тут не рубить, а ловчить надо.
– Наловчили уж. Орда под Киевом, – проворчал Духарев. – Ты чего улыбаешься? Можно подумать, наши родные не в Киеве, а в Константинополе.
– Ничего нашим не будет, – уверенно сказал Мышата. – Ольга – не дура. Даст Кайдумату золото – уйдет орда.
– Давно ты, брат, в Киеве не был, – сказал Духарев. – Ольга лучше сама Кайдумату отдастся, чем золотом откупится.
– А, всё равно! – беспечно отозвался Мышата. – Печенеги города осаждать не умеют. А врасплох они Киев не застанут.
– Эх, знал бы – собственноручно этого твоего Филофея прирезал!
– У тебя еще будет такая возможность. Никифор, мне говорили, его в Преславу посылает. Сватом.
– Да ты что! К Святославу?
– Зачем к Святославу? У него и дочерей нет. К царю Борису.
– А к этому зачем? – удивился Сергей.
– А затем, что у Бориса есть сестры. И сестер этих Никифор хочет выдать замуж за константинопольских кесаревичей.
– Что-то я не понял. Разве мать царя Бориса – не византийская кесаревна?
– Точно так. Она была частью мирного договора между кесарем Петром и Византией.
– Но тогда получается, что булгарские царевны выйдут замуж за собственных братьев?
– А вот за это, брат, я бы не поручился. Потому как мать их, императрица Феофано, отличается ангельской красотой, но отнюдь не ангельскими добродетелями. Не зря же отец императора Романа Константин заявил, что она никогда не будет императрицей. Но помер. И Роман ее тут же возвел на престол. Ну да ты, верно, и сам знаешь.
– Слушай, Мыш, откуда мне это знать? – воскликнул Духарев. – Это у тебя дом в Константинополе! А я там не был ни разу!
– Так я же тебе рассказывал! – удивился Мышата. – Забыл?
– Забыл. Расскажи еще раз.
– Ладно. Слушай и запоминай. Василевс Константин был сыном василевса Романа Багрянородного. И у него был сын, тоже Роман. Этот Роман, в отличие от своего деда, о государстве радел мало, зато гулял знатно. Особенно любил красивым девкам под юбки лазать. Без разбору – хоть знатным, хоть простолюдинкам. Феофано эта как раз простолюдинка и есть. Говорят, в трактире у своего отца танцевала. И тоже, говорят, на передок слаба. Но кесаревич на нее крепко запал. Так, что решил жениться. Однако в это время еще жив был Константин, и ему, ясное дело, не понравилось, что в Золотой Палате трактирная потаскуха будет восседать, пусть даже красоты и статей необычайных. И не быть бы Феофано императрицей, да тут василевс Константин возьми да и помри. Причем при довольно странных обстоятельствах. После Константина василевсом стал его сын Роман, который немедленно с Феофано и обвенчался.
Мышата облизнулся, глотнул вина, оглядел стол с сожалением: практически всё съедено, причем три четверти – самим Мышатой; подумал немного, глотнул еще вина и продолжил:
– Прожили они вместе года примерно три. И под конец не очень-то ладили. Роман, как я уже говорил, был гуляка и пьяница. Государством не правил, а только злато из казны тянул. Понятно, что при таком кесаре ближники его большую силу набрали. А ближники у такого кесаря – кто? Кравчие да постельничие. То есть – дворцовые евнухи. Они все указы писали, а Роман лишь печать прикладывал. Или сам, или, вместо него, императрица Феофано. Но были у евнухов и соперники. Например, архистратиг Никифор Фока, нынешний император. Роман ему верил. Архистратигом назначил. И не зря. Никифор тогда в Азии многих врагов ромейских побил. И больше побил бы, но Роман вызвал его в столицу. Видно, чуял недоброе и хотел верного человека рядом иметь.
Но когда Никифор приехал в Константинополь, Романа он в живых уже не застал.
Странная, скажу тебе, смерть. Вернулся однажды Роман с охоты – и помер.
Народу объявили, что, мол, от долгой верховой езды начались у василевса спазмы в животе, от коих он и преставился.
– Это как? – удивился Духарев, который знал множество народа, проводившего в седле больше времени, чем на земле, но не знал никого, кто бы от этого умер.
– Да уж так! – развел руками Мышата. – Тебе лучше знать, как это бывает. Ехал-ехал человек, а потом приехал, выпил винца с приправой… Тут ему и конец.
– Полагаешь, отравили?
Мышата пожал плечами.
– И что дальше было? – спросил Духарев.
– Дальше? Остались после Романа двое малолетних сироток – Василий и Константин, которых сейчас к булгарским царевнам сватают, и овдовевшая императрица Феофано. А при них – целая прорва евнухов во главе с Иосифом-паракимоменом, это спальник по-нашему. Евнухи эти при Романе все дела решали и надеялись, что и дальше так будет. Оно и проще – при младенцах-василевсах. Может, они Романа отравили, может – Феофано, а может – вместе сговорились… Кто знает… Но, чтобы править без помех, им надо было избавиться еще от одного человека – архистратига Никифора Фоки.
– Нынешнего императора?
– Его самого. Никифора вызвали во дворец, чтобы схватить, якобы за измену, ослепить и выслать в какой-нибудь монастырь подальше. Но Никифор во дворец не пошел, а двинулся прямиком к патриарху, который отправился во дворец вместе с ним, собрал синклит и погубить Никифора не позволил. С Никифора взяли клятву, что не будет злоумышлять против малолетних василевсов, и вновь провозгласили стратигом-автократором Азии. Никифор отбыл к своей армии, но евнух Иосиф, он же не дурак – понимал, что власть его под угрозой, пока Никифор жив. И направил наш спальник доверенного человека к стратигу Иоанну Цимисхию, военачальнику немногим менее славному, чем Никифор. Посол вручил Цимисхию письмо, в котором Иосиф предлагал заковать стратига-автократора в цепи и тайно отправить в столицу. А в награду Цимисхий получит место стратига-автократора, а потом, быть может, кое-что повыше.
– И что же Цимисхий?
– А то! Цимисхий, двоюродный брат Никифора по матери, берет это письмо и отправляется с ним прямиком к стратигу-автократору. Тот посылает к воронам все данные синклиту клятвы, собирает армию и провозглашает себя императором. Не медля, он назначает своих стратигов и отправляет их спешно занять все морские пути, мосты и переправы, чтобы ничто не препятствовало его маршу к столице. Затем объявляет Цимисхия вместо себя стратигом-автократором, оставляет его в Азии, а сам с верными войсками идет к Константинополю. Уже по дороге, уверенный в своих силах, Никифор посылает в столицу известного тебе Филофея с письмом к патриарху, синклиту и его главе Иосифу. В письме Никифор сообщает, что он теперь – автократор Византии, что есть несомненное благо для державы и малолетних василевсов, о коих он обещает заботиться вплоть до их совершеннолетия. А если некоторые не согласны, что император Никифор – это великое счастье для всех ромеев, то пусть пеняют на себя.
Некоторые были готовы пенять.
Филофея в цепях отправили в темницу. Иосиф с верными ему патрикиями затворили город и приготовились к длительной осаде.
Но у Никифора в городе тоже были сторонники. И немало. А чуть позже оказалось, что не только в городе, но и во дворце, охрана которого без всякого сопротивления перешла на сторону Никифора.
– А вот это уже интересно, – заметил Духарев. – Разве они не приносили клятву верности? Неужели все оказались отступниками?
– Приносили, – подтвердил Мышата. – Только клялись они в верности василевсу и трону, а не спальнику Иосифу. А василевс кто? Никифор. Который вдобавок во всеуслышанье объявил детей Феофано своими соправителями. А чуть позже – взял да и женился на их матери. Говорили: Феофано сама в него влюбилась без памяти. Поверить можно. Никифор тогда был муж видный: хоть борода с проседью, но телом крепок, лицом красив.
И вдобавок первый полководец империи. Так что, может, и влюбилась Феофано. А вот что он в нее влюбился – это точно. По сей день все прихоти ее исполняет. Но и его можно понять – такая красавица. Вдобавок обольстительна и хитра, как сицилийский купец. Тут даже святой не…
– Погоди! – перебил его Сергей, которого порядки в императорской гвардии интересовали намного больше любовных коллизий константинопольских венценосцев. – Выходит, можно убрать одного императора и посадить на его место другого при полном попустительстве стражи?
– Можно, – кивнул Мышата. – При двух условиях. Первое: прежний император должен быть мертв; второе: новый император должен проявить щедрость. Полагаю, трехмесячного жалованья будет достаточно.
– Никифор тоже проявил щедрость? – поинтересовался Духарев.
– Еще какую. До сих пор проявляет. Особенно по отношению к своим родственникам.
– И к печенегам, – добавил Сергей. – А к нам почему-то нет. Мы помогаем ему воевать с Булгарией, а он отвечает нам черной неблагодарностью.
– Никифор не воюет с Булгарией, – возразил Мышата. – У Константинополя с Булгарией мир и дружба. Я, брат, своими глазами видел, как этим летом в честь булгарских послов Никифор прием устраивал. И на этом приеме послы булгарские сидели выше Лиудпранда, посла императора Оттона Первого. Но наши послы тоже там были. Хоть и сидели пониже, и содержания получили на двадцать милиарисиев[9] меньше. Зато я два своих корабля с товарами в Италию отправил! – похвастался Мышата. – Вместе с византийской флотилией. А это, брат, не горсть монет серебряных, а полный бочонок золота. И в этом бочонке – твоя десятина, брат.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Духарев. – Мне подарков не надо. Своего золота хватает. Есть кое-что подороже золота.
– Есть, – согласился Мышата. – Вот те списки, что ты из Итиля привез. В них же вся торговля хузарская. Все пути описаны, все цены названы, все купцы-продавцы поименованы. Эх, брат, до сих пор поверить не могу, что ты такую ценность раздобыл.
– Рад, что тебе пригодилось, – сухо ответил Духарев, уловивший в тоне названого брата отчетливый подтекст, содержащий весьма невысокую оценку деловых качеств Сергея.
Мышата, впрочем, тоже был в подтекстах искушен – профессия обязывала, угадал недовольство брата, улыбнулся добродушно и сказал:
– Я тебе подарок привез. Тоже – дороже золота. Пойдем, покажу.
Подарком оказался конь. Таких Духарев еще не видел. Красавец. Тонконогий, небольшой, с маленькой изящной головой, но такими безупречными статями, каких Духарев не видел даже у лучших Машеговых жеребцов.
– Тебе! – с гордостью сказал Мышата.
– Хорош! – с восхищением произнес Духарев. – Только, боюсь, мелковат для меня…
– А ты попробуй! – предложил Мышата.
Духарев попробовал. И его восхищение возросло многократно.
– Чудо, а не конь! Жаль, что холощеный! Готов спорить – за жеребенка его Машег серебром по весу заплатил бы!
– Золотом, – сказал Мышата. – Потому и холощеный. Жеребца мне бы ни за какие деньги не продали. Это арабский скакун, брат. Самых лучших кровей. Теперь он твой. Но одна просьба…
– Какая? – насторожился Духарев.
– Не зови его Пеплом. Его имя – Калиф.
Глава пятая
Киев в осаде
Четыре большие лодьи со спущенными по причине встречного ветра парусами увидели с киевских стен на рассвете. Лодьи шли ходко, хоть и против течения. Сразу видно – руки у гребцов дюжие.
А когда самые глазастые разглядели на мачте первой лодьи стяг Святослава, на стенах раздались такие радостные вопли, каких Киев не слышал уже давно.
Весть о том, что возвращается великий князь, ликующей волной прокатилась по городу вверх, до внутренних стен Горы. Но здесь уже знали. Тут были свои наблюдатели, и княгине с княжичами немедля сообщили радостное известие.
Ольга сама уже стояла на стене, щурясь, глядела, как крохотные, похожие на насекомых-многоножек, корабли скользят по синеве днепровской воды.
Рядом с княгиней – княжичи. Старший, Ярополк, вскарабкался на гребень стены. Младшему, Олегу, не позволили.
– Вижу, вижу! – кричал Ярополк, приплясывая на каменной полке в локоть шириной. – Вижу стяги батюшки-князя! Вижу стяги воевод: Икмора, Свенельда, Серегея, Щенкеля!
Но княгиня его восторга не разделяла.
– А другие лодьи видишь? – спросила она. – Где весь флот княжий?
– Нет, – с явным разочарованием проговорил княжич. – Других кораблей не вижу. Только эти четыре лодьи. К нам идут.
– Викула, – обратилась она к самому старшему из столпившихся рядом дружинных. – Надо князя о копченых упредить. Худое может случиться.
– Не тревожься, матушка, – прогудел Викула. – Чай, у князя нашего глаза есть. Увидит стан печенежский. Поостережется.
– Не нравится мне это… – пробормотала княгиня.
– Что тебе не нравится, бабушка? – удивился княжич Олег. – Батька возвращается. Теперь все хорошо будет. Уж он-то печенегов отгонит!
– Дурень ты, – Ярополк спрыгнул со стены, отвесил младшему подзатыльник. – Четыре лодьи – это ж сколько воев, ну-ка посчитай!
Млаший нахмурил лоб:
– Лодьи большие… В такие до сотни гридней можно посадить. А ежели потесней, то и две, значит…
– Значит ты мал еще воинскую науку постигать! – надменно оборвал его Ярополк. – Какие две сотни! Они ж с самой Булгарии идут. Значит, запас еды на каждого. А добыча? Добыча знаешь сколько места занимает?
Младший сокрушенно молчал.
– Вот тебе и две сотни! Хорошо, если копий по шестьдесят на лодью. И то, если без коней. То-то, малой! – с чувством превосходства заявил Ярополк.
– Хорошо посчитал, – похвалила княгиня. – А печенегов сколько?
– Тысяч пять, а то и поболе.
– Ну что, не появились другие лодьи? – спросила Ольга.
Ярополк покачал головой. Радость с его лица сошла.
– А где ж тогда вся батькина рать? – спросил испуганно Олег. – Неужто сгинула?
– Бог того не допустит, – сказала княгиня.
Но уверенности в ее голосе не было.
Не только княгиня поняла, что не всё так ладно, как показалось сначала.
Теперь уже с обеих стен наблюдали за лодьями в напряженном молчании. И не только со стен. В печенежском лагере тоже заметили лодьи. И стяги на мачтах тоже разглядели. Сперва засуетились, принялись поспешно грузить кибитки, но когда поняли, что лодий только четыре, сразу воспряли духом. Страшен великий князь Святослав. Будь с ним хоть тысячи две гридней, дали бы деру храбрые воины хана Кайдумата. Но – четыре лодьи… Как бы ни был грозен Святослав, а когда на одного руса десяток степняков приходится, это уже совсем не страшно.
А лодьи, как ни в чем не бывало, спокойно подошли к берегу. С шорохом въехали на песок украшенные деревянными фигурами острые носы, легли на положенные места весла, и один за другим стали спрыгивать на песок доспешные воины-русы. Так, словно бы и не выстроились вдоль берега грозной стеной конные печенеги.
Высадились, построились в боевой порядок. Отменные воины. На каждом – полный доспех, мечи, копья наготове. По повадке видно: опытные, умелые воины. Вот только оказалось их всего сотни полторы.
«Неужели драться будут?» – удивился большой хан Кайдумат.
Да и не он один удивился. Каждый степняк. Это же смерть. Пешими, без прикрытия – против сорокакратно превосходящего противника. Да стоит только Кайдумату скомандовать – и все. Один залп – и от ладного строя ничего не останется. Одни мертвецы.
Строй между тем раздвинулся, пропуская двоих: одного постарше, другого – помоложе.
На старшем – доспех богатый, шлем с личиной золоченой. На младшем – попроще, шлем со стрелкой, панцирь хорошей работы…
– А на палубах – ничего, – с разочарованием сказал Кайдумату один из его родичей-подханков. – Где ж добыча?
– Узнаем, – пробормотал большой хан. – Непонятно мне: знак на корабле Святославов, а этот, с золотой мордой, точно не Святослав: потолще и ростом повыше, да и ходит по-другому.
– Что делать будем? Бить? – спросил подханок.
– Повременим. – Жизнь приучила Кайдумата к осторожности. Особенно если что-то непонятно. – Сбегай к ним, узнай, кто такие?
Подханок кивнул. Его конь шагом, осторожно, утопая копытами в песке, сошел вниз.
– Кто такие? – по-печенежски, нагло, поинтересовался он, нависая над пешими.
– Я – сотник княжий, сын воеводы Серегея, Артём! – гордо произнес младший тоже по-печенежски. – А это – воевода великого князя Святослава Гуннар по прозвищу Волк. – А ты кто таков, степной воин? И что вы тут делаете, у стен нашего города?
– Я младший хан великого народа Хоревой! – выкрикнул подханок. – А вопрос твой – глупый. Вольный народ Хоревой ходит, где хочет, и берет, что хочет. Ясно тебе, рус? Захочу – и ты рабом моим станешь!
– Это вряд ли, – уверенно сказал Артём. – Хочешь меня убить – попробуй. Один на один, если ты не трус. А если ты трус, можешь скомандовать своим лучникам – и покроешь себя позором.
– Дурак ты, рус! – свесившись с седла, прямо в лицо Артёму прошипел печенег. – Один залп – и никто не узнает, что ты только что наболтал. Хочешь умереть, рус?
На миг у Артёма возникло желание: ухватить наглого копченого за горло, сдернуть с седла на спрятанный в рукаве нож… Но это уж точно было бы глупостью.
– Не хочу, – с достоинством ответил он. – Но смерти не боюсь. А велеть вашим воинам стрелять ты не вправе, потому что ты – мелкий ханчик, а здесь, я вижу, почти все воины вашего племени. Значит, с вами пришел сам большой хан или его родной брат. Так, печенег?
– Так, рус, – неохотно ответил подханок, распрямился в седле. – Здесь сам большой хан Кайдумат. Трепещи! Твоя ничтожная жизнь – в его руках!
– Уже дрожу, – насмешливо произнес Артём. – Разве не видишь? А теперь хватит пустой болтовни. Веди нас к своему хану. Пусть сам ответит, что делает Хоревой на вотчине великого князя Святослава!
Смуглую рожу печенега перекосила гримаса злобы. Очень ему захотелось полоснуть нахального руса острой сабелькой… Но сдержался. Он – переговорщик. И рус – тоже. Убить переговорщика по степным законам – дурной поступок. А убить посла без приказа большого хана – преступление. За это и самого могут головы лишить.
– Идите за мной, русы. Я узнаю, будет ли большой хан говорить с вами, – повернул коня и порысил к своим.
Русы с места не двинулись. Младший что-то сказал старшему, тот ответил.
Подханок, обнаружив, что русы за ним не последовали, крикнул сердито:
– Или идите, или возвращайтесь к своим воинам – умирать!
– Пойдем, воевода, – по-русски сказал Претичу Артём. – Выбора у нас нет. Не получится, нам все одно смерть.
– Смерть смерти рознь, – пробормотал воевода. Голос его из-под личины звучал совсем невнятно. – Одно – в бою с честью полечь. Другое – копченым в плен попасть. Знаешь ведь, что они с пленными делают.
– Знаю, – ответил Артём. – Только идти нам, воевода, всё равно придется. Одно обещаю: если выйдет худо – мой клинок тебя найдет. А ты уж, постарайся, – меня. А то по моей вере самому себя убивать не положено.
Золотые висюльки-колокольчики на сбруе Кайдуматова коня мелодично позванивали. С такими украшениями на степную охоту не едут. Понимающему человеку сразу ясно: большой хан перед ним, а не мелкий вождь.
– Ловко по-нашему говоришь, рус, – похвалил Кайдумат. – Где наловчился?
– Так многие из ваших нашему князю – союзники, – Артём улыбнулся как можно простодушнее. – С нашим князем дружить – выгодно. Вон большие ханы Гюйче и Кошту с ним на булгар ходили – большую добычу взяли.
– Небось не больше вашего князя?
– Не больше, – согласился Артём. – Так ведь у моего князя – сто тысяч воинов. Всех одарить надо.
– А скажи, рус, почему на мачте твоей лодки – княжий стяг? – сощурил и без того узкие глазки Кайдумат.
– Ошибаешься, большой хан. На моей лодье моего отца стяг, воеводы Серегея. А княжий – вот на его! – Артём кивнул на своего старшего спутника. – Поскольку он – воевода княжий.
– А что он сам молчит? – спросил большой хан. – Степного языка не знает?
– Откуда ему знать? – Артём развел руками. – Он же – с севера. Они и по-нашему плохо говорят. А ваш язык ему знать – ни к чему. Его наш князь не в степи гулять послал, а домой радостную весть принести. Кто ж знал, что ты, большой хан, к князю Святославу в гости приедешь? Только зачем ты столько воинов с собой взял, большой хан? – Физиономия Артёма сделалась еще простодушнее, чем раньше. – Здесь тебя никто не обидит, тут – мирная земля, под защитой Святослава.
– Святослав – в Булгарии, – уронил Кайдумат. – О том все знают.
Артём замотал головой, заулыбался:
– Ошибаешься, большой хан. Святослав уже близко. Нас вот вперед послал. А то у него лодьи от добычи отяжелели. Совсем медленно идут. А мы вот налегке, за стягом княжьим…
Узкие глазки Кайдумата с подозрением глядели в веселые глаза Артёма. Не верил он ему… И верил тоже. Если солгал ромейский жрец, если не за Дунаем хакан русов, тогда уходить надо. Не заплатит ему Киев дани. А если лжет рус? Киев вот-вот пощады попросит… Может, перебить эту сотню русов и продолжать осаду?
Читать бесплатно другие книги:
