Жуков. Взлеты, падения и неизвестные страницы жизни великого маршала Громов Александр

Крестьянское детство

Георгий Жуков родился 19 ноября (1 декабря) 1896 года в деревне Стрелковщина (сейчас Стрелковка) Угодско-Заводской волости Малоярославецкого уезда Калужской губернии.

Ближайший населенный пункт назывался Угодский Завод, что соответствовало местным реалиям: там, на берегу реки Угодки, стоял завод, основанный голландскими промышленниками еще в правление Алексея Михайловича Тишайшего. Стрелковщина появилась позже как поселение заводских мастеров; здесь отливали пушки и испытывали на расположенном неподалеку стрельбище. Осенью 1812 года в этих местах происходили сражения, в результате которых французы были вынуждены отступить на разоренную ими же старую Смоленскую дорогу.

Отец будущего маршала был приемным сыном вдовы Анны Жуковой. Своих детей она не имела, поэтому взяла двухлетнего Константина на воспитание из приюта, где его оставила неизвестная женщина, приложив лишь записку с именем.

Мать Георгия Константиновича Устинья Артемьевна – уроженка соседней деревушки Черная Грязь, рано стала вдовой и после долгих мытарств вышла замуж за Константина Жукова, тоже вдовца. Ей было тридцать пять лет, а ему пятьдесят. Обвенчались они 27 сентября 1892 года в Никольской церкви села Угодский Завод. 20 марта 1894 года появилась на свет дочь Маша. Через два с половиной года родился сын Георгий. Мальчика крестил отец Василий – батюшка, который венчал родителей.

Земледелие в этих краях особой прибыли не давало, земля была неплодородная. Мужчины уходили «на отхожий промысел» – рабочими, мелкими ремесленниками. Семья Жуковых жила бедно, мать, как и многие односельчанки, подряжалась возить товары из Малоярославца в Угодский Завод. Она обладала недюжинной физической силой – без видимых усилий поднимала и переносила с места на место пятипудовые мешки. И с лошадью управлялась легко. Но особой прибыли извоз не давал: «За поездку она зарабатывала рубль – рубль двадцать копеек. Ну, какой это был заработок? Если вычесть расходы на корм лошадям, ночлег в городе, питание, ремонт обуви и т. п., то оставалось очень мало. Я думаю, нищие за это время собирали больше»[1].

Маленькие дети оставались дома. Жуков вспоминал, как мать была вынуждена оставить новорожденного сына на попечение старшей сестры, чтобы семья не голодала.

«В том году нас постигла и другая беда: от ветхости обвалилась крыша дома.

– Надо уходить отсюда, – сказал отец, – а то нас всех придавит. Пока тепло, будем жить в сарае, а потом видно будет. Может, кто-нибудь пустит в баню или ригу[2].

Я помню слезы матери, когда она говорила нам:

– Ну что ж, делать нечего, таскайте, ребята, все барахло из дома в сарай.

Отец смастерил маленькую печь для готовки, и мы обосновались в сарае как могли.

На «новоселье» к отцу пришли его приятели и начали шутить:

– Что, Костюха, говорят, ты с домовым не поладил, выжил он тебя?

– Как не поладил? – сказал отец. – Если бы не поладил, он нас наверняка придавил бы».

В обсуждении «что теперь делать» решающее слово было за Устиньей Артемьевной – пришлось продать корову и, пока не наступили холода, купить сруб и построить к зиме новый дом, хоть и маленький, крытый соломой. Из старых досок сколотили крылечко, кое-как застеклили окна – и радовались пусть и тесному, но теплому своему собственному жилищу.

Следующий год был неурожайным, поэтому все деньги ушли на хлеб. «С наступлением весны дела немного наладились, – писал в воспоминаниях Жуков, – так как на редкость хорошо ловилась рыба в реках Огублянке и Протве. Огублянка – небольшая речка, мелководная и сильно заросшая тиной. Выше деревни Костинки, ближе к селу Болотскому, где речка брала свое начало из мелких ручейков, места были очень глубокие, там и водилась крупная рыба. В Огублянке, особенно в районе нашей деревни и соседней деревни Огуби, было много плотвы, окуня и линя, которого мы ловили главным образом корзинами. Случались очень удачные дни, и я делился рыбой с соседями за их щи и кашу».

Из этого рассказа видно, что Жуковы жили так же, как и миллионы крестьянских семей в средней полосе России.

«Нам, ребятам, особенно нравилось ходить ловить рыбу на Протву, в район Михалевых гор. Дорога туда шла через густую липовую рощу и чудесные березовые перелески, где было немало земляники и полевой клубники, а в конце лета – много грибов. В этой роще мужики со всех ближайших деревень драли лыко для лаптей, которые у нас называли “выходные туфли в клетку”».

Дети с ранних лет как могли помогали родителям. Георгию было семь, когда он вместе со сверстниками отправился наравне со взрослыми работать на заготовке сена: «Работал я с большим старанием, и мне было приятно слышать похвалу старших. Но, кажется, перестарался: на ладонях быстро появились мозоли. Мне было стыдно в этом признаться, и я терпел до последней возможности. Наконец мозоли прорвались, и я уже не мог больше грести». Но мозоли зажили, и Георгий снова работал наравне с остальными. А когда кончился сенокос, Устинья Артемьевна сказала: «Пора, сынок, учиться жать. Я тебе купила в городе новенький серп. Завтра утром пойдем жать рожь». Во время своей первой жатвы Георгий сильно порезал мизинец – шрам остался на всю жизнь.

Осенью 1903 года Георгий пошел учиться в церковно-приходскую школу в соседней деревне Величково. Он уже начал осваивать грамоту по букварю старшей сестры. Кому-то из ровесников повезло – родители купили им настоящие ранцы, как у городских гимназистов. Но Георгию и его другу Лешке Колотырному, который на самом деле тоже был Жуков (в Стрелковке проживало пять семей с такой фамилией), матери сшили простые сумки из холста. Георгий взбунтовался: с такой сумой нищие ходят по деревням, а значит, он в школу с ней не пойдет. Мать ответила: «Когда мы с отцом заработаем деньги, обязательно купим тебе ранец, а пока ходи с сумкой».

Своего первого учителя Жуков запомнил на всю жизнь и уделил ему место в мемуарах: «Учителем в школе был Сергей Николаевич Ремизов, опытный педагог и хороший человек. Он зря никого не наказывал и никогда не повышал голоса на ребят. Ученики его уважали и слушались.

Отец Сергея Николаевича, тихий и добрый старичок, был священником и преподавал в нашей школе «Закон Божий».

Сергей Николаевич, как и его брат Николай Николаевич – врач, был безбожник и в церковь ходил только ради приличия. Оба брата пели в церковном хоре. У меня и у Леши Колотырного были хорошие голоса, и нас обоих включили в школьный хор.

Во второй класс все ребята нашей деревни перешли с хорошими отметками, и только Лешу, несмотря на нашу коллективную помощь, не перевели – по “Закону Божьему” у него была двойка».

Сестра Георгия училась во втором классе, но не успешно, поэтому ее тоже оставили на второй год. Тогда родители решили забрать Машу из школы, чтобы девочка занималась хозяйством. Но та со слезами уверяла, что пропускала занятия, присматривая за младшим братишкой Алешей, когда Устинья Артемьевна уезжала в извоз. Георгий вступился за сестру, вместе они убедили родителей и Маше позволили остаться в школе.

Георгий часто ходил на охоту вместе с братом крестной Прохором летом на уток, зимой за зайцами – дичи в окрестностях деревни было много. В воспоминаниях Жуков признавался, что страсть к охоте осталась у него на всю жизнь.

В 1906 году Жуков-старший вернулся из Москвы и сообщил семейству, что в Первопрестольную вернуться не может – попал в поле зрения полиции как неблагонадежный «революционный элемент». Георгий, хоть и понимал, что потеря отцовского заработка усложнит их и без того непростую жизнь, но все же радовался. «Я очень любил отца, и он меня баловал. Но бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям – и сколько бы он ни бил меня – терпел, но прощения не просил. Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался».

Московский подмастерье

Школу-трехлетку Георгий окончил с похвальным листом и отличными оценками по всем предметам. За это мать подарила ему новую рубашку, а отец собственноручно сшил сапоги и потом сказал: «Ну вот, теперь ты грамотный, можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу». На вопрос, кем бы хотел стать, Георгий ответил, что хочет работать в типографии. Однако знакомых, которые имели бы отношение к печатному делу и могли помочь устроиться, не нашлось, поэтому решено было отдать Георгия в учение к брату матери Михаилу Пилихину, который своим трудом сумел выбиться из бедности и теперь держал в Москве небольшую, но прибыльную скорняжную мастерскую.

Подходя к дому Пилихиных в соседней деревне Черная Грязь, отец сказал Георгию:

– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».

– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – отозвался сын.

– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.

Георгий насупился, но все же приветствовал Пилихина, как велел отец. Дядя внимательно посмотрел на мальчика и произнес:

– Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?.. Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.

– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – сказал Жуков-старший.

– Грамоте обучен?

Увидев похвальный лист, дядюшка сказал:

– Молодец! – и позвал собственных сыновей: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда! Вот смотрите, как надо учиться, а вы все на тройках катаетесь.

Повернулся к Жуковым и изрек:

– Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый.

Из деревень тогда многие стремились в город, поскольку это был единственный шанс выбиться в люди. Никакого имущества будущий ученик скорняка с собой не взял – нечего было. «Мать завернула пару белья, пару портянок и полотенце, дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.

– Ну, сынок, с Богом! – сказала мать и горько заплакала, прижав меня к себе.

Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я чуть-чуть не заревел, но удержался… Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной дороги. Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление… Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему все так торопятся.

– Ты рот не разевай, – сказал мой провожатый. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать».

Так Георгий Жуков впервые оказался в Москве. Раньше он не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, лихих извозчиков и уличной толпы. Мальчик был потрясен и молчал всю дорогу, озираясь по сторонам. Наконец Георгий и его провожатый оказались на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка. Дядя Сергей показал ему дом, в котором находилась мастерская Пилихина. В мастерской хозяйка сообщила младшему ученику, что ему придется чистить обувь, подметать комнаты, зажигать лампады у икон и выполнять множество других поручений.

О хозяине мастерской Жуков впоследствии отзывался нелестно, очень уж крут характером тот был. Да и не принято было в то время, когда писал воспоминания советский маршал, хвалить разбогатевшего предпринимателя. Однако даже тогда Жуков отметил, что хозяин одобрял его тягу к образованию, за чтение книг хвалил, а вот азартные игры запрещал категорически.

Но особо измывался над учениками приказчик Василий Данилов, и однажды четырнадцатилетний Георгий не выдержал и дал сдачи: огрел обидчика дубовой палкой по голове да так, что тот свалился без памяти. К счастью для Георгия, приказчик остался жив.

Городская жизнь была всегда полна впечатлений. Так, на четвертом году ученичества Георгий поехал с хозяином на прославленную ярмарку в Нижнем Новгороде и был потрясен великолепием Волги, рядом с которой его родная Протва казалась ручейком. Позже, в том же году, он впервые получил отпуск и смог съездить домой.

«На полустанке Оболенское меня встретила мать. Она очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Что-то сжало мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Мать долго плакала, прижимала меня шершавыми и мозолистыми руками и все твердила:

– Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя.

– Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.

– Дай-то Бог!

Домой мы приехали уже затемно. Отец и сестра поджидали нас на завалинке. Сестра выросла и стала настоящей невестой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся. Ему шел семидесятый год… Думая о чем-то своем, он сказал:

– Хорошо, что дожил. Вижу, ты теперь взрослый, крепкий.

Чтобы скорее порадовать своих стариков и сестру, я распаковал корзину и вручил каждому подарок, а матери, кроме того, три рубля денег, два фунта сахара, полфунта чая и фунт конфет.

– Вот спасибо, сынок! – обрадовалась мать. – Мы уже давно не пили настоящий чай с сахаром.

Отцу я дал еще рубль на трактирные расходы.

– Хватило бы ему и двадцати копеек, – заметила мать.

Отец сказал:

– Я четыре года ждал сынка, не омрачай нашей встречи разговором о нужде».

«Гроза девок»

Во время отпуска в деревне Георгий помогал родным и односельчанам на сенокосе. По вечерам парни и девушки собирались возле амбара – пели песни, плясали до рассвета.

Среди односельчан Георгий Жуков имел славу парня лихого и веселого – «грозы девок». А тем из ровесников, кто отваживался приревновать свою зазнобу к без пяти минут городскому мастеру, было не сдобровать. Или, что не легче, оказаться посмешищем. Так, местный почтальон Филя сцепился с Георгием из-за некой Мани Мельниковой. Жуков не отходил от нее на вечерних посиделках, танцевал с ней. Позднее Георгий Константинович вспоминал: «Я когда молодым был, очень любил плясать. Красивые были девушки!» А когда Филя выхватил свой служебный револьвер и закричал: «Еще раз станцуешь с Маней – убью!», Георгий вырвал у противника оружие, швырнул в кусты и как ни в чем не бывало опять пустился в пляс. Филя под хохот всей компании был вынужден ретироваться.

А потом Георгий влюбился, но девушка по имени Нюра Синельщикова взаимностью ему не ответила, а вскоре вышла замуж за другого. Узнав об этом, Жуков бросился к ее дому с криком: «Нюрка, что ты сделала?!» Он готов был избить ее новоиспеченного мужа, но мать и сестра успели увести Георгия прочь и успокоить.

Вскоре сердечное огорчение забылось, и Георгий снова стал душой компании на деревенских гуляниях. Однажды в разгар веселья парни и девушки увидели зарево и дым над соседней деревней Костинкой. «Все бросились в пожарный сарай, быстро выкатили бочку и потащили ее на руках в Костинку. Наша помощь подоспела первой, даже пожарная команда Костинки пришла позднее. Пожар был очень сильный, и, несмотря на отчаянные усилия пожарных команд, которые собрались из соседних сел, выгорело полдеревни».

Георгий вместе со всеми носил воду, когда услышал отчаянный вопль: «Спасите, горим!» Он ринулся в дом, откуда звали на помощь, и вынес из огня детей и старуху. Утром, увидев на новом пиджаке Георгия, хозяйском подарке, прожженные дыры, мать заметила, что хозяин будет недоволен. Георгий ответил: «Что ж, пусть он рассудит, что важнее: пиджак или ребята, которых удалось спасти…»

Первая любовь и разлука – война помешала жениться

В шестнадцать лет Георгий стал молодым мастером. Хозяин его ценил и за старание, и за честность. «Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, мне поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам. Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине – дело другое. Здесь приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях».

Поначалу Георгий принял предложение Пилихина жить при мастерской, но вскоре решил снимать жилье, чтобы иметь больше свободы, в том числе и от хозяйских поручений, которые для него постоянно находились после работы. Поселился квартирантом за три рубля в месяц у вдовы Малышевой. А у той была дочка на выданье – Мария. Очень скоро между молодыми людьми возникла симпатия, и Георгий решил жениться на Марии.

Но началась Первая мировая война. Надежды на ее быстрое завершение и то, что российская армия справится своими силами без дополнительной мобилизации, не оправдались. В мае 1915 года был объявлен досрочный призыв на военную службу юношей 1895 года рождения, что означало – скоро призовут и Георгия. Свадьбу с Марией пришлось отложить на неопределенное время.

Первая мировая война. Рядовой кавалерии и побитый унтер

Сын хозяина – Александр Пилихин – предложил Георгию, не дожидаясь призыва, сбежать на фронт. Жуков воодушевился, но решил посоветоваться мастером Федором Ивановичем, которого особенно уважал. Разделявший революционные взгляды и читавший запрещенные большевистские газеты мастер ответил категорично:

– Мне понятно желание Александра, у него отец богатый, ему есть из-за чего воевать. А тебе, дураку, за что воевать? Уж не за то ли, что твоего отца выгнали из Москвы, не за то ли, что твоя мать с голоду пухнет?.. Вернешься калекой – никому не будешь нужен.

Георгий отказался, а Александр обиделся, но осуществил свою затею в одиночку. Через несколько месяцев он вернулся в Москву с тяжелым ранением.

«Мой хозяин, ценивший меня по работе, сказал:

– Если хочешь, я устрою так, что тебя оставят на год по болезни и, может быть, оставят по чистой.

Я ответил, что вполне здоров и могу идти на фронт.

– Ты что, хочешь быть таким же дураком, как Саша?

Я сказал, что по своему долгу обязан защищать Родину. На этом разговор был закончен и больше не возникал».

Георгия призвали в армию летом того же года. Он попал в кавалерию. В армию Жуков пошел простым солдатом, хотя, по его собственным словам, имел право оказаться в школе прапорщиков как призывник, закончивший четырехклассное училище, находившееся тогда в Брюсовском (Газетном) переулке, и поэтому имевший достаточный образовательный ценз для обучения в школе прапорщиков. Как говорил в воспоминаниях сам Жуков, он специально не сообщил на призывном пункте правильные сведения о своем образовании, указал лишь то, что окончил два класса церковно-приходской школы. Он видел наскоро обученных прапорщиков и унтер-офицеров, не нюхавших пороха, которых никто не уважал, потому что они не умели заботиться о подчиненных им солдатах – ни в бою, ни во время коротких передышек между сражениями.

7 августа 1915 года он надел военную форму – это произошло в небольшом городке Малоярославце, расположенном в Калужской губернии. «Вечером нас погрузили в товарные вагоны и повезли к месту назначения – в город Калугу. Впервые за все время я так сильно почувствовал тоску и одиночество. Кончилась моя юность…» Георгию тогда не было и девятнадцати.

Ночью прибыли в Калугу, там новобранцев построили в колонну и повели куда-то за город. Один из них поинтересовался у ефрейтора, куда они направляются, и получил в ответ рекомендацию никогда не задавать таких вопросов начальству. Оно-де лучше знает, куда идти, а солдат обязан без рассуждений выполнять приказы.

Наутро оказалось, что будущие кавалеристы для начала будут учиться пехотному строю. Всем выдали учебные винтовки. Командир отделения ефрейтор Шахворостов показался Жукову удивительно злобным субъектом: «Говорил он отрывисто и резко, сопровождая каждое слово взмахом кулака… как будто мы были его заклятыми врагами». Да и остальные новобранцы, улучив момент, перешептывались, мол, от этого малого добра не жди.

Взводный командир, подошедший позже, сказал несколько парадных слов об обязанности солдата верно служить царю и Отечеству, а потом грозно добавил: «Самоволия я не потерплю!»

В первый день все старались как могли, однако начальство осталось недовольным и гоняло новобранцев так, что они чуть было не остались без ужина.

Дальше, по словам Жукова, «дни потянулись однообразные, как две капли воды похожие один на другой. Подошло первое воскресенье. Думали отдохнуть, выкупаться, но нас вывели на уборку плаца и лагерного городка. Уборка затянулась до обеда, а после «мертвого часа» чистили оружие, чинили солдатскую амуницию и писали письма родным… Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам».

Ротный командир штабс-капитан Володин проинспектировал взвод новобранцев только через две недели. Жуков удивился, что тот не проявил никакого интереса к подготовке подчиненных. Только в конце смотра равнодушно произнес, что надо стараться, поскольку «за Богом молитва, а за царем служба не пропадут».

Осенью Жуков был распределен в драгунский эскадрон. Вместе с товарищами слегка досадовал, что не попал в гусары: и не только потому, что там форма красивее, но и из-за слухов, что гусарские унтеры добрее. «Через день нам выдали кавалерийское обмундирование, конское снаряжение и закрепили за каждым лошадь. Мне попалась очень строптивая кобылица темно-серой масти по кличке Чашечная… Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием – пикой и шашкой… Взводный наш, старший унтер-офицер Дураков, вопреки своей фамилии, оказался далеко не глупым человеком. Начальник он был очень требовательный, но солдат никогда не обижал и всегда был сдержан. Зато другой командир, младший унтер-офицер Бородавко, был ему полной противоположностью: крикливый, нервный и крайне дерзкий на руку. Старослужащие говорили, что он не раз выбивал солдатам зубы».

Г. К. Жуков. 1916 год

Когда взводный уехал в короткий отпуск, Бородавко разошелся. Тех, кто был призван из Москвы, он терпеть не мог – «ишь, грамотеи!» – и всячески измывался над ними на занятиях. По ночам проверял дневальных и нещадно бил провинившихся. Кончилось тем, что потерявшие терпение Жуков с товарищами подловили Бородавко в конюшне, накинули ему на голову попону и жестоко избили до беспамятства. За это им грозил военный трибунал, но приехавший взводный разобрался в ситуации и сумел замять дело, добившись, чтобы Бородавко перевели в другой эскадрон.

Впервые на фронте

Весной 1916 года Жуков оказался в числе лучших солдат, которых отобрали для обучения на унтер-офицеров. Поначалу он усомнился, что стоит снова идти в учебную команду вместо фронта, но взводный командир настоял на этом, сказав:

– На фронте ты еще, друг, будешь, а сейчас изучи-ка лучше глубже военное дело, оно тебе пригодится.

На новом месте Жуков столкнулся с очередным злобным начальником. «Я не помню его фамилии, помню только, что солдаты прозвали его Четыре-с-Половиной. Такое прозвище ему дали потому, что у него на правой руке указательный палец был наполовину короче. Однако это не мешало ему кулаком сбивать с ног солдата. Меня он не любил больше, чем других, но бить почему-то избегал. Зато донимал за малейшую оплошность, а то и, просто придравшись, подвергал всяким наказаниям. Никто так часто не стоял “под шашкой при полной боевой”, не перетаскал столько мешков с песком из конюшен до лагерных палаток и не нес дежурств по праздникам, как я».

Неожиданно сменив гнев на милость, Четыре-с-Половиной сказал Жукову:

– Вот что, я вижу, ты парень с характером, грамотный, и тебе легко дается военное дело. Но ты москвич, рабочий, зачем тебе каждый день потеть на занятиях? Ты будешь моим нештатным переписчиком, будешь вести листы нарядов, отчетность по занятиям и выполнять другие поручения.

Жуков отказался:

– Я пошел в учебную команду не за тем, чтобы быть порученцем по всяким делам, а для того, чтобы досконально изучить военное дело и стать унтер-офицером.

Тогда тот снова рассвирепел и пообещал Жукову, что тот никогда унтер-офицером не станет. И почти осуществил угрозу. Незадолго до окончания учебы Жукову объявили, что за неоднократное нарушение дисциплины и неуважение к начальству он отчислен из учебной команды. Но за него вступился вольноопределяющийся Скорино, который сообщил о ситуации начальнику учебной команды. Тот вызвал Жукова, расспросил его обо всем и отменил злосчастный приказ, после чего Жуков получил звание вице-унтер-офицера.

Но вскоре после этого часть новоиспеченных унтеров отправили на фронт, и в числе первых – Жукова. Списки составлял Четыре-с-Половиной, который, по убеждению будущего маршала, решил хоть так отыграться.

«Нас высадили в районе Каменец-Подольска. Одновременно выгрузили и маршевое пополнение для 10-го гусарского Ингерманландского полка и около сотни лошадей для нашего 10-го драгунского Новгородского полка со всей положенной амуницией. Когда разгрузка подходила к концу, раздался сигнал воздушной тревоги. Все быстро укрылись, кто где мог. Самолет-разведчик противника покружился над нами и ушел на запад, сбросив несколько небольших бомб. Был убит солдат и ранено пять лошадей. Это было наше первое боевое крещение».

Контузия. Два Георгиевских креста

Неугомонный Жуков несколько раз попадал в опасные переделки, но в эскадроне он считался одним из лучших кавалеристов, чьи дерзкие вылазки часто приносили успех. Среди подвигов Жукова в ходе Первой мировой войны – захват в плен немецкого офицера, за что он был награжден Георгиевским крестом.

Но в октябре 1916 года Жукову не повезло: будучи в разведке на подступах к Сайе-Реген в головном дозоре, он вместе с товарищами наткнулся на мину. Двое были тяжело ранены, а Жуков – выброшен взрывом из седла и сильно контужен. Пришел в себя он только в госпитале спустя сутки. Последствия контузии долгое время напоминали о себе, прежде всего ухудшением слуха. После госпиталя Жуков был направлен в маршевый эскадрон в село Лагери, где встретил своих друзей по новобранческому эскадрону. «Попал я из эскадрона в учебную команду молодым солдатом, а вернулся с унтер-офицерскими лычками, фронтовым опытом и двумя Георгиевскими крестами на груди…»

Революция 1917 года

Наступил революционный 1917 год. 27 февраля эскадрон, в котором служил Жуков, был поднят по тревоге. Никто ничего не понимал. На вопрос о происходящем взводный командир поручик Киевский ответил уклончиво, заметив, что розданные только что боевые патроны очень могут пригодиться.

Появился командир эскадрона барон фон дер Гольц, скомандовал «рысью!». Эскадрон двинулся в сторону города Балаклеи, где находился штаб 5-го запасного кавалерийского полка. Жуков и остальные увидели, что на плацу уже стоят в развернутом строю киевские драгуны и ингерманландские гусары. Пока еще никто ничего не понимал, но тут появилась толпа демонстрантов с красными знаменами. «Высокий солдат громким голосом обратился к собравшимся. Он сказал, что рабочий класс, солдаты и крестьяне России не признают больше царя Николая II, не признают капиталистов и помещиков. Русский народ не желает продолжения кровавой империалистической войны, ему нужны мир, земля и воля. Солдат закончил свою короткую речь лозунгами: «Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов! Ура!». Солдатам никто не подавал команды. Они нутром своим поняли, что им надо делать. Со всех сторон неслись крики «ура». Солдаты смешались с демонстрантами…»

Так революция пришла в армию. Никто в толпу не стрелял. Армия начала разваливаться… Участились случаи самосуда над офицерами и массового дезертирства. Солдатам надоело гнить в окопах уже казавшейся бесконечной «империалистической» войны.

Жуков в Красной Армии. Бок о бок с Чапаевым. Встреча с Фрунзе

Зиму 1917–1918 годов Жуков провел у родителей в деревне. Он намеревался вступить в Красную Армию, однако тяжело заболел тифом. Но окончательно поправившись, он добровольцем вступил в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии в августе 1918 года.

Вскоре эта дивизия была переброшена в Поволжье, в район Самары, где революционные войска вели тяжелые бои с отрядами Колчака. Наступление колчаковских войск на Восточном фронте началось в марте 1919 года, и уже 14 марта белые взяли Уфу. В начале апреля атаман Дутов захватил Актюбинск и перерезал железную дорогу Оренбург – Ташкент. Противостояла колчаковцам 5-я армия, которая потеряла в боях половину личного состава. Именно в это тяжелое время командование 5-й армией было возложено на Михаила Тухачевского.

Дивизия, в которой служил Жуков, вошла в состав Южной группы армий Восточного фронта под руководством Михаила Фрунзе. 17 мая дивизия достигла станции Ершов – важного транспортного узла. Жуков вспоминал, что после прибытия в Ершов «изголодавшиеся в Москве красноармейцы прямо из вагонов ринулись на базары, скупили там караваи хлеба и тут же начали их уничтожать, да так, что многие заболели. В Москве-то ведь получали четверть фунта плохого хлеба да щи с кониной или воблой». Но кроме голода была и другая опасность – войска адмирала Колчака уже вышли на ближайшие подступы к Самаре и Казани, казачьи части осадили Уральск.

Командующий Восточным фронтом бывший царский генерал Самойло приказывал Фрунзе «напрячь все усилия к быстрейшему подавлению восстаний в Уральской и Оренбургской областях и прочному обеспечению за нами этих районов…»

Михаил Фрунзе об обстановке на Восточном фронте

Войска Колчака уже надвигались вплотную к Волге: мы едва удерживали Оренбург, окруженный с трех сторон; защищавшая его армия все время стремилась к отходу; к югу от Самары уральские казаки прорвали фронт и двигались на север, угрожая Самаре и железной дороге Самара – Оренбург. Почти всюду мы отходили, но я не могу сказать, чтобы мы сознавали себя более слабой стороной, но так как инициатива находилась в руках белых и так как ударами то в том, то в другом направлении сковывалась наша воля, то мы чувствовали себя не особенно приятно. И требовалась не только колоссальная воля, но и яркое убеждение в том, что только переход в наступление изменит положение, чтобы действительно начать таковое. В тот момент пришлось считаться не только с отступательным настроением частей, но и с давлением сверху, со стороны главного командования, бывшего тогда в руках т. Вацетиса. Он стоял за продолжение отступления. К счастью, я имел поддержку в лице присутствующего здесь т. Каменева, который тогда был командующим Восточным фронтом. Невзирая ни на что, мы перешли в наступление и начали блестящую операцию, приведшую к полному разгрому Колчака.

В этих боях участвовал и Жуков. Первое столкновение произошло возле станции Шипово, в то самое время, когда бойцы Чапаева подходили к Уральску. «Помню отчаянную рубку недалеко от самой станции, – вспоминал Жуков. – Нас атаковали казаки силой примерно восемьсот сабель. Когда они были уже совсем близко, из-за насыпи выскочил скрытый там наш эскадрон с пушкой. Артиллеристы – лихие ребята на полном скаку развернули пушку и ударили белым во фланг. Среди казаков – полное смятение. Артиллеристы метким огнем продолжали наносить врагу большие потери. Наконец, белые не выдержали и повернули назад. Успешная боевая схватка с казаками подняла дух бойцов-кавалеристов».

Так, медленно, в постоянных яростных схватках части Красной Армии двигались к Уральску, когда пришла новость – чапаевцы заняли город. Это всех изрядно обрадовало.

Для Жукова, по его словам, очень знаменательной была встреча с Фрунзе в эти дни. Тот вместе с Куйбышевым направлялся в Чапаевскую дивизию, а по дороге остановился, чтобы побеседовать с солдатами 4-го кавалерийского полка, «интересуясь их настроением, питанием, вооружением, спрашивал, что пишут родные из деревень, какие пожелания имеются у бойцов. Его простота и обаяние, приятная внешность покорили сердца бойцов.

– Ну, теперь наши дела пошли неплохо, – сказал М. В. Фрунзе, – белых уральских казаков разгромили и обязательно скоро добьем остальную контрреволюцию. Добьем Колчака. Освободим Урал, Сибирь и другие районы от интервентов и белых. Будем тогда восстанавливать нашу Родину!»

Царицын и Ахтуба: долгие сражения, тяжелая рана, госпиталь

26 октября 1919 года войска Деникина переправились через Волгу в районе хутора Букатин и села Нижне-Погромное и начали наступление в южном направлении вдоль реки Ахтуба. Им противостояли части Красной Армии, в том числе кавалерийский полк, в котором служил Георгий Жуков. Его ранили осколками ручной гранаты в левую ногу и бок, но боевой товарищ, политрук Янин, вытащил Жукова с поля битвы и, будучи сам ранен, доставил в Саратов в госпиталь, где работала его давняя знакомая и возлюбленная Полина Волохова – она ухаживала за женихом, а Жуков оказался на попечении ее младшей сестры, еще гимназистки, по имени Мария. Встреча оказалась судьбоносной – между Георгием и Марией вспыхнуло нежное чувство. Девушка выходила красноармейца и от последствий ранения, и от вновь настигшего его тифа.

Впоследствии их внук Георгий утверждал, что дед рассказывал ему, как с первого взгляда влюбился в Марию «за ее милосердие и чудесные голубые глаза… Благодаря им появилось ее ласковое прозвище Незабудка».

Но тогда едва начавшийся роман прервался – выздоровевший Жуков уехал на родину, как и сестры Волоховы, уроженки Полтавы. Новая встреча состоится лишь через несколько лет…

Курсы красных командиров в Рязани

После отпуска Жуков снова готов был идти воевать, но в военкомате сочли, что он еще слаб, а потому может употребить необходимое для окончательной поправки здоровья время на учебу. Его направили в Тверь в запасный батальон, а потом на Первые Рязанские кавалерийские курсы, где учили преимущественно кавалеристы, отличившиеся в боях. Там Жукова назначили на должность курсанта-старшины 1-го эскадрона. Ему было поручено обучать курсантов умению обращаться с холодным оружием, пикой и шашкой, штыковому бою, а также заниматься с ними строевой и физической подготовкой.

В начале августа 1920 года курсанта Первых Рязанских кавалерийских командных курсов РККА Георгия Жукова вместе с товарищами отправили на борьбу с Врангелем. 120 человек курсантов, в том числе и Жуков, приказом были откомандированы в распоряжение 2-й московской стрелковой бригады и середине августа отправлены в эшелоне в Москву. Их разместили в Лефортовских казармах, где уже располагались московские и тверские курсанты. Из них был сформирован Сводный курсантский кавалерийский полк под командованием Г. П. Хормушко. «…Курсантов спешно погрузили в эшелоны. Никто не знал, куда нас везут. Видели только, что едем в сторону Москвы. В Москве курсы сосредоточили в Лефортовских казармах, где уже были расквартированы тверские и московские курсанты. Нам объявили, что курсы войдут во 2-ю Московскую бригаду курсантов, которая будет состоять из двух пехотных полков и одного кавалерийского. Бригада будет направлена на врангелевский фронт. Мы получили все необходимое боевое снаряжение и вооружение. Экипировка и конская амуниция были новые, и внешне мы выглядели отлично».

Более всего Жуков, будучи в Москве, хотел предстать в новенькой экипировке перед своей первой любовью – другой Марией, с которой его так надолго разлучила судьба и которую, несмотря на увлечение Волоховой, он не забыл. Более чем кого бы то ни было из родственников и друзей он, по его собственному признанию, хотел увидеть ту, «по которой страдало молодое сердце, но, к сожалению, я так и не смог никого навестить. Командиры эскадрона, часто отлучавшиеся по различным обстоятельствам, обычно оставляли меня, как старшину, за главного. Пришлось ограничиться письмами… Не знаю, то ли из-за этого или по другой причине, между мной и Марией произошла размолвка. Вскоре я узнал, что она вышла замуж, и с тех пор никогда ее больше не встречал».

Полк, входивший в состав 2-й московской бригады 9-й Кубанской армии Кавказского фронта, первоначально располагался в городе Екатеринодаре (переименованном в 1920 году в Краснодар), а потом принял участие в боевых действиях по ликвидации десанта белого генерала С. Г. Улагая, направленного правителем Крыма бароном Врангелем на Кубань в поисках поддержки кубанских казаков. Но десант Улагая был разбит при участии сводного полка курсантов…

Красноармейцам было предписано всячески помогать местному населению, тем казакам, что были победнее, дабы показать им на деле, что Советская власть не враждебна казачеству. В одной из станиц полковой комиссар вызвался почистить общественный колодец, «который белогвардейцы завалили разным хламом. Колодец был довольно глубокий, и когда он спустился на дно, то чуть не задохнулся. Комиссара вытянули наверх еле живого, однако, отдышавшись, он вновь приказал спустить его в колодец. Через некоторое время его снова пришлось поднять наверх, и так продолжалось до тех пор, пока колодец не был очищен. К вечеру все село только и говорило о мужестве комиссара».

Командир взвода. «Красные штаны»

1 ноября 1920 года Георгий Жуков прибыл в кавалерийскую бригаду 14-й стрелковой дивизии имени А. К. Степина и был назначен на должность командира взвода 1-го кавалерийского полка. Он досрочно сдал экзамены по итогам обучения на Рязанских кавалерийских командных курсах – произошло это в походных условиях в Армавире. Когда Жуков принимал взвод, случился курьез – бойц насмешливо смотрели на нового командира, носившего красные брюки. Заметив это, Жуков сказал: «У меня, знаете ли, других нет. Ношу то, что дала Советская власть, и я пока что у нее в долгу. Что касается красного цвета вообще, то это, как известно, революционный цвет…»

Командиром Жуков оказался хорошим и удачливым. «Через несколько дней в операции по очищению Приморского района от остатков банд мне довелось идти во главе взвода в бой. Бой закончился в нашу пользу. Бандиты были уничтожены и частично взяты в плен, и, самое важное, наш взвод не понес при этом никаких потерь. После боя никто из бойцов уже не говорил мне о красных брюках».

Тамбовское восстание. Встреча с Тухачевским и знакомство с Уборевичем

В дальнейшем кавалерийская бригада была направлена против участников Тамбовского крестьянского восстания, – иначе «антоновцев», – вызванного негодованием деревенских жителей по поводу продразверстки. Тогда Жуков лично встретился с Тухачевским: «…на станции Жердевка, на Тамбовщине, куда он приехал в штаб нашей 14-й отдельной кавалерийской бригады. Мне довелось присутствовать при его беседе с командиром бригады. В суждениях М. Н. Тухачевского чувствовались большие знания и опыт руководства операциями крупного масштаба. После обсуждения предстоящих действий бригады Михаил Николаевич разговаривал с бойцами и командирами. Он интересовался, кто где воевал, каково настроение в частях и у населения, какую полезную работу мы проводим среди местных жителей».

Жуков отмечал, что под руководством Тухачевского и его заместителя Уборевича, а также Антонова-Овсеенко борьба с бандами пошла по хорошо продуманному плану. Хотя надо отметить, что Красная Армия проявляла в этой борьбе немалую жестокость. Как, впрочем, и другая сторона…

Наглядным свидетельством того времени, жестокого и противоречивого, может служить переписка людей, вовлеченных в кровавый круговорот революции и Гражданской войны.

Павел Жуков, друг детства – Георгию Жукову

Дорогой друг Георгий! После твоего ухода в Красную Армию почти все наши друзья и знакомые были призваны в армию. Мне опять не повезло. Вместо действующей армии меня послали в Воронежскую губернию с продотрядом выкачивать у кулаков хлеб. Конечно, это дело тоже нужное, но я солдат, умею воевать и думаю, что здесь мог бы вместо меня действовать тот, кто не прошел хорошую школу войны. Но не об этом я хочу тебе написать.

Ты помнишь наши споры и разногласия по поводу эсеров. Я считал когда-то их друзьями народа, боровшимися с царизмом за интересы народа, в том числе и за интересы крестьян. Теперь я с тобой согласен. Это подлецы! Это не друзья народа, это друзья кулаков, организаторы всех антисоветских и бандитских действий.

На днях местные кулаки под руководством скрывавшегося эсера напали на охрану из нашего продотряда, сопровождавшую конный транспорт хлеба, и зверски с ней расправились. Они убили моего лучшего друга Колю Гаврилова. Он родом из-под Малоярославца. Другому моему приятелю, Семену Иванишину выкололи глаза, отрубили кисть правой руки и бросили на дороге. Сейчас он в тяжелом состоянии. Гангрена, наверное, умрет. Жаль парня, был красавец и удалой плясун. Мы решили в отряде крепко отомстить этой нечисти и воздать им должное, да так, чтобы запомнили на всю жизнь.

Твой друг Павел.

Вскоре после отправки этого письма погиб и сам Павел Жуков. Георгий узнал о его судьбе только по окончании Гражданской войны…

11 июня 1921 года был издан приказ Полномочной комиссии ВЦИК «О начале проведения репрессивных мер против отдельных бандитов и укрывающих их семей». Согласно этому приказу, подписанному Антоновым-Овсеенко и Тухачевским, разрешалось расстреливать без суда и следствия всякого человека, отказавшегося назвать большевистским уполномоченным свое имя. Если в доме находили спрятанное оружие или обнаруживали скрывающегося участника восстания, надлежало на месте расстрелять старшего из трудоспособных мужчин проживавшей в этом доме семьи. Такая же кара полагалась тем, кто укрывал родственников повстанцев или держал у себя их вещи. Дома повстанцев предписывалось сжигать или разрушать иным способом.

На следующий день Тухачевский приказал использовать против скрывающихся в лесах повстанцев химическое оружие, «чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось».

5 марта 1921 года рано утром недалеко от села Вязовая Почта разведка неожиданно наткнулась на отряд повстанцев в несколько тысяч сабель. Полк был поднят по тревоге, и вскоре начался бой. В тот день Жуков дважды чуть не погиб – под ним были убиты две лошади, и от верной смерти командира эскадрона оба раза спасала личная храбрость в рукопашной схватке и подоспевшие на помощь товарищи.

Встреча с будущей женой Александрой. Семейная жизнь во фронтовых скитаниях

Именно в те напряженные дни Георгий Жуков встретил свою будущую жену Александру Зуйкову. Свидетелем их первой встречи оказался тот самый Антон Янин, который не так давно знакомил Жукова с Марией Волоховой.

Они остановились переночевать в доме священника и сидели за ужином, когда Георгий внезапно напрягся и прошептал: «За печкой кто-то прячется». Встал и гаркнул:

– А ну, вылезай!

Оказалось, там притаилась хорошенькая девушка, которая испуганно пролепетала, что она, мол, поповна. Но впоследствии в официальных данных не было упоминания о каком-либо родстве с лицами духовного звания у первой супруги Георгия Жукова.

«Родилась она в 1900 году в селе Анна Воронежской области, – рассказывала дочь маршала Эра Георгиевна, – в многодетной семье агента по продаже зингеровских швейных машин Зуйкова Дия Алексеевича. Имя Дий дал сыну его отец, волостной писарь, встретив это редкое имя в каких-то бумагах. Жили бедно. Но маме удалось закончить гимназию, а затем учительские курсы. Недолго проработав в деревенской школе, она встретилась с отцом, отряд которого в те годы был направлен в Воронежскую область для борьбы с бандой Антонова, и в 1920 году стала его женой».

…Георгий засмеялся и позвал незнакомку к столу. Потом выяснилось, что зовут ее Александра и она учительница в сельской школе. Жуков недолго думая зачислил приглянувшуюся ему девушку к себе в штаб, сказав Янину: «Жалко девку. Все равно убьют, война ведь. Пусть лучше будет у нас писарем в эскадроне».

Борис Соколов в книге «Неизвестный Жуков», ссылаясь на слова Эры Георгиевны, приводит более драматическую, но в то же время и более романтическую версию знакомства Георгия и Александры: «Однажды нашу маму стали преследовать несколько красноармейцев, и отец ее защитил. Понравились они друг другу с первого взгляда и больше уже не расставались».

Дочь маршала со слов матери рассказывала, что «отец спрашивал с нее так же строго, как и с других бойцов. А однажды муж-командир чуть не отправил жену на гауптвахту. Лишь в последнюю минуту сменил гнев на милость».

Но война войной, а любовь любовью, которая, впрочем, была омрачена трагическим происшествием. Тяготы походной жизни – «часами тряслась в разваленных бричках, тачанках, жила в нетопленых избах. Перешивала себе гимнастерки на юбки, красноармейские бязевые сорочки – на белье, плела из веревок «босоножки»…» – привели к тому, что Александра потеряла нерожденного сына.

В конце лета 1921 года эскадрон Жукова участвовал в подавлении последних очагов восстания. В это время произошел случай, который мог стать трагическим, но обернулся курьезом: «Преследуя банду, мы неожиданно столкнулись с двумя бронемашинами, которые выскочили из соседнего села. Мы знали, что банда не имеет броневиков, а потому и не открывали по ним огонь. Однако броневики, заняв выгодную позицию, повернули в нашу сторону пулеметы. Что за оказия? Послали связных. Оказалось, что это наши, и в головной бронемашине сам И. П. Уборевич. Узнав об уходе банды в направлении леса, он решил перехватить ее на пути…» Так вот и познакомился Жуков с Уборевичем, с которым ему впоследствии доведется служить вместе в Белорусском военном округе.

31 августа 1922 года вышел приказ Реввоенсовета Советской республики, согласно которому командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады Жуков был награжден орденом Красного Знамени. В приказе говорилось: «Награжден орденом “Красного Знамени” командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады за то, что в бою под селом Вязовая Почта Тамбовской губернии 5 марта 1921 г., несмотря на атаки противника силой 1500–2000 сабель, он с эскадроном в течение 7 часов сдерживал натиск врага и, перейдя затем в контратаку, после 6 рукопашных схваток разбил банду».

Но Гражданская война заканчивалась. Наступало время мирной жизни, в которой тем не менее все равно оставалось место для провозглашенного когда-то Лениным принципа «революция лишь тогда чего-то стоит, если она умеет защищаться».

Командир полка

После окончания Гражданской войны среди первоочередных задач советского правительства было создание регулярной Красной Армии. С одной стороны, началась массовая демобилизация – и из армии ушли кадровые бойцы и командиры. С другой стороны, в этом был и плюс, как писал Жуков, «в армии оставались в основном те, кто в соответствии с наклонностями и способностями решил посвятить себя военному делу». Началась разработка единой военной доктрины, организация подготовки военных кадров, работы по перевооружению и созданию технических подразделений – пулеметных, артиллерийских, автоброневых, авиационных частей.

Тем временем в РКП(б) продолжались дискуссии о том, стоит ли сохранять кадровую армию, не лучше ли заменить ее народной милицией. Против этого рьяно выступал сторонник кадровой армии Фрунзе. В конечном итоге агитация против регулярной армии была признана «неправильной и практически опасной для настоящего момента».

Командир 39-го Бузулукского кавалерийского полка 7-й Самарской кавалерийской дивизии Г. К. Жуков. 1923 год

С июня 1922 по март 1923 года Жуков служил командиром эскадрона 38-го кавалерийского полка, а затем заместителем командира 40-го кавалерийского полка 7-й Самарской кавалерийской дивизии. По его словам, он многому научился у опытных командиров Димитрова и Косенко. Хотя условия были нелегкими: «Благоустроенных казарм, домов начальствующего состава, столовых, клубов и других объектов, необходимых для нормальной жизни военного человека, у большинства частей Красной Армии тогда не было. Жили мы разбросанно, по деревням, квартировали в крестьянских избах, пищу готовили в походных кухнях, конский состав размещался во дворах».

Весной 1923 года телефонограммой из штаба дивизии Жукова вызвали к комдиву, заставив поволноваться, повспоминать, нет ли каких прегрешений. Однако комдив Н. Д. Каширин никаких претензий не высказывал, наоборот, усадил за стол и завел заинтересованный разговор о боевой и тактической подготовке. После чего неожиданно спросил:

– Как вы думаете, правильно у нас обучается конница для войны будущего? И как вы сами представляете себе войну будущего?

Жуков ответил не сразу. Впоследствии он вспоминал, что основательно растерялся в этот момент. Наконец сказал:

– Необходимых знаний и навыков, чтобы по-современному обучать войска, у нас, командиров, далеко не достаточно. Учим подчиненных так, как учили нас в старой армии. Чтобы полноценно готовить войска, нужно вооружить начальствующий состав современным пониманием военного дела.

– Верно, – кивнул комдив. – Но это длительный процесс, а учебных заведений у нас пока маловато. Придется первое время учиться самим.

И сообщил Жукову, что уже подписан приказ о его назначении командиром 39-го Бузулукского кавалерийского полка.

«Когда в конце мая 1923 года я вступил в командование полком, он готовился к выходу в лагеря. Это был первый выход частей конницы на лагерную учебу после гражданской войны, и многие командиры не имели ясного представления о работе в новых условиях. При приеме полка обнаружились недостатки в боевой готовности. Особенно плохо обстояло дело с огневой и тактической подготовкой, поэтому внимание подразделений было сосредоточено на организации учебно-материальной базы в лагерях.

В начале июня лагерь в основном был готов. Полк получил хорошо устроенный палаточный городок, прекрасную летнюю столовую и клуб. Были оборудованы навесы и коновязи для лошадей. Гордостью полка было стрельбище для огневой подготовки из всех видов оружия».

Жуков искренне гордился и самим фактом налаженной боевой учебы, и тем, что может продемонстрировать свои достижения вышестоящим командирам.

Встреча с комдивом Гаем

Примерно в это же время Жуков познакомился со знаменитым героем Гражданской войны Гаей Димитриевичем Гаем, который вскоре вступил в командование дивизией. Впоследствии Георгий Константинович описывал его в мемуарах как «красивого человека, по-военному подтянутого. Его глаза светились доброжелательностью, а ровный и спокойный голос свидетельствовал об уравновешенном характере и уверенности в себе». После первой беседы с командирами Гай сообщил о намерении проинспектировать подготовку полка, которым командовал Жуков. Тот честно признался, что недостатков еще много. Будем вместе устранять, пообещал Гай.

«Через три дня согласно распоряжению штаба дивизии полк был выведен в полном составе на смотр. Комдив на белоногом вороном коне поднялся на пригорок и внимательно следил за учением полка. Конь под комдивом был очень горяч, но всадник твердой рукой и крепкими шенкелями решительно подчинял его своей воле.

Учение шло вначале по командам голосом, потом по командам шашкой (так называемое «немое учение»), а затем по сигналам трубы. Перестроения, движения, захождения, повороты, остановки и равнения выполнялись более четко, чем я того ожидал. В заключение полк был развернут «в лаву» (старый казачий прием атаки), и я направил центр боевого порядка на высоту, где стоял комдив. Сомкнув полк к центру и выровняв его, я подскакал к комдиву, чтобы отрапортовать об окончании показа. Не дав мне начать рапорт, комдив поднял руки вверх и закричал:

– Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь! – а затем, подъехав ко мне, тепло сказал: – Спасибо, большое спасибо».

Первые крупные маневры

В том же году осенью 7-я Самарская кавалерийская дивизия выступила в район Орши для участия в окружных маневрах. Подобные маневры проводились впервые после Гражданской войны. Перед дивизией была поставлена задача: совершить форсированный марш-бросок в район Орши. Полк Жукова стоял в авангарде главных сил дивизии. Требовалось не просто пройти большое расстояние за короткое время, но и выполнить задачу походного охранения, оставаясь в постоянной готовности и обеспечивая условия основным силам для того, чтобы они могли вступить в бой с условным противником.

«Марш-бросок дивизии был завершен за 30 часов. Мы прошли около 100 километров, сделав два пятичасовых привала. Для конского состава это было тяжелое испытание на выносливость. А кавалеристам на привалах еще нужно было кормить, поить лошадей и приводить в порядок всю амуницию и снаряжение… На рассвете высланная вперед разведка доложила, что за железнодорожной линией Москва – Орша движутся в направлении станции Орша войска «противника». На подступах к Орше завязался «бой» с частями, прикрывавшими подступы к железнодорожному узлу.

Как это всегда бывает на маневрах, со всех сторон подскакивали к полку посредники с белыми повязками на рукавах.

– Что вам известно о «противнике»?

– Ваше решение?

Я ответил, что сейчас выеду к головному отряду, произведу личную рекогносцировку и там приму решение».

Выяснилось, что два полка пехоты условного противника атаковали пехоту противоположной стороны, при этом командиры «противника» не позаботились выставить боевое охранение и провести разведку и, судя по всему, не подозревали о подходе кавалерийской дивизии.

В это время к месту событий прискакал комдив Гай, и Жуков доложил ему, что налицо прекрасная возможность для атаки условного противника в фланг, благо холмистая местность позволяла подойти скрытно. Гай согласился, что это редкий удачный случай и атаку надо начинать после короткого артобстрела. А там подтянутся основные силы, которые ударят «противнику» в тыл.