Канал имени Москвы Аноним
— А у меня осталось полдюжины яблок. — Ева вглядывалась в пологий подъём, который становился всё более различимым. — От Сестры. Удивительно, как она их сохраняет, будто только с дерева. Витамины. Я думала, что нигде не умеют сохранять яблоки лучше, чем наши хозяйки в дубнинских подвалах.
«Нашла чему удивляться, — мелькнуло в голове у Фёдора. — Могла бы быть и повнимательней. Хардов говорил, что время там течёт по-другому. И вообще. А в Дубне яблоки сохраняют трудом и без всяких фокусов».
— Как вы думаете, отчего у неё яблоки такие свежие? — не унималась Ева.
— Не могу сказать, — ответил гид.
«Занятный ответ, — решил Фёдор. — Ведь „не могу“ — это может быть даже больше „не хочу“, чем „не знаю“».
Только сейчас до юноши дошло, что Хардов, так же как и он, вовсе не разделяет беззаботного настроя Евы. И на самом деле гид очень осторожен. Во всём, даже в ответах. И хоть гнетущая глухая тяжесть, что давила в заболоченных местах и на подступах к подъёму, вроде бы уменьшилась, Фёдор мечтал побыстрее выбраться из этих мест и оказаться на канале. Единственное, что приятно удивило, — это лёгкий ветерок, что стал ощущаться по мере подъёма. Воздух пришёл в движение, и возможно, верх кургана действительно раздует.
«Как интересно, — подумал Фёдор. — А на канале ветра нет совсем».
5
Хардов спрыгнул с нижней ступеньки дозорной мачты, и на лице его читалось рассеянное удивление. Прежде Фёдору ни разу не приходилось видеть у гида такого выражения, которое даже можно было бы принять за озадаченность.
— Это многое меняет, — задумчиво произнёс Хардов.
На высоте 408 их ждал первый крупный сюрприз. Прямо в макушку Лысого дозора оказалась вбита толстая деревянная мачта с перекладинами лестницы. Верх оборудовали похожей на корзинку площадкой, которую Хардов назвал марсом, и сейчас гид с неё слезал.
— Что, уже больше не утро? — улыбнулась Ева.
— Утро, — Хардов кивнул. — Вопрос в том, какого дня.
— В смысле?
Гид вздохнул и как-то странно повёл плечом:
— Когда мы вышли из Дубны несколько дней назад, луна стояла в третьей четверти.
— Ну да, я помню.
Хардов указал на дозорную мачту.
— Сейчас на небе лишь тоненький серпик.
— Я думала, вы определяете время по солнцу, — выказала лёгкое удивление Ева. Потом её взгляд застыл, а голос зазвучал глухо: — Как такое возможно?
— Вы сейчас видели месяц? — начал было Фёдор тоном всезнайки. — Такое бывает. Я тоже иногда утром…
И осёкся. Захлопал глазами, уставившись на гида:
— …утром…
Перевёл взгляд на Еву. Снова на гида.
— Что вы хотите сказать? — изумлённо выдавил Фёдор. И опять посмотрел на девушку, словно в поисках поддержки.
— Понял наконец? — усмехнулась Ева. — М-мда… Прошёл почти месяц. Или больше?
— Около того, — подтвердил Хардов. — Сейчас на канале утро. Где-то конца первой декады июня.
Повисло молчание. На жужжание шмеля никто не обратил внимания. Кроме Фёдора. Юноша вдруг попытался отогнать его взмахом руки и почему-то сказал:
— А у меня в июне день рождения. — Шмель не собирался ретироваться, и юноша махнул на него ещё раз. — Теперь я, наверно, пролетел. — Фёдор посмотрел на своих спутников и смущённо кашлянул. — Извините.
Хардов, что-то прикидывающий в уме, вскинул брови, но ничего не сказал.
— Близнецы, — хмыкнула Ева. — Так и знала, что ты Близнец. В общем-то, неудивительно.
— И это всё, что тебе неудивительно? — съязвил юноша.
— Вовсе нет! — Ева вспыхнула. — Хардов предупреждал насчёт времени у Сестры. Мог бы быть и повнимательней, — парировала она. — Правда, я думала, прошло не больше недели.
— А я и того меньше, — признался Фёдор.
— Даже пробовала считать…
— Ага… — А потом Фёдор покраснел и спросил: — Ты что, читаешь мысли?
— Да нет, по губам. — Ева опять хмыкнула. — Следи, особенно когда бубнишь что-то себе под нос.
— Прости. Не хотел тебя обидеть.
— Ничего. У тебя это получается непроизвольно, и я уже начинаю привыкать.
Хардов наблюдал за этой перепалкой с улыбкой. Но когда он отвернулся, на его лице отразилась какая-то новая эмоция.
«Этого ещё не хватало, — подумал он. — Что-то они много цепляются. Мне тут ещё молодой влюблённой парочки недоставало».
И в одно короткое мгновение, так быстро, что даже пожелай кто, не успел бы ничего заметить, в глазах гида мелькнула тёмная искра: «Молодой, влюблённой… Господи, они ведь даже ничего не знают друг про друга».
6
Хардову пришлось поторопить своих спутников, и скоро с завтраком было покончено.
— Нам придётся учитывать новые реалии, — объяснил Хардов. — На канале очень многое могло измениться.
Гид ждал, пока Фёдор и Ева надевали свои вещмешки, и смотрел куда-то вдаль, поверх пушистых клубов густого тумана. К этому времени верхушку Лысого дозора совсем раздуло, и они словно находились над слоем облаков. Картина была чарующая, восхитительная и пугающая.
«А ведь я надеялся управиться в месяц-полтора, — думал Хардов. — Наверное, это был слишком оптимистичный прогноз, но всё же… И вот мы не прошли и двадцати километров, а всё придётся менять».
На самом деле это сбивало все расчёты. На первоначальных планах проскочить у всех под носом, воспользовавшись дурными днями, и к тому моменту, как их начнут искать, оказаться вне пределов досягаемости, можно было смело ставить крест.
— Но одна перемена, несомненно, к лучшему. — Хардов всё же улыбнулся и указал на восток, где за гиблыми болотами, в колыбели из пелены просыпался сейчас канал. — Видите, всё белое. Я не ошибся, наступили самые благоприятные дни.
— Так красиво, — восхитилась Ева. — Даже и не подумаешь, что там гиблые болота.
— Да. Но они есть, — сказал гид. Осмотрел Еву и Фёдора, желая убедиться, собраны ли они, и снова ненадолго погрузился в собственные мысли: «Первоначального плана больше нет. Двигаться придётся скрытно, и главное, большей частью ночью. Можно ли извлечь из случившегося какую-то пользу? Остались хоть какие-то плюсы?»
Хардова всегда учили думать позитивно. Его бак горючего, его последний стакан воды в пустыне были всегда наполовину полными, а не полупустыми, однако как Хардов ни пытался крутить эту ситуацию, никаких плюсов пока не видел.
Однако гид усмехнулся. Он подумал, что порой при изменении угла зрения менялась вся картина в целом. А непонятные, привычные или мешающие прежде элементы наполнялись новыми смыслами, и оказывалось, что всё происходило не зря. Также порой ничего подобного не случалось. А все Великие Закономерности просто додумывались позже.
— Посмотрите. — Фёдор указывал на запад. — А с той стороны не всё белое. Там какое-то марево в тумане. Только что было. Вон, вон. Смотрите, опять вспыхнуло!
Хардов уже видел какое-то время эти бледные багряные огни. Ползущее и исчезающей глубоко в тумане свечение.
Пока слабое и пока не представляющее угрозы. Такое, конечно, бывает. Но… всё это движение начинало ему не нравиться.
— Идёмте, — позвал гид. — Придётся быть осторожней. Вполне возможно, нас уже ищут.
И он снова посмотрел поверх тумана. Но не в сторону двигающихся в нём бледных огней. Он смотрел на восток, в сторону канала, на пути к которому лежали гиблые болота. И на мгновение его взгляд застыл, а зрачки сузились, и гид как-то странно повёл головой, чуть выставляя вперёд ухо, словно он прислушивался к чему-то очень далёкому.
— Хардов, — негромко произнесла Ева, — вы считаете, что за это время Юрий успел…
Гид не стал её торопить, решив дать договорить, но девушка замолчала. Тогда Хардов просто позвал её:
— Идём, милая. Твой несостоявшийся жених не самая большая наша проблема.
Хардов специально так сказал, назвав Юрия «несостоявшимся женихом». И он не ошибся. Фёдор еле заметно покраснел. И хоть Хардов взглянул на юношу мельком, ему хватило времени, чтобы это увидеть. «Ещё одна проблема», — подумал гид.
Вслух он сказал Еве:
— Хоть и догадываюсь, Юрий не сидел без дела, можешь пока о нём забыть.
— Да, но кто же тогда нас ищет?
— Боюсь, что многие, — заверил её гид. И одновременно ему в голову пришла мысль: «Наверное, стоит взять крюк побольше. Не нравится мне, как вели себя болотные тропинки. Боюсь, нас и вправду уже многие ищут. — А потом он вспомнил, как далёкие бледные огни ползли в тумане, и про себя добавил: — Многие. И многое».
— Да, дорогая моя, — заявил Хардов, с трудом подавив шальную искру неожиданного и пугающего веселья, — боюсь, у нас на руках акции активно действующего предприятия.
Ева помолчала, видимо, размышляя. Потом она насупилась:
— Это вы так шутите?
— Ну конечно, — признался Хардов. — Я осколок другой эпохи, и мои шутки… Знаешь, как говорится, старого пса не выучить новым фокусам.
— Да нет, всё понятно. — Ева пожала плечами. — Вы очень даже так ничего себе сохранившийся осколок.
— Ну… спасибо на добром слове. Идёмте.
И они начали спуск с Лысого дозора, чтобы побыстрее обойти слева гиблые болота и оказаться на канале в условленном месте до наступления темноты.
Пройдя несколько шагов, гид остановился, пропуская свою группу вперёд.
— Идите. Вниз по тропинке. Я вас догоню.
Фёдор, не задавая вопросов, обогнал Еву, и гид подумал: «Ну что ж, очень хорошо». Но задержался он не только для того, чтобы справить малую нужду. Хардов снова посмотрел на восток, пытаясь прислушаться к тихому ускользающему звуку, который для его спутников, к счастью, был пока недоступен. Он вслушивался, весь превратившись во внимание, и с каждым мгновением мрачнел всё больше. Наконец гид хрустнул пальцами и дотронулся до века, точно собирался извлечь соринку из глаза.
— Интересно, что их разбудило? — еле слышно промолвил Хардов, и по его лицу пробежала тень.
Глава 9
Кое-что о скремлинах и слизи червя
1
Когда впереди показались первые лодки встречного потока, Матвей Кальян задумчиво посмотрел на воду, затем снова обернулся к альбиносу:
— Ну, и кто выжил?
— Немногие, — уклончиво ответил тот.
— Вань, — начал Матвей осторожно, — мы говорили об этом с Хардовым. Я знаю, что вы не любите посвящать посторонних в свои дела. Не принято. И знаю, что не принято расспрашивать. На канале у всех своя правда, в чужие дела люди с пониманием не суются. Но… вот только что месяц пролетел, Вань… Вжик! — Он развёл руками, словно призывая альбиноса в свидетели. — Как капитан я обязан знать, чего мне ещё ждать. Не больше. Что захочешь, сам потом расскажешь.
Кальян говорил без напора, будто забрасывая удочки, прикидывая степень допустимого. Он знал таких, как Ваня-Подарок. Вроде бы на первый взгляд шумный весельчак, душа компании, но на самом деле — могила, никогда не сболтнёт лишнего. «Говорун-молчун» — с уважением говорили про таких гребцы. Вообще, выходило интересно: о чём бы ни судачили пустобрёхи, все гиды, с которыми Кальяну довелось вести дела, оказывались людьми приличными, с пониманием. Кальян иногда думал, что, не стань он капитаном, подался бы в гиды.
— И уж если ты говоришь, что нам теперь… понадобятся глаза в тумане, что Хардов будет вынужден взять на борт скремлинов… — негромко промолвил он.
— Я лишь высказал предположение, — ровно произнёс Ваня-Подарок.
— Понимаю. Но всё же попросил бы тебя, дружище… — Кальян кивнул. Вежливо, выказывая уважение к чужим тайнам, и что любопытство его вовсе не праздное (хотя, стоит признаться, очень давно интересовали Матвея Кальяна скремлины, что они за создания. Божьи ли твари или порождения мглы, и если о них ходит столько всего… тёмного, то как же они могут… любить?), а лишь для пользы дела, поэтому он и вынужден настаивать.
— Скажу так, — наконец, сдаваясь, вздохнул Ваня-Подарок. — Те, кто выживает после укуса, они… ну, как после очень страшной болезни, понимаешь, словно чистый лист. Для них всё начинается заново.
— Я слышал, — веско прошептал Кальян.
Правда, ходил по каналу и более зловещий слух. Что только выживший после укуса скремлина может считаться настоящим гидом. Как вроде что-то это им даёт… В подобном суеверии был выражен интуитивный, конечно, страх перед людьми, уходящими в туман, но одновременно и уважение. С другой стороны, на канале чесали языками обо всём — слухи были одним из главных развлечений и, наверное, единственным постоянным источником информации о том, что действительно волновало людей. Но Матвей подумал, что выказывать себя сейчас пустобрёхом-сплетником было бы не столько даже невежливым, сколько просто глупым.
— Слышал, — повторил Кальян, глядя прямо в белёсые глаза Вани-Подарка.
— Но пусть тебя это не успокаивает. Я знаю лишь несколько гидов, которые выжили после укуса скремлина. Один из них — Хардов. Другой — известный тебе Тихон.
— Тихона я сильно уважаю, — заметил Кальян.
— В курсе. — Теперь Ваня улыбнулся. — Он тоже о тебе высоко отзывался.
Кальян, явно польщённый, отвёл взгляд. Затем будто спохватился:
— Вань, но выходит, у кого-то вроде как иммунитет? Кто может выжить?
— О, даже не пытайся, — запротестовал альбинос и, словно в шутку, добавил: — Если тебя только не покусал скремлин в детстве. Редко это случается; малыши, бывает, выживают. И потом что-то вроде прививки.
— Ну откуда мне знать, чего было в детстве? Мамка, увы, не сказала. Честно говоря, я и родичей-то своих не помню.
— Матвей, поверь мне, ты бы знал, — заметил Ваня-Подарок. — Укусы скремлина… следы, так их не видно, но в плохие дни они как бы чуть-чуть отсвечивают в тумане, а иногда и зуд… чешутся. В плохие дни. Так что укусы хоть и затягиваются, но следы на всю жизнь. Болят, как старые раны.
— Шутишь?
— Просто рассказываю, как обстоят дела.
— Не, ничего у меня не чешется и не светится, — успокоился Кальян. — Правда, я ещё разное слышал, но…
— Вот поэтому и проверять не стоит, — резюмировал альбинос.
Матвей на какое-то время опять задумчиво уставился на воду. Гребцы работали вёслами вполсилы — до места, где собирались забрать группу Хардова, оставалось рукой подать, и иногда в веере брызг появлялась радуга. Бузинский караван давно ушёл вперёд, дмитровские лодки приближались, а солнце переваливало за полдень. Гребцы поприветствуют друг друга, осведомятся, как у кого дела и нужна ли помощь, но лишних вопросов не будет. Кое-что, регламентирующее взаимоотношения людей на канале, не записано в Речной кодекс. Просто так принято. И это хорошо.
— Вань. — Матвей сделал паузу и, как бы по-детски смущаясь, посмотрел на собеседника. — А этот дед… ну, которому Хардов самогону поднёс…
— Паромщик, — спокойным, но несколько бесцветным голосом подсказал альбинос. — Ещё его зовут Перевозчиком.
— Ну… да, — согласился Кальян. Даже если ему и показалось, что какое-то холодное дыхание коснулось лица, то всё прошло. В такой погожий солнечный денёк все страхи попрятались по тёмным углам. — Он сказал тогда, что в нашей лодке… два скремлина.
— Сказал, — вздохнул Ваня-Подарок.
— И мальчишка меня об этом спрашивал, наш Фёдор-то, славный парень…
— Да. Верно, пацан что надо. — Альбинос испытующе посмотрел на Кальяна.
— Вот, и говорит: «Матвей, мол, дед трындел: два скремлина, два воина». Ну, про воинов-то мы, допустим, разобрались. Это он, верно, вас с Хардовым имел в виду — больше оружия-то на лодке ни у кого нет. А вот два скремлина… Ты уж извини мою дотошность, но я в ответе за тех, кто в лодке.
— Говори прямо, что хочешь знать.
— Твой скремлин… он как-то за нами следует? А то кроме хардовского ворона… Я твоего что-то так и не видел, Вань.
— У меня нет скремлина, — тяжело ответил Ваня-Подарок, и что-то заставило вздох оборваться.
— Как же так? — не понял Кальян. — Я слышал, у каждого гида есть свой скремлин. Или ты не из таких?
— Из таких, — с той же тяжестью отозвался альбинос. — Слушай сюда: каждый гид пользуется помощью скремлинов, когда идёт в туман. Они нам как глаза, без них не увидеть того, что скрыто мглой. Но иногда приходится пользоваться чужими скремлинами.
— Чужими?
— Ну, ничейными, чтоб тебе было яснее. Таких покупают, когда между гидом и скремлином не сложились отношения. Нет своего — ходят в туман с чужим.
— Нет своего? Но почему?
— Хм, — чуть мечтательно усмехнулся Ваня-Подарок, но от капитана Кальяна не укрылось присутствие горькой нотки в этой усмешке. — Любовь и дружбу скремлина надо ещё заслужить. А это очень непросто. Поверь мне, друг мой, очень не просто.
Подарок отвернулся и зачерпнул за бортом ладонь воды, задумчиво вернул воду каналу, потом зачерпнул ещё и плеснул себе в лицо:
— Жарко.
— Да. — Кальян одарил альбиноса едва заметным кивком.
— Если взять чуть левее, там хорошее место для купания.
— Знаю, — сказал Кальян.
— Лишь единицы заканчивают школу гидов со своим скремлином. Поэтому часто, особенно молодым выпускникам, приходится скремлинов покупать.
— А-а, вот в чём дело, — непонимающе покивал Матвей. Вроде бы Ваня-Подарок явно не проходил по категории «молодого выпускника».
— Рано или поздно гиду будет необходимо найти своего скремлина, — продолжал Подарок, — иначе ему не вырасти. Не продвинуться как гиду. Знаешь, это как… ваши «сорок походов».
— Хм-м-м-м, — кашлянул Матвей.
— И хоть, как правило, своего скремлина обретает уже зрелый гид, но… тут только всё и начинается. Да, Матвей. Как я понимаю, «сорок походов» у вас — это тоже не сорок рейсов между Дубной и Дмитровом? Необходимо пройти Тёмные шлюзы и всё такое?
— Ты неплохо осведомлён в делах гребцов, — похвалил Кальян. Только не ясно, сколько действительного одобрения сквозило в этой похвале.
— Ну да, — пожал плечами альбинос. — Это моя работа. Не беспокойся, капитан. Я тоже в чужие дела не лезу.
— Ясно. — Матвей Кальян кивнул. — Сорок походов… Из них минимум три за Тёмные шлюзы. Вместе с главой нашей гильдии людей, у кого это в активе, можно сосчитать по пальцам одной руки. А у вас?
— Думаю, так в любом мастерстве, — согласился альбинос, а Матвей подумал: «Довольно уклончиво. Гиды умеют беречь свои тайны. Не зря говорун-молчун».
— И как у вас? — повторил он негромко, но настойчиво. — Что ваши «сорок походов»? Заслужить любовь скремлина?
Ваня-Подарок чуть заметно кивнул, и его щека также чуть заметно дёрнулась.
— В том числе, — подтвердил он. — И, наверное, это один из самых волшебных моментов нашей профессии.
— Иван… ну, вот ты говоришь, что скремлины очень опасны. И в то же время что они миролюбивые существа.
— По-разному, — неопределённо ответил альбинос. — Миролюбивые? Да, можно и так сказать. Никогда, например, один не причинит вреда другому. Они абсолютно доверяют друг другу. И своему гиду. Наверное, они находятся в своеобразной гармонии с тем, что в тумане, не знаю, хотя там полно всякой мерзости, знаю только… Понимаешь, иногда с ними что-то случается, и они…
— Заболевают? — хмуро спросил Кальян.
— Становятся опасны, — кивнул Подарок. — Если их не трогать, всё в порядке. Живут себе. Только иногда… Хардов считает, что они будто заражаются от людей.
— Как так? Чем?
— Не знаю, сам у него спроси.
— Спрошу, — пообещал Кальян.
И подумал: «Скверное дело. А ведь им действительно нравится туман. И скремлины. Кто-то сказал, что гиды очарованы всем этим. Что ж, действительно интересно. Вопрос только в том, насколько далеко они готовы зайти».
Матвей, как и многие на канале, слышал про «бешенство» скремлинов. Этим они заболевают. Слышал, что зрелище не из приятных. Люди говорят, что поначалу это почти незаметно, а потом перемена наступает очень быстро.
— Но запомни, капитан Кальян, свой скремлин никогда не укусит гида. И, конечно, не опасен для окружающих. Кусают только чужие.
— Успокоил, дружище, — иронично откликнулся Кальян.
— Я к тому, что молодым гидам всегда приходится проходить через это. Опыт у нас есть. И немалый. Надо просто быть осторожным.
— Я осторожен, Иван. Очень осторожен. Поэтому и хожу столько лет по каналу. Поэтому и вынужден задавать тебе вопросы. Но за твоими словами многое скрыто.
— Что ж, тогда сразу стоит уточнить, — вдруг усмехнулся Ваня-Подарок, — коли уж речь зашла о чужих скремлинах, то их покупают, — альбинос пристально посмотрел на Матвея, и в его глазах мелькнули льдинки, — у Паромщика. Перевозчика.
— Вот как? — чуть хрипло отозвался Кальян, опять его лица коснулось то самое мимолетное холодное дыхание. — Но ведь ты не молодой гид?
— Ты хочешь спросить, почему у меня нет скремлина? — На мгновение льдинки вернулись в глаза альбиноса. — Его убили.
Матвей опустил руки.
— Прости, — смущённо, но с искренним сочувствием сказал он. — Я не знал.
— Ничего. — Ваня-Подарок отвернулся и повторно зачерпнул воды ладонью. — Это случилось давно. Он… был мне очень дорог.
— Дружище, я сильно раскаиваюсь. Что моё любопытство заставило тебя…
— Это было правильное любопытство, — возразил альбинос. Его лицо выглядело спокойным. Только еле уловимые горькие складки прятались в уголках губ. — Дед болтал странные для тебя вещи. Два скремлина, и от обоих пользы с гулькин нос.
— Ну да, я про это, — с благодарностью закивал Кальян.
— Капитан обязан знать, что творится на его борту, здесь вопросов нет. И беднягу Мунира потрепало так, что он ещё не скоро сможет нам помочь. Всё верно. Но взгляни, капитан Кальян, как называется твоя лодка?
— Моя лодка?
— Ну да. Порой всё намного проще.
— Лодка… — Кальян уставился на Ваню-Подарка. — Господи, скремл… Ну конечно, «Скремлин»! Так вот что он имел в виду?
— Я не знаю, что он имел в виду. Не хозяин его голове.
Но посуди сам: деревянная лодка и раненый ворон не лучшее подспорье, чтобы видеть в тумане. Так? Два скремлина, и от обоих пользы с гулькин нос.
— Ну конечно же! Конечно.
— Наверное, мне повезёт, и я найду себе скремлина, — вдруг сказал альбинос. — Может, ещё до конца этого рейса!
— Обязательно найдёшь, — заверил Матвей. И наконец облегчённо разулыбался, будто многие недоговорённости были теперь сняты. Затем, то ли желая подбодрить Ваню-Подарка, то ли выказать ему доверие, он проникновенно промолвил:
— Вань, а как это — заслужить любовь скремлина?
На этот раз альбинос не улыбнулся.
— Я тебе уже многое ответил, капитан, — сказал он. И в его приветливом голосе промелькнула надтреснутая нотка, точно у высохшего дерева переломили ветку.
2
Это случилось на спуске с Лысого дозора. Едва покинув возвышенность, группа снова оказалась в полосе рваного тумана, который стелился меж чахлых деревьев, однако с каждым их шагом вниз туман густел, а с левой стороны, там, где лежат болота, он опять начал проступать тёмным. Фёдор, как ему и велели, шёл замыкающим, а Мунир в вышине над их головами описывал большие круги. Трудно было не проникнуться симпатией к ворону Хардова, и от того, что где-то там, в чуждом молоке тумана, летит бдительный ворон, юноша чувствовал себя спокойней и защищённей. Похоже, так же обстояли дела и с Евой, хотя теперь Фёдор видел, что оказался прав по поводу своих опасений: что-то всё больше настораживало Хардова. Что-то в этой сероватой мгле над болотами действительно знало о них. И как только Мунир выпорхнул из тумана, Хардов оставил своих подопечных ждать, а сам отправился вперёд проверить дорогу. Когда гид вернулся, автомат висел у него на груди, а рожок магазина оказался пристёгнутым.
— Идёмте. Всё нормально, — сказал он. И если б Фёдор уже достаточно не изучил их проводника, по тону его голоса можно было бы решить, что так оно и есть.
«Ну что ж, нормально так нормально», — подумал он, направляясь вслед за остальными. Что-то коснулось его шеи: то ли веточка упала с дерева, небольно кольнув, то ли какое насекомое. Юноша машинально стряхнул незваного гостя и прибавил шагу. Видимость уже составляла не больше десятка метров, а дальше, чувствовалось, будет и того меньше.
Ева шла быстро, не сбивая дыхания, и Фёдор подивился ей в очередной раз. Он решил, что Хардов собирается прилично отвернуть от гиблых болот, заложив немалый крюк, но это хорошо — уж больно неприятной и даже зловещей выглядела повисшая в той стороне мгла.
Вдруг кто-то ухватил юношу за рукав куртки. Не сильно, настойчиво, а скорее дружески. Фёдор остановился. Он даже не успел удивиться и почему-то совсем не испугался. Если поначалу и показалось, что держащая его рука вынырнула из тумана, то теперь становилось очевидным, что это не так.
— Привет, Тео, — послышался приветливый голос. — Ты не узнаёшь меня?
Перед ним стояла девушка. Здесь, на нехоженой лесной тропинке, между Лысым дозором, болотами и каналом. Фёдор посмотрел на рукав своей куртки, но незнакомка не убрала руки:
— Я Лия.
Девушка была очень хороша собой. Фёдор подумал, что ему не часто выпадало встречать зеленоглазых. Всё-таки он сглотнул и тут же улыбнулся. На ней было простое белое платьице, наверное, летний сарафан, с единственным цветным пятном на груди — небольшой искусной вышивкой. Юноша разулыбался ещё шире и захлопал глазами.
— Лия, — повторила девушка. Мимолётная печальная морщинка коснулась её прелестного личика, но тут же всё прошло. — Я стала русалкой. Но я не сержусь на тебя.
О её коже нельзя было сказать «кровь с молоком», но и бледной она не казалась. Может, лишь отчасти.
— Шутишь? — наконец выговорил Фёдор. Больше всего её кожа подходила под определение «благородной белизны», которой с таким трудом добивались дмитровские красавицы. — Русалка… — Фёдор окинул взглядом её ноги. Тоже очень хороши. Она ходила босиком. Надо же, босоножка: на маленьких аккуратных пальчиках, таких же чистых, как и её платье, искусный педикюр. — У русалок хвост. Ты не знала?
Она нежно и переливисто рассмеялась:
— Не всегда.
Фёдор тоже прыснул. Было очень приятно вот так вот стоять и болтать с ней на тропинке. Орнамент вышивки на её платье почему-то показался Фёдору знакомым.
— Я правда не сержусь на тебя, — сказала девушка.
Ева обернулась. Фёдор стоял на тропинке и как-то непонятно осматривался. Казалось, ему вздумалось о чём-то порассуждать. Вроде бы он улыбался. А потом взял и двинулся куда-то в сторону, за деревья, хотя Хардов просил их идти след в след и никуда не сворачивать.
— Эй, Фёдор, — позвала Ева. — Извини… но ты куда? Всё в порядке?!
Юноша ей что-то ответил. Говорил он нормальным голосом. Еве показалось, он сказал «шутишь». Странный парень. Хотя, можно сказать, необычный. И уж точно забавный. Ева и сама не заметила, как слегка улыбнулась. Видимо, просто… понадобилось в туалет. Стеснительный какой, мог бы не сходить с тропинки, а подождать, пока мы чуть отойдём. И почему «шутишь»?
Потом она совершенно отчётливо услышала голос Фёдора: «Очень быстро».
«Как трогательно, — прыснула про себя Ева. — Спасибо за откровенность. Ну, давай, коль быстро».
— Догоняй, — сказала она ему вслух.
— Видишь, как быстро всё снова опутал туман? — промолвила незнакомка.
Фёдор согласился с ней:
— Очень быстро.
— Ты правда меня не помнишь?
Юноша мягко пожал плечами, ему всё труднее давалось сдерживать своё восхищение.