Канал имени Москвы Аноним
Ответа, естественно, не последовало. Лишь глухой тихий звук мерно работающих электронасосов, похожий на золотистое рычание хищника, притаившегося в листве.
А за ней наблюдают. Кем бы или чем бы ни был этот хищный зверь, кто бы или что бы это ни было, сейчас из своей темноты оно наблюдало за ней.
— Шатун, — спокойно повторила она.
И на миг впустила в себя светлое радостное воспоминание. О Лии. Косвенным образом оно вышло и о том, кто сейчас закрылся за бункерной дверью Станции. Сквозь кого проходят эти тёмные вибрации и кто, скорее всего, сам о том не догадываясь, является их подлинным детонатором.
Как и его музыкальной шкатулке, полной чудес, нужен был механический ключ, так и Станции требовался ключ, чтоб уж запустить её на полную мощность. Хотя вряд ли не догадывался.
Скорее всего, в глубине души Шатун так и не убил в себе этого испорченного мальчишку, могущественную тайную силу, которая — он верил! — есть в детях и которая с взрослением, к возрасту созревания юношеских прыщей, проходит. Напротив, Шатун пестовал в себе эту детскую магию, скрыв её источник за жестокостью, вполне себе взрослым разгулом и цинизмом, тем, что он именовал своим бронированным нутром. Раз-Два-Сникерс умела слушать. А Шатун разговаривал во сне.
— А этот мальчик, которого вы нашли зимой в лесу? Он тоже… ну, как я?
— Шатун? О, нет. Он обычный мальчик. Талантливый. Интересный. И потом, он старше тебя, вот и попал сразу в группу Тихона. Но ему надо много учиться, прежде чем он попытается заслужить любовь скремлина.
— Он говорит, что их ловят в тумане. А потом дрессируют.
— Он не прав. Говорит, чего не знает. Любовь скремлина можно только заслужить.
— Я так ему и говорила, — обрадовалась она. — Что он болтун. А он дразнится.
— Дразнится?
— Ну да. Говорит, что на канале и люди-то не особо друг друга любят. А тут какие-то скремлины.
Лия усмехнулась:
— А знаешь, ведь частично в его словах есть правда, и это тебя смущает, так? Но помнишь, мы как-то говорили с тобой о полуправде? И если её придерживаться, то в результате может выйти одна большая неправда?
— Ну да… Вот и я… Я-то понимаю.
— Иногда мне кажется… — Лия одарила девочку любящей улыбкой, но в её глазах мелькнула хитроватая искорка. — Как ты думаешь, что главное, чему учат в нашей школе?
— Читать следы! — тут же отозвалась она.
Ей это очень нравилось, было здорово. Оказалось, что это не только отпечатки на земле, снегу или сломанные травинки, оказалось, что всё на свете оставляет следы и может раскрыть свою тайную суть.
— Ну, конечно, — согласно улыбнулась Лия. — А ещё я слышала о твоих успехах по боевым искусствам.
— Ну да. — Она потупила взор.
— Но мне иногда кажется, что дело не только в этом. Что посредством всех этих искусств и наук они готовят нас к главному. Понимаешь, малышка?
— Лия, я же просила не называть меня так! Мне уже одиннадцать.
— Прости. Никак не свыкнусь с тем, как быстро ты растёшь.
— В чём же главное?
Лия посмотрела на неё. В её весёлых зелёных глазах переливались звонкие искорки.
— Прости ещё раз, я, конечно, не знаю, что главное. Представь, как нелепо, если я тебе скажу, что, например, они учат нас любви. Да этому, наверное, невозможно выучить, лишь указать дорожку. Но готовят они нас к этому: быть в состоянии заслужить любовь скремлина.
— Но как же? Мне ничего такого не говорили.
— Исподволь. Косвенно. Преподавая боевые искусства и всякие древние науки, учат нас, как обращаться с оружием и читать следы. Он большой хитрец — наш Учитель. И он самый мудрый наставник.
Она покраснела. Опустила взгляд. Затем посмотрела исподлобья:
— Это ты меня прости, Лия! Я не знаю, что на меня нашло.
— Ничего. Я в твоём возрасте была ой какой колючей. Так что… наверное, главное, чему в практическом смысле готовят нас — это заслужить любовь скремлина. Хотя и за этим явно стоит что-то большее. Недаром же Посвящение в гиды у всех происходит в разное время. У некоторых даже через много лет после окончания школы.
— Я слышала, да, — задумалась она. И вот решилась: — Знаешь, я давно хотела спросить: а что это за слово такое, знаешь, я иногда его так слышу, джедаи? — Она перешла на заговорщически-понимающий шёпот. — В этом тайна, да? Кто они такие? Я не выдам.
Лия поморгала. Удивлённая. Прыснула и вдруг звонко и весело рассмеялась. Так хорошо, что она сконфузилась, и стало ещё обидней, что так сорвалась на неё.
— Это просто шутка Учителя, малышка. Ой, прости! — Лия замахала руками и засмеялась пуще прежнего. — Был такой старый фильм… В общем, забавно. Давно. «Звёздные войны». И там были такие могущественные воины. Джедаи. Каста воинов. Шутка… Они сражались с… неважно. В общем, да, в чём-то похоже.
Она почувствовала себя разочарованной, сбитой с толку, но и озадаченной — что-то не увязывалось. Она подумала и сказала:
— Лия, помнишь, ты говорила, что Учитель строгий? А я сказала: мне кажется, что он весёлый. А ты согласилась и сказала, что это одно и то же.
Лия улыбнулась, вздохнула:
— Ты и правда выросла.
С интересом вгляделась в неё, словно отыскивая какие-то новые черты, затем кивнула:
— Ну да, ты права — в каждой шутке есть доля шутки. Просто когда Учитель основывал нашу школу, очень давно, воспоминания о мире без тумана не были такими далёкими, как сейчас.
Она снова задумалась и теперь молчала дольше. Наконец спросила:
— Помнишь, ты мне сказала про моего скремлина? Но у нас в школе есть скремлины. Нас учат с ними обращаться, только ведь они — ничьи! А этот Шатун сказал, что они никогда никого не полюбят и что их вообще скоро выпустят…
А потом так и случилось. Как же?
— Твой Шатун — бунтарь, — мягко улыбнулась Лия.
— Вовсе он не мой! — вставила девочка.
— И это хорошо. Он сможет добиться больших успехов, если только… Но послушай: гиды не враги его взглядам. Вовсе нет. Но гидам иногда приходится пользоваться помощью… ничьих или чужих скремлинов. Это правда. По разным причинам, но такое случается довольно часто. Прежде всего потому, что у многих ещё просто нет своего. А без них никак. Они как фонарик в тумане. Без них гид просто не сможет выполнить свою работу. Но только тот, у кого появляется свой скремлин, как бы сам становится фонариком. Понимаешь?
«Нет», — подумала она, продолжая жадно слушать.
— Знаешь, в чём секрет гидовского мастерства? Только тот, кто заслужит любовь скремлина, может считаться настоящим гидом. Это как бы первая, но необходимая ступенька.
— А вторая? А последняя?
Лия рассмеялась и потрепала девочку по волосам, но от неё не скрылось, что украдкой девушка взглянула на пятнышки, которые она считала своими родинками.
— Гиды не говорят «последняя», они говорят «крайняя». Но её, наверное, нет. И наш весёлый Учитель любит повторять: «Не бойся совершенства, оно недостижимо».
— А насчёт фонарика — это как же?
— Образно, конечно, образно, ты права. Просто гид, у которого появляется свой скремлин… Любовь, которой одаривает скремлин, как бы открывает гиду глаза. Только не здесь, — Лия провела рукой перед взором девочки, а потом мягко дотронулась до области сердца, — а здесь. И ему открывается весь свет любви, существующей в мире. И все стены, закрывающие этот свет. Они сразу же становятся видны. Множество стен, тёмных прочных каркасов. Но об этом невозможно рассказать, это нужно пережить самой. А у меня нет своего скремлина. Так что… я такая же ученица, как и ты. Хоть и заканчиваю завтра школу. Стен много, малышка, и они ближе, чем мы думаем.
На сей раз она предпочла пропустить «малышку» мимо ушей и спросила:
— А туман?
— Наверное, — откликнулась Лия. — Наверное, туман — крайнее проявление этих стен. Именно потому, что вроде бы не похож на стену. Но может быть крайнее — потому и последнее? А тот, кто заслуживает любовь скремлина, становится настоящим гидом! И он больше не один. Он как будто находит себе очень близкого друга, с которым у него теперь общая судьба.
Она нахмурилась, поникла головой, размышляя.
— Как твой парень со своим вороном, да? — спросила она и наконец хитровато улыбнулась. — Ему, кстати, нравится этот Шатун.
— Хардов не парень. — Лия весело посмотрела на неё, но щёки девушки слегка порозовели. — Он великий гид. Таких очень мало. Лет ему значительно больше, чем кажется.
— В смысле? Он молодо выглядит?
— Не только.
— Опять ты меня запутываешь, Лия.
— Послушай… Вот эта тётя, о которой я тебе рассказывала, помнишь?
— Добрая тётя?
— Ну да… Я скажу тебе что-то важное и очень серьёзное.
Ты должна меня выслушать, но не страшно, если не сразу поймёшь. Хардов был у неё.
— Был? Ну и что? — Она захлопала глазами. И вдруг начала понимать. — Его укусил скремлин?
Это понимание чем-то холодным и тёмным пронзило её, и испарина выступила на ладонях.
— Да. Его укусил скремлин, и он попал к ней, — подтвердила Лия. — А потом вернулся. Такое может случиться с гидом, достигшим высшего мастерства. Но только однажды. Других нападение скремлина, скорее всего, убьёт. Но это не нападение. В момент укуса… он передаёт кое-что. Это и есть дар скремлина.
— Что? — спросила она испуганно.
— Возможность возвращения. И этого не надо бояться. Возможность стать вернувшимся воином, потому что на самом деле именно это — высшее мастерство.
— Не понимаю. — Она затрясла головой. — А что Хардов делал, когда был, ну… у этой доброй тёти?
Лия молчала. А она вдруг заволновалась. Почему-то ответ на этот вопрос показался ей очень важным.
— Я не знаю, — наконец призналась Лия.
— Ну, он много тренировался, чтобы, ну… Учился читать следы? И всё остальное?
— Не думаю, — тихо произнесла Лия. — Когда он смог вернуться на канал, он ничего о себе не знал. Но гиды уже ждали его.
— Ничего не знал? — спросила она чуть осипшим, словно подстывшим голосом. — Что ж это за дар такой?
Лия взяла девочку за руку.
— Возвращение, — повторила она. — Только один раз такое может случиться и только с теми, кто достиг высшего мастерства. Скремлины передают свой дар лишь тем, кто в состоянии его принять.
— А как же?.. — Она растерянно посмотрела на Лию, затем провела рукой по своим пятнышкам, что когда-то принимала за родинки, и глаза её расширились. — Выходит, что и я… тоже?
— А вот это — главное, о чём я хотела с тобой поговорить. Возможно, ты сейчас действительно не всё поймёшь, но придёт время, и ты получишь ответы на все свои вопросы. Я тебе обещаю. Поэтому сейчас просто запомни: кое в чём вы с Хардовым очень похожи.
— С Хардовым? Но в чём?!
Лия кивнула:
— Вот в этом. — Девушка деликатно провела рукой вдоль её «пятнышек», которые наиболее отчётливо именно в тумане выглядели тем, чем они являлись на самом деле. — Вас обоих выбрали скремлины, когда вы были совсем маленькими. А это большая редкость. Огромная. Правда. Поверь и запомни.
Теперь она думала дольше. Морщась и чувствуя, что неожиданно к глазам собрались подступить слёзы. Потом она попыталась рассортировать в голове вопросы, видя, что Лии пора уходить, и понимая, что этот разговор подходит к финалу. И наконец проговорила:
— Но ведь он не просто сходил прогуляться к ней, к этой тёте? Хардов ведь… Ты хочешь сказать, что он должен был умереть, но не умер?
Лия мягко улыбнулась:
— Мне и так попадёт от Учителя за эти разговоры с тобой.
— Он же ведь позволил тебе быть моим наставником.
— Я ещё сама нуждаюсь в наставнике, — серьёзно сказала Лия. — Он согласился только, что я буду присматривать за тобой. И чуть-чуть помогать. Но мы очень-очень забегаем вперёд.
— А почему один раз? — вдруг спросила она.
— Ты о чём?
— Почему возвращение один раз?
Лия смотрела на неё, склонив голову. Потом обняла девочку и прижала её к себе. И негромко произнесла:
— Потому что даже дар скремлинов не делает никого бессмертным.
Повисло молчание. В объятиях Лии ей стало так хорошо и так страшно. Она начала хлюпать носом и, чтоб справиться с подступающей горечью, громко сказала:
— Тогда я хочу, чтобы нас укусил скремлин в один день! — Слёзы подступили совсем близко, но Лия крепче прижала девочку к себе. — Пусть в один день. Тогда не страшно. И мы снова станем маленькие и будем вместе расти. И будем лучшими друзьями.
— Мы и так лучшие друзья, — отозвалась девушка.
— Ты не понимаешь! — Она отстранилась, не вырвалась из объятий, а именно отстранилась. — Я согласна стать этим вашим воином-джедаем. Но только с тобой. Понимаешь?
— Мы ещё поговорим об этом.
— Ну, понимаешь?! — А слёзы всё-таки потекли.
— Да, — сказала Лия.
И девочка разрыдалась. А Лии осталось только совсем крепко обнять её и тихонечко покачивать из стороны в сторону, как утешают, убаюкивают маленьких детей. Через какое-то время она затихла, уткнулась носом в плечо девушки и лишь иногда поскуливала, как несчастный щенок. И они обе молчали. Потом она попыталась высвободиться, но только снова разревелась. Тогда Лия прошептала:
— Ничего, поплачь. Эти слёзы необходимы. Но когда они пройдут, ты поймёшь, что нет ничего страшного. Поплачь, станет легче.
Она хотела что-то ответить, но словно захлебнулась горечью и опять разревелась в голос. Потом ей и вправду стало легче, и она тихо-тихо сказала:
— Ну почему ты не можешь быть моим Учителем?
Лия попыталась рассмеяться, правда, хотя и в её глазах влага угрожающе блестела.
— К сожалению или к счастью, ты растёшь гораздо быстрее, чем я мудрею, — с шутливой серьёзностью сообщила девушка. — Как же мне быть твоим Учителем? Думаю, им станет Хардов.
Она улыбнулась. Хардов… Ей действительно стало хорошо в эту минуту. И, несмотря на горькие слёзы и всё, что потом произойдёт, она запомнит именно этот миг. Как они сидели тут вдвоём и Лия утешала её, взрослеющую девочку, которую больше вот так никто утешать не станет. Потому что на следующий день Лия с Хардовым и Учителем уйдут в сторону таинственной Москвы, и они расстанутся навсегда.
— А может, даже сам Тихон, — сказала девушка. — И это будет лучший учитель на свете. Честно-честно. И когда придёт срок, он посвятит тебя в гиды, и ты узнаешь всё, что должна знать. И самое главное, твой скремлин вновь разыщет тебя. Я тебе обещаю, моя маленькая. Обещаю. Всё будет очень хорошо.
Она всхлипнула. Ещё раз. Потом спросила:
— Как её хоть зовут?
— Кого? — не поняла Лия.
— Эту… добрую тётю?
Лия погладила девочку по волосам, и та взглянула ей в лицо. Улыбнулась. И Лия сказала:
— Гиды называют её Сестрой.
Лия погибнет. Они втроём уйдут в сторону Москвы и уже почти выполнят свою миссию. Лию будет ждать посвящение в гиды. Но на обратном пути на них нападут. И Лия вместе с Учителем сорвутся в воду с обрушенного моста. Понимая, что не остаётся выхода, спасая Хардова и оставляя ему шанс довести дело до конца, Учитель пожертвует собой и Лией. Он перережет страховочный трос.
11
Раз-Два-Сникерс уже какое-то время стояла у дверей Станции и молча, затаив дыхание, прислушивалась. Это ощущение настороженной враждебности вовсе не прошло. Напротив, что-то не то было в глухом, мерном гудении машин. Словно оно скрывало какие-то другие звуки, которые идентифицировать никак не удавалось, и вот они были… неправильными. Раз-Два-Сникерс припала ухом к двери, вся превратившись в слух, и снова позвала:
— Шатун! Это я.
Ей приходилось вот так ждать его и прежде. Не раз. Только сейчас всё было по-другому. Там, за бункерной дверью, да и вокруг самой насосной станции всё было по-другому и гораздо хуже. Не проходило чувство, что чьи-то таящиеся во тьме глаза напряжённо и неприязненно разглядывают её, как насекомое через лупу, прикидывая, насколько хлопотным может оказаться визитёр. Она впервые подумала о том, что, возможно, этот мутный страх, пока ещё легким холодком обдувающий спину, — не только реакция её организма на давящие плохие вибрации Станции.
— Это я! Шатун, открой, пожалуйста.
Её голос прозвучал странно. На ум пришёл стеклянный продолговатый предмет, который сломали. Будто вскрывают медицинские ампулы. Потом она поняла, что в её мире давно нет медицинских ампул, и последний раз она слышала этот звук ещё в детстве.
Раз-Два-Сникерс медленно отпрянула от двери, и опять мороз иголочками предательски прошёлся по спине. Она резко обернулась. Никого. Лишь движение теней. Тени в бледном лунном свете, скользящие по стене Станции. Она нахмурилась, поддавшись какой-то неясной печали, затем скидывая с плеч это тошнотворное оцепенение, забарабанила в дверь. Удары прозвучали глухо, так можно было колотить по безмолвному камню. Да только она начала понимать, что привлекло её внимание. Звуки. Звуки, которые прежде не удавалось идентифицировать. Почти неразличимые, но они были. Какие-то невероятно далёкие, будто явившиеся в горячечном бреду, торжественные марши. И, невзирая на весь радостный музыкальный строй, это от них делалось так невыносимо тоскливо.
И снова что-то заставило её обернуться. Потом она перевела взгляд на глубокую угловую нишу в стене насосной станции. Там кто-то стоит? Вроде бы нет. Лишь неверная игра теней. Странно, но Станция торчала на берегу особняком, вся растительность, кроме сорной травы, отступила. Единственный росший неподалёку ясень — сильное дерево — и тот зачах, стоял с поникшими ветвями, из него были выпиты все жизненные соки. Так что вроде бы нечему отбрасывать эти прячущиеся в дальнем углу тени.
Она вспомнила, как Фома, смущаясь, обронил пару скупых слов о какой-то ненормальной маршевой музыке. Теперь и она это расслышала. Её лицо застыло, а губы несколько болезненно скривились. Звуки были нехорошими, неправильными. Только в отличие от Фомы Раз-Два-Сникерс понимала, что они могли означать.
«А Шатун в беде», — вдруг подумала она.
Из-за его ночной, во сне, болтовни она знала о нём побольше, чем кто-либо другой. Больше, чем сам Шатун желал бы допустить. Хорошо, что он об этом не догадывался. Она знала о Парне Бобе и всех остальных. С пониманием смотрела на то, как Шатун носится со своей музыкальной шкатулкой, и на его странную, похожую на одержимость, увлечённость блюзом. На канале к подобному относились с пониманием и даже уважением. К фетишам, заскокам, вере, убежденности, но и к суевериям. Каждый день в тумане и таких местах, как, к примеру, Станция, оживали не только потаённые страхи. Люди встречались с вещами и похуже. И самым плохим, на её взгляд, были потаённые мечты. Раз-Два-Сникерс даже как-то пыталась заговорить с Шатуном об этом.
— Нет, моя дорогая, — прервал он её. — Это совсем не так. Станция… Я понимаю, о чём ты, но это вовсе не наши проекции. Это всё существует на самом деле и гораздо более реально. И уж если на то пошло, я готов допустить, что это мы, мы все, являемся проекцией того, что находится в Станции. — Он помолчал и усмехнулся. — Так что никакого Соляриса. Там всё реальней нас всех.
Шатун, конечно, шутил. Занимался самолюбованием. Его эффектные речи пользовались определённым спросом у окружающих. Самодельные, грубо склёпанные ликбез-откровения, от которых в ужас и уныние пришёл бы любой учёный и посмеялся бы любой гид, в дремучем мире канала снискали себе неплохую цену. Вооружённый до зубов проповедник с несомненным даром влияния на людей и берущий на себя ответственность за самые безумные решения пришёлся очень кстати. Раз-Два-Сникерс была уверена, что в глубине души очень неглупый Шатун и сам потешался над созданным образом. Она ему не мешала. «Мальчики» должны забавляться, тем более если это позволяет им доминировать.
Сейчас Шатун перестал забавляться. Сейчас, с каким-то неприятно-посасывающим, мутноватым чувством Раз-Два-Сникерс подумала, что, возможно, шутливая маска скомороха оказалась необходимой прежде всего ему самому. Скрывая очень серьёзные и очень опасные намерения. Тогда он действительно в большой беде.
— Шатун, открой! Пора бы нам уже поговорить.
Лёгкие, как пёрышки, ночные облака расчистили проём, и в нём проступил неполный бледный диск, плывущий в ночном небе. Размазанный лунный свет упал на её лицо. И что-то тупой занозой кольнуло в сердце, вызвав глухую, болезненную тоску. Снова она посмотрела на скользящее движение теней. Непроизвольно передёрнула плечами. Страх вернулся, но теперь засел значительно глубже. И словно в насмешку эти невозможные марши зазвучали отчётливей.
Незнакомая ей самой, чуть затравленная улыбка начала растягивать её плотно сжатые губы. Похоже, теперь там, за бункерной дверью с засовами собеседником Шатуна, неважно, мысленным или реальным, — чувствуя эту непреходящую занозу в сердце, она подумала, что всё более склоняется к последнему, — был вовсе не Парень Боб. Не гениальные фрики, создатели блюза.
Она провела языком по высохшим губам; во рту появился незнакомый кисловатый привкус меди.
— Лия! — сама не ожидая, вдруг вымолвила она.
Подчиняясь прозвучавшему внутри неё требованию, повелению защититься, как детским оберегом, дорогим именем в этом скверном месте. Быстро отошла на несколько шагов от насосной станции. Затем немного склонила голову набок. Возможно, её взгляд, сверлящий бункерные засовы, чуть потемнел.
— Значит, ты всё-таки нашёл туда дорогу, — надтреснуто и глухо проронила Раз-Два-Сникерс.
И тут же поняла, что ей надо немедленно отсюда уходить. Потому что издевательски-приглушённый марш зазвучал совсем рядом.
— Лия, — прошептала Раз-Два-Сникерс.
Но имя её детской подруги, светлого Божества, сказавшего ей о любви, наверное, глупо и невозможно было противопоставлять голосу мёртвого мира. Она могла попытаться спасти лишь себя. Это была её вера. Её маленькое тайное оружие. Раз-Два-Сникерс не ошиблась насчёт намерений Шатуна. А теперь пора отсюда уходить. Бежать, если у неё осталась такая возможность.
Что-то протяжно ухнуло: стон, выдох? Тёмный воздух вокруг затрепетал, обдав её шершавой волной. Краешком глаза, боковым зрением она уловила какое-то движение в углу. Надо уходить, бежать. Только какая-то ватная усталость разлилась по телу, и она снова обернулась к дальней угловой нише. И поняла, что стонала, скорее всего, сама.
Это на стене было не совсем тенью. И Раз-Два-Сникерс, конечно, какое-то время видела это. Её сознание игнорировало происходящее как невозможное, да только она видела с самого начала, пока пыталась дозваться Шатуна. Похоже, но не совсем тень. И не нужно, невозможно туда смотреть. Главное — не смотреть!
Однако парализованная страхом, она впервые, как завороженная, оказалась не в силах отвести взгляд. Её зрачки расширились, и если б она смогла, то с изумлением обнаружила, что продолжает издавать эти постанывающие звуки. Но видела она с самого начала! Как медленно увеличивалась тень на стене. Которую здесь нечему отбрасывать. Как она, густея, уплотнялась в бледном лунном свете, вырастала из дальней угловой ниши. И как сначала незаметно, однако с каждой уродливой метаморфозой всё больше становилась похожей на человеческий силуэт, превращаясь в человеческую фигуру.
Да только на самом деле всё обстояло гораздо менее приятно: там, на стене рос и превращался в силуэт всего лишь изображения человека, каменного изображения. Исполинской статуи.
«Не надо смотреть, — попыталась она сказать себе, включиться, начать действовать и отогнать эту высасывающую её тоску. — Просто уходи».
И почувствовала, как что-то заставило её плотно свести ягодицы. Размеры Станции уже не вмещали тень каменного изваяния, но она продолжала увеличиваться. Будто каким-то непостижимым образом отделилась от стены и теперь росла угрожающей чернотой на и без того тёмном ночном небе. А потом эта тень двинулась, поползла прямо на неё. Раз-Два-Сникерс почти беззвучно заскулила.
Теперь это уже был не страх. Тёмный металлический ужас сковал все её внутренности. И она уже не могла рассуждать, химия ли это или что-то ещё. Осталось одно: бежать. На слабеющих, подкашивающихся ногах она попятилась, сделала несколько шагов назад. И остановилась.
Он приближался; он был из камня, но его шинель каким-то невероятным образом развевалась, а пустые каменные глаза, казалось, видели её, изливаясь молчаливой, жуткой, но живой тьмой.
«Вот кто теперь стережёт Шатуна, — мелькнула слабая, липкая, как кисель, и похожая на капитуляцию мысль. — Он пришёл. Страж канала. Каменный призрак Второго вождя».
Всё же она смогла выдохнуть:
— Лия!
И уже значительно громче:
— Лия.
И увидела, как на короткое мгновение между нею и наваливающейся на неё чудовищной тенью мелькнул образ, которого она не забывала. Зелёные глаза, улыбка, весёлые морщинки, волосы, пахнущие одновременно свежестью и теплом, и забота слов, в которые теперь почти невозможно поверить: «Я буду всегда с тобой, моя маленькая». Но почти — не в счёт. И этого короткого мгновения хватило, чтобы вспомнить, что в её жизни давно уже всё переменилось и она так же давно уже ничего не боится. Раз-Два-Сникерс подняла голову, чтобы взглянуть прямо в каменное лицо Вождя.
— Я ухожу и не буду беспокоить тебя больше, — со спокойным достоинством произнесла Ра-Два-Сникерс.
Она не знала, что произойдёт дальше, но не стала дожидаться, какую реакцию вызовут её слова. Не глядя больше на каменный призрак, она развернулась и двинулась в сторону казарм, где Фома расположил на ночлег её людей. Сердце бешено колотилось, и в какой-то момент ей показалось, что каменная рука тянется к ней, что она совсем рядом. Тогда Раз-Два-Сникерс остановилась, сделала глубокий вдох и, не поворачивая головы, повторила спокойным и сильным голосом:
— Я ухожу. И тебе нечего здесь шастать. Возвращайся в туман.
Она пошла дальше. И чувствуя затылком жалящее дыхание холода, не позволила себе перейти на бег. Не позволила панике вновь одолеть себя и сделать уязвимой.
Однако добравшись до освещённого электричеством периметра, она всё же остановилась и обернулась. Не было больше каменного призрака. Не плыла хищной тенью в ночном небе исполинская статуя. Лишь в глухой угловой нише Станции таилось нечто, напоминавшее съёжившуюся до обычных размеров человеческую тень.
Ей не захотелось больше здесь задерживаться. И всё же у неё осталось одно незаконченное дело. Бросив прощальный взгляд на бункерную дверь, она произнесла достаточно громко, и голос её больше не дрожал:
— Ну что ж, Шатун, ты заставил меня вспомнить о самом прекрасном и самом тяжёлом, что было в моей жизни. — Помолчала. Никаких сомнений у неё больше не осталось. Лишь еле уловимая горькая нотка сожаления прокралась в голос, когда она добавила: — Я хочу, чтобы ты знал, и уверена, что здесь найдётся кому тебе об этом сообщить: я не предавала тебя. Я только хочу исправить то, что ещё можно исправить.
И уже не тратя времени попусту, она направилась от Станции прочь. Она понимала, что, скорее всего, никогда больше сюда не вернётся. Эта страница её жизни только что была перевёрнута.
«Хорошо, что есть Неверующий Фома», — вдруг подумала Раз-Два-Сникерс. С этим действительно маленько повезло. Из всех её храбрых мальчиков только Фома с его неверием сможет сделать то, что теперь понадобится. Да и то только при ярком свете дня.
А Шатун был уже очень далеко от этого места. Хотя пароход Вождя всех народов, несший надпись «Октябрьская звезда» — а именно так звался этот недавно спущенный на воду пассажирский лайнер, — только что прошёл соседний шлюз № 5. Поднявшись в верхний бьёф и весело загребая колёсами волну, пароход направился дальше, в сторону гостеприимной Москвы, о которой Шатун боялся даже мечтать. Теперь он был убеждён, что именно там, где-то в самой сути этого солнечного города, в его потаённом сердце, открытом северному ветру, находился угаданный Парнем Бобом Архангельск. И Шатун там ещё окажется. Непременно окажется. Как только покончит с некоторыми неотложными делами.
На выходе из верхней головы пятого шлюза их пароход встретила восхитительной белизны и пропорций скульптура морячки с парусным корабликом в руках. Барышню явно лепили с писаной красавицы, и, наверное, те маменькины сынки, что валялись у её ног, звали её богиней. Но стоило признать, что Морячка впечатляет. «Интересно, из чего она сделана? — подумал Шатун. — Прямо светится изнутри, как фарфоровая. И ни одной щербинки. Очень сильный материал». Шатун всегда ценил тех, кто был сделан из сильного материала.
— Ну что, всё ещё мёртвый свет? — услышал он добродушный вопрос. Вождь приветливо улыбался и со своей непередаваемой лукавинкой в глазах посматривал на него.
— Это великолепно, — честно признался Шатун. У него немного пересохло в горле.
— Видите ли, в чём дело. — Вождь улыбнулся ещё шире. — Каждый из нас владеет своим царством. И вы, и я — любой! И то, насколько вы в нём уверены внутри себя, позволяет ему, так сказать, распространиться «вовне». Вы в своём вполне уверены, судя по тому, что оказались здесь. — Лукавинка превратилась в озорную искру. Хозяин гостеприимным жестом обвёл берег канала. — Это моё царство. Вы видите, конечно, не всё. Надеюсь, оно значительно обширней, и некоторые его границы скрыты даже от меня.
«Именно поэтому вы приняли моё предложение», — пронеслось в голове у Шатуна.
Последовал лёгкий смешок.
— Вы, товарищ Шатун, и впрямь как раскрытая книга, — столь же добродушно заметил хозяин. — Да, вы правы, и поэтому тоже. Однако ж, возвращаясь к нашей теме, это не «мёртвый свет». Здесь всё живо. А мёртвые там, — он как-то неопределённо махнул рукой, — где этот пьяница-паромщик перевозит через реку. Кстати, там его царство. И уверяю вас, оттуда нет возврата.
«Но ведь они как-то возвращаются», — эта мысль родилась прежде, чем Шатун успел спохватиться, но Вождь лишь с интересом посмотрел на него и ничего не сказал.
Корабль шёл вверх по каналу. До шлюза № 6 оставалось два километра. Шатун смутно помнил, что где-то эти места прозвали Тёмными шлюзами, и, вероятней всего, неотложные дела ждут его здесь. Что ж, Хардов, почти брат, перехитрил всех: аплодисменты. Всех, кроме Шатуна: бурные продолжительные аплодисменты!
— Хотите услышать, о чём она поёт? — Вождь указывал на скульптуру Морячки, глаза его весело блестели. — Хотите? Возьмите меня за руку. Ну, берите, не бойтесь. Сказал же, не укушу.
В горле пересохло ещё больше. Шатун был готов зайти очень далеко, однако… В этом было что-то беспощадно-интимное, смущающее до слабости в паху. Очкарик в мягкой шляпе, Лаврентий, не присоединился к ним на открытой палубе, по-прежнему восседая за обеденным столом под навесом и пристально поглядывал на Шатуна из своей тени. При словах «не укушу» он выдал свой привычный заливистый смешок. Шатун подумал, что если у него сейчас будут дрожать пальцы, это станет верхом бестактности. Но ничего, если всё сделать быстро… Шатун ухватился за край рукава.
— Не за китель, — рассмеялся хозяин. — За руку.
Шатун посмотрел на обнажённую кожу. Он нашёл её такой же, словно светящейся изнутри, и белизны то ли восковой, то ли фарфоровой. Перед глазами поплыли круги. Шатун взял Вождя за руку. С губ сорвался лёгкий стон. Вопреки ожиданиям рука не оказалась до ледяного холодной. Шатун поднял голову и с изумлением посмотрел в лицо гостеприимного хозяина.
— Что же вы смотрите на меня, товарищ Шатун? — ласково улыбнулся хозяин. — Смотрите на морячку.
Шатун поступил, как ему велели. И тут же услышал нежное, уколовшее прямо в сердце, чарующее и бесконечно желанное пение:
— Бон вояж! Bon voyage!
— Слышали? — поинтересовался хозяин. — Она провожает нас. Желает счастливого пути. Bon voyage! Так говорят тем, кто отправляется по воде.
Шатун молчал. Только что с ним стряслось нечто, озадачившее его. Когда он смотрел в увенчанные кустистыми бровями глаза своего хозяина и на один короткий миг увидел в них нечто ошеломляющее. Восхитительное, пронзительное. То, что способно было сокрушить, чего ему всегда не хватало, что, сам не зная, он, оказывается, тихо и тайно искал. Избавление от сиротства. Такого не приносили даже минуты, когда он занимался любовью с Раз-Два-Сникерс. И озорные лукавинки, что плавали в целом море заботы, выплёскивающемся из этих глаз, вдруг показались ему такими… родными, что он на тот же миг почувствовал себя беззащитным, как ребёнок, почти обнажённым.
«Вот почему они все так боготворили его. Ради него они готовы были жить и ещё больше умирать».
И слова, все слова, правдивые и долго утаиваемые в его бронированном нутре, готовы были начать изливаться из него. Он чуть не пожаловался, что она их возвращает. Старая уродливая ведьма Сестра (уж Шатун-то видел!), которую Хардов принимает чуть ли не за прекрасную фею или кого там… Это всё из-за неё. Но… Короткий миг прошёл. Шатун смущённо молчал. Лишь горло высохло совсем.
— Что же вы всё не отпускаете меня? — весело полюбопытствовал хозяин. — Ну же!
Шатуну потребовалось усилие, чтобы разжать пальцы:
— Простите…
Вождь с улыбкой кивнул.
— Но хочу вам кое-что сказать, — сообщил он. — Знаете, вы не правы. Она вовсе не ведьма.
— Что? — не понял Шатун. Звук вышел сухим.
— Товарищ Сестра — опасный противник. И это ещё одна причина, по которой мы сочли ваше предложение дельным. Очень опасный. Но она не ведьма.
Шатун не знал, что возразить, и молчал.
— Хотя кое в чём вы верно информированы, — похвалил хозяин. — Она их возвращает. Точнее, даже не так. Нельзя вернуть то, что утеряно безвозвратно. Но, памятуя наш разговор, она помогает им избежать царства Харона.
На одно короткое мгновение холодный ветерок заструился по лицу Шатуна, но вот всё прошло.
— Бессмертие? — сипло выдавил он.
— О-о, вы уже на миг пожалели, что не остались с вашими друзьями, — усмехнулся Вождь. — Нет, конечно. Человеческий удел неизменим. Бессмертны другие. Скремлины.
— Но… как же, — промолвил Шатун. Удивление чем-то шероховатым прошлось по его гортани. — Ведь скремлина очень легко убить. И нам не раз приходилось… бешеных…
— Совершенно верно, легко. Но в тумане, где им ничего не угрожает, скремлин может жить сколь угодно долго. Сильное создание. Там, в тумане… в них изначальная сила вечно возрождающегося мира. Это древняя история. — На секунду лукавинка в глазах Вождя уступила место чему-то другому, что Шатун не посмел бы определить. — В этом смысле можно говорить о бессмертии. И знаете, что нарушает его, почему скремлина становится легко убить?
Читать бесплатно другие книги:
