Стив Джобс и я: подлинная история Apple Возняк Стив
Но в конце концов мы нашли решение. Мой отец сказал мне, что я могу поступить в университет в Колорадо и проучиться там один год, а на второй год перевестись в городской колледж Де Анца, располагавшийся недалеко от того места, где мы жили. После этого, согласно плану, я снова должен был перевестись в Университет штата Калифорния в Беркли, где обучение было намного дешевле. Я также подал заявку на поступление в Беркли – родители на этом настаивали – и отправил мое заявление в самый последний день.
Меня приняли в университет Колорадо, и тем же летом родители в полном размере внесли оплату за мое обучение, включая плату за общежитие. Но потом мой отец стал умолять меня перевестись в Де Анца, который был дешевле и намного ближе к нам. В случае моего согласия он обещал отдать мне машину.
Когда я прибыл в колледж Де Анца, я увидел, что на курсах химии, физики и дифференциальных вычислений уже не было мест. Как это? Я просто не мог в это поверить. Вот он я – школьная звезда математики и естественных наук, практически уже инженер, и на трех самых главных и самых важных для меня курсах нет мест.
Это был просто кошмар. Я позвонил преподавателю химии, и он сказал мне, что если бы я появился вовремя, меня скорее всего записали бы. Я не мог избавиться от этого жуткого ощущения того, что дверь в будущее захлопывалась. Я видел, как она закрывается прямо перед моим носом. Я чувствовал, что все мои планы на образование катятся в тартарары. И прямо тогда я решил выяснить, был ли у меня все еще шанс вернуться в Колорадо.
Обучение там уже началось. Но после пары звонков я смог выяснить, что по-прежнему мог туда вернуться. Все было готово, билеты на самолет были забронированы и так далее. Я выкупил билеты, на следующий день отправился в аэропорт Сан-Хосе и полетел в Колорадо. Как раз успел на третий день занятий.
Я помню, как той осенью приехал в студенческий городок в Колорадо и подумал, как же все вокруг красиво. Было начало сентября. Листья переливались желтым, оранжевым и золотым, и я чувствовал, что мне крупно повезло.
Моим соседом по комнате был Майк. Первым, что я увидел, когда вошел в нашу комнату, где хотел оставить сумки, было около двадцати разворотов из журнала Playboy, развешанных Майком по всей комнате. Ух ты, это что-то новенькое! Но Майк оказался приятным парнем. Я обожал слушать его истории об армейской жизни, об учебе в средней школе в Германии и других его приключениях. В личной жизни он также преуспевал. Время от времени он просил меня удалиться, и я понимал зачем. Я говорил: ну что ж, валяй. Я брал свой катушечный магнитофон и кучу катушек в придачу – в то время я особенно фанател от Саймона и Гарфанкеля – и шел в комнату к Рику Зенкере, и возвращался значительно позднее. Я помню, как однажды я спал, и он привел одну мормонку посреди ночи. Это было что-то.
Тем временем я тусовался с другими ребятами, с которыми познакомился в общаге. Я ходил на футбольные игры. Нашим талисманом был бизон по имени Ралфи (какое унизительное имя!), и куча студентов, одетых как ковбои, гоняли его по полю перед началом каждой игры. Ралфи был настоящим бизоном. Я помню, как мой друг Рик Зенкере рассказывал нам, что за двадцать лет до этого главный соперник Колорадо Академия ВВС США умудрилась его похитить. И когда игроки Академии ВВС готовились к очередной важной игре с Колорадо, они сварили и съели бедного Ралфи.
Я не сомневался в правдивости этой истории, но с Риком ничего нельзя было знать наверняка. Он принимал все на веру с такой легкостью и непринужденностью и постоянно шутил и смеялся над самыми серьезными вещами. Мы тогда вместе работали – мыли посуду в женской общаге. Так вот, его уволили оттуда за то, что он подделывал карточки, на которых отмечалось время заступления на смену.
Я проводил много времени в комнате Рика с ним и его двумя соседями, Рэнди и Баддом. Мы вместе играли в карты, покер и бридж. Рэнди был мне интересен, так как он был истово верующим – именно утвердившимся в вере христианином, – а его соседи из-за этого над ним все время злобно подшучивали. Но я все равно проводил много времени, беседуя с ним о его убеждениях. Я никогда не был близок к церкви и был весьма впечатлен тем, что он рассказал мне о христианском обычае «подставлять другую щеку» и взглядах на прощение в целом. Мы обычно играли в карты далеко за полночь, и я помню, как думал: «Это лучший год в моей жизни». Впервые в своей жизни мог сам решать, как мне распоряжаться своим свободным временем – я сам решал, что мне есть, что носить, что говорить, на какие предметы ходить и как часто.
Я познакомился с множеством интересных людей. Игра в бридж обернулась для меня большими успехами. Мы начали играть сразу после итоговых экзаменов, и нас затянуло. Мы четверо играли в бридж прямо на коленке. У нас не было никаких справочников или таблиц, которыми обычно пользуются игроки. Мы каким-то образом сами всему научились, поняв, какие ставки в этой игре были эффективны, а какие нет. Я лично считаю, что по сравнению с остальными карточными играми бридж намного более изыскан.
Много карточных игр основаны на простом принципе «взяток», когда один игрок кладет на стол карту рубашкой вверх, затем другие кладут свои и сильнейшая карта одной масти с нижней выигрывает. Так проходит одна взятка. Скажем, с червями лучше избегать некоторых карт: например, каждая карта этой масти в вашей взятке отнимает у вас очки. С пиками игрок получает возможность первым делать ставку, загадывая, сколько именно взяток возьмет он и его напарник – тот, кто сидит наискосок за столом с четырьмя игроками. Если поставить на пять взяток и взять пять взяток, тогда эта пара игроков зарабатывает пятьдесят очков. Но если переборщить со ставкой и не получить достаточное количество взяток, тогда такое же количество очков эти игроки теряют. Пики также являются козырями по отношению к остальным мастям.
Но игра в бридж еще хитрее. В ней вы не только делаете ставку на то, сколько взяток вы и ваш напарник возьмете, при этом не видя его карт, но еще имеете возможность назначать козырную масть, которая будет бить все остальные.
Бридж – замечательный пример баланса между стратегией, нападением и защитой. В то же время, играя в бридж, нужно хорошо знать свои карты и пытаться угадать, какие карты на руках у противника, давая сигналы своему партнеру, для того чтобы начать делать ставки. В бридже приходится играть сразу на многих уровнях. Как я уже говорил, мы начинали, не зная абсолютно ничего. Именно поэтому мы так хорошо проводили за этой игрой время – ведь все мы были примерно на одном уровне.
Забавно вот что: хотя мы тогда и считали себя настоящими игроками в бридж, но никогда не встречались за столом с другими настоящими игроками. Несколько лет спустя, когда я работал в Hewlett-Packard, я собирался вступить в только что открывшийся в нашем здании бридж-клуб, но даже не смог начать игру с теми женщинами. Видите ли, я так и не запомнил все правила, определяющие размер ставок в зависимости от розданных карт. Из-за этого я просто портил всю игру своему напарнику.
Сегодня я уже умею играть в бридж достаточно хорошо. Но только потому, что я читал ежедневную газетную колонку, посвященную бриджу, пока окончательно не усвоил все эти формулы.
Во время учебы в колледже я занимался одним проектом, ставшим для меня одним из самых любимых. Я называл его телевизионным глушителем.
Телевизионный глушитель был мной задуман после того, как я увидел, чем летом занимался Элмер, отец моего хорошего друга Аллена Баума. Мистер Баум был инженером, и он работал над одной небольшой схемой на листе бумаги. Она состояла из транзистора, пары резисторов, конденсатора и катушки, которая вырабатывала сигнал на телевизионной частоте. Я смотрел на нее и думал: как здорово было бы, если, просто поворачивая ручку, ее можно было бы настраивать так же, как и обычное транзисторное радио. Так что я собрал несколько таких устройств – с их помощью можно было глушить телевизионный сигнал, просто настроившись на нужную частоту. Это было круто.
В один прекрасный день на первом курсе в Колорадо я решил, что настало время поразвлечься с моим телевизионным глушителем. Я отправился в магазин электроники Radio Shack и изучил их ассортимент транзисторов. В продаже был только один транзистор номиналом в 50 МГц, что было близко к частотам, на которых работали телевизоры. Я купил один такой. Также я приобрел маленькое транзисторное радио, которое мог разобрать на запчасти: мне нужны были резисторы конкретного номинала и конденсатор с реле, к нему должна была подсоединяться ручка настройки. Это должно было обеспечить мне большой диапазон настроек.
Я самостоятельно обмотал катушку толстым проводом, который был у меня – где-то в три ряда – и, разомкнув первый виток примерно посередине, припаял туда конденсатор. Вся конструкция была размером не больше моего мизинца, она была просто крошечной. Я примостил ее на верхушку корпуса от 9-вольтовой батарейки. Помните, как выглядит такая небольшая скобка у нее наверху? Я ее выдернул и припаял ее к контактам на моей крошечной глушилке, после чего подключил к конструкции другую 9-вольтовую батарейку в качестве источника питания. Таким образом я мог совершенно незаметно носить с собой эту 9-вольтовую батарейку с телевизионным глушителем наверху. За исключением 15-сантиметрового провода, служившего антенной, который мне приходилось свешивать вбок для того, чтобы он передавал сигнал. Его я прятал в рукав.
Я отправился к своему другу с целью попробовать свое устройство в действии на его телевизоре – у него в комнате был небольшой черно-белый телевизор. И, как я и предполагал, я смог полностью заглушить на нем сигнал, и экран стал черным.
Затем я пошел в холл нашего общежития, где все смотрели черно-белый телевизор. Я настроил свою глушилку, хлоп – и он выключился. «Ух ты, – подумал я, – какая потешная шутка».
Затем я показал свое устройство Рэнди Адаиру, моему верующему другу, и он сказал: «Ты должен опробовать эту штуку на цветном телевизоре, который стоит в подвале в Либби-холл, в корпусе для девушек».
Я пошел туда – там сидело много парней и девушек. Оказывается, они там постоянно торчали и смотрели телевизор. Я отошел немного назад, где меня было хуже видно, и включил свою глушилку, рассчитывая, что она забьет телесигнал. Однако она его просто искажала.
Вдруг совершенно неожиданно мой друг Рэнди, сидевший в первых рядах, наклонился к телевизору и как следует по нему треснул. Я среагировал быстро. Я сразу же устранил помехи – после чего все, естественно, решили, что удар рукой по телевизору сработал. Я снова включил глушилку, и Рэнди снова ударил по аппарату. Я снова все поправил. Пару минут спустя я заглушил телевизор снова, но подождал, пока Рэнди ударит по нему три раза, пытаясь его «починить».
Любой, кто за этим наблюдал, должно быть, подумал: ага, если лупить по телевизору, то можно заставить его работать как надо. Они все подумали, что внутри телевизора оборвался какой-то контакт и сильным ударом по корпусу можно было это исправить. Это был почти что психологический эксперимент – вот только люди учились гораздо лучше крыс. Крысы, однако, быстрее.
Уже позже тем вечером Рэнди не стал бить по телевизору. Тогда это сделал кто-то другой, и он вновь заработал. Ха! Целая комната подопытных кроликов. О большем я не мог и мечтать. В течение следующих двух недель я ходил туда и наблюдал, как люди лупят по телевизору. Если это не работало, они принимались его настраивать – в те дни у телевизоров были ручки настройки, – и я тихонько выключал свой телевизионный глушитель так, будто бы настройка работала, и все возвращалось в норму.
Спустя какое-то время я стал делать следующее: когда кто-то крутил тюнер и настраивал картинку, я приводил все в норму. Но стоило человеку отпустить ручку настройки, как картинка снова портилась. Как только человек снова касался ручки настройки, картинка возвращалась в норму. Я был в своем роде аниматором. Или кукловодом – только управлял живыми куклами.
Потом все почему-то решили, что качество картинки зависело от конкретного положения их тел. Помню, как однажды сразу трое пытались настроить телевизор. К тому времени я уже ждал от них нетривиального решения по починке телевизора и только тогда уже создавал иллюзию того, что у них все получалось. Один из ребят тогда держал свою ладонь посередине телеэкрана. Он стоял на стуле на одной ноге, другая его нога была в воздухе. Как только я увидел, что его ладонь задержалась в центре телеэкрана, я тут же вернул хорошую картинку. Один из трех ребят объявил: все, картинку исправили. Все расслабились. Когда тот парень в центре убрал руку с телеэкрана, я снова испортил картинку.
Парень, пытавшийся настроить телевизор с помощью ручек на тыльной стороне корпуса, воскликнул: «Давайте все займем исходные положения – может быть, он снова заработает!»
Спустя несколько секунд парень спереди вернул свою ладонь на экран, и я вновь «починил» телевизор. Он решил проверить свою догадку и убрал руку с экрана. Я испортил картинку. Затем он снова положил руку на экран – и я снова все исправил.
Потом я увидел, как он стал убирать свою ногу со стула и ставить ее на пол. Я снова испортил картинку. Он ставил ногу назад на стул – и картинка возвращалась в норму. Парень просто остолбенел. Бог мой, как же было здорово проделывать все это, совершенно не рискуя быть пойманным.
Он повернулся ко всем остальным студентам в комнате и громко объявил: «Это эффект заземления». Он наверняка учился на инженера, раз уж он знал это слово. Примерно с десяток студентов остались досматривать фильм «Миссия невыполнима», а тот парень продолжал держать свою руку посередине экрана! А ведь телевизоры в то время были достаточно маленькими.
Единственной проблемой было то, что я уже слишком далеко зашел. В следующие несколько недель практически никто не приходил в телевизионную комнату. Все они были сыты по горло.
Уже позже все они снова вернулись. И я снова стал играть с ними в эту игру, меня по-прежнему это сильно забавляло. Иногда люди начинали изо всех сил лупить телевизор по крышке сверху. Иногда для нормальной работы телевизора перед ним должны были находиться сразу трое – один по нему стучал, другой настраивал, а третий крутил настройки цвета на задней панели, пытаясь отрегулировать баланс красного, зеленого и голубого. После всего этого я сам уже не был в состоянии вернуть картинку в норму! И нам приходилось вызывать мастера.
Приходил мастер. Помню, как кто-то говорил ему, что это была проблема с приемом. Я снова глушил телевизор, и что делали они? Конечно, кто-то хватал дипольную антенну и поднимал ее над головой. Я возвращал картинку в норму. Он ставил ее на место – и я снова все портил. Вверх – хорошо… вниз – плохо. Потом я стал делать так, что ему приходилось поднимать антенну все выше и выше. Помню того парня, которому пришлось вытянуться и держать антенну практически под самым потолком только ради того, чтобы досмотреть последние несколько минут какого-то телешоу. Это было жутко весело.
Кроме Рэнди, на протяжении целого года никто ничего об этом не знал. Смешно, но никто не заподозрил, что над ними всеми просто кто-то издевался. Никто ничего не подозревал! Это было так забавно. Нарочно не придумаешь. Единственный раз я пожалел, что ввязался в эту авантюру, тогда, когда как-то днем транслировали дерби в Кентукки. Конечно, я рассчитал все так, чтобы самому посмотреть игру по максимуму, но потом мне все равно пришлось заглушить телевизор. Народ просто сошел с ума, все стали бросать в телевизор стулья и так далее. Если бы они знали, что во всем этом виноват человек, они бы хорошенько ему наподдали – так они были расстроены. Я чувствовал себя жутко, так как понимал: если бы они все тогда узнали, что это был я, этот день для меня бы закончился в лучшем случае в больнице.
В каждой шутке наступает момент, когда она перестает быть просто шуткой и становится уже не смешно, а страшно. Это был как раз такой момент.
В университете Колорадо я ходил в компьютерный класс и там вывел свою идею глушения телесигнала на новый уровень.
Сам факт того, что я тогда ходил в компьютерный класс, был просто невероятным. В то время такие курсы проводили всего несколько колледжей в стране. Компьютерные курсы в базовую программу не входили; тот курс, который я посещал, был дипломным. Но я был зачислен на инженерный курс в Колорадо и поэтому даже в первый год мог посещать любой предмет и даже дипломный курс, связанный с инженерией, если я соответствовал всем требованиям. Мне повезло: именно для этого курса никаких требований не было. Это была фантастика. Там учили всему, что было связано с компьютерами, рассказывали об их архитектуре, языках программирования, операционных системах, обо всем на свете. Это был очень серьезный курс.
Единственной проблемой было то, что он проводился в инженерном корпусе, и аудитория была очень маленькой. Поэтому только треть студентов могла видеть преподавателя в классе воочию. Всем остальным приходилось смотреть занятия по телевизору в другой комнате, где на четырех экранах велась прямая трансляция из аудитории.
Я подумал: «Ну что ж, замечательный шанс испытать новую версию моего телевизионного глушителя, которую еще тяжелее засечь». Я собрал ее внутри корпуса от волшебного маркера, в который поместил батарею и все остальное. (Я разобрал маркер и поместил в него батарейку типа АА. На самом конце маркера я закрепил маленький винтик для настройки.)
Настал тот день, когда я принес мое устройство в класс. Я пошел и сел на свое привычное место в левой части класса, взял новую версию глушилки и попробовал испортить телесигнал. Я точно не знал, получится у меня или нет – я не был уверен, что это вообще возможно, если сигнал передается по коаксиальному кабелю. Кроме того, коаксиальный кабель был в то время новинкой. Тогда чаще всего устанавливали дипольные антенны.
Но, как я и ожидал, все телевизоры в комнате стали выдавать помехи. Тот, который находился ближе всего ко мне, глушило не так сильно, но на остальных картинка испортилась. Ну, и практически сразу те три ассистента уставились на всех нас. Один из них сказал: «Ладно. Кто принес в класс трансмиттер? Выключайте его».
Ух ты как. Я даже не знал, что в классе находились ассистенты преподавателя. И что вы думаете, стал бы я засовывать руку в карман и выключать мой глушитель в тот момент, когда они на всех нас смотрели, прямо у них на глазах? Ни за что.
Я собирался заглушить телесигнал всего на несколько секунд, но теперь я не мог исправить положение и не попасться.
И вот сижу я, вроде как испуганный, боясь пошевелиться – ведь они всех нас так пристально рассматривают. Я не мог даже протянуть к нему руку, так как боялся, что из-за этого картинка на экране начнет дергаться. Я и не думал о том, чтобы как-то дотянуться до него и нажать на кнопку выключателя на моем волшебном маркере – ведь парень рядом со мной наверняка бы услышал щелчок. Он бы сразу понял, что это мои шуточки.
В конце концов ассистенты сели на свои места, но продолжали за нами наблюдать. Они не могли ничего поделать. И знаете, помехи были не такими уж и сильными, мы по-прежнему могли разглядеть профессора, писавшего что-то на доске. Поэтому наш класс продолжил занятия как ни в чем не бывало, и все уставились на экраны телевизоров, на которых были помехи.
И вот сижу я там с моим волшебным маркером, зажатым между кольцами, скреплявшими мою папку с тетрадями. И вдруг парень, сидевший рядом с телевизором, картинка на котором была хуже всего, начинает собирать свои тетради, чтобы встать и уйти из класса пораньше. Я решил сделать так, чтобы картинка задрожала как раз в тот момент, когда он выйдет из класса. У меня было ощущение, что я еще мог выйти сухим из воды. Упустить этот шанс я не мог.
В тот момент, когда он выходил, изображение на телевизоре вновь стало нормальным. Один из ассистентов указал на него пальцем. Он сказал: «Вот это кто».
Розыгрыши – это развлечение, это юмор. Мне не только удалось все это провернуть, но у меня еще получилось выставить все так, будто это сделал кто-то другой. Это даже круче стандартного правила розыгрышей: «Никогда не попадайся». За мою долгую карьеру организатора розыгрышей я сумел хорошо овладеть этим принципом. Если вас смущает то, что я разыгрываю людей и не чувствую при этом угрызений совести, вспомните, что в основе любого развлечения лежит придуманная история. Вот что называется юмором.
Я не знаю, что они сделали с этим парнем, но не думаю, что у него были из-за этого неприятности. Не могли же они найти у него телевизионный глушитель. Насколько я помню, он был только у меня.
Но в конце концов в том учебном году я все-таки вляпался.
Видите ли, я тогда писал компьютерные программы, которые заставляли принтеры, установленные в компьютерном центре в Университете Колорадо, выбрасывать бумагу из лотков. Это было пустяковым делом. Затем я подумал: так для чего вообще нужны компьютеры? Они нужны для вычислений. Именно вычисления были их главной функцией, поэтому я решил придумать что-то действительно хитроумное.
Я написал семь программ – все они были очень простыми, но чрезвычайно интересными с точки зрения математики. Одна из них имела дело с тем, что я называл «волшебными компьютерными числами». Это были степени двойки: 21 равно 2, 22 равно 4, 23 равно 8, 24 равно 16. Все это бинарные числа, с ними работает любой компьютер, и поэтому для компьютеров в сравнении с другими числами они являются особенными.
Я сделал так, чтобы принтер выводил результаты в наиболее читабельной форме. Так, например, в одной строке могли содержаться: 1, 2. Это значило, что 2 в первой степени – это двойка. Вторая строка состояла из цифр 2, 4: 2 во второй степени – 4. Понятно, что рост чисел происходит очень быстро. Например, 2 в восьмой степени – 256; 2 в шестнадцатой степени – 65536. Таким образом вскоре программа начинала заполнять страницы этими огромными числами! После восьмой страницы степени двойки уже занимали целую строку. Затем они разрастались до двух или трех строк. В конце концов числа стали занимать по странице каждое и даже больше!
Другая моя программа работала с числами Фибоначчи. Это числа, которые идут в такой последовательности: 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34… Каждое число Фибоначчи представляет собой сумму двух предыдущих чисел. Это бесконечная последовательность. Все семь моих программ делали именно это – они высчитывали возрастающие последовательности чисел, которые становились все длиннее и длиннее.
В некоторых программах содержатся циклы, из-за которых они никогда не завершают работу, потому что допущена ошибка. Это называется бесконечным циклом. Я уже о них упоминал, когда рассказывал о шахматной программе, которой я занимался еще в школе. Как бы то ни было, Компьютерный центр автоматически завершал любую программу, которая работала дольше 64 секунд. Поэтому я решил, что все мои компьютеры должны были распечатывать по 60 страниц быстрее, чем за 64 секунды, и написал их так, чтобы каждая из них распечатывала только 60 страниц по номерам: страница 1, страница 2 и так далее. Если запустить программу снова, то она печатала следующие 60 страниц (начиная с 61-й) и так далее. Я написал все свои программы так, чтобы они оставляли данные для следующего запуска на перфокарте, и я мог снова ими воспользоваться, чтобы запустить программы с нужного места.
Каждое утро я отправлялся в Компьютерный центр и запускал свои семь программ. Затем, после полудня, забирал распечатки и запускал их снова. Потом я снова приходил вечером и снова перезапускал их. Каждый день я запускал семь программ по три раза каждую, и за каждый запуск каждая из них выводила на печать по 60 страниц текста. Эти распечатки копились у меня в комнате. Мой сосед по комнате Майк уже начал сердиться из-за этого: бумага стала занимать много места. Гора бумаги и правда росла очень быстро: стопка за стопкой, компьютерные распечатки заполоняли нашу комнату.
Затем, когда я пришел в Компьютерный центр для очередного дневного запуска, я обнаружил, что мои программы оттуда исчезли. Там лежала записка, в которой говорилось, что меня немедленно вызывают в кабинет к профессору.
Я отправился к нему в кабинет. Он сказал мне: «Ладно, теперь присядь». Он включил катушечный магнитофон – нажал на клавишу и начал записывать наш разговор. Помню, что я немного испугался.
«Ты самостоятельно запускал все эти программы», – сказал он.
Я ответил: «Да. Я ходил на курсы программирования. Там я учился писать компьютерные программы. Я запускал их под своим личным студенческим номером. Я не пытался скрыть тот факт, что запускал их именно я».
«Это не имеет никакого отношения к нашим занятиям», – ответил он.
«Это был “Фортран”», – сказал я ему.
«Мы не изучаем “Фортран”», – ответил он. И это была правда. Я зашел достаточно далеко в изучении руководств по программированию, мне было необходимо узнать несколько хитростей для математических символов. Я продвинулся гораздо дальше базового программирования, мы оба это понимали.
Что такое «Фортран»?Фортран – это компьютерный язык программирования, разработанный в 50-е, но спустя полвека по-прежнему широко используемый в научных вычислениях и операциях с числами. Его название произошло от английских слов «Formula Translation». Будучи компилируемым языком, он мощнее и значительно быстрее, чем такие интерпретируемые языки, как «Бейсик».
Он сказал, что потратил какое-то время, пытаясь понять, что мои программы делали, но в конце концов он в них разобрался. Он сказал: «Ты что, пытаешься меня достать?»
Его достать? Я не понимал, о чем он говорил. Думаю, что он чувствовал угрозу из-за растущего недовольства войной во Вьетнаме. Движение «Студенты за демократическое общество» (SDS) пользовалось в то время в кампусе большим влиянием. Но я был аполитичен, только один-единственный раз зарегистрировался в университетском клубе поддержки Республиканской партии! Я был просто обыкновенным покорным студентом, будущим инженером, и я бы никогда не стал ввязываться в какую-то подрывную политическую деятельность!
«Пытаюсь вас достать?» – переспросил я. Я не имел ни малейшего понятия, о чем именно он говорил.
Он снял телефонную трубку и позвонил кому-то в Компьютерный центр. «Да, эти программы… Мистеру Возняку необходимо предъявить счет за компьютерное время».
Тогда я понял, что натворил. Я потратил компьютерное время нашего класса на пять лет вперед. Я ведь даже не знал, что университет за это платил деньги. Я думал, что раз ты учишься в компьютерном классе, то тебе положено компьютерное время. Это казалось мне вполне логичным. И теперь я узнал, что потратил кучу университетских денег. И, насколько мог догадываться, он собирался решить эту проблему за мой счет. Я не думал, что они и вправду станут предъявлять мне, студенту-первокурснику, финансовые претензии. Но я был жутко испуган, ведь речь шла о тысячах долларов – это было во много раз больше стоимости моего обучения.
Таким образом, к концу этого учебного года мне стало понятно, что мне не придется упрашивать своих родителей разрешить мне остаться в Колорадо. Я получил нагоняй из-за злоупотребления компьютерным временем. Я не хотел, чтобы родители об этом узнали. Я не хотел, чтобы им предъявили счет на большую сумму, поэтому вместо того чтобы остаться со всеми своими друзьями к Колорадо, на следующий учебный год я решил перевестись в городской колледж Де Анца.
Вспоминая об этом сейчас, я по-прежнему считаю, что тогда они не должны были выставлять мне за это счет. Они должны были меня похвалить – ведь все эти программы я написал самостоятельно, без чьей-либо помощи.
А еще по тому предмету у меня была высшая оценка.
Так я снова оказался дома и стал ходить к колледж Де Анца. Я по-прежнему занимался проектированием и перепроектированием компьютеров – тем же, чем и в средней школе. Тогда я раздобыл руководства ко многим популярным мини-компьютерам того времени (они были все размером с коробку из-под пиццы и монтировались на стойках, это были машины производства компаний Varian, Hewlett-Packard, Digital Equipment 1969–1970 годов и другие) и занимался тем, что проектировал их на бумаге заново, чтобы они работали эффективнее при меньшем количестве микросхем.
К тому времени, когда я закончил колледж Де Анца, я в буквальном смысле разработал и перепроектировал несколько самых известных компьютеров в мире. Несомненно, я мог бы с легкостью стать экспертом по проектированию компьютерных систем, ведь я проектировал и перепроектировал их прототипы десятки раз. Однако я по-прежнему не мог их собирать физически. Я был виртуальным экспертом – в программном смысле этого слова. Я не собирал эти компьютеры, но был одержим этим и настолько хорошо знал все их внутренности, что мог бы с легкостью взять любой из них, разобрать и собрать заново – после чего эта машина стала бы работать эффективнее, стоила бы дешевле и стала бы лучше.
У меня не хватало смелости обратиться в компьютерные компании и запросить образцы их дорогостоящего оборудования. Год спустя я познакомился со Стивом Джобсом. Он продемонстрировал отменную невозмутимость, просто позвонив торговым представителям этих компаний и получив необходимые микросхемы бесплатно. Я сам не смог бы такого сделать. Этот союз интраверта и экстраверта (догадайтесь, кто есть кто) очень помогал нам в те дни. Один из нас с легкостью добивался того, что было сложно для другого. Подобных примеров командной работы в этой истории очень много.
Однажды в колледже Де Анца мой учитель по квантовой физике сказал: «Возняк. Это редкая фамилия. Я знал одного Возняка. Возняк учился в Калифорнийском технологическом университете».
«Это был мой отец, – сказал я. – Он учился в Калифорнийском университете».
«Что ж, он был отличным футболистом».
Я подтвердил, что это был мой отец. В команде он был квотербеком.
«Да, – сказал преподаватель. – Мы вообще-то не ходили на футбольные игры, но в Калифорнийском университете обязательно нужно было посмотреть на игру Джерри Возняка. Он был там знаменитостью».
Знаете, я думаю, что мой отец был лучшим квотербеком за всю историю Калифорнийского университета. Им даже интересовались Лос-Анджелес Рэмс[2], но я не думаю, что он был готов играть в профессиональной лиге. Как бы то ни было, было очень приятно услышать, что учитель физики запомнил моего отца благодаря его достижениям в футболе. Я почувствовал, что мы творили с ним историю вместе. Этот преподаватель как-то раз показал мне газету, выпущенную в Калифорнийском университете, где была напечатана фотография моего отца в футбольной форме.
Однако я ладил далеко не со всеми учителями. Я тогда ходил на углубленный курс математики, и однажды преподаватель заметил, что я был невнимателен на уроке. (В тот момент я думал над тем, как написать компилятор для языка «Фортран» в машинных кодах для компьютера Data General Nova.)
Я как раз думал над тем, где должен был обрабатываться ввод, и переменная должна была сохраняться в памяти, когда он сказал: «Возняк, ты такой способный студент. Если бы только обращал внимание на то, чем мы тут занимаемся».
Меня задело то, что он сказал это перед всем классом. Это было совсем необязательно. Я просто хотел сидеть в классе и заниматься тем, чем было нужно. Может быть, мне было скучно, я не помню. Я был из тех, кому всегда проще заглянуть в учебник, пройти тест и сдать его на отлично. Естественно, если речь шла о математике.
Когда я учился в колледже Де Анца, в какой-то момент я увлекся политикой. Я стал серьезно размышлять над тем, была ли война во Вьетнаме справедливой или нет. Кому именно она была нужна и нужны ли там были мы?
Когда я был в средней школе, то войну поддерживал. Мой отец говорил мне, что наша страна – самая великая в мире. И я думал так же, как и он: что мы должны бороться с коммунизмом и поддерживать демократию; все это разъяснено в американской Конституции. Я никогда серьезно не задумывался над политической стороной этого вопроса, я просто всегда поддерживал свою страну, неважно – права она или нет. Я поддерживал свою страну так же, как болеют за свою школьную команду, не обращая внимания ни на что. В Университете Колорадо я вступил в Университетский клуб поддержки Республиканской партии, и это был единственный раз, когда я куда-либо вступал (я был также членом клуба радиолюбителей).
Но я начинал задумываться над тем, почему многие так яростно выступали против войны. Многие ученые и журналисты говорили об истории Вьетнама и объясняли, почему позиция США в этом конфликте была неправильной. Это была гражданская война со своими перемириями, договорами, и вся эта история вообще не касалась США. Проблема, однако, была в том, что я не помнил ни одного интеллигентного человека, который мог бы доходчиво объяснить, почему он поддерживает военные действия. Все сторонники войны просто повторяли, что она нужна – и все. Они лишь утверждали, что мы там боремся за демократию.
Самым большим противоречием во всем этом для меня было то, что Южный Вьетнам, который мы вроде как защищали, ничего общего с демократией не имел вовсе. Это была коррумпированная диктатура. Как вышло так, что США стали поддерживать диктатуру? Я начинал понимать, что в позиции людей, выступающих против войны, намного больше правды.
Протестующие против войны говорили, что мир всегда лучше войны. Конечно, человечество не может всегда жить в идеальном мире и гармонии, но это утверждение не было лишено смысла. Когда Рэнди Адаир, с которым я учился в колледже, рассказывал мне про Иисуса, он говорил, что тот всегда пытался найти пути для примирения. И хотя я не христианин и не принадлежу ни к какой религии, я принимал позицию Иисуса как исторической личности. Все то, что рассказывал мне Рэнди, по духу было мне близко. Я не мог принимать насилие, которое приносило людям боль и страдание.
В колледже Де Анца я постоянно размышлял о войне. Я считал себя физически здоровым и храбрым. Но смог бы я направить оружие на другое человеческое существо? Помню, как я сидел в одиночестве за белым столом у себя в спальне и пришел к выводу, что я не стал бы стрелять даже в того, кто начал стрелять в меня.
Я думал: вот, допустим, попал бы я во Вьетнам, и в меня там начали стрелять. Тот человек – ведь он точно такой же, как и я. Он тоже сидит там и прячется в окопе. Он играет в карты и ест пиццу или что-то еще, так же как и все другие обычные люди, которых я знаю. У него тоже есть семья. С чего я должен был причинять ему боль? У него могло быть достаточно причин быть там, где он был – в данном случае во Вьетнаме, – но ничего из этого меня, живущего в Калифорнии, не касалось.
Так я смог понять, что эта война представляла большую опасность и для меня лично. Я был убежденным отказником – в этом была сущность моей морали, и для меня это была истина в последней инстанции. Но не забрать человека в армию могли, только если ты был верующим (в армию не брали по религиозным убеждениям), а я верующим не был. Я не принадлежал ни к какой религии. Мои убеждения основывались только на моей логике.
Получалось, что я не был убежденным отказником. Просто я был против жестокости и убийства.
Глава 5
Дни «Крем-соды»
Когда мне было девятнадцать лет, я прочитал Документы Пентагона[3] и наконец узнал, что на самом деле происходило во Вьетнаме. В результате у меня возникли сильные внутренние противоречия, и у нас с отцом начались крайне неприятные ссоры.
В то время он начал много пить и поэтому вряд ли мог быть серьезным оппонентом в этих спорах. Я же принял новую истину, полностью перевернувшую все мои старые убеждения. Я стал выступать за мир. И я начал понимать, как далеко могут зайти правительства в попытках завладеть доверием людей.
Начнем с того, что Документы Пентагона продемонстрировали всем, какой именно информацией обладали ЦРУ и Пентагон и как искусно они манипулировали президентом США для того, чтобы он лгал американцам. Чтобы заставить американцев выступать в поддержку войны, он переворачивал все с ног на голову. Например, эти документы приподнимали завесу тайны над Тонкинским инцидентом – то, что там на самом деле произошло, в корне отличается от того, как нам всем тогда это описывало правительство. В документах также приводились свидетельства того, как после каждого сражения было предписано сообщать, что вьетконговцев погибло в десять раз больше, чем американцев. А ведь не было никакого способа подсчитать потери противника. И большинство американцев верили в эту чушь. Документы Пентагона разоблачали этот преднамеренный обман.
И тут настал один из самых сложных моментов в моей жизни. Видите ли, мне внушали не сомневаться в том, что такая демократическая страна, как наша, может лгать. Почему американское правительство относилось к американцам как к врагам и намеренно их одурачивало? Я не мог понять этого.
Худшим в этой истории для меня была не война как таковая, а боль и страдание, которое она приносила людям. Я становился взрослым и постепенно принимал новую норму этики – глубокую внутреннюю заботу о счастье и благополучии людей. Я начинал постигать смысл жизни, он был для меня в том, чтобы быть счастливым, ни в чем не нуждаться самому и делать счастливее жизнь всех людей вокруг меня. Я по-прежнему верен этому принципу.
Тонкинский инцидентНе каждый читатель сможет сразу вспомнить это событие, но для меня правда о нем стала главным переломным моментом в моем отношении к войне во Вьетнаме.
Инцидент произошел, как считали раньше, якобы из-за атаки северовьетнамских ракетных катеров на два американских крейсера (USS Maddox и USS C. Turner Joy), произошедшей в августе 1964 года в Тонкинском заливе. Как стало известно позднее, как такового нападения на американские корабли не было.
Согласно Документам Пентагона и другим отзывам, нападение было, по сути, инсценировано администрацией президента Линдона Джонсона. Поддерживаемый США режим в Южном Вьетнаме сам проводил военные операции с целью захвата нефтеперерабатывающих мощностей в Северном Вьетнаме. И для того чтобы обеспечить США прецедент для вовлечения в этот конфликт, ЦРУ разработало план провокации.
Даже в средней школе, когда я верил в Истину с большой буквы, я готов был изменить свои убеждения, если бы произошло какое-нибудь значительное событие. И Документы Пентагона стали таким событием. Они рассказывали всем о том, что даже президент США находился под давлением военно-промышленного комплекса, который в нашей стране очень влиятелен. После прочтения этих свидетельств я решил перестать ходить на выборы – в этом все равно не было никакого смысла. Я понимал, что от того, кто будет избран, ничего не зависит, и наша жизнь все равно сильно не изменится. Вот я и решил даже не приближаться к кабинкам голосования.
Я потом все-таки ходил на выборы несколько раз. Я голосовал за Джоржа Макгована, обещавшего остановить войну. Я голосовал за Джимми Картера – мне казалось, что в его речах звучали философские взгляды, которых придерживался и я. Как и я, он верил, что война являлась последним средством решения проблем, а вовсе не первоочередным.
Я голосовал за Джорджа Буша-младшего в 2000 году, потому что думал, будто пришло время обыкновенному парню занять место образованного и умного политика в Белом доме. Тому, кто мог разговаривать на простом языке. Ладно, я шучу. На самом деле я голосовал за Ральфа Надера. Но после того как все политологи начали утверждать, что голос, отданный за Ральфа Надера, на самом деле доставался Джорджу Бушу, я всем говорю, что голосовал за него, просто чтобы посмотреть на реакцию.
Если серьезно, то я с горечью вспоминаю о той эпохе. Мой отец учил меня, что в нашей стране самое лучшее правительство, и даже если у него есть недостатки, оно все равно остается лучшим. А затем эта иллюзия разрушилась в один миг. Отец всегда говорил мне, что правительства существуют для того, чтобы заботиться о своем народе и делать жизнь граждан лучше.
Во время войны во Вьетнаме в стране, естественно, проводился обязательный призыв. По достижении восемнадцати лет каждому молодому человеку было необходимо встать на учет. Если он учился в колледже, то мог получить так называемую отсрочку 2S; иначе ему присваивали класс 1A. Это означало, что военные могли в любой момент его призвать и отправить в тренировочный лагерь.
С момента присвоения класса 1A у правительства был один год на то, чтобы призвать парня. Потом уже было поздно. Вот почему многие из тех, кому был присвоен класс 1А, не пошли в армию.
Чтобы получить свою отсрочку класса 2S, я отправился подавать документы в призывной пункт в Сан-Хосе, но не заполнил обязательную форму для студентов. По ошибке я сдал только свою отчетную карточку.
Спустя пару месяцев – что уже было много – я получил свидетельство, что призывной комитет Сан-Хосе проголосовал пятью голосами против трех за присвоение мне класса 1А. Как так? Я же был студентом.
Тогда я решил, что я лучше отправлюсь в тюрьму или сбегу в Канаду, чем поеду во Вьетнам, а лучше всего попробую убедить судью меня просто оставить в покое. Судья в Сан-Хосе – его фамилия была Пекхэм – уже освободил пару убежденных отказников от военной повинности, хотя они и не принадлежали ни к какой церкви.
Один из этих ребят, Аллен Штайн, был одним из лучших математиков в моей школе. Какое совпадение, поэтому у меня были основания рассчитывать на такое же решение и в моем случае.
Поскольку мне все равно уже присвоили класс 1А, я решил на год забросить учебу, поработать программистом и заработать достаточно денег для того, чтобы оплатить третий курс и купить машину.
А затем произошло невероятное. Конгресс США утвердил призыв по принципу лотереи. Все те, кому был присвоен класс 1А, могли узнать вероятность того, что их призовут. Сделано это было для того, чтобы людей не призывали случайным образом. Поэтому получалось, что каждый знал, какой у него был шанс остаться на свободе. И мне тогда казалось, что это просто здорово. Я мог планировать свою жизнь.
Принцип заключался в том, что нас призывали в порядке, определенном согласно году рождения. Каждая дата рождения соответствовала номеру от 1 до 366. Таким образом, 1 января могло соответствовать 66, 2 января – 12. Соответствие определялось случайным образом.
Всю неделю перед тем, когда должны были быть объявлены результаты лотереи, меня не покидало чувство, которое я больше никогда не испытывал в своей жизни. Ощущение теплоты в теле: как будто я был защищен и должен был получить в этой лотерее высокий балл – тогда меня не заберут в армию. Я был уверен в этом на все сто процентов, и с тех пор никогда больше себе такого не позволял. Я не могу объяснить почему. Я вовсе не суеверен. Я всегда принимал реальность, твердо верил в истину и ее доказуемость. Но тогда эта уверенность не покидала меня. Я катался на велосипеде и улыбался, просто улыбался. Я не мог перестать улыбаться. Это было прекрасное, позитивное чувство, и я не мог ему противиться и его отвергать.
И, конечно же, в день объявления результатов призыва я увидел в газете, что мне присвоили номер 325. Отличный номер! Это значило, что меня практически наверняка не призовут в армию. Все это так странно. Я получил такой отличный номер, но даже не удивился этому и особо не радовался. У меня было такое чувство, что мне все было известно с самого начала. Настолько я был уверен.
Но затем произошло нечто ужасное и непредсказуемое.
Через неделю после того, как я узнал мой призывной номер, я получил письмо из призывной комиссии Сан-Хосе. В нем было всего одно предложение о том, что они решили дать мне студенческую отсрочку.
Это произошло после того, как комиссия проголосовала пятью голосами против трех за отмену моей студенческой отсрочки, хотя она и была мне положена. И это было плохо. Еще хуже было то, что годом позже они могли снова присвоить мне класс 1А.
Я просто остолбенел. Они играли со мной, как кошка с мышкой. Играли подло. Они воспользовались заявлением о студенческой отсрочке и дали мне ее сейчас, прекрасно зная, что и при присвоении класса 1А у меня была невысокая вероятность попасть в армию.
С того момента я начал понимать, что правительство сделает что угодно, чтобы сломить простого человека. Все это было просто игрой. А ведь раньше я думал совсем иначе. Эта история преподнесла мне важный урок, помогла лучше понять сущность правительств, властей, даже полицейских. От них не стоит ждать справедливости.
Теперь я должен был идти в призывную комиссию, чтобы попросить их оставить мне класс 1А, который у меня и так был, и сохранить мой призывной номер. Слава богу, они согласились.
Я даже не могу вам описать, какое отвращение и возмущение я испытывал по отношению к нашим властям: они просто играли с моей жизнью, им было наплевать на людей. Все было совсем не так, как говорил мне мой отец. Раньше я считал, что правительство существует для того, чтобы нас защищать, но это оказалось неправдой. Теперь я знал, что правительство заботилось только о себе, лгало простым людям – и все это сходило ему с рук. Они там не занимались сантиментами, они жонглировали моей жизнью, причем подло.
С тех пор мы с отцом оказались по разные стороны баррикад. После этого я уже никогда не верил властям. Жаль, ведь уже после того, как мы основали Apple, я познакомился с множеством замечательных людей, которые работали в правительстве. Но я по-прежнему никогда не забываю о той истории. Я никогда не верю тому, что пишут в газетах.
Я в детстве, когда мой отец воспитывал меня согласно тем высоким стандартам морали, и я с тех пор, как понял, что на самом деле происходило во Вьетнаме, – два совершенно разных человека. Я в буквальном смысле развернулся на 180 градусов. Я стал скептически ко всему относиться. Я перестал слепо верить во все подряд. В моем сознании произошла огромная перемена. Я навсегда утратил доверие к любым проявлениям власти.
Я дал себе клятву, что пожертвую чем угодно, даже собственной жизнью, чтобы предотвратить повторение войны во Вьетнаме.
Может быть, вы видели мои ранние фотографии, на которых я похож на хиппи. Я и правда немного был похож на хиппи. Однако на самом деле хиппи я никогда не был.
Я пытался хипповать, но в целом этот образ жизни мне не был близок – ни в средней школе, ни даже в колледже, когда начались все эти протесты. Я тусовался с хиппи, потому что разделял их политические взгляды, но они, как правило, меня отталкивали, потому что я не употреблял наркотики. Я все равно пытался наладить с ними контакт, так как думал, что свободен от всяких предрассудков, как и они, и понимаю то, о чем они говорили. Я хотел сблизиться с ними, но всему мешали наркотики. Хиппи не доверяли мне, потому что я не употреблял с ними наркоту.
Но я разделял практически все их взгляды и поддерживал все их акции. Я много читал о хиппи и их мировоззрении в конце 1960-х годов: движение за свободную любовь, запихивание цветов в оружейные стволы. Я знал, что это мое, и хотел быть с ними. Я был с ними полностью солидарен. Как все хиппи, я верил, что все люди должны были открыты друг для друга, помогать друг другу и жить так, как им хочется. И я верил, что люди могли жить без порядка, законов, политики и организации.
Люди должны просто захотеть жить в мире и не делать друг другу зла – так я считал. Я попал под сильное влияние этой философии хиппи.
Я носил индейскую повязку, отрастил очень длинные волосы и отпустил бороду. Внешне я был похож на Иисуса. Но я по-прежнему носил обычные подростковые вещи, одежду ботана. Брюки. Рубашку с воротничком. У меня никогда не было этих распрекрасных вещей, которые обычно носили хиппи. Я по-прежнему оставался середнячком – самим собой. Как бы я ни старался, у меня все равно не получалось быть иным. Быть хиппи означало полностью изменить свой образ жизни, а не просто сменить прическу и одежду. Но я не мог вести такой образ жизни. Я не жил в нелепых маленьких городишках без гроша за душой, развесив чудаковатые занавески на окнах. Не употреблял наркотики и никогда не стал бы.
В то время отказ от наркотиков и выпивки делал меня белой вороной. Тогда, особенно на втором курсе в колледже Де Анца и в течение многих лет после этого, люди постоянно мне говорили: «О, попробуй ЛСД, она расширит твое сознание». Помню одного парня – его звали Джон. Он утверждал, что все свои высшие оценки он получил, сдавая тесты под кислотой.
Но я думал так: что ж, если наркотики действительно полезны для мозга и могут расширить интеллектуальные возможности, тогда возникает один вопрос. Когда человек принимает наркотики, то в результате за него работают и он, и химическое вещество, так? Получается, что это уже не только он. А я мечтал добиться успеха в своей жизни самостоятельно, собственными силами. Я знал, что я способный парень и что мой ум меня далеко заведет. Я не хотел, чтобы мои успехи стали результатом работы моего ума и чего-то еще. Я хотел иметь полное представление о своих собственных возможностях, о том, что я думал и что делал. Вот такое мнение у меня о наркотиках, и никогда в своей жизни я их не употреблял.
Что касается выпивки, то до тридцатилетнего возраста я даже ни разу как следует не напивался. Я первый раз сильно напился в 1980 году. Тогда я впервые отправлялся за пределы США, должен был лететь в Шри-Ланку. Я жутко боялся летать и поэтому на борту начал пить. Я не знал, выпустят ли меня из самолета пьяным. Я смог спуститься по трапу самостоятельно и рассказал таможеннику этот откровенно тупой анекдот.
«Женщина, которая никогда в жизни не видела слона, узрела это сбежавшее из зоопарка животное у себя в саду. Она позвонила в полицию и начала вопить в трубку: “У меня в саду находится огромное животное! Оно рвет овощи с грядки своим хвостом! И вы не поверите, если я скажу вам, куда оно их засовывает!”»
Я не помню, насмешил ли я его или нет. Не думаю. Обычно я такие анекдоты не рассказываю. Этот анекдот про слона идиотский, и его не сразу можно понять.
Как бы то ни было, я никогда не любил алкоголь. Он делает людей шумными и неуправляемыми. Мой отец, например, пил много мартини. Я всегда мог сразу заметить, когда он был пьян. Особенно тогда, когда мы оба стали старше, и он начал пить больше. Когда он напивался, то начинал кричать на мою мать. Трезвым он себе никогда такого не позволял.
В общем, как я уже сказал, я не пил и не употреблял наркотики, и это отдаляло меня от хиппи, от тех людей, с которыми мне хотелось общаться, которые думали так же, как и я, вплоть до мелочей. Жаль. На втором курсе в колледже Де Анца я впервые поехал на машине в Санта-Крус. Тогда все путешествовали автостопом. (Я поехал туда на фиолетовой машине с откидным верхом, которую я называл Хаббс. Так звали моего странноватого преподавателя химии. Но это не так уж смешно, на самом деле ни тот преподаватель, ни та машина не были такими уж странными.)
По пути туда я остановился и подобрал несколько человек. Все они совершенно точно были хиппи. Я повез их в Санта-Крус. Мы тусовались на дощатом настиле, и я заметил, как молодая девушка из этой группы, сидевшая на скамейке, начала кормить ребенка грудью. Кормить грудью! Я никогда в жизни не видел ничего подобного! Я сразу же быстро отвернулся и стал смотреть в другую сторону, но это произвело на меня очень сильное впечатление. Я заговорил с ней и сразу же влюбился в нее и ее малыша. Я узнал, что она с ребенком и еще с кучей других людей жила в коммуне рядом со мной, в Саннивейл. Потом я часто ездил туда на велосипеде и читал книги в парке недалеко от их дома. Я часто заходил и тусовался с ними. Мы обедали под все эти мантры и прочее. Они брали меня с собой на встречи с восточными философами, где я узнал много о восточном отношении к миру и покою. Я узнал о принципах медитации, пробовал медитировать сам и тихо сидел, пытаясь мысленно отправиться в уединенное место.
Самым грустным во всем этом было то, что в конце концов эти хиппи не захотели больше со мной водиться. Со мной им было некомфортно, потому что я не употреблял наркотики.
Так что для меня это было тяжелое время в плане общения. Помню, как однажды после вечерних занятий в Государственном университете Сан-Хосе я сидел в столовой. Ко мне подошла симпатичная девушка и сказала: «О, привет». Она заговорила со мной, и я так разнервничался, что думал только о том, как бы мне спросить, какой предмет она изучает. Она сказала: «Сайентологию». Я в первый раз слышал это слово. Но она заверила меня, что такая наука действительно существует, и я в это поверил.
Она пригласила меня посетить собрание сайентологов. Конечно же, я согласился. В результате я попал в аудиторию, где какой-то парень читал невероятную лекцию: рассказывал о том, как лучше владеть собой и стать счастливее.
После этой встречи та девушка пригласила меня в маленький офис, где в течение часа убеждала начать ходить на эти курсы самоусовершенствования. Я должен был за них платить.
Я сказал ей: «Я уже знаю, в чем мое счастье. Я знаю, что мне для этого нужно. Мне ничего не нужно. Я не хочу с этим связываться». Я правда так считал. Я мечтал встретить девушку – вот и все. У меня было все в порядке с чувством юмора, у меня было правильное отношение к жизни, я чувствовал себя счастливым. Я знал, что счастье всегда будет моей главной и единственной целью.
К тому же я принял на вооружение все те ценности, по которым меня воспитывали. Я был в мире с собой. Я по-прежнему из тех, чей разум просто плывет по течению. Я действительно ощущал себя счастливым большую часть своей жизни. И по-прежнему ощущаю.
В результате она, конечно, не смогла убедить меня заплатить за эти курсы. Она просто вышла из комнаты и уже не вернулась. Когда она поняла, что меня эти программы не интересовали, она просто вышла и оставила меня там одного. Я сидел и сидел, ждал, когда она вернется. В конце концов я оттуда вышел и ушел. Я подумал: блин, какой облом. Все это время она думала только о том, чтобы мне что-то впарить.
После года обучения в колледже Де Анца я решил, что мне нужно найти работу, на которой я мог бы по-настоящему заниматься компьютерным программированием. Я решил пропустить год в колледже, чтобы заработать денег на третий курс и перевестись куда-нибудь еще, например в Беркли.
Я говорил отцу, что очень бы хотел иметь компьютер Data General Nova с четырьмя килобайтами памяти. Этого было вполне достаточно для запуска программ. По тем временам это была большая, мощная машина. Я восхищался ее внутренней архитектурой, мне все в ней нравилось. У меня в комнате даже висела ее фотография. Я слышал, что где-то в Саннивейл продавались компьютеры производства Data General. Мы поехали туда с моим товарищем Алленом Баумом.
Офис этой компании был просто замечательный: прямо в центре холла стоял большой стеклянный стенд, где был выставлен большой компьютер. Не размером с комнату, а средних размеров. Сам процессор был примерно с холодильник, а дисководы и принтеры – с посудомойку. От него отходили какие-то провода, и сотрудники компании что-то с ними делали. Я подумал: ух ты, прямо у меня на глазах собирают настоящий компьютер! Для меня это был просто шок.
Другим потрясением стало то, что я по ошибке зашел не в ту дверь. Это был офис не компании Data General, а компании поменьше, Tenet. Мы с Алленом заполнили заявления о приеме на работу в качестве программистов – и знаете что? Нас туда взяли.
Мы должны были писать компьютерные программы на языке «Фортран» и на языке машинных кодов, который является самым низкоуровневым (дальше только нули и единицы) из всего, что способен понимать компьютер. За то лето мы очень хорошо изучили этот компьютер. Мы действительно постигли всю глубину его архитектуры. Лично я тогда не особенно обращал внимание на само железо, хотя сотрудники компании построили очень хорошую систему – рабочий компьютер, быстрый и по тем временам достаточно доступный. Ведь компьютеры тогда стоили больше 100 тысяч долларов, а этот – всего 1970 долларов. Меня это очень впечатлило. У него была операционная система, которая отлично работала; он также работал с несколькими языками программирования.
Конечно же, тот компьютер в Tenet не может идти ни в какое сравнение с современными машинами. У него не было дисплея и клавиатуры. На передней панели имелись индикаторы, по которым можно было следить за его работой, а информация хранилась на перфокартах. Но для того времени это было очень круто.
Компания Tenet обанкротилась на следующее лето – я оставался там до самого конца, решив не идти учиться в том году вообще. Но время там провел с большой пользой.
Видите ли, я помню, как тем летом я рассказал кому-то из руководства компании Tenet, что последние несколько лет я проектировал и перепроектировал уже существующие компьютеры на бумаге, но не имел возможности делать это по-настоящему, так как у меня не было необходимых компонентов.
Как-то раз я был в гостях у моего друга Билла Вернера и упросил его позвонить в компанию, производившую микросхемы. Но он не смог убедить их предоставить нам бесплатные образцы. А когда я попросил об этом начальника из компании Tenet, он сказал: «Конечно, я могу предоставить тебе необходимые компоненты». Думаю, у него был выход на бесплатные тестовые образцы – и как раз это мне было нужно.
Я не хотел выпрашивать тонны компонентов, с помощью которых мог бы пересобрать уже существующий компьютер, и решил, что буду собирать маленькую машину, в которой будет использоваться только небольшое количество микросхем.
Я планировал использовать около двадцати микросхем – и это очень скромное количество по сравнению с обычными для того времени компьютерами, в которых использовались сотни чипов.
Мой другой товарищ, Билл Фернандес, жил в моем квартале неподалеку. Мы с ним у него дома постепенно, потихоньку начали собирать этот маленький компьютер, который я разработал (сначала, конечно же, на бумаге). Он мне здорово помогал во всем – например, паял.
Мы занимались этим в его гараже и ездили на велосипедах в супермаркет Safeway, где затаривались крем-содовой Craigmont, которую пили в процессе работы над этой машиной. Поэтому мы стали называть этот компьютер «Крем-содой». Он представлял собой небольшую печатную плату, на которой мы распаивали микросхемы и к которой подсоединяли коннекторы. Плата была небольшой – не больше, чем 1015 сантиметров.
Как и у остальных компьютеров того времени, у нашего не было дисплея или клавиатуры. До этого тогда еще никто не додумался. Вместо этого нужно было писать программу, записывать ее на перфокарту, вставлять ее – и затем уже по индикаторам на передней панели можно было оценить результат выполнения программы. Или, например, можно было написать программу, которая заставляла компьютер подавать звуковой сигнал каждые три секунды. Если звук был, значит, что программа работала. Компьютер получился в точности такой, каким я его и задумывал, так как не хотел выпрашивать у того начальника слишком много бесплатных образцов. Мой агрегат был собран всего на нескольких микросхемах. Получалось, что это был минимальный набор деталей, которые в совокупности можно было назвать компьютером, который может запускать программы. Эта машина могла отображать результаты их выполнения.
Другой важной особенностью этой машины было то, что у нее было 256 байт оперативной памяти – RAM. (Этого количества памяти сегодня хватило бы на то, чтобы напечатать одно предложение в текстовом редакторе и сохранить его в компьютере.)
В то время микросхемы RAM были практически никому не известны. Тогда почти все компьютеры использовали в своей конструкции другой тип паяти, известный как «память на магнитных сердечниках». При работе с ней нужно было управлять вольтажом, который должен был повышаться до необходимых величин, чтобы затем подавать сигнал по проводам, идущим в маленькие круглые магнитные сердечники, похожие на крошечные пончики. Их можно было разглядеть только под лупой. Это было совершенно не то, что мне было нужно. С чипами RAM все было проще – их нужно было просто припаять, подсоединив к центральному процессору, головному мозгу компьютера. Подсоединяешь их к процессору проводами – и все. Как вы, наверное, догадываетесь, мне очень повезло, что я раздобыл эти восемь микросхем, в сумме дававших 256 байт памяти. Как я уже говорил, даже тогда, с таким объемом, мало что можно было сделать.
Что такое RAM?RAM – Random Access Memory, или ЗУПД – запоминающее устройство с произвольным доступом, – было новым видом памяти, который появился в 1970 году. Эти чипы позволяли получить доступ к содержимому памяти в любом (то есть произвольном) порядке. Во всех компьютерах сегодня содержатся чипы RAM, которые хранят данные – не постоянно, а только тогда, когда компьютер включен. Когда компьютер выключается, содержимое RAM теряется. Вот почему нужно всегда сохранять все программы на диске.
Однажды моя мама позвонила в газету Peninsula Times и рассказала им про «Крем-соду». К нам приехал репортер, задал несколько вопросов и сделал несколько снимков. Он уже собирался уходить, когда случайно наступил на кабель питания и вырубил компьютер. «Крем-сода» натурально задымилась! Но статья все равно вышла, и это было очень круто.
Но знаете что? В глубине души я понимал: то, что я собрал этот компьютер, было на самом деле не так важно. Ведь он не делал ничего полезного. На нем нельзя было играть в игры или решать математические задачки. У него было слишком мало памяти. Самым существенным было лишь то, что я смог на самом деле собрать настоящий компьютер. Мой первый компьютер. В этом смысле он стал для меня важнейшим достижением.
Пять лет спустя многие фирмы стали разрабатывать и продавать компьютерные наборы примерно такого уровня. У них был такой же объем памяти и такая же нелепая передняя панель с лампочками и переключателями.
Оглядываясь назад, я понимаю, что «Крем-сода» стала для меня в своем роде отправной точкой. И я и тут оказался впереди планеты всей.
Еще один момент: благодаря «Крем-соде» я познакомился со Стивом Джобсом. В школе я учился на четыре класса старше его, поэтому мы не были знакомы; он был одногодкой с Биллом Фернандесом. Однажды Билл сказал мне: «Эй, тебе стоит познакомиться с одним парнем. Его зовут Стив. Он тоже обожает устраивать розыгрыши и, как и ты, увлекается электроникой».
И вот однажды – дело было днем, насколько я помню – Билл позвонил Стиву и пригласил его к себе домой. Я помню, как мы долго сидели с ним на тротуаре перед домом Билла и делились историями – мы рассказывали друг другу про свои розыгрыши и про разработанные нами устройства. Я чувствовал, что у нас много общего. Мне обычно было тяжело объяснять людям все тонкости электротехнических устройств, которые я собирал, но Стив хватал все на лету. Мне он сразу понравился. Он был худощавым жилистым парнишкой, полным энергии.
Стив зашел в гараж, увидел наш компьютер (еще до того, как он взорвался) и внимательно выслушал наш рассказ о нем. На него это произвело впечатление. Мы ведь действительно собрали компьютер с нуля и доказали, что было возможно – или могло вскоре стать возможным – делать компьютеры, которые занимают не так много места.
Хотя Стив по-прежнему учился в средней школе и жил в Лос-Альтос, то есть за милю от меня, мы сразу подружились. Я жил в Саннивейл. Билл оказался прав – у двух Стивов было много общего. Мы обсуждали электронику, говорили о музыке, которая нам нравилась, и обменивались рассказами о розыгрышах. Нам даже довелось устроить несколько розыгрышей вместе.
Когда я познакомился со Стивом Джобсом, я по-прежнему общался с Алленом Баумом, которого знал еще со средней школы.
Когда я впервые с ним повстречался еще в средней школе, Аллен был худым очкариком-ботаном. Мы с ним входили в суперэлиту: были не только старшеклассниками, но и самыми успевающими учениками в школе. Учителя часто нас посылали на математические конкурсы или на выступления с лекциями, поэтому мы хорошо знали друг друга. Остальные считали нас чудаковатыми аутсайдерами, а Аллен к тому же был ниже меня ростом, костлявее и еще более замкнутым, чем я. Он был натуральным ботаником.
Позже он увлекся культурой хиппи и начал слушать музыку из Сан-Франциско, вроде групп Grateful Dead и Jefferson Airplane, но поначалу окружающие его с трудом воспринимали.
Еще тогда, когда я учился в средней школе, я часто навещал Аллена и его родителей. Его родители были евреями, у них были родственники, которые погибли в концлагерях. Это тогда меня сильно потрясло, я мало что об этом знал. Отец Аллена, Элмер, работал инженером и обожал юмор – он был очень смешным, и активно выступал за защиту прав человека. Мама, Шарлот, была на него очень похожа. Мне казалось, что Элмер и Шарлот Баумы были в чем-то похожи на меня – они были общительными и веселыми.
Итак, как я уже сказал, я проводил много времени с Алленом. В то время у Стива Джобса, который тогда только поступил в школу Хоумстед, возникла идея. Он захотел сделать такой огромный транспарант на простыне – ну, знаете, известным жестом под названием «птичка» – и повесить его на выпускной церемонии. На нем должно было быть написано: «С наилучшими пожеланиями». Мы называли его знаком «С наилучшими пожеланиями по-бразильски».
Мы занялись делом. Раздобыли такую огромную простыню – она была расписана вручную, Аллен и его братья тогда разукрашивали все свои вещи – и растянули у Аллена на заднем дворе. Мы принялись делать наброски мелом – огромная рука с вытянутым средним пальцем. Мама Аллена даже помогала нам ее рисовать – она показала нам, как нужно было отбросить тень, чтобы рука стала менее мультяшной и больше похожей на настоящую. Помню, она далеко не сразу поняла, что на самом деле это будет за жест. Однако она посмеялась и сказала: «Я знаю, что вы задумали». Она нас не остановила. Думаю, она просто не знала, как именно мы собирались этой штукой воспользоваться.
Мы подписали простыню «SWAB JOB». S и W означали Стив Возняк, A и B – Аллен Баум, а JOB – Стив Джобс. Мы закончили работу и свернули простыню. Позже той ночью мы залезли на крышу корпуса C, где собирались ее натянуть. Мы хотели прикрепить транспарант к сорокафунтовой рыболовной леске и развернуть ее, когда выпускники школы Хоумстед будут проходить мимо.
Мы потренировались и обнаружили, что просто так этот транспарант с крыши было не скинуть, нужно было его сначала грамотно свернуть. Простыня не сваливалась с крыши как надо, цеплялась за всякий хлам, который там валялся, и принимала самые причудливые формы.
На следующий день мы стали собирать маленькую тележку с валом и двумя колесиками, которую могли бы столкнуть. Идея состояла в том, чтобы с ее помощью простыня разворачивалась постепенно. Тележка была шириной примерно двадцать сантиметров. Выяснилось, что одно колесико постоянно застревало на узкой рейке. Мы никак не могли решить эту проблему.
На четвертую ночь мы с Алленом уже работали вдвоем. Стив был вымотан до предела и не мог работать над этим всю ночь. Тогда у нас появилась идея. Оставить только колесики и избавиться от вала. Мы закрепили на здании небольшое крепление, чуть выше, чем должна была висеть простыня, и прикрепили туда леску и два ролика. Затем проверили, как это работает. Стоя на крыше, мы отпустили леску, и маленькие ролики покатились по рампе до самого края, потянув за собой транспарант с левой и правой стороны так, что он развернулся как надо. Слева и справа. Все сработало идеально.
Между прочим, нас в ту ночь чуть не поймали. Мы собирались протестировать всю конструкцию снова, когда появился уборщик. Мы тут же легли ничком и лежали, не поднимая головы. Я помню, как уборщик светил своим фонариком вокруг, и луч света упал на мою ладонь. До того как он успел кого-нибудь позвать, мы рванули оттуда, как безумные.
Спустя пару дней наступил выпускной. Утром меня разбудил телефонный звонок. Из школы звонил Стив, у него были плохие новости. Оказалось, что кто-то, скорее всего другой ученик, тем утром перерезал леску и снял наш транспарант. У Стива из-за этого были неприятности – думаю, что его выдала надпись «SWAB JOB». У нас не получилось осуществить задуманное.
Потом я много об этом думал. В конце концов я решил, что хотя наш стяг «С наилучшими пожеланиями по-бразильски» не развернулся, это не было полным провалом. Существуют проекты, участие в которых стоит затраченных на них сил и времени, даже если они не завершаются так, как было запланировано.
Занимаясь этой авантюрой, я усвоил навыки работы в команде, научился терпению и понял, что никогда не стоит хвастаться своими розыгрышами. Потом, год спустя, я узнал, что Стив Джобс хвастался тогда нашей затеей перед несколькими ребятам. И именно рассказавший мне об этом парень – Стив Джобс тогда показывал ему наш флаг – как раз его и срезал.
Стив и я слушали Боба Дилана и разбирали слова его песен, пытаясь решить, кто был круче – Дилан или Beatles. Мы оба отдавали предпочтение Дилану, потому что его песни были о жизни, жизненных ценностях и о том, что было действительно важно. Beatles в основном просто сочиняли короткие счастливые песенки – ну, знаете, типа клево-что-ты-есть, я– тебя-люблю и все такое. Они были простыми – даже на альбоме Rubber Soul и позже. Песни Beatles были неглубокими и не цепляли за душу так, как песни Дилана. Это была поп-музыка. Песни Дилана оставляли след в наших душах. Они заставляли задуматься о добре и зле в мире и о том, как нам предстояло прожить свою жизнь.
В любом случае ни он, ни я никогда не забудем первые дни нашего знакомства, и впоследствии мы со Стивом оказались в одной крепкой связке. Навечно.
Глава 6
Настоящие фрики
В 1971 году, за день до того, как у меня начинался третий учебный год в университете Беркли, я сидел дома на кухне, и передо мной лежал номер журнала Esquire. И хотя я никогда не читал этот журнал, я почему-то принялся его листать.
Я наткнулся на статью под заголовком «Секреты маленькой синей коробки». Этого названия было достаточно, чтобы меня заинтриговать, и я прочел всю статью от начала до конца.
Она проходила по разряду «беллетристика», и я не имел ни малейшего понятия, что на самом деле представляла собой «синяя коробка», пока не начал ее читать. Как только я начал читать, сразу же втянулся. Ух ты! Знаете, как бывает, когда статья просто затягивает тебя с самого первого абзаца? Как раз тот случай – может, еще и потому, что она была посвящена технарям вроде меня. Тогда публикаций о технологиях было мало – на самом деле вообще не было, поэтому как только я начал читать эту статью о людях вроде меня, я уже не мог остановиться. В общем, это был рассказ о том, как группа технарей и молодых инженеров по всей стране научилась взламывать телефонные коды. В статье их называли «телефонными фриками». Эти люди насвистывали специальные тональные сигналы в телефонную трубку и могли благодаря этому совершать бесплатные телефонные звонки в системе телефонной связи компании Bell.
Суть метода состояла в том, что надо было набрать 800, или 555, или любой другой бесплатный префикс, а затем тоном послать специальный сигнал, который позволял захватить линию. Если он срабатывал, то звуковой сигнал сообщал о том, что установлен контроль над участком телефонной сети, который назывался «тандем». (Тандем просто ждет специального тонового сигнала, после чего открывает доступ к прямым телефонным звонкам, минуя основную сеть.) Затем телефонный фрикер тоном набирал комбинацию, после чего уже мог звонить на любой семизначный или десятизначный телефонный номер с помощью звуковых сигналов, соответствующих конкретным цифрам в телефонной системе компании Bell.
Это впечатляло. Я уже имел общее представление о том, как работал тональный вызов в телефонных сетях. В статье, которая почему-то была отнесена к разряду беллетристики, утверждалось, что эти люди таким образом узнавали о работе телефонных сетей то, что никому не было известно. Я имею в виду штуки вроде врожденных багов в системе, слабых мест и дыр. И, конечно же, они вовсю своим знанием пользовались. Как я уже сказал, они просто насвистывали тональные сигналы в телефонную трубку, вводя операторов в заблуждение, или делали так, что спутники сами перенаправляли их звонки в другие страны. Они проделывали все эти штуки. И хотя это был скорее фантастический рассказ, я перечитывал эту статью снова и снова. И чем больше я ее перечитывал, тем более реальным мне казалось все написанное в ней.
В этой статье было еще кое-что, что меня заинтриговало. Там была описана целая группа людей, занимавшихся этим, – телефонных фрикеров. Они были технарями, скрывающимися под вымышленными именами, и жили в разных частях страны. Кто-то был с северо-востока, кто-то жил на юго-востоке, кто-то на западе США. Они были везде. В этой истории был эпизод, когда несколько парней поехали в Аризону, подключились к кабелю в телефонной будке и в буквальном смысле смогли захватить телефонную сеть целой страны. Там описывалось, что они сумели создать конференцию из десяти человек.
Читать бесплатно другие книги:
