Ванечка Тополь Эдуард

Но гроза только начиналась. Гремел гром, слышался грохот, ураганный ветер рвал на улицах провода, рушил рекламные щиты. В доме погас свет.

Надя в ужасе заметалась по темной квартире, прижав к себе плачущего ребенка. Затем нырнула с ним в кровать, накрылась с головой одеялом.

– Все, дорогой, все! Ну не плачь! Ну пожалуйста! Я сама боюсь…

Но ураган все усиливался, он уже с корнем вырывал на улице деревья.

Одно из них вломилось в гостиной в окно, выбив все стекла, и ветер стал носиться по квартире, раскачивая люстру и опрокидывая стулья.

Ванечка истошно орал, Надя, прижав его к себе, молилась:

– Господи! Боженька, нас-то не убивай! Ну пожалуйста!

Ветер чуть стих, но Ванечка продолжал орать и буквально заходился в крике. Надя металась:

– Ой, соску бы! Соску! Нету соски! Где у Зойки соски-то?

Рыскнула по тумбочкам, по кухонным шкафчикам – нет соски!

А Ваня, оставшись один в кровати, орал еще громче.

Надя прибежала, взяла его на руки, пыталась укачать – бесполезно! От нового удара грома Ваня зашелся в крике, аж посинел.

В отчаянии Надя снова бросилась с ним на кровать, расстегнула блузку и дала ему грудь.

– Все, все! На, Ваня, на!

Ванечка схватил ее грудь и тут же замолк.

– Ой, как больно! Ой! – застонала Надя. – Ну не кусайся зубами-то! Мама!..

Ваня чмокал губами и смотрел ей прямо в глаза. И она смотрела ему в глаза, и какой-то внеречевой, но емкий контакт вдруг возник между ними.

Гроза продолжалась, все гремело и тряслось за разбитым окном, но Ванечка закрыл глаза и блаженно заснул. А Надя молитвенно подняла глаза к потолку:

– Боженька! Ну пожалуйста! Пощади нас! Пожалуйста! Я тебя очень прошу! Я его не брошу, честное слово!..

Ванечка, уснув, расслабленно выпустил изо рта ее грудь.

– А покусал-то как! Изверг! – сказала она.

– Ураган поработал, как лесоруб, – сообщило по радио «Эхо Москвы», – за одну ночь рухнуло свыше шестидесяти тысяч деревьев. Девять человек погибли, 124 пришлось госпитализировать. В Новодевичьем монастыре с монастырских куполов шесть крестов сбросило на землю. В резиденции Алексия II сорван купол над приделами храма Князя Даниила. Неслыханный ураган покусился даже на Кремль! «Московский комсомолец» пишет, что это единственное веяние реальной жизни, которое прорвалось за кремлевские стены. До этого Кремль не брали ни забастовки шахтеров, ни демонстрации учителей, а тут стихия поломала Кремлевскую стену, выкосила деревья под окнами ельцинского кабинета и сорвала крышу у президента, то есть, простите, у дворца в Кремле. Подобный погром, пишет «МК», охотно учинили бы шахтеры и коммунисты, но их и самих посносило…

Сидя на летней веранде кафе «Пеликан» и глядя сверху на подростков, убирающих территорию Московского зоопарка от упавших деревьев, майор Никуленко вылил из бутылки в свой стакан остатки пива и нервно приказал официанту:

– Да выключи ты это радио! Не могу уже слушать…

Официант ушел, а майор повернулся к трем сидящим за его столиком коротко стриженным парням – тем самым, которые были в «мерседесе», сбившем родителей Ванечки.

– Значит, так, парни. Бабки уберите, я взяток не беру. И слушайте сюда. Там квартира 80 метров – две комнаты и кухня. Тянет тыщ на сто, а то и больше. Записана на погибшего Игнатьева Николая Алексеевича, который родился хрен знает где – на Камчатке. И жена его оттуда. Я, конечно, послал туда запрос, но ответа не будет – я адрес запудрил. То есть неделю я, конечно, обязан ждать, а потом… Все ясно?

Трое – Виталик, Татарин и Силан – смотрели на него выжидающе.

– Нет. Что ясно? – спросил Виталик.

– Мудак! – сказал майор. – В Москве Игнатьевых – как этих деревьев! Найдете любого старика Алексея Игнатьева, сделаем на него завещание, и квартира наша. Продадим – навар пополам. Дошло? А пацана я сбагрю в детдом, я уже написал в Службу опеки. Правда, там такая сука работает… Но ничего, у меня есть повыше ход, только смазать придется…

– А девка? – спросил Татарин.

– Девка там вообще не прописана, с ней только одна проблема – она ваш номер помнит. Но этот вопрос вы без меня решите. Только без криминала! По-человечески. Ясно? Все, я пошел родине служить. В городе глянь что делается!

Действительно, в Москве было как после урагана – на улицах валялись деревья с вывороченными корнями, ремонтники восстанавливали оборванные провода, «технички» растаскивали машины с крышами, проломленными обвалившимися рекламными щитами, шахтеры, пикетирующие Белый дом, восстанавливали свой палаточный городок, Лужков и Ресин осматривали дома с сорванными крышами, строители латали Кремлевскую стену, проломленную упавшими деревьями…

А в квартире Ванечки вокруг лампы и сухой липучки жужжали мухи, налетевшие сквозь разбитое окно.

– Ты с ума сошла! – говорила Зина. – Как ты можешь его усыновить?

Ваня, голый, в одном памперсе, ползал, пыхтя, по полу и катал игрушечный паровоз. Садился на попку, сосал палец, смотрел на Надю и Зину и снова катал свою игрушку.

Надя, потная от жары, вручную стирала в тазике его майки, рубашки и носочки и развешивала на протянутой через кухню веревке.

– Ну что ты молчишь? Отвечай! – требовала Зина.

– Откуда я знаю?! – нервничала Надя. – Я его не отдам, и все! Ты лучше окно заклей! А то мухи налетели – ужас!

– Чем заклеить?

– Не знаю, – продолжая стирать и утирая пот со лба, сказала Надя. – Поищи сама.

Зина, болтая, стала рыться в ящиках кухонного шкафа:

– Представляешь, шестьсот человек отсеяли! Шестьсот! Нас осталось сто тридцать! Сто тридцать на пятнадцать мест – это сколько? Девять на место…

Тут Зинка вдруг сняла с себя платье, Надя от изумления даже стирать перестала:

– Ты чё делаешь? Сдурела?

– Ну жарко – не могу! – объяснила Зина. – Тридцать градусов!

В квартире, как и во всей Москве, было действительно ужасно жарко, но Надя показала на Ванечку, который уселся на полу и уставился на Зину.

– Тут ребенок!

– Ну он же ребенок! Чё ему? – ответила Зина и обратилась к Ване: – Ты чё смотришь, пацан? Давно голых сисек не видел? Давай катай свой паровоз! Ту-ту, Ваня! Ту-ту!

Ваня послушно покатил свою игрушку.

А Зина, роясь в ящике с молотком, плоскогубцами и другим инструментом, вдруг сказала:

– Ой, Надь, я соску нашла! Вань, держи свою соску!

Ваня обрадованно схватил соску и хотел сунуть в рот, но Надя выхватила ее, сказала Зине:

– Идиотка! – И Ване: – Подожди, Ваня, я вымою, грязь нельзя в рот!

Ваня стал реветь.

– Ага! – сказала Зина. – А ползать по полу и совать пальцы в рот – можно? Да замолчи ты, Иван!

Надя отдала Ване чистую соску, и тот счастливо замолк. А Надя опустила бретельки своего сарафана, сказала, колеблясь:

– Может, и мне раздеться? Ужас как жарко…

– При мужчинах?! Даже не думай! – мстительно сказала Зина. – Мы вообще к экзаменам будем готовиться? Я для чего пришла? Нам нужно этюд репетировать, иди сюда! – И, решительно подхватив Ваню, отнесла его в гостиную, поставила в манеж. – Стой и смотри! Ты такого в жизни не видел!

Порывшись в своей сумке, Зинка вытащила аудиокассету, вставила в «Акаи», что стоял на тумбочке рядом с телевизором, и включила. Квартира огласилась громкозвучной «Ламбадой». Зинка с ходу врубилась в ритм и на пару с Надей стала исполнять музыкальный номер-этюд а-ля финал фильма «Чикаго», где две враждующие героини исполняют дуэтом искрометный финальный танец и песню. При этом в качестве реквизита Зинка использовала все, что попадалось под руку, – Ванины игрушки, подушки с дивана, одежду Игнатьевых из шкафа…

Ваня, глядя на них, счастливо смеялся и пританцовывал в манеже.

А Зинка, войдя в раж, влезла на подоконник.

– Зин! Сдурела? Ты голая! – крикнула ей Надя.

Но Зина, танцуя и выпендриваясь, заявила:

– Я не голая. Я обнаженная звезда экрана! – И, стоя на подоконнике лицом к улице, даже руки раскинула: – Смотрите все! Сибирская звезда экрана Зинаида Шурко!

Именно в этот миг внизу остановилась милицейская машина, майор Никуленко посмотрел вверх и изумленно застыл, а вместе с ним вышли из машины и застыли в изумлении еще две дамы – крупная, как Нина Русланова, инспекторша Службы опеки и тощая, очкастая медсестра-практикантка с дерматиновым чемоданчиком в руке.

– Эт-то еще что? – сказал майор, глядя на позирующую Зинку.

А Зинка, стоя на подоконнике, испугалась:

– Ой, блин! Милиция! – и спрыгнула на пол.

– Да это мой знакомый! – сказала Надя, глянув в окно. – Очень хороший дядька, денег мне дал.

– Он чё? К тебе идет?

Зинка наспех оделась, обе торопливо собрали разбросанные повсюду вещи. Надя подхватила на руки Ванечку, но тут же и отстранила его от себя.

– Фу! Ваня, ты же обкакался! Боже мой…

На вытянутых руках Надя унесла Ваню в ванную, включила там воду.

В дверь позвонили, Зинка крикнула:

– Открыто!

Вошел майор, за ним инспекторша Службы опеки и практикантка.

– Так! Уже притон тут устроили! – сказал Зинке майор. – Кто такая? Проститутка?

– Да вы что! – испугалась Зина. – Это я случайно, я окно заклеивала.

– Голая? Паспорт!

– Да я не тут живу, я в общежитии, во ВГИКе.

– Вот там и танцуй! А тут чтоб твоего духу не было! Где ребенок?

Зина метнулась к ванной:

– Надь!..

Надя на вытянутых руках вынесла из ванной голого и мокрого Ванечку с соской во рту.

– Зин, памперс и полотенце! Быстро! – сказала она и, увидев Никуленко и прочих: – Ой, здрасте! Извините!

Майор взял у нее Ванечку, передал инспекторше. Та уложила голого ребенка на стол и, открыв дерматиновый чемоданчик, достала из него весы, сантиметр, складную линейку, стетоскоп. Затем стала профессионально обмерять и слушать мальчика, бесцеремонно вертя его на столе и диктуя медсестре-практикантке:

– Пишите. Рост… Вес… Дыхание чистое… Объем грудной клетки…

Ванечка, лежа перед ней на спине, с любопытством рассматривал ее.

Медсестра, сев за стол, записывала, заполняя какую-то форму.

– А вы кто? – пришла в себя Надя.

– Не мешайте! – сказала инспектор, открыла у Ванечки рот, пощупала пальцем десны и продиктовала: – Верхних зубов нет, а внизу четыре растут и три на выходе. – Затем пощупала у Ванечки мошонку и оттянула пипиську. – Так, теперь тут. Яички сформированы, обрезание не произведено…

Ваня, опомнившись, принялся реветь.

Но инспектор не обратила на это внимания, спросила:

– Ребенок крещеный?

Надя схватила Ванечку со стола:

– Я его не отдам!

– Никто и не забирает, – сказала инспектор. – Мы взяли его на учет. По закону, если в течение месяца не найдутся родственники, имеющие право на опеку, ребенок пойдет в детдом. А в какой, мы определим, исходя из его здоровья. Он здоров? Прививки сделаны? Где его медицинская карта? Вы ему кем приходитесь?

– В том-то и дело – никем! – вставил майор. – Я вообще не знаю, как на нее можно оставлять…

– Есть законы, товарищ майор. Вы их знаете, – сухо сказала инспектор и в упор посмотрела майору в глаза, между ними явно происходила какая-то скрытая борьба или противостояние. – И как бы на меня сверху ни давили…

– Но она несовершеннолетняя, ей семнадцать лет, – сказал майор.

– Ничего, мы в семнадцать лет целину поднимали, – отрезала инспектор. И, складывая свои инструменты в чемодан, повернулась к Наде: – Мы из районной управы, из Службы опеки. Запомни: летом у мужчин паховая область больше всего потеет. Нужно мошонку и пипиську постоянно вазелином смазывать и тальком присыпать. Понятно?

– П-п-понятно…

В тылах улицы, во дворе, на флигеле какого-то дома висела вывеска: «ДЕТСКАЯ МОЛОЧНАЯ КУХНЯ». Перед кухней стояла небольшая очередь мамаш, бабушек и дедушек с детскими колясками и без таковых.

– Доллар уже шесть рублей! И все дорожает! Еще неделю назад памперсы были по двести за пачку…

– А пюре? На «Коломенской» я сама брала «Хипп» по восемь рублей за банку. А вчера прихожу – уже двенадцать!..

– Нет, импортные подгузники – чистое разорение! Я их только на ночь подвязываю! А днем – в марлевых походит! И преет меньше, и вообще…

– В супермаркетах все продукты ненатуральные, а чистая химия и эта, как ее, генетика!..

Слушая эти разговоры, Надя со спящим Ванечкой на руках медленно двигалась в очереди к молочной кухне.

– А незя детям импортное давать, незя! – говорил кряжистый дед, стоявший за Надей. – Вы чё, бабы? Вы Жириновского послушайте! Американцы же нам сплошную отраву гонят! Чтобы нас тут до конца извести!..

– А слыхали, как в Магадане детей потравили? – сказала другая женщина. – Сорок человек в больнице…

– Потому что срок давности нужно проверять. Перебивают срок давности…

Вслед за какой-то мамашей Надя зашла в молочную кухню.

Здесь очередная мамаша предъявила продавщице рецепт из поликлиники и назвала имя своего ребенка:

– Герасимов Михаил.

Продавщица повела пальцем по списку:

– Гаврилов… Галкина… Ганушкина… Герасимов – есть! – Отметила в списке галочкой и спросила: – Что берем?

– На два дня можно? – сказала мамаша.

– Пока есть, берите… – Продавщица отметила в списке. – На два дня. Что берете?

– Два творожка, два кефира и молоко.

Продавщица подала два пакетика «Агуши» с творогом, две бутылочки кефира и полулитровый пакет с молоком. Мамаша отошла, уступив Наде место у прилавка.

– Игнатьев Ваня, – сказала Надя.

– Рецепт из поликлиники!

– Понимаете, у нас нет рецепта. Так получилось…

– Без рецепта не отпускаю. Следующий!

– Ну пожалуйста! – попросила Надя. – Вы посмотрите, он же есть в списке! Игнатьев.

– Мало кто в списке! Так кто угодно придет! Отойди, не мешай очереди!

Кряжистый дед оттолкнул Надю от прилавка:

– Ходят тут бомжи!..

– Дедушка, – чуть не плача, сказала Надя, – у нас родители в аварию…

Но он перебил:

– Да слыхали мы эти сказки! Как в метро ни зайдешь… Иди, а то милицию вызову!

Ваня на руках у Нади проснулся и – в плач.

Надя со слезами на глазах вышла из молочной кухни, женщины в очереди индифферентно отводили глаза, какая-то старуха, сухо поджав губы, сказала:

– Скоро уже пионерки будут рожать! Ужасть!..

На экране небольшого телевизора «Самсунг» шли – без звука – вечерние новости. Все те же шахтеры, пикетирующие Белый дом… Уборка поваленных деревьев в Москве… Ельцин, кривя толстыми губами, учит Кириенко уму-разуму… Открытие «Кинотавра»… В США скандал с Моникой Левински и Клинтоном…

Открыв все тумбочки и шкаф, Надя вытряхивала из одежды Игнатьевых последние монетки, ссыпала на стол. На столе были пять баночек с детским питанием «Хайзер», полстопки памперсов, початый пакет с кашей «Хипп», початая бутылка подсолнечного масла, стеклянные банки с остатками сахара, пшенки, манки и засохшего в банке варенья. Отдельно стопочкой – смятые рубли и горка мелочи.

Ванечка, стоя в манеже и держась за его борт, внимательно смотрел телевизор.

Надя, деловито отбирая более-менее приличные вещи, сложила в расстеленную на полу простыню Зоины шубу, две пары сапог и какие-то кофточки. Завязала все узлом и села за стол, пересчитала деньги.

– Девятнадцать рублей и мелочь. Что будем делать, Ваня?

Ваня внимательно посмотрел на нее.

– Смотри, – сказала она, – еды у нас на два дня, памперсов тоже. Денег – девятнадцать с мелочью, это вообще ничего. Даже если вещи твоей мамы возьмут в ломбард, я за похороны платить не буду, мне тебя кормить не на что. А за папу с мамой не переживай – милиция их сама похоронит. И мне нужно экзамены сдавать, я для чего в Москву приехала? Ну? Что скажешь? Зинка от нас сбежала…

Ване не понравился ее тон, он стал кукситься.

– Ладно, ладно! Не плачь! – Она взяла его на руки. – Выживем, Ваня, мир не без добрых людей. Тебе спать пора. – И запела, укачивая: – Спят усталые игрушки, куклы спят… Одеяла и подушки ждут ребят…

А когда он уснул, уложила его в кровать и встала у окна на колени:

– Боженька! Дорогой! Пожалуйста! Помоги нам! Я не знаю как! Но как-нибудь помоги! Я тебя очень прошу! Очень!..

Пронзительный звонок в дверь прервал ее молитву.

Надя, глянув на спящего Ванечку, испуганно побежала к двери.

– Кто там? Зина, ты?

– Милиция! – сказали из-за двери. – Открывайте!

Надя сняла цепочку, и в тот же миг дверь распахнулась от мощного пинка. В квартиру, грубо оттолкнув Надю так, что она еле устояла на ногах, ввалились трое коротко стриженных – Виталик, Силан и Татарин.

Ванечка, проснувшись, заплакал.

Татарин закрыл дверь, а Виталик с ходу наотмашь ударил Надю по лицу и, не дав ей упасть, схватил за волосы.

– Ты, тварь! Ты знаешь нас? Ты нас видела? Да или нет?

– Ну, видела, – сказала Надя испуганно. – А что?

Виталик озверел:

– Ах, видела?! Ах ты, сука!..

Снова ударил, но упасть не дал, а за волосы потащил к люльке с орущим ребенком.

– Я его счас об стенку шибану! Мозги вылетят! Ты видела нас, курва сраная? Говори: видела?

Надя наконец сообразила:

– Нет, не видела…

Виталик встряхнул ее как куль:

– Не слышу! Громче!

– Не видела, – произнесла Надя окровавленным ртом.

– Громче! Последний раз говорю! А то щас раком поставлю!

Надя закричала в истерике:

– Не видела! Не видела! Не ви…

Виталик отшвырнул ее на пол:

– Все! Заткнись! – И бросил орущего Ваню на кровать. – И запомни, падла! Не только нас не видела, но и нашу машину не видела, и номер не видела. Ты поняла, бля?!

– Поняла! Поняла!..

– Что ты поняла? Повтори!

Татарин кивнул на орущего Ваню:

– Может, заткнуть ему рот?

– Пусть орет – соседям нас меньше слышно, – сказал Виталик. – Я не слышу – что ты поняла?

Надя, все еще на полу, утирая кровь, в панике и ужасе сказала скороговоркой:

– Я вас никогда не видела! Вашу машину не видела! Номер не видела. Не видела. Не видела…

– То-то! И смотри мне! – Виталик повернулся к Татарину и Силану: – Все, пошли!

Силан показал на Надю с ее заголенными ногами:

– А может…

– Сказано «без крайностей»? – напомнил Виталик и, уже уходя, снова повернулся к Наде: – И скажи спасибо, что мы с тобой по-человечески. Ну! Не слышу «спасибо»!..

– С-с-спа… С-спасибо…

Силан и Виталик вышли, а Татарин сказал с порога:

– Дверь подопри. Бандиты щас на каждом шагу.

Но через пару дней Москва пришла в себя, умылась солнцем и опять зазвенела трамваями и церковными колоколами. Дети кормили двух лебедей на Патриарших, Ельцин удил рыбу на Валдае, москвичи приносили молоко и кофе шахтерам на Горбатом мосту, а во ВГИКе, в 302-й аудитории профессор Джигарханян, сидя за столом приемной комиссии, недовольно сказал Наде Петелькиной:

– Какой-то у вас вид помятый. Вы не больны?

– Нет, я здорова.

– Ну-ну… А эти круги под глазами?

Лариса Ивановна Удовиченко вступилась за Надю:

– Это от нервов. Бессонница перед экзаменами. – И Наде: – Верно? – И Джигарханяну: – Когда я поступала, у меня было то же самое… – Снова Наде: — Этюд приготовила?

– Конечно.

– Подожди, – сказал Джигарханян Ларисе Ивановне. – Начнем с импровизации.

Он сделал знак аккомпаниаторше. Та, сидя за роялем, заиграла «Песню Сольвейг».

– Слышите? – сказал Наде Джигарханян. – Вот импровизируйте – сделайте под эту музыку все, что хотите. Хочется петь – пойте, хочется танцевать – танцуйте…

Надя некоторое время слушала музыку, и вдруг из глаз ее брызнули слезы, она разрыдалась.

Джигарханян и Удовиченко испугались:

– Что с вами? Девушка, что случилось? Выпейте воды…

Аккомпаниаторша перестала играть, ассистентка спешно налила в стакан воду из графина и подала Наде.

Надя дрожащей рукой взяла воду и, всхлипывая и стуча зубами по краю стакана, принялась пить, но вода выплескивалась.

– Ну, успокойтесь! – повысил голос Джигарханян. – Успокойтесь, я говорю! В чем дело?

– Ни-ни-ни-чего… – всхлипывала Надя. – Вы-вы-вы… Вы ска-сказали: «Д-делай что х-хочешь п-под эту м-музыку…» Я з-захотела плакать…

Джигарханян смягчился: