Ванечка Тополь Эдуард

– А ты когда-нибудь слышала эту музыку?

– Н-нет…

Джигарханян переглянулся с Удовиченко, та под столом показала ему руку с поднятым кверху большим пальцем.

И тут с улицы сквозь открытое окно донесся крик Зины:

– Надя! На-дя-а!

Надя бросилась к окну.

На противоположном тротуаре, под забором бывшего Института марксизма-ленинизма, Зина, растопырив руки, кричала, глядя на окна ВГИКа:

– На-дя-а-а!!!

Надя высунулась из окна:

– Чего, Зин?

И увидела: рядом с Зиной на тротуаре лежит распеленатый Ваня.

– Ты куда его положила, дура?! – испуганно крикнула Надя.

– Надь! Он поносит!

Надя сорвалась с места и, подхватив у двери свою заплечную сумку-рюкзачок, выбежала из аудитории.

Джигарханян и Удовиченко подошли к окну, выглянули наружу и увидели, как Надя, выбежав из ВГИКа, подхватила с тротуара ребенка, достала из своей сумочки-рюкзачка запасной памперс-подгузник и стала менять его на ребенке. Но Ваня продолжал орать и тужиться…

Джигарханян и Удовиченко огорченно переглянулись.

– Н-да… – сказал профессор. – Жалко… Талантливая девочка…

– Нужно ее взять, – ответила Лариса Ивановна.

– С ребенком? Ты с ума сошла!

А на улице Надя с Ваней, орущим у нее на руках, опасно выскочила на дорогу и стала голосовать.

Машины, гудя, объезжали ее.

Наконец останавливаются какие-то «Жигули», Надя открыла дверцу, хотела сесть.

– Стой! Куда тебе? – сказал водитель.

– В больницу! В Склиф!

Водитель принюхался:

– Ну и вонища! Нет, ну тебя!..

Дал газ и отъехал так резко, что Надя чуть не упала от рывка, а Ваня заорал еще пуще.

– Сволочь! Козел! – крикнула Надя вслед «Жигулям» и со слезами на глазах повернулась к проезжающим и гудящим машинам. – Ну остановитесь кто-нибудь, москвичи сраные!.. Потерпи, Ванечка! Потерпи! Животик болит?

Тут, на их счастье, появилось и даже остановилось желтое такси, редкое по тем временам.

Надя обрадованно открыла заднюю дверь и села в машину.

– Вот спасибо!

Пожилой водитель в линялой майке, хмуро утираясь от жары застиранным вафельным полотенцем, сказал не поворачиваясь:

– Куда едем?

– В больницу, пожалуйста!

Водитель отпил воду из пластиковой бутылки:

– Вылазь. Я в гараж.

– Ну, я вас очень прошу! У меня ребенок…

– Я сказал – вылазь.

Надя взорвалась:

– А ну ехай, блин!

Водитель изумленно повернулся:

– Что?

– Ехай, я сказала! А то щас ребенком всю машину обосру! Езжай!

Водитель, полотенцем утерши пот с шеи, переключил скорость и поехал.

Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…

Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.

– Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…

– А чё с пацаном? – спросил водитель через плечо.

– Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…

Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.

– В чем дело? – спросила Надя.

Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.

Но Надя отпрянула:

– Нет! Я не выйду!

– И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…

Надя прижала Ваню к себе:

– А вы чё? Доктор, что ли?

– Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…

Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.

Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.

– Ты ему сливовый сок давала?

– Нет. Что вы!

– Не ври! Понюхай! – Он протянул ей обкаканный памперс. – Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!

– Да не давала я, клянусь!

– Ну, мне-то не заливай! – сказал водитель. – Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…

Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:

– Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!

Ваня умолк – то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.

– Давай салфетку, подгузник, – сказал Наде водитель.

– Нету больше. Это последний был…

– Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..

Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:

– Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.

Надя, выйдя из машины, удивилась:

– Сколько?!

– А сколько ты думала?! Давай, давай! Неча детей рожать, если денег нет. У меня шесть внуков, и всех я кормлю.

Порывшись в своей заплечной сумке-рюкзачке, она отдала ему десять рублей.

– Держи, – передал он ей запеленатого в полотенце и разом заснувшего Ваню. – А в больницы не суйся – там одни рвачи остались.

Домой добирались в метро.

Надя стояла в конце душного вагона, все места были заняты, и пассажиры, обозленные кризисом на всё и вся, делали вид, будто не видят Надю с ребенком.

А Ванечка спал, устало уронив потную головку ей на плечо.

Поезд затормозил, радио сообщило:

– Станция «Улица 1905 года». Осторожно, двери закрываются!

В другом конце вагона появилась хлипкая пятнадцатилетняя нищенка с грудным ребенком, закутанным в тряпье. На груди у нищенки была картонка с надписью химическим карандашом: «ЛЮДИ! ПОДАЙТЕ ХРИСТА РАДИ! УМИРАЕМ ОТ ГОЛОДА!» Придерживая ребенка одной рукой, нищенка держала в другой руке железную кружку и молча шла по проходу.

Нищенке никто не подавал – кто делал вид, что спит, кто отгораживался газетой с заголовками о грядущем кризисе…

Надя смотрела на это во все глаза, и ее глаза встретились с глазами нищенки, которая, Наде казалось, шла по проходу прямо на нее, словно будущая судьба.

Поезд остановился.

– Станция «Беговая»…

Нищенка посмотрела на Надю и вышла из вагона.

– Осторожно, – предупредило радио, – двери закрываются.

За окном было по-июльски светлое ночное небо.

Ванечка спал в люльке рядом с Надиной кроватью.

Надя лежала в кровати, смотрела в потолок и беззвучно плакала, слезы катились из глаз на подушку. Затем отерла слезы, села, достала из-под подушки школьную тетрадку с карандашом, посмотрела на заложенную в тетрадке фотографию, вырезанную из цветного журнала, заложила ее в тетрадь и, пришептывая, стала писать на чистой странице:

Посмотрела в окно, пошептала и продолжила:

Шепотом перечитала написанное, достала из тетрадки заложенную в ней вырезку из журнала – фотографию Сергея Бодрова, еще раз полюбовалась им, поцеловала, заложила в тетрадь, сунула тетрадь под подушку и успокоенно заснула.

Чуть позже Надя варила на плите манную кашу. «Акаи» стоял на подоконнике, по радио звучал «Вальс цветов». Надя помешивала кашу ложкой и одновременно разговаривала с Ванечкой, сидящим на детском стуле:

– Кашка на воде, молока у нас нет, но будет вкусно, вот увидишь!

Выскребла из банки засохшее малиновое варенье, положила в кашу и размешала. Каша стала малинового цвета.

Ванечка от нетерпения и голода сучил ножками и что-то лепетал.

– Сейчас, дорогой, сейчас! – Надя достала из морозильника тарелку. – Ой, холодная!

И стала остужать кашу – переливать из кастрюльки в холодную тарелку и обратно.

Ванечка от нетерпения и голода расплакался.

– Все! Все! Даю! Даю, дорогой! Даю, мой родненький! – Чайной ложкой Надя зачерпнула кашу, подула на ложку, попробовала, снова подула и стала кормить Ванечку. – Вот так, дорогой!.. Вот так!.. Вкусно?.. О-о-очень вкусно!..

Оголодавший Ванечка жадно ел, улыбался ртом, раскрашенным в малиновый цвет так широко, как у циркового клоуна, кряхтел от удовольствия и ручонкой даже тянул тарелку с кашей к себе. А Надя кормила его, открывая рот вместе с ним:

– Во-от так! Умница! У нас еще четыре дня, но мы их ждать не будем, мы с тобой завтра в Уярск уедем. Сейчас отнесем вещи в ломбард, купим билет и – тю-тю, Москва! Ну ее! Ишь чего придумали – детдом! Нет, в Сибири ты станешь сильным мальчиком! Настоящим мужчиной! Во-о-от так! Вкусно? А Зинка плохая – дала тебе сливовый сок! Вот подлая! А ведь мы с ней по жизни подруги, с детского сада! Но теперь мы с ней больше не будем дружить! Конечно, там такой конкурс! Девять человек на место! Они же не могут из одного Уярска двух актрис принять! Вот она и… Все съел?! – Надя собрала ложкой кашу у Ванечки вокруг рта и скормила ему. – Вот молодец! Ничего мне не оставил! – Выскребла с тарелки остатки каши и съела сама. – Да, вкусная была… Ой, смотри!

В открытое окно один за другим влетали мыльные пузыри, радужные от утреннего солнца.

Надя, подхватившись, выглянула на улицу.

Там, на балконе над Ваниной квартирой, стояли два восьмилетних близнеца и выдували мыльные пузыри. Пузыри, переливаясь и лопаясь на солнце, летели вниз, иные залетали в Надино окно.

Ванечка потянул руки к летящим пузырям.

– Ой, ребята, еще! – попросила Надя пацанов.

Близнецы выдули еще.

Надя прибавила звук в «Акаи», подхватила Ванечку и под «Вальс цветов» стала танцевать с ним среди радужных мыльных пузырей. Ваня смеялся и тянул руки к пузырям, но тут зазвенел дверной звонок. Надя, вальсируя с Ваней на руках, подошла к двери:

– Кто там?

– Откройте! – сказал женский голос. – Служба опеки!

– Как? Еще четыре дня! – испугалась Надя и заметалась с Ваней по квартире.

А дверной звонок не умолкал.

Надя глянула в кухонное окно – внизу стояла пустая милицейская машина, а наверху, на балконе два пацана продолжали выдувать мыльные пузыри.

– Ребята! Мальчики! – позвала Надя. – Веревку!..

Подставив стул к окну, она влезла с Ваней на подоконник.

Взломанная, распахнулась входная дверь, в квартиру ворвались майор Никуленко, инспектор «Русланова» и ее практикантка.

Майор, забежав на кухню, увидел на подоконнике Надю, опасно высунувшуюся с ребенком в окно к висящей сверху веревке. Выхватил из кобуры пистолет и закричал:

– Стоять! На месте! – И, направив на Надю пистолет, стал медленно приближаться к ней, приказывая негромко: – Отдай ребенка!.. Отдай по-хорошему!.. Убью на х…! Отдай!.. Медленно!.. Медленно отдавай!..

Под дулом пистолета Надя заторможенно протянула ему Ваню.

Не опуская пистолет, майор второй рукой выхватил ребенка и передал инспекторше, стоявшей у него за спиной. Опустил пистолет, утер пот со лба и с пренебрежительным жестом руки сказал Наде:

– Теперь прыгай! Хочешь прыгать? Прыгай! – И вдруг заорал в истерике, выталкивая Надю в окно: – Ну, прыгай! Прыгай, дура ёманая!..

Инспектор, передав Ваню практикантке, оттащила майора от Нади. Но его продолжало трясти, он рвался к Наде.

– Блин! Достала она меня, сука такая! У меня и так гипертония… Я ее щас вообще арестую!..

– Ну, все, все, успокойтесь… – говорила ему инспектор. – Слезай, альпинистка…

Надя покорно слезла с подоконника на пол.

Майор шумно пил воду из кухонного крана, смачивал шею.

Ваня стал хныкать на руках у практикантки.

Инспектор «Русланова» ходила по квартире, собирала в наволочку Ванины вещи – одежду, игрушки. Надя брела за ней и просила слезливо:

– Не забирайте его!.. Ну пожалуйста!..

В гостиной, продолжая собирать Ванины распашонки, инспектор ворчливо и как бы втихую от майора сказала:

– Дурында, у тебя восемь дней было! За восемь дней могла выйти замуж и – все, оформить опеку. И квартира бы ребенку осталась. А теперь…

Тут в гостиную вошел умытый, но еще злой майор.

– Все, вали отсюда! – приказал он Наде. – Я опечатываю квартиру! Где твои вещи? – И стал швырять к двери не то Надины, не то покойной Зои юбки и блузки. – Чтоб я тут твоего духу не видел!..

Через десять минут инспектор с наволочкой-баулом и практикантка с Ваней на руках сели в милицейскую машину.

Надя, глядя на них, стояла у подъезда со своим рюкзачком-сумочкой за плечами, глотала слезы.

Во дворе, возле детской песочницы, гуляла кошка с котятами и сидели соседские старушки, издали смотрели на Надю и милицейскую машину.

А наверху майор Никуленко крест-накрест заклеивал дверь Ваниной квартиры желтыми милицейскими лентами с жирной надписью «ОПЕЧАТАНО МВД». Дышал на резиновую печать и шлепал ею, как молотком, по всем лентам. Затем с чувством выполненного служебного долга вышел из подъезда, сел, не глядя на Надю, в свою милицейскую машину, но тут же и высунулся из нее, погрозил Наде пальцем:

– И не вздумай печати трогать! Срок получишь!

Хлопнула дверь, заворчал мотор, машина тронулась и, увозя Ванечку, выехала со двора на улицу.

Надя смотрела ей вслед.

Возле нее опускались и лопались радужные мыльные пузыри, оставляя на асфальте мокрые пятна.

Проливной июльский дождь накрыл город. На Горбатом мосту мокли шахтеры, и с ними, молясь, мок юный священник с Библией в руках. Возле Думы мокли пикетчики с красными знаменами и лозунгами: «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!», «ЕЛЬЦИНА И КИРИЕНКО – ПОД СУД!» В Шереметьево-2 Чубайс и Кириенко, стоя под зонтиками у трапа прибывшего «боинга», встречали первого заместителя директора МВФ Стенли Фишера, прибывшего для переговоров о выделении России 10 миллиардов долларов стабилизационного кредита. И мокла под дождем Надя, стоя на улице у входа во ВГИК.

Мимо нее, показывая вахтеру экзаменационные книжки, гордо проходили в институт абитуриенты, допущенные к экзаменам. Вот и Зина прошла, делая вид, что не видит Надю. А Надя все мокла под дождем. Изредка у вгиковского входа останавливались машины, из них выходили и спешили во ВГИК киношные знаменитости: профессор Сергей Соловьев, профессор Вадим Абдрашитов. А Надя все мокла под дождем.

Наконец из подъехавшей машины вышел профессор Джигарханян. Под зонтиком направился в институт, увидел на своем пути Надю и остановился.

– А ты тут что стоишь?

– Я… Я в-вас ж-жду…

– Зачем?

– Я… Я хоч-чу экзамены сдавать.

– Ну и сдавай. Мы тебя допустили ко второму туру.

– Ой! Правда? – изумилась Надя. – Так я могу зайти?

– Конечно. Идем…

Они прошли мимо вахтера в вестибюль.

– Вот спасибо! – говорила на ходу Надя. – А я…

– Это не мне спасибо. Ларисе Ивановне. А где твой ребенок?

– Нету. Отняли…

Профессор даже остановился:

– Как отняли? Кто?

– Это не мой ребенок, – объяснила Надя. – Это… В общем, у него родители погибли, мои знакомые. Они в аварии погибли, а Ванечка на мне остался. А теперь его забрали…

– Кто забрал? Куда? – Профессор сдавал в гардероб свой плащ и зонтик.

– Служба опеки. А куда – не сказали. В детдом… – Надя заплакала.

– Убрать слезы! – приказал, нахмурясь, профессор. – Не пережимай! Ты что, навещать его хочешь?

Надя разом перестала плакать.

– Конечно. Если б они сказали, в какой детдом, я б ему передачи… А они…

– Ясно. Пошли… – И профессор пошел по коридору в сторону ректората. – Когда это случилось? Как ребенка фамилия?

Надя, идя за ним, говорила на ходу:

– Вчера… Ваня Игнатьев…

Профессор открыл дверь приемной ректора.

– Идем, я Ельцину позвоню.

Надя остолбенела:

– Ко… кому?!

Две секретарши – одна ректора, вторая проректора – вскочили с мест при появлении Джигарханяна.

– Заходи, заходи! – сказал он Наде. И секретаршам: – Здрасте, девочки. Я позвоню…

И, сев за стол одной из секретарш, придвинул к себе телефон. А секретарша поспешно вставила ключ в дверь кабинета ректора:

– Армен Борисович, мы вам кабинет откроем!..

– Не нужно, я по-быстрому. – Профессор набрал номер. – Алло, приемная? Здравствуйте, это Джигарханян… Да, тот самый… А Бориса Николаевича можно услышать? На Валдае? Ч-черт, тут вся страна загибается, а он на Валдае!..

Надя в ужасе смотрела на профессора.

– А с Фаиной Ильиничной можете соединить? – спросил он в телефон. – Спасибо. Я жду… – И Наде: — Ничего, мы сейчас Фаину попросим, это даже лучше… – И в телефон: – Алло! Фаина Ильинична, это Джигарханян… Да нет, вашими молитвами жив-здоров, всё в порядке… Слушай, золото, у меня к тебе просьба. Вчера органы опеки взяли в Москве одного ребенка-сироту и отправили в детдом… – Профессор вопросительно глянул на Надю.

– Игнатьев Ваня… – подсказала она. – Иван Николаевич, тринадцать месяцев…

– Игнатьев Ваня Николаевич, тринадцать месяцев, – сообщил профессор в трубку. – Можно узнать, в какой его детдом определили?.. Хорошо, буду ждать, спасибо. – И профессор положил трубку, повернулся к Наде: – Она мне сегодня позвонит. Завтра приходи на второй тур, я тебе все скажу…

– Ой, спасибо!!!

Но профессор нахмурился:

– У тебя опять вид как с вокзала! Ты вообще где живешь?

– Ну, раньше я у Ванечки. А вчера они квартиру опечатали, так я это…

– Что «это»?

– Н-ну, это… Я… Ну… На Ярославском вокзале, действительно…

– Вот я и вижу! Просто какая-то вокзальная… – проворчал Джигарханян. И секретарше ректора: – Так! Звони коменданту общежития. От моего имени. Чтоб ее поселили в приличную комнату! Срочно! – И Наде: – Иди отоспись! И чтоб завтра была как штык надраенный!

На пятом этаже вгиковского общежития, на кухне, на конфорке стояла на малом огне жестяная банка с «ваксом». Помешав палочкой эту смолу, высокая и длинноногая Лара несла эту палочку к своей упертой в подоконник и оголенной до причинного места ноге, намазывала смолой ляжку у самого верха, прикладывала к смазанному месту кусок бязевой тряпки, прижимала и затем резко, рывком отрывала. Бязь отходила от кожи вместе со смолой и волосками, ляжка становилась идеально чистой.

Здесь же несколько абитуриенток, одетых по-домашнему в халатики, спортивные шорты и еще во что-то затрапезное – кто в бигуди, у кого мокрая голова завернута полотенцем, – варили кашу «Быстров», курили и обсуждали Надину ситуацию.

– Из детдома в любой момент ребенка могут продать за границу, – авторитетно говорила Лара.

– Как продать?! – ужаснулась Надя, сидя на подоконнике.

– Элементарно. За границей сплошные импотенты. Сами делать детей не умеют, приезжают сюда и…

– Если его сама Ельцина устроила в дом малютки, его никуда не продадут, – сказала молдаванка, чистя картошку.

– Сейчас! – возразила третья, грузинка. – Именно оттуда иностранцы и забирают детей – из лучших детдомов!

– Ну, это вообще беспредел! – возмутилась Надя. – У него своя квартира в Москве!

– Поверь мне, у тебя один выход, – сказала Лара, – выйти замуж и самой его оттуда вытащить. Легально.

– Ну вы даете! «Замуж»! – усмехнулась грузинка.