Записки русского генерала Ермолов Алексей

В Тифлис прибыл, никем не ожиданный, 23-го числа февраля. Все думали, что уехал я в Россию.

По собрании подробнейших сведений о бывших в прошедшем году в Имеретии беспокойствах легко заметил я, сколько по слабости своей и нерешительности неспособен командовать в сем краю правитель Имеретии генерал-майор Курнатовский, и я предложил ему оставить службу. Находясь долгое весьма время на Кавказской линии, где много раз отличился он храбростию, по представлению моему он был определен в сию должность.

Его рекомендовали мне особенно хорошо. По увольнении место его приказал я занять командиру 44-го егерского полка полковнику Пузыревскому, офицеру отличного усердия, расторопному и деятельному. Служа два года в той стране, знал он все обстоятельства и жителей оной; знали также, что никто скорее его смирить своевольств не в состоянии.

Один из родственников гурийского владетельного князя, дядя его родной князь Койхосро Гуриел, человек, известный непокорностию своею правительству, явно приверженный туркам и с ними имеющий вредные для правительства связи, не исполнив ни одного из распоряжений, сделанных полковником Пузыревским, знал, что не только не оставит он ослушания ненаказанным, но может еще открыть злодеяния его, удалясь из дома своего, где боялся быть захваченным, скрывался в лесах и подговорил людей, которые бы убили полковника Пузыревского.

Вскоре представился удобный случай для произведения сего злодеями. Полковник Пузыревский, обозревая Грузию, заехал в жилище сего князя, и узнав, что он находится не в дальнем расстоянии, желал видеться с одним из друзей его, который, также будучи замечен человеком неблагонамеренным, имел тогда у него свое пребывание.

В проезд чрез лес в сопровождении одного офицера, переводчика и одного казака, встретился он с несколькими гурийцами, и когда спрашивал их, где их князь, сделаны по нем ружейные выстрелы; одним из них он убит был на месте, как же убит и казак, офицер и переводчик схвачены и увлечены. Конвойная весьма небольшая команда, которой приказал полковник Пузыревский оставаться назади, не смея идти в лес, где слышны были выстрелы, возвратилась.

Старший военный в Имеретии начальник, Мингрельского пехотного полка командир подполковник Згорельский, собрал тотчас отряд войск и вступил в Гурию, в которой мятежники собрались в нескольких силах. Худо сделавши распоряжения свои, и, как после узнал я, не будучи весьма храбрым человеком, при первых ничтожных препятствиях, потерявши в одной перестрелке несколько человек, не смел идти далее и возвратился.

Сие ободрило мятежников, и не только усилились оные в Гурии, но водворился мятеж в Имеретии. Невежественное и самое подлое духовенство, паче же родственники вывезенных митрополитов, старались умножить оный. Многие из дворян были участниками, а главнейший виновник всех беспорядков, некто князь Абашидзе, подкрепив шайки мятежников несколькими сотнями жителей Ахалцыхского пашалыка, заставил провозглашать себя царем Имеретинским.

Мать его, ехидная старуха, от царской фамилии происходящая, обширные имеющая связи, много ему способствовала. Отыскался и один царевич, которого правительство не удалило в Россию по причине скотоподобной его глупости, и сей также нашел людей, которые верили, что произойдет перемена в правлении, и дурак царевич получил большое на оное влияние. Все недовольные соединились, явились повсюду шайки вооруженного народа, прервалось сообщение с Грузиею.

Мингрелия, одна некоторое время пребывавшая спокойною, последовала наконец общему движению. Владетельный князь генерал-майор Дадиан остался непоколебимым в верности, но родной брат его, с ребячества в России воспитанный в Пажеском корпусе и служащий лейб-гвардии в Преображенском полку офицером, получив отпуск для свидания с родственниками, завел вражду с братом; и сим не будучи воздерживаем в поведении, проводя жизнь в праздности, развратился до такой степени, что искал убить брата, в намерении сделаться вместо него владетелем; наконец, следуя внушениям одного из ближайших родственников, молодого человека самых гнуснейших наклонностей, с которым вступил он в теснейшие связи дружбы, имел он тайные сношения с мятежниками Гурии и взбунтовал против русских.

Собрав шайку, напал он на команду, препровождавшую транспорт с порохом и свинцом, из Редут– Кале отправленный, но по горячей довольно перестрелке отбит оною, успевши однако же схватить приставшие две повозки. В другом случае захватил он провиантского комиссионера, посланного с небольшою суммою денег, но вьюки, в коих оная сумма уложена была, спасены расторопностию казаков конвойной команды. Владетельный князь, составив медленно часть войск своих, преследовал взбунтовавшего брата, который скрылся в горы, взятого комиссионера вскоре доставил начальству.

Об убийстве полковника Пузыревского узнал я 17 апреля; немедленно в должность правителя Имеретии определил командира 41-го егерского полка полковника князя Горчакова, офицера храброго, расторопного и хороших способностей.

Для наказания мятежников отправил начальника корпусного штаба генерал-майора Вельяминова, которому поручено стараться истребить убийц или по крайней мере жестокое преследование оных оставить памятником в земле злодейской. Войска Донского генерал-майора Власова 3-го послал на дорогу между Кутаисом и Карталиниею, дабы обеспечено было сообщение.

Приказал баталионам Херсонского гренадерского, 7-го карабинерного и Тифлисского пехотного полков немедленно туда следовать; хотел я отложить действия до осени, когда поросшая ужасными лесами земля может представлять более удобство для движения войск, а мятежникам менее средств укрывать семейства свои и имущества, когда переставшие жары летнего времени не будут рассевать между войсками убийственные болезни, но медлить до того времени было уже невозможно, ибо из некоторых округов начальники должны были выехать, и власть правительства прекратилась.

Во многих местах сделали мятежники нападение на посты наши, прервали между ними сообщение, и некоторым из них, по малочисленности их, надлежало уже дать помощь, дабы не впали в руки злодеев. Сверх того люди, нам приверженные и своим обязанностям не изменившие, угрожаемы были мятежниками, что разорят их, если не будут участвовать в их предприятиях, чего тем более они опасались, что уже были примеры, что некоторые принуждены к тому силою, противящиеся же наказаны истреблением домов и лишением имущества.

Войска наши должны были дать им защиту, приспеть в помощь к разбросанным нашим войскам, и так начались действия в самое знойное и нездоровое время, и число в войсках больных умножалось до чрезвычайной степени. Полковник князь Горчаков вошел с отрядом в Рачинский округ, известный гористым и твердым своим местоположением, рассеял мятежников с большим для них уроном.

Многие из жителей, представив ему оружие, вошли в свои жилища и спокойно занялись домашними своими работами. Селения, лежащие недалеко от хребта Кавказа, не повиновались его распоряжениям, но он достиг до них и жестоким наказанием привел в послушание. Другой небольшой отряд разбил шайку царевича Давыда; он был убит, жена и дети взяты в плен.

Генерал-майор Власов 3-й стеснил в так называемом Ханском ущелье изменника князя Абашидзе, который, истощив все способы на содержание пришедших из Ахалцыха турок, обольщал их обнадеживанием, что введет их в Имеретию и ее предаст им на разграбление.

Видя войска наши, потеряли турки надежду на успех, возвратились в свои границы; небольшое число имеретин, бывших при нем, рассеялись, и он сам, боясь, чтобы оставшиеся, уразумев, в каком они находились бедственном положении, не вздумали, выдав его русскому начальнику, снискать себе прощение, бежал в Ахалцых.

В непродолжительное время Имеретия приведена была в совершенное спокойствие, в некоторых местах даже составлена была милиция, и она ходила с нашими войсками. Многие из главных виновников мятежа схвачены, некоторые сосланы, имения конфискованы в казну, и мужики в восхищении были, когда объявлено им, что они помещикам своим более принадлежать не будут.

После сего начальник корпусного штаба отправился с войсками в Гурию. Мятежники до того напали на пост наш в Чехтаури, состоящий из 70 рядовых при офицере, который, ранен будучи, взят в плен; потеря из нижних чинов простиралась до 30 человек, прочие возвратились.

Убийца полковника Пузыревского, собрав сколько можно людей, приготовлялся защищаться. В замке его, Шамокмети называемом, находился гарнизон.

Владетельный князь хотя желал прекращения беспокойств в земле его, но ни малых не употреблял к тому средств. Хотя нельзя было упрекнуть его ни одним неблагонамеренным поступком, но окружающие его, и между ними многие известные худыми свойствами и довольно явно благоприятствующие изменникам, внушали ему недоверчивость к правительству и боязнь наказания за происшедшие беспорядки.

К начальнику штаба он не являлся, отзываясь разными вымышленными извинениями, и сношение происходило чрез пересылаемых чиновников, иногда приезжал он близко к лагерю и предлагал свидание, делая условие в количестве людей, которые со стороны начальника корпусного штаба должны сопровождать его при свидании.

Я наконец писал к нему, что если бы правительство имело причины быть им недовольным или бы не желало сохранить его в достоинстве владетельного князя, укрывательство не спасет его; что достаточно мне одного слова, и он земли своей не увидит. Обнадежил его в милости государя, и что начальнику войск приказано оказывать ему всякую помощь и во всем охранять его выгоды.

Сперва приехала жена его, которую прислал он, вероятно желая испытать, как принята будет. Оказанное ей уважение и вежливость дали ему понятие, что он не имеет причины опасаться, и он сам приехал в скором времени и уверился в намерениях начальства.

Он вспомоществовал войскам доставлением провианта и своих войск, несколько сот человек просил присоединить к ним, в чем, впрочем, не было никакой нужды.

Не дал я ему чувствовать, что перемену в поведении его отношу я не действию письма моего, но решительным успехам оружия против мятежников. Приметно весьма было, что он выжидал, какой дела примут оборот, и позволительна была некоторая ненадеянность после неудачных распоряжений подполковника Згорельского.

Подполковник Згорельский мною представлен был в командиры полка, ибо не мог я не иметь о нем отличных мыслей, нашедши его дежурным штаб-офицером корпуса, в каковом звании, конечно, выгодно бы было предместнику моему иметь человека способного. Не должен я был сомневаться в храбрости его, ибо на полковнике видел С[вятого] Владимира 3-й степени, и оказанный им подвиг описан был великолепным образом.

Генерал-майор Вельяминов вступил в имение убийцы, атаковал замок его Шамокмети. В лесах почти непроходимых, на скале утесистой и только с одной стороны приступной стоит сие убежище злодея, но и в оном, не почитая себя довольно в безопасности, он не ожидал войск наших, заблаговременно удалился в леса. Войска с величайшею трудностию втащили два орудия, но столько тесно было окружающее замок место, что вместе их поставить нельзя было, и не иначе, как в ближайшем расстоянии.

Мятежники со стен с большим вредом производили ружейный огонь, но вблизи действующая артиллерия немедленно отбила ворота, и они, спустясь в отверстие, сокрытое прилегающим к замку лесом, спаслись бегством. Не было проводника, которому бы известна была сия сокрытая тропинка, а стрелки наши хотя уже и начинали со стороны оной занимать лес, но не успели овладеть оною.

Мятежники понесли незначительный урон, но приобретение замка потому было ваным, что оный почитался в Гурии местом непреодолимым, и жители смотрели, какой успех будет войск наших. Самые приверженные к нам думали, что войска, встретив затруднение, отступят. Неблагонамеренные утешались, что неудача с нашей стороны будет сигналом ко всеобщему возмущению Грузии.

Замок истреблен был до основания, одна только оставлена церковь. Полковнику Пузыревскому, в близком расстоянии оттуда застреленному, построена гробница. Владетельный князь представил самого убийцу, молодого весьма человека, который по сделанном им признании, что подговорен был на то Койхосром Гуриелом, загнан на самом месте преступления до смерти.

Начальник корпусного штаба, вышедши обратно из лесов, расположил войска лагерем, откуда посылаемые отряды преследовали мятежников в разных направлениях, и они, скрываясь повсюду в местах самых неприступных, нигде не могли сыскать убежища. Койхосро Гуриел бежал в Турцию, и некоторые главнейшие из злодеев, прочие рассеялись, и вскоре мятеж прекращен был совершенно.

Бунтующие селения были разорены и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня, и чрез многие года не придут изменники в первобытное [первоначальное] состояние. Нищета крайняя будет их казнию. Лишение жизни определено наказанием тому, кто примет к себе или не объявит о появлении из Турции разбойников.

В Мингрелию не нужно было посылать войск, ибо скрывавшийся в горах брат владетеля не мог собрать большой шайки, и уже до окончания в Гурии беспокойств бежал в турецкую крепость Поти, вместе с родственником его, который вовлек его в измену и вскоре там умер. Владетель внимательно наблюдал за ним, повсюду выставлены караулы, и он собственными войсками способствовал доставлению провианта от Редут-Кале и по реке Риону.

В Имеретии между тем под руководством военного начальства приводились в известность принадлежащие церкви имущества, и все исполнилось с наилучшим порядком, к чему митрополит Феофилакт без посредства военной власти не мог наклонить никакими средствами.

Описание имуществ производилось одним из епископов имеретинских, который, принадлежа к знатной фамилии, имел обширные связи; и чрез него удобно было внушить князьям и дворянству, что правительство весьма далеко от намерения присвоить их собственность. Он действовал с усердием, ибо старался загладить вину свою, как имевший некоторое с мятежниками согласие, чего доказательства были в руках моих.

Наказывая неоднократные измены Сурхай-хана Казыкумыцкого, злобнейшего из врагов наших и содействовавшего в прошедшем году акушинцам, коего войска приходили им в помощь и в то же время осаждали Чирагское укрепление, отправил я в Кубу генерал-майора князя Мадатова, и там, составив отряд войск, долженствующий поступить под его команду, приказал с ним войти в Казыкумыцкое ханство, стараться наказать жестоко изменника, и буде особенных не встретится препятствий, взять главный город.

Полковнику Аслан-хану Кюринскому приказано собрать свои войска; к ним присоединены набранные в Табасаранской провинции и конница от ханств, и все они поступили в состав отряда, назначенного к действию.

Генерал-майор князь Мадатов вступил по направлению от укрепления Чираг, ибо нет другой удобнейшей дороги в Казыкумыцкое ханство. Гористое и чрезвычайно возвышенное местоположение давало возможность совершить сие предприятие в летнее время, не опасаясь от жаров худых последствий. Сурхай-хан Казыкумыцкий, знав о приуготовлении войск, с своей стороны предприемля все меры обороны, пригласил в помощь себе соседние общества вольного народа, и собрав все силы у селения Хозрек, сделал в окрестности оного несколько отдельных укреплений.

Были места, известные твердостию и трудные к преодолению или по крайней мере с большим весьма уроном, но не хотел Сурхай-хан удалиться внутрь земли, ибо тогда многие деревни и более населенная часть ханства доставались в руки наши. Аслан-хан Кюринский, непримиримый враг его, мог воспользоваться сильными связями, которые имел он между жителями, и сии, боясь разорения, оставили бы Сурхай-хана и, конечно, изгнали бы его из главного города.

Генерал-майор князь Мадатов, не доходя немного до Хозрека, увидел неприятельскую конницу, которая, расположась на возвышении близ дороги, имела оную под выстрелами. Часть татарской конницы нашей тотчас вступила в дело, но приведена была в беспорядок, приспевшая же пехота оттеснила неприятеля и открыла дорогу всему отряду. Пройдя непродолжительное дефиле, войскам нашим представились неприятельские окопы и все силы.

Окопы прилегали к горе довольно утесистой, и вершина оной занята была большими толпами. Там был особый лагерь стражи Сурхай-хана, который не любил подвергаться опасности и весьма часто прежде оной заботился о средствах верного отступления.

Атаку укреплений распорядил генерал-майор князь Мадатов в трех пунктах. Оной предшествовала сильная канонада, которая произвела в неприятеле приметное замешательство.

Конница его, бывшая впереди, усилясь пехотою, вышедшею из окопов, составляла значительные толпы, и генерал-майор князь Мадатов должен был употребить против них особенную часть войск; после нескольких выстрелов бросились они в бегство; конница проскакала чрез селение, поспешно спасаясь, вместе с нею наша татарская конница успела захватить часть селения.

Из некоторых укреплений атакующие колонны наши встречены были сильным огнем, но оный не остановил их. Укрепления взяты штыками без выстрела. В одном из них сопротивлявшийся неприятель в числе 180 человек вырезан до последнего. Повсюду проникшие войска наши грозили отрезать у них отступление.

Когда же увидел неприятель, что вся конница наша и часть татарской пехоты обратились на единственную дорогу, по которой мог он надеяться отойти беспрепятственно, тогда все толпы в величайшем замешательстве, не помышляя более о защите, бросились в стремительнейшее бегство к той утесистой горе, которая находилась позади укреплений.

Тесные тропинки не могли вмещать вдруг всего множества, стрелки наши преследовали бегущих, нанося им чувствительный вред. Умножила бедствия их приспевшая артиллерия, которая, расположась при подошве горы по отлогости оной, усеянной спасающимися, производила картечные выстрелы.

Сурхай-хан бежал при самом начале атаки на укрепления, и войска его остались без начальника. За ним последовало весьма малое число приверженцев; все спасшиеся от поражения рассеялись в разные стороны.

Неприятель потерял убитыми и ранеными не менее пятисот человек, весь лагерь и одиннадцать знамен, в плен взято шестьсот три человека. Кроме сих взяты многие татарскими нашими войсками, но оные, по отобрании у них оружия, давали им свободу. С нашей стороны потеря русских войск убитыми и ранеными не простиралась свыше шестидесяти человек, в татарских же войсках восемьдесят четыре человека.

В числе убитых лишились мы майора Гасан-аги, известного отличною храбростию, брата родного Аслан-хана. Он в виду войск наших с частию конницы, подскакав на ближайшее расстояние к укреплениям, спешился и пошел на штурм, где и погиб вскоре. Сражение происходило 12-го числа июня; никогда Дагестан не испытал подобного поражения; войска русские в первый раз появились в местах сих.

15-го числа генерал-майор князь Мадатов занял без всякого сопротивления главный город Казыкумык; в нем найдено 9 пушек и 3 мортиры, оставленные некогда Шах-Надиром при покорении оного. Жители ханства приведены к присяге на верное подданство императору; полковник Аслан-хан Кюринский объявлен ханом Казыкумыцким. Народ обложен податью самою ничтожною, единственно в знак зависимости.

Сурхай-хан изгнан из пределов ханства; издана прокламация, что гнусный сей изменник и никто из роду его терпимы правительством российским не будут. На счет народонаселения Казыкумыцкого ханства мнения весьма различны. Некоторые почитают оное не свыше 9 тыс. семейств, другие простирают его до 12 тыс. Большая часть селений лежит в гористых местах и хлебопашество имеет весьма скудное.

Пастбищами изобилуют обширными и превосходнейшего качества, на коих в летнее время собирается скотоводство всех окрестных народов. С одних пасущихся баранов, собирая по пяти с каждой сотни, хан получает от 12 до 13 тысяч баранов. Во многих местах ханства не производится посева хлеба, ибо оный по чрезвычайной возвышенности положения земли не вызревает, и потому ежегодно значительное количество хлеба ввозится из Кюринского ханства.

Назначив Аслан-хану пребывание в Казыкумыке, приказано ему преследовать всеми средствами изменника Сурхай-хана. Кюринское ханство, которым до сего управлял Аслан-хан, оставил я в прежнем своем составе, не присоединяя к ханству Казыкумыцкому, и назначил, чтобы в нем был особенный наиб.

Сие разделение полезно в том случае, если бы хан вздумал выйти из послушания: всегда будет кто-нибудь из родственников его служить с усердием, чтобы иметь в управлении ханство, коего жители, приобыкши к особому управлению, далеки будут от единодушия с прочими.

Общество кубиченцев [кубаченцев], известное искусным изделием оружия, приняло также присягу на верность и обложено податью. Генерал-майор князь Мадатов возвратился с отрядом, и войска отпущены в их квартиры.

Акушинцы в действиях Сурхай-хана не приняли никакого участия, сколько ни старался он возбудить их. Они похвальным образом сохранили свои обязанности и тогда, как со стороны нашей совершенно ничего не могли опасаться, ибо отряд войск под командою полковника Верховского, занимавший зимние квартиры в Мехтулинском округе, которому приказано было наблюдать за поведением их, выступил оттуда еще в апреле месяце, и даже ни одного человека не оставалось во всех владениях шамхала Тарковского.

Полковник Верховский с войсками обращен был к построению в бывшей Калчалыцкой деревне, называемой Горяченской (Истису), укрепления на 300 человек гарнизона, дабы сколько возможно препятствовать набегам чеченцев на земли Аксаевского селения и к городу Кизляру.

Войска сии были несколько усилены, и командующий на Кавказской линии генерал-майор Сталь 2-й находился с ними в лагере. Чеченцы, часто появляясь в силах, атакуя передовые посты и угрожая сделать нападение на табун и сенокосы, старались препятствовать работам. Нередко происходили сшибки, и одна весьма горячая, в которой линейные казаки наши, несравненно менее числом, оказали особенную неустрашимость.

В продолжение работ не имел неприятель ни малейшего успеха. Укрепление к осеннему времени было совершенно окончено, и на первый случай необходимые жилища; наименование получила Неотступного стана; оттуда войска перешли к селению Аксай и небольшую деревню Герзели-аул, лежащую против оного, обратили в укрепленный пост, где и расположилась одна рота 43-го егерского полка для охранения Аксая от беспокойства, которые беспрестанно наносили ему живущие вблизи чеченцы.

Бывший хан Казыкумьщкий, чувствуя более и более стесняемое его положение, вознамерился бежать в Персию. Лезгины Чарского общества взялись проводить его скрытыми дорогами, и он, выехав из гор с сыном и малою весьма свитою, несколько дней проживал в лесу близ селения Алмалы в надежде переправиться чрез Куру у деревни Самуха, но, боясь расположенных по правому берегу караулов, решился ехать чрез ханство зятя его генерал-лейтенанта Мустафы Ширванского.

Комендант города Нухи, услышав о бегстве Сурхай-хана, выслал партию татарской конницы, дабы схватить его, если вознамерится взять путь свой чрез Шекинскую провинцию. Спастись ему совершенно было невозможно, но падает подозрение, что способствовал ему султан Елисеуйский, по жене своей родственник ему близкий, а после дознано, что высланные с конницею шекинские старшины, зная, по которой дороге он проезжает, с намерением отправились совершенно по другой, дабы ему не воспрепятствовать.

Таким образом в длину всей провинции безопасно проехал он в Ширванское ханство и в близком от главного города расстоянии был по приказанию Мустафы-хана принят одним из преданных ему беков. Мустафа с верными своими людьми отправился, должно быть за Куру, и далее в Персию. Обо всем тотчас дано было мне знать, но Мустафа-хан, оправдываясь, что совершенно не знал о проезде Сурхай-хана, не переставал уверять в преданности его и верности государю.

Не имел я доказательств к изобличению его до того, как потребовал от султана Елисеуйского, чтобы немедленно прислал находящегося у него прислужника Мустафы-хана, которому все дела его и тайны были известны. Сей открыл все его злодейства, связи в Дагестане и средства, которыми возбуждал оный – сношения с Персиею, куда весьма часто посылаемы были от него чиновники к Аббас-Мирзе и принимаемы от него приезжающие.

Описал дружеские связи его с Сурхай-ханом и что посредством его раздражает против нас акушинцев, с каковыми поручениями сам ездил неоднократно; что всех неблагонамеренных и вредных правительству людей принимает весьма дружественно и во всех злых совещаниях непременно участвует.

Мустафа-хан, узнавши о захвачении его прислужника, не сомневался, что от боязни наказания может он открыть его поступки, начал приуготовлять лошадей и вьюки, и все означало намерение побега. Состоявшему при нем офицеру в звании пристава подарил он деньги, чтобы не делал о том донесения, который немедленно обо всем уведомил.

Мустафа-хан чрез откупщика рыбных промыслов, величайшего из мошенников, надворного советника Иванова, прислал письма ко всем своим знакомым, особенно при мне служащим чиновникам и переводчикам, поручая им не щадить ни денег ни подарков, а меня уверить, что он ни в чем участия не имеет, что о проезде Сурхай-хана не знал и пред сим задолго прервал с ним всякие связи, что хотят злодеи его повредить ему клеветою, будто умышляет он бежать в Персию.

С армянином Ивановым приехал секретарь его (мурза Агмед), имея тысячу червонцев на подарки при первом случае, в моей канцелярии, Иванову же поручено было, по надобности, на имя его большие суммы. Деньги тысячу червонцев приказал я полицеймейстеру и коменданту взять в казну; и вместо ответа на письма Мустафы-хана, доставленные ко мне чрез нарочных трех чиновников, приказал я командующему в Кубе генерал-майору барону Вреде отправить в Ширван два баталиона пехоты и артиллерии форсированным маршем, и туда поспешнейшим образом послал Войска Донского генерал-майора Власова 3-го с 800 человеками казаков, дабы отнять средства к побегу и, буде можно, схватить Мустафу-хана.

О движении войск был он предуведомлен, но с такою быстротою шли казаки, что едва успел он переправиться за реку Куру, как они появились на берегу. Один из беков, имевших на него вражду, собрав людей, догнал у переправы часть его вьюков и отбил несколько оных. Мустафа стрелял на него с другой стороны реки.

Два или три часа замедления, и он был бы в руках казаков! Но о поспешности его можно судить по тому, что он оставил двух меньших своих дочерей, из коих одну, грудную, нашли задавленную между разбросанных сундуков и пожитков.

Из предосторожности назначил я в Ширван войска, полагая, что Мустафа может собрать большое число приверженцев и вздумает защищаться в гористой части ханства, но ему сопутствовали [лишь] некоторые из ближайших родственников и малое весьма число беков, прислужников; при всех вообще было с небольшим триста человек. Все прочие оставались совершенно покойными и как будто никогда не бывало хана в Ширване.

Генерал-майору князю Мадатову и правителю канцелярии моей статскому советнику Могилевскому препоручено сделать описание провинции и доходов, казне принадлежащих. Жители приведены к присяге на подданство, учрежден городовой суд.

Главный город провинции по неудобству гористого местоположения, которым жители были чрезвычайно недовольны, и где Мустафа-хан жил вопреки желанию всех потому только, что почитал себя в безопасности, переведен в старую Шемаху, некогда бывшую обширным городом и коего остатки свидетельствуют о его некогда великолепии.

Дочь маленькую, оставленную Мустафой-ханом, приказал я отправить к нему, снабдив ее приличною одеждою и составив ей свиту из прежних ханских прислужников. Жены бежавших с ханом родственников и некоторых из беков также отосланы. Им позволено взять движимое их имение и пристойную прислугу.

Поступок сей уивил персиян, ибо в подобных случаях если не всегда преследуют они родственников бежавшего, то по крайней мере отнимают все их имущество. Мустафа-хан тронут был до слез возвращением дочери от любимой из всех жен своих, и я имел благовидный предлог избавиться [от] многих бесполезных людей, которые, оставаясь у нас, конечно имели бы с бежавшими тайные сношения.

В Ширванской провинции расположен один баталион пехоты с четырьмя орудиями артиллерии и малым числом казаков. Из обывательской конницы составлены караулы на Муханской степи и по левому берегу реки Куры, дабы Мустафа-хан, живущий недалеко в пограничной персидской провинции, не мог предпринять чего-нибудь для Ширвана вредного. Между тем по усмирении мятежа в Имеретии и Грузии войска начинали возвращаться к своим местам.

Владетель Мингрелии представил брата своего, который явился к нему из турецкой крепости Поти. По важности преступления я отправил его в гарнизоны Сибирского корпуса, донеся императору, что решился сие сделать потому, что не смею почитать изменника достойным служить в гвардии при лице его. Впоследствии распоряжение мое утверждено.

Чарского общества селение Амалы, близ коего укрывался Сурхай-хан при побеге в Персию, приказал я наказать, что исполнено собранными в Шекинской провинции конницею и пехотою, без всякой помощи русских войск. После небольшой перестрелки селение было сожжено и разграблено.

В Барчалинской дистанции умножившиеся грабежи и убийства от впадающих в наши границы из Ахалцыхского пашалыка разбойников заставили меня обратиться к паше с просьбою об усмирении оных и сохранении подобно нам существующих между обоими государствами дружественных отношений. Паша обещал все и ничего не исполнил. Не будучи уважаем в провинции, ему порученной, не мог он ни в чем успевать, если бы даже и наилучшие имел намерения. Итак, оставалось мне употребить собственно от меня зависящие меры.

Я приказал собрать довольно сильную партию барчалинской конницы; ею отогнано некоторое количество лошадей и скота, была небольшая перестрелка, но разбойники не успели собраться в равных силах и потому вреда не могли нанести; видя же готовность со стороны нашей отмщевать за грабежи и злодейства, прекратили оные и по-прежнему восстановился порядок.

От министерства сообщено посланнику нашему в Константинополе, что находящиеся в пограничных турецких областях начальники попущают подчиненные им народы на неприязненные действия. Сколько же мало внимали представлениям его по сему предмету, как и делам, о коих производил он переговоры.

Турецкое министерство утверждало, что нельзя прекратить беспорядки сии, разве, по содержанию последнего трактата, возвращены будут Редут-Кале, маленькая и ничтожная крепость Анаклия и Сухум-Кале в Абхазии. На приобретение сего последнего изъявлено особенное желание.

Посланник, надеясь на успех в прочих делах, дал уразуметь, что возвращение Сухум-Кале может иметь место, донес о том нашему министерству, а сие разрешило его дать в том обещание и меня по принадлежности уведомило.

Весьма не приличествовало обстоятельствам здешнего края сие великодушие, и я возразил следующими объяснениями: турки, владея Анапою, и сильное потому имея влияние на многочисленные закубанские народы, содержат в беспрерывных беспокойствах земли войска Черноморского и правый фланг Кавказской линии, но трудное весьма имея сообщение с Абхазиею, не простирают они владычества своего на живущие по полуденной покатости Кавказа народы, и потому единственно сохраняется спокойствие в провинциях наших, лежащих по берегу Черного моря.

Предоставление им Сухум-Кале допустит решительное влияние на обитателей гор, и подобно закубанцам будут они снабжаемы оружием и возмущаемы против нас. Турки получат при Сухум-Кале лучшую при сих берегах и довольно безопасную рейду, и в ней находящиеся суда дадут покровительство продаже невольников, которая вместе с присоединением Абхазии почти совсем прекращена.

Невольники сии похищаемы будут в наших провинциях, и как в недавних еще бывало временах, снабдят серали вельможей оттоманских. Надобно будет для безопасности наших владений содержать гораздо большее число войск в местах, где нездоровый климат производит между ними чрезвычайную смертность и ужасные болезни. Продовольствие оных, привозимое с большими затруднениями из России и не менее тягостными издержками, введет казну в разорительные расходы.

В заключение объяснил я, что весьма невыгодное произведет впечатление на подвластных нам народах то, что области, добровольно принявшей покровительство российского государя, владетель коей принял христианскую веру, лучшая часть отторгается в пользу державы мусульманской. Что сие поколебать может доверенность прочих владетелей к правительству, и они по-прежнему искать будут связей с турками, которые они начинают оставлять, не находя их более для себя полезными.

Министерство наше не отвергло моих замечаний, и посланнику в Константинополе поручено было отклонить требование по сему предмету Порты; если же имел он о том переговоры, то объяснить, что ни малейшего со стороны нашей не будет сделано затруднения в возвращении Сухум-Кале, если в продолжение пятнадцати лет Оттоманская Порта сохранит постоянно дружественное свое расположение и не подаст основательных причин к неудовольствиям. Нельзя сомневаться, что при коварной политике оттоманской не может так долгое время продолжаться доброе согласие, и потому, правдоподобно, Сухум-Кале останется нашим.

В сем году производилась работа на новой дороге от Тифлиса в Кахетию чрез хребет гор, называемый Гомбор, и я осматривал оную. Но заметить возможно было, что без шоссе[169] дорога сия хорошею не будет, сколько ни хорошо дано оной направление. Множество источников, растворяя глубокую грязь, местами делают ее весьма неудобною. Новая сия дорога сокращает вполовину расстояние до города Телавы, проходя возвышениями, для устроения постов чрезвычайно здоровыми.

Войско Черноморское по высочайшему соизволению поступило в сем году под начальство командира Кавказского корпуса. Задолго прежде искал я средств избавиться сего войска, ибо известны были мне допущенные в нем беспорядки, расстроенное хозяйство, бестолковое распоряжение Войсковой канцелярии, которою самовластно управляли адъютанты генералов дюка де Ришелье и потом графа Ланжерона.

Французским администраторам нелегко было познакомиться с нуждами и особенно свойствами запорожцев. Сверх того знал я, что самое отправление службы производится казаками нерадиво, и закубанцы, желая частые и весьма удачные на земли их набеги, содержат их в большом страхе.

Прежде для охранения их расположен был полк пехоты и полурота артиллерии, и хотя до поступления еще казаков в мою команду представлял я о необходимости продолжить пребывание там полка, но оный оттуда удален, и я должен был уделять в помощь войска с Кавказской линии, тогда как для собственной защиты оной их недостаточно.

Для наблюдения за лучшим управлением войска и в особенности для распоряжения кордонною стражею, введения строгой и казакам незнакомой дисциплины и большей в сохранении границы бдительности отправил я Войска Донского генерал-майора Власова 3-го, дав ему степень приличной власти.

Я получил уведомление, что войско Черноморское умножается до 25000 душ, переселяемых из Малороссии по добровольному их вызову, и что переселение, начавшись в 1821 году, продолжится три года. Распоряжение сие сделано по представлению генерал-майора Киселева, которому поручено было обозрение войска, и оное необходимо по уменьшению народонаселения от вредного климата.

Довольно задолго до окончания года повсюду было совершенно покойно, и я вознамерился ехать в Петербург. Из России имел я известие, что государь по окончании конгресса в Троппау возвратится к новому году в С.-Петербург. Выехав из Тифлиса в конце декабря месяца, до самого Орла не имел я никаких из Петербурга известий. Посланный ко мне фельдъегерь ехал другою из России дорогою и заболел в пути.

С ним, как после узнал я, посланы ыли бумаги, что возникшая в Неаполе революция понудила союзных государей продолжить конгресс, и дабы находиться ближе к месту происшествий, перенесен оный в город Лайбах, в австрийских владениях, куда уже отправился император, и потому нет ничего точного насчет его возвращения.

В Орле подтвердились все сии известия, и я не знал, на что решиться. Мог я, пробыв в Петербурге несколько времени, не дождаться государя, ибо не приличествовало мне долгое время быть в отсутствии от своего места; возвратиться же из Орла было не более прилично, ибо никто не поверил бы, что неизвестны мне были происшествия, и подумать могли, что ехал я единственно для свидания с отцом моим. Итак, предпочел я ехать далее.

В бытность мою в Петербурге короткое время получены известия о возмущении греков против турок, и все давало вид, что неуспешные дела посланника нашего в Константинополе доведут нас до разрыва с Портою; о возвращении государя подтверждались слухи и приуготовлены были на границе экипажи. На сделанный мною вопрос партикулярным письмом, могу ли я дождаться государя, начальник Главного штаба его величества ответствовал мне по его приказанию, чтобы я оставался в Петербурге.

Вскоре за сим возгорелась революция в Пьемонте, и казалось, что Франция принимает в оной участие. Заговор скрывался между войсками, и часть оных, возмутившись, заняла крепость Александрию. Король, угрожаемый опасностию, оставил государство.

Австрийские войска из соседственных Пиемонту областей выступили немедленно, дабы воспрепятствовать распространению духа мятежа, а государь император, вспомоществуя австрийцам, назначил особенную армию изо ста тысяч человек, которой и дано повеление приуготовиться к следованию в Италию. В Австрии делались распоряжения для путевого продовольствия сих войск.

Я получил высочайший рескрипт и приказание приехать в Лайбах. Начальник Главного штаба сообщил мне, чтобы я поспешил приехать. Были слухи, что я назначен главнокомандующим идущей в Италию армии, и прежде отъезда моего из Петербурга получены некоторые иностранные газеты, в коих о том упоминаемо было.

В конце апреля месяца приехал я в Лайбах. Революция в Неаполе совершенно прекратилась, самый город занят уже был австрийцами. Успехи австрийских войск в Пиемонте и сдача на капитуляцию Александрийской крепости положили конец возмущению.

Не было ни малейшего сомнения, что Франция не приемлет никакого в том участия, и определено возвратить российскую армию. Государь 1-го мая отправился в Петербург, мне приказано прибыть туда же. Я получил позволение провести некоторое время в Вене и Варшаве.

Таким образом, сверх всякого ожидания моего, был я главнокомандующим армии, которой я не видал и доселе не знаю, почему назначение мое должно было сопровождаемо быть тайною. Не было на сей счет указа, хотя во время пребывания в Лайбахе государь и император австрийский не один раз о том мне говорили. Это не отдалило неудовольствия от тех, которые почитали себя вправе быть предпочтенными мне, и я умножил число завиствующих моему счастию.

Немного оправдался я в глазах их, оставшись тем же, как и прежде, корпусным командиром. Конечно, не было доселе примера, чтобы начальник, предназначенный к командованию армиею, был столько, как я, доволен, что война не имела места. Довольно сказать в доказательство сего, что я очень хорошо понимал невыгоды явиться в Италии вскоре после Суворова и Бонапарте, которым века удивляться будут.

Русскому нельзя не знать, какие препятствия поставляемы были Суворову австрийским правительством, а из наших и лучших даже генералов не думаю, чтобы возмечтал кто-нибудь ему уподобиться.

Проживши в Петербурге до 30 числа августа, имел я вид претендента на какую-нибудь награду, и государь, всегда ко мне милостивый, между прочими награжденными в сей день пожаловал мне и аренду, от принятия которой я отказался. Дивно великодушен был государь, и награждая меня, и выслушивая отзыв мой, что я награды не приемлю.

Могу признаться, что в отказ мой не вмешивалось самолюбие, но почитал я награду свыше заслуг моих и мне ни по каким причинам не принадлежащею. Средства существования, хотя не роскошные, доставляла мне служба, вне оной не страшился бы я возвратиться к тому скудному состоянию, в котором я рожден, но еще мог надеяться на гораздо лучшее, ибо отец мой за усердную службу свою получил награды от императрицы Екатерины II.

В первых числах сентября я отправился обратно в Грузию, чего многие не ожидали. Прибыв в Екатеринодар, занялся я рассмотрением состояния войска Черноморского, и оно [оказалось] как в отношении военном, равно как и по части хозяйства, в совершеннейшем расстройстве. Тут узнал я о подробностях сражения с закубанцами [кавказцами], которые в числе до полутора тысяч лучших, под предводительством известнейших их разбойников, сделали нападение на земли черноморцев с намерением разорить их селения.

Приличные распоряжения, смелость в предприятии генерала Власова 3-го и чрезвычайно темная ночь, скрывшая малые его силы, приуготовили гибель разбойников.

Следуя за ними с тылу, отрядив небольшую часть казаков, которая вела с ними перестрелку спереди в то время, как в окружности повсюду зажженные маяки и пушечные сигнальные выстрелы привели закубанцев в замешательство, он успел отрезать дорогу к отступлению, и когда они, не подозревая о его присутствии, думали безопасно возвратиться, встретил он их картечными выстрелами и ружейным огнем расположенных в камышах казаков.

Почитая себя отовсюду окруженными, искали они спасения в бегстве: часть одна, случайно направившаяся по сухому месту, могла, хотя с потерею, удалиться, но главные их силы, обманутые темнотою, попали на обширный и глубокий залив из реки Кубани, и сильно преследуемые казаками, потонули в оном, и не спасся ниже один человек. Казаки вытащили в последующие дни с лишком 600 лошадей и более нежели таковое число богатого оружия.

Закубанцы, приезжавшие для вымена пленных, признавались, что в сем случае лишились они храбрейших из своих вожатых и разбойников и что вообще потеря их простирается свыше тысячи человек. Черноморские казаки никогда не имели подобного успеха против закубанцев и, как узнал я от генерала Власова, что если бы не ночь препятствовала им видеть силы их, конечно, не смели бы они вступить с ними в дело. И при сем неожиданно счастливом происшествии страх, внушенный прежде закубанцами, наводил на них робость.

В Черномории нашел я переселяемые из Малороссии семейства в ужаснейшей бедности. Войско [оказалось] без всяких средств вспомоществовать им – по истощению своих доходов. В одно время выслано их из Малороссии вдвое большее число, нежели распоряжено было правительством.

На прежних жилищах своих продавали они имущество за бесценок, ограблены были земской полиции чиновниками, отправлены в путь в самое позднее осеннее время, и многие, весьма лишившись по дороге скота своего, без средств идти далее, остались зимовать по разным губерниям, выпрашивая для существования милостыню.

В такой нищете нашел я их разбросанных по дороге, возвращаясь из Петербурга. Сие несчастные должны умножить силу войска Черноморского против многочисленного, угрожающего ему, неприятеля. Правительства же распоряжения были и полезны, и благоразумны.

Прибыв в Георгиевск, узнал я, что кабардинцы произвели на линии грабежи и разбои, которые с некоторого времени весьма умножились; что все, имевшие на равнине селения, удалились к горам, где почитали себя в безопасности, и в случае движения войск наших могли сыскать близкое убежище; что в тайных сношениях были с закубанцами, приглашая сих к содействию в нападениях на линию.

Генерал-майору Сталю 2-му приказал я назначить тысячу человек пехоты, четыре орудия артиллерии и триста человек казаков, и отряд сей поручил подполковнику артиллерии Коцареву, офицеру расторопному и деятельному, приказав ему с 1-го числа января вступить в Кабарду и стараться наносить возможный вред хищникам.

Зимнее время кабардинцы по необходимости имеют конские заводы и стада скота на равнине, ибо глубокие в горах снега отъемлют совершенносредства продовольствия. Подполковнику Коцареву приказано быть в беспрерывном движении, дабы неприятеля содержать повсюду в страхе и неизвестности, где наиболее угрожает ему опасность. Подвижность войск облегчила их успехи, ибо, заботясь о защите, не мог неприятель соединиться в силах.

Во Владикавказе задержан я был двадцать дней беспрерывными бурями и выпавшим в горах снегом, прервавшим совершенно сообщение с Грузиею. В сие время, собрав подобные сведения о шалостях, делаемых чеченцами, приказал генерал-майору Грекову 1-му сделать экспедиции в лесистую часть земли их, куда доступ в зимнее время удобнейший.

Одни частые перемены наказания народ сей могут держать в некотором обуздании, и лишь прекратилась боязнь взыскания, наклонность к своевольству порождает злодейские замыслы.

В Грузии нашел я совершенную тишину, также и в провинциях мусульманских. Многие из сотрудников моих и войска рады были моему возвращению; многие, в особенности смиряемые мною князья и дворяне грузинские и избалованные старшины татарские, не с удовольствием меня увидели. Доходили многие слухи о разных на мое место назначениях, и легко мне было понять, что чрезмерная в предместниках моих снисходительность многим нравилась.

В начале года приметны были готовые возродиться в Абхазии беспокойства. Владетель области сей князь Шарванидзе, молодой человек, воспитывавшийся в Петербурге в Пажеском корпусе, назначен будучи в достоинство владетеля, не понравился знатным людям своей земли, ибо, сделавши отвычку от их обычаев, забыв даже природный язык, будучи при том весьма средственного ума, не умел взяться с твердостию за управление и отличить тех, кто привыкли пользоваться большим уважением. Аслан-бей, убийца отца своего, некогда также владетель Абхазии, укрывавшийся после сего преступления во владениях турецких, собрал многочисленную шайку горцев и готовился напасть на Абхазию.

Молодой князь Шарванидзе не имел людей приверженных, которые бы его остерегли, напротив, многие были со стороны убийцы и скрывали его намерения, но узнал обо всем правитель Имеретии генерал-майор князь Горчаков и, собрав небольшой отряд войск, пошел поспешно в Абхазию.

Владетель прибег под защиту гарнизона нашего в крепости Сухум-Кале, которую неприятель, не будучи в состоянии взять, пошел навстречу князю Горчакову с намерением препятствовать ему в следовании. Дорога от границ Мингрелии на довольно большое расстояние лежит по низменному песчаному берегу моря, по коему не прерываясь протягивается весьма густой лес.

Неприятель занимал оный и в одно время вел перестрелку с авангардом и арьергардом его. Но храбрые войска наши и в сем положении умели рассеять оное, и даже с весьма незначительною потерею. Дорогу очищала артиллерия, распространяющая ужас между народами, к ней не приобыкшими. В лесу и наши стрелки не хуже здешних.

Более урона понесли трусливые мингрельцы, которые присоединены были к нашим войскам, и не принося ни малейшей пользы, делали одно лишь замешательство.

Неприятель бежал, не видя возможности противостать войскам нашим; генерал-майор князь Горчаков, взяв из крепости Сухум-Кале владетеля, последовал за бегущими, привел в покорность возмутившихся подданых, взял аманатов из лучших фамилий, и Цебельдинское, никому не повиновавшееся общество, довольно сильное и воинственное, привел в зависимость. Аслан-бей скрылся в горах, спасаясь от самих сообщников его, которые негодовали на него за претерпенный ими урон и обманутые надежды на добычу и приобретение пленных.

Князь Горчаков, оставивши две роты в месте пребывания владетеля в селении Соупсу, возвратился в Имеретию.

Спустя несколько времени после сего Аслан-бей обольстил обещаниями легковерных, и еще нашлись многие, пожелавшие испытать счастия. В больших силах напал он на селение Соупсу, но войска наши, находясь в замке, к которому присоединили некоторые укрепления, защищаясь храбро и вспомоществуемые действием артиллерии, причинили неприятелю урон, какого он никогда не испытывал, и он, бросивши тех, спасся стремительным бегством. После сего совершенное водворилось спокойствие.

При сем последнем происшествии подданные владетеля не изменили своим обязанностям и, находясь с меньшим его братом, усердно сражались. Чарские лезгины, соседственные Кахетии, в буйственных наклонностях своих и надеясь на силы свои и некоторые прежде удачи, начали выходить явно из послушания, принимать разбойников и способствовать им в нападениях на Кахетию.

Когда требованы были от них захваченные пленные, они не возвращали оных, посланным к ним с приказанием причинили побои и оскорбление. Защищаться против нас обязались присягою. Генерал-майор князь Эристов послан был с отрядом войск для усмирения возмутившихся. В марте переправился он за реку Алазань, прошел равнину без сопротивления. Лезгины укрывались в селениях своих у самой подошвы гор, избирая места твердые.

Князь Эристов занял Чары, главнейшее из селений; жители укрепились в части оного, называемой Закатала, которую почитают неприступною. Князь Эристов по твердости местоположения не решился атаковать, боясь большой потери, но жители медление его, в ожидании моих приказаний приняв за уготовление, прислали просить о прощении, объявляя, что готовы выполнить все его приказания.

Дав прощение, генерал-майор князь Эристов пошел к лежащему недалеко оттуда селению Кахети, коего жители не помышляли просить о прощении. Они, оставив селение, удалились в тесное место между почти неприступных гор, укрепились окопами и готовы были упорно защищаться, ибо при них были семейства их, которых по причине в горах снегов не могли отправить далее.

Баталионы 1-го Грузинского гренадерского и 41-го егерского полков атаковали укрепления под жарким огнем неприятеля, который обращен был в бегство штыками, но собрался для защиты семейств своих. При сем случае потерпел он большой урон, пострадали многие семейства и в плен взято некоторое число.

Водворившееся повсюду в областях наших спокойствие, дружественные отношения с Персиею, которым, сколько могло от меня зависеть, дал я по возвращении из Петербурга еще большую прочность, доброе согласие с пограничными турецкими начальниками, дало мне возможность отправиться в Кабарду, которую предположил я занять войсками, и часть старой линии нашей, порочную по слабости своей, пагубную для войск по нездоровому местоположению, перенести в места несравненно удобнейшие и выгодные.

Между тем отряд войск артиллерии подполковника Коцарева в начале зимы не оставлял Кабарды; некоторых из владельцев, более наклонных в жизни безмятежной, согласил жить на плоскости под нашею зависимостию, других, непреклонных и нам непокорствующих, преследовал повсюду, разорил селения их, отогнал во множестве лошадей их и стада; но по малочисленности войск не мог изгнать злейших разбойников, и они не переставали возбуждать мятеж.

Проехав с малыми весьма затруднениями чрез горы, в Екатеринограде собрал я отряд войск и 22-го мая вступил в Кабарду. В состав отряда вступили: 1 баталион 7-го карабинерного полка, 1 баталион Ширванского пехотного полка, легкой артиллерии 8 орудий, 300 линейных казаков.

Генерал-майору Сталю 2-му приказал я усилить отряд подполковника Коцарева, расположенный на реке Баксане, присутствовать при нем лично и занять на реке Малке урочище, называемое Каменный мост. На вершинах Кубани наблюдать предписано Войска Донского полковнику Победнову с небольшим легким отрядом.

Первое обозрение начато с реки Уруха и по течению оной [до] впадения ее в Терек, и далее вверх по оному. Потом отряд ходил на вершины реки Черека и имел небольшую перестрелку, где и сожжено несколько непокорных селений. Партия, посланная на реку Нальчик, отбила табун лошадей и стадо овец. Осмотрены места по реке Чегему, где в самых трудных местах истреблено селение, и кабардинцы, неожиданно атакованные, не воспользовались удобностию обороны.

Отряд под личным моим начальством, соединясь с отрядом под командою генерал-майора Сталя 2-го, ходил к самым вершинам реки Баксана до того, как не только кончилиь дороги, по коим могли проходить пушки, но где и самая пехота должна была пробираться по тесным тропинкам.

Отряд генерал-майора Сталя 2-го следовал по левому берегу реки. Засевший в самом сжатом месте ущелья неприятель предпринял остановить войска наши. Ночью четыре орудия на людях подняты были на гору, и от нескольких выстрелов неприятель удалился; но как удобно мог он засесть в некотором назади расстоянии, и орудий далее провезти было уже невозможно, то по обоим берегам реки посланы были в обход команды, которые, заняв ближайшие к дороге места, могли затруднить его отступление.

Неприятель сего не дождался, и поспешно побежав, открыл путь войскам нашим.

Далее нашли мы довольно пространные долины, где и все войска собрались и занимали оба берега реки. Наконец близ селения осетинского, называемого Ксанти, где собрались главнейшие силы кабардинских разбойников, войска встретили сопротивление, но неприятель в ночи оставил сделанные им каменные завалы и бежал за Кубань, более же в земли карачаевского народа, живущего на Кубани.

Осетины пришли просить пощады. Войска, вышедшие из Баксанского ущелья, перешли на реку Куму близ истребленного Бибердова аула. Отсюда генерал-майор Вельяминов 3-й с частию войск, к каким присоединился с отрядом полковник Победнов, отправлен на Кубань к Каменному мосту для воспрепятствования кабардинцам при побеге за Кубань увлечь подвластных их с семействами и имуществом.

Лишь скоро узнали они о движении войск, поспешили перейти за Кубань, но некоторых застали еще войска наши, отбили стада их и преследовали спасающихся вверх по Кубани, где места неприступные могли служить им убежищем. Далее семи верст и с величайшим затруднением не могли пройти войска наши, и нигде при всем усилии не мог остановить их неприятель. 7-го Кабардинского полка несколько человек, переплыв Кубань, сожгли оное селение, перестрелка во многих местах была довольно сильная.

От речки Тахтамыш прошел я сам до Каменного моста для обозрения Кубани. Оттуда все войска возвратились к речке Тахтамышу, и сим кончено обозрение Кабарды во всем ее пространстве от Владикавказа до Каменного моста в вершинах Кубани.

Офицеры квартирмейстерской части сделали довольно обстоятельную съемку или по крайней мере совершеннейшую всех дотоле произведенных обозрений, хотя нельзя сказать, что недостаточно было времени собрать о стране сей сведения, особенно когда Кабарда наслаждалась продолжительным прежде спокойствием и совершенно повиновалась нашей власти.

В делах предместников моих ничего не нашел я, кроме нелепо составленной карты из произведенных частных экспедиций, для связи коих надобно было прибегать к разным вымыслам. Не избежала оных и лучшая карта Буцковского, по рассказам сочиненная.

Впрочем, войска в сей раз приходили туда, где никогда прежде не были.

На возвратном пути моем от реки Кубани для образования новой чрез Кабарду линии избрал я следующие места…

Во время пребывания моего в Кабарде некоторые укрепления приводились к окончанию, всем сделан чертеж и начались работы. Войскам в зимнее время приказано сделать шалаши.

В Кабарде учрежден суд из князей и узденей на основании прежних их прав и обычаев, уничтожено вредное влияние глупого и невежественного духовенства, которое со времени удаления князей от судопроизводства и уничтожения их власти в народе произвело все беспорядки и разбои, побудившие наконец местное начальство желать ближайшего за кабардинцами присмотра. В составлении суда почти ни одного не нашлось способного человека. Никто почти из князей, и лучшие непременно [в том числе], ни читать ни писать не умеют. Молодые люди хвастают невежеством, славятся одними разбоями и хищничеством…

Два баталиона Ширванского полка оставлены в Кабарде, баталион 7-го Кабардинского пока возвращен в Грузию, излишние казаки распущены по домам. Сентября 7-го числа я возвратился в Тифлис.

Во всех областях наших на полуденной стороне Кавказа было совершенно покойно. Персия, не получив от Турции удовлетворения за сделанные торгующим утеснения и обиды, причиненные ездящим на богомолье в Калбалай, начала неприязненные действия. Война с греками, отвлекающая все внимание Порты и большую часть средств ее и многочисленные из Анатолии войска, поставила ее в затруднительное положение против персиян.

Сии воспользовались оным, без всякого почти сопротивления заняли Баязетский пашалык, крепостцу Муш, Малашгерд и некоторые другие места, разграбили многие селения и увлекли значительное количество в плен армянских семейств. Набеги их простирались до окрестностей Багдада, где все небольшие сшибки окончились в их пользу. Измена одного из турецких пашей много способствовала лучшим их успехам.

Со стороны Эриванского ханства не с одинаковыми действовали персияне выгодами, ибо один из главных куртинских чиновников с тысячью и более семейств воинственного сего народа, предавшись к туркам, снискал храбростию и предприимчивостию своею их доверенность и с их войсками, делая на ханство набеги, производил опустошение и брал в плен. В одной довольно горячей схватке вырезал часть персидской конницы, состоявшую из разбойников, бежавших давно уже из татарских наших дистанций.

Турецкие посланные начальники в отношении к нам поступали весьма дружественным образом, повсюду прекращено было почти обыкновенное воровство, и паша Карсский не только не препятствовал армянам в числе пятисот семейств, боявшихся разорения от персиян, переселиться в наши пределы, но впоследствии вывезти оставленный ими хлеб и скот.

Некоторое время жители Карса, страшась персиян, присылали ко мне с предложением, чтобы я занял войсками их город и места, по границе расположенные. Не мог я сделать сего по настоящим обстоятельствам, но многие селения спасли мы тем, что для охранения купленного у них нами хлеба расположен был малый отряд войск наших.

Время совершенно свободное вознамерился я употребить на обозрение некоторых провинций. Осмотрев расположение артиллерийских рот на горе Гомбор, в первый раз видел я Кахетию, богатую и прелестную страну, лучшую во всей Грузии.

Нетрудно понять, как удобно смирить соседственных Кахетии лезгин чарских, которые не только давали у себя убежище всем преступникам, но способствовали горцам разными пособиями и вместе с ними нападали на Кахетию и производили в ней грабежи. Занимаемые сими лезгинами земли, лучшие в сей стране и будучи расположены на возвышенностях, в знойное время лета несравненно менее подвержены болезням, свирепствующим на низменности.

Занятие земли сей отдаст нам в руки все выгоды из гор, все торговые горских народов сношения и сверх того по крайней мере четыре тысячи семейств, бывших не в давнем времени христианами, народа весьма трудолюбивого, который лезгины оторвали от Грузии, пользуясь слабостию царей и внутренними раздорами, несчастную страну сию раздиравшими. Покоренный ими народ сей под зверскою их властию и нас ожидает как избавителей.

Необходимо нужно привести сие в исполнение, но не мне будет предлежать оное, ибо занят будучи другими делами, не менее возможности заключающими, не имею я времени.

Пробыв несколько в поселении Нижегородского драгунского полка, осматривал я урочище Царские Колодцы, где располагается штаб Ширванского пехотного полка и одна батарейная рота.

Вскоре после сего был я в Карталинии и в[170]… отправился осмотреть Шекинскую, Ширванскую и Карабахскую провинции. Сию последнюю особенно нужно мне было видеть после набега генерал-майора Мехти-хана. Причины удаления его в Персию были следующие: родной племенник хана полковник Джафар-Кули-ага, наследующий по нем ханское достоинство, имел с ним явную вражду, которую несколько раз старался я прекратить безуспешно и которая более усилилась от несправедливости хана при разделе между ними имения.

Проезжая по городу Шуше в позднее время ночи, Джафар-Кули-ага неподалеку от ханского дома был ранен двумя выстрелами из ружей; следовавшие за ним несколько человек прислужников, испуганные, не имели смелости броситься на убийц, и они успели скрыться. Окружной в Карабахе начальник генерал-майор князь Мадатов по жалобе Джафар-Кули-аги, который по происшествии прямо к нему явился, произвел строжайшее исследование.

На хана первого пасть должно было подозрение: сам Джафар-Кули-ага доказывал, что за несколько дней предупрежден он был о сем намерении хана, и потому взяты были под стражу люди, служащие при хане, и на которых, по известной особенной их предприимчивости, удобнее мог он возложить подобное препоручение.

Между тем по другим совсем причинам арестован был знатнейший из беков, к которому наиболее имел хан доверенности, и хан, боясь, чтобы не быть изобличенным если не в намерении убийства, то в других каких-либо непозволительных поступках, паче же в худом управлении землею, против которого доходил до него ропот народа, бежал поспешно в Персию. До приезда моего приказал я отпустить в Персию оставшихся двух жен его, и не только позволил взять имущество свое, но и дал денег на дорогу.

Прибыв в Карабах, учредил я городской суд (диван); народ во всей провинции приведен был к присяге на верность подданства императору, и чиновникам поручено было, описав землю, привести в ясность принадлежащее казне имущество. Я оставил имущество каждого неприкосновенным, прежние права и обычаи в прежней силе.

Главнейшего из беков, который именем хана управлял землею, пользуясь неограниченной его доверенностию, приобрел огромное имение и не надеялся сохранить его, оставил при прежних правах его, не отъемля его собственности. Словом, употребил я все средства, чтобы успокоить каждого и внушить приверженность к новому правительству.

В исчислении доходов, казне принадлежащих, приказал я соблюсти умеренность, и все, что поступило в оную из частных имуществ, не оставил я без должного вознаграждения. Распоряжением сим оставил я всех довольными.

Исследование на покушение на жизнь полковника Джафар-Кули-агу было довершено и совершенно обнаружилось, что хан не имел ни малейшего в том участия; напротив, весьма многие из лучших людей заключили, что Джафар-Кули-ага сделал то сам, с намерением взвести подозрение на хана, подвергнуть его наказанию и воспользоваться его местом.

Наиболее производило сомнение то, что он прежде за несколько дней говорил многим, что известно ему намерение хана, а сам ни малейше не брал предосторожности, хотя генерал-майор князь Мадатов особенно ему то советовал.

Таковой поступок, худое расположение к Джафар-Кули-аге всего Карабаха и то обстоятельство, что будучи уже не раз изменником и находясь при персидских войсках во время нападения Аббас-Мирзы на Карабах, коему, по знанию мест, служил наилучшим провожатым в земле собственного отечества, заставили меня удалить его в Россию, положив ему достаточное содержание, и я при себе отослал его.

Был я в Ширванской и Шекинской провинциях, вошел в подробное рассмотрение казенного хозяйства и взимаемых в пользу оных разных податей.

В первой из сих провинций обширные посевы сарачинского пшена, требующего большой работы и трудов поселян и с большими затруднениями за малую цену поступающего в продажу, переменил на заведение шелковичных деревьев, ибо шелк приносит несравненно более выгод и может долгое время сохраняться без повреждения. В облегчение народа и дабы дать торговле несколько более свободы, уменьшил я рахтарный сбор (таможенный).

В первый раз мог я видеть обстоятельство, сколько богаты сии провинции хлебопашеством и шелководством, и что если бы могла казна сделать некоторые заведения и фабрики, они доставили бы казне доход весьма значительный. Некоторое время воздерживаюсь я предложить о сем, дабы сколько-нибудь более могли привыкнуть жители к недавно введенному российскому управлению и не могли думать, что главнейшее внимание оного обращено исключительно на умножение выгод казны.

Будучи в старой Шемахе, вызвал я к себе генерал-майора барона Вреде, бригадного командира, начальствующего в Дагестане, и обоих полковых командиров. Предписал штаб-квартиру Апшеронского пехотного полка перенести из города Кубы на избранное вновь место на реке Куссар. Давно желал я избавиться [от] неопрятного и гнусного города, в котором войска подвергались всегда необыкновенной смертности, но по недеятельности и лености барона Вреде не мог того достигнуть, хотя место избрано в близком весьма расстоянии.

При сем полку назначено поселить женатых оного солдат, перенести военный из Кубы госпиталь [и] жилище окружного в Дагестане начальника. Так же равномерно назначено место для штаб-квартиры Куринского пехотного полка неподалеку от Дербента и для поселения женатых солдат. Осмотрена кратчайшая дорога из Шемахи в Кубу, но по затруднительной разработке не признана удобною: приказано осмотреть идущую через Алты-Агач.

На возвратном пути из Нухи к Тифлису проезжал я владениями полковника султана Елисеуйского, имея в виду учредить со временем прямейшую в Грузию дорогу. Конечно, некоторое время не будет она безопасною по близости лезгин Чарского общества, но при значительном сокращении представляет большие удобства.

В феврале возвратился я в Тифлис. Поручику путей сообщения Боборыкину поручал я прежде осмотреть новую чрез хребет Кавказа дорогу по направлению от города Гори чрез Рачинский округ Имеретинской области и далее по северной покатости гор, следуя течению реки Ардон до плоскости Кабардинской.

Переправясь чрез хребет гор, в небольшом расстоянии от оного остановлен он был непокорствующими нам осетинами селения Тиби, все перейденное им расстояние нашел он несравненно удобнейшим теперешней чрез Кавказ дороги, и если расстроено будет прочное сообщение, то оно менее подвержено будет разрушению и меньших потребует издержек.

Кроме сего, новая дорога и ту представляет важную выгоду, что, с Кавказской линии достигая до Рачинского округа, разделяется она надвое, и проходя Грузию, в то же время идет в Имеретию и другие по Черному морю лежащие провинции. Теперь же как войска, так и вообще транспорты, проходят из России весьма в близком расстоянии от Тифлиса. Посланный со стороны линии офицер также не допущен был сделать обозрение.

С Кавказской линии получил я известие, что закубанцы, собравшись в больших силах, сделали нападение на Круглолеское селение и, разграбив большую часть оного, увлекли в плен до четырехсот душ обоего пола. Две роты пехоты, спешившие идти на помощь селению, встречены были особенною толпою закубанцев в превосходных силах, и хотя перестрелка была весьма жаркая, но роты, опрокинув их, не допустили истребить всего населения, и неприятель обратился поспешно к Кубани.

Генерал-майор Сталь 2-й, направив ближайшие войска на преследование неприятеля, не мог с пехотою догнать его, но линейные казаки в числе до семисот человек, с двумя орудиями конной артиллерии, при самой переправе чрез Кубань ударили на толпы с решительностию, и неприятель в замешательстве бросался в реку, причем из собственного признания закубанцев потерю свою почитают они свыше полутораста человек убитыми и потонувшими.

Немало погибло и наших поселян, захваченных в плен, ибо всех их не успели они переправить прежде. Отбито пленных, как в сем случае, так и при отступлении из Круглолеского селения, не более как до ста человек. Отогнанные стада вообще все остались в руках наших.

При первом известии о нападении закубанцев командир Навагинского пехотного полка подполковник Урнажевский, перешедши довольно с большим отрядом за Кубань и к реке Лабе, мог удобно разбить неприятеля, в большом беспорядке спасающегося и обремененного добычею, но посланные от него для разведывания закубанцы, находившиеся проводниками при его войсках, уверили его, что неприятеля вблизи нет и что, напротив, все разъехались в свои жилища, и он возвратился на линию.

После достоверно дознано, что неприятель в самом расстроенном положении и, боясь быть атакованным при переправе, находился в близком расстоянии.

В то же время замечены между кабардинцами, владельцами и узденями, тайные сношения с закубанцами, и приверженными нам людьми даны известия, что сии последние обещали кабардинцам прийти с силами, дабы способствовать им увлечь с собою подвластных своих, ибо без оных не могли они за Кубанью найти средства удобного существования.

В июле месяце отправил я на Кубань начальника корпуса штаба генерал-майора Вельяминова 3-го, приказал собрать ему сколько возможно войск и казаков, остановить два донских казачьих полка из числа сменившихся и отправляющихся на Дон. С сим отрядом перешел он Кубань, напал на селения живущих за Кубанью ногайцев, которые участниками были в разорении Круглолеского селения, и к толпе закубанцев присоединили 500 человек своей конницы, предводительствуемой многими из их князей.

Генерал-майор Вельяминов 3-й при разорении селений не встретил почти никакого сопротивления, взял в плен 1400 душ обоего пола и всякого возраста и весьма большое количество скота. Возвращаясь от реки Большого Зеленчука, затрудненные нестройным движением великого числа арб и скота, войска наши вскоре догнаны были закубанцами в числе до тысячи человек.

Арьергард наш испытывал жестокое нападение намеревавшихся отбить пленных, и наконец толпа неприятеля, отделясь, обскакала вперед, думая остановить войска наши при переходе одно тесное и неудобное место. Но войсками нашими предупрежденный неприятель не мог воспрепятствовать следованию отряда и был опрокинут с потерею, весьма для него чувствительною.

В действии со стороны нашей были одни линейные казаки и конные орудия, от пехоты малое число стрелков. После сего, не видя успеха в дальнейшем преследовании, неприятель возвратился, и отряд без препятствия перешел обратно за Кубань.

Большие чрезвычайно воды делали переправы затруднительными. Генерал-майор Вельяминов 3-й заметил, что войска наши, по Кубани расположенные, долгое время не имевшие действий с закубанцами, имеют к ним чрезмерно большое уважение, в котором участвуют и самые офицеры.

Избегая ужаснейших в Тифлисе жаров, отправился я для осмотра части границы с Турциею и Персиею.

Прибыли в Караклиссу назначенные мною для разграничения с Персиею по Гюлистанскому трактату чиновники генерал-майор Ермолов, действительный статский советник Могилевский и полковник Ага-бек Садыков; со стороны Персии ожидаемы были чиновники.

Со всем возможным вниманием осмотрев в военном отношении округ Самхетию, для лучшей обороны земли и преграждения путей к Тифлису избрал я разоренное селение Манглис для штаба 7-го карабинерного полка, урочище Белый Ключ определил для 31-го егерского полка, и при обоих должны быть поселены женатые их солдаты.