Бремя империи Афанасьев Александр

Бейрут, улица эль-Мутанаби

16 июня 1992 года

– Вы уверены, сударь, что они не просекли подход[81]? – Иван Иванович, надев на нос небольшие круглые очки в дешевой оправе, которые я у него никогда раньше не видел, в упор смотрел на нас с Али.

– За все время я не задал ни единого вопроса, все вопросы задавали они, – ответил Али, – какой же это подход?

Этот вариант мы продумали заранее – верней, я продумал. На чем чаще всего заваливаются полицейские осведомители? Да на том, что начинают задаваться вопросы! А кто это? А что это? А что вы собираетесь делать? Ни ума, ни фантазии – сначала клятва на верность идеалам (исламского освобождения, «патриотизма»), а потом сразу вопросы. Распознать в новичке полицейского агента в этом случае проще простого…

А вот если новичок ничем не интересуется – вообще ничем! – да и на контакт идет неохотно, вот в нем заподозрить полицейского агента намного сложнее. Али просто был «лакомой приманкой» – обер-офицер Черноморского флота, причем по национальности – турок, по вероисповеданию – мусульманин и притом выпускник элитного училища. Полный набор – так и просится на вербовку. А если он еще не пойдет на вербовку сразу, а сначала возмутится да с негодованием отвергнет подход противника – вот это будет самое то!

– Хорошо, – не стал дальше расспрашивать Иван Иванович, – как бы то ни было, пока все еще на самом начальном этапе. А пока у нас есть новый объект…

Если бы знал, что появится Юлия, – не стал бы во все в это влезать. После второго придется соблюдать меры предосторожности, после третьего и частичного раскрытия информации – скрываться. Но останавливаться было уже поздно – поезд шел под откос…

Секретно

Департамент полиции

Главное оперативное управление

Дело оперативной разработки № 052/89

«Сатир»

1. Источник № 1/0458 сообщает, что взрыв, произошедший 26.01.1989 года на нефтяных терминалах в районе Саадиат, оплачен владельцем этих терминалов, купцом первой гильдии Абу Бакром – присвоен псевдоним «Сатир». За полгода до этого Сатир подписал договор страхования имущества от огня с «Первым страховым обществом от огня»[82] на всю сумму стоимости сгоревшего имущества. После чего Сатир вошел в контакт с лицами, совершающими террористические действия, и организовал взрыв на терминале с целью получения страховки. По данным источника, за взрыв Сатиром ассигновано террористам пятьдесят тысяч золотых рублей наличными.

…

3. В дополнение к сообщению 1 источник № 1/0458 дополнительно сообщает, что Сатир получил значительную прибыль, купив на значительную сумму опционы на поставку нефтепродуктов из порта Бейрут на Лондонской товарно-сырьевой бирже, по цене, значительно выше текущей, со сроком исполнения 01.02.1989 года. После взрыва на терминалах, вызвавшего перебои в поставках, цена на нефтепродукты повысилась и Сатир заработал на опционной премии около десяти миллионов британских золотых фунтов. Данная операция проводилась через подставных лиц, выгода от данной операции переведена на номерной счет в Шотландском Королевском Банке.

…

11. Принятыми мерами установлено, что Сатир, начиная с 1989 года, регулярно ассигнует значительные суммы на поддержку лиц, придерживающихся радикальных взглядов. Денежные средства перечисляются с номерных счетов в «Бэрингс Бразерс» и в Шотландском Королевском Банке. Оба банка находятся на территории Великобритании …

– Почему Сатир? – Я оторвался от чтения.

– Старый, а все никак не уймется. На Территориях же разрешено многоженство – вот он и содержит гарем. Четыре жены, как и положено в Коране[83]. Самой старшей – двадцать пять, младшей – семнадцать. Периодически меняет – любит свежатинку, – благо у мусульман процедура развода более простая, чем у нас – сказал трижды «талак» – и все… Правда, ради справедливости надо сказать – от него они уходят не только в том, что на них надето[84]…

– Какого же хрена он связался с террористами? Чего ему не хватает…

– Видите ли… – Иван Иванович снял свои очки, аккуратно положил на стол. – Тот, кому ведомо будущее, может неплохо зарабатывать на этом. А Сатиру ведомо будущее – и он выигрывает при любом раскладе. Если мы остаемся на Восточных территориях единственной и неограниченной властью – он зарабатывает деньги за счет страховки, игры на нефтяных ценах и всего прочего. Если же сюда приходят британцы или Восточные территории получают независимость – он становится патриотом, тайно спонсировавшим освобождение от ига неверных. Сатир – это кошелек местных исламистов, самый крупный в регионе. Если мы оставим их без денег, тем самым нанесем им больший удар, чем если бы мы провели массовые аресты…

– Когда?

– Чем быстрее – тем лучше. Время бежит быстро – чем быстрее мы будем действовать, тем меньше возможностей, что кто-то остановится и подумает над тем, что происходит…

– Где он живет?

– В основном – в Борж эль-Бражнехе, там у него квартира. Есть у него и дом в Маании… «Фонтенция» – может быть, слышали?

– Охрана?

– Есть, и очень серьезная. К нему не подобраться – по крайней мере, так считается…

Бред… Одно из того, что я точно знал, – что подобраться можно к кому угодно…

– Мы можем идти? – спросил я и за себя, и за Али…

– Можете. И … господин Воронцов… – вдруг сказал Иван Иванович, когда я был у самой двери, – будьте осторожны…

Тогда я еще многого не знал. Только потом я понял, что выбирал в качестве первой цели муллу Джималя Иван Иванович не случайно. Это первый раз – ты уничтожаешь мразь, которая по совести жизни и не заслуживает. А потом – когда уже не первый – идет совсем другое. Но отказаться – когда не первый раз – уже невозможно…

Бейрут, квартал Метн

Дорога на Баальбек

16 июня 1992 года

– Едут!

– Понял… – Скорчившись на заднем сиденье тесного, взятого напрокат седана, я приготовил видеокамеру.

Мы стояли на самом выезде из города – слева от нас были улицы христианского квартала Метн, справа – шоссе на Баальбек и дальше – в долину Бекаа. Только что, выжимая из машины все возможное, мы обогнали кортеж, и, пока он пробирался по извилистым улицам центра, мы уже были здесь. Все, кто ехал в долину Бекаа, пользовались этой дорогой, ибо она была недавно отремонтирована. Современное шестиполосное шоссе поднималось по горному склону и уходило за перевал на Баальбек и дальше – на Захле. Движение по нему было весьма интенсивным…

Только глянув на кортеж Бакра, я понял – противник на сей раз серьезный. По-настоящему серьезный, без дураков! Тот, кто организовывал охрану, знал, что делает…

Только идиоты покупают для охраны бронированные внедорожники – это широко распространенное заблуждение, и за него уже немало охраняемых персон поплатилось жизнью. Делать надо по-другому.

Три автомобиля – абсолютно одинаковых с виду! В данном случае – три сверкающих черным лаком «Майбаха» – очень популярной в Бейруте марки лимузинов. Никто не знает, в какой именно автомобиль сядет хозяин, да и в дороге машины постоянно меняются местами, будто наперстки у наперсточника на базаре. Только эта нехитрая мера снижает шансы на успех покушения втрое!

Машины пронеслись мимо на скорости, максимально допустимой для этого шоссе – водителей сдерживали не правила движения, а опасность сорваться с трассы. Весь видеоролик, мной отснятый, занял секунд пятнадцать – и он пополнил коллекцию, где было уже восемь таких же. Еще немного – и можно монтировать фильм под названием «Жизнь Абу Бакра»…

– Ты базар хорошо знаешь? – спросил я Али.

– Неплохо…

– Поехали…

Бейрут, район Шия

Рынок

16 июня 1992 года

Тому, кто хочет действительно узнать, что такое восточный базар, советую ходить на него с проводником – желательно местным и обязательно умеющим торговаться. Только тогда вы узнаете, что такое истинный восточный базар, что там на самом деле можно купить (по факту – все) и за какие цены. Восточный базар, даже если он находится под суперсовременной крышей из поляризованного стекла, как в Бейруте, все равно остается восточным базаром – местом, где можно как приобрести неземное удовольствие, купить товар за полцены – так и расстаться с кошельком, а то и с жизнью. Запах восточных пряностей кружит голову, блеск небрежно вывешенных на дверях лавок золотых цепей и браслетов затуманивает разум, аромат наргила[85] пьянит и манит. Тут и в самом деле не обойдешься без спутника, который сохраняет трезвую голову и здравый рассудок сам и не позволяет их терять тебе…

Бейрутский рынок в Шия был уникальным. Здесь издревле была торговая улица, и богатые торговцы не стали все сносить и создавать ультрасовременный торговый центр. Они взяли да накрыли всю торговую улицу сверхсовременным куполом из усиленного стекла. А под торговой улицей, вынув миллионы кубометров грунта, создали подземный торговый центр из четырех этажей, первый из которых был на глубине десять метров под землей. Получился этакий гибрид из древности и современности, а кое-кто даже называл эту улицу одним из чудес света. Ослепительно блестящая в лучах солнца конструкция стеклянной крыши была видна даже из порта…

Али, судя по его уверенной манере поведения, бывал здесь уже не первый раз. Он с каменным лицом протискивался сквозь толпу, не обращая внимания на назойливых нищих, гадалок, зазывал, и мне ничего не оставалось, как следовать в кильватере за ним.

Наконец Али свернул к одной из лавок, в которой торговали драгоценностями. Зазывала – пацаненок лет десяти – сразу оживился, схватил его за рукав, но Али только досадливо отмахнулся и что-то строго сказал…

– Что здесь? – тихо спросил я на русском, тихо, потому что светиться здесь как русским мне не улыбалось. Не потому, что здесь не любили русских – здесь, на этой улице со всем почтением встретили бы и самого шайтана, заведись у него в кармане лишние денежки. Просто мне не хотелось, чтобы кто-то запомнил, что здесь были русские…

Вышел и хозяин лавки – пожилой, осанистый, с длинной седой бородой араб, поздоровался с Али, как это принято на Востоке, пожимая руку гостя двумя своими руками. Кивнув на меня, что-то коротко спросил – Али ответил. После чего хозяин кивнул и направился в глубь лавки…

– Уважаемый Муртади предлагает следовать за ним… – тихо сказал мне Али.

– Мы здесь зачем?

– Иди и сам увидишь…

А лавочка-то оказалась совсем не простой. Как и многое на Востоке – с двойным дном. В подвале (который здесь вообще есть далеко не у каждого строения) оказалась замаскированная дверь, ведущая в другое помещение. Хозяин, прикрыв собой часть стены, проделал какие-то манипуляции – и целая полка, на которой был сложен запас товара, поползла в сторону. Зайдя в открывшееся помещение, я остановился на пороге, с удивлением присвистнул…

Того, что лежало на стеллажах – явно армейского происхождения, хватило бы, наверное, на пару батальонов. Причем большая часть оружия была армейской, запрещенной к гражданскому обороту…

Хозяин снова что-то сказал…

– Уважаемый Муртади предлагает дорогим гостям выбрать, что им по душе… – перевел Али

– Слушай, – потрясенно сказал я по-русски, – а он не боится?

– Чего?

– Ну, полиции там…

– Полиции… Муртади платит всем исправникам в городе, это у него розничный магазин, а есть ведь еще и оптовые склады. А потом – у него негласное соглашение с жандармерией. Он не продает ничего религиозным и национальным экстремистам – а те знать не знают про Муртади. Да и те, кто покупает, об этом месте не сильно распространяются – понимают, что им придется сюда обращаться еще не раз.

– А ты как узнал…

– Да так…

На Востоке вообще для своих секретов нет…

В раздумье я прошелся мимо полок, лихорадочно вспоминая, сколько у меня в кармане денег. Выходило более чем достаточно, рептильный фонд в полиции был богатым, но вынимать и пересчитывать толстую пачку денег в любой восточной лавке глупо. Наоборот, надо прикидываться бедным, тогда получишь хорошую скидку, поэтому деньги по совету Али я еще в машине разложил на несколько частей и рассовал по разным местам, усложнив задачу еще и карманникам, которых в этих краях тоже было немало…

Оружие было всех видов, моделей и стран – даже из Японии, которая вообще производит в основном для себя и на экспорт ничего не отправляет. Большая часть оружия – и это объяснимо – была русской, явно пущенной налево с армейских складов. Дальше примерно поровну шли американские и германские образцы. Германские – в основном не из самой Германии, а из свободной провинции Богемия[86], где оружие было основным экспортным товаром. Британских и прочих образцов было совсем мало, что и неудивительно – боевое оружие Британской империи было дорогим по цене и при этом намного уступало русским, германским и американским образцам по своим характеристикам. В отличие от охотничьего, боевое оружие британцы делать так и не научились…

Русское оружие отпадало сразу – а жаль. На полке я уже успел углядеть штурмкарабин Драгунова[87] самой последней модели – мощное, надежное и чрезвычайно точное оружие, которым были вооружены практически все стрелки Императорского стрелкового общества[88]. У меня самого было нечто подобное дома в качестве гражданского оружия – причем сделанное на заказ, вручную на ижевской фабрике оружейного мастера Евдокимова. Но нельзя…

Оставалось выбирать среди германских и американских образцов. Выбор германского оружия был на славу – «Эрма», «Маузер», «Вальтер», «Хенль» – только самое распространенное. В большом количестве лежал «Маузер» – как знаменитые на весь мир снайперские винтовки, состоявшие на вооружении и в Германской, и в Российской империи, так и образцы лицензионного производства[89]. Просто великолепное снайперское оружие – и именно поэтому оно отпадало. Стоит только найти на месте акции снайперскую винтовку «Маузера» – и сразу станет понятно, «откуда ноги растут».

Оставалось американское оружие, лежавшее на самом дальнем, плохо освещенном стеллаже, – снайперские винтовки стояли вертикально в держателях, и к каждой была прикреплена рукописная табличка с ценой. Медленно пройдя мимо стеллажа туда-сюда, я выбрал два варианта, к которым следовало бы присмотреться поподробнее…

Первый отличался каким-то… показным уродством, он больше походил даже не на оружие в общепринятом его представлении, а на инструмент. Зачерненная сталь, прямые линии, рукоятка, как у автомата «кольт», принятого на снабжение армии САСШ и славящегося своей ненадежностью – видимо, чтобы у солдата под рукой было что-то привычное и не приходилось переучивать. Для снайперской винтовки – спорное решение, но тем не менее. Остальное же внушало уважение – длинный толстый ствол, оканчивающийся внушительным многокамерным дульным тормозом, удобный затвор, армейский прицел Leupold, установленный в каркасе со стандартными планками, чтобы можно было дополнительно поставить прицел ночного видения или тепловизор.

Второй образец больше походил на винтовку – черный пластиковый приклад, как на обычной винтовке, но складывающийся и с регулируемой щекой. Такой же толстый ствол, дульный тормоз поменьше, чем на первой. Оптический прицел – переменной кратности в отличие от первого. Поверх ствола – широкая противомиражная лента. Прицел – германский Zeiss, такой же, как и в нашей армии, с переменной кратностью 4-16.

Быстро осмотрел обе винтовки. Обе под мощнейший патрон.338 Lapua, который армия САСШ без стеснения совести украла у нас, мотивировав тем, что он изготовлен на базе гильзы их патрона. Впрочем, у нас на «Стреле» был еще более мощный патрон.338, на вооружение армии не был принят и использовался частными стрелками. Первая – «армалайт-30», стандартная снайперская винтовка армии САСШ, совсем новая, даже со следами консервационной смазки и явно непристрелянная. Вторая, «Макмиллан», уже бывшая в употреблении, но если я что понимаю в оружии – из нее отстреляли максимум пятьдесят патронов, не больше. Стволы обеих – в идеальном состоянии, а это самое главное…

– Почем?

– «Армалайт» – за тысячу восемьсот отдам, «Макмиллан» – за две тысячи двести …

Однако… Ломили неслабо… Две магазинные цены.

– А почему «Макмиллан» дороже, он же в употреблении был?

– Так пристрелян же. Уважаемым господам не придется пристреливать самим.

Общаться приходилось через Али, немного сложнее…

– Полторы за «армалайт» – и договорились…

– Здесь не торгуются, уважаемый господин…

Вот это новости – на базаре, да и не торгуются…

– Али… Передай уважаемому господину Муртади, что патроны я могу и не у него купить…

Али о чем-то заспорил с хозяином лавки – горячо, эмоционально, как это и принято на Востоке.

– Тысячу семьсот, если купите сто патронов к ней…

– Тысячу семьсот и пятьдесят, – твердо объявил я, – и прицел я хочу именно «Цейсс» вместо того, что на ней установлен.

– Тогда еще триста рублей вдобавок.

– Двести.

Что мне, бой, что ли, с ней вести? А патроны тут – явно недешевые. И прицел лучше иметь знакомый, и так винтовка незнакомая, приноравливаться к ней придется.

После минутного молчания хозяин лавки протянул руку – договорились…

Мар-Мусса

16 июня 1992 года

Винтовку надо было пристрелять – и с этим возникали проблемы. Армейское или полицейское стрельбище использовать было нельзя, в тире «Александра Колчака» пристреливать – бред полный, там дальности никакой нет, даже автомат нормально не пристрелять. А пристрелять надо было минимум на тысячу метров. Проблему решили просто – упаковали винтовку с патронами, положили ее в багажник и двинули через перевал – в долину Бекаа и дальше. По долине были разбросаны поселения казаков, там можно было договориться и пострелять за совершенно разумную плату…

Подходящее стрельбище удалось найти только у селения Мар-Мусса – с директрисой аж на тысячу двести метров. Плодородная земля здесь была на вес золота, ни один дурак не стал бы устраивать стрельбище там, где можно выращивать фрукты или виноград – тем более что орошение проводили за казенный счет[90], а климат позволял собирать по три-четыре урожая в год. Но здесь почему-то пока не протянули оросительную ветку – и это дало возможность построить здесь длинное стрельбище. Стрельбищем приезжали пользоваться со всех окрестных территорий…

У казаков все было по-простому. Уплатив смотрителю стрельбища – здоровенному усатому казачине, на котором по случаю жары из одежды были лишь старые засаленные штаны, полрубля серебром, мы получили номер стрелковой позиции на три часа и краткую лекцию по поводу того, чего делать на стрельбище было нельзя. Убедительности лекции добавляло то, что во время ее проведения казак лениво похлопывал по сапогу нагайкой. Весьма известное средство убеждения для разгильдяев…

Наша стрелковая позиция была на самом краю стрелкового поля и позволяла стрельбу на максимальную дальность – одна тысяча двести метров. Таких позиций было всего три, и стоили они немного дороже. Две соседние пустовали.

Отстреляться в тишине и покое нам, конечно, не удалось. Было лето, в гимназиях были каникулы – и поэтому детвора с поселения и со всех местных хуторов либо уехала на море, либо собралась здесь, на стрельбище, восторженно наблюдая за стреляющими. «Дядь, дай пострелять» никто не канючил, видимо, не раз ученные ремнем за это дело, но смотрели они на стрелков и на оружие с вполне понятным детским изумлением и азартом, обмениваясь восторженными репликами на страшной смеси русского и арабского…

Они смотрели на меня, а я потихоньку приглядывал за ними. Их было много – несколько сбитых кучек, от пяти лет и до двенадцати. Чернявые, загорелые, перемазанные с ног до головы, босые – они мало чем отличались друг от друга, дети арабов и дети живущих здесь казаков. Четвертое, а то и пятое поколение родившихся после войны, они дружили между собой, не обращая внимания на то, кто русский, а кто араб, они вместе бегали в гимназию, на стрельбище, вместе совершали ночные налеты на виноградники и фруктовые сады и вместе получали за это ремнем. Русские пацаны свободно лопотали по-арабски, а арабчата знали русский – но между собой они переговаривались на дикой смеси того и другого, язык русского поселенца с Восточных территорий в России иногда просто не понимали.

Наконец-то оно росло. Единое поколение, для которого Российская империя – родина, а не оккупант, как твердят иностранные газеты. Поколение, которое не нужно искусственно ассимилировать, которое само добьется своего. Поколение, живущее в стране, занимающей без малого одну четвертую всей территории Земли. Поколение, выросшее на новом Ближнем Востоке – где гиблые болота и бесплодные горы уступили место садам и виноградникам, где один за другим поднимаются обновленные города и новые заводы, где межплеменной и межнациональной ненависти просто нет места.

Дед, когда я был еще маленький, рассказывал мне об операциях по усмирению, когда отделения жандармерии напоминали укрепленные взводные опорные пункты, когда морские пехотинцы и десантники совершали по три десантирования в день, гоняясь за бандами, о жутких перестрелках в городах, которые происходили в течение пяти-семи секунд и заканчивались тремя-пятью трупами. О том, как они входили в деревни, а даже самые мелкие пацаны, видя их, проводили пальцем по горлу. О том, как казаки-поселенцы ночью посменно дежурили у пулеметов, а в каждом тракторе было крепление для личного оружия. Все это было. Тогда. А сейчас сын казака и сын араба сидели вместе и рассуждали, когда пойдет спать сторож Хаким, чтобы залезть в виноградник…

Но кого-то это не устраивало. Кто-то не хотел с этим смириться, кто-то снова хотел, чтобы на этой земле, дающей сейчас по три урожая в год, снова лилась рекой кровь. И самое страшное – что так хотели не все и даже не большинство – но многие…

Семьдесят лет без большой войны. Неужели человек такое существо, которому скучно без убийства себе подобных? Неужели ненависть – тот наркотик, от которого мы никак не можем отвыкнуть?

– Что задумался? – Али толкнул меня в плечо, он немного запыхался. Оно и понятно – жарко, а ему идти пришлось больше километра, чтобы мишени устанавливать. Одна мишень была на шестистах метрах дистанции, вторая – на дистанции вдвое большей…

– Да так, ничего… – Я будто очнулся от сна. – Ветер померь пока, а я установлю…

Винтовка шла с сошками в штатной комплектации, но мне они и не были нужны. Свернув стрелковый мат, я подложил его под цевье. Ветошью удалил остатки консервационной смазки, зарядил магазин – патроны были длинные, тяжелые, серебристого цвета, они светились матовым светом в лучах солнца и больше походили на украшения из серебра, чем на патроны. Передернув затвор с усилием, большим, чем обычно – винтовка новая, механизм не приработался, – я дослал патрон в патронник и залег прямо на каменистую землю, положив винтовку перед собой. Али улегся рядом с шестидесятикратной трубой, которую он одолжил у смотрителя…

– Ветер?

– Почти штиль. Чуть влево…

Жарко было так, что воздух буквально дрожал над землей прозрачным маревом, в котором, почти невидимо, танцевали феи и духи этой земли…

Спусковой крючок не регулировался вообще – но настроен был удивительно хорошо, спуск, как будто ломается тонкая стеклянная палочка, сухой и легкий. Приклад с резиновым затыльником чувствительно ударил в плечо, звуковая волна ударила по ушам. Было видно, как по обе стороны дульного тормоза шевельнулись былинки …

– Ушло выше и много левее, – прокомментировал Али, – даже в мишень не попал…

Подкрутил маховички прицела. По идее, с таким отклонением попадать не должно, даже с первого раза. Неужели кольца плохие?

Новый выстрел…

– Намного лучше. Еще правее бери, по горизонтали нормально…

– Получается, я поправки почти до конца выкручу. Давай-ка прицел переустановим, что-то мне не нравится…

Пока нашли инструмент, пока переустановили, на нас уже обратили внимание и остальные – слишком необычным было оружие. В основном на стрельбище приезжали тренироваться казаки, а они обычно закупали устаревшее оружие со складов длительного хранения по бросовым ценам – а то и вовсе получали его от государства бесплатно, если складывалась угрожающая ситуация – как раз как сейчас; заметил, что у многих – новое оружие с пластиковыми цевьем и прикладом вместо деревянного. Приезжали и горожане, но они обычно покупали российское оружие, потому что к нему проще было достать боеприпасы и проще отремонтировать при необходимости. Тридцатый «армалайт» был для этих мест экзотикой. Впрочем, того, что меня запомнят, я не боялся – наверное, даже хорошо, что запомнят. На это и расчет…

Переустановили – как я и ожидал, в лавке Муртади прицел установили наскоро и кое-как. Исправили, вновь отнесли винтовку на стрельбище…

– Горизонтально нормально, правее…

Ага, значит, прошлый раз я излишне выкрутил. Так и есть – из-за плохой установки прицела тогда мазал. Поправил, снарядил запасной магазин, выстрелил снова…

– Есть! Восьмерка, чуть левее.

Остаток магазина я выпустил, больше не трогая барабанчиков прицела. Все они пришлись не дальше восьмерки. Передал винтовку Али, тот тоже выпустил магазин с примерно похожим результатом…

– Давай теперь на тысячу двести. Ветер не изменился?

– Нет.

Выстрел на дистанцию свыше километра отличается от стрельбы на более близкие дистанции кардинально. Это ближе к артиллерии, чем к стрельбе обычного пехотинца. Нужно взять поправку на десятки самых разных факторов – ветер, температура воздуха, угол места цели, высота над уровнем моря, деривация, наличие посторонних предметов на линии визирования цели, эффект Магнуса[91] даже. Если метров до шестисот стрелять мог научиться каждый, до тысячи метров – примерно каждый второй, то свыше тысячи – каждый десятый. Нужно было не только учесть в голове все эти факторы – но и определить влияние на траекторию полета пули каждого из них, просуммировать их силы и направление их приложения и вывести общий вектор. Это была сложная физико-математическая задача с десятком неизвестных – и ее мало кто мог правильно решить. Настоящий снайпер просто чувствовал, куда надо прицелиться на такой дистанции, чтобы попасть. И далеко не каждая винтовка была способна «взять» такую дистанцию. Если пуля переходит со сверхзвукового полета на дозвуковой, с ней происходит то же, что и с самолетом, – ее начинает трясти, и она сильно отклоняется от траектории.

Но это была именно та винтовка, что нужно, и я был именно тем человеком, что нужно…

Еще когда пуля летела к своей цели, разрывая своим острым носиком воздух, я уже знал, что попаду. Вот так – просто знал, был уверен. Прицелившись на шесть человеческих ростов выше мишени и немного правее, я спустил курок и сразу понял – попал…

– Восьмерка, почти девятка. Неслабо, неслабо…

– Талант не пропьешь… Попробуй?

– Пас. Я свою дальность знаю – и дальше ее не суюсь. Только патроны пережигать да надеждами себя тешить…

– Ну, тогда…

Я выпустил еще один за другим четыре патрона – каждый раз делая минутный перерыв чтобы дать стволу остыть – хотя понятие «остыть» на этой жаре было смешным и неуместным. Пацаны смотрели из-за колючей изгороди, окружающей стрельбище, не решаясь приблизиться…

– Что с тобой?

– Знаешь… – Али сел по-турецки прямо на земле, поджав под себя ноги. – Я вот думаю, а то, что мы делаем, – правильно?

– А ты думаешь – нет?

– Я думаю… А вот этим пацанам, что сейчас на нас смотрят, им надо то, что мы делаем? Или нет?

– Знаешь… Был у нас в Питере в учебке такой Тищенко, капитан второго ранга. Преподаватель специальной тактики, уж не знаю с чего. Обычно по этой дисциплине бывшие морские пехотинцы преподают. Так вот – он один раз нам сказал, несмышленышам, когда такой же примерно вопрос задали: на войне нет правых и виноватых – на войне есть свои и чужие. Этим пацанам то, что мы делаем, не нужно. Но кто-то все равно должен это делать – просто чтобы все оставалось на своих местах. Вот эти пацаны – они выросли здесь и не знают другой жизни, кроме этой. А кое-кому хочется, чтобы жизнь была совсем другой, чтобы они не играли вместе – а убивали бы друг друга. Добро никогда не могло и не сможет победить зло – его может победить только другое зло. Вот и мы – зло, которое борется с другим злом. И должно его победить – иначе не сможет существовать добро. Понял? И не думай больше об этом. Господь рассудит. Давай собираться…

Маания

Вилла Фонтенция

17 июня 1992 года

На позицию пришлось выбираться ночью, и даже это было опасным. Очень опасным…

Дом Сатира в Маании представлял собой гибрид итальянской виллы и крепости, которых в этих местах было немало еще со времен крестоносцев. Это не значит, что дом походил и на виллу, и на крепость – там стояло два дома – вилла прямо на берегу моря, так что мраморные ступеньки спускались прямо в волны, а чуть дальше, ближе к горе, прилепилась крепость. Возможно, даже старая, древней постройки, не новодел, которая всегда тут была – мрачное здание с толстенными стенами, которые наверняка не пробила бы и танковая пушка. У виллы было два абсолютно одинаковых по оформлению входа с двух сторон здания – к одной вела извилистая бетонная дорога, а вторая вела прямо в соленые морские воды. Первая заканчивалась рядом с домом площадкой, на которой стояло несколько лимузинов и роскошных спортивных машин в яркой попугайной раскраске. Была тут и «Бугатти» – приземистая, в роскошном светло-синем фирменном цвете, и «Изотта-Франскини» – роскошный двухместный кабриолет, и два шикарных спортивных «Хорьх Купе» с двенадцатицилиндровыми моторами. Был тут даже «Руссо-Балт», которого тут никак не должно было быть – это была правительственная модель и частным лицам она не продавалась вообще. Но она тут была – впрочем, на Востоке всегда ценили возможность иметь именно то, чего иметь было нельзя. Кстати, про «иметь»…

– Тебе шестнадцать лет есть? – прошипел мне в ухо Али.

– А тебе твоя вера позволяет на такое смотреть? – не остался в долгу я…

Ночью мы, соблюдая все меры предосторожности, даже накрывшись армейскими накидками, чтобы не дать себя обнаружить ночью через тепловизоры, пробрались на скалу, которая отстояла от ближнего к нам угла дома на километр сто шестьдесят один метр. Днем на раскаленных солнцем скалах можно было лежать и без накидки, а вот ночью, когда скалы стынут, силуэт стрелка будет на экране светиться самым ярким светом. Впрочем, несмотря на жару, от которой мы оба едва не умирали и спасались старым методом – соленым чаем[92], ни один из нас – ни я, ни Али – накидку с себя не убрали. Потому что охранялся дом Сатира очень и очень серьезно…

Не знаю, кого или чего боялся Сатир, но его охрана превосходила даже охрану, которой пользовался губернатор, и не уступала охране наместника на Территориях…

Все жилое пространство было огорожено забором, причем двойным. Один забор высотой три метра из сетки-рабицы зеленого цвета и с колючей проволокой поверху был искусно замаскирован зеленой изгородью. Мало того – изоляторы на столбах, поддерживающих забор, говорили о том, что там есть и оголенные провода с током, об этом говорили и трупики птичек, запутавшиеся в листве и лежащие рядом с забором…

Второй рубеж обороны был намного опаснее. По торчащим из зеленой лужайки газона датчикам я понял, что есть еще один забор, невидимый. Лазерные лучи постоянно сканировали пространство, и если пущенный лазерный луч находил на своем пути какое-либо препятствие, моментально звучал сигнал тревоги. А судя по тому, что к этому месту не подходили собаки – два добермана постоянно шатались по участку, а ночью их было в несколько раз больше, – сканирование велось не только лазерными лучами, но и звуковыми волнами в диапазоне, недоступном человеческому уху…

В общем – о проникновении на участок можно было забыть.

На крыше стояла система, обнаруживающая снайперов, – ее постоянно вращающийся объектив я узнал сразу. У меня на винтовке был специальный армейский прицел – на линзы было нанесено покрытие, не позволяющее лучам отражаться от линзы в том диапазоне, который система воспримет как оптический прибор, нацеленный на дом. Но обычный прицел эта система засекла бы мгновенно. По крайней мере, если бы она засекла нас, мы бы не видели то, что видели…

Все окна дома на ночь закрывались жалюзи – не обычными, а стальными, отражающими пистолетную пулю. На крыше был парный пост наблюдения – один охранник с армейским пулеметом и второй – со снайперской винтовкой. Посмотрев через трубу Али на винтовку, я рассмеялся – нашли, с чем охранять. Снайперская винтовка Мосина, многократно модернизированная, – но на такой дистанции ей делать было просто нечего. Еще две пары охранников болтались по территории виллы – то, что они работали парами и оставались почти не замеченными для обитателей сего гнездышка, говорило о том, что это настоящие профессионалы и забить на службу они не успели…

А вот что происходило в этот самый утренний момент на ведущих к морю мраморных ступенях, даже описывать стыдно, не то что смотреть… Впрочем – что естественно, то не безобразно. Молодец дядя, как только справляется в его-то возрасте с четырьмя женами. И ведь все по Корану – не можешь удовлетворять четырех жен, значит, тебе и не положено столько; а тут вполне даже может. И трахал бы их себе дальше, чем с террористами связываться и в политику лезть. Ну да тут не синематограф, пленку назад не отмотаешь и приговор не отменишь…

Сначала вышли две жены – обе блондинки и явно русские. Из тех самых, что предпочитают ездить на Восток… на заработки, но свежие по виду совсем. Прикрыться даже полотенцем они не сочли нужным. Оно и правильно – зачем красоту скрывать…

Затем в окружении еще двух – пока первые успели ополоснуться в море – появился и сам Сатир. Первые вылезли из моря – и началось…

– Слушай… Я тут больше не могу – изжарюсь…

– Он же может. Терпи, ему сейчас сложнее приходится, чем тебе…

Мельком взглянул на часы – действо на мраморных ступенях продолжалось уже полчаса. Интересно, что за лекарство он принимает, говорят – из Африки немцы какое-то возят. Для восстановления мужской силы. Отвлекаюсь…

Можно было бы, конечно, выстрелить и сейчас, но я не стрелял. Дамы, которые сейчас развлекали Сатира, в отличие от него самого не были ни в чем виноваты. Они не связывались с террористами, не передавали деньги, не финансировали антигосударственные акции. А значит, и стрелять в них было решительно не за что.

Сатир выдохся через пятьдесят пять минут, когда Али стал аж красным – он почему-то плохо переносил жару, несмотря на то что был турком и родился на Востоке, – а я начал психовать, что для точной стрельбы и вовсе противопоказано. На какой-то момент я подумал, что это не более чем ловушка и охранники свободной смены подбираются к нам. Но этого быть не могло – Али перекрыл все подходы к нашей лежке тонкими, едва ли не в несколько молекул толщины нитями. Порвешь хоть одну из них – тревога. Прибор был у Али на руке – и противнику он попасть был никак не должен. Он явно указал бы на армию – больше этой мобильной системы охраны периметра нигде не было…

Наконец Сатир начал подниматься…

– Дистанция.

– Тысяча сто восемьдесят один.

– Ветер.

– Слабый. Три влево…

Стрелять надо сверху вниз – да еще и учесть, что часть своего пути пуля полетит над водой, а влажность там другая, да и испаряется она под таким-то жарким солнцем, что тоже требует небольшой поправки…

Сатир встал в полный рост, потянулся, глядя на солнце – и мой палец сам нажал на курок…

Пуля на таком расстоянии летит долго, очень долго… Изображение в оптическом прицеле, выведенном на максимальную дальность, смазалось от отдачи – но через мгновение все снова стало четко видно. И я увидел, как Сатир лежит животом вниз прямо на мраморных ступенях – а к зеленоватой соленой воде течет, стремиться слиться с ней багровый ручеек …

Дело сделано…

В следующую секунду и я и Али отпрянули – снайперская пуля щелкнула о камень, выбив каменную крошку в опасной близости от нас. Мы переглянулись – говорить ничего и не было нужно. Мы учились вместе, одному и тому же и в таких случаях понимали друг друга без слов…

Опасность. Так быстро они не могли понять, где находится снайпер. Если не знали заранее…

Хватанув винтовку, я сиганул вниз, следом за Али – успев уйти от пулеметной очереди, свинцовой метлой прочесавшей то место, где мы лежали. Совсем рядом с нами новая снайперская пуля срезала толстую ветку…

– Валим! Меняем отход!

Кто-то сдал – иначе этого просто не могло быть!

Машина ждала нас в километре – но в этой ситуации идти до нее было нельзя, там нас вполне могла ждать засада…

– К дороге! – выдохнул я, таща тяжеленную винтовку и стараясь не упасть. Зелень, кусты, камни, треск ветвей, тяжелое дыхание – все это слилось в нечто единое под названием «погоня». Она уже дышала нам в спину – и я это знал…

План был единственный – захватить первую попавшуюся на дороге машину, желательно без лишней крови, проехать на ней километров несколько, чтобы оторваться, – и уходить пешком. На пересеченной местности выследить двух разведчиков-диверсантов военно-морского флота, если они не хотят быть выслеженными, дело непосильное.

Задыхаясь, мы выскочили на узкое дорожное полотно, вьющееся между холмами…

– Машина… – выкрикнул Али.

Я мельком глянул на выезжающий из-за резкого поворота черный британский «Рейндж Ровер» – и адреналин, которого и так уже было немало, буквально хлестнул в кровь сплошным потоком…

– Контакт!

Вскинув винтовку, я выстрелил – с рук, навскидку, целясь по месту водителя. Громыхнуло, отдача обожгла болью руки – внедорожник завилял, экстренно тормозя. Даже отсюда было видно, как тонированное лобовое стекло со стороны водителя изнутри забрызгало красным…

Али уже стрелял – севастопольская подготовка не прошла даром. Мгновенно кувыркнувшись на раскаленном асфальте дороги, он пришел на колено и уже поливал огнем салон «Рейнджа» из автомата «Скорпион». Это оружие производилось в Богемии и отличалось особой точностью – непрерывной очередью все тридцать пуль ложились в мишень, равную по размерам автомобильной дверце – вот за что его так любили политические террористы всего мира…

Искалеченный, с разорванным пулями салоном, «Рейндж» катился по инерции прямо на меня, но я стоял словно во сне – не двигаясь с места. Сбоку что-то кричали, что – я не понимал…

– Ты что, совсем охренел?!!

Пробегая мимо меня, Али со всей силы толкнул меня в плечо – и тут все встало на свои места, появился звук, и мир закрутился с прежней скоростью. Оцепенение после выстрела, странное и необъяснимое, прошло…

Машина остановилась всего в пяти метрах от меня, немного не доехав. Закинув винтовку за плечо, я подбежал к ней, распахнув переднюю дверь справа – и изрешеченное пулями тело буквально вывалилось на меня…

В салоне разило кровью – запах был такой густой, плотный, даже едкий, каким он бывает лишь на бойне. Первым погиб водитель – моя пуля, пущенная навскидку, пробила лобовое стекло, его тело, спинку сиденья и застряла в теле того охранника, что сидел за ним и уже готовился высунуться из окна, чтобы стрелять по нам. Все лобовое стекло было забрызгано красным, испещрено дырами – хорошо, что небронированная машина. Впрочем, от триста тридцать восьмого калибра не спасет и броня…

– Интересные дела! Откуда только берут, ублюдки… – Али уже запихнул «Скорпион» в подмышечную кобуру, вытащил с заднего сиденья труп, подхватил его оружие: последняя модель «АК» в полной комплектации – с подствольным гранатометом, лазерным и оптическим прицелами. Такое оружие в частные руки не могло попасть никак …

– Ты едешь, нет? – Али уже разобрался с трупами со своей стороны и раздраженно смотрел на меня, протирая какой-то тряпкой залитое кровью лобовое стекло – скорее даже не протирая, а размазывая кровь по нему.

– Сейчас…