Мемуары «Красного герцога» Ришелье Арман Жан дю Плесси

Кто-то может подумать, что большие расходы, крупные дары и вознаграждения, раздаваемые государем, выгодны дворянству, ближе всех стоящему к трону и подбирающему все, что сыплется из рук государевых; но и здесь обогащается лишь кучка самых приближенных, а в целом дворянство также от этого страдает, разделяя беды, из этого проистекающие, в частности – от продажи должностей, поскольку, будучи так же бедны деньгами, как богаты почестями и отвагой, они не могут иметь ни должностей в правительстве, ни судейских должностей, ведь доступ к этим почестям достигается лишь средствами, которых они лишены.

Все это причиняет ущерб Церкви; поскольку невозможно уже заставить дворянство служить обычными методами, присущими их званию, дошло до того, что им стали передавать церковное имущество, поощрять их за счет Церкви, на злоупотреблениях которой я остановлюсь подробнее, как это подобает моему сану; получив несколько ран, разумно заняться прежде всего лечением тех из них, что затронули наиболее важные органы, ведь они самые опасные.

Точно известно, что в ходе прошлых веков во всех нациях мира, и когда они исповедовали культ ложных божеств, и когда они стали служить истинному Богу, лица, избравшие для себя это поприще, стояли в одном ряду с государями (если те сами не были ими) не только в области духовной, но и в том, что касается гражданского и политического управления; я мог бы легко показать это на примере всего хода истории, если бы только, не желая злоупотреблять терпением Вашего Величества, оказавшего мне честь этой аудиенцией, я не ограничился нашей Францией, довольствуясь тем кратким рассказом о том, как было у нас организовано управление в прошлом.

В то время как заблуждения язычников затуманивали взор этого королевства, оно настолько доверилось друидам, служившим его богам, что ничего не делалось без их согласия.

С момента, когда королевство получило сокровище подлинной веры, те, кому положено печься о ее таинствах, до определенного времени пользовались таким влиянием, что ничто не делалось без их совета и согласия; это походит на старинную форму патентов наших королей, которые предусматривали их согласие как залог силы этих документов.

Шла ли речь о браках королей, о мире между ними или каком-либо ином деле из числа самых важных и неотложных, без них не обходилось. Управление финансами, руководство делами также были переданы им. Мы находим в истории немало канцлеров из их числа: один автор[113] приводит цифру тридцать пять. Мы видим их среди крестных отцов королей; им поручают их воспитание, опеку над ними, регентство в их государстве.

Уверенность в том, что религия, связующая их с Богом и сообщающая их вере неприступный характер, делает их слово своего рода залогом обещаний их господ: к ним обращаются с просьбами, их принимают в качестве заложников королей вместе с их детьми, как если бы само их достоинство не делало их уже королевскими особами.

Наконец, оказанная им честь простирается до того, что их собственные государи делают их арбитрами в своих спорах, отдаются на их суд, хотя те и находятся под их властью.

И, что особенно важно, самыми великими среди наших королей были те, которые больше пользовались их услугами, что полностью подтверждается тем, что великий государь[114], первым соединивший в своей особе венец Империи с короной Франции, ничего не делал, как во времена мира, так и войны, без мнения епископов, которые, по этой причине и по некоторым другим, собирали Синоды почти каждый год.

С тех пор прелаты стали служить своим государям; галликанская Церковь была исполнена величия; сегодня же ее не узнать, до такой степени она потеряла свой былой блеск; ибо в делах государственных не только не идут за советом к священнослужителям, но честь служить Богу словно делает их неспособными служить Королю, чья власть божественного происхождения.

Если они и входят в Совет, то лишь формально: их встречают там с таким презрением, что достаточно быть мирянином, чтобы рассчитывать на старшинство перед ними, тогда как в былые времена их звание, дававшее им преимущество перед всеми остальными, обеспечивало им преимущество и в Совете.

Таким образом, принижается достоинство тех, кто служит святым алтарям; больше того, хотя они воздают Королю то, что каждый воздает Богу, добровольно отдавая ему десятину своего имущества, нельзя у священнослужителей изымать остальное в пользу людей, либо совершенно не способных распоряжаться средствами, либо отдающих их на мирские дела, а не Богу, либо врагам Церкви.

Впрочем, временными благами, не участвуя в духовной жизни, можно воспользоваться, лишь совершая святотатство.

Хотя они и освобождены от всех налогов, найдется мало налогов, которые не захотели бы навязать им. Их лишают прав, поносят, когда враги веры своими погребениями ежедневно и безнаказанно оскверняют самые священные места. И это еще не всё: вопреки эдиктам и разуму, их храмы удерживаются грубой силой, препятствующей донести до народа глас Божий, предпочитающей ему глас людей.

Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что Церковь одновременно лишена почестей, ограблена, пренебрежена, осквернена и настолько унижена, что у нее просто не хватило бы сил жаловаться, если бы, сплотившись из последних сил и видя перед собой лекаря, который только и может спасти ее, она не обратилась к нему, надеясь тронуть его сердце, чтобы, движимый состраданием, верой и разумом, он вернул бы ей все разом: жизнь, блага и почести.

Однако дабы Его Величество оценил справедливость ее жалоб и ее нижайших посланий о злоупотреблениях, Церковь рассмотрит, если Вы пожелаете, причины попыток лишить священнослужителей чести пользоваться Вашими советами, держать Вас в курсе ее дел, ведь именно их призвание во многом предназначает их для этого, поскольку обязывает их действовать строго по закону, быть всегда честными, вести себя осмотрительно – единственные условия, необходимые, чтобы достойно служить государству; к тому же они и впрямь больше, чем кто-либо, лишены частных интересов, от которых часто страдают государственные дела, так как, храня обет безбрачия, они оставляют по себе лишь свои души, которым богатства ни к чему, а потому думают здесь, на земле, лишь о службе своему Королю и своей родине, чтобы обрести там, на Небесах, – и навсегда – славное и полное вознаграждение.

Напрасно прежние Соборы[115], осуждая распущенность епископов, оставляющих свою паству, дабы следовать за государевым двором, разрешили пребывать при дворе тем, кто к этому был призван некими поручениями и государственными нуждами.

Какова вероятность того, что добро, принадлежащее Церкви, не попадет в руки людей светских? Разве не против правил справедливости давать миру то, что принадлежит Богу, вместо того чтобы жертвовать Богу то, что принадлежит миру?

Предоставить аббатство светскому дворянину или передать его в руки иноверца – казалось бы, что тут такого? В чем ущерб Церкви? Однако ясно: ее разорение и погибель проистекают именно отсюда, ибо большая часть приходов Франции присоединена к аббатствам.

И потому, когда они находятся в распоряжении недобросовестных лиц, нечего и говорить о пастырях, достойно исполняющих свои обязанности (а ведь именно они – прочная основа Церкви, залог ее чести). Придворный или кто-то другой, связанный скорее с землей, чем с небом, вряд ли будет озабочен выбором пастырей, живущих по Божиему слову, вот враг нашей веры и постарается ее обесславить, подсовывая нам людей невежественных и безнравственных.

Ваше Величество, соблаговолите знать, что неправомерно передавать церковное добро подобным людям, как и людям нашей профессии, недостойным обладать им в силу своей безнравственности и невежества. Да, Ваше Величество, это большое злоупотребление; злоупотребление, которое влечет за собой потерю бесконечного числа душ, а они, в том числе и Ваша, должны будут однажды предстать перед Всевышним.

В мире считают, что право раздавать благодеяния весьма выгодно государям; но Великий Святой среди наших королей[116], имя которого носите и Вы, Ваше Величество, не разделял такого мнения, поскольку он не захотел воспользоваться буллой, которой Папа предоставлял ему власть.

А если тот из его наследников[117], который, не следуя его примеру, и согласился с тем, что тот в свое время отклонил, уверовав в это на определенное время, он потерял ее, когда на смертном одре, готовясь предстать перед Богом, Который судит равно и королей, и их подданных, заявил своему сыну, что ничто так не печалит его, как отчет, который он должен представить Небу, о том, как он выполнял свою обязанность распределять льготы, устранив выборы.

Если святой Грегуар уже унес одну из наших королев только за то, что она сносила злоупотребления в распределении льгот, если несколько принцев крови были наказаны в этой связи, чего еще должно опасаться? И как должно поступать нам?

Следует опасаться десницы Божией, ничего не оставляющей безнаказанным. Наш долг добросовестно предупреждать об этом, как мы и делаем, тех, кто способен остановить подобные бесчинства.

Хотя и создавалась видимость назначения мирянам пенсионов вместо вручения им соответствующих титулов, либо на их имя, либо на третье лицо по доверенности, нет никакого смысла – поскольку это несправедливо – одаривать того, кто не участвует в трудах; на больших должностях нельзя исполнить своего долга без больших расходов.

И наоборот, опыт убеждает нас в том, что лишить человека того, что ему принадлежит по праву, означает побудить его взять себе то, что ему не принадлежит.

Если от пенсионов мы перейдем к обязательным долям наследства, кто сочтет справедливым назначение наследника при жизни человека, ведь этим жизнь этого человека отдается на милость того, кому выгодна его смерть?

Соборы осудили эту практику как очень опасную[118], король Генрих III на своих последних Генеральных Штатах принес торжественную клятву отменить ее и объявил недействительными все решения по наследству и праву преемственности, принятые при его царствовании.

Уместно и необходимо сделать то же самое теперь, и не только в отношении бенефиций, но и в отношении всех должностей в королевстве: в силу того, что в ином случае, Ваше Величество, Сир, у Вас будут связаны руки и Вы надолго станете королем, лишенным права распоряжаться, а также и в силу того, что, будучи не в состоянии оделить в достаточной степени своими благодеяниями каждого, важно сохранить по крайней мере надежду в тех, кого нельзя одарить еще больше.

Этого не добиться, если бенефиции остаются обещанными и обеспеченными детям, которые, достигнув вершин заслуг и возраста, не посмели бы, возможно, думать о том, как заполучить почести и чины, предназначенные им с колыбели.

Что касается обид, нанесенных некоторым из священнослужителей при сборе податей, которые хотели навязать им косвенным путем, исходя из недворянского имущества, находящегося в их распоряжении, разве не бессовестно требовать от лиц, посвятивших себя Богу, того, что язычники никогда не требовали от тех, кто был предназначен служить их идолам? Конституции императоров и соборные установления недвусмысленны в том, что касается этих льгот.

В прошлом всегда признавали[119], что истинный налог, которым следует обложить Церковь, – молитва; иные язычники были до такой степени религиозны, что считали необходимым больше доверять молитвам и слезам, чем деньгам, которые отнимают у народа, и оружию, которое носит дворянство. Несмотря на все это, мы платим добровольную подать, однако нам навязывают все новые и новые, хотят нас принудить к ним, словно мы и впрямь обязаны их платить.

Что касается утеснений, причиняемых нам в наших правах, легко убедиться в невозможности исполнения нами наших обязанностей, если судьи во всех случаях будут против нас и будут так ограничивать власть, данную нам Богом, что даже при наилучших намерениях с нашей стороны мы не сможем воспользоваться ею.

Следует отметить: Собор в Халкидоне[120] – один из четырех первых Вселенских соборов, которым галликанская Церковь подчинила свои свободы. Если третий Собор в Карфагене[121], на котором присутствовал святой Августин – великий светоч Церкви, если первый Собор в Маконе, состоявшийся во Франции свыше тысячи лет тому назад, если третий Собор в Толедо, собиравшийся почти в то же время в шестом веке, если ряд других запрещают мирянам знание того, что относится к служителям Церкви[122], если все христианские императоры считали священным все, что исходило от епископов; если великий Константин не пожелал и слышать о спорах между ними, если он приказал следовать тому, что было рассмотрено и решено ими, всем, в том числе и остальным судьям[123], если Карл Великий подтвердил этот приказ в своих эдиктах[124], если он создал большое число установлений, чтобы сохранить наши льготы, – какой смысл, какая необходимость терпеть сегодня, чтобы те, кто обязаны повиноваться Церкви, командовали ею и принимали решения по вопросам, которые они должны выслушивать из уст самой Церкви?

Духовная власть настолько отличается от власти мирских судей, что святой Киприан осмеливается свидетельствовать, что покушения на Церковь и пренебрежение судом епископов порождают расколы, разрывают нить, связующую всех детей Иисуса Христа в лоне Церкви. Не овцам пасти пастухов, говорит святой Григорий Богослов, не сторонам судить судей, не субъектам законов предписывать их законодателям: Бог не является Богом смуты, но мира и порядка.

Что касается веры и Церкви, лишь тот вправе судить их, кто сам из числа священнослужителей, говорит святой Амвросий. А потому он упрекает[125] некоторых священников, которые, вместо того чтобы доверить спорные вопросы судам Церкви, обращались к авторитету императоров, которым сам он отважно сопротивлялся, когда те захотели взять на себя то, что надлежит решать лишь тем, кому Бог доверил руководить душами.

В первые столетия своего существования Церковь настолько полно осуществляла свои полномочия, что великий святой Мартин[126], неотъемлемая гордость Франции, в разговоре с императором Максимом категорично заявил, что, когда мирской судья судит о делах Церкви, это – новое и неслыханное преступление.

Хорошие императоры, хорошие короли, Сир, всегда стремились поддерживать и служить этой святой супруге суверенного властелина поднебесной империи; Ваше Величество не преминет заметить, что все суверены строго подчиняются ему и по совести, и из государственных соображений, поскольку не приходится доказывать, что ничто не научит его подданных пренебрегать его собственной властью лучше, чем смирение перед нападками на власть Вседержителя, от Которого он получил свою.

Сказанного вполне достаточно, ни к чему продолжать эту тему.

Печаль по поводу профанации святых мест и справедливая обида на узурпацию церквей заставляют меня не оставаться в стороне и возвысить свой голос против этих святотатств.

Иисус Христос указал в качестве предзнаменования, возвещающего конец света[127], на разочарование, которое испытают, согласно Даниилу, в храме: мы имеем все основания опасаться того, как бы разочарование, которое ежедневно ощущается в наших церквах, не стало предзнаменованием конца этой монархии!

Несказанно горько, что там, где должно возвещать об истине, проповедуется ложь, что целые страны из числа тех, что находятся под Вашей властью, подобно Беарну, заражены смутой, что храмы, призванные служить Богу, используются не по назначению!

Больно слышать, что святые места оскверняются подобным образом; у меня волосы встают дыбом, меня охватывает ужас, голос мой пресекается, когда я пытаюсь выразить недостойность такого чудовищного преступления: трудно поверить, что оно могло бы свершиться и в самой варварской стране в мире.

А ведь это Франция, некогда не знавшая чудовищ, виновников столь страшного преступления; я бледнею, я дрожу, говоря об этом! О несказанное терпение Неба!

Почему твердь земная не разверзлась, чтобы поглотить их еще при рождении! В Вашем государстве, Ваше Величество, посреди мира, попирается драгоценное и священное тело, очищающее наши тела, спасающее наши души, – Тело великого Бога, Который по Собственному желанию опустился до креста, чтобы возвысить нас до собственной славы.

Это случилось всего несколько дней тому назад, я смело говорю об этом; а ежели б я промолчал, то провинился бы перед Богом и стал сообщником мерзкого святотатства.

У нас есть все основания сказать вместе с Иеремией[128], что мы сгораем от стыда и позора, так как пришельцы оскверняют и заражают освященные святыми храмы, и не меньше оснований опасаться для этого королевства страшного наказания, которым Он угрожает тем, кто наполняет мерзостью то, что Он избрал в качестве Своего достояния[129].

Когда-то те, кто бросили собакам хлеб ангелов, были ими же разорваны; пусть же чудовища, которые всего несколько дней назад бросили его еще более худшим зверям, знают, что, если в этом мире их не разорвали, не колесовали, не превратили в пепел, придет их час: они будут поглощены исчадиями ада, навсегда распяты, испытают все мыслимые страдания и пытки, будут преданы геенне огненной.

Но я говорю, Сир, лишь о тех, кто совершил этот варварский поступок, что до остальных, введенных в заблуждение, мирно живущих под Вашей властью, мы желаем лишь их обращения с помощью нашего примера, наших поучений, наших молитв – единственного оружия, которым мы собираемся сражаться.

Мы нисколько не сомневаемся, что они сами ненавидят свершенное беззаконие, которое, осмелюсь сказать, должно быть немедленно наказано, ибо в противном случае потворство в подобных делах заставит наконец Всевышнего вознегодовать и отомстить за нанесенные Ему оскорбления, да так, что перед лицом грозных последствий придется признать, что даже если Он и отсрочит Свое наказание, то усилит его строгость.

Вот, Ваше Величество, то, что касается наших бед и наших жалоб, которые мы представляем на Ваше рассмотрение, список их я сократил до минимума, суть их постарался изложить наиболее кратко, чтобы не досаждать Вам излишне и позволить тем, кто будет говорить после меня, остановиться на тех вопросах, которые я лишь затронул, для них же являющихся первоочередными, ибо, в конце концов, даже в том, что имеет отношение к Церкви, достаточно и уместно показать здесь безобразия лишь в целом.

Все это есть в наших наказах, изложены и способы преодоления этих безобразий, Ваше Величество, которые нельзя игнорировать, ибо в противном случае следует опасаться, и для Вас, и для Вашего государства, совсем не тех событий, которых мы с Вами желали бы: подобно тому как набожность и религия лежат в основе процветания государей и республик, неуважение к святым символам ведет к их гибели[130].

Истинность этого подтверждена угрозами, которые Бог адресует не желающим считаться с Его законом и Его священными заповедями и наказаниями, следующими вслед за угрозами. Падение Восточной империи[131], древней Галлии, исчезновение нескольких государств, которые погибли, едва успев народиться, подтверждают это; несколько показательных наказаний, полученных Францией в прошлом, когда ею правили первые поколения ее королей, не оставляют нам никаких сомнений на сей счет.

Однако, как и в случае болезни, если врач прописывает то, что уже было рекомендовано другим врачом и от чего нет облегчения, мы умоляем Вас согласиться с тем, что для облегчения наших страданий речь идет не столько о новых ордонансах, сколько о необходимости обратиться к стародавним, которые заставят их признать свои прегрешения, что выразилось в пренебрежении к священным установлениям.

Может, хоть в этом французы докажут свое преимущество: проявят ум или осознают свои недостатки и способы их преодоления. Потому-то о них говорят, и небезосновательно, то, что в древности говорили о жителях Афин: они знают много хорошего, но не применяют это в жизни.

Ваше Величество, Сир, свято исполняя то, что было предписано Вам Вашими предшественниками, Вы превзойдете их своими добрыми деяниями, больше того, Вы сможете улучшить положение всех сословий Вашего королевства, поскольку усиление монархий зависит от соблюдения и исполнения законов: исходя из этого, мы нижайше просим Ваше Величество соблаговолить принять наше полное уважения заверение, что мы не можем получить какого-либо удовлетворения наших жалоб, даже если будут даны новые или подтверждены старые ордонансы, ежели таковые не будут ежедневно претворяться в жизнь, ежели они не будут действовать вечно.

Если же это будет осуществляться, всякое дело будет делаться надежно и соразмерно. Воспрянет царство разума; правосудие вновь обретет свою целостность; тирании придет конец в семьях; государства избавятся от вредной выдумки – годовой подати; продажа должностей, из-за чего само управление становится продажным, прекратится (в древности это привело к упадку и разрушению империй), чрезмерные налоги будут отменены, будут воздавать по заслугам, пусть даже предпочтение одним и сохранится в какой-то степени; зло будет наказано, добро не останется без вознаграждения; литература и искусства станут процветать; финансы – истинный нерв государства – будут использоваться экономно; расходы сократятся; пенсионы будут урезаны, как мы того просим, до размеров, установленных Генрихом Великим, – благоразумие требует, чтобы в этом деле его осторожность служила для нас правилом, ибо справедливость не позволяет давать больше, чем собирается податей, иначе разорится большинство подданных Франции ради обогащения небольшой кучки.

Религия вновь познает расцвет. Те, кто обязаны нести ее в народ, в будущем должны будут лучше заботиться о душах, доверенных их непосредственному руководству, пусть в прошлом они и исполняли свой долг неудовлетворительно, причиняя ущерб Церкви, подрывая ее авторитет, забывая о стыде и поступаясь своей совестью.

Вернув себе авторитет, имущество и почести, Церковь вновь обретет свой блеск. Всякая дьявольщина, секретность, грязь и пороки будут изгнаны из нее, одна лишь добродетель пребудет в ней.

Дворянство вновь обретет права и почести, которые сыскало своими заслугами. После запрещения дуэлей кровь (которую оно всегда готово пролить, служа Богу, Королю и стране) не будет проливаться напрасно; благодаря этому путь к его спасению станет легче, а Король снимет большую тяжесть со своей души, уверенный в том, что князья – ответчики пред Богом за все души, потерянные столь нечеловеческим образом.

И ничто более не помешает дворянству отождествлять себя с подвигом самопожертвования, явленным нам Иисусом Христом.

Народ будет освобожден от угнетения, которое он испытывает по вине недобросовестных чиновников, предохранен от оскорблений, которые ему наносят сильные мира сего, будет облегчено его налоговое бремя по мере все более ощутимого процветания государства. Одним словом, Франция обретет былое величие, куда бы мы ни бросили взгляд. Преобразование это будет облегчено тем, что оно будет справедливым, необходимым и принесет славу Вашему Величеству.

Оно не так уж недостижимо, Ваше Величество, так как в большинстве добрых дел королям помогает Бог, для Которого хотеть – значит делать.

Оно будет справедливым, поскольку разум и справедливость требуют, чтобы любые расстроенные дела были приведены в порядок.

Оно будет необходимым, поскольку от этого зависит долголетие государства: подобно телу, пораженному гниением и хандрой, оно не выживет без очищения.

Оно будет славным, ибо, если Иосия[132], начавший свое царствование с восстановления храма и святых церквей, заслужил честь, которую мне трудно передать словами, какую же славу заслужите Вы, Ваше Величество, если только, вступив в совершеннолетний возраст, Вы возвысите владычество Бога, восстановите Его церкви, вернете жизнь (если можно только так сказать о бессмертной Церкви) той, которая Вам ее дала; если, словом, Вы восстановите во всех отношениях это государство.

Слава – иголка, которая больно жалит великодушных. В нас нет сомнений, что Вы осуществите эту славную реформу.

Наглядные свидетельства Вашей склонности к добрым делам, Вашей набожности, Вашей любви к подданным убеждают нас в этом; более того, эта убежденность подкреплена благородным поступком, предпринятым Вашим Величеством со вступлением в совершеннолетие, когда, взяв в свои руки рычаги власти в этой великой империи, Вы передали ее в руки Вашей матери Королевы, чтобы под Вашей властью она держала в течение нескольких лет бразды правления государством.

Мы можем сказать о наших королях то, что было отмечено в отношении некоего народа в Индии, у которого дети рождаются седыми[133], то есть мудрыми, что особенно верно в Вашем случае, ведь Вам свойственны удивительные для Вашего возраста мудрость и осмотрительность.

Правительство великого королевства сталкивается с множеством трудностей, порождаемых ежедневно разными обстоятельствами и столкновениями человеческой жизни, и наука управления может быть усвоена лишь в течение некоторого времени – счастлив Король, которого Бог награждает матерью, горячо любящей его, заботящейся о его государстве и имеющей опыт управления его делами.

Между нескончаемыми милостями, которыми Небо осыпало Ваше Величество, одна из самых больших – мать, которой оно Вас одарило; из всех Ваших дел самое достойное и полезное для восстановления Вашего государства – передача ей руководства им.

Ибо разве нет у Вас причин верить в нее при счастливых обстоятельствах Вашего совершеннолетия, после того как, в годы Вашего младенчества, она все же сумела счастливо привести корабль государства среди множества бурь и рифов в гавань мира, где и передала его в Ваши руки?

Вся Франция признательна Вам, Государыня, и готова оказать Вам все почести, которые когда-то оказывались хранителям мира и общественного спокойствия.

Франция считает себя обязанной Вам не только потому, что Вы сумели так замечательно сохранить для нас до настоящего времени мир, добытый непобедимым Генрихом Великим; но еще и потому, что Вы пожелали навсегда сочетать Ваше государство с миром узами самыми нежными и сильными, какие только можно себе вообразить, – священными узами двойного брака (свершения которого мы желаем), соединившего два самых больших королевства мира, которым нечего бояться, так как они могли ожидать беды лишь друг от друга, покуда были врозь.

Вы много свершили, Государыня, но не стоит останавливаться на достигнутом: не продвигаться и не побеждать на пути чести и славы означает отступать и терпеть поражение. Мы надеемся, что после стольких замечательных успехов, Вы соблаговолите смело содействовать тому, чтобы Ваше королевство пожинало плоды, которых Вы ждете от ассамблеи.

Примите же бесконечную благодарность и множество благословений по адресу Короля за то, что он поручил Вам вести его дела; а также по Вашему – за то, что Вы так достойно с этим справились; по нашему – за то, что мы нижайше и горячо просим Его Величество о продолжении Вами этого руководства.

Ваши заслуги добавляют венки славы к короне, украшающей Вашу главу, а высшей наградой Вам будет то, что Король добавит к Вашему славному званию матери Короля звание матери его королевства, дабы потомки, прочитав или услышав, как произносят Ваше имя, увидели и признали в этом свидетельство Вашей милости по отношению к своему государству и его по отношению к Вам, убедились в том, что даже Ваше ревностное служение Франции не сравнится с его сыновьей любовью.

Государыня, мы верим, что Вы сделаете все, чтобы ассамблея, открытая с Вашей помощью, удалась на славу: осаждающие нас беды побуждают к этому; Ваша любовь к нам служит в этом залогом; Ваша честь и честь Короля (которая Вам так дорога) требуют этого, Его и Ваша совесть обязывают Вас к этому.

Именно в силу этого обстоятельства, Сир, мы заклинаем Вас не распускать нас после ассамблеи, с тем чтобы мы могли вернуться в свои провинции, неся им то, что способно утешить их в их бедах.

Но что это я? Прошу о том, что и так нам дано в полной мере, поскольку уже несколько раз Вы нам это обещали, а Ваши слова всегда совпадают с Вашими делами, будучи нерушимы и святы, как и Ваша особа.

Вы обещали это; больше того, с этой целью Вы позволяете нам направить нескольких депутатов в помощь тем, кто уже завтра, не теряя времени, возьмется за подготовку Вашего ответа на наши наказы, благодаря чему это не займет много времени, а мирное сотрудничество Ваших комиссаров и депутатов от Ваших Генеральных Штатов приведет к лучшему ознакомлению с нашими интересами и нашими справедливыми жалобами.

Подобно тому как не все времена года способствуют излечению болезней, короли могут искренне терпеть какое-то время беспорядки в государстве по примеру Господа Бога, позволяя таким образом злу проявить себя; но даже если нельзя их обвинять в таком потворстве, невозможно и оправдать их, если они не примутся наконец лечить болезнь.

Ваше Величество, Сир, это – Ваш долг; поразмыслите над этим; время позволяет тотчас приступить к этому, особенно в отношении Церкви, возврат которой к жизни никоим образом не затрагивает иные текущие потребности. Можно, не откладывая, приняться за дело, прежде всего потому что дело это верное и потому что единственный способ счастливо царствовать на земле – позволить царствовать на ней великому Государю, живущему на Небесах.

Знаю, могут сказать, что падение нравов – главная причина наших невзгод, что, следовательно, наше выздоровление зависит от нас самих больше, чем от кого-либо другого: мы исповедуем это со слезами на глазах; но следует принять во внимание, что беды Церкви многочисленны, у них двойная природа: одни проистекают из наших ошибок, а другие – извне.

Последние можете изменить только Вы, Ваше Величество, а с нашими мы постараемся справиться сами. Мы решительно настроены восстановить свою изначальную чистоту, это желание заставляет нас нижайше просить Ваше Величество дать нам стимул еще активнее бороться за это, дать нам пример того, как следует действовать: уважать тех, кто выполняют свой долг, презирать тех, кто своей халатностью демонстрируют всем свой позор.

Вместо одной причины работать во благо у нас теперь есть две: слава Господа нашего и честь мира – таков закон, данный нам святым и священным Тридентским собором, полезным для переменынравов.

Я мог бы и дальше распространяться на эту тему и хотел этого; но, подгоняемый временем, ограничусь тем, что в нескольких словах покажу Вашему Величеству, что, по иным соображениям, Вам стоило бы получить и опубликовать документы этого Собора: справедливость дела, важность его, святость цели, к которым ведут его установления, вред, который нам причиняет отсрочка его принятия, исключение христианских государей и слова покойного Короля – Вашего отца.

Справедливость дела заставляет нас утверждать, что в установлениях этого Собора нет ничего, что не было бы совершенно святым.

Важность его заключается уже в том, что он созван Всемирной Церковью, чей авторитет настолько велик, что без нее святой Августин отказывается верить Евангелию.

Святость ее цели, поскольку она не что иное, как сохранение религии и установление настоящей дисциплины в Церкви.

Плоды его установлений проявляются в том, что во всех странах, которые их соблюдали, Церковь действует согласно правилам.

Зло, которое нам причиняет отсрочка его установлений, – речь идет о том, что многие неправильно думают о нашем доверии, считая, что, не признавая этот Собор, мы тем самым отвергаем учение, которое мы обязаны проповедовать, чтобы не впасть в ересь.

Пример христианских государей, признавших его, перед нами: Испания, Италия, Польша, Фландрия и большая часть Германии.

Слово покойного Короля-отца, поскольку это было одним из условий, которые он торжественно обязался соблюдать, когда Церковь приняла его в свои объятия.

Малейшего из этих соображений достаточно, чтобы убедить Ваше Величество удовлетворить нашу просьбу, тем более разумную, что если в решениях Собора имеется несколько статей, которые, будучи хороши сами по себе, кажутся менее полезными для нашего королевства и неприемлемыми с точки зрения его обычаев, то мы охотно будем просить об их изменении.

Мы надеемся, Сир, на эту Вашу милость, необходимую для излечения нас от недуга. Перед тем как закончить, осмелюсь сказать, что, если можно что-то получить любовью, мы заслуживаем это своей исключительной преданностью на службе Вашего Величества: преданностью, свидетельством которой будут наши дела; клянемся перед Богом, в присутствии Вашего Величества, перед всей Францией, что, по мере продвижения славы Всемогущего, нашей самой большой заботой будет внушать больше, чем когда-либо, сердцам Ваших подданных, получающим поучение от нас, – уважение, повиновение, которые они обязаны оказывать Вам; непрерывными молитвами просить Небо пролить дождь благословений на Ваше Величество; умолять Того, от Кого это зависит, отвратить свой гнев от этого государства; в случае же, если он захотел бы наказать его, дать нам силы перенести в этом мире огнь Его молний, чтобы предохранить от него Вас, кому мы желаем всех благ. Никогда, какие бы беды нас ни преследовали, мы не сможем возжелать больше, чем мы того желаем сегодня, видеть королевское достоинство утвердившимся, подобным твердой скале, о которую разбивается любая волна.

Таковы, Ваше Величество, пожелания Ваших скромнейших и наивернейших слуг – священнослужителей Вашего королевства, пожелания, которые они передают Богу, умоляя Его Своим Провидением помочь делам Вашего Величества, подогреть Его доброту, вооружить Его десницу, чтобы Вы могли царствовать мудро, долго и со славой, будучи законом для своего государства, утешением для своих подданных, устрашением для его врагов.

После того как я высказал все это Королю, барон де Сенесе представил наказы дворянства, а президент Мирон – третьего сословия.

Чтобы быстрее дать ответы на наказы, Его Величество распорядился, чтобы по каждому вопросу, изложенному в трех наказах, было составлено резюме, а также приказал нескольким из самых опытных членов своего Совета изучить проблемы, которые могли интересовать Церковь, маршалам Франции и г-ну де Вильруа – проблемы дворянства и войны, президентам Жанену и де Ту, интендантам, – вопросы финансов, другим – остальные вопросы, поднятые в наказах.

Однако несколько депутатов Генеральных Штатов из числа гугенотов были возмущены предложением, сделанным несколькими католиками Королю, сохранить католическую религию, согласно клятве, принесенной им на короновании 12 марта; Его Величество сделал тогда декларацию, подтверждавшую эдикты примирения; в связи с тем, что пришло время собирать ассамблею представителей этой якобы религии для избрания новых представителей, Король разрешил ее проведение в Жержо, хотя с тех пор и изменил это место на Гренобль.

Каково бы ни было давление в отношении рассмотрения наказов сословий, все немыслимо затянулось; Ее Величество сочла разумным распустить депутатов Генеральных Штатов и отослать их обратно в провинции; чтобы как-то смягчить приказ, им было предписано, чтобы главы трех сословий явились к Королю 24 марта в Лувр, где он их заверил, что был решительно настроен положить конец продаже должностей, урегулировать все, что с этим было связано, восстановить судейскую палату и отменить пенсионы.

Что касается дополнительных просьб, Ее Величество была готова также рассмотреть их, как только представится возможность.

Этим ответом с полеттой было покончено; но не надолго; ибо третье сословие, заинтересованное в этом, подало по этому поводу большую жалобу, на основании которой 13 мая Король постановлением своего Совета восстановил годовой налог, заявив, что решение, принятое Его Величеством в пользу сокращения чиновников до числа, указанного в ордонансе Блуа, отмена годового налога и запрет продажи мест будут введены в действие с первого дня 1618 года, однако в интересах дела до тех пор будут действовать.

Таким образом, эти Генеральные Штаты закончились, как и начались. Собрались они под благовидными предлогами, без какого-либо намерения извлечь выгоду для Короля и народа, работа их оказалась бесплодной, вся эта ассамблея имела следствием лишь обременение провинции податью, которую следовало платить ее депутатам, а также показала всем, что недостаточно знать болезнь, если отсутствует воля излечить от нее, которую дает Бог, когда Ему угодно видеть королевство процветающим, – тогда и слишком разросшаяся вековая коррупция не может помешать.

27 марта, три дня спустя после роспуска Королем депутатов Генеральных Штатов, королева Маргарита рассталась с этой жизнью. Она была самой известной королевой своего времени, дочерью, сестрой и женой великих королей, но, несмотря на это преимущество, была игрушкой в руках Фортуны, познала презрение народов, которые должны были ей подчиняться, увидела, как другая заняла место, предназначенное ей.

Она была дочерью Генриха II и Екатерины Медичи, была в интересах государства выдана за покойного Короля, который был королем Наварры и которого тогда она не любила из-за его религиозных пристрастий.

Их свадьба, вызвавшая, казалось, народное торжество и бывшая причиной соединения двух партий, которые раскалывали королевство, стала, напротив, поводом для всеобщего траура и возобновления еще более жестокой войны, чем та, что велась ранее; ее апофеозом стал день святого Варфоломея, крики и стоны ее отозвались по всей Европе, праздничным вином ее стала кровь жертв, мясом – изуродованные тела невинных, перемешанные с телами виновных; все это торжество было с радостью отмечено лишь домом Гизов, который сжег в этом пожаре во славу своей мести и славы, под маской набожности тех, кого не мог даже надеяться победить силой оружия.

Если эта свадьба оказалась настолько ужасающей для всей Франции, она оказалась не менее ужасной и для ее личной судьбы. Ее муж подвергался смертельной опасности, шел спор о том, следует ли его уничтожить, она спасла его.

В разгар этой опасной ситуации он покинул ее и возвратился в свои провинции; он стал врагом ее брата-Короля; она колебалась, к кому из них примкнуть: с одной стороны – муж, с другой – брат, Король, и религия. Наконец любовь взяла верх в ее сердце; она пошла за тем, с кем была неразрывно связана. Рознь то кончалась, но вспыхивала вновь, подобно лихорадке, у которой бывают спады и вспышки.

Трудно предположить, что при столь сложных обстоятельствах они не испытали непонимания; подозрения, подогреваемые со стороны, как это бывает при дворе, поводы, которые она ему подавала для них, разрушили единение их сердец, как время разрушило единение их тел. Три ее брата умирают один за другим, канут в этих войнах.

Ее муж оказывается на троне; но поскольку ей нет места среди его друзей, нет ей места и в его сердце. Государственный интерес легко убеждает его обзавестись другой женщиной, чтобы иметь от нее детей. Она была задета не столько превращением королевы Франции в простую герцогиню де Валуа, сколько тем, что, будучи преданной и желающей добра как государству, так и мужу, она ни в чем не сопротивлялась желаниям мужа, была достаточно благоразумной, чтобы добровольно уступать тому, кто оседлал Фортуну.

И, в отличие от самых простых женщин, пылающих завистью и ненавистью к тем, кто занимают место, которое они считают своим, не желающих видеть на нем ни их самих, ни тем более их детей, которыми Бог благословляет их браки, она преподнесла все свое имущество наследнику, которого Бог дал Марии Медичи и которого она сделала и своим наследником, как если бы он был ее собственным сыном, приехала ко двору, поселилась напротив Лувра и не только часто наносила визиты Королеве, но и до конца своих дней оказывала ей все почести и знаки уважения, которые та могла ожидать от самой незнатной из придворных.

Ухудшение ее положения было настолько уравновешено добротой и королевскими добродетелями, которыми она обладала, что презрение просто не коснулось ее.

Истинная наследница дома Валуа, она никогда не одаривала кого-либо, не выразив сожаление, что не может дать больше, подарок никогда не был настолько большим, чтобы у нее не оставалось желания дать больше, если только это было в ее власти; если же порой казалось, что она распределяет свои щедроты не слишком разборчиво, то это потому, что она предпочитала бы одарить недостойного человека, чем забыть одарить того, кто это заслужил.

Она была покровительницей литераторов, любила слушать их, приглашала к себе, в общении с ними она узнала немало, а потому ее речь была гораздо грамотней, чем у других женщин ее времени, слог же ее был более изящен.

Так как благотворительность – королева добродетелей, эта великая Королева увенчала свои добродетели готовностью к подаянию, которое она раздавала так щедро всем нуждающимся, что в Париже не было ни одной церкви или приюта, которые не ощутили бы этого, не было ни одного бедняка, который не получил бы от нее то, что просил.

Так Бог вознаградил ее с лихвой, дав ей чувство милосердия и благодать такого христианского конца, что, если у нее и могла при жизни появиться зависть к другим, такое же чувство испытали многие по отношению к ней в момент ее кончины.

Когда Принц и люди из его партии потребовали созыва Генеральных Штатов, это было сделано, чтобы подстроить ловушку для Королевы, надеясь спровоцировать таким образом множество трудностей и распрей, которые посеяли бы смуту в королевстве.

Но когда они убедились, что, напротив, все происходило как нельзя лучше, что, даже если и возникали порой разногласия среди депутатов, намерение у них было единое и все они действовали во благо государства, а противоречия их касались лишь выбора средств для достижения этой цели, то обратились к парламенту и попытались произвести там впечатление, которое не смогли произвести в Генеральных Штатах.

Им удалось посеять в его рядах ревность по отношению к правительству, убедив его членов, что, после того как их использовали для достижения регентства, к ним относятся с презрением, не предоставив того, что им полагалось в великих делах, о которых тогда столько говорилось. Им обещали помочь поддержать свой авторитет и возможные обращения к Их Величествам.

Эти аргументы, преподнесенные людям, убежденным в том, что они заслуживают немалое уважение, обладали достаточным весом, чтобы добиться того, чтобы 24 марта, четыре дня спустя после того, как депутаты Генеральных Штатов были отосланы, суд собрал все свои палаты; Король ответил на наказы Генеральных Штатов, не выслушав суд и то, что тот должен был ему сообщить, несмотря на недавно данное им обещание; суд постановил, что, дабы доставить удовольствие Королю, принцы, герцоги, пэры и чиновники королевства будут приглашены в суд, чтобы вместе с канцлером и собранными вместе палатами подумать о предложениях, которые можно было бы сделать Королю по поводу облегчения положения его подданных и блага его государства.

Это постановление было тут же отменено постановлением Совета, Король послал за прокурорами палаты и кассационного суда, выказал им свое неудовольствие: в то время как он находился в Париже, парламент осмелился без его приказа собраться, чтобы обсудить государственные дела; при том, что он стал совершеннолетним и полностью взял в руки власть, они осмелились созвать принцев, чтобы давать ему советы; канцлера было возможно вызвать туда лишь по прямому приказу Его Величества.

В свое оправдание они заявили, что сделали это, лишь чтобы доставить удовольствие Королю, вовсе не желая посягнуть на его власть; но он не принял таких оправданий.

Им было заявлено, что хорошо известно об их истинных недобрых намерениях; что слова о Короле оказались в документе не по решению парламента, а будучи поставлены секретарем, составлявшим бумагу, и все равно их недостаточно, чтобы снять с них вину; Его Величество приказал доставить ему постановление трибунала и запретил исполнять его.

После того как это было выполнено, 9 апреля Король призвал к себе президентов и некоторых старейшин трибунала и сделал им выговор: мол, они еще вспомнят, как поступали в подобных случаях его предшественники-короли; им надлежит как его первому парламенту употребить полученную от Короля власть, чтобы укреплять ее, а не принижать ее, тем более в его присутствии, он запрещает им продолжать дебаты по этому поводу.

Но они не отказались от своих планов, решив между собой составить ремонстрации. Его Величество снова вызывает их, снова говорит о том же, снова повторяет свои запреты, но, не считаясь с ними, они составляют свои ремонстрации и передают их Королю 22 мая.

Они начали с попыток оправдать свое постановление от 28 марта, затем привели несколько несерьезных аргументов и примеров, чтобы доказать, что во все времена парламент участвовал в делах государства, что короли даже привыкли посылать им на отзыв проекты мирных договоров.

После этого они принялись опровергать то, что кардинал дю Перрон говорил в свое время относительно третьего сословия, умолять Его Величество сохранить старые союзы, оставить в Совете лишь опытных людей, не позволять продажу должностей при дворе, не допускать к ним иностранцев, запретить любое общение с иностранными государями; не допускать каких-либо покушений на свободы галликанской Церкви, сократить число предоставляемых им пенсионов до того, каким оно было во времена покойного Короля, принять меры против беспорядка и разбазаривания его финансов, допускать к ним лишь тех, кто дешево скупает старые значительные долги, которые они полностью покрыли; не предоставлять больших скидок и незаконных компенсаций убытков, не создавать должности, доходы от которых полностью поступают в руки частных лиц, а финансы Короля навсегда остаются обремененными обязательствами, связанными с этими должностями; создать судебную палату; сохранять и не разрешать осквернения золотой и серебряной посуды, вплоть до малейших предметов кухонной утвари; не отменять и не откладывать постановлений парламента, не приказывать выполнение каких-либо эдиктов, деклараций и поручений, не прошедших проверки в верховных судах, и, главное, разрешить исполнение их постановления от 28 марта, благодаря которому Его Величество смог бы узнать о своем государстве то, что от него скрывают.

Если же Его Величество не предоставит им этого, они грозятся назвать впоследствии имена тех, кто провоцировал беспорядки в государстве.

Эти ремонстрации встретили холодный прием; Король ответил им, что все это ему очень не по душе; Королева, хотя и более мягко, добавила: ей понятно, что они нападают на ее регентство, и она желала бы, чтобы каждый знал, что до сих пор не было более счастливого регентства, чем ее.

От имени Короля канцлер ответил им, что не их дело контролировать правительство Его Величества, что короли учитывали иногда мнение парламента в крупных делах, но по своему разумению, и это вовсе не означало, что они сами могли вмешиваться в них; что мирные договоры никогда не обсуждались в парламенте, но, после того как договор заключен, его оглашали под звуки труб и только потом отсылали зарегистрировать в парламент; что покойный Король именно так поступал при заключении Вервенского мира.

Более того, они не только плохо показали себя в своих ремонстрациях, они представили их не вовремя; если бы они подождали, пока Король составит ответ на наказы сословий и пошлет его им на рассмотрение, то смогли бы подготовить свои замечания, коли у них на то были действительно причины и если бы Король забыл о чем-либо.

Уже на следующий день, 23 мая, Король на заседании Совета дал приказ, которым он снова отменял их постановление от 28 марта и отклонял их ремонстрации, представленные накануне; при этом он заявил, что они своим актом превысили полномочия, а также приказал, дабы было забыто об этой попытке призвать к неповиновению, чтобы вышеуказанные постановление и ремонстрации были вычеркнуты и исключены из регистров, а также приказал секретарю представлять их Его Величеству сразу после получения им уведомления об этом распоряжении.

Затем 27 мая в Лувр были созваны главный прокурор и адвокаты; им было зачитано распоряжение Короля и приказано доставить его в парламент, огласить и зарегистрировать. Вопреки их возражениям, им пришлось взять на себя это поручение, а парламенту после дискуссий пришлось заслушать это распоряжение; но они так никогда и не решились ни зарегистрировать его, ни передать свои регистры Королю, чтобы тот вычеркнул их постановление и ремонстрации.

Однако они приняли другое постановление от 23 июня, в котором было о том, что первый президент и другие чиновники суда должны посетить Короля, чтобы заверить его в своих преданнейших чувствах и умолять Его Величество учесть ущерб, причиненный первым постановлением Совета его авторитету, что их ремонстрации отражают истинное положение дел. Дело на этом и закончилось; упрямство парламента взяло верх над волей Короля.

В течение всех этих размолвок с парламентом Принц держался вне Парижа, чтобы не дать повода обвинить его в чем-либо, он находился в Сен-Море, откуда он тем не менее вернулся к концу мая, когда появилось последнее постановление Совета; Королева опасалась, что он пожелает присутствовать на заседании парламента, и послала Сен-Жерана к его выезду, чтобы передать ему запрет Короля делать это; он использовал этот запрет как предлог, который он долго искал, удалиться от двора, оправдывая это тем, что не была обеспечена его безопасность.

Принц отправился в Крей, крепость, зависевшую от его графства Клермон, замок которой достаточно силен, чтобы защищаться от неожиданного нападения.

Их Величества, в планы которых входило отправиться, сразу же после окончания Генеральных Штатов, в Гиенну, чтобы представить друг другу принцесс Франции и Испании, неоднократно просили Принца и других придворных быть готовыми сопровождать их.

Они особенно настаивали на этом после того, как Генеральные Штаты потребовали заключения этих браков, утверждая, что их перенос причинил бы ущерб достоинству Короля, поскольку испанский король мог бы неправильно истолковать отсрочку, что сделало бы его нашим врагом либо дало ему причину презирать нас.

С самого начала, остерегаясь дать понять, что не желает следовать за Их Величествами, Принц пытался, однако, убедить их отложить решение на некоторое время под тем предлогом, что, в силу чрезвычайной важности его, он считал поспешность излишней.

Но как только он вместе с другими принцами оставил двор и прибыл в Крей, он открыто заявил, что не даст согласия на эту поездку и вовсе не намерен сопровождать Короля, если только поездка не будет отложена до тех пор, пока он не станет по-настоящему дееспособным, его подданные – более довольными, соседи – более спокойными, а все вместе, включая его самого, расположены к браку.

Мнения министров разделились. Г-н де Вильруа и президент Жанен были за то, чтобы перенести поездку; напротив, канцлер настаивал на отъезде. Г-н де Вильруа уже не был в таких хороших отношениях с Королевой, как в предыдущем году, хотя супруга маршала д’Анкра сумела снова завоевать расположение Ее Величества после ее возвращения из Нанта и расположить ее к канцлеру.

Вследствие этого г-н де Вильруа советовал отложить поездку, он сожалел, что Королева дала поручение в ходе Генеральных Штатов командору де Сийери передать от имени Короля браслет, который Ее Величество посылала инфанте. Де Вильруа хотел, чтобы это было поручено господину де Пюизьё.

Маршал д’Анкр, бывший не в лучших отношениях с г-ном де Вильруа, тем более после заключения мира в Мезьере, против которого он был решительно настроен, особенно после ряда событий в провинциях, с удовольствием сообщил ему эту неприятную новость, не имея возможности сделать большего; ибо, видя, что в Генеральных Штатах делалось много предложений против него, что друзья г-на де Вильруа вовсе не противились им, а сам он их провоцировал, сговариваясь для этого с Рибье, а также зная, что потерял доверие у Королевы из-за интриг канцлера, который убедил ее, что он был в сговоре с Принцем и встречался тайно с ним без ведома Ее Величества, не опасаясь более, что он может навредить ему, вознамерился отомстить ему, оскорбив его разрывом заключенного меж ними свадебного контракта.

Но маркиз де Кёвр отсоветовал ему делать это, боясь, как бы его не обвинили в трусости; по крайней мере, он хотел доставить ему эту неприятность – предпочесть командора де Сийери – он знал, что он его ненавидел, – г-ну де Пюизьё, к которому тот испытывал симпатию.

Это в такой мере обидело его, что он делал все, чтобы отсрочить свершение этого союза, вплоть до вовлечения в дело дона Иниго де Карденаса, посла Испании, который дал понять Королеве, что его повелитель-король сам хотел этой отсрочки.

Чтобы избежать войны, которой он боялся, считая ее гибельной для своей карьеры, маршал д’Анкр присоединился к г-ну де Вильруа и из друга канцлера превратился в друга последнего, своим авторитетом усиливая влияние его на Королеву; что он и делал до этого, неизменно выступая за мир, будучи постоянным противником того, кто рекомендовал войну, мало заботясь о том, какое из двух мнений – война или мир – было наиболее выгодным для государства, но стараясь лишь о себе и своем положении при дворе.

Теперь же новые обстоятельства заставляли его взять сторону мира и отсрочки поездки Ее Величества, тем более что он надеялся на то, что г-да Принц и де Буйон убедят г-на де Лонгвиля передать ему губернаторство в Пикардии, которого он желал, в обмен на губернаторство над Нормандией.

Но ни доводы г-на де Вильруа и президента Жанена, ни покровительство маршала не смогли изменить отношение Королевы к их советам, так дорог был для нее этот брак: ей казалось, что от этого зависит ее честь и авторитет Короля; к тому же г-н канцлер нашел средство преодолеть сопротивление маршала д’Анкра; г-да д’Эпернон и он пообещали, что Королева поручит ему командование армией, которую она оставит по эту сторону провинций, чтобы противостоять армии принцев.

Тогда она принялась открыто жаловаться на г-на де Вильруа, на то, что он вел переговоры с послом Испании, чтобы затормозить дело, и все это в своих собственных интересах, с намерением выиграть время и прежде обеспечить доверие Короля себе и утвердить позиции г-на де Сувре и маркиза де Куртанво, с тем чтобы после заключения браков благодарности Короля целиком достались им.

Эти жалобы Королевы и давление со стороны короля Испании в пользу заключения этих браков, которое усиливалось день ото дня по мере того, как усиливались его подозрения, что ему хотят помешать, привели к тому, что г-н де Вильруа, дабы избежать недовольства Испании, написал туда, что не он задерживает исполнение этого плана, а Королева, которая полностью находится под влиянием маршала и его супруги.

Но поскольку все тайное становится явным, эта уловка была раскрыта графом Орсо, первым министром Флоренции, которому из Испании прислали копию письма г-на де Вильруа, который, узнав об этом, попросил прощения у Королевы, умоляя ее принять во внимание оказанные им прежде услуги и соблаговолить простить ему этот промах; при этом добавил, что если бы он и впрямь захотел избавиться от зависти, то сделал бы это в ущерб не ей, а маршалу и его супруге.

Прежде чем отправиться в путь, Их Величества посчитали необходимым использовать все средства, имеющиеся в их распоряжении, чтобы убедить недовольных принцев сопровождать их в этой поездке, напоминая им об их долге, объясняя им, какую ошибку они совершат, отказавшись сделать это.

Она послала в Крей к Принцу г-на де Вильруа, сочтя, что тот должен быть ему приятен. Ничего не добившись от Принца, Королева снова послала его к нему, на этот раз в Клермон, и, наконец, в третий раз вместе с президентом Жаненом – в Куси, где он собрал принцев своей партии, чтобы выработать, как они говорили, общее мнение по поводу ремонстраций парламента.

В ходе этой третьей поездки, когда казалось, что дело вновь не выгорит, Королева утомилась от столь долгого ожидания, будучи предупрежденной о том, что принцы вовсю вооружались, чтобы силой добиться того, чего не могли получить требованиями.

Канцлер, чтобы окончательно погубить г-на де Вильруа, доказав бесполезность его переговоров, способствовал этому как мог, убеждая Королеву в том, что президент Жанен и Вильруа нарочно затягивали переговоры, чтобы задержать ее отъезд, и что они пытались незаметно склонить ее пообещать вещи, от которых ей было бы трудно отказаться, что послужило бы принцам предлогом еще более активно интриговать; не говоря уж о том, что он был уверен: г-н де Вильруа объединился с принцами и служит им советником, вместо того чтобы отвратить их от их плана.

В результате 26 июля Королева послала г-на де Поншартрена с письмами от Короля к Принцу, в которых он сообщал ему, что твердо намерен тронуться в путь 1 августа, и просил его сопровождать его или сказать в присутствии вышеупомянутого Поншартрена, не хотел ли он, против его ожиданий, отказать ему в этом удовольствии.

Принц ответил Его Величеству, что его отъезд слишком поспешен; что сперва надобно отдать приказания по управлению государством, принять меры против беспорядков, о которых говорено было Генеральными Штатами и его парламентом и главными виновниками которых были маршал д’Анкр, командор де Сийери, Буйон и Доле; что он умолял Его Величество извинить его за то, что он не может сопровождать его.

Жалуясь на беспорядки, он одновременно пытался спекулировать на выступлениях против Короля в городе Амьене.

Прувиль, городовой этого города, не был человеком маршала д’Анкра, как и многие другие в этом городе, за что был нелюбим и маршалом, и его людьми.

В день святой Магдалины, прогуливаясь вдоль рва, он повстречался с итальянским солдатом из крепости, тот убил его двумя или тремя ударами кинжала и скрылся за крепостными стенами – командир ее не только укрыл его, но и отказался выдать его правосудию, больше того, он лично сопроводил его верхом во Фландрию в безопасное место.

Событие это очень взволновало все население; принцы, надеясь, что оно могло бы помочь им завладеть крепостью, под предлогом изгнать оттуда маршала д’Анкра, посылают солдат в обход города, собирают местных дворян, г-н де Лонгвиль отправляется непосредственно в город, чтобы руководить ими на месте.

Но из-за королевского распоряжения, запрещавшего пропускать г-на де Лонгвиля с войсками в город и ставшего известным некоторым из знатных особ, ни один из горожан не присоединился к нему, Лонгвиль был вынужден удалиться и отправился в Корби, испугавшись, как бы люди в крепости не арестовали его.

В ходе этих раздоров пламя войны, которое с ранее невиданной силой вспыхнуло в начале этого года в Италии, несколько поубавилось благодаря посредничеству Его Величества. Испанцы, дабы заставить герцога Савойского разоружиться, вошли с большой армией в Пьемонт; герцог Савойский защищался, имея такую же по численности армию, которая постоянно пополнялась прибывавшими отовсюду французами, несмотря на запреты Короля.

Усилия маркиза де Рамбуйе не оказали заметного влияния на герцога, который утверждал, что не осмеливается разоружаться первым, опасаясь, как бы испанские министры, в слово которых он не верил, не использовали это время, чтобы захватить его провинции; но он признался, что это было лишь предлогом, чтобы продолжить войну, тем более чтобы обнаружить его тайное намерение – ему были предложены очень выгодные для него условия, если он разоружится первым, и он согласился на это; именно об этом маркиз предупредил Их Величества, с тем чтобы они условились с испанским королем о справедливых и разумных условиях, на основе которых они заставили бы его разоружиться первым. Командор де Сийери вел переговоры об этом в Мадриде, сумев добиться согласия испанского правительства.

Получив об этом известие, герцог решил не повиноваться, в чем он был поддержан послами Англии и Венеции, которые были при нем, и многими грандами, писавшими ему из Франции о том, что, что бы ни говорил маркиз де Рамбуйе, Король не покинет его.

Маркиз постарался исправить положение, сделав так, что Их Величества написали в Англию и Венецию, чтобы узнать, не будут ли там поддерживать герцога Савойского, если он отклонит справедливые и разумные условия, на которых он мог бы разоружиться первым, при том, что Его Величество обещал ему защищать его всеми силами в случае, если бы после разоружения ему кто-нибудь угрожал.

Английский король и Венецианская республика ответили отрицательно и поручили своим послам заявить об этом герцогу Савойскому. С другой стороны, Король просил маршала де Ледигьера приказать французским войскам, большая часть которых зависела от него, доверять маркизу, который советовал им держаться вместе и не допустить, чтобы герцог Савойский разделил их, как он намеревался, чтобы тем самым подчинить их своей воле, не платить им содержание, навязать им такое плохое обхождение, какое они могли получить только от своих врагов.

Герцог Савойский, который тут же захотел разъединить их, не смог добиться этой цели, признав тем самым, что против воли Короля он слаб, к тому же, продолжай он неразумно упорствовать, его покинули бы и другие принцы. Словом, ему пришлось принять и подписать 21 июня в лагере около Аста статьи соглашения между двумя монархами, согласованные маркизом де Рамбуйе.

Суть этого соглашения состояла в том, что герцогу Савойскому надлежит разоружиться в течение месяца, оставив себе некое количество солдат, необходимое для обеспечения безопасности своего края; не нападать более на провинции герцога Мантуанского, а если и действовать против него, то лишь в рамках закона; крепости и пленных, захваченные в ходе этой войны, должно возвратить обеими сторонами; герцогу Мантуанскому предписывалось простить своих подданных, выступавших против него; Его Величество прощает всех своих подданных, которые, несмотря на его запреты, пришли на помощь герцогу Савойскому; если же испанцы нарушат слово, данное Его Величеству, прямо или косвенно нанесут урон самому герцогу Савойскому или его провинциям, Его Величество будет помогать и защищать его, прикажет маршалу де Ледигьеру и всем губернаторам провинций-соседей герцога Савойского также прийти ему на помощь, не только не ожидая новых приказов двора, но даже вопреки им, если б они противоречили этому приказу. Такие же обещания были сделаны герцогу Савойскому послами Англии и Светлейшей от имени их властителей.

Этим договором мир в Италии был, казалось, упрочен, и не было ничего, что могло бы поколебать его; но оплошность, допущенная в этом договоре и состоящая в том, что испанский король не был призван разоружиться со своей стороны, станет причиной новых и более опасных событий, как мы убедимся ниже.

Раз уж мы заговорили об Италии, не будет лишним рассказать здесь об одной странной вещи, случившейся в Неаполе. Некая монахиня Джулия, имевшая такую репутацию святости, что ее называли блаженной, состоявшая в более близких отношениях с одним монахом ордена, чем это позволяет церковный устав, перешла от духовной близости к любви; но она не ограничилась тем, что согрешила с ним, а уверовала в то, что это было делом законным.

А так как уважение к набожности, в которой она пребывала, приводило к ней честнейших женщин и девушек, у нее была возможность заронить в их души семена своего нового верования, остальное сделала природная склонность к греху. Словом, немалое количество дев последовало ее примеру.

Это зло разрасталось, пока не было обнаружено неким духовником, который предупредил инквизицию: блаженная и ее друг-монах были отправлены в Рим, где их и покарали.

В то же время другой итальянец по имени Ком, аббат Сен-Мае в Бретани, который пользовался расположением королевы Екатерины Медичи и маршала д’Анкра, неоднократно использовавшего его, прожив всю свою жизнь в полном распутстве, умер, так и не признав в качестве искупителя Того, на суд Которого он должен был предстать.

Маршал д’Анкр немало хлопотал, чтобы его предали земле по католическому обряду; но епископ Парижский отважно воспротивился этому и приказал бросить его на живодерню.

Это заставило Короля новым эдиктом изгнать всех евреев, которые, пользуясь покровительством жены маршала д’Анкра, в течение нескольких лет просачивались в Париж.

Но поспешность, с которой Король должен отправиться в поездку, не позволяет нам продолжать это отступление.

Принц передал через г-на де Поршартрена письмо Королю с отказом сопровождать его. Его Величество приказал всем городам его королевства, чтобы они были настороже и не разрешали въезд никому из вельмож, связанных с Принцем.

Узнав об этом, Принц отправил 9 августа манифест в виде письма, в котором он пожаловался на недобросовестных людей, которые окружают и вводят в заблуждение Короля, настраивают его против него.

Короля якобы уговорили собрать войска, чтобы травить и угнетать его, что заставило его также собрать своих друзей и образовать войско – он-де продемонстрировал свои добрые намерения, оставив оружие и собрав тотчас после того, как ему это поручили, в Сент-Менеуд Генеральные Штаты королевства, призванные покончить с беспорядками, происходящими в нем; но едва он это сделал, как его захотели отстранить. Когда же честь заставляла держать данное слово, прибегали к интригам, приказывая записать в наказы то-то и то-то, хотя это дошло не до всех городов.

Когда Генеральные Штаты завершили свою работу и наказы были представлены, не на все их статьи был получен ответ, ни по одному из наказов ничего не было выполнено.

Было отклонено предложение третьего сословия, столь важное для обеспечения безопасности наших королей; из наказов была вычеркнута статья, осуждающая отвратительное убийство Короля. Принц получил запрет на участие в Генеральных Штатах, что помешало ему предложить там то, что он считал необходимым в интересах Короля; ремонстрации парламента были осмеяны.

На его жизнь и на жизнь остальных принцев покушались, тогда как маршал д’Анкр за различного вида услуги получает крупные суммы: после смерти покойного Короля он присвоил себе 6 000 000 ливров; должность можно получить только через него, он распоряжается всем по своей воле, а во время Генеральных Штатов хотел устранить Риберпре; совсем недавно приказал убить Прувиля, городового Амьена; гугеноты жалуются, что торопятся с монаршими свадьбами, чтобы разделаться с ними, пока Король еще не вошел в совершеннолетие, что распространяются книги, которые приписывают беды Франции предоставляемым в ней свободам, а также покровительству, которое в ней получают из Женевы и Седана; что духовенство, собранное в Париже в присутствии Короля, торжественно поклялось соблюдать решения Тридентского собора без разрешения Его Величества, что заставило его просить Его Величество соблаговолить отложить свой отъезд до тех пор, пока его подданные не получат облегчение, которого ожидают от ассамблеи Генеральных Штатов, а также засвидетельствовать его брачный контракт в парламенте, тем более что правила парламента обязывают его к этому, заявить, что ни один иностранец не получит доступа к королевским должностям даже в домашних службах будущей Королевы; наконец, что он заявляет, что, если будут продолжать отказывать ему во всех средствах, необходимых для борьбы с беспорядками, он будет вынужден прибегнуть к крайним мерам.

Принц сопроводил это письмо, или манифест, Королю другими письмами аналогичного содержания в парламент, но поскольку было сочтено, что они не идут от чистого сердца и расположенности к Королю, то их оставили без ответа.

Вскоре после того, как это письмо было послано Принцем Их Величествам, герцог Буйонский отправился в пригород Лаона и попросил маркиза де Кёвра, губернатора этого города, оказать ему честь и нанести ему визит.

Он горько жаловался маркизу на жестокость герцога д’Эпернона и канцлера, советам которых следовала Королева; что его заставили защищаться при помощи манифеста; что против его воли была подана жалоба конкретно на маршала д’Анкра, но что г-н де Лонгвиль отказался подписать эту бумагу и что маршал совершил ошибку, поддавшись на увещевания людей, которые его никогда не любили и в привязанность которых у него не было оснований верить.

Все были уверены в том, что маршал и его супруга крутят Королевой, как хотят, а потому не верили, что что-нибудь могло произойти помимо них.

И впрямь, в том, что касалось их высокого положения, Ее Величество ни в чем им не отказывала, но в том, что касалось государственных дел – в которых Королева мало что смыслила, не желая слишком напрягать ум и стараясь избегать трудностей в любых обстоятельствах, будучи весьма нерешительной, – она доверялась тому, кто давал ей лучший, на ее взгляд, совет; и то ли потому, что она не была способна распознать того, кто действительно мог стать ее лучшим советчиком, то ли потому, что, вследствие особенностей, свойственных ее полу, она легко отдавалась подозрениям и верила тому, что говорили друг о друге, но она поддавалась влиянию то одного, то другого министра, в зависимости от того, насколько удачным ей казался последний полученный ею совет: в этом причина того, что ее поведение не было ни ровным, ни последовательным – а это большой недостаток, наихудший в политике, где целостность и последовательность позволяют сохранить репутацию, вселяют надежду в тех, кто занимается государственными делами, внушают ужас врагу, помогают более уверенно и быстро идти к намеченной цели.

Когда же общая линия не соответствует отдельным ее частям, когда налицо колебания, то хоть и много сил кладут, но не продвигаются к намеченной цели.

А поскольку Королева управляла именно так, маршал д’Анкр с неудовольствием убеждался, что она не следовала его мнению относительно государственных дел, и при этом вся зависть падала на него – его ненавидели все, кто был недоволен правлением, ему приписывали причину плохого с ними обращения; впрочем, он и сам этому способствовал, из тщеславия стремясь внушить всем вокруг, что все делалось только с его подачи.

После встречи с г-ном де Буйоном маркиз де Кёвр послал гонца к маршалу д’Анкру, чтобы поставить в известность о том, что ему сказал г-н де Буйон; но тот обнаружил, что маршал впал в немилость у Королевы, которая так досадовала на него за то, что он был за отсрочку поездки, что приказала ему удалиться в Амьен.

Он отбыл туда, пылая ненавистью к канцлеру и господину д’Эпернону еще и оттого, что канцлер дал ему понять, что именно ему будет поручено командовать армией, которую Король собирал в Париже против принцев. С тех пор, ссылаясь на то, что парижане ненавидят маршала, он отсоветовал Королеве это назначение.

За несколько дней до этого командор де Сийери посмеялся над маршалом и сделал при этом вид, что вовсе не оскорбил его тем, что просил Монгла, который собирался посетить маршала в Амьене, передать ему привет. Маршал поручил Монгла передать ему в ответ, что вернется ко двору лишь тогда, когда командор и его брат будут повешены.

Перед отъездом Их Величеств аббат де Сен-Виктор, помощник епископа Руана, явился к ним, чтобы умолять их от имени духовенства Франции принять решения Тридентского собора, о чем договорились на ассамблее Генеральных Штатов и что было скреплено клятвой духовенства, примеру которого вскоре должны были последовать Соборы провинций, а также просили Его Святейшество согласиться с доводами, которые должны были ему изложить в том, что касалось прав Франции.

Но Их Величества холодно встретили обращение к ним по этому вопросу, г-н канцлер заявил аббату, что Его Величество, будучи заинтересован в принятии решений Собора в вопросах, касавшихся внешнего благочиния в Церкви, считал, что эти вопросы не могли и не должны были решаться без самой Церкви.

Поскольку аббат напечатал свое обращение, оно было запрещено, типограф был оштрафован на 400 ливров и выслан, было приказано, чтобы аббат представил объяснения по содержанию обращения.

Так же плохо была встречена ремонстрация, которую посол Англии представил Королю по поручению своего короля, по поводу поездки Короля, которая должна была быть, по его мнению, отложена в связи с недовольством знати, с ее возможными последствиями, с неудовольствием парламента, с настроением народа, к тому же, если бы этот двойной союз с Испанией возбудил некоторую ревность у бывших союзников короны, его несвоевременное и поспешное осуществление еще более укрепило бы их в этом отношении.

Посол сказал также, что побужден привлечь внимание Их Величеств к этим вопросам взаимным обещанием покойного Короля и его государя, суть которого была в том, что тот из них, кто последним останется живым, возьмет под свою защиту детей другого; сверх того, его государь был заинтересован в том, чтобы Король продолжал делать то, что он делал, тем более что он смог бы опереться на поддержку старых друзей, которые почувствовали бы себя в противном случае покинутыми, но его государь оставался верным своему долгу укреплять союз с Францией и впредь не откажется от него, если только внешние изменения не принудят его к этому.