За Землю Русскую! Каневский Александр

Внук Давида Смоленского, Ростислав Мстиславич, хотел овладеть престолом киевским; но знаменитый Даниил Галицкий, сведав о том, въехал в Киев и задержал Ростислава как пленника. Даниил уже знал монголов: видел, что храбрость малочисленных войск не одолеет столь великой силы, и решился, подобно Михаилу, ехать к королю венгерскому, тогда славному богатством и могуществом, в надежде склонить его к ревностному содействию против сих жестоких варваров. Надлежало оставить в столице вождя искусного и мужественного. Князь не ошибся в выборе, поручив оную боярину Димитрию.

Скоро вся ужасная сила Батыева, как густая туча, с разных сторон облегла Киев. Скрип бесчисленных телег, рев верблюдов и волов, ржание коней и свирепый крик неприятелей, по сказанию летописца, едва дозволяли жителям слышать друг друга в разговорах. Димитрий бодрствовал и распоряжал хладнокровно.

Ему представили одного взятого в плен татарина, который объявил, что сам Батый стоит под стенами Киева со всеми воеводами монгольскими; что знатнейшие из них суть Гаюк (сын великого хана), Мангу, Байдар (внуки Чингисхановы), Орду, Кадан, Судай-Багадур, победитель Ниучей Китайских, и Бастырь, завоеватель Казанской Болгарии и княжения Суздальского. Сей пленник сказывал о Батыевой рати единственно то, что ей нет сметы.

Но Димитрий не знал страха. Осада началася приступом к вратам Лятским, к коим примыкали дебри: там стенобитные орудия действовали день и ночь. Наконец рушилась ограда, и киевляне стали грудью против врагов своих. Начался бой ужасный: «стрелы омрачили воздух; копья трещали и ломались»; мертвых, издыхающих попирали ногами. Долго остервенение не уступало силе; но татары ввечеру овладели стеною.

Еще воины российские не теряли бодрости; отступили к церкви Десятинной и, ночью укрепив оную тыном, снова ждали неприятеля; а безоружные граждане с драгоценнейшим своим имением заключились в самой церкви. Такая защита слабая уже не могла спасти города; однако ж не было слова о переговорах: никто не думал молить лютого Батыя о пощаде и милосердии; великодушная смерть казалась и воинам и гражданам необходимостью, предписанною для них отечеством и верою.

Димитрий, исходя кровью от раны, еще твердою рукою держал свое копье и вымышлял способы затруднить врагам победу. Утомленные сражением монголы отдыхали на развалинах стены: утром возобновили оное и сломили бренную ограду россиян, которые бились с напряжением всех сил, помня, что за ними гроб св. Владимира и что сия ограда есть уже последняя для их свободы.

Варвары достигли храма Богоматери, но устлали путь своими трупами; схватили мужественного Димитрия и привели к Батыю. Сей грозный завоеватель, не имея понятия о добродетелях человеколюбия, умел ценить храбрость необыкновенную и с видом гордого удовольствия сказал воеводе российскому: «Дарую тебе жизнь!» Димитрий принял дар, ибо еще мог быть полезен для отечества.

Моголы несколько дней торжествовали победу ужасами разрушения, истреблением людей и всех плодов долговременного гражданского образования. Древний Киев исчез, и навеки – ибо сия, некогда знаменитая столица, «мать градов российских», в XIV и XV вв. представляла еще развалины; в самое наше время существует единственно тень ее прежнего величия.

Напрасно любопытный путешественник ищет там памятников, священных для россиян: где гроб Ольгин? где кости св. Владимира? Батый не пощадил и самых могил: варвары давили ногами черепы наших древних князей. Остался только надгробный памятник Ярославов, как бы в знак того, что слава мудрых гражданских законодателей есть самая долговечная и вернейшая…

Первое великолепное здание греческого зодчества в России, храм Десятинный был сокрушен до основания; после, из развалин оного, воздвигли новый, и на стенах его видим отрывок надписи древнего. Лавра Печерская имела ту же участь. Благочестивые иноки и граждане, усердные к святыне сего места, не хотели впустить неприятелей в ограду его: монголы таранами отбили врата, похитили все сокровища и, сняв златокованный крест с главы храма, разломали церковь до самых окон, вместе с кельями и стенами монастырскими.

Если верить летописцам XVII в., то первобытное строение лавры красотою и величием превосходило новейшее. Они же повествуют, что некоторые иноки печерские укрылись от меча Батыева и жили в лесах; что среди развалин монастыря уцелел один малый придел, куда сии пустынники собирались иногда отправлять службу Божественную, извещаемые о том унылым и протяжным звоном колокола.

Батый – узнав, что князья Южной России находятся в Венгрии, – пошел в области Галицкую и Владимирскую; осадил город Ладыжин и, не умев двенадцатью орудиями разбить крепких стен его, обещал помиловать жителей, если они сдадутся. Несчастные ему поверили, и ни один из них не остался жив, ибо татары не знали правил чести и всегда, обманывая неприятелей, смеялись над их легковерием.

Завоевав Каменец, где господствовал друг Михаилов, Изяслав Владимирович, внук Игорев, татары отступили с неудачею от Кременца, Даниилова города, но взяли Владимир, Галич и множество иных городов. Великодушный воевода киевский, Димитрий, находился с Батыем и, сокрушаясь о бедствиях России, представлял ему, что время оставить сию землю, уже опустошенную, и воевать богатое государство Венгерское; что король Бела есть неприятель опасный и готовит рать многочисленную; что надобно предупредить его, или он всеми силами ударит на монголов.

Батый, уважив совет Димитриев, вышел из нашего отечества, чтобы злодействовать в Венгрии – таким образом сей достойный воевода российский и в самом плене своем умел оказать последнюю, важную услугу несчастным согражданам. Благоденствие и драгоценная народная независимость погибли для них на долгое время: по крайней мере они могли возвратиться из лесов на пепелище истребленных жительств; могли предать земле кости милых ближних и в храмах, немедленно возобновленных их общим усердием, молиться Всевышнему с умилением. Вера торжествует в бедствиях и смягчает оные.

Состояние России было самое плачевное: казалось, что огненная река промчалась от ее восточных пределов до западных; что язва, землетрясение и все ужасы естественные вместе опустошили их, от берегов Оки до Сана. Летописцы наши, сетуя над развалинами отечества о гибели городов и большой части народа, прибавляют: «Батый, как лютый зверь, пожирал целые области, терзая когтями остатки.

Храбрейшие князья российские пали в битвах; другие скитались в землях чуждых; искали заступников между иноверными и не находили; славились прежде богатством и всего лишились. Матери плакали о детях, пред их глазами растоптанных конями татарскими, а девы о своей невинности: сколь многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож или в глубокие реки!

Жены боярские, не знавшие трудов, всегда украшенные златыми монистами и одеждою шелковою, всегда окруженные толпою слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жен, мололи жерновом и белые руки свои опаляли над очагом, готовя пищу неверным… Живые завидовали спокойствию мертвых». Одним словом, Россия испытала тогда все бедствия, претерпенные Римскою империею от времен Феодосия Великого до седьмого века, когда северные дикие народы громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собою только в силе.

Сила Батыева несравненно превосходила нашу и была единственною причиною его успехов. Напрасно новые историки говорят о превосходстве монголов в ратном деле: древние россияне, в течение многих веков воюя или с иноплеменниками или с единоземцами, не уступали как в мужестве, так и в искусстве истреблять людей, ни одному из тогдашних европейских народов.

Но дружины князей и города не хотели соединиться, действовали особенно, и весьма естественным образом не могли устоять против полумиллиона Батыева – ибо сей завоеватель беспрестанно умножал рать свою, присоединяя к ней побежденных. Еще Европа не ведала искусства огнестрельного, и неравенство в числе воинов было тем решительнее. Батый предводительствовал целым вооруженным народом; в России жители сельские совсем не участвовали в войне, ибо плодами их мирного трудолюбия питалось государство и казна обогащалась.

Земледельцы, не имея оружия, гибли от мечей татарских как беззащитные жертвы: малочисленные же ратники наши могли искать в битвах одной славы и смерти, а не победы. Впрочем, монголы славились и храбростью, вселенною в них умом Чингисхана и сорокалетними победами. Не получая никакого жалованья, любили войну для добычи; перевозили на волах свои кибитки и семейства, жен, детей и везде находили отечество, где могло пастися их стадо.

В свободное от человекоубийств время занимались звериною ловлею; видя же неприятеля, бесчисленные толпы сих варваров как волны стремились одна за другою, чтобы со всех сторон окружить его, и пускали тучу стрел, но удалялись от ручной схватки, жалея своих людей и стараясь убивать врагов издали.

Ханы и главные начальники не вступали в бой: стоя назади, разными маяками давали повеления и не стыдились иногда общего бегства, но смертью наказывали того, кто бежал один и ранее других. Стрелы монголов были весьма остры и велики, сабли длинны, копья с крюками, щиты ивовые или сплетенные из прутьев.

В то время, как сии губители свирепствовали в Южной России, ее князья находились в Польше. Король венгерский, видя Михаила изгнанником, не хотел выдать дочери за его сына и велел им удалиться. Даниил, готовый тогда ехать к Беле IV, имел случай оказать свое великодушие – убедил великого князя Ярослава освободить жену Михаилову, еще до нашествия Батыева плененную им в Каменце; возвратил ее супругу и, забыв вражду, обещал навсегда уступить ему Киев, если благость Всевышнего избавит Россию от иноплеменников; а Ростиславу отдал Луцк.

Чтобы в общей опасности действовать согласнее с Белою, Даниил, прибыв в Венгрию, изъявил намерение вступить с ним в свойство и сына своего, юного Льва, женить на дочери королевской; но спесивый Бела отвергнул сие предложение, думая, что Батый не дерзнет идти за Карпатские горы и что несчастье российских княжений есть счастье для Венгрии – мысль ума слабого, внушаемая обыкновенно взаимною завистью держав соседственных!

Предсказав королю гибельное следствие такой системы, Даниил спешил защитить свое княжение, но поздно: толпы беглецов известили его о жалостной судьбе Киева и других наших городов знаменитых. Уже татары стояли на границе. Даниил, окруженный малочисленною дружиною, искал убежища в земле Конрадовой; там нашел он супругу, детей и брата, которые едва могли спастися от меча варваров; вместе с ними оплакал бедствие отечества и, слыша о приближении монголов, удалился в Мазовию, где Болеслав, сын Конрадов, дал ему на время Вышегород и где Даниил с Васильком оставались до самого того времени, как Батый вышел из Юго-Западной России.

Получив сию утешительную весть, они возвратились в отечество; не могли от смрада въехать ни в Брест, ни во Владимир, наполненный трупами, и решились жить в Холме, основанном Даниилом близ древнего Червена и, к счастью, уцелевшем от монгольского разорения.

Сей городок, населенный отчасти немцами, ляхами и многими ремесленниками, среди пепла и развалин всей окрестной страны казался тогда очаровательным, имея веселые сады, насажденные рукою его основателя, новые здания и церкви, им украшенные (в особенности церковь Св. Иоанна, поставленную на четырех искусно изваянных головах человеческих, с медным помостом и с римскими стеклами в окнах).

Как бы следуя указанию Неба, столь чудесно защитившего сие приятное место, Даниил назвал Холм своим любимым городом и, подобно Ярославу, суздальскому великому князю, неутомимо старался воскресить жизнь и деятельность в областях Юго-Западной России. Ему надлежало не только вызвать людей из лесов и пещер, где они скрывались, но и сражаться с буйностью легкомысленных Бояр, которые думали, что внук Чингисханов опустошил наше государство для их пользы и что им настало время царствовать.

Воевода дрогичинский не впустил князя в сей город, а бояре галицкие хотя и называли Даниила своим Государем, однако ж самовольно повелевали областями, явно над ним смеялись, присвоили себе доходы от соли коломенской, употребляемые обыкновенно на жалованье так называемым княжеским оружникам, и тайно сносились с Михаиловым сыном Ростиславом.

Долго бегав от татар из земли в землю, Михаил, ограбленный немцами близ Сирадии, возвратился в Киев и жил на острове против развалин сей древней столицы, послав сына в Чернигов. Он уже не помнил благодеяний шурина и старался ему злодействовать. Ростислав хотел овладеть Бакотою в Понизье; был отражен Данииловым Печатником, но занял Галич и Перемышль.

Столь мало князья российские научились благоразумию в несчастиях, с бессмысленным властолюбием споря между собою о бедных остатках государства растерзанного! Несмотря на измены бояр и двух епископов, галицкого и перемышльского, друзей Михаилова сына; несмотря на изнурение своего княжества и малочисленность войска, большею частью истребленного татарами, Даниил смирил мятежников и неприятелей; изгнал Ростислава из Галича и пленил его союзников, князей болоховских, прежде облаготворенных им и Васильком.

Достойно замечания, что сии князья умели спасти их землю от хищности Батыевой, обязавшись сеять для татар пшеницу и просо. В то же время оскорбленный поляками Даниил осаждал и взял бы Люблин, если бы жители не испросили у него мира. Восстановив свою державу, он ждал с беспокойством, куда обратится ужасная гроза Батыева. Еще некоторые отряды монголов не выходили из России, довершая завоевание восточных уделов черниговских, и князь Мстислав, потомок Святослава Ольговича Северского, был умерщвлен татарами.

Один Новгород остался цел и невредим, благословляя милость Небесную и счастье своего юного князя, Александра Ярославича, одаренного необыкновенным разумом, мужеством, красотою величественною и крепкими мышцами Самсона. Народ смотрел на него с любовью и почтением; приятный голос сего Князя гремел как труба на вечах.

Во дни общих бедствий России возникла слава Александрова. Достигнув лет юноши, он женился на дочери полоцкого князя Брячислава и, празднуя свадьбу, готовился к делам ратным; велел укрепить берега Шелони, чтобы защитить Новгородскую область от внезапных нападений Чуди, и старался окружить себя витязями храбрыми, предвидя, что мир в сии времена общих разбоев не мог быть продолжителен.

Ливонские рыцари, финны и шведы были неприятелями Новгорода. Первые сделались тогда гораздо сильнее и для россиян опаснее, ибо, лишася магистра своего, Вольквина, и лучших сподвижников в несчастной битве с Литвою, присоединились к славному немецкому ордену Св. Марии. Скажем несколько слов о сем достопамятном братстве.

Когда государи европейские, подвигнутые и славолюбием и благочестием, вели кровопролитные войны в Палестине и Египте, когда усердие видеть Святые места ежегодно влекло толпы людей из Европы в Иерусалим, многие немецкие витязи, находясь в сем городе, составили между собою братское общество – с намерением покровительствовать там своих единоземцев, бедных и недужных, служить им деньгами и мечом, – наконец, быть защитниками всех богомольцев и неутомимыми врагами сарацинов.

Сие общество, в 1191 г. утвержденное папскою буллою, назвалося орденом Св. Марии Иерусалимской, и рыцари его ознаменовали белые свои мантии черным крестом, дав торжественный обет целомудрия и повиновения начальникам. Великий магистр говорил всякому новому сочлену: «Если вступаешь к нам в общество с надеждою вести жизнь покойную и приятную, то удалися, несчастный! Ибо мы требуем, чтобы ты отрекся от всех мирских удовольствий, от родственников, друзей и собственной воли; что ж в замену обещаем тебе? хлеб, воду и смиренную одежду. Но когда придут для нас времена лучшие, тогда орден сделает тебя участником всех своих выгод».

Сии лучшие времена настали: орден Св. Марии, переселясь в Европу, был уже столь знаменит, что великий магистр его, Герман Зальца, мог судить папу, Гонория III, с императором Фридериком II; завоевал Пруссию – ревностно обращая ее жителей в христианство, то есть огнем и мечом, – принял ливонских рыцарей под свою защиту, дал им магистра, одежду, правила ордена немецкого и, наконец, слово, что ни литовцы, ни датчане, ни россияне уже не будут для них опасны.

В сие время был магистром ливонским некто Андрей Вельвен, муж опытный и добрый сподвижник Германа Зальцы. Желая, может быть, прекратить взаимные неудовольствия ливонских рыцарей и новгородцев, он имел свидание с юным Александром: удивился его красоте, разуму, благородству и, возвратясь в Ригу, говорил, по словам нашего летописца: «Я прошел многие страны, знаю свет, людей и государей, но видел и слушал Александра Новогородского с изумлением». Сей юный князь скоро имел случай важным подвигом возвеличить свою добрую славу.

Король шведский, досадуя на россиян за частые опустошения Финляндии, послал зятя своего, Биргера, на ладьях в Неву, к устью Ижоры, с великим числом шведов, норвежцев, финнов. Сей вождь опытный, дотоле счастливый, думал завоевать Ладогу, самый Новгород, и велел надменно сказать Александру: «Ратоборствуй со мною, если смеешь; я стою уже в земле твоей».

Александр не изъявил ни страха, ни гордости послам шведским, но спешил собрать войско; молился с усердием в Софийской церкви, принял благословение архиепископа Спиридона, отер на пороге слезы умиления сердечного и, вышедши к своей малочисленной дружине, с веселым лицом сказал: «Нас немного, а враг силен; но Бог не в силе, а в правде: идите с вашим князем!»

Он не имел времени ждать помощи от Ярослава, отца своего; самые новгородские воины не успели все собраться под знамена: Александр выступил в поле и 15 июля [1240 г.] приближился к берегам Невы, где стояли шведы. Там встретил его знатный ижерянин Пелгуй, начальник приморской стражи, с известием о силе и движениях неприятеля. Здесь современный летописец рассказывает чудо. Ижеряне, подданные новогородцев, большею частью жили еще в идолопоклонстве, но Пелгуй был христианин, и весьма усердный.

Ожидая Александра, он провел ночь на берегу Финского залива во бдении и молитве. Мрак исчез, и солнце озарило необозримую поверхность тихого моря; вдруг раздался шум: Пелгуй содрогнулся и видит на море легкую ладью, гребцов, одеянных мглою, и двух лучезарных витязей в ризах червленных. Сии витязи совершенно походили на святых мучеников Бориса и Глеба, как они изображались на иконах, и Пелгуй слышал голос старшего из них: «Поможем родственнику нашему Александру!»

По крайней мере так он сказывал князю о своем видении и предзнаменовании столь счастливом; но Александр запретил ему говорить о том и как молния устремился на шведов. Внезапность, быстрота удара привела их в замешательство. Князь и дружина оказали редкое мужество. Александр собственным копьем возложил печать на лице Биргера. Витязь российский, Гавриил Олексич, гнал принца, его сына, до самой ладьи; упал с конем в воду, вышел невредим и бодро сразился с воеводою шведским.

Новгородец Сбыслав Якунович с одним топором вломился в середину неприятелей; другой, именем Миша, с отрядом пехоты истребил шнеки их, или суда. Княжеский ловчий Яков Полочанин, предводительствуя горстью смелых, ударил на целый полк и заслужил отменное благоволение Александра, который везде был сам и все видел. Ратмир, верный слуга князя, не уступал никому в храбрости: бился пеший, ослабел от ран и пал мертвый, к общему сожалению наших.

Еще стоял златоверхий шатер Биргеров; отрок Александров, Савва, подсек его столп; шатер упал, и россияне возгласили победу. Темная ночь спасла остатки шведов. Они не хотели ждать утра: нагрузили две шнеки телами чиновников, зарыли прочих в яму и спешили удалиться.

Главный воевода их, Спиридон, и епископ, по рассказам пленников, находились в числе убитых. Урон с нашей стороны был едва заметен, и сия достопамятная битва, обрадовав тогда все наше горестное отечество, дала Александру славное прозвание Невского. Обстоятельства ее тем для нас любопытнее, что летописец, служа сему князю, слышал их от него самого и других очевидцев.

Рыцари ливонские не помогали шведам, однако ж старались вредить Новгороду. Ярослав, сын Владимира Псковского, в 1233 г. сосланный в область Суздальскую, получил свободу, жил тогда у немцев в Эстонии и питал их ненависть к россиянам. Во Пскове были также некоторые изменники – чиновник Твердило и другие, – склонявшие рыцарей овладеть сим городом.

Обнадеженные ими в верном успехе, немцы собрали войско в Оденпе, Дерпте, Феллине и с князем Ярославом Владимировичем взяли Изборск. Псковичи сразились с ними, но, претерпев великий урон и желая спасти город, зажженный неприятелем, должны были согласиться на мир постыдный.

Рыцари хотели аманатов: знатнейшие люди представили им своих детей, и гнусный изменник, Твердило, начал господствовать во Пскове, деляся властью с немцами, грабя села новгородские. Многие добрые псковичи ушли с семействами к Александру и требовали его защиты. К несчастью, сей князь имел тогда распрю с новгородцами: досадуя на их неблагодарность, он уехал к отцу в Переяславль-Залесский, с матерью, супругою и всем двором.

Между тем немцы вступили в область Новогородскую, обложили данью вожан и построили крепость на берегу Финского залива, в Копорье, чтобы утвердить свое господство в нынешнем Ораниенбаумском уезде; взяли на границах Эстонии российский городок Тесов и грабили наших купцов верст за 30 до Новгорода, где чиновники дремали или тратили время в личных ссорах.

Народ, видя беду, требовал себе защитника от Ярослава Всеволодовича и признал второго сына его, Андрея, своим князем; но зло не миновалось. Литва, немцы, чудь опустошали берега Луги, уводили скот, лошадей, и земледельцы не могли обрабатывать полей. Надлежало прибегнуть к герою Невскому; архиепископ со многими боярами отправился к Александру; убеждал, молил князя и склонил его забыть вину Новгорода.

1241 г. Александр прибыл, и все переменилось. Немедленно собралось войско: новгородцы, ладожане, карелы, ижорцы весело шли под его знаменами к Финскому заливу; взяли Копорье и пленили многих немцев. Александр освободил некоторых, но вожане и чудские изменники, служившие неприятелю, в страх другим были повешены.

1242 г. Знаменитая отчизна святой Ольги также скоро избавилась от власти предателя Твердила и чужеземцев. Александр завоевал Псков, возвратил ему независимость и прислал в Новгород скованных немцев и чудь. Летописец ливонский сказывает, что 70 мужественных рыцарей положили там свои головы и что князь новгородский, пленив 6 чиновников, велел умертвить их.

Победитель вошел в Ливонию, и когда воины наши рассеялись для собрания съестных припасов, неприятель разбил малочисленный передовой отряд новгородский. Тут Александр оказал искусство благоразумного военачальника: зная силу немцев, отступил назад, искал выгодного места и стал на Чудском озере [5 апреля 1242 г.]. Еще зима продолжалась тогда в апреле месяце, и войско могло безопасно действовать на твердом льду.

Немцы острою колонною врезались в наши ряды; но мужественный князь, ударив на неприятелей сбоку, замешал их; сломил, истреблял гемцев и гнал чудь до самого темного вечера. 400 рыцарей пали от наших мечей; пятьдесят были взяты в плен, и в том числе один, который в надменности своей хотел пленить самого Александра; тела чуди лежали на семи верстах.

Изумленный сим бедствием, магистр ордена с трепетом ожидал Александра под стенами Риги и спешил отправить посольство в Данию, моля короля спасти Рижскую Богоматерь от неверных, жестоких россиян; но храбрый князь, довольный ужасом немцев, вложил меч в ножны и возвратился в город Псков. Немецкие пленники, потупив глаза в землю, шли в своей рыцарской одежде за нашими всадниками.

Духовенство встретило героя со крестами и с песнями священными, славя Бога и Александра; народ стремился к нему толпами, именуя его отцом и спасителем. Счастливый делом своим и радостью общею, сей добрый князь пролил слезы и с чувствительностью сказал гражданам: «О псковичи! Если забудете Александра; если самые отдаленные потомки мои не найдут у вас верного пристанища в злополучии, то вы будете примером неблагодарности!» – новгородцы радовались не менее псковичей, и скоро послы Ордена заключили с ним мир, разменялись пленными и возвратили псковских аманатов, отказавшись не только от Луги и Водской области, но уступив Александру и знатную часть Летгаллии.

1243–1245 гг. В сие время литовцы разбили Ярослава Владимировича, который, оставив немцев, с изволения Александрова начальствовал в Торжке. Соединясь с тверскою дружиною, Ярослав гнался за хищниками до Торопца, где они считали себя уже в безопасности, овладев крепостью; но герой Невский приспел, взял город, истребил их всех, одних на стенах, других в бегстве, и в том числе 8 князьков литовских.

Совершив подвиг, Александр отпустил войско, ехал с малочисленною дружиною и вдруг увидел себя окруженного новыми толпами неприятелей – ударил неустрашимо, рассеял оные, благополучно возвратился в Новгород. Одним словом, Александр, в несколько дней, семь раз победил литовцев; воины его, ругаясь над ними, привязывали пленников к хвостам конским.

Сии частные успехи не могли переменить общей судьбы россиян, уже данников татарских. Батый, завоевав многие области польские, Венгрию, Кроацию, Сервию, Дунайскую Болгарию, Молдавию, Валахию и приведши в ужас Европу, вдруг, к общему удивлению, остановил бурное стремление монголов и возвратился к берегам Волги. Там, именуясь ханом, утвердил он свое владычество над Россиею, землею Половецкою, Тавридою, странами кавказскими и всеми от устья Дона до реки Дуная.

Никто не дерзал ему противиться. Государи старались смягчить его смиренными посольствами и дарами. Батый звал к себе великого князя. Ослушание казалось Ярославу неблагоразумием в тогдашних обстоятельствах России, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов; презирая собственную личную опасность, великий князь отправился со многими боярами в стан Батыев, а сына своего, юного Константина, послал в Татарию к великому хану Октаю, который в сие время, празднуя блестящие завоевания монголов в Китае и в Европе, угощал всех старейшин народа.

Никогда, по сказанию историка татарского, мир не видал праздника столь роскошного, ибо число гостей было несметно. Батый принял Ярослава с уважением и назвал главою всех князей ооссийских, отдав ему Киев (откуда Михаил уехал в Чернигов). Так Государи наши торжественно отреклись от прав народа независимого и склонили выю под иго варваров.

Поступок Ярослава служил примером для удельных князей суздальских: Владимир Константинович, юный Борис Василькович, Василий Всеволодович (внук Константинов) также били челом надменному Батыю, чтобы мирно господствовать в областях своих.

1246 г. Сын Ярославов чрез два года возвратился из Китайской Татарии; а великий князь, вторично принужденный ехать в Орду со всеми родственниками, должен был сам отправиться к берегам Амура, где монголы, по смерти Октая, занимались избранием нового великого хана.

Ярослав простился навеки с любезным отечеством: сквозь степи и пустыни достигнув до ханского стана, он в числе многих иных данников смирялся пред троном Октаева наследника, оправдал себя в каких-то доносах, сделанных на него хану одним российским вельможею, и, получив милостивое дозволение ехать обратно, кончил жизнь на пути [30 сентября]. Таким образом, сей князь несчастный, быв свидетелем и жертвою народного уничижения России, не имел и последнего утешения сомкнуть глаза в недрах святого отечества!

Верные бояре привезли его тело в столицу Владимирскую. Говорили, что он был отравлен, – что мать нового хана Гаюка, как бы в знак особенного благоволения предложив Ярославу пищу из собственных рук, дала ему яд, который в седьмой день прекратил его жизнь и ясно обнаружился пятнами на теле умершего.

Но монголы, сильные мечом, не имели нужды действовать ядом, орудием злодеев слабых. Мог ли князь Владимирской области казаться страшным монарху, повелевавшему народами от Амура до устья дунайского?

Ярослав, в юности жестокий и непримиримый от честолюбия, украшался и важными достоинствами, как мы видели: благоразумием деятельным и бодростью в государственных несчастьях, быв возобновителем разрушенного великого княжения; гибкостью и превосходством ума своего снискал почтение варваров, Батыя и Гаюка, но не заслужил ревностной похвалы наших летописцев, ибо не раздавал имения церквам и монахам, отличаясь, может быть, верою просвещенною, а не суесвятством.

Супруга его, именем Феодосия, оставленная им в Новгороде, скончалась там в 1244 г.; за малое время до смерти постриглась в Георгиевском монастыре и была схоронена в оном подле ее сына, Феодора.

Россия, огорченная смертью Ярослава, почти в то же время сведала ужасные обстоятельства кончины Михаиловой. Узнав, что сын его, Ростислав, принят весьма дружелюбно в Венгрии и что Бела IV, в исполнение прежнего обязательства, наконец выдал за него дочь свою, Михаил вторично поехал туда советоваться с королем о средствах избавить себя от ига татарского; но Бела изъявил к нему столь мало уважения и сам Ростислав так холодно встретил отца, что сей князь с величайшим неудовольствием возвратился в Чернигов, где сановники ханские переписывали тогда бедный остаток народа и налагали на всех людей дань поголовную, от земледельца до боярина.

Они велели Михаилу ехать в Орду. Надлежало покориться необходимости. Приняв от духовника благословение и запасные святые дары, – ободренный, утешенный его христианскими наставлениями, он с вельможею Феодором и с юным внуком, Борисом Васильковичем Ростовским, прибыл в стан к монголам и хотел уже вступить в шатер Батыев; но волхвы, или жрецы сих язычников, блюстители древних суеверных обрядов, требовали, чтобы он шел сквозь разложенный перед ставкою священный огонь и поклонился их кумирам.

«Нет! – сказал Михаил, – я могу поклониться царю вашему, ибо Небо вручило ему судьбу государств земных; но христианин не служит ни огню, ни глухим идолам». Услышав о том, свирепый Батый объявил ему чрез своего вельможу, именем Эльдега, что должно повиноваться или умереть.

«Да будет!» – ответствовал князь; вынув запасные дары, вместе с любимцем своим, Феодором, причастился святых тайн и, пылая ревностью христианских мучеников, пел громогласно святые псалмы Давидовы. Напрасно юный Борис хотел его смягчить молением и слезами; напрасно вельможи ростовские брали на себя грех и торжественное покаяние, если Михаил исполнит волю Батыеву, следуя примеру других князей наших.

«Для вас не погублю души, – говорил он и, свергнув с себя мантию княжескую, примолвил: – Возьмите славу мира, хочу Небесной». По данному знаку убийцы бросились, как тигры, на Михаила, били его в сердце, топтали ногами: бояре российские безмолвствовали от ужаса.

Один Феодор стоял покойно и с веселым лицом ободрял терзаемого князя, говоря, что он умирает, как должно христианину; что муки земные непродолжительны, а награда Небесная бесконечна. Желая, может быть, прекратить Михаилово страдание, какой-то отступник веры христианской, именем Доман, житель Путивля, отсек ему голову и слышал последние, тихо произнесенные им слова: «Христианин есмь!»

Пишут, что сам Батый, удивляясь твердости сего несчастного князя, назвал его великим мужем. Боярин Феодор приял также венец мученика и доказал, что он, утешая Михаила, не лицемерил, ибо, раздираемый на части варварами, славил благость Небесную и свою долю.

Тела их, поверженные на снедение псам, были сохранены усердием россиян; а церковь признала святыми и великодушного князя и верного слугу его, которые, не имев сил одолеть монголов в битве, редкою твердостью доказали по крайней мере чудесную силу христианства. Юный Борис Василькович, оплакав жребий деда, должен был ехать к Сартаку, Батыеву сыну, кочевавшему на границах России, и получил дозволение возвратиться в свой удел; о князьях же черниговских с того времени почти совсем не упоминается в наших летописях: знаем единственно, что там около 1261 г. властвовал Андрей Всеволодович, зять Даниилова брата, Василька. Сыновья Михаиловы, по кончине отца, княжили в уделах: Роман в Брянске, Мстислав в Карачеве, Симеон в Глухове, Юрий в Торуссе; а старший их брат, Ростислав, зять короля Белы, остался в Венгрии и, получив в удел от своего тестя Банат Маховский (в Сервии), назывался Государем сей области, герцогом Болгарии и повелителем Славонии (Rex de Madschau, dux et Imperator Bulgariae et Banus totius Sclavoniae).

От сыновей его, Белы и Михаила, пошли герцоги маховские и боснийские; сестра же их совокупилась браком с Лешком Черным, герцогом польским.

Счастливее князя черниговского был Даниил в своих первых сношениях с Ордою. Послы за послами являлись у него от имени ханского, требуя, чтобы он искал милости Батыевой раболепством или отказался от земли Галицкой. Наконец Даниил поехал к сему завоевателю чрез Киевскую столицу, управляемую боярином Ярослава Суздальского, Димитрием Ейковичем; встретил татар за Переяславлем, гостил у Куремсы, их темника, и в окрестностях Волги нашел Батыя, который в знак особенного благоволения, немедленно впустил его в свой шатер без всяких суеверных обрядов, ненавистных для православия наших князей.

«Ты долго не хотел меня видеть, сказал Батый, – но теперь загладил вину повиновением». Горестный князь пил кумыс, преклоняя колена и славя величие хана. Батый хвалил Даниила за соблюдение татарских обычаев; однако ж велел дать ему кубок вина, говоря: «Вы не привыкли к нашему молоку». Сия честь стоила недешево: Даниил, пробыв 25 дней в улусах, выехал оттуда с именем слуги и данника ханского.

Далее откроется, что сей князь, лаская монголов, хотел единственно усыпить их на время и думал о средствах избавить отечество от ига. Между тем Государи соседственные, устрашенные его дружественною связью с Ордою, начали оказывать к нему гораздо более уважения. Незадолго до того времени король Бела имел с ним новую вражду.

Ростислав Михайлович, зять королевский, предводительствуя венграми, осаждал Ярославль; с обеих сторон изъявляли остервенение и казнили знатнейших пленников; в том числе россияне умертвили славного гордостью полководца венгерского, Фильнию, и в кровопролитной битве одержали верх.

Боясь, чтобы монголы, как покровители Даниила, вторично не явились за горами Карпатскими, Бела предложил ему тесный союз и выдал меньшую дочь, именем Констанцию, за его сына, Льва, чему способствовал митрополит Кирилл, избранный Даниилом и Васильком на место Иосифа; он ехал ставиться в Константинополь через Венгрию, говорил с Белою и ручался своим князьям за искренность сего монарха.

Утвердив вечный с ним мир, Даниил жил согласно и с поляками. Конрад умер его другом, Болеслав Мазовский также. Последний, женатый на дочери Александра бельзского, Анастасии, в угодность Даниилу отказал Мазовию брату своему, Самовиту.

Описав случаи времен Ярославовых, мы должны упомянуть о любопытном путешествии Иоанна Плано Карпини, монаха францисканского, в Татарию к великому хану. Европа, приведенная в ужас нашествием Батыевым, еще трепетала, взирая на развалины Польши и Венгрии: ибо татары могли возвратиться. Немецкий ммператор писал ко всем Государям, чтобы они собрали войско для спасения царств и веры.

Беспокойство, волнение было общее; народ постился; духовенство день и ночь молилось в храмах. Один св. Людовик, мужественный король французский, не терял бодрости и спокойно ответствовал матери, что он, в надежде на Бога и меч свой, смело встретит варваров. Но папа, Иннокентий IV, желая миром удалить бурю, отправил к хану монахов с дружелюбными письмами.

Иоанн Карпини, один из сих послов, в 1246 г. проезжал из Италии чрез Россию и сообщает следующие известия о тогдашнем ее состоянии и монголах. Увидим, что папа, думая о татарах, не забывал и наших предков, усильно домогаясь подчинить нас латинской церкви. Несчастия россиян давали ему тем более надежды успеть в сем важном деле.

«В Мазовии, – пишет Карпини, – встретили мы князя российского Василька (брата Даниилова, ходившего тогда с мазовским герцогом на ятвягов), который рассказал нам весьма много любопытного о татарах. Узнав, что не должно ехать в Орду с пустыми руками, мы купили несколько бобровых и других шкур. Конрад, герцог краковский, епископ и бароны польские снабдили нас также всякими мехами, прося князя Василька быть нашим покровителем.

Вместе с ним приехали мы в его столицу (Владимир-Волынский), где, отдохнув, желали беседовать с российскими епископами и предложили им письма от папы, который убеждал их присоединиться к латинской церкви; но епископы и Василько ответствовали, что они не могут ничего сказать нам без князя Даниила, брата Василькова, бывшего тогда в Орде.

После чего Василько отправил нас с вожатым в Киев, куда мы и прибыли благополучно, несмотря на глубокий снег, холод и многие опасности, ибо литовцы беспрестанными набегами тревожат сию часть России. Жителей везде мало: они истреблены монголами или отведены ими в плен. В Киеве наняли мы татарских лошадей, а своих оставили, ибо они могли бы умереть с голода в дороге, где нет ни сена, ни соломы; а татарские, разбивая копытами снег, питаются одною мерзлою травою.

Первое место, в коем живут монголы (близ Киева), называется хановым. Они со всех сторон окружили нас, спрашивая, зачем и куда едем? Я отвечал, что мы послы отца и владыки всех христиан, который, ничем не оскорбив государей татарских, с крайним изумлением сведал о разорении Венгрии и Польши, где живут его подданные, что он, желая мира, в письмах своих убеждает ханов принять веру христианскую, без коей нет спасения.

Монголы удовольствовались некоторыми подарками и дали нам вожатым до Орды главного их начальника. Он называется Куремсою, предводительствует шестидесятью тысячами воинов и хранит западные пределы монгольских владений. Куремса отправил нас к Батыю, первейшему из ханов после великого.

Мы проехали всю землю Половецкую, обширную равнину, где текут реки Днепр, Дон, Волга, Яик и где летом кочуют татары, повинуясь разным воеводам, а зимою приближаются к морю Греческому (или Черному). Сам Батый живет на берегу Волги, имея пышный, великолепный двор и 600000 воинов, 160000 татар и 450000 иноплеменников – христиан и других подданных.

В пятницу Страстной недели провели нас в ставку его между двумя огнями, для того, как говорили татары, что огонь есть чистилище для всяких злых умыслов, отнимая даже силу у скрываемого яда. Мы должны были несколько раз кланяться и вступить в шатер, не касаясь порога. Батый сидел на троне с одною из жен своих; его братья, дети и вельможи на скамьях; другие на земле, мужчины на правой, а женщины на левой стороне.

Сей шатер, сделанный из тонкого полотна, принадлежал королю венгерскому: никто не смеет входить туда без особенного дозволения, кроме семейства ханского. Нам указали место на левой стороне, и Батый с великим вниманием читал письма Иннокентиевы, переведенные на языки славянский, арабский и татарский.

Между тем он и вельможи его пили из золотых или серебряных сосудов, причем всегда гремела музыка с песнями. Батый имеет лицо красноватое; ласков в обхождении с своими, но грозен для всех; на войне жесток, хитер и славится опытностью. Он велел нам ехать к великому хану.

Хотя мы были весьма слабы, ибо питались во весь пост одним просом и пили только снежную воду, однако ж ехали скоро, пять или шесть раз в день меняя лошадей, где находили их. Земля половецкая во многих местах есть дикая степь: жители истреблены татарами или бежали; другие признали себя их подданными.

Она граничит к северу с Россиею, Мордвою, Болгариею, Башкириею (pays des Bastarques), отечеством венгров и с самоедами (Samogedes), обитающими на пустынных берега океана; к югу с аланами (осетинцами), черкесами, козарами и Грециею. За половцами начинается страна кангитов (канглей или хвалисов), совершенно безводная и малонаселенная.

В сей печальной степи (ныне Киргизской) умерли от жажды бояре Ярослава, князя российского, посланные им в Татарию: мы видели их кости. Вся земля опустошена монголами; жители, не имея домов, обитают в шатрах и так же, как половцы, не знают хлебопашества, а кормятся одним скотоводством.

Около Вознесения Христова въехали мы в страну бесерменов (харазов или хивинцев), говорящих языком половцев, не исповедующих веру сарацинскую. Там представилось нам множество сел и городов опустошенных. Владетель их, называемый великим султаном, погиб со всем родом от меча татарского.

Сия земля имеет большие горы и сопредельна к Северу (Востоку) с Черными Китанами (в Малой Бухарии), где живет Сибан, брат Батыев и где находится дворец ханский. Далее мы увидели обширное озеро (Байкал), оставили его на левой стороне и чрез землю кочующих Найманов в исходе июня прибыли в отечество монголов, которые суть истинные татары.

Уже несколько лет они готовились к избранию великого хана; но Гаюк еще не был торжественно возглашен Октаевым преемником: он велел нам ждать сего времени и послал к матери, вдовствующей супруге Октаевой, именем Туракане, у коей собирались все чиновники и старейшины, ибо она была тогда правительницею.

Ее ставка, обнесенная тыном, могла вместить более 2000 человек. Воеводы сидели на конях, богато украшенных серебром, и советовались между собою. Одежда их в первый день была пурпуровая белая, на другой день красная, на третий синеватая, а на четвертый алая. Народ толпился вне ограды.

У ворот стояли воины с обнаженными мечами; в другие ворота, хотя оставленные без стражи, никто не смел входить, кроме Гаюка. Вельможи беспрестанно пили кумыс и хотели нас также поить; но мы отказались. Они везде давали первое место нам и российскому князю Ярославу; тут же находились два сына грузинского царя, посол калифа багдадского и многие другие послы сарацинские, числом до четырех тысяч: одни с дарами, иные с данью.

Таким образом мы жили целый месяц в сем шумном стане, называемом Сыра Орда, и часто видели Гаюка. Когда он выходил из шатра своего, певцы обыкновенно шли впереди и громко пели его славу. Наконец двор переехал в другое место и расположился на берегу ручья, орошающего прекрасную долину, где стоял великолепный шатер, называемый Златая Орда. Столпы сего шатра, внутри и снаружи украшенного богатыми тканями, были окованы золотом.

Там надлежало Гаюку торжественно воссесть на престол в день Успения Богоматери. Но ужасная непогода, град и снег препятствовали совершению обряда до 24 августа. В сей день собрались вельможи и, смотря на юг, долго молились Всевышнему, после чего возвели Гаюка на златой трон и преклонили колена; народ также. Князья и вельможи говорили императору: «Мы хотим и требуем, чтобы ты повелевал нами».

Гаюк спросил: «Желая иметь меня Государем, готовы ли вы исполнять мою волю, являться, когда позову вас, идти, куда велю, и предать смерти всякого, кого наименую?» Все ответствовали: «Готовы!.» «Итак, – сказал Гаюк, – слово мое да будет отныне мечом! Вельможи взяли его за руку, свели с трона и посадили на войлок, говоря императору: «Над тобою Небо и Всевышний, под тобою земля и войлок.

Если будешь любить наше благо, милость и правду, уважая князей и вельмож по их достоинству, то царство Гаюково прославится в мире, земля тебе покорится и Бог исполнит все желания твоего сердца. Но если обманешь надежду подданных, то будешь презрителен и столь беден, что самый войлок, на котором сидишь, у тебя отнимется».

Тогда вельможи, подняв Гаюка на руках, возгласили его императором и принесли к нему множество серебра, золота, камней драгоценных и всю казну умершего хана; а Гаюк часть сего богатства роздал чиновникам в знак ласки и щедрости. Между тем готовился пир для князей и народа; пили до самой ночи и развозили в телегах мясо, варенное без соли.

Гаюк имеет от роду 40 или 45 лет, росту среднего, отменно умен, догадлив и столь важен, что никогда не смеется. Христиане, служащие ему, уверяли нас, что он думает принять веру Спасителеву, ибо держит у себя христианских священников и дозволяет им всенародно перед своим шатром отправлять Божественную службу по обрядам греческой церкви. Сей император говорит с иностранцами только через переводчиков, и всякий, кто подходит к нему, должен стать на колена. У него есть гражданские чиновники и секретари, но нет стряпчих, ибо монголы не терпят ябеды, и слово ханское решит тяжбу. Что скажет Государь, то и сделано; никто не смеет возражать или просить его дважды об одном деле.

Гаюк, пылая славолюбием, готов целый мир обратить в пепел. Смерть Октаева удержала монголов в их стремлении сокрушить Европу; ныне, имея нового хана, они ревностно желают кровопролития, и Гаюк, едва избранный, в первом совете с князьями своими положил объявить войну церкви нашей, империи Римской, всем государям христианским и народам западным, если Св. отец – чего Боже избави – не исполнит его требований, то есть не покорится ему со всеми государями европейскими, ибо монголы, следуя завещанию Чингисханову, непременно хотят овладеть вселенною.

Гаюк чрез несколько дней принял нас, равно как и других послов. Секретарь его сказывал ему имя каждого; однако ж не многие из них были впущены в ставку императорскую. Дары, поднесенные ими хану, состояли в шелковых тканях, поясах, мехах, седлах, также верблюдах и лошаках, богато украшенных. Между сими бесчисленными дарами мы заметили один зонтик, весь осыпанный драгоценными камнями.

В некотором расстоянии от шатров стояло более пяти сот телег, наполненных золотом, серебром, шелковыми одеждами, что все было отдано хану, князьям и вельможам, которые после дарили тем своих чиновников. Одни мы не поднесли ничего, ибо ничего не имели.

В намерении завоевать Запад Гаюк не хотел вступить с нами в переговоры, и мы около месяца жили праздно, в скуке, в недостатке, получая от монголов на пять дней не более того, что надлежало издержать в один день; а купить было нечего. К счастью, добрый россиянин, золотарь, именем Ком, любимец Гаюков, наделял нас всем нужным.

Он сделал печать для хана и трон из слоновой кости, украшенный золотом и камнями драгоценными с разными изображениями, и с удовольствием показывал нам свою работу. Наконец Гаюк, призвав нас, спросил, есть ли у папы люди, знающие язык татарский, русский или арабский? Нет, отвечали мы: хотя в Европе и находятся некоторые арабы, но далеко от того места, где живет папа.

Впрочем, мы брались сами перевести на латинский язык, что будет угодно хану написать к Св. отцу. Вследствие того пришел к нам Кадак, государственный министр, с тремя ханскими секретарями для сочинения грамоты, которую мы, слушая их, писали на латинском языке и толковали им каждое слово – ибо они боялись ошибки в переводе и спрашивали, ясно ли разумеем, что пишем?

Приставы наши говорили, что хан отправит с нами собственных послов в Европу, если будем о том просить его; но сего мы не хотели: во-первых, для того, что они увидели бы несогласие и междоусобие Государей христианских, столь благоприятное для неверных; во-вторых, ежели бы с послами Гаюка сделалось какое несчастье в Европе, то он еще более остервенился бы против христиан.

К тому же хан не уполномочил бы сих послов для заключения надежного мира, а велел бы им единственно вручить письма Св. отцу такого же содержания, как и данные нам за его печатью.

Откланявшись Гаюку и матери его, которая дала нам по шубе лисьей и по красному кафтану, мы отправились в обратный путь, 14 ноября, чрез необозримые пустыни; не видали ни селений, ни лесов; ночевали в степях, на снегу, и приехали к Вознесению в стан Батыев, чтобы взять у него письма к папе.

Но Батый сказал, что он не может ничего прибавить к ответу хана, и дал нам пропуск, с коим мы благополучно доехали до Киева, где считали нас уже мертвыми, равно как и в Польше. Князь российский Даниил и брат его Василько оказали нам много ласки в своем владении и, собрав епископов, игуменов, знатных людей, с общего согласия объявили, что они «намерены признать Св. отца главою их церкви, подтверждая все сказанное ими о том прежде чрез особенного посла, бывшего у папы».

Сие важное известие согласно с грамотами Иннокентия IV, с летописями польскими и нашими собственными. Занимаясь великим намерением свергнуть иго Батыево, Даниил с горестью видел слабость России, уныние князей и народа; не мог надеяться на их содействие и долженствовал искать способов вне отечества.

Единоверная Греция, стесненная аравитянами, турками, крестоносцами, едва существовала: Даниил обратил глаза на Запад, где Рим был душою и средоточием всех государственных движений. Сей князь (в 1245 или 1246 г.) дал знать Иннокентию, что желает соединить церковь нашу с латинскою, готовый под ее знаменами идти против монголов. Началось дружелюбное сношение с Римом.

Папа, называя Даниила королем и любезнейшим сыном, велел архиепископу прусскому ехать в Галицию и выбрать там святителей из ученых монахов католических; объявил снисходительно, что все обряды греческой веры, не противные латинской, могут и впредь быть у нас соблюдаемы невозбранно (как то служение на квасных просфирах), и в знак особенной благосклонности утвердил супружество князя Василька, женатого на родственнице в третьем и четвертом колене (так сказано в письме Иннокентиевом, где сия дочь Георгия Суздальского именована Добравою), наконец, чтобы обольстить Даниилово честолюбие, предложил ему венец королевский.

Разумный князь ответствовал: «Требую войска, а не венца, украшения суетного, пока варвары господствуют над нами». Иннокентий обещал и войско: но Даниил в ожидании того медлил объявить себя католиком; оба хитрили, досадовали, и в 1249 г. легат папский с неудовольствием выехал из Галиции.

Посредничество короля венгерского утушило сию явную ссору: в залог милости Иннокентий (в 1253 или 1254 г.) прислал к Даниилу венец с другими царскими украшениями. Достойно замечания, что князь Галицкий, нечаянно встретив послов римских в Кракове, не хотел видеть их, сказав: «Мне, как Государю, непристойно беседовать с вами в земле чуждой».

Он вторично не хотел принять и короны; но, убежденный матерью, вдовствующею супругою Романовою, и герцогами польскими, согласился, требуя, чтобы Иннокентий взял действительные меры для обороны христиан от Батыя и до всеобщего Собора не осуждал догматов греческой церкви: вследствие чего Даниил признал папу своим отцом и наместником св. Петра, коего властью посол Иннокентиев, аббат мессинский, в присутствии народа и бояр возложил венец на главу его.

Сей достопамятный обряд совершился в Дрогичине, и князь Галицкий с того времени именовался королем, а папа написал грамоту к богемскому, моравскому, польскому, сербскому и другим народам, чтобы они вместе с галичанами под знамением креста ударили на монголов; но как от безрассудного междоусобия христианских Государей сие ополчение не состоялось, то Даниил снял с себя личину, отрекся от связи с Римом и презрел гнев папы, Александра IV, который (в 1257 г.) писал к нему, что «он забыл духовные и временные благодеяния церкви, венчавшей и помазавшей его на царство; не исполнил своих обетов и погибнет, если с новым раскаянием не обратится на путь истины; что клятва церковная и булат мирской готовы наказать неблагодарного».

В надежде смирять монголов посольствами и дарами новый король Галицкий, богатый казною, сильный войском, окруженный соседами или несогласными или слабыми, уже смеялся над злобою папы и, строго наблюдая уставы греческой церкви, доказал, что мнимое присоединение его к латинской было одною государственною хитростью.

Обращаясь к путешествию Карпини, предложим сказанное им о свойстве, нравах и вере монголов: сии известия также достойны замечания, сообщая нам ясное понятие о народе, который столь долгое время угнетал Россию.

«Татары (повествует Карпини) отличны видом от всех иных людей, имея щеки выпуклые и надутые, глаза едва приметные, ноги маленькие; большею частью ростом не высоки и худы; лицом смуглы и рябы. Они бреют волосы за ушами и спереди на лбу, отпуская усы, бороду и длинные косы назади; выстригают себе также гуменцо, подобно нашим священникам.

Мужчины и женщины носят кафтаны парчовые, шелковые и клееношные или шубы навыворот (получая ткани из Персии, а меха из России, Болгарии, земли Мордовской, Башкирии) и какие-то странные высокие шапки. Живут в шатрах, сплетенных из прутьев и покрытых войлоками; вверху делается отверстие, чрез которое входит свет и выходит дым, ибо у них всегда пылает огонь в ставке.

Стада и табуны монгольские бесчисленны: в целой Европе нет такого множества лошадей, верблюдов, овец, коз и рогатой скотины. Мясо и жидкая просяная каша есть главная пища сих дикарей, довольных малым ее количеством. Они не знают хлеба; едят все нечистыми руками, обтирая их об сапоги или траву; не моют ни котлов, ни самой одежды своей; любят кумыс и пьянство до крайности, а мед, пиво и вино получают иногда из других земель.

Мужчины не занимаются никакими работами, иногда присматривают только за стадами или делают стрелы. Младенцы трех или двух лет уже садятся на лошадь; женщины также ездят верхом и многие стреляют из лука не хуже воинов; в хозяйстве же удивительно трудолюбивы: стряпают, шьют платье, сапоги, чинят телеги, навьючивают верблюдов.

Вельможи и богатые люди имеют до ста жен; двоюродные совокупляются браком, пасынок с мачехою, невестки с деверем. Жених обыкновенно покупает невесту у родителей, и весьма дорогою ценою.

Не только прелюбодеяние, но и блуд наказывается смертью, равно как и воровство, столь необыкновенное, что татары не употребляют замков; боятся, уважают чиновников и в самом пьянстве не ссорятся или по крайней мере не дерутся между собою; скромны в обхождении с женщинами и ненавидят срамословие; терпеливо сносят зной, мороз, голод и с пустым желудком поют веселые песни; редко имеют тяжбы и любят помогать друг другу; но зато всех иноплеменных презирают, как мы видели собственными глазами: например, Ярослав, великий князь российский, и сын царя грузинского, будучи в Орде, не смели иногда сесть выше своих приставов. Татарин не обманывает татарина; но обмануть иностранца считается похвальною хитростью.

Что касается до их закона, то они веруют в Бога, Творца Вселенной, награждающего людей по их достоинству, но приносят жертвы идолам, сделанным из войлока или шелковой ткани, считая их покровителями скота; обожают солнце, огонь, луну, называя оную великою царицею, и преклоняют колена, обращаясь лицом к югу; славятся терпимостью и не проповедуют веры своей, однако ж принуждают иногда христиан следовать обычаям монгольским: в доказательство чего расскажем случай, которому мы были свидетелями.

Батый велел умертвить одного князя российского, именем Андрея, будто бы за то, что он, вопреки ханскому запрещению, выписывал для себя лошадей из Татарии и продавал чужеземцам. Брат и жена убитого князя, приехав к Батыю, молили его не отнимать у них княжения: он согласился, но принудил деверя к брачному совокуплению с невесткою, по обычаю монголов.

Не ведая правил истинной добродетели, они вместо законов имеют какие-то предания и считают за грех бросить в огонь ножик, опереться на хлыст, умертвить птенца, вылить молоко на землю, выплюнуть из рта пищу; но убивать людей и разорять государства кажется им дозволенною забавою.

О жизни вечной не умеют сказать ничего ясного, а думают, что они и там будут есть, пить, заниматься скотоводством и прочее. Жрецы их суть так называемые волхвы, гадатели будущего, коих совет уважается ими во всяком деле. (Глава их, или патриарх, живет обыкновенно близ шатра ханского). Имея астрономические сведения, они предсказывают народу солнечные и лунные затмения.

Когда занеможет татарин, родные ставят перед шатром копье, обвитое черным войлоком: сей знак удаляет от больного всех посторонних. Умирающего оставляют и родные. Кто был при смерти человека, тот не может видеть ни хана, ни князей до новой луны. Знатных людей погребают тайно, с пищею, с оседланным конем, серебром и золотом; телега и ставка умершего должны быть сожжены, и никто не смеет произнести его имени до третьего поколения.

Кладбище ханов, князей, вельмож неприступно: где бы они ни скончали жизнь свою, монголы отвозят их тела в сие место – там погребены многие, убитые в Венгрии. Стражи едва было не застрелили нас, когда мы нечаянно приближились к гробам.

Таков сей народ, ненасытимый в кровопролитии. Побежденные обязаны давать монголам десятую часть всего имения, рабов, войско и служат орудием для истребления других народов. В наше время Гаюк и Батый прислали в Россию вельможу своего, с тем чтобы он брал везде от двух сыновей третьего; но сей человек нахватал множество людей без всякого разбора и переписал всех жителей как данников, обложив каждого из них шкурою белого медведя, бобра, куницы, хорька и черною лисьею, а не платящие должны быть рабами монголов.

Сии жестокие завоеватели особенно стараются искоренять князей и вельмож; требуют от них детей в аманаты и никогда уже не позволяют им выехать из Орды. Так сын Ярославов и князь ясский живут в неволе у хана. Начальники монгольские в землях завоеванных именуются баскаками и при малейшем неудовольствии льют кровь людей безоружных: так истребили они великое число россиян, обитавших в земле Половецкой.

Одним словом, татары хотят исполнить завещание Чингисханово и покорить всю землю: для того Гаюк именует себя в письмах «Государем мира», прибавляя: «Бог на небесах, я на земле». Он готовится послать в марте 1247 г. одну рать в Венгрию, а другую в Польшу; через три года перейти за Дон и 18 лет воевать Европу.

Монголы и прежде, победив короля венгерского, думали идти беспрестанно далее и далее; но внезапная смерть хана, отравленного ядом, остановила тогда их стремление. Гаюк намерен еще завоевать Ливонию и Пруссию. Государи европейские должны соединенными силами предупредить замыслы хана, или будут его рабами.

Провидение спасло Европу – ибо Гаюк жил недолго, и преемник его, Мангу, озабоченный внутренними беспорядками в своих азиатских владениях, не мог исполнить Гаюкова намерения. Но Запад еще долгое время страшился Востока, и св. Людовик, находясь в Кипре, в 1253 г. вторично отправил монахов в Татарию с дружелюбными письмами, услышав, что великий хан принял веру Спасителеву.

Сей слух оказался ложным: Гаюк и Мангу терпели при себе христианских священников, позволяли им спорить с идолопоклонниками и магометанами, даже обращать жен ханских; но сами держались веры отцов своих. Рубруквис, посол Людовиков, ехал из Тавриды или Казарии (где жили многие греки с готфами под властью монголов), чрез нынешнюю землю донских казаков, Саратовскую, Пензенскую и Симбирскую губернию, где в густых лесах и в бедных, рассеянных хижинах обитали мокшане и мордовские их единоплеменники, богатые только звериными кожами, медом и соколами.

Князь сего народа, принужденный воевать за Батыя, положил свою голову в Венгрии, и мокшане, узнав там немцев, говорили об них с великою похвалою, желая, чтобы они избавили мир от ненавистного ига татарского. Батый кочевал в Казанской губернии, на Волге, обыкновенно проводя там лето, а в августе месяце начиная спускаться вниз по ее течению, к странам южным.

В стане монгольском и в окрестностях находилось множество россиян, венгров, ясов, которые, заимствуя нравы своих победителей, скитались в степях и грабили путешественников. При дворе сына Батыева Сартака жил один из славных рыцарей Храма и пользовался доверенностью монголов, часто рассказывая им о европейских обычаях и силе тамошних государей.

Рубруквис от берегов Волги отправился в Южную Сибирь и, приехав к великому хану, старался доказать ему превосходство веры христианской; но Мангу равнодушно ответствовал: «Монголы знают, что есть Бог, и любят всею душою. Сколько у тебя на руке пальцев, столько или более можно найти путей к спасению. Бог дал вам Библию, а нам волхвов; вы не исполняете ее предписаний, а мы слушаемся своих наставников и ни с кем не спорим… Хочешь ли золота?

Взяв его из казны моей, иди, куда тебе угодно». Посол Людовиков нашел при дворе ханском российского архитектора и диакона, венгров, англичан и весьма искусного золотаря парижского, именем Гильйома, жившего у Мангу в чести и в великом изобилии.

Сей Гильйом сделал для хана огромное серебряное дерево, утвержденное на четырех серебряных львах, которые служили чанами в пиршествах: кумыс, мед, пиво и вино подымались из них до вершины дерева и лились сквозь отверстый зев двух вызолоченных драконов на землю в большие сосуды; на дереве стоял крылатый ангел и трубил в трубу, когда надлежало гостям пить.

Монголы вообще любили художников, обязанные сим новым для них вкусом мудрому правлению бессмертного Иличутсая, о коем мы выше упоминали и который, быв долгое время министром Чингисхана и преемника его, ревностно старался образовать их подданных: спас жизнь многих ученых китайцев, основал училища, вместе с математиками арабскими и персидскими сочинил календарь для монголов, сам переводил книги, чертил географические карты, покровительствовал художников; и когда умер, то завистники сего великого мужа, к стыду своему, нашли у него, вместо предполагаемых сокровищ, множество рукописных творений о науке править государством, об астрономии, истории, медицине и земледелии.

Великий хан, отпуская Людовикова посла, дал ему гордое письмо к королю французскому, заключив оное сими словами: «Именем Бога Вседержителя повелеваю тебе, королю Людовику, быть мне послушным и торжественно объявить, чего желаешь: мира или войны? Когда воля Небес исполнится и весь мир признает меня своим властителем, тогда воцарится на земле блаженное спокойствие и счастливые народы увидят, что мы для них сделаем!

Но если дерзнешь отвергнуть повеление Божественное и скажешь, что земля твоя отдалена, горы твои неприступны, моря глубоки и что нас не боишься, то Всесильный, облегчая трудное и приближая отдаленное, покажет тебе, что можем сделать!» Такова была надменность монголов!

Рубруквис возвратился к берегам Волги и приехал в Сарай, новый город, построенный Батыем в 60 верстах от Астрахани, на берегу Ахтубы. Недалеко оттуда, на среднем протоке Волги, находился и древнейший город Сумеркент, в коем обитали ясы и сарацины.

Татары осаждали его восемь лет и едва могли взять, по словам нашего путешественника. Имев случай видеть россиян, сей посол Людовиков сказывает, что жены их, украшая голову подобно француженкам, опушивают низ своего платья белками и горностаями, а мужчины носят епанчи немецкие и поярковые шапки, остроконечные и высокие.

Он прибавляет еще, что обыкновенная монета российская состоит из кожаных, пестрых лоскутков. Через Дербент, Ширван (где находилось великое число жидов), Шамаху, Тифлис (где начальствовал монгольский воевода Баку) Рубруквис прибыл в Армению и благополучно достиг Кипра.

Александр в Орде. – Князь московский убит Литвою. – Дряхлость Батыева. – Посольство из Рима. – Болезнь Александрова. – Посольство в Норвегию. – Бегство Андреево. – Благоразумие Александра. – Ветреность новгородцев. – Смерть Батыева. – Исчисление жителей в России. – Казнь бояр. – Покушение Даниилом свергнуть иго. – Откупщики бесерменские. – Кончина и добродетели Александровы. – Выходцы из чужих земель. – Мятежи в Орде.

Узнав о кончине отца, Александр спешил во Владимир, чтобы оплакать оную вместе с родными и взять нужные меры для государственного порядка. Следуя обыкновению, дядя Невского, Святослав, наследовал престол великокняжеский, утвердив сыновей Ярославовых на их частных княжениях.

Доселе Александр не преклонял выи в Орде, и россияне еще с гордостью именовали его своим независимым князем: даже стращали им монголов. Батый слышал о знаменитых его достоинствах и велел сказать ему: «Князь новгородский! Известно ли тебе, что Бог покорил мне множество народов? Ты ли один будешь независимым?

Но если хочешь властвовать спокойно, то явись немедленно в шатре моем, да познаешь славу и величие монголов». Александр любил отечество более своей княжеской чести: не хотел гордым отказом подвергнуть оное новым бедствиям и, презирая личную опасность не менее тщеславия, вслед за братом Андреем поехал в стан монгольский, где Батый, приняв их с ласкою, объявил вельможам, что слава не увеличила достоинств Александровых и что сей князь действительно есть человек необыкновенный: такое сильное впечатление сделали в нем мужественный вид Невского и разумные слова его, одушевленные любовью к народу российскому и благородством сердца!

Но Александр и брат его долженствовали, подобно Ярославу, ехать в Татарию к великому хану. Сии путешествия были ужасны: надлежало проститься с отечеством на долгое время, терпеть голод и жажду, отдыхать на снегу или на земле, раскаленной лучами солнца; везде голая печальная степь, лишенная убранства и тени лесов, усеянная костями несчастных странников; вместо городов и селений представлялись взору одни кладбища народов кочующих.

Может быть, в самой глубокой древности ходили там караваны купеческие: скифы и греки сражались с опасностью, нуждою и скукою, по крайней мере в надежде обогатиться золотом; но что ожидало князей российских в Татарии? Уничижение и горесть. Рабство, тягостное для народа, еще несноснее для Государей, рожденных с правом властвовать. Сыновья Ярославовы, скитаясь в сих мертвых пустынях, воспоминали плачевный конец отца своего и думали, что они также, может быть, навеки простились с любезным отечеством.

1248 г. В отсутствие Александра меньший брат его, Михаил Московский, прозванием Храбрый, изгнал – как сказано в некоторых летописях – дядю их, Святослава, из Владимира, но в ту же зиму, воюя с Литвою, положил свою голову в битве. Тело его осталось на берегу Протвы: епископ суздальский Кирилл, ревностный блюститель княжеской чести, велел привезти оное во Владимир и положил в стене храма Соборного, а братья Михаиловы отмстили литовцам, разбив их близ Зубцова.

1249–1250 гг. Наконец Александр и брат его благополучно возвратились от великого хана, который столь был доволен ими, что поручил Невскому всю Южную Россию и Киев, где господствовали чиновники Батыевы. Андрей же сел на престоле владимирском; а дядя их, Святослав, без успеха ездив жаловаться на то в Орду, чрез два года скончался в Юрьеве польском.

Удельные князья владимирские зависели тогда в особенности от Сартака и часто бывали в его стане – как то Борис Ростовский и Глеб Василькович Белозерский, – ибо дряхлый Батый, отец Сартаков, хотя жил еще несколько лет, но уже мало занимался делами покоренной России.

В сие время герой Невский, коего имя сделалось известно в Европе, обратил на себя внимание Рима и получил от папы Иннокентия IV письмо, врученное ему, как сказано в наших летописях, двумя хитрыми кардиналами, Гальдом и Гемонтом. Иннокентий уверял Александра, что Ярослав, отец его, находясь в Татарии у великого хана, с ведома или по совету какого-то боярина дал слово монаху Карпини принять веру латинскую и, без сомнения, исполнил бы свое обещание, если бы не скончался внезапно, уже присоединенный к истинному стаду Христову; что сын обязан следовать благому примеру отца, если хочет душевного спасения и мирского счастья; что в противном случае он доказал бы свою безрассудность, не слушаясь Бога и римского Его наместника; что князь и народ российский найдут тишину и славу под сению западной церкви; что Александр должен, как верный страж христиан, немедленно уведомить рыцарей Ливонского ордена, если монголы снова пойдут на Европу.

Папа в заключение хвалит Невского за то, что он не признал над собою власти хана: ибо Иннокентий еще не слыхал тогда о путешествии сего князя в Орду. Александр, призвав мудрых людей, советовался с ними и написал к папе: «Мы знаем истинное учение церкви, а вашего не приемлем и знать не хотим». Он, без сомнения, не поверил клевете на память отца его; сам Карпини в описании своего путешествия не говорит ни слова о мнимом обращении Ярослава.

1251–1252 гг. Новогородцы встретили Невского с живейшею радостью; также и митрополита Кирилла, который прибыл из Владимира и, к общему удовольствию, посвятил их архиепископа Далмата. Внутреннее спокойствие Новгорода было нарушено только случайным недостатком в хлебе, пожарами и весьма опасною болезнью князя Александра, в коей все государство принимало участие, возлагая на него единственную свою надежду: ибо он, умев заслужить почтение монголов, разными средствами благотворил несчастным согражданам и посылал в Орду множество золота для искупления россиян, бывших там в неволе.

Бог услышал искреннюю молитву народа, бояр и духовенства: Александр выздоровел и, желая оградить безопасностью северную область Новгородскую, отправил посольство к норвежскому королю Гакону в Дрошгейм, предлагая ему, чтобы он запретил финмаркским своим подданым грабить нашу Лошь и Карелию. послам российским велено было также узнать лично Гаконову дочь, именем Христину, на коей Александр думал женить сына своего Василия.

Король норвежский, согласный на то и другое, послал в Новгород собственных вельмож, которые заключили мир и возвратились к Гакону с богатыми дарами; но с обеих сторон желаемый брак не мог тогда совершиться, ибо Александр, сведав о новых несчастиях Владимирского княжения, отложил семейственное дело до иного, благоприятнейшего времени и спешил в Орду, чтобы прекратить сии бедствия.

Брат его, Андрей, зять Даниила Галицкого, хотя имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличать истинное величие от ложного: княжа во Владимире, занимался более звериною ловлею, нежели правлением; слушался юных советников и, видя беспорядок, обыкновенно происходящий в государстве от слабости государей, винил в том не самого себя, не любимцев своих, а единственно несчастные обстоятельства времени.

Он не мог избавить Россию от ига: по крайней мере, следуя примеру отца и брата, мог бы деятельным, мудрым правлением и благоразумною уклончивостью в рассуждении монголов облегчить судьбу подданных – в сем состояло тогда истинное великодушие. Но Андрей, пылкий, гордый, положил, что лучше отказаться от престола, нежели сидеть на нем данником Батыевым, и тайно бежал из Владимира с женою своею и с боярами.

Неврюй, Олабуга, прозванием Храбрый, и Котья, воеводы татарские, уже шли в сие время наказать его за какое-то ослушание: настигнув [24 июля 1252 г.] Андрея у Переяславля, разбили княжескую дружину и едва не схватили самого князя. Обрадованные случаем мстить россиянам как мятежникам, толпы Неврюевы рассыпались по всем областям Владимирским; брали скот, людей; убили в Переяславле воеводу, супругу юного Ярослава Ярославича, пленили его детей и с добычею удалились.

Несчастный Андрей искал убежища в Новгороде, но жители не хотели принять его. Он дождался своей княгини во Пскове; оставил ее в Колыване, или Ревеле, у датчан, и морем отправился в Швецию, куда чрез некоторое время приехала к нему и супруга. Но добродушная ласка шведов не могла утешить его в сем произвольном изгнании: отечество и престол не заменяются дружелюбием иноземцев.

Александр благоразумными представлениями смирил гнев Сартака на россиян и, признанный в Орде великим князем, с торжеством въехал во Владимир. митрополит Кирилл, игумены, священники встретили его у Золотых ворот, также все граждане и бояре под начальством тысяцкого столицы, Романа Михайловича. Радость была общая.

Александр спешил оправдать ее неусыпным попечением о народном благе, и скоро воцарилось спокойствие в великом княжении: люди, испуганные нашествием Неврюя, возвратились в домы, земледельцы к плугу и священники к алтарям. В сие время татары отпустили от себя прязанского князя Олега Ингварича, который, долгое время страдав в неволе, чрез 6 лет умер в отчизне монахом и схимником. Сын его, Роман, наследовал престол Рязанский.

1253 г. Выехав из Новгорода, Александр оставил там сына своего, Василия, который счастливо отразил литовцев. Псков, внезапно осажденный ливонскими рыцарями, защищался мужественно. Неприятель отступил, сведав, что идут новгородцы; а россияне и карелы, опустошив часть Ливонии, в окрестностях Наровы разбили немцев, таким образом наказанных за нарушение мира и принужденных согласиться на все требования победителей.

1255 г. Между тем как великий князь радовался успехам оружия новгородского, он был изумлен нечаянным известием, что сын его, Василий, с бесчестьем изгнан оттуда и приехал в Торжок. За год до сего времени брат Невского, Ярослав, княжив в Твери, по каким-то неудовольствиям выехал оттуда с боярами, сделался енязем псковским и разными хитростями преклонил к себе новгородцев.

Они стали жаловаться на Василия, хотели послать архиепископа с челобитьем к Александру и вдруг, забыв благодеяние Невского героя, объявили Ярослава своим правителем. Великий князь, огорченный поступком брата и народа, ему любезного, вооружился, в надежде смирить их без кровопролития. Ярослав, не посмев обнажить меча, скрылся; но граждане, призывая имя Богоматери, клялися на вече умереть друг за друга и стали полками на улицах.

Впрочем, не все действовали единодушно: многие бояре думали единственно о личных выгодах: они желали торговаться с великим князем, чтобы предать ему народ. В числе их был некто Михалко, гражданин властолюбивый, который, лаская посадника Ананию, тайно намеревался заступить его место и бежал в Георгиевский монастырь, велев собраться там своим многочисленным единомышленникам.

Граждане устремились за ним в погоню; кричали: «Он изменник! Убьем злодея!» Но посадник, не зная Михалкова умыслу, спас сего мнимого друга и говорил им с твердостью: «Убейте прежде меня самого!» В благодарность за такую услугу Михалко, встретив Александра, описал ему Ананию как первого мятежника, и посол великого князя, приехав в Новгород, объявил жителям на вече, чтобы они выдали ему посадника, или разгневанный Государь будет их неприятелем.

Народ отправил к Александру Далмата, архиепископа, и Клима, тысяцкого. «Новгород любит тебя и не хочет противиться своему законному князю, – говорили ему сии послы, – иди к нам с Богом, но без гнева, и не слушайся наших изменников. Анания есть добрый гражданин». Александр, отвергнув все их убеждения, требовал головы посадника.

В подобных случаях новгородцы стыдились казаться малодушными. «Нет, – говорил народ, – если князь верит новогородским клятвопреступникам более, нежели Новгороду, то Бог и Святая София не оставят нас. Не виним Александра, но будем тверды». Они три дня стояли вооруженные.

Наконец князь велел объявить им, что он удовольствуется сменою посадника. Тогда Анания с радостью отказался от своего верховного сана, а коварный Михалко принял начальство. Александр вступил в Новгород, дав слово не стеснять прав народных, и с честью возвратился в столицу Владимирскую.

1256 г. Скоро шведы, финны и немцы явились на берегах Наровы и заложили там город. Встревоженные новгородцы послали гонцов к Александру и в свои области для собирания людей ратных. Хотя опасность миновалась, – ибо шведы ушли, не достроив крепости, – но великий князь, немедленно прибыв в Новгород с митрополитом Кириллом, велел полкам изготовиться к важному предприятию, не сказывая ничего более.

Только у Копорья, где митрополит дал Невскому благословение на путь, сведали воины, что они идут в Финляндию: устрашенные дальним зимним походом, многие новгородцы возвратились домой; прочие сносили терпеливо ужасные вьюги и метели. Погибло множество людей; однако ж россияне достигли своей цели, то есть опустошили знатную часть Финляндии, где, по сказанию шведских историков, некоторые жители держали нашу сторону, недовольные правлением шведов и насильственными их поступками.

Поручив Новгород сыну своему, Василию, Александр долженствовал снова ехать в Орду, где произошла тогда великая перемена. Батый умер; сын его – вероятно, Сартак – хотел господствовать над татарами, но был жертвою властолюбивого дяди, именем Берки, который, умертвив племянника, согласно с волею великого хана объявил себя преемником Батыевым и вверил дела российские своему наместнику Улавчию. [1257 г.]

Сей вельможа принимал наших князей и дары их: к нему явился Александр с Борисом Васильковичем и братом Андреем (ибо сей последний уже возвратился тогда в отечество и жил в Суздале). Вероятно, что они, сведав намерение татар обложить Северную Россию, подобно Киевскому и Черниговскому княжению, определенною данью по числу людей, желали отвратить сию тягость, но тщетно: вслед за ними приехали чиновники татарские в области Суздальскую, Рязанскую, Муромскую, – сочли жителей и поставили над ними десятников, сотников, темников для собрания налогов, увольняя от сей общей дани только церковников и монахов.

Хитрость, достойная замечания. Монголы, вступив в наше отечество, с равною свирепостью лили кровь и мирян и духовных, ибо не думали жить близ его пределов и, страшась оставить за собою многочисленных врагов, хотели мимоходом истребить всех людей; но обстоятельства переменились. Орда Батыева расположилась навсегда кочевать в привольных окрестностях Волги и Дона.

Хан ее для своих выгод должен был в некотором смысле щадить подданную ему Россию, богатую естественными и для самых варваров нужными произведениями; узнав же власть духовенства над совестью людей, вообще усердных к вере, монголы старались задобрить его, чтобы оно не возбуждало россиян противоборствовать игу татарскому и чтобы хан тем спокойнее мог повелевать нами. Изъявляя уважение к духовенству, сии завоеватели хотели доказать, что они не суть враги Бога русского, как думал народ.

В одно время с Александром возвратился из Орды Глеб Василькович: сей князь белозерский ездил к великому хану и там женился, без сомнения, на какой-нибудь монгольской христианке, ибо самые жены Ханов явно исповедывали веру Спасителеву. Он надеялся сим брачным союзом доставить некоторые выгоды своему утесненному отечеству.

1257–1258 гг. Через несколько месяцев великий князь вторично ездил к Улавчию с Борисом Ростовским, с Андреем Суздальским и Ярославом Тверским (который, признав вину свою, уже снова пользовался искреннею дружбою Александра).

Наместник ханский требовал, чтобы Новгород также платил дань поголовную: герой Невский, некогда ревностный поборник новгородской чести и вольности, должен был с горестью взять на себя дело столь неприятное и склонить к рабству народ гордый, пылкий, который все еще славился своею исключительною независимостью.

Вместе с татарскими чиновниками и с князьями Андреем и Борисом Александр поехал в Новгород, где жители, сведав о его намерении, пришли в ужас. Напрасно говорили некоторые и посадник Михалко, что воля сильных есть закон для благоразумия слабых и что сопротивление бесполезно; народ ответствовал грозным воплем, умертвил Посадника и выбрал другого.

Сам юный князь Василий, по внушению своих бояр, уехал из Новгорода в Псков, объявив, что не хочет повиноваться отцу, везущему с собою оковы и стыд для людей вольных. В сем расположении Александр нашел большую часть граждан и не мог ничем переменить его: они решительно отказались от дани, но отпустили монгольских чиновников с дарами, говоря, что желают быть в мире с ханом, однако ж свободными от ига рабского.

Великий князь, негодуя на ослушного сына, велел схватить его во Пскове и под стражею отвезти в Суздальскую землю; а бояр, наставников Василиевых, казнил без милосердия. Некоторые были ослеплены, другим обрезали нос: казнь жестокая, но современники признавали ее справедливою, и самый народ считал их виновными, ибо они возмутили сына против отца – столь власть родительская казалась священною!

1259 г. Александр остался в Новгороде и, предвидя, что хан не удовольствуется дарами, ждал следствий неприятных. В самом деле пришло известие из Владимира, что войско ханово уже готово идти к Новгороду. Сия весть, впрочем, ложная, имела такое действие в народе, что он на все согласился, и великий князь уведомил монголов о его покорности.