Метод Шерлока Холмса (сборник) Томсон Джун
– Отлично, мистер Корбетт! Вы набросали весьма точный портрет! – Заметив недоумение на моем лице, он кратко пояснил: – Я познакомился с Рейнольдсом пару лет назад. Одна дама, миссис Доулиш, просила меня найти своего пропавшего мужа. Одним словом, я отыскал его в Лондонском госпитале благодаря Рейнольдсу. Бедняга Доулиш попал под кэб, ударился головой и временно потерял память.
Затем Холмс повернулся к своему клиенту и сказал:
– Прошу вас, продолжайте, мистер Корбетт.
– Я уже почти все рассказал, сэр, – ответил тот. – Я остановил кэб и прямо из госпиталя отправился сюда, чтобы просить вас о помощи. Времени у нас не так много. В эту самую минуту Чейфер подыскивает нового матроса, чтобы заменить того горемыку, сломавшего себе ногу. Он собирается отчалить завтра утром, с приливом. Если это возможно, я бы хотел уладить наше дело до отплытия. Бог знает, когда мы снова вернемся в Лондон. Может статься, никогда.
– Понимаю, мистер Корбетт, – серьезно ответил Холмс, – но перед тем, как взяться за дело, я должен разъяснить вам серьезность положения, в котором вы оказались. Речь идет об убийстве, совершенном капитаном корабля Чейфером, ведь, если ваш рассказ достоверен, а я полагаю, что это так, он отдал приказ сбросить Билли Уилера за борт, зная, что тот еще жив. Кроме того, определенную роль сыграли и члены команды, избившие юношу: против них могут быть выдвинуты обвинения в причинении тяжких телесных повреждений. Допустим, дело дойдет до суда, на котором вам придется свидетельствовать против Чейфера. Любой ловкий адвокат сумеет возразить, что вы, зная, что Уилер жив, тоже не сделали ничего, чтобы предотвратить его гибель.
– У меня не было такой возможности, мистер Холмс! – воскликнул Корбетт, и на лбу у него выступила испарина. – Клянусь, его швырнули за борт прежде, чем я успел что-нибудь сделать!
– Клянетесь! – повторил Холмс. – Вот еще одна вещь, над которой вам стоит поразмыслить, мистер Корбетт, до того, как вы решите действовать. Ваше слово против слова Чейфера. Лишь вы и он понимали, что Уилер жив. Если начнется судебный процесс, Чейфер, а он явно не дурак, напротив, поклянется, что, когда он нащупал на шее Уилера сонную артерию, пульса уже не было. Вы готовы пойти на риск? Ведь вы пострадаете при любом исходе дела. Если присяжные проголосуют против Чейфера, вы окажетесь замешаны в убийстве. В случае же оправдательного вердикта вас обвинят в клятвопреступлении, и даже если вам удастся выпутаться, ваше доброе имя будет погублено. Какая судовладельческая компания согласится доверить пост помощника капитана человеку, оклеветавшему своего командира? Кроме того, все вы принимали участие в мошенничестве со страховкой. Что вы об этом думаете?
Пока Холмс задавал все эти вопросы, я заметил, что правой рукой Корбетт невольно прикоснулся к груди, словно желая унять свое сердце и убедить самого себя, что он собирается принять верное, хотя и очень болезненное решение. Этот жест подтвердил мои недавние подозрения: наш посетитель страдал каким-то хроническим, возможно, очень опасным сердечным расстройством. Его дальнейшие слова лишь укрепили мою уверенность.
– Мистер Холмс, – сказал он тоном человека, уже все для себя определившего. – Я ношу это бремя вот уже почти четыре года и не хочу умереть, не облегчив свою совесть. Каков бы ни был исход дела, я хочу, чтобы правда наконец обнаружилась.
– Прекрасно, мистер Корбетт! – ответил Холмс, и голос его звучал столь же твердо и непоколебимо, как и голос его клиента. – Остается только один вопрос, требующий решения.
– Какой? – спросил Корбетт.
– Как доказать вину Чейфера. Я уже говорил: ваше слово против его – был Уилер жив, когда его бросили за борт, или нет. Судя по тому, что вы рассказали о капитане, сомнительно, что он когда-нибудь сделает добровольное признание. Поэтому нам нужен свидетель, который готов подтвердить ваш рассказ о событиях, происходивших на борту «Софи Эндерсон» в тот день, когда был убит Уилер. Есть среди членов команды кто-нибудь, кто находился тогда на палубе и видел, что происходило?
Корбетт потер подбородок и на мгновение задумался.
– Пожалуй, наш кок Гарри Дикин, – промолвил он наконец. – Он все время был там.
– И видел, как люди набросились на Уилера? – отрывисто спросил Холмс.
– Да, сэр. Он даже пытался остановить нападение, но их было слишком много.
– Он был там и когда тело Уилера заворачивали в холстину?
– Да, сэр.
– И видел, как вы положили образок на грудь Уилеру?
– Ну да. Он помог приподнять холстину, когда я просовывал руку внутрь. И я совершенно уверен, что он заметил, как Чейфер провел пальцем по горлу, потому что удивленно взглянул на меня, как бы спрашивая, что случилось. Но ни один из нас ничего не сказал другому ни тогда, ни позже.
– Не важно. Если Дикин согласится дать показания, этого будет достаточно, чтобы убедить присяжных в том, что вы говорите правду. Дикин сейчас на судне?
– Ну да, мистер Холмс.
– Можно ли уговорить его свидетельствовать в вашу пользу на суде, если понадобится?
Корбетт засомневался.
– Я в этом совсем не уверен, мистер Холмс. Дикин не любит лезть на рожон и робеет перед начальством. Если ему придется выбирать между мною и Чейфером, он скорее встанет на сторону капитана или, в лучшем случае, вообще откажется говорить.
– Тогда его надо заставить дать показания в вашу пользу, – заявил Холмс.
– Но как? – уныло спросил Корбетт.
Ничего не ответив, Холмс вскочил на ноги и несколько раз прошелся по комнате, а затем вновь повернулся к Корбетту.
– Припомните-ка членов команды, уволившихся после убийства Уилера, желательно ныне покойных, – приказал он.
Корбетт явно был озадачен.
– Ну, например, матрос Томми Брустер. Убился, свалившись с мачты, в феврале прошлого года, в плавании…
– Не надо подробностей. Он был грамотен?
– Грамотен? – переспросил Корбетт, изумляясь все больше и больше.
– Умел он читать и писать?
– Ну да, сэр. Умел.
– Великолепно! – воскликнул Холмс, довольно потирая руки. – Теперь остается только одна трудность. Вы можете устроить так, чтобы мы с доктором Уотсоном оказались на борту «Люси Белль», не возбуждая ни в ком подозрения?
– Да, сэр, могу, но только когда станет темно. Оденьтесь моряками и приходите на Пикоттский причал, что в доке Сент-Кэтрин, к десяти вечера. Я буду стоять на палубе с фонарем в руке. Когда на берегу никого не будет, я трижды взмахну фонарем, и вы подниметесь по сходням на судно. Что-нибудь еще?
– Да. Удостоверьтесь, что Дикин на борту. Кроме того, постарайтесь освободить для нас с доктором Уотсоном какую-нибудь каюту и отнесите туда бумагу, перо и чернила. А теперь, мистер Корбетт, всего вам хорошего. Встретимся в десять вечера.
– Но ваш план?.. – недоуменно проговорил Корбетт, вставая, однако его возражения пропали втуне. Твердо пожав клиенту руку, Холмс проводил его до двери.
– Вот именно, каков ваш план, Холмс? – спросил я, когда он вернулся к своему креслу.
Впрочем, мне удалось выведать не больше, чем нашему посетителю.
– Вы все узнаете вечером, дружище, – улыбнулся Холмс. – Скажу только, что я намерен применить один из древнейших трюков, и, если Гарри Дикин попадется на эту удочку, на что я очень надеюсь, мы будем иметь в своем распоряжении свидетеля, который подтвердит показания Корбетта. Я предлагаю вам вновь явиться сюда к девяти часам вечера. Кстати, не забудьте захватить свой револьвер.
С этими словами он потянулся за номером «Морнинг пост» и, тряхнув страницами, отгородился от меня.
Уловив намек, я вернулся домой, в Паддингтон, остаток дня посвятив своим профессиональным обязанностям. Хотя практика моя, у прежнего владельца[65] пришедшая в совершенный упадок, была еще невелика, я был твердо намерен прилежанием и упорным трудом добиться успеха.
Однако, несмотря на занятость, я постоянно возвращался мыслями к последним словам Холмса. Что он затеял? – спрашивал я себя. И почему он так уверен, что ему удастся перехитрить Гарри Дикина, с которым он никогда не встречался?
Мне тоже надо было сделать некоторые приготовления к нашей вечерней вылазке. Не желая напрасно тревожить жену, я не упомянул про совет Холмса взять с собой револьвер, лишь рассказал ей, что он попросил меня принять участие в одном расследовании. Моя милая Мэри – самая благородная и чуткая женщина на свете – не стала возражать. Напротив, она сама уговаривала меня пойти.
– Тебе надо сменить обстановку, – заявляла она. – В последнее время ты слишком много работаешь, и вид у тебя очень бледный. Вечер, проведенный в компании старого друга, пойдет тебе только на пользу.
Кроме того, мне предстояло договориться с моим соседом Джексоном[66], тоже врачом, чтобы он, если понадобится, принял моих пациентов. Получив его согласие, я нанял кэб и отправился на Бейкер-стрит. Сердце мое сильно билось в ожидании приключений. Ибо, хотя я был счастлив в браке и не променял бы свою теперешнюю жизнь ни на какие миллионы, должен признаться, временами мне недоставало того волнующего чувства, что охватывало меня всегда, когда я принимал участие в расследованиях Холмса. Отчасти то был интеллектуальный азарт, но главным образом – нервное возбуждение, вызываемое физической опасностью, которая будоражила кровь, и я не смог сдержать улыбку, ощутив в кармане приятную тяжесть армейского револьвера, оставшегося у меня с тех давних пор, когда я служил в Афганистане, в шестьдесят шестом Беркширском пехотном полку.
Холмс ожидал меня в нашей старой квартире на Бейкер-стрит. Он уже приготовил одежду для маскировки: бушлаты и фуражки вроде тех, что носил Корбетт. Переодевшись, мы не откладывая наняли кэб и отправились на Пикоттский причал.
Стоял сырой, пасмурный вечер. На небе, затянутом низкими облаками, не было видно ни месяца, ни звезд. Скоро мы покинули залитые светом улицы западного Лондона и покатили по малолюдным кварталам Ист-Энда, где путь нам освещали лишь тусклые уличные фонари, чьи мутные отражения дробью рассыпались на влажных мостовых и кирпичных фасадах домов. Казалось, слякоть отнимала силы и у прохожих, которые, словно печальные тени, тихо скользили по тротуарам, зябко кутаясь в шарфы и шали. Единственными островками в этом унылом море тьмы были расцвеченные яркими огнями таверны и пивные, которые, точно маяки[67], манили обитателей грязных улиц в свое теплое, сверкающее нутро.
Некоторое время мы ехали по Лиденхолл-стрит, затем наш кэб свернул в лабиринт узких переулков за доком Сент-Кэтрин и, наконец, остановился у каменной арки, за которой начинался узкий мощеный проход, ведущий к причалу. Он скудно освещался единственным газовым фонарем, болтавшимся на железной скобе, врезанной в кирпичную кладку. При этом тусклом свете мы меж высоких стен из почерневшего кирпича двинулись вперед, к Темзе, ведомые скорее обонянием и слухом, чем зрением, поскольку мало что могли разглядеть в полумраке, зато хорошо чувствовали запах речного ила, смешанный со слабым ароматом моря, и слышали тяжелый, ритмичный плеск волн, разбивающихся о дерево и камень.
К этому времени изморось превратилась в дождь, окутавший прибрежный пейзаж, словно акварельная дымка, обволакивающая перовой набросок. Все вокруг – причал, корабли, река – казалось размытым и нечетким: темные очертания судов, стоявших на якорях, сплавлялись с рекой, высокие мачты и снасти растворялись в небе. Что до реки, то она превратилась в темную скользящую массу, напоминавшую густое масло, и отблески судовых огней на ее поверхности превращались в длинные зыбкие пятна света.
Мы медленно продвигались по деревянному настилу причала, который так разбух от сырости, что мы почти не слышали звуков собственных шагов, осторожно обходя попадавшиеся нам на пути ящики, бочки и охапки корабельных канатов, похожие на свернувшихся змей. Наконец мы приблизились к возвышавшейся над причалом громаде «Люси Белль». Нашим взорам открывалась лишь нижняя часть судна, в то время как верхушки всех четырех его мачт вместе со снастями скрадывали сгустившиеся сумерки.
На борту барка светилось несколько огней, людей же видно не было. Воистину, «Люси Белль» напоминала корабль-призрак, покинутый командой после какого-то трагического морского происшествия; я инстинктивно опустил руку в карман и нащупал свой револьвер, точно он был оберегом, защищавшим меня от неизвестной опасности.
Этот глупый порыв быстро прошел. Через несколько мгновений мы услыхали, как где-то вдали пробило десять, и тотчас в вышине, на темной палубе метнулось ввысь желтое пятно фонаря, на секунду застыло, затем несколько раз покачнулось из стороны в сторону и вновь замерло.
То был сигнал для нас. Мы ощупью пробрались к сходням и медленно, поскольку они раскачивались под нашими ногами, поднялись наверх; наконец Томас Корбетт, вышедший навстречу нам из непроглядной тьмы, втащил нас на палубу.
Он повел нас на корму, к деревянной надстройке с плоской крышей, где находились пассажирские каюты, мы спустились на пару ступенек вниз и пошли по скудно освещенному коридору со множеством дверей. Одну из этих дверей он открыл и впустил нас внутрь, в каюту, где помещались двухъярусная кровать, несколько сундуков, а также маленький стол и стул, привинченные к полу. На столе, как и просил Холмс, находились перо, чернильница и несколько листов бумаги, под потолком висел фонарь, мягко покачиваясь в такт движениям судна и отбрасывая мерцающие отсветы на полированную, красного дерева мебель и латунные украшения.
Томас Корбетт дождался, пока мы устроились – Холмс на стуле, я на краешке кровати, – и объявил:
– Поскольку вы, мистер Холмс, кажется, остались довольны приготовлениями, пойду приведу Гарри Дикина, чтобы вы с ним поговорили.
Холмс кивнул в знак согласия, и Корбетт вышел. Мы сняли верхнюю одежду. Холмс вынул из кармана своего бушлата большой конверт. Внутри оказался лист плотной бумаги, по виду напоминавшей официальный документ, с приложенной внизу красной сургучной печатью, на которой красовался какой-то герб.
Положив эту бумагу среди чистых листов, принесенных Корбеттом, Холмс взглянул на меня и усмехнулся.
– Видите, Уотсон, вот и реквизит для того старинного трюка, о котором я давеча упоминал.
– Но где, скажите на милость, вы раздобыли это письмо? – спросил я.
– У букиниста с Чаринг-Кросс-роуд, который торгует подержанными книгами и старинными документами. Это, Уотсон, договор об аренде недвижимости, составленный много лет назад.
– Но что, если Дикин догадается?
– Мы не дадим ему возможности прочитать эту бумагу, дружище, вы сами скоро увидите. А вот и он!
Он смолк, ибо в этот момент раздался стук, Корбетт приоткрыл дверь и пропустил в каюту нервного мужчину средних лет, совсем не походившего на судового кока, каким он рисуется в традиционных представлениях. Невысокого роста, с худым и печальным лицом, он производил впечатление крайне недоверчивого и подозрительного человека: остановившись на пороге каюты, он посмотрел на нас с Холмсом, а затем перевел взгляд на разложенные на столе бумаги.
– Мистер Дикин? – произнес Холмс холодным, строгим голосом, словно адвокат обвинения. Вошедший кивнул.
– Мистер Гарри Дикин? – уточнил мой друг.
– Он самый, сэр, – хрипло ответил Дикин.
Тон, взятый Холмсом с самого начала, явно подействовал на Дикина. Он весь съежился и начал переминаться с ноги на ногу, выдавая тем самым крайнее беспокойство.
– У меня есть основания полагать, – продолжал Холмс в той же лаконичной манере, – что три года назад вы служили коком на барке «Софи Эндерсон» и… – Тут он смолк и заглянул в документ, заверенный сургучной печатью, якобы сверяясь с его содержимым, а затем продолжал: –…и свели там знакомство с палубным матросом по имени Билли Уилер, позднее избитым на борту того же судна.
Это утверждение немедленно произвело на Дикина поразительный эффект.
– Наглая ложь! – выкрикнул он и резко рванулся вперед. Мне показалось, что он хочет наброситься на Холмса. Я вскочил на ноги и выхватил из кармана револьвер, но Холмс властным жестом велел мне вернуться на место.
– Значит, ложь? Так-так, посмотрим, – проговорил он, тыча своим длинным указательным пальцем в грозный документ. – Вы, разумеется, помните матроса Томми Брустера, который разбился насмерть, свалившись с мачты? Тогда позвольте сообщить вам, что годом ранее Брустер дал показания относительно событий, имевших место на борту «Софи Эндерсон» и закончившихся смертью Билли Уилера. Так что отрицать бесполезно. Все это значится здесь черным по белому, подписанное и скрепленное печатью. Вы все еще отрицаете, что данное происшествие имело место?
Дикин сразу затих, сжался, плечи его поникли, а на лице появилось выражение чрезвычайной подавленности и уныния.
– Я ничего е отрицаю, сэр, – промямлил он. – Все было так, как говорит Томми, но я клянусь своей матушкой, что не виновен в смерти Билли. Я его и пальцем не тронул. На него набросились другие. Я пытался остановить их, но что может один против пятерых?
– Кажется, в то утро вы явились свидетелем еще одного происшествия? – спросил Холмс, продолжая делать вид, что изучает содержимое бумаги. – Вы видели, как капитан Чейфер прощупал пульс на шее Уилера и объявил, что он мертв, не так ли?
– Верно, сэр, – ответил Дикин тоном человека, который понимает, что загнан в тупик.
– И видели, как помощник капитана Томас Корбетт положил на грудь Уилеру образок с изображением святого Христофора?
– Видел, сэр. Я даже помог ему.
– И видели, как Корбетт посмотрел на капитана?
– Да, сэр.
– Что же сделал Чейфер, когда Корбетт взглянул на него?
Прежде чем ответить, Дикин облизал языком пересохшие губы.
– Капитан провел по горлу пальцем, словно ножом, – без всякой подсказки проговорил кок.
– И что это означало?
Дикин опустил голову, не желая встречаться с Холмсом взглядами.
– Я вас не понимаю, сэр.
Мой друг в нетерпении откинулся на спинку стула.
– Не шутите со мной, милейший! – воскликнул он. – Вам отлично известно, что означает этот жест. Человеку, которому он адресован (в нашем случае речь о мистере Корбетте), предлагается держать язык за зубами, иначе ему перережут горло, разве нет? Разве нет, Дикин? – повторил он, повысив голос.
Бедняга метнул на Холмса быстрый испуганный взгляд.
– Ну да, сэр, – кротко согласился он.
– Иными словами, Чейфер угрожал убить Корбетта?
– Видимо, да, сэр.
Из Дикина приходилось вытаскивать каждое слово.
– Именно так, безо всяких «видимо», – резко парировал Холмс. Он сделал паузу, но, не дождавшись от Дикина ответа, продолжил: – Вы знаете, о чем должен был молчать Корбетт?
Дикин отрицательно покачал головой, и Холмс снова уставился в бумагу, лежавшую перед ним, словно выискивая нужный абзац. Потом, подняв голову, он в упор посмотрел на Дикина строгим, безжалостным взглядом.
– Тогда позвольте кое-что сообщить вам, мистер Дикин. Правда, разглашения которой так опасался Чейфер, состояла вот в чем: когда Билли Уилера завернули в холщовый саван и поднесли к поручням, собираясь сбросить в море, он был еще жив. Короче говоря, его убили!
На несколько секунд в помещении воцарилась жуткая тишина, показавшаяся мне нескончаемой. Затем Гарри Дикин, не говоря ни слова, опустил голову и разрыдался. Это было жалкое зрелище. Сомневаюсь, что Дикин хоть раз плакал с тех пор, как был ребенком. Слезы сопровождались судорожными всхлипами, больше похожими на предсмертные вопли животного, чем на звуки, издаваемые человеком.
Я ощутил немалое облегчение, когда Холмс, привстав со стула, наклонился ко мне и прошептал:
– Разыщите Корбетта и велите ему снова подать сигнал фонарем.
Выходя из каюты, я оглянулся и увидел, что над съежившимся коком нависает сухопарая фигура моего друга. Холмс стоял, скрестив на груди руки, и его худое лицо казалось высеченным из гранита – столь суровы и безжалостны были его черты. Он напомнил мне грозную статую – олицетворение мести.
Я без труда нашел Корбетта. Он беспокойно расхаживал по коридору, в который выходили двери кают. Как только я передал ему приказание Холмса, он схватил фонарь и помчался к трапу, ведущему на палубу. Я последовал за ним, недоумевая, для кого или для чего предназначался повторный сигнал.
Скоро все прояснилось. Как только Корбетт помахал фонарем, несколько фигур, прежде прятавшихся в укромных местах на причале, вышли из тени и начали подниматься по сходням на судно. В человеке, возглавлявшем эту группу, я тотчас признал инспектора Лестрейда, одетого в твидовый костюм, с бледными, резкими чертами лица, освещенными фонарем, и недоверчиво посверкивавшими темными глазами. За ним тяжелой поступью продвигалось полдюжины полицейских в черных непромокаемых плащах, на которых отблески света отражались так же, как на маслянистой поверхности Темзы.
Судя по всему, увидев меня, Лестрейд был удивлен не меньше, чем я сам.
– Что здесь происходит, доктор Уотсон? – воскликнул он.
– Разве Холмс ничего вам не объяснил? – парировал я.
– Нет, не объяснил. Сегодня после обеда он в мое отсутствие явился в Скотленд-Ярд и оставил мне записку с просьбой вечером, в половине одиннадцатого, прийти сюда по очень серьезному делу, захватив с собой полдюжины полицейских. Так что тут стряслось, можно узнать? Надеюсь, дело и впрямь серьезное, иначе мне очень не понравится, что меня и моих людей в этакую слякоть без всякой надобности затащили к черту на кулички. Если бы не просьба мистера Холмса, я с удовольствием остался бы в Ярде и посиживал бы сейчас у теплого камина.
– Думаю, вам лучше подождать и расспросить обо всем самого Холмса, – ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке, так как Лестрейд явно сердился. – Кстати, этого джентльмена зовут мистер Томас Корбетт, он помощник капитана на барке «Люси Белль», то есть «Софи Эндерсон».
– Вы уж определитесь, доктор Уотсон, – проворчал Лестрейд, отрывисто кивнув Корбетту.
Осознав, что ситуация слишком запутанна, чтобы можно было объяснить ее Лестрейду в двух словах, я молча повел его к пассажирским каютам.
Оставив шестерых полицейских у двери, мы втроем затолкались в нашу каюту. Однако места все равно не хватало. Мы с Корбеттом оказались притиснуты к двухъярусной кровати, а Лестрейд стал у стола, рядом с Холмсом и Дикином. Вид у Холмса был торжествующий, Дикин же притих и сильно нервничал.
– А, Лестрейд! – воскликнул Холмс. – Простите, что вытащил вас из дому в такой ненастный вечер. Позвольте, я все объясню.
Он кратко и немногословно обрисовал положение, Дикин все это время переминался с ноги на ногу, низко опустив голову, а Лестрейд слушал, от изумления раскрыв рот.
– Итак, вы видите, – вскоре заключил Холмс, – что мы имеем дело с убийством, а также с крупномасштабным мошенничеством. Чтобы дело могло дойти до суда, я предлагаю следующее. Томас Корбетт готов под присягой свидетельствовать обо всех обстоятельствах вышеупомянутых преступлений. Его слова будут подтверждены судовым коком Гарри Дикином, с которого я только что снял показания, – продолжал Холмс, взяв со стола исписанный лист и помахав им в воздухе. – Теперь я предлагаю мистеру Дикину подписать их в вашем, Лестрейд, присутствии, после чего я, как свидетель, добавлю свою подпись.
Небольшая церемония подписания бумаги была проведена в полном молчании. Холмс окунул перо в чернила и передал его Дикину, который, оробев от серьезности момента, дрожащей рукой вывел свою подпись, затем Холмс снова обмакнул перо в чернильницу, размашисто расписался и вручил документ инспектору.
– А сейчас, Лестрейд, – заявил он, откладывая перо, – я предлагаю вам арестовать Чейфера по обвинению в убийстве Билли Уилера. Остальных членов команды, замешанных в избиении юноши и мошенничестве со страховкой, можно задержать позднее. Но я искренне советую вам поставить у сходней караульных, чтобы никто не сбежал. А пока помощник капитана мистер Корбетт укажет вам путь к каюте Чейфера.
Ошеломленный тем, как властно Холмс распоряжается ситуацией, Лестрейд, которому не оставалось ничего иного, вышел из каюты вслед за Корбеттом, и мы услыхали в коридоре их тяжелые шаги и топот шестерых полицейских, которые отправились арестовывать Чейфера. Дикин, воспользовавшись случаем, тоже улизнул из каюты, словно перепуганный кролик из силка.
– Теперь вы понимаете, что за старинный трюк я имел в виду, Уотсон? – спросил Холмс, когда дверь захлопнулась.
– Вы говорите о мнимых показаниях Брустера? – вопросом ответил я.
– Разумеется, дружище. Когда вам требуется чье-нибудь признание – всего-то и надо заявить, будто у вас имеются неопровержимые доказательства его вины. Это часто срабатывает. Если подозреваемый не обладает железной выдержкой (а по моему опыту, таких людей по пальцам перечесть), он непременно струсит и во всем сознается. Однажды членам некоего клуба были разосланы телеграммы с одним и тем же текстом: «Бегите из страны. Все раскрылось». Уверяют, будто полдюжины джентльменов последовали этому совету.
Вы также могли заметить, что мне не пришлось открыто лгать Дикину. Я просто спросил, знает ли он, что незадолго до своей смерти Томми Брустер дал показания о событиях, имевших место на борту «Софи Эндерсон».
– Но в то же самое время привлекли его внимание к документу, – возразил я.
– О, просто таковы правила игры, – ответил Холмс, пожимая плечами и улыбаясь. – Этим приемом пользуется любой цирковой фокусник. Он добивается, чтобы взгляды зрителей были прикованы именно к тому предмету, на который ему нужно обратить их внимание. Что ж, неважно каким образом, но мы добились своего, согласны? Я предлагаю вернуться на Бейкер-стрит, устроиться у камина и отметить окончание дела виски с содовой.
Разумеется, на этом дело вовсе не закончилось. Следствие продлилось несколько месяцев. В результате полиция арестовала всех согласившихся на мошенничество и присутствовавших при убийстве Билли Уилера членов команды «Софи Эндерсон», которых только удалось разыскать. Всех их, а также главных участников событий и братьев Макнил, затеявших мошенничество, судили в Олд-Бейли[68] и приговорили к различным срокам заключения. Капитана Чейфера – главного виновника убийства – повесили.
Томас Корбетт, как и большинство членов команды, был признан соучастником мошенничества и приговорен к десяти годам тюрьмы.
С тяжелым чувством вынужден я сообщить, что Корбетт не дожил до конца заключения. Восемнадцать месяцев спустя он умер в тюрьме от сердечного приступа; печальный конец для столь мужественного и честного человека. Возможно, однако, что он сам этого желал.
Из уважения к его памяти я не стану публиковать этот рассказ, а помещу его среди других бумаг, хранящихся в моей жестяной коробке, ибо уверен, что он одобрил бы это решение.
Камень Густафсона
За решение этой проблемы, которая коснулась одной из коронованных особ Европы, Холмсу предложили взяться незадолго до моей женитьбы. Дело оказалось столь деликатным, что, хотя Холмс сам дважды туманно намекал на него[69], полагаю, время для публикации записок об этих событиях еще не пришло, и мой старый друг полностью солидарен со мною.
Посему впредь я собираюсь хранить этот рассказ в своей жестяной коробке, среди других записей. Может статься, по тем или иным причинам он никогда не увидит свет, несмотря на то что мои читатели, насколько мне известно из многочисленных писем, страстно желают знать все подробности этого дела. Надо добавить, что любопытство их вызвано именно теми двумя упоминаниями, о которых говорилось выше.
Письмо, впервые познакомившее нас с этим делом, Холмс получил погожим осенним утром[70]. Поскольку о высоком положении нашего корреспондента мы узнали лишь позднее, это было до странности безликое послание: на нем не было ни герба, ни других знаков отличия, по которым можно было бы судить о личности автора, не было даже обратного адреса. Только качество бумаги и конверта свидетельствовало о том, что оно написано человеком богатым и знатным.
Пробежав глазами единственный листок послания, Холмс недоуменно поднял бровь и передал его мне.
Почерк был ясный, изящный и четкий, само письмо оказалось кратким и деловитым. Ниже я привожу его содержание.
Дорогой мистер Холмс!
Будучи наслышан о Ваших успехах в качестве частного детектива, я прошу Вашей помощи в одном чрезвычайно серьезном деле.
Поскольку скоро мне предстоит покинуть Лондон, я буду крайне признателен Вам, если Вы найдете время повидаться со мною сегодня в одиннадцать часов утра.
Надеюсь, я могу положиться на Вашу сдержанность, так как дело весьма деликатное.
Подпись почти не поддавалась расшифровке, однако, внимательно ее изучив, я сумел различить имя: Эрик фон Лингстрад.
– Немец? – предположил я, возвращая письмо Холмсу.
– Возможно, – ответил он, пожимая плечами. – Мы узнаем об этом через час.
– Так вы намерены принять его, невзирая на столь лаконичное послание?
– Думаю, да, Уотсон. Других клиентов у меня сейчас нет. Кроме того, мне интересно, в чем заключается особая деликатность поручения.
– Какая-нибудь любовная история?
Холмс разразился хохотом.
– Дорогой Уотсон, вы неисправимый романтик! Однако не исключено, что вы правы. Хотите остаться и узнать, в чем там дело?
– Если можно, – несколько суховато ответил я. Откровенно говоря, меня немного задела его насмешка, но любопытство пересилило досаду. Взяв свежий номер «Морнинг пост», я устроился у окна, откуда мог, читая газету, одновременно наблюдать за улицей. Холмс взялся за «Таймс», и следующий час мы провели в дружеском молчании, пока не услыхали, как рядом с домом остановился кэб. Эти звуки возвестили нам о прибытии клиента.
Через несколько мгновений у входной двери зазвенел колокольчик, на лестнице раздались шаги, и мальчик-рассыльный привел в нашу гостиную высокого статного господина с благородной осанкой и красиво вылепленной головой. Стриженые усы и бородка выдавали в нем высокопоставленного армейского офицера.
Военные замашки ощущались и в том, с каким решительным, властным видом он пожал нам с Холмсом руки и назвал свое имя: граф Эрик фон Лингстрад.
Я сразу почуял в нем человека, привыкшего повелевать другими.
– Хочу представить вам своего коллегу, доктора Уотсона, – продолжал Холмс. – Буду весьма признателен, сэр, если вы позволите ему присутствовать при нашей беседе.
– Конечно-конечно! – согласился граф фон Лингстрад, отвесив мне поклон и щелкнув при этом каблуками, что опять же свидетельствовало о военной выучке, а также о манерах, принятых на континенте. У него был звучный голос и отличное английское произношение с едва уловимым иностранным акцентом, но с каким именно, я разобрать не сумел.
Когда с формальностями было покончено, мы сели. Холмс расположился рядом со своим клиентом, спиной к окну, так чтобы иметь возможность хорошенько рассмотреть графа, самому оставаясь в тени. Лицо моего друга теперь поражало своей недвижностью; мне уже доводилось наблюдать это застывшее выражение, появлявшееся у него, когда он был чем-то поглощен. Я знал, что за завесой внешнего бесстрастия, делавшего его похожим на индейского вождя, скрывается напряженная работа мысли.
Соединив кончики пальцев, Холмс откинулся на спинку кресла.
– В письме, – начал он, – вы говорили о том, что дело ваше весьма деликатное. Позвольте нам с доктором Уотсоном заверить вас, что ни одно сказанное вами слово не выйдет за пределы этой комнаты.
В знак благодарности за ручательство Холмса граф наклонил голову.
– Благодарю вас, мистер Холмс, – ответил он. – Я обратился к вам отчасти потому, что вы известны как человек, умеющий держать язык за зубами. Я действую не от своего имени, но в интересах одного давнего и очень близкого друга.
Холмс внимал ему все с тем же серьезным, вдумчивым выражением лица.
– Понимаю, – только и ответил он. – Прошу вас, продолжайте, сэр.
Граф фон Лингстрад немного помедлил, словно не зная, с чего начать, и наконец приступил к рассказу.
– Примерно два месяца назад мой друг, назовем его герр Браун, был вызван к постели своего престарелого тяжелобольного дяди, который на смертном одре пожелал кое в чем признаться. Выяснилось, что за полгода до этого дядя, человек безупречной репутации, чтобы выплатить долг чести, взял крупный заем под залог одной драгоценности, являющейся фамильной реликвией. Заем был краткосрочным, не прошло и месяца, как дядя сумел вернуть одолженную сумму с процентами, получил драгоценное изделие назад и снова поместил его в семейное хранилище. Казалось, все трудности были позади.
Однако перед тем, как отдать вещицу в заклад кредитору, дядя, которому внутренний голос твердил, что не стоит слепо доверять этому человеку, поставил на драгоценности крошечную метку, заметную лишь тому, кто о ней знал. Когда эта вещь вернулась к нему, он тщательно ее осмотрел и обнаружил, что метка отсутствует. И тогда он понял, что его обманули, всучив вместо оригинала копию.
Это открытие окончательно сразило старика после целой череды страданий, которые ему и без того пришлось вынести, ибо тот огромный долг, что дядя счел необходимым выплатить, был сделан его близким родственником. Как следствие, дядю хватил удар, наполовину парализовавший и приковавший его к постели. Опасаясь, что следующий удар будет смертельным, дядя послал за своим племянником, чтобы признаться в утрате семейной реликвии. Племянник номинально являлся главой семьи и попечителем всей семейной собственности.
Судя по всему, граф, поначалу излагавший свою историю сдержанным и невозмутимым тоном, подошел к событиям, затрагивавшим его самого.
Вернувшись к повествованию, он торопливо продолжил:
– Как я уже сказал, это случилось примерно два месяца назад. Когда я узнал…
Это случайно оброненное «я» кануло в наступившую тишину, словно камень в водоем с кристально чистой водой. Я поймал себя на том, что невольно приподнялся с места, в то время как на лице Холмса, владевшего собой куда лучше, не дрогнул ни один мускул, он, как и прежде, был недвижен, точно статуя. Что касается графа, то на его благообразном лице заиграл легкий румянец. Но, быстро оправившись от смущения, он улыбнулся и сказал:
– Ах, господа, боюсь, я проговорился. Я, разумеется, и есть тот самый племянник.
– А дядя? – подняв бровь, спросил Холмс у клиента, который как раз собирался продолжил рассказ.
Граф снова улыбнулся.
– Вы опережаете события, мистер Холмс. Я к тому и веду. В действительности этот пожилой господин мне не родственник, он всего лишь старый и преданный слуга. Он уже умер, и я беспокоюсь, как бы вся эта трагическая история с семейной драгоценностью не сказалась на его незапятнанной репутации. Никто не знает о случившемся, и я бы предпочел, чтобы это осталось между нами.
– Конечно! – заверил его Холмс. – Пожалуйста, продолжайте.
– Я почти закончил рассказ. Как только я понял, что кредитор заменил драгоценную вещь подделкой, то сразу же постарался узнать о нем как можно больше. Его зовут барон Клейст.
– А, барон Клейст! – воскликнул Холмс, точно это имя было ему знакомо. Встав с места, он подошел к книжной полке около камина, взял оттуда свою картотеку, вернулся обратно, быстро нашел нужную статью и начал читать вслух:
– «Барон Клейст. Предки неизвестны, хотя утверждает, что происходит из младшей ветви дома Габсбургов. Невероятно богат. Состояние нажил, главным образом пуская в оборот денежные средства, торгуя драгоценностями и произведениями искусства в международных масштабах. Кроме того, промышляет ростовщичеством и шантажом. Ходят слухи, что он довел до самоубийства герцогиню Нантскую и члена парламента Уильяма Пеппера. Также подозревается в подлоге. Не имеет постоянного места жительства, свободно перемещаясь между крупнейшими мировыми столицами».
Холмс захлопнул увесистый том и от себя добавил:
– Печально известная личность. Его много в чем подозревают, но доказать ничего не могут. Мы с ним не знакомы, но, насколько я понимаю, он сейчас в Лондоне. Пару дней назад об этом была коротенькая заметка в «Морнинг пост».
– Что ж, если вы согласитесь на мой план, мистер Холмс, то, возможно, будете иметь удовольствие познакомиться с бароном, – ответил граф фон Лингстрад. – Я навел справки, и мне сообщили, что он остановился в отеле «Империал»[71] на Пикадилли и намерен встретиться с неким американским миллионером Корнелиусом Ф. Брэдбери, который должен прибыть в Англию через неделю. Он коллекционирует редкие ювелирные украшения и особенно интересуется изделиями, обладающими исторической ценностью. Я полагаю, что барон хочет продать мистеру Брэдбери нашу фамильную реликвию – кулон – и что он приехал в Лондон именно для этого.
Вот тут-то мне и понадобятся ваши услуги. Я точно знаю, что кулон хранится в маленьком ларце, который барон всегда возит с собой. Насколько мне известно, он держит его в своей спальне, не доверяя гостиничному сейфу. Ваша задача – изъять из ларца подлинный кулон и заменить его фальшивым, чтобы барон об этом не догадался. Таким образом, барон ничего не заподозрит, и подделка будет продана американскому коллекционеру, а международного скандала удастся избежать. Более того, если барон когда-либо узнает о подмене, возможно, он захочет отомстить. Я вовсе не хотел бы заполучить такого врага.
– Вы очень предусмотрительны, – заметил Холмс. – Если барона Клейста прогневать, он вполне способен организовать и профинансировать жестокую вендетту, которая может закончиться убийством. Поговаривают, что член влиятельного мафиозного семейства по имени Пьетро Чеккони поссорился с бароном и как-то вечером был заколот ударом в сердце в одном из римских ресторанов, хотя в то время убийство сочли результатом ссоры между семьей Чеккони и другим мафиозным кланом, Бадальо. Вероятно, барон всюду возит с собой телохранителя?
– Даже двоих, мистер Холмс. Один из них неизменно сопровождает барона, куда бы он ни отправился, а другой – русский, по имени Игорь, – остается в гостиничном номере и охраняет ларец, когда барон покидает здание. Для посторонних они его слуги, однако оба вооружены и оба, как сообщают мои осведомители, владеют боевыми искусствами. Надо добавить, что мои шпионы тоже поселились в «Империале», в апартаментах люкс под номером двадцать, по соседству с бароном, проживающим в номере двадцать четыре. Если вы возьметесь за это дело, то, вероятно, познакомитесь с ними. Одного зовут Оскар, это стройный светловолосый молодой человек. Другой, Нильс, наоборот, невысок и темноволос. Внешность у него неприметная, что позволяет ему следовать за бароном Клейстом по пятам.
От Нильса я знаю, что в пятницу вечером барон собирается посетить оперу в обществе знакомой молодой актрисы, а потом будет ужинать с нею в отеле «Кларидж»[72].
– Можно спросить, как ваш осведомитель узнал об этом? – перебил его Холмс.
Граф улыбнулся.
– Вы очень проницательны, мистер Холмс! – одобрительно заметил он. – Нильс поднаторел не только в искусстве слежки, он также умеет читать по губам. Однажды вечером у стойки портье он ухитрился подобраться к барону. Тот велел забронировать на пятничный вечер два места в Ковент-Гарден, а также столик на двоих в «Кларидже» на более позднее время. По прибытии барона в Лондон его несколько раз видели в обществе молодой актрисы. Наведя справки, мы сумели установить ее имя. Что еще вы хотели бы знать, мистер Холмс?
– Это все, граф фон Лингстрад, – ответил Холмс. – Продолжайте, прошу вас.
– Как я уже говорил, маловероятно, чтобы барон вернулся в «Империал» раньше утра субботы. Поэтому для вас представляется отличная возможность подменить драгоценность. Это будет непросто, мистер Холмс. Вам придется изыскать способ проникнуть в спальню барона не столкнувшись с Игорем, который останется в номере сторожить ларец. Затем вы должны будете открыть ларец, а после того, как совершите подмену, снова запереть его, так чтобы барон ничего не заподозрил.
Очевидно, мне следует предупредить вас, что этот ларец – не обычная шкатулка с ключом. Он сделан на заказ и запирается на целых три замка, и для каждого из них нужен свой ключ. Насколько мне известно, ларец находится в кожаном саквояже, а тот, в свою очередь, держат под замком в шкафу, стоящем в спальне барона.
– Которая, по-видимому, также заперта? – насмешливо подхватил Холмс.
– Скорее всего, – ответил граф фон Лингстрад, улыбаясь в ответ.
– Могу я спросить, почему вы не поручите подменить кулон вашим шпионам? – продолжал Холмс. – Из того, что вы мне рассказали, ясно, что они настоящие профессионалы.
– В сборе сведений – да. Однако они не владеют искусством подбирать ключи или прокрадываться мимо телохранителей. Вот почему я обратился к вам. Как вы осуществите подмену – дело ваше. В любом случае вас ожидает щедрое вознаграждение, уверяю вас. Теперь о самой вещице, вернее, о превосходной копии, подсунутой бароном. Полагаю, она была сделана известным венским ювелиром Бибербеком, изготовляющим поддельные драгоценности для аристократов, которые вынуждены продавать фамильные сокровища. Говорят, что знаменитая тиара княгини Магдалены фон Ульштейн – одна из бибербековских копий.
Он сунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил оттуда небольшой, обтянутый синей с золотом тисненой кожей футляр, поставил на стол и открыл, явив нашим взорам его содержимое, покоившееся на белой атласной подкладке.
Там действительно лежал кулон, но мне, на мой неискушенный взгляд, он показался неуклюжей поделкой, не имеющей ни художественной, ни материальной ценности. Это был простой овальный камень коричневато-желтого цвета, длиной примерно полтора дюйма, на котором была грубо награвирована голова бородатого мужчины со злобными узкими глазками и высокими скулами. Камень был заключен в широкую золотую оправу со странными угловатыми письменами. Сверху к оправе была приделана петелька с пропущенной сквозь нее цепочкой из топорно сработанных золотых звеньев. Вероятно, камень предназначался для ношения на шее наподобие медальона.
Вне всякого сомнения, это была старинная вещь, но, сколько я мог судить, никаких других достоинств у нее не было.
Однако реакция Холмса оказалась совершенно противоположной.
Он изумленно охнул, что заставило нашего клиента бросить на него внимательный взгляд. Но мой друг уже успел вернуть себе невозмутимый вид, и на лице его теперь отражался лишь спокойный интерес.
– Все ясно, – уклончиво проговорил он. – Что ж, граф фон Лингстрад, я сделаю все возможное, чтобы выполнить ваше поручение, но ничего не обещаю.
– Если вам понадобится связаться со мной, я проживаю в отеле «Нортумберленд»[73], – сообщил граф. Поднявшись с места, он по очереди пожал нам руки. – Весьма признателен вам, господа, – добавил он, слегка поклонившись и снова щелкнув каблуками, а затем вышел.
Читать бесплатно другие книги:
