Потерянные рассказы о Шерлоке Холмсе (сборник) Келли Джерард
– Что вы имеете в виду, Холмс?
– Видите ли, старина, исходя из личного опыта, смею вас заверить, что самый недалекий мелкий воришка, промышляющий в грузовом порту, смог бы придумать более правдоподобную историю, чем та, что нам поведал Саймон. Буквально каждое последующее предложение в его рассказе все туже и туже затягивало петлю на его шее.
Я согласно кивнул и признался:
– Должен сказать, Холмс, что именно по этой причине я склонен ему верить. Впрочем, как вам самому известно, я не очень хорошо разбираюсь в людях.
– Вы совершенно правы, Уотсон, – улыбнулся Холмс. – Вы один из самых честных, благородных людей, которых мне доводилось знать. К несчастью, вы склонны приписывать эти прекрасные черты своего характера другим людям, тогда как на самом деле ими обладают лишь очень немногие. – Не желая вгонять меня в краску, Холмс поспешил продолжить: – Как вы думаете, не мог ли Саймон совершить преступление в состоянии помутнения рассудка и потому не помнить о нем?
Я заметил:
– Честно говоря, это не совсем моя область, однако я недавно читал несколько научных статей, как раз посвященных подобным расстройствам психической деятельности. В Вене над этим работает Йозеф Брейер, а в Париже – Жан-Мартен Шарко. Согласно гипотезе, порой психическая травма от драматического события настолько сильна, что разум отказывается верить в реальность случившегося. Я, повторюсь, не специалист, однако, на мой взгляд, Саймон совершенно здоров – как физически, так и умственно.
Несколько минут Холмс пребывал в задумчивости. Наконец он произнес:
– Насколько я могу судить, о невиновности Саймона свидетельствуют два обстоятельства. Во-первых, его рассказ столь очевидно ставит под удар его самого, что он просто должен оказаться правдой. Во-вторых, Хопкинс утверждает, что алтарник был убит заточкой или клинком схожего характера. Дело в том, что Саймону Юргенсу не нужно оружие, чтобы убить человека. Если бы он захотел, он сломал бы шею Сомса словно гнилую ветку. Алтарник – мужчина немаленьких габаритов, однако я вполне верю, что Саймон в ярости мог поднять его и несколько раз тряхнуть. Такой человек, как Юргенс, вряд ли воспользовался бы заточкой.
Некоторое время мы шли в молчании. Вдруг Холмс задумчиво изрек:
– Знаете, Уотсон, чтобы нанести колотую рану, вовсе не обязательно находиться в непосредственной близости от жертвы.
– Убийца мог швырнуть копье или пику, – предположил я.
– Или, что более вероятно, выстрелил из лука или арбалета.
– А в этом что-то есть, Холмс! – воодушевился я. – Надо пройтись вдоль церковной ограды – весьма вероятно, нам удастся обнаружить следы убийцы. Кроме того, – взволнованно продолжил я, – убийца мог прикрепить к концу стрелы или болта[9] веревку и за нее вытянуть орудие убийства назад, не рискуя при этом оставить следы на снегу церковного двора.
Нельзя сказать, что мои слова привели Холмса в восторг.
– Простите, старина, – покачал он головой, – но в вашей версии есть пара слабых мест.
– Каких, например?
– Во-первых, угол вхождения орудия убийства в тело: тридцать два градуса к вертикали. Это означает, что болт или, скажем, дротик ударил алтарника на излете, а значит, был выпущен на значительном расстоянии. Какая уж тут веревка, скажите на милость!
Я почувствовал себя совершенно раздавленным. Холмс был абсолютно прав.
– Во-вторых, – продолжил Холмс, – не будем забывать, что орудие убийства застряло в позвонке. Чтобы его вытащить, надо было приложить весьма значительное усилие. Веревка вряд ли выдержала бы.
– Вы, как всегда, правы, старина, – уныло кивнул я.
– Кстати сказать, – произнес Холмс, – за разговорами мы сами не заметили, как дошли. Насколько я понимаю, скучающий страж закона, который виднеется вон там, впереди, и есть один из полицейских Хопкинса. Констебль Дженнингс? – спросил мой друг, когда мы подошли поближе.
– Да, сэр, – козырнул полицейский.
– Инспектор Хопкинс просил передать вам привет и благодарность за службу. Кроме того, он велел вам пропустить нас. Меня зовут Шерлок Холмс, а это – мой коллега доктор Уотсон.
– Хорошо, сэр. Конечно же, я о вас слышал. Скажите, а инспектор не сказал, когда меня снимут с поста?
– По мне, Дженнингс, вы можете уйти сразу после того, как мы закончим. Впрочем, не сомневаюсь, Хопкинс и так пришлет за вами в самое ближайшее время.
Холмс двинулся через ворота к церкви, и я последовал за ним. Рядом с воротами мне бросился в глаза висевший на стене щит с объявлением, призывающим паству жертвовать средства на ремонт крыши храма. Взглянув наверх, я увидел, что крыша действительно нуждается в немедленной починке: кровельные желоба покосились, а часть водостоков и вовсе отсутствовала. Я поспешил за Холмсом. Позади что-то бормотал под нос Дженнингс, притоптывая ногами, чтобы согреться.
Холмс быстро отыскал отпечатки ботинок Саймона Юргенса и аккуратно обошел их стороной. Внимательно все осмотрев, он показал мне красное пятно на снегу – место, где пролилась кровь Арнольда Сомса.
– Посмотрите, Уотсон, все именно так, как рассказал нам Саймон. Когда Сомса убили, алтарник стоял лицом к воротам. Видите, как примят снег? К выводам Хопкинса не придерешься. Очевидно, что Сомс и его гость боролись, но недолго.
Холмс продолжил разглядывать место преступления. Со стороны он напоминал ищейку, пытающуюся взять след. Мой друг обошел весь двор и небольшое кладбище, но под конец лишь развел руками:
– Нам не везет, Уотсон. Никаких других следов я не нашел. Если бы здесь был еще один человек, убийца, ему пришлось бы стрелять из-за церкви, так чтобы стрела перелетела через крышу и поразила Сомса в спину. Алтарник стоял к храму именно спиной.
– Причем даже если все так и произошло, вопрос, куда делась стрела, по-прежнему остается открытым, – уныло промолвил я.
– Именно так, Уотсон. Боюсь, дела Саймона плохи. Очень плохи.
– Бедняжка Анна! – вздохнул я. – Ума не приложу, как ей обо всем рассказать.
– Если хотите, старина, я возьму это на себя. – Холмс обнял меня рукой за плечи.
– Благодарю вас, Холмс, однако вынужден отказаться. Я считаю, что обязан рассказать ей плохие новости сам.
Поблагодарив констебля, мы остановили первый попавшийся кэб и отправились домой на Бейкер-стрит.
У двери нас ждал мальчик-курьер с конвертом для Холмса.
– Это вам из Скотленд-Ярда, – пояснил юноша.
– Ах да, – вспомнил Холмс, – фотографии, которые нам обещал Хопкинс. Быстро же он управился.
Холмс дал пареньку на чай и, взяв в руки конверт, отправился наверх. В гостиной, пока я наливал нам обоим бренди, Холмс небрежно просмотрел фотографии. Покончив с этим, он швырнул их на стол и взялся за бокал. Вдруг мой друг застыл, так и не донеся бренди до рта. Медленно, задумчиво он отставил стакан в сторону и снова взялся за фотографии. В один миг великий сыщик совершеннейшим образом переменился. Я понял, что он едва сдерживает эмоции.
– Что случилось Холмс? – взволнованно спросил я. – Что вам удалось разглядеть?
– Цепи, Уотсон, цепи! – воскликнул мой друг. – Знаете, когда я увидел, как люди Хопкинса цепями прочесывают Темзу, я еще подумал, как мало людей знает, что даже самая прочная цепь с надежными звеньями, если она достаточно длинна, может порваться под действием собственного веса!
– Ну да, это так, – пожал плечами я, – но только какое отношение это имеет…
– Как у вас с латынью, старина? – перебил меня Холмс. – Вам знакомо выражение «Mole ruit sua»?
– Какой доктор не знает латыни? – улыбнулся я. – Эта фраза означает «рушиться от собственной тяжести».
– Именно, Уотсон, именно так!
Холмс подошел к шкафу и вытащил из ящика увеличительное стекло. Вернувшись к столу, он выудил из груды фотографий один из снимков и принялся внимательно его изучать. Я подошел к другу и глянул на фотокарточку через его плечо. Снимок был сделан со стороны ворот. На нем я увидел фасад церкви с двустворчатыми дубовыми дверьми, квадратную башню с часами и оскалившиеся контрфорсы. По четырем углам башни прямо под зубцами располагались водосточные трубы, верхушки которых были выполнены в виде голов горгулий. Часы показывали четверть восьмого, и, судя по освещению, как раз начинало темнеть. На дорожке бесформенным тюком лежало тело Арнольда Сомса.
– Ну же, Холмс, что вам удалось разглядеть? – повторил я вопрос.
Мой друг отложил увеличительное стекло. Я заметил, что его руки слегка трясутся.
– Неужели… неужели… – дрожащим голосом произнес он. Глубоко вздохнув, Холмс повернулся ко мне: – Уотсон, вы, наверное, уже не раз слышали от меня, что когда все остальные версии произошедшего оказываются ошибочными, последняя, сколь бы невероятной она ни представлялась, является верной.
– Я не отрицаю… – начал было я, но Холмс меня не дослушал:
– Я ни за что не прощу себе, если вселю в вас надежду, которая на поверку окажется ложной. Поэтому, старина, будет лучше, если я вообще вам в данный момент ничего не скажу. А сейчас прошу меня простить. Мне надо вернуться к церкви Святого Альбана.
– В таком случае, я с вами, – заявил я, подхватывая пальто и шляпу.
Вскоре мы уже мчались обратно в Кеннингтон настолько быстро, насколько позволял снег. Я изо всех сил пытался выведать у Холмса, что именно он обнаружил на фотографии, однако единственное объяснение, которое мне удалось из него вытянуть, звучало следующим образом:
– Вы часто говорите, мой друг, что у меня есть дар, доставшийся мне свыше, и я всякий раз пытался убедить вас в обратном. А вот сейчас я начинаю верить, что в ваших словах, возможно, есть зерно истины. – С минуту помолчав, Холмс продолжил: – Порой, Уотсон, у меня возникает ощущение, что боги Олимпа развлекаются, играя нами, смертными, себе на потеху. Они хитростью заманивают нас в ловушку, но при этом оставляют подсказку, выход из лабиринта, который могут разглядеть лишь избранные, да и то нечетко, гадательно, как бы сквозь тусклое стекло.
Я не был уверен в том, что понимаю, о чем говорит Холмс, однако ответил:
– Если все так, как вы говорите, старина, тогда вы – лучший из всех этих избранных.
Подъезжая к церкви, мы увидели, как по улице идет Дженнингс в компании другого констебля. Со всей очевидностью было ясно, что оба они возвращаются в полицейское управление. Холмс немедленно приказал остановить экипаж. Выскочив из кэба, он сунул извозчику деньги и прокричал:
– Любезный, как можно быстрее доставьте этих полицейских в Скотленд-Ярд! – Повернувшись к Дженнингсу, он велел: – Передайте инспектору Хопкинсу, что я жду его у церкви. Пусть немедленно едет сюда. Так ему и скажите: «Шерлок Холмс считает, что в убийстве обвиняют невинного человека».
Дженнингс взял под козырек:
– Слушаюсь, мистер Холмс, все сделаю. За мной, Смит! – С этими словами оба констебля забрались в экипаж, и он скрылся из виду.
Мы с Холмсом поспешили к церкви. Остановившись у ворот, мой друг замер и, задрав голову, воззрился на башню.
– Сходится, – прошептал он, – все сходится.
Затем, резко повернувшись ко мне, Холмс произнес:
– Если бы здешние прихожане жертвовали на ремонт крыши больше денег, сейчас Саймон был бы на свободе.
– Прошу прощения Холмс, но вы меня окончательно запутали. Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
– Бедный Уотсон, – ласково улыбнулся мне Холмс. – Когда я рассуждал о ваших добродетелях, я совсем забыл упомянуть о вашем стоическом терпении. Подождите еще чуть-чуть, и я уверен, что смогу ответить на все ваши вопросы.
Он медленно пошел по тропинке, внимательно посматривая по сторонам на землю.
– Эврика! – неожиданно вскричал Холмс и нагнулся, чтобы поднять присыпанный порошей предмет. – Глядите, Уотсон! – воскликнул он. – Вот вам и орудие убийства!
Мой друг быстро стряхнул со странного предмета снег. Им оказалась большая сосулька.
– Хотите сказать, что Сомса убила сосулька? – недоверчиво спросил я.
– Я в этом нисколько не сомневаюсь, Уотсон. – Холмс ткнул пальцем в башню и сказал: – Взгляните на горгулий и скажите, что вы видите.
Я поднял взгляд и ахнул:
– Святые Небеса! С каждой из них свисает по здоровенной сосульке. С каждой, кроме той, что ближе всего к нам.
– Совершенно верно, Уотсон. В этом нет ничего удивительного, поскольку недостающую сосульку я сейчас держу в руках. Помните, я сказал, что даже стальная цепь рвется под действием собственного веса, если она достаточно большой длины? Врать не буду, я не знаю предела прочности льда, однако мне представляется очевидным, что эта сосулька обломилась от собственной тяжести и упала вниз. Сорвавшись с башни, она покатилась по крыше корпуса церкви. Видите след на снегу? Бьюсь об заклад, угол ската крыши составляет ровно тридцать два градуса. Потом, свалившись с крыши, она вонзилась в спину алтарника.
Холмс повертел сосульку в руке:
– На мой взгляд, она весит больше килограмма. К вашему сведению, Уотсон, сила является произведением массы и ускорения. Сила удара, когда сосулька сорвалась с крыши, оказалась вполне достаточной, чтобы убить Сомса наповал, раздробив ему позвоночник.
От восхищения великим детективом у меня перехватило дыхание.
– Холмс, у меня буквально нет слов! Мне остается лишь повторить, что ваша способность к дедукции дана вам свыше.
– Так что вашу племянницу Анну ждут хорошие новости, – довольно улыбнулся Холмс.
– Спасибо, Холмс! – Я с жаром пожал его руку.
– Рад был помочь, старина, – кивнул он.
– Знаете, Холмс, кое-чего я до сих пор не понимаю, – немного помолчав, признался я.
– Спрашивайте, Уотсон, я с радостью вам все объясню. Заодно убьем время, пока ждем Хопкинса.
– При чем здесь пожертвования на ремонт крыши?
– Если бы в церкви вовремя заменили кровельные желоба, Сомс остался бы жив. Сосулька, скатившись по крыше, попала бы в желоб и закончила там свой путь, – рассмеявшись, пояснил Холмс.
– Ну конечно! Как же я сам не догадался?
– Еще вопросы?
– Почему ни инспектор, ни Батлер не нашли сосульку?
– Все просто: они ее не искали. Они искали стилет. Мне удалось обнаружить сосульку исключительно потому, что я изначально знал, что мне нужно.
– А почему сосулька лежала на некотором удалении от тела, а не сразу подле него?
– Уотсон, – покачал головой Холмс, – попытайтесь еще раз представить, что здесь произошло. Сосулька падает с башни, ударяется о крышу. Скорее всего у нее откалывается кончик. Потом она стремительно катится вниз, срывается и вонзается в спину алтарника. Он падает на землю и умирает. Теперь сосулька находится под углом примерно шестьдесят градусов к вертикали. Та часть сосульки, что находится в ране, тает под воздействием тепла тела, а большая ее часть отламывается и катится вниз по тропинке, идущей под уклон. Поскольку сосулька сужается к концу, она катится по дуге и в итоге останавливается у самого края тропинки, где я ее и нахожу.
– Блестяще, Холмс, просто блестяще.
– Ничего особенного, Уотсон, – протестующе махнул рукой Холмс. – Я мог бы догадться об этом раньше. Беда заключалась в том, что я настолько был занят отпечатками ботинок, оставленными на снегу, что даже не удосужился задрать голову и посмотреть наверх. В результате моей оплошности чуть не повесили невинного человека.
Через некоторое время у церкви остановился экипаж, из которого вышел инспектор Хопкинс.
– Что случилось, мистер Холмс? – спросил он, направляясь к нам по тропинке. – Дженнингс сказал мне, что у вас появился новый подозреваемый.
– Можно сказать и так, – улыбнулся Холмс. – Как выяснилось, Саймон был совершенно прав, утверждая, что подонка покарал сам Господь Бог.
– Что вы имеете в виду?
Холмс протянул инспектору сосульку, которую все еще сжимал в затянутой перчаткой руке:
– Вот вам орудие убийства. А поскольку на все есть первопричина, теперь вы знаете, кто убил Арнольда Сомса.
– Вы что, мистер Холмс, шутить изволите?
– Я более чем серьезен, инспектор. – Холмс изложил полицейскому череду невероятных событий, которая в итоге привела к смерти алтарника, закончив фразой: – Ну, а если вам мало доказательств, извольте взглянуть на кончик сосульки. Он все еще красный от крови Сомса!
Хопкинс склонился в легком поклоне:
– Позвольте мне выразить свое восхищение, мистер Холмс. С вашими выводами невозможно спорить. Я с радостью освобожу Саймона, хоть тем самым и выставлю себя последним болваном. Он славный парень, это сразу видно. – Хопкинс облепил сосульку снегом и завернул ее в шарф, который предварительно с себя снял. – Я забираю ее с собой в Скотленд-Ярд как улику, – пояснил он. – Глубочайше признателен вам, мистер Холмс. Благодаря вашему вмешательству мы сможем предотвратить чудовищную ошибку. Не желаете поехать со мной и лично порадовать приятными новостями Саймона?
– Отличная идея! Вы не находите, Холмс? – улыбнулся я.
– С вами трудно не согласиться, – признал знаменитый детектив.
Вскоре мы уже следовали по тюремному коридору к камере номер семнадцать. Когда мы вошли, Саймон встал и выжидающе воззрился на нас.
– Вы свободны, Саймон, – объявил Холмс. – Я доказал инспектору, что вы не имеете ни малейшего отношения к смерти Сомса.
Молодой человек буквально подпрыгнул на месте от восторга. На секунду мне показалось, что он вот-вот лишится чувств. Плача и смеясь одновременно, он схватил руку Холмса и долго ее тряс, не желая отпускать. Наконец, когда Саймону удалось взять эмоции под контроль, он произнес хриплым от волнения голосом:
– Покуда я жив и живы вы, мистер Холмс… Если вам понадобится крепкая спина и преданное сердце, я всегда к вашим услугам!
– Сделайте все от вас зависящее, чтобы Анна жила спокойно и счастливо, и тогда будем считать, что долг уплачен, – улыбнулся Холмс.
– Конечно, сэр! – энергично кивнул Саймон. – Обещаю вам.
Потом мы втроем сели в кэб и отправились домой к Анне. Она из окна заметила, как мы выходим из экипажа, а улыбка на лице Саймона была красноречивее любых слов. В следующее мгновение дверь распахнулась настежь, и моя племянница, распростерши объятия, выбежала на улицу. Однако, вопреки моим ожиданиям, она обняла не возлюбленного, а бросилась на шею Холмсу, покрыв его лицо поцелуями.
И надо сказать, впервые за всю свою жизнь я увидел, как закоренелый женоненавистник Шерлок Холмс покраснел, словно школяр!
Головоломное наследство
Когда мы с Шерлоком Холмсом вышли из кэба возле нашего дома на Бейкер-стрит, мой друг повернулся ко мне и промолвил:
– Уотсон, я просто счастлив, что вы отвлекли меня от неотложных дел и заставили заняться расследованием обстоятельств смерти алтарника из церкви Святого Альбана. Смотрите, как все хорошо кончилось. Нисколько не сомневаюсь, вы непременно поведаете о ходе этого дела читателям в одном из своих рассказов. Я прав?
– Вы уже догадались? – смутился я.
– Ну конечно же, старина. Кстати, судя по тому, с какой настойчивостью вы меня уговаривали взяться за дело, я сразу понял, что для вас оно крайне важно.
– Еще раз благодарю, что вняли моим просьбам, Холмс, – склонил голову я.
– Одна беда, – покачал головой мой друг, – мы потеряли целый день. Но я искренне надеюсь, что это нисколько не отразится на моем расследовании дела Кастерса.
– Надеюсь, вы согласитесь, Холмс, что в деле Саймона речь шла буквально о жизни и смерти и потому оно было гораздо важнее.
– С этим действительно не поспоришь. Однако потеря дня означает, что я всю ночь буду возиться с анализом крови Пилкинтона, а утром мне ехать в Кембридж.
– Если я могу вам чем-нибудь помочь, Холмс, только скажите.
Детектив на мгновение задумался и наконец заявил:
– Вы мне окажете огромную услугу, Уотсон, если сможете купить билеты на утренний экспресс и сложить вещи.
– Считайте, что все уже сделано, – улыбнулся я.
Я сверился с расписанием, потом сбегал на станцию Ливерпуль-стрит за билетами, а потом вернулся домой, где принялся упаковывать чемоданы. Посреди всей этой суеты мне в голову пришла мысль – сколько хлопот в один день, а ведь прошлое воскресенье выдалось таким тихим и спокойным. Тогда стоял один из тех ясных морозных вечеров, когда снежинки сверкают бриллиантами в свете газовых фонарей, а на улице изо рта идут клубы пара. Я как раз сидел в кресле у горящего камина и курил трубочку, а Холмс что-то писал. Вдруг в дверь позвонили. Минуту спустя миссис Хадсон провела к нам в гостиную посетителя – взволнованного молодого человека. Звали его Эндрю Ньютон. Первый вопрос, что он задал, звучал следующим образом:
– Мистер Холмс, не желаете за пару дней заработать маленькое состояние? Ничего противозаконного.
– Я достаточно обеспеченный человек и берусь за работу не из-за денег, – возразил Холмс. – Впрочем, изложите сперва свое дело. Возможно, если оно покажется мне достаточно головоломным, я за него возьмусь.
Эндрю Ньютон вздохнул с облегчением и улыбнулся:
– Головоломным? Вы подобрали очень правильное слово. В моем деле полно головоломок.
– Ну так поведайте нам о нем, – подбодрил Холмс, предложив Ньютону присесть.
Эндрю был высоким подтянутым мужчиной с темной шевелюрой, располагающей наружностью и очаровательной улыбкой. Судя по манерам и речи, можно было заключить, что человек он образованный, но потертая, изношенная одежда свидетельствовала о том, что наш гость не из богачей.
– Я работаю в порту агентом по снабжению судов, – начал Эндрю, – и едва свожу концы с концами. Естественно, я не перестаю мечтать о лучшей доле. На прошлой неделе со мной связался мистер Баркер, старший компаньон юридической фирмы «Фавершем и Бринкли». В телеграмме, которую я от него получил, говорилось, чтобы я зашел к ним в контору на Вардур-стрит, – мол, у них для меня есть хорошие новости. Сами понимаете, я сломя голову бросился туда. Новости у мистера Баркера и впрямь оказались просто потрясающие. Мне завещали двести акров земли под Кембриджем, а вместе с ними усадьбу Нордклифф – особняк эпохи Тюдоров.
– В таком случае, примите мои поздравления, – приподнял бровь Холмс.
– Не спешите с поздравлениями, – покачал головой Ньютон. – В бочке с медом оказалась ложка дегтя.
– Я так и подумал, – кивнул великий сыщик. – Кстати, кем оказался ваш благодетель?
– Здесь и заключается самая главная странность, – пояснил Ньютон. – Как мне стало известно, мой благодетель – покойный Джеймс Фицрой Кастерс, блудный сын лорда Эдварда и леди Элизабет Кастерс, последний из мужчин в роду Кастерсов и наследник всего их движимого и недвижимого имущества. Как мне сказали, картины, что висят в одном только большом банкетном зале особняка, уже сами по себе стоят целое состояние.
– И чему вы удивляетесь? – развел руками Холмс. – Ведь вы имеете отношение к семейству Кастерсов?
– В том-то все и дело, мистер Холмс, что не имею. По крайней мере, насколько мне это известно. Я вообще только на прошлой неделе узнал о существовании этого семейства.
– Расскажите немного о себе, – попросил Холмс.
Собравшись с мыслями, Ньютон начал:
– Я родился в Лондоне в шестьдесят седьмом году. В тот же год ушел из жизни мой отец. Он служил в армии и погиб в Ирландии во время одного из восстаний. Моя мама занималась музыкой, и весьма, надо сказать, успешно: давала детям богачей уроки фортепьяно. Она зарабатывала достаточно, и я получил относительно пристойное образование. Мать умерла несколько лет назад. И ни разу в жизни я не слышал, чтобы она хотя бы упомянула в разговоре фамилию Кастерс.
– А что же адвокат, мистер Баркер? Разве он не может пролить свет на загадку?
– Как я понимаю, это запрещено по завещанию. Впрочем, если я сумею разгадать все головоломки, мне ответят на любые вопросы.
– Головоломки?
– Да, мистер Холмс. В этом и заключается ложка дегтя. Я должен найти разгадку нескольких головоломок и тогда получу ключ к некоему тайному посланию.
– Ах вот вы о чем! – Глаза Холмса загорелись. – Занятно, очень занятно. Мне нужны подробности. Загадки меня привлекают куда больше, чем деньги.
– Баркер рассказал мне, что Джеймс Фицрой Кастерс был человеком своевольным, настоящим бунтарем, и не желал ничего слышать о нормах, традициях и правилах, существовавших в его аристократической семье. Если коротко, авантюрист и прожигатель жизни. Потом разразился скандал. В чем там было дело – никто не знает, но все кончилось тем, что Джеймс сел на корабль и уплыл в Аргентину. Там он жил так, как считал нужным. О его пребывании в Аргентине известно мало, однако ходили слухи, что он занимается добычей серебра и алмазов. Надо полагать, зерно правды в этом есть: Джеймс в итоге купил большое ранчо в провинции Рио-Негро, женился на местной красавице и начал разводить скот. В Англию он вернулся только после смерти своих родителей. Нашел смотрителя для усадьбы Нордклифф, пообещал ежегодно выделять кругленькую сумму на ремонт и поддержание особняка в пристойном виде, после чего снова отбыл в Аргентину. Как мне сказали, все ценные предметы убранства в поместье накрыли специальной тканью, чтобы защитить от пыли, и повсюду разбросали камфорные шарики против моли.
– Кастерс больше не приезжал? – спросил Холмс.
– Нет, мистер Холмс, он так и жил в Аргентине до самой смерти. Преставился он, кстати сказать, в прошлом месяце. Согласно завещанию, его жена Роза-Мария получила в наследство его имущество в Аргентине, то бишь ранчо и виллу Каса-Гранде. Мне же достается поместье Кастерсов у нас в Англии, но только при одном условии. Я должен представить в компанию «Фавершем и Бринкли» некое тайное послание, адресованное мне покойным, причем сделать это не позднее двадцать восьмого дня, считая со дня его кончины. В противном случае все достанется Розе-Марии.
– И когда умер Кастерс? – уточнил Холмс.
– В прошлом месяце. Двенадцатого числа, – уныло ответил Ньютон.
– Двенадцатого?! – Холмс вскочил. – Но это значит, что у нас остается всего четыре дня. Почему же вы не пришли ко мне раньше?
– Я сам обо всем узнал только на прошлой неделе, – пояснил Ньютон. – Адвокатам потребовалось три недели, чтобы меня отыскать.
Холмс принялся мерить гостиную шагами:
– А эти головоломки, о которых вы говорили, – вам удалось разгадать хотя бы часть из них?
– Лишь несколько, самых простых, – признался Ньютон. – А остальные… Я совершенно сбит с толку.
– Привлечение помощи со стороны не нарушает условий завещания? – замер на минуту Холмс.
Молодой человек покачал головой:
– Как только я понял, что одному мне не справиться, я сразу же задал этот вопрос мистеру Баркеру. Он сказал, что прямого запрета в завещании нет, а значит, я могу обращаться за помощью к любому человеку.
Холмс удовлетворенно кивнул:
– Тогда, я думаю, самое время взглянуть на головоломки.
– Хоть вы и сказали, мистер Холмс, что деньги для вас ничего не значат, – предупреждающе поднял руку Эндрю, – в том случае, если наше предприятие увенчается успехом и я получу наследство, я намереваюсь заплатить вам десять процентов от стоимости всего поместья. Пусть лучше мне достанется девяносто процентов, чем дырка от бублика! Только одно условие – если вам не удастся разгадать головоломки, я не заплачу ни пенни. По рукам?
– Да-да, по рукам, – нетерпеливо согласился Холмс. – Ну же, ради бога, давайте уже сюда свои головоломки.
Ньютон вытащил из кармана большой конверт из оберточной бумаги и протянул его Холмсу. Сверху черными чернилами каллиграфическим почерком было выведено: «Эсквайру Эндрю Ньютону». Обратную сторону украшал герб Кастерсов. Он же присутствовал и на красной восковой печати. Холмс схватил увеличительное стекло и принялся изучать герб, бормоча себе под нос:
– Щит с поперечными линиями, справа лев на задних лапах, в основании левой стороны герба – перевернутая подкова, посередине с левой стороны и в основании правой стороны герба – медоносные пчелы.
Все эти символы для меня ровным счетом ничего не значили – да и для Ньютона, судя по его озадаченному выражению лица.
– Уотсон, вы не могли бы перевести, что здесь написано на латыни? – попросил меня Холмс.
Я глянул на конверт и ответил:
– «Через усердие к могуществу и богатству».
– Предсказуемо, – бросил Холмс. – Лев символизирует власть, подкова – достаток, а пчелы – трудолюбие.
Он запустил руку в конверт и вытащил сложенный листок пергамента. Развернув послание, мой друг положил его на стол и склонился над ним. Я подошел поближе, чтобы тоже взглянуть. На самом верху я заметил уже знакомый герб. Далее следовал текст, написанный все тем же каллиграфическим почерком:
Ты, Fillius Nullius, будешь (1) любому (2) если сложишь вместе головоломки четырех королей и поднимешь башмак, что сделан ими не из кожи. Найди (3) – внутри таится секрет. Страница (4) строка (5) – коли правильно прочтешь, то судьбу свою найдешь и дом отчий обретешь (6).
За этим таинственным текстом следовали загадки под заголовком «ЧЕТЫРЕ КОРОЛЯ».
Король червей: желаешь, чтоб жил он, его накорми; желаешь, чтоб умер, скорей напои.
Король треф: HIJKLMNOО, и больше о нем вам знать не дано.
Король бубен: жил светило-господин, у него был третий сын.
Король пик: он невидимый – и все же без него мы жить не можем.
Ниже были приведены еще шесть загадок под номерами.
(1) Господь его не видит, король – лишь иногда, но я, когда гляжу вокруг, вижу его всегда.
(2) Кто утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?
(3) Эту букву любят гномы, книги называют домом, а она, одевшись в мех, прячет под листвой орех.
Вторая буква находится между берегом и морем.
Третья буква – близнец первой, а пятая – близнец второй.
Четвертая буква ржет и всех катает, по весне на речке тает, может стрелами разить и чужие слезы лить.
Шестую букву за бока кусают, в море с корабля бросают, ею змеи зло творят, люди речи говорят[10].
(4) На полке в ряд стоят шесть книг, в каждой книге сто страниц. А сколько их от начала первой книги до конца последней?
(5) Обезьянка сидит на дне пустого колодца глубиной сорок футов. Каждый день она взбирается на три фута вверх по стене колодца и сползает на два фута вниз. Через сколько дней обезьянка выберется наружу?
(6) У меня нет ни братьев, ни сестер, но отец этого человека – сын моего отца.
– Мне удалось разгадать… – начал Ньютон, но Холмс поднял руку, останавливая его:
– Прошу вас, позвольте нам сперва испытать собственные силы. Что скажете, Уотсон?
– У меня с детства нелады с головоломками, – покачал я головой. – Как услышу ответ, думаю, бог ты мой, как все до нелепости просто, но когда меня просят решить задачу самостоятельно…
– Сперва займемся королями, – предложил Холмс. – С бубнами и пиками – все ясно, а вот с червями и трефами придется попотеть.
– Третий сын светила-господина? Какого еще, черт побери, светила?
– Это, Уотсон, как раз одна из самых простых загадок, – рассмеялся великий детектив. – Светило – Солнце, а третий сын Солнца, – это, соответственно, Земля, третья планета Солнечной системы.
– Совершенно верно, мистер Холмс, – подтвердил Ньютон, – я пришел к аналогичному выводу.
– Ну еще бы, – усмехнулся я. – Говорю ведь, когда уже знаешь ответ, все кажется просто.
Читать бесплатно другие книги:
