Ганнибал у ворот! Барка Ганнибал
(6) Пока они там обшаривали все углы и теряли время, не находя ничего такого, что могло бы их мало-мальски достойным образом вознаградить за эту потерю, враг ускользнул у них из рук. Увидев, что римляне уже перешли Требию и заняты размежеванием своего лагеря, нумидийцы убили тех немногих отставших воинов, которых им удалось захватить по эту сторону реки.
(7) А Сципион, не в силах долее переносить мучения, которые ему причиняла рана, разбередившаяся дорогою, и считая, сверх того, нужным обождать прибытия коллеги, об отозвании которого из Сицилии он уже слышал, стал укреплять облюбованное им место недалеко от реки, которое показалось ему наиболее безопасным для лагеря.
(8) В некотором расстоянии от него расположился лагерем Ганнибал. Насколько он радовался победе, одержанной его конницей, настолько же был озабочен недостатком продовольствия, который становился с каждым днем ощутительнее для его войска, шедшего по вражеской земле и нигде поэтому не находившего заготовленных припасов; чтобы помочь беде, (9) он послал часть своего войска к местечку Кластидий[117], в котором римляне устроили чрезвычайно богатый склад хлеба.
В то время как его воины готовились действовать силой, возникла надежда на измену со стороны осажденных: и действительно, за небольшую сумму – всего четыреста золотых монет[118] – начальник сторожевого отряда Дазий из Брундизия[119] дал себя подкупить и Кластидий сдался Ганнибалу.
Этот город служил пунийцам житницей все время, пока они стояли на Требии. (10) С пленными из сдавшегося гарнизона Ганнибал обошелся мягко, чтобы с самого же начала военных действий приобрести славу кроткого человека.
49. (1) Таким образом, сухопутная война остановилась на берегах Требии; тем временем флот действовал на море около Сицилии[120] и близких к Италии островов и под начальством консула Семпрония, и до его прибытия. (2) Из двадцати квинквирем, посланных карфагенянами с тысячью воинов опустошать италийское побережье, девять пристало к Липаре, восемь – к острову Вулкана, а три были занесены волнами в пролив[121].
(3) Когда в Мессане их заметили, сиракузский царь Гиерон[122], дожидавшийся тогда в Мессане прибытия римского консула, отправил против них двенадцать кораблей, которые и захватили их, не встретив никакого сопротивления, и отвели в мессанскую гавань.
(4) От пленников узнали, что независимо от посланного в Италию флота в двадцать кораблей, к которому принадлежали они сами, еще тридцать пять квинквирем плывут в Сицилию, чтобы побудить к восстанию старинных союзников[123]. (5) «Их главное назначение, – говорили пленные, – занять Лилибей[124]; но, вероятно, та же буря, которая разбросала наш флот, занесла их к Эгатским островам»[125].
(6) Царь тогда написал претору Марку Эмилию, чьею провинцией была Сицилия, письмо, в котором он сообщал ему известие в том виде, в каком его слышал, и дал совет занять Лилибей сильным караульным отрядом.
(7) Тотчас же претор разослал по городам легатов и трибунов с поручением призвать тамошние римские отряды к возможно большей бдительности, но прежде всего поспешил сосредоточить в Лилибее свои военные силы; зачисленным во флот союзникам был дан приказ снести на корабли готовой пищи на десять дней, (8) чтобы они могли по первому же сигналу без всякого промедления сесть на суда, а по всему побережью были разосланы часовые наблюдать с вышек за приближением неприятельского флота.
(9) Благодаря этим мерам карфагеняне, хотя они и старались дать кораблям такой ход, чтобы подплыть к Лилибею до рассвета, были все-таки замечены, тем более что и луна светила всю ночь, а корабли неслись на всех парусах. (10) Тотчас с вышек был подан сигнал, в городе подняли тревогу, и суда наполнились матросами; часть воинов заняла стены и сторожевые посты у ворот, другая часть села на корабли.
(11) Карфагеняне, заметив, что им придется иметь дело с людьми, приготовившимися их встретить, до восхода солнца держались в некотором отдалении от гавани, снимая тем временем паруса и приспособляя свой флот к битве. (12) Когда же рассвело, они отступили к открытому морю, чтобы самим иметь более простора для битвы и дать врагу возможность свободно вывести свои корабли из гавани.
(13) Римляне, со своей стороны, не уклонялись от сражения; их воодушевляло воспоминание о подвигах, совершенных ими вблизи этих мест, и они полагались на многочисленность и храбрость воинов.
50. (1) Итак, они выплыли в открытое море. Римляне хотели помериться силами на близком расстоянии и вступить в рукопашный бой; (2) пунийцы, напротив, уклонялись от него, предпочитали действовать искусством, а не силой и сражаться корабль с кораблем, а не человек с человеком и меч с мечом.
(3) Они поступали вполне разумно: насколько их флот изобиловал матросами и гребцами, настолько он уступал римскому числом воинов, так что всякий раз, когда их корабль сцеплялся с римским, число вооруженных, вступивших в схватку, было далеко не одинаково.
(4) Когда это отношение было замечено, то римляне еще более ободрились в сознании своего численного превосходства, а карфагеняне, убедившись в своей сравнительной слабости, окончательно пали духом. (5) Тотчас же семь пунических кораблей были захвачены, остальные бежали. Матросов и воинов на пленных кораблях было тысяча семьсот человек, в их числе – три знатных карфагенянина.
(6) Римский флот вернулся в гавань невредимый; только один корабль оказался с пробитым бортом, но и его удалось спасти.
(7) Вслед за этим сражением, еще до распространения вести о нем среди мессанцев, прибыл в Мессану консул Тиберий Семпроний. В проливе его встретил царь Гиерон с выстроенным в боевой порядок флотом; перейдя с царского корабля на консульский, (8) он поздравил консула с благополучным прибытием его самого, войска и флота и пожелал ему счастья и успехов в Сицилии.
(9) Затем он изложил ему положение дел на острове, рассказал о покушениях карфагенян, обещал быть на старости лет таким же верным союзником римского народа, каким был в молодости, в первую войну, и (10) обязался безвозмездно доставлять легионам и флоту хлеб и одежду.
«Большая опасность, – прибавил он, – грозит Лилибею и приморским городам; есть в них люди, которым перемена правления пришлась бы по вкусу». (11) Ввиду этих обстоятельств консул решил без всякой проволочки отправиться с флотом в Лилибей; царь и царский флот отправились вместе с ним.
Уже во время плавания они узнали, что под Лилибеем состоялось сражение и что неприятельские корабли частью были захвачены, частью бежали.
51. (1) В Лилибее консул отпустил Гиерона с царским флотом, оставил для охраны сицилийского побережья претора, а сам отправился к острову Мелита[126], который был занят карфагенянами. (2) При его прибытии начальник гарнизона Гамилькар, сын Гисгона, сдался ему без малого с двумя тысячами воинов, городом и всем островом.
Отсюда римляне через несколько дней вернулись в Лилибей, и пленные, которых взял претор, равно как и те, которые сдались консулу, были проданы с торгов. (3) Рассудив, что с этой стороны никакая опасность Сицилии более не угрожает, консул отправился к островам Вулкана[127], где, по слухам, стоял пунический флот.
Но вблизи этих островов не нашли уже ни одного неприятельского воина; (4) враг отправился опустошать италийское побережье, совершил набег на окружавшие Вибон[128] поля и стал угрожать самому городу. (5) Возвращаясь в Сицилию, консул получил известие о высадке врагов в окрестностях Вибона, а также и письмо сената, гласившее, что Ганнибал перешел в Италию и что ему следует без всякого промедления спешить на помощь товарищу.
(6) Под гнетом стольких одновременных забот он тотчас же посадил войско на суда и послал его по Адриатическому морю в Аримин[129], (7) поручил своему легату Сексту Помпонию охранять с двадцатью пятью военными кораблями окрестности Вибона и вообще италийское побережье, пополнил флот претора Марка Эмилия, доведя его численность до пятидесяти кораблей, а сам, упорядочив сицилийские дела, на десяти кораблях поплыл вдоль берега Италии и достиг Аримина.
Застав здесь свое войско, он отправился вместе с ним к Требии, где и соединился со своим товарищем.
52. (1) И вот уже оба консула и все римские силы были выставлены против Ганнибала; этим ясно было высказано, что если не удастся защитить римское государство этими войсками, то другой надежды уже нет. (2) Все же один консул[130], проученный несчастным исходом последнего конного сражения и полученной раной, советовал ждать; напротив, другой[131], будучи свеж духом, сгорал нетерпением и не хотел даже слышать об отсрочке.
(3) Галлы, населявшие в те времена всю местность между Требией и Падом, в этом споре двух могущественных народов заискивали у обеих сторон, и было ясно, что они стараются обеспечить себе милость того, кто выйдет победителем. (4) Римляне относились к этому достаточно благосклонно, довольные и тем, что они не бунтуют; Пуниец, напротив, был возмущен: сами же они, твердил он, призвали его для возвращения им свободы!
(5) Чтобы излить на них свой гнев и вместе с тем доставить воинам добычу, он велел отряду из двух тысяч пехотинцев и тысячи всадников – последние были большею частью нумидийцы, но были между ними и галлы – опустошать весь край сплошь до берегов Пада.
(6) Тогда беспомощные галлы, до тех пор колебавшиеся, поневоле отшатнулись от обидчиков и пристали к тем, в которых они видели мстителей за причиненную им обиду; отправив послов к консулам, они просили их прийти на помощь стране, бедствующей будто бы вследствие чрезмерной преданности ее жителей римлянам.
(7) Корнелий не считал время благоприятным для вооруженного вмешательства, да и повод ему не нравился: он не питал никакого доверия ко всему галльскому племени после недавней измены бойев, не говоря уже о многих других его коварных поступках, которые могли быть забыты вследствие их давности.
(8) Семпроний, напротив, утверждал, что лучшим средством к удержанию союзников в верности будет защита тех из них, которые первые попросили о помощи. (9) А так как его товарищ продолжал колебаться, то он послал свою конницу, прибавив к ней тысячу пехотинцев, большею частью из метателей, за Требию защищать землю галлов.
(10) Напав неожиданно на рассыпавшихся без всякого порядка неприятелей, большинство из которых к тому же было обременено добычей, они произвели между ними страшное смятение: многих они убили, а остальных преследовали до самого лагеря и сторожевых постов врага.
Здесь они принуждены были отступить перед высыпавшей из лагеря толпой вооруженных, но, получив подкрепление, возобновили бой. (11) С этого времени ход битвы был разнообразен: римляне то напирали, то отступали, в конце концов успех был одинаков с обеих сторон. Все же потери, понесенные карфагенянами, были крупнее, а потому слава победы осталась за римлянами.
53. (1) Никому эта слава не казалась такой великой и такой несомненной, как самому консулу. Он был вне себя от радости, что победил именно той частью войска[132], которая под начальством другого консула была разбита. (2) «Воины, – говорил он, – вновь ободрились и воспрянули духом, и никто, кроме товарища по должности, не желает отсрочки сражений. Он один, больной душой еще более, чем телом, помня о своей ране, боится строя и оружия.
Но нельзя же всем предаваться малодушию по милости одного больного человека. (3) К чему отлагать битву и напрасно терять время? Какого еще третьего консула и войска[133] дожидаемся мы? (4) А лагерь карфагенян находится в Италии, почти в виду Рима! Они нападают уже не на Сицилию и Сардинию, которую мы отняли у побежденных, не на Испанию по эту сторону Ибера – они изгоняют нас, римлян, из нашего же отечества, из земли, в которой мы родились!
(5) Как застонали бы наши отцы, не раз рубившиеся под стенами Карфагена[134], если бы они могли видеть, как мы, их дети, два консула с двумя консульскими войсками, находясь в середине Италии, в ужасе прячемся в своем лагере, между тем как Пуниец поработил всю землю между Альпами и Апеннинами!»
(6) Это твердил он и своему больному товарищу, сидя у его постели, и перед своей палаткой, нисколько не стесняясь присутствием воинов. Его подзадоривали и приближающиеся выборы, после которых дальнейшее ведение войны могло быть поручено новым консулам, и возможность, пользуясь болезнью товарища, присвоить всю славу себе одному. (7) При таких обстоятельствах возражения Корнелия ни к чему не вели: Семпроний велел воинам готовиться к скорой битве.
Ганнибал, понимавший, какой образ действия всего целесообразнее для врагов, собственно, не мог рассчитывать, что консулы станут действовать неосторожно и наобум; (8) все же он знал, как опрометчив и самонадеян один из них, ознакомившись с его характером заранее, по слухам, а затем и на опыте, и полагал, что удачный исход его стычки с грабителями сделал его еще самонадеяннее; ввиду этого он не терял надежды, что ему представится удобный случай дать сражение.
(9) Со своей стороны, он заботливо старался не пропустить такого случая именно теперь, пока воины врага были неопытны, пока более дельный из обоих предводителей, вследствие своей раны, был неспособен руководить военными действиями, (10) пока, наконец, галлы были бодры духом; он знал, что эта густая толпа последует за ним тем неохотнее, чем дальше он поведет ее из дому.
(11) Итак, он надеялся, что сражение вскоре состоится, и во чтобы то ни стало желал дать его, даже если бы враги стали медлить. А когда лазутчики из галлов (они безопасней всего могли доставлять ему требуемые сведения, так как их соплеменники служили в обоих лагерях) донесли ему, что римляне готовы вступить в бой, Пуниец стал отыскивать место, удобное для засады.
54. (1) Между его лагерем и Требией протекал ручей с высокими берегами, обросшими камышом и разными кустарниками и деревьями, какие обыкновенно вырастают на невозделанной почве. Ганнибал лично осмотрел это место и убедился, что тут легко можно скрыть даже всадников.
(2) Вернувшись, он сказал своему брату Магону: «Вот то место, которое тебе следует занять. Выбери по сотне человек из пехоты и конницы и явись с ними ко мне в первую стражу; теперь пора отдохнуть». С этими словами он отпустил военный совет.
(3) Вскоре Магон с избранными воинами явился. «Я вижу, что вы могучи, – сказал им Ганнибал, – но чтобы вы были сильны не только удалью, но и числом, каждый из вас пусть выберет из своей турмы или манипула[135] по девять похожих на него храбрецов. Магон покажет вам место, которое вам следует занять; перед вами враги, ничего в такого рода хитростях не смыслящие».
(4) В конце концов он отослал Магона с тысячью всадников и тысячью пехотинцев. На рассвете Ганнибал велит нумидийской коннице перейти Требию, подскакать к воротам неприятельского лагеря и, бросая дротиками в караульных, вызвать врага на бой, а затем, когда сражение загорится, медленным отступлением заманить его на эту сторону реки.
(5) Таково было поручение, данное нумидийцам, остальным же начальникам как пехоты, так и конницы было предписано, чтобы они велели всем воинам закусить, а затем надеть оружие, оседлать коней и ждать сигнала к битве.
(6) Лишь только нумидийцы произвели тревогу, Семпроний, сгорая жаждой вступить в бой, по установленному уже заранее плану вывел в поле сначала всю конницу – на эту часть своих сил он более всего полагался, – затем шесть тысяч пехотинцев, а затем и все другие силы.
(7) Было как раз время зимнего солнцеворота, шел снег[136]; местность, лежавшая между Альпами и Апеннинами, была особенно сурова от близости рек и болот. (8) К тому же люди и лошади были выведены торопливо – не было времени ни поесть, ни как-то защитить себя от холода; они и так уже зябли, а чем далее они входили в поднимавшийся из реки туман, тем сильнее пробирала их дрожь.
(9) Но вот они пустились преследовать бегущих нумидийцев и вошли в воду, а она, поднявшись вследствие ночного дождя, достигала им до груди. Когда они вышли на тот берег, все до того окоченели, что едва были в состоянии держать оружие в руках; к тому же они, так как часть дня уже прошла, изнемогали от усталости и от голода.
55. (1) Все это время воины Ганнибала грелись у костров, разведенных перед палатками, натирали тело оливковым маслом, которое им разослали по манипулам, и спокойно ели. Когда был дан сигнал, что враги перешли реку, они, бодрые душой и телом, взялись за оружие и выступили в поле.
(2) Балеарцев и легкую пехоту (их было около восьми тысяч человек) Ганнибал поместил впереди знамен, за ними – тяжеловооруженных пехотинцев, ядро и силу своего войска; по обоим крыльям была рассыпана десятитысячная конница, на крыльях же поставлены и слоны.
(3) Консул, заметив, что его конница, понесшаяся врассыпную вслед за нумидийцами, слишком неосторожно зашла вперед и встретила неожиданное сопротивление, отозвал ее обратно, дав знак к отступлению, и расставил по крыльям, взяв в центр пехоту.
(4) Римлян было восемнадцать тысяч, союзников и латинов двадцать тысяч; к ним следует прибавить вспомогательные отряды ценоманов[137], единственного галльского племени, сохранившего верность римлянам. Таковы были силы сразившихся.
(5) Начали сражение балеарцы. Встретив, однако, сильный отпор со стороны легионов, легкая пехота поспешно разделилась и была разведена по крыльям. (6) Вследствие этого ее движения положение римской конницы сразу стало очень затруднительным.
И без того уже трудно было держаться четырем тысячам всадников против десяти тысяч, людям уставшим против людей, большею частью еще свежих, а тут еще балеарцы засыпали их градом дротиков. (7) В довершение всего слоны, шествовавшие на краях впереди конницы, наводили ужас на воинов, но еще более пугали лошадей, притом не только своим видом, но и непривычным запахом.
И вот поле на широком пространстве покрылось беглецами. (8) Римская пехота дралась не менее храбро, чем карфагенская, но была значительно слабее. Пуниец, незадолго до битвы отдыхавший, вступил в бой со свежими еще силами; римлянам, напротив, голодным, уставшим, с окоченевшими от мороза членами, всякое движение стоило труда.
Все же они взяли бы одной храбростью, если бы против них стояла только пехота; (9) но здесь балеарцы, прогнав конницу, метали свои дротики им во фланги, тут слоны напирали уже на самую середину переднего строя, а там вдруг Магон с нумидийцами, мимо засады которых пехота пронеслась, ничего не подозревая, появился в тылу и привел задний ряд в неописуемое замешательство.
(10) И все-таки среди всех этих бедствий, окружавших ее со всех сторон, пехота крепко держалась некоторое время; наиболее успешно отразила она, вопреки всеобщему ожиданию, натиск слонов. (11) Легкие пехотинцы, особо для этого отряженные, забросали их дротиками и обратили в бегство, а затем, преследуя бегущих, кололи под хвост, где у них кожа тоньше и ранить их поэтому легче.
56. (1) Заметив, что слоны в исступлении начинают уже бросаться на своих, Ганнибал велел удалить их из середины и отвести на левый край, чтобы они пришлись против вспомогательных отрядов галлов. Тут они сразу вызвали повсеместное бегство, и ужас римлян достиг пределов, когда они заметили, что их союзники разбиты.
(2) Пришлось им образовать круг[138]. При таких обстоятельствах приблизительно десять тысяч, не видя другой возможности спастись, прорубились через центр африканской пехоты, укрепленной галльскими вспомогательными отрядами, нанесши врагу страшный урон.
(3) Отсюда они, не будучи в состоянии вернуться в лагерь, от которого их отделяла река, и не видя из-за дождя, куда им направиться, чтобы прийти на помощь своим, прямым путем проследовали в Плацентию.
(4) По их примеру было сделано много попыток пробиться в различные стороны; направившиеся к реке были либо поглощены водоворотами, или застигнуты врагами, если не решались войти в реку; (5) те, которые в беспорядочном бегстве рассыпались по равнине, последовали за отступающим отрядом и достигли Плацентии; другим страх перед врагами внушил смелость войти в реку, и они, перейдя ее, добрались до лагеря.
(6) У карфагенян слякоть и невыносимые холода погубили много людей и вьючных животных и почти всех слонов[139]. (7) Далее Требии они врага не преследовали и вернулись в лагерь до того оцепеневшими от холода, что едва радовались своей победе.
(8) Поэтому в ночь, когда воины, оставленные в римском лагере для его охраны, а равно и спасшиеся туда бегством и большею частью почти безоружные, на плотах переправлялись через Требию[140], карфагеняне действительно ничего не заметили среди шума, производимого дождем, (9) или же, не будучи уже в состоянии двигаться от усталости и ран, притворились, что ничего не замечают.
Таким образом консул Сципион тихо и беспрепятственно привел войско в Плацентию, а оттуда через Пад в Кремону, чтобы зимовка двух войск не ложилась непосильной тяжестью на одну колонию.
57. (1) Ужас, распространившийся в Риме при известии об этом поражении, не поддается никакому описанию. «Вот-вот, – думали римляне, – появятся знамена врага, приближающегося к городу Риму, (2) и нет надежды, нет помощи, нет возможности спасти от его натиска ворота и стены столицы. Когда один консул был побежден на Тицине, мы могли отозвать другого из Сицилии.
Теперь оба консула, оба консульских войска разбиты; откуда взять других предводителей, другие легионы?» (3) Так рассуждали они в испуге, как вдруг вернулся консул Семпроний[141]. Подвергаясь страшной опасности, он пробрался сквозь рассеявшуюся повсюду для грабежа неприятельскую конницу, ведомый лишь отвагою, а не расчетом и даже не надеждой обмануть бдительность врага или оказать ему сопротивление, если бы его открыли.
(4) Он провел консульские выборы, что было тогда наиболее насущной потребностью, и затем вернулся на зимние квартиры. Консулами были избраны Гней Сервилий[142] и Гай Фламиний.
(5) Римлянам, впрочем, даже зимовать не дали спокойно. Всюду рыскали нумидийские всадники или же – если местность была для них слишком неровной – кельтиберы и лузитанцы. Римляне были, таким образом, отрезаны решительно от всякого подвоза продовольствия, не считая лишь того, что доставлялось им на кораблях по реке Пад. (6) Была недалеко от Плацентии торговая пристань, окруженная сильными укреплениями и охраняемая многочисленным гарнизоном. В надежде взять эту крепость силой Ганнибал выступил, взяв с собой конницу и легкую пехоту; а так как он в тайне видел главный залог успешности предприятия, то нападение было произведено ночью.
Все же ему не удалось обмануть караульных, (7) и внезапно был поднят такой крик, что его было слышно даже в Плацентии. Таким образом, на рассвете явился консул[143] с конницей, велев легионам следовать за ним в боевом порядке. (8) Еще до их прибытия обе конницы сразились, а так как Ганнибал, получив рану, был вынужден оставить битву, то враги пали духом и караульный отряд был блестящим образом спасен.
(9) Но отдых продолжался всего несколько дней. Едва дав ране зажить, Ганнибал быстро двинулся к Виктумулам, чтобы захватить их приступом. (10) В галльскую войну[144] это место служило римлянам житницей; затем, так как оно было укреплено, туда стали стекаться со всех сторон окрестные обитатели, принадлежавшие к различным племенам; тогда же страх перед опустошениями заставил многих крестьян поселиться там.
(11) И вот эта толпа, услышав о доблестной защите крепости под Плацентией, воодушевилась мужеством, взялась за оружие и вышла навстречу Ганнибалу. (12) Войска встретились на дороге скорее в походном, чем в боевом порядке; а так как с одной стороны дралась нестройная толпа, а с другой – уверенные друг в друге вожди и войско, то тридцать пять тысяч человек были обращены в бегство сравнительно немногими.
(13) На следующий день город сдался и принял в свои стены пунический отряд. Горожанам было велено выдать оружие; они тотчас повиновались; вдруг раздался сигнал грабить город, как будто победители взяли его с боя.
(14) Ни одно из бедствий, которые летописцы в подобных случаях считают достойными упоминания, не миновало жителей: все, что только могли придумать своеволие, жестокость и бесчеловечная надменность, обрушилось на этих несчастных. Таковы были зимние походы Ганнибала.
58. (1) Затем был дан воинам кратковременный отдых, (2) пока стояли невыносимые морозы; а с первыми, еще сомнительными признаками приближения весны Ганнибал оставил зимние квартиры и повел войско в страну этрусков, рассчитывая убеждением или силой привлечь и этот народ на свою сторону, подобно тому как сделал это с галлами и лигурийцами.
(3) Но во время перехода через Апеннины его застигла такая страшная буря, что в сравнении с ней даже ужасы Альп показались почти ничем. Дождь и ветер хлестали пунийцев прямо в лицо и с такой силой, что они или были принуждены бросать оружие, или же, если пытались сопротивляться, сами падали наземь, пораженные силой вьюги. На первых порах они только остановились.
(4) Затем, чувствуя, что ветер захватывает им дыхание и щемит грудь, они присели, повернувшись к нему спиною. (5) Вдруг над их головами застонало, заревело, раздались ужасающие раскаты грома, засверкали молнии; (6) пока они, оглушенные и ослепленные, от страха не решались двинуться с места, грянул ливень, а ветер подул еще сильнее.
Тут они наконец убедились в необходимости расположиться лагерем на том самом месте, где были застигнуты непогодой. (7) Но это оказалось лишь началом новых бедствий. Нельзя было ни развернуть полотнище, ни водрузить столбы, а если и удавалось раскинуть палатку, то она не оставалась на месте; все разрывал и уносил ураган.
(8) А тут еще тучи, занесенные ветром повыше холодных вершин гор, замерзли и стали сыпать градом в таком количестве, что воины, махнув рукой на все, бросились на землю, скорее погребенные под своими палатками, чем прикрытые ими; (9) за градом последовал такой сильный мороз, что, если кто в этой жалкой куче людей и животных хотел приподняться и встать, он долго не мог этого сделать, так как жилы окоченели от стужи и суставы едва могли сгибаться.
(10) Наконец резкими движениями они размялись и несколько ободрились духом; кое-где были разведены огни; если кто чувствовал себя слишком слабым, то прибегал к чужой помощи. (11) В продолжение двух дней оставались они на этом месте, как бы в осаде; погибло много людей, много вьючных животных, а также и семь слонов из тех, которые уцелели после сражения на Требии.
59. (1) Спустившись с Апеннин, Ганнибал двинулся назад, к Плацентии, и остановился в десяти милях от города; на следующий день он повел против врага двенадцать тысяч пехотинцев и пять тысяч всадников. (2) Консул Семпроний, вернувшийся уже к этому времени из Рима, не уклонился от боя; в этот день расстояние между обоими лагерями не превышало трех миль.
(3) На другой день они сразились с замечательным мужеством, но с переменным счастьем. В первой стычке римляне имели решительный перевес: они не только победили в поле, но, погнав врага, преследовали его до самого лагеря, а затем произвели нападение и на самый лагерь.
(4) Ганнибал, расставив немногих защитников вдоль вала и у ворот, остальным велел сплотиться вокруг него на средней площади лагеря и с напряженным вниманием ждать сигнала к вылазке. (5) В девять часов дня[145] римский полководец, видя, что воины только напрасно истощают свои силы и что все еще нет никакой надежды взять лагерь, дал знак к отступлению.
(6) Узнав об этом и заметив, что бой прекратился и неприятель отступает от его лагеря, Ганнибал тотчас же из правых и левых ворот выпускает против врага конницу, а сам отборной пехотой устремляется через средние ворота. (7) Если бы время дня позволяло обоим войскам дать более продолжительный бой, то вряд ли какое-нибудь иное сражение ознаменовалось бы большим ожесточением и большим числом убитых с обеих сторон; (8) теперь же, как ни храбро дрались воины, а ночь заставила их разойтись.
Таким образом, потери были меньше, чем можно было ожидать по остервенению, с каким противники бросились друг на друга; а так как обе стороны сражались с одинаковым почти успехом, то и число убитых к окончанию боя было одинаково; пало не более как по шестьсот пехотинцев и вполовину против этого числа всадников.
(9) Все же потери римлян были ощутительнее, чем можно было предположить, судя по одному числу павших; было убито довольно много людей всаднического сословия, пять военных трибунов и три начальника союзников[146]. (10) После этого сражения Ганнибал отступил к лигурийцам, а Семпроний к Луке[147].
Лигурийцы выдали входящему в их пределы Ганнибалу двух римских квесторов[148], Гая Фульвия и Луция Лукреция, которых они захватили обманом, и, сверх того, двух военных трибунов и пять лиц всаднического сословия, большею частью сыновей сенаторов; это они сделали для того, чтобы он убедился в их мирном настроении и желании быть союзниками карфагенян[149].
60. (1) Пока все это происходит в Италии[150], Гней Корнелий Сципион, посланный с флотом и войском в Испанию, (2) отправился от устьев Родана и, обогнув Пиренеи, пристал в Эмпориях[151]. Высадив здесь войско, (3) он начал с леетанов[152] и мало-помалу подчинил Риму все побережье до реки Ибер, то возобновляя прежние союзы, то заключая новые.
(4) Приобретя при этом славу кроткого и справедливого человека, он распространил свое влияние не только на приморские народы, но и на более дикие племена, населявшие гористую область внутри страны, и не только заключил с ними мир, но и сделал их своими союзниками и набрал среди них несколько сильных вспомогательных отрядов.
(5) Испания по эту сторону Ибера была провинцией Ганнона; его Ганнибал оставил защищать эту страну. Полагая, что следует идти навстречу врагу, не дожидаясь всеобщего бунта, он остановился лагерем в виду неприятеля и вывел свое войско в поле. (6) Римский полководец также счел лучшим не откладывать сражения; зная, что ему войны с Ганноном и Гасдрубалом не миновать, он предпочитал иметь дело с каждым порознь, чем с обоими вместе.
(7) Сражение было не особенно напряженным; шесть тысяч неприятелей было убито, две тысячи взято в плен, сверх того, еще охрана лагеря, который также был взят, и сам полководец с несколькими вельможами. (8) При этом было завоевано и местечко Циссис[153], лежавшее недалеко от лагеря; впрочем, найденная в нем добыча состояла из предметов небольшой стоимости – главным образом грубой утвари и негодных рабов.
(9) Зато захваченная в лагере добыча обогатила римских воинов, так как не только побежденное войско, но и то, которое под знаменами Ганнибала служило в Италии, оставило всю свою более или менее ценную собственность по ту сторону Пиренеев, чтобы она не оказалась тяжелым бременем для несущих.
61. (1) Гасдрубал, прежде чем достоверная весть об этом поражении могла дойти до него, переправился через Ибер с восемью тысячами пеших и тысячью всадников в тщетной надежде выйти навстречу римлянам при первом их появлении в стране. Узнав, что карфагеняне разбиты наголову под Циссисом и их лагерь взят, он повернул к морю.
(2) Недалеко от Тарракона[154] он застиг флотских воинов[155] и моряков, бродивших отдельными шайками по полям, как это бывает обыкновенно после успеха. Пустив против них врассыпную свою конницу, он многих перебил, а остальных в крайнем замешательстве прогнал к кораблям. (3) Не решаясь, однако, более оставаться в этих местах, чтобы его не застиг Сципион, он удалился за Ибер.
(4) В самом деле, Сципион, узнав о прибытии новых врагов, поспешно двинулся со своим войском против них; наказав нескольких начальников кораблей и оставив в Тарраконе небольшой отряд, он вернулся с флотом в Эмпории.
(5) Не успел он удалиться, как вдруг опять появился Гасдрубал, побудил к возмущению племя илергетов, которое дало было Сципиону заложников, и с их же молодежью стал опустошать поля верных римлянам союзников. (6) Но лишь только Сципион выступил с зимних квартир, Гасдрубал опять оставил всю область по эту сторону Ибера; Сципион же вторгся с войском в пределы илергетов, брошенных виновником их возмущения, загнал всех в их главный город Атанагр и осадил.
(7) Через несколько дней ему удалось снова принять в подданство илергетов, он велел им поставить еще больше против прежнего заложников и наказал их, сверх того, еще денежной пеней. (8) Отсюда он двинулся к авсетанам[156], которые также были союзниками пунийцев, и осадил их город. Когда же лацетаны поспешили выручать соседей, Сципион ночью недалеко от города, когда лацетаны намеревались войти в него, устроил им засаду.
(9) Около двенадцати тысяч было убито; почти все потеряли оружие и, рассеявшись по полям, убежали восвояси. Да и осажденных защищала только зима, от которой осаждающие терпели много невзгод.
(10) Тридцать дней продолжалась осада, и все это время глубина снега редко бывала менее четырех футов; но зато он так завалил римские осадные щиты и навесы, что им они были спасены от поджигательных снарядов, которые враги неоднократно бросали в них.
(11) В конце концов, когда вождь авсетанов Амузик спасся бегством к Гасдрубалу, они сдались, обязавшись уплатить двадцать талантов серебра. Римляне вторично отправились на зимние квартиры, на этот раз в Тарракон[157].
62. (1) В Риме и его окрестностях много тревожных знамений или действительно было замечено в эту зиму, или же – как это обыкновенно бывает, коль скоро умы объяты суеверным страхом, – о них только доносили часто, и рассказчикам слепо верили. (2)
В числе прочих передают, будто полугодовалый ребенок свободных родителей на Овощном рынке крикнул: «Триумф!»; (3) на Бычьем рынке бык сам собою взобрался на третий этаж и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы; (4) на небе показались огненные изображения кораблей; в храм Надежды, что на Овощном рынке[158], ударила молния; в Данувии копье шевельнулось и ворон влетел в храм Юноны и сел как раз на ложе богини; (5) в окрестностях Амитерна[159] во многих местах показывались издали призраки в белой одежде, но ни с кем не повстречались; в Пицене шел каменный дождь; в Цере[160] вещие дощечки утончились; в Галлии волк выхватил у караульного меч из ножен и унес его.
(6) Относительно всех прочих замечаний было определено, чтобы децемвиры справились в Сивиллиных книгах; по поводу же каменного дождя в Пицене было объявлено девятидневное празднество. По истечении его приступили к другим очистительным обрядам, в которых приняли участие почти все граждане.
(7) Прежде всего было произведено очищение города; богам, по определению децемвиров, заклали известное число взрослых животных; (8) в Ланувии поднесли Юноне дар из сорока фунтов золота, а замужние женщины посвятили Юноне на Авентине медную статую; в Цере, где вещие дощечки утончились, был устроен лектистерний и вместе с тем молебствие Фортуне на горе Альгид[161]; (9) также и в Риме был устроен лектистерний Ювенте и молебствие в храме Геркулеса для отдельных избранных, а затем для всего народа молебствие во всех храмах.
(10) Гению было заклано пять взрослых животных; и, сверх того, определено, чтобы претор Гай Атилий Серран произнес обеты на случай, если бы положение государства не изменилось к худшему в течение следующих десяти лет. (11) Эти обряды и обеты, совершенные и произнесенные по откровению Сивиллиных книг, в значительной степени успокоили взволнованные суеверным страхом умы.
63. (1) Фламиний, один из назначенных консулов следующего года, получив по жребию зимовавшие в Плацентии легионы, послал консулу письмо с приказом, чтобы это войско к мартовским идам[162] стояло лагерем в Аримине.
(2) Он действительно намеревался вступить в должность там, в провинции, помня о своих старинных спорах с сенатом в бытность свою трибуном, а позже и консулом, когда у него сначала хотели отнять консульство, а затем триумф[163]; (3) к тому же ненависть к нему сенаторов увеличилась по случаю нового закона, предложенного народным трибуном Гаем Клавдием против воли сената и при содействии одного только Гая Фламиния из среды сенаторов, – чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор[164].
(4) Эта вместимость считалась законодателем достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признавалась для сенаторов безусловно позорной. Закон этот, наделавший очень много шума, принес Фламинию, который отстаивал его, ненависть знати, но зато любовь народа и, таким образом, вторичное консульство.
(5) Ввиду этого он стал опасаться, как бы его не пожелали задержать в городе вымышленными ауспициями, откладыванием Латинского празднества и другими помехами[165], которыми обыкновенно пользовались против консулов, и поэтому под предлогом поездки по частным делам тайком уехал в свою провинцию. (6) Когда об этом узнали, негодование сенаторов, и без того уже сильное, еще возросло.
«Гай Фламиний, – говорили они, – ведет войну не с одним только сенатом, но и с бессмертными богами. (7) Еще прежде он, выбранный консулом при зловещих ауспициях, отказал в повиновении богам и людям, когда они отзывали его с самого поля битвы; теперь он, помня о своей тогдашней непочтительности, бегством уклонился от обязанности произнести в Капитолии торжественные обеты.
(8) Он не пожелал в день вступления своего в должность помолиться в храме Юпитера Всеблагого Величайшего, увидеть кругом себя собранный для совещания сенат, который его ненавидит и ему одному ненавистен, назначить день Латинского празднества и совершить на горе[166] торжественное жертвоприношение Латинскому Юпитеру; (9) не пожелал, совершив ауспиции, отправиться в Капитолий для произнесения обетов и затем в военном плаще в сопровождении ликторов[167] уехать в провинцию[168].
Он предпочел отправиться, наподобие какого-нибудь торговца, промышляющего при войске, без знаков своего достоинства, без ликторов, украдкой, как будто удалялся в изгнание. (10) По-видимому, ему показалось более соответствующим величию своей власти вступить в должность в Аримине, чем в Риме, надеть окаймленную пурпуром тогу на какомнибудь постоялом дворе, чем подле своих пенатов!»
(11) Все решили, что его следует – честью ли или силой – вернуть и заставить сначала лично исполнить все обязанности перед богами и людьми, а затем уже отправиться к войску и в провинцию. (12) Послами (постановлено было отправить таковых) избраны были Квинт Теренций и Марк Антистий; но их слова так же мало подействовали на него, как в его первое консульство письмо сената.
(13) Через несколько дней он вступил в должность; но, когда он приносил жертву, теленок, раненный уже, вырвался из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствовавших[169]; (14) вдали же смятения и тревоги было еще больше, так как не знали, в чем причина испуга.
Многие видели в этом предзнаменование больших ужасов. (15) Затем он принял два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора Гая Атилия[170] и повел свое войско по горным тропинкам Апеннин в Этрурию.
Книга XXII
1. (1) Уже приближалась весна, когда Ганнибал снялся с зимнего лагеря[171]; не раз уже тщетно пытался он перейти Апеннины, стояли невыносимые морозы, однако и медлить было очень опасно и страшно. (2) Галлы, которых раньше подстрекала надежда пограбить и нажиться, увидев, что не они расхищают чужое, а собственная их земля стала местом военных действий и отягощена зимними лагерями обеих сторон, перенесли свою ненависть с римлян на Ганнибала.
(3) Галльские вожди часто старались заманить его в западню, которую устраивали с таким же легкомыслием, с каким и раскрывали, не доверяя друг другу. Ганнибал уцелел: он одевался по-разному, менял шапки и таким образом не попался в ловушку. (4) Сняться пораньше с зимнего лагеря побудил его все-таки страх.
В это самое время – в мартовские иды – в Риме вступил в свою должность консул Гней Сервилий. (5) Он доложил сенату о положении государства, и тут ненависть к Фламинию вспыхнула с новой силой. Двое консулов были избраны, говорили сенаторы, а имеется только один.
(6) Разве есть у Фламиния законная власть? Разве есть у него право ауспиций? Власть должностного лица берет начало из дома – от государственных и частных пенатов. Консул облекается ею и несет ее с собой после того, как он справил Латинские празднества, принес жертву на горе[172], произнес положенные обеты на Капитолии. (7) А частный человек не имеет права ауспиций и нельзя, отправившись из Рима без них, совершить настоящие ауспиции на чужой почве.
(8) Становилось еще страшнее от пугающих знамений, о которых оповещали со всех сторон: в Сицилии у многих солдат загорелись дротики; в Сардинии у всадника, объезжавшего караулы на стене, вспыхнул в руке жезл; на побережье сверкало множество огней; на двух щитах выступил кровавый пот; (9) каких-то солдат убило молнией; солнечный диск на виду у всех сделался меньше; в Пренесте с неба падали раскаленные камни; в Арпах видели на небе щиты и солнце, сражающееся с луной; (10) в Капене среди дня взошли две луны; в Цере вода была смешана с кровью и даже Геркулесов источник был в кровавых пятнах; в Антии в корзины жнецов падали окровавленные колосья; (11) в Фалериях небо словно раскололось и из огромной щели сверкнул нестерпимый свет; дощечки с предсказаниями вдруг стали тоньше, одна из них выпала сама собой с такой надписью: «Маворс[173] бряцает своим оружием»; (12) в это же время в Риме на статуе Марса[174] на Аппиевой дороге и на статуях волков выступил пот; в Капуе небо, казалось, охвачено было огнем, а луна падала с дождем вместе. (13) Ввиду этого поверили и другим – не столь достопамятным – знамениям: у некоторых хозяев козы обросли длинной шерстью, курица превратилась в петуха, а петух в курицу.
(14) Сведения эти доложили сенату и в курию ввели самих рассказчиков. Консул посоветовался с сенаторами, как умилостивить богов. (15) Постановлено было отвратить эти зловещие знамения принесением в жертву взрослых животных и сосунков и трехдневным молебствием богам во всех храмах; (16) а об остальном пусть децемвиры справятся в Книгах, и пусть будет выполнено все, что угодно богам.
(17) По указанию децемвиров постановлено было прежде всего Юпитеру поднести золотую молнию весом в пятьдесят фунтов, а Юноне и Минерве[175] — вещи, сделанные из серебра; (18) Юноне Царице на Авентине и Юноне Спасительнице в Ланувии принести в жертву взрослых животных; матронам сложиться – пусть каждая внесет сколько может – и поднести дар Юноне Царице на Авентине и устроить лектистерний; отпущенницам собрать денег – с каждой по ее средствам – и поднести дар Феронии[176]. (19) Это было исполнено, и децемвиры на форуме в Ардее принесли в жертву крупных животных.
В конце декабря в Риме у храма Сатурна совершили жертвоприношение и, как велено было, устроили лектистерний (ложе для богов застилали сенаторы)[177] и пиршество для народа; (20) день и ночь по городу раздавались клики в честь Сатурналий, и народ постановил считать этот день навсегда праздничным.
2. (1) Пока консул[178] в Риме умилостивлял богов и занят был набором солдат, Ганнибал снялся с зимних лагерей, так как до него дошел слух, что консул Фламиний уже прибыл в Арретий[179]. (2) Туда вели две дороги: одна дальняя, но более легкая, и другая, ближайшая, через болота, затопленные Арно, разлившимся более обычного.
Ганнибал пошел через болота; (3) испанцев, африканцев и весь цвет своего старого войска он отправил вперед вместе с обозом, чтобы, если придется где остановиться, у них под рукой было все необходимое; за ними – в середине отряда – шли галлы, а замыкали его всадники.
(4) Магон с легковооруженными нумидийцами должен был заставлять солдат держать строй – особенно галлов (этот народ не умеет переносить тягот дальнего пути), если они станут разбредаться или не захотят идти дальше. (5) Передовые отряды шли за проводниками, преодолевая глубокие места реки, водовороты, трясины, солдат засасывало тиной, но они выбирались и не отставали от знамен.
(6) Галлы, не способные ни удержаться на ногах, поскользнувшись, ни выбраться из водоворота, совсем пали духом: (7) одни едва тащились от усталости; другие, отчаявшись и обессилев, валились с ног и умирали среди трупов вьючных животных. Сильнее всего страдали они от отсутствия сна, которое терпели четыре дня и три ночи. (8) Повсюду вода, нигде не найдешь сухого места, не растянешься на земле, чтобы немного соснуть.
Усталые люди ненадолго ложились на груды поклажи, торчавшие из воды, (9) или на трупы вьючных животных, повсюду валявшиеся на пути. (10) У Ганнибала с самой весны с ее непостоянной, то жаркой, то холодной, погодой болели глаза; он ехал на единственном уцелевшем слоне, возвышавшемся над водой; (11) голова у полководца была тяжела от бодрствования, ночной сырости и болотного воздуха. Лечиться не было ни места, ни времени, и он ослеп на один глаз[180].
3. (1) Потеряв к своему прискорбию столько людей и животных, Ганнибал выбрался наконец из болот и разбил лагерь на первом сухом месте; через заранее высланных разведчиков он уже знал, что римское войско стоит под стенами Арретия, (2) и начал подробно осведомляться о нраве и замыслах консула, о свойствах этой местности, ее дорогах, возможностях иметь продовольствие и вообще обо всем, что следовало знать.
(3) Эта местность была в Италии плодороднейшей: этрусская равнина между Фезулами[181] и Арретием изобиловала хлебом и всеми плодами земными; скота было тоже много. (4) Консул Фламиний со времен его предыдущего консульства преисполнен был дерзостью[182]: и сенат, и законы, и сами боги были ему нипочем. От природы он был человеком безрассудным, и судьба питала его опрометчивость успехами на войне и в гражданской деятельности.
(5) Было ясно: он станет действовать неистово и стремительно, не спрашивая совета ни у богов, ни у людей. Чтобы еще сильней подчинить этого консула власти его пороков, Пуниец начал дразнить его и выводить из себя: (6) оставив неприятеля слева, он направился к Фезулам, идя серединой Этрурии, чтобы пограбить и чтобы консулу издали было видно, как враг опустошает страну, какие пожары устраивает, как избивает людей.
(7) Фламиний, который даже видя, что враг ведет себя тихо, не усидел бы на месте, теперь, когда у него почти на глазах грабили и разоряли союзников, счел для себя позором, что Пуниец разгуливает посреди Италии и, не встречая сопротивления, пойдет прямо на Рим.
(8) В совете все уговаривали консула действовать ко благу страны и отказаться от блистательных предприятий: «Подождем сотоварища и, объединив войска, будем действовать согласно и по общему плану, а пока с помощью конницы и легковооруженных союзников будем препятствовать повсюду разбредшимся наглым грабителям». (9) Фламиний, в гневе кинувшись прочь из заседания, подал сигнал сразу и к выступлению и к сражению.
(10) «Да, конечно, мы посидим под стенами Арретия: ведь здесь наше отечество и родной дом. Выпустим из своих рук Ганнибала; и он вконец разорит Италию, все сожжет и уничтожит, подойдет к стенам Рима, а мы не раньше снимемся с места, чем сенаторы позовут Фламиния из-под Арретия, как некогда Камилла из-под Вей».
Выкрикивая эти слова, он приказал поскорее взять знамена, а сам вскочил на лошадь; лошадь внезапно упала, и консул полетел через ее голову. (11) Всех стоявших вокруг испугало это зловещее знамение перед началом битвы; (12) а тут еще сообщили, что знаменосец не мог, хотя и старался изо всех сил, вырвать из земли знамя.
(13) Фламиний обернулся к гонцу: «Ты не от сената с письмом? Мне запрещают сражение? Ступай, скажи, пусть выкопают знамя, если выдернуть его не дает страх, сковавший им руки». (14) Войско выступило; командиры были угнетены и разногласием в совете, и двумя[183] предзнаменованиями, а толпа воинов радовалась неистовому вождю и надеялась невесть на что.
4. (1) Ганнибал обрушил все ужасы войны на область между городом Кортоной[184] и Тразименским озером: пусть Фламиний загорится гневом и кинется мстить за обиды союзников. (2) Войско уже пришло к месту, будто созданному для засады: озеро здесь подходит к самой подошве Кортонских гор.
Между ними и озером нет ничего, кроме очень узкой дороги, словно именно для нее тут нарочно оставлено место. Дальше открывается поле пошире, а там уже встают и холмы.
(3) Ганнибал здесь разбил лагерь, но остался в нем только с африканцами и с испанцами; балеарцев и прочих легковооруженных солдат он повел в обход за горами; всадников поместил у самого входа в ущелье, скрыв их за холмами; вошедших римлян встретит конница; озеро и горы заградят все.
(4) Фламиний подошел к озеру еще накануне, на закате солнца; на следующий день, едва рассвело, без предварительной разведки он прошел через теснину и, лишь когда войско стало разворачиваться на равнине, увидел перед собой врага, стоявшего напротив; засаду с тыла и сверху он не заметил.
(5) Пуниец добился своего: римляне, стесненные горами и озером, были окружены вражеским войском. Ганнибал подал сигнал напасть всему войску. (6) Солдаты сбежали вниз, как кому было ближе; для римлян это оказалось неожиданностью, тем более, что туман, поднявшийся с озера, был на равнине густ, а на горах редок, и неприятельские воины, хорошо различая друг друга, сбежали со всех холмов разом.
(7) Римляне, еще не видя, что они окружены, поняли это по крикам. Бой начался с разных сторон раньше, чем солдаты успели как следует построиться, вооружиться и выхватить мечи.
5. (1) Консул и сам был потрясен общим смятением, но держался бесстрашно. Он восстановил, насколько это допускали время и место, расстроенные ряды воинов, оборачивавшихся на всякий крик, и обратился к тем, кто мог подойти и его услышать, с приказом стойко сражаться: (2) «Мы спасемся не молитвами и обетами, а доблестью и силой. Пробьемся мечом через вражеские ряды: чем меньше страха, тем меньше опасности».
(3) Но в шуме и тревоге нельзя было услышать ни совета, ни приказания. Солдаты не узнавали даже своих знамен и легионов; у них едва хватало духа взяться за оружие и приготовить его к битве; оно стало для них скорей бременем, чем защитой. К тому же густой туман заставлял полагаться больше на слух, чем на зрение.
(4) Люди оборачивались на стоны раненых, на крики схватившихся врукопашную, на смешанный гул голосов, грозных и испуганных. (5) Одни, убегая, наталкивались на сражающихся и присоединялись к ним; других, возвращавшихся на поле боя, увлекала за собою толпа бегущих.
(6) А бежать было некуда: справа и слева горы и озеро, спереди и сзади вражеский строй – вся надежда на себя и на свой меч.
(7) Каждый стал себе вождем и советчиком; сражение возобновилось – не правильное, где действуют принципы, гастаты и триарии, где передовые бьются перед знаменами, а весь строй за знаменами, где каждый знает свое место в легионе, когорте и манипуле; (8) дрались, где кто оказался по воле случая или по собственному выбору, впереди или сзади, и так были захвачены боем, что никто и не почувствовал землетрясения, которое сильно разрушило многие италийские города, изменило течение быстрых рек, погнало в них море, обрушило и сокрушило горы.
6. (1) Почти три часа дрались – и повсюду жестоко, но особенно вокруг консула. (2) С ним были лучшие воины, и он бесстрашно устремлялся туда, где его солдатам приходилось туго. (3) Его замечали по оружию; неприятель старался изо всех сил его захватить, а сограждане – уберечь.
Его узнал всадник-инсубр, по имени Дукарий, знавший консула в лицо и крикнувший своим землякам: «Эй, вон тот самый, кто уничтожил наши легионы, кто разорил наш город[185] и наши земли; (4) принесу его в жертву манам[186] наших сограждан, подло им погубленных».
Пришпорив лошадь, он помчался в гущу врагов, снес голову оруженосцу, кинувшемуся наперерез, и пронзил копьем консула; триарии помешали ему снять с убитого доспехи, прикрыв его своими щитами. (5) И тут началось почти повальное бегство: ни озеро, ни горы не были препятствием для потерявших от страха голову; люди, словно ослепнув, неслись по крутизнам и обрывам и стремглав скатывались вниз друг на друга вместе с оружием.
(6) Там, где пройти было тесно, шли, где пришлось, – вброд, через болото, пока вода не доходила до плеч и до горла; некоторых безрассудный страх толкнул искать спасения вплавь; (7) решение безнадежное: плыть надо было долго, люди падали духом, их поглощала пучина, или, зря истомившись, они с трудом возвращались на отмели, где их избивала вражеская конница, вошедшая в воду.
(8) Почти шесть тысяч человек из передового отряда римлян храбро прорвались через вражеский строй, вышли из ущелья и, ничего не зная о том, что происходит у них в тылу, задержались на холме; они слышали только крики и звон оружия, туман мешал им понять или догадаться, чем закончилось сражение.
(9) Наконец горячее солнце разогнало туман, и средь бела дня горы и равнины явили взору проигранное сражение и бездыханных воинов. (10) Захватив знамена, римляне кинулись бежать, стремясь ускользнуть от конницы.
(11) На следующий день, видя, что им грозит еще и голод, они сдались на честное слово Магарбалу, гнавшемуся за ними ночью со всей конницей: он пообещал, если они отдадут ему оружие, отпустить их, оставив каждому что-нибудь одно из одежды. (12) Ганнибал соблюл уговор с пунической честностью: всех бросил в оковы.
7. (1) Такова была знаменитая битва у Тразименского озера[187]– одно из самых памятных бедствий народа римского. (2) Пятнадцать тысяч римлян было убито в бою; десять тысяч, рассеявшись по всей Этрурии, разными дорогами добрались до Рима; (3) две с половиной тысячи неприятелей погибли в бою и многие после от ран.
Другие писатели говорят, что убитых с обеих сторон было гораздо больше; (4) я ничего не хочу попусту преувеличивать – к этому весьма склонны писатели, – я придерживаюсь Фабия, современника этой войны, автора весьма осведомленного[188]. (5) Ганнибал отпустил без выкупа римских союзников латинов; римлян заковал, велел разыскивать в грудах трупов тела своих солдат и хоронить их; старательно разыскивал он тело Фламиния, чтобы предать его погребению; тела не нашли.
(6) Как только в Рим пришла весть об этом поражении, народ в страхе и смятении сбежался на форум. (7) Слухи о поражении расползались; женщины, бродя по улицам, расспрашивал встречных, какова судьба войска; многолюдная толпа, собравшаяся как на сходку, пришла на комиций, к курии[189], и взывала к должностным лицам; (8) наконец перед заходом солнца претор Марк Помпоний объявил: «Мы проиграли большое сражение».
Ничего точнее от него не услыхали, но слухи шли от одного к другому, и люди пересказывали их дома: (9) консул и значительная часть войска погибли; уцелели немногие – одним удалось бежать в Этрурию, другие были перехвачены неприятелем. (10) Солдаты разбитого Фламиниева войска потерпели не больше горя, чем их родственники, терзаемые тревогой, не знавшие о судьбе близких, недоумевавшие, на что можно надеяться, чего бояться.
(11) Назавтра и еще много дней у городских ворот стояло больше женщин, чем мужчин: ждали своих или вестей от них; шедших в город, особенно знакомых, окружали, расспрашивали и не отпускали, не выведав всего по порядку. (12) После расспросов выражение лиц у людей было разным: веселое или грустное, смотря по тому, что кто услышал; их провожали домой, утешая или поздравляя.
У женщин радость и печаль проявились особенно бурно; (13) рассказывают, что одна, встретив вдруг в самых воротах сына, здравого и невредимого, скончалась в его объятиях; другая получила ложное известие о смерти сына и печально сидела дома; увидя его, она от радости испустила дух.
(14) Преторы несколько дней от восхода до заката держали сенаторов в курии, совещаясь с ними о том, с каким войском и под командой какого вождя можно сопротивляться победителям-пунийцам.
8. (1) Ничего еще не было решено, как пришло известие о другой беде: четыре тысячи всадников, отправленные консулом Сервилием своему сотоварищу под командой Гая Центения, пропретора, были окружены Ганнибалом в Умбрии[190], куда они повернули, услышав о сражении при Тразименском озере.
(2) Слух об этом был воспринят людьми по-разному – одни, скорбевшие о великом несчастье, считали эту потерю сравнительно малой; (3) другие же говорили, что дело не в этом: ведь как больной человек ничтожное заболевание переносит труднее, чем здоровый тяжелую болезнь, (4) так и больное потрясенное государство не перенесет никакой новой беды, и не потому, что эта так тяжела, а потому, что нет сил поднять еще какое-то бремя.
(5) Решили прибегнуть к средству, которое давно уже не применяли, потому что в том не было нужды: назначить диктатора. Это сделать мог только консул, (6) а послать к нему гонца с письмом через Италию, занятую карфагенскими войсками, было затруднительно.
Поэтому – случай дотоле небывалый – народ избрал в диктаторы Квинта Фабия Максима, а в начальники конницы Марка Минуция Руфа. (7) Сенат поручил им укрепить городские стены и башни; расставить, где они сочтут нужным, караулы и сломать мосты, перекинутые через реки[191]: «Будем сражаться за Город[192] и родные очаги, коль скоро Италию отстоять не смогли».
9. (1) Ганнибал дошел прямым путем через Умбрию до Сполетия[193]. (2) Опустошив окрестности, он осадил этот город, но был отброшен с большими потерями. Прикинув, во что обошлась неудачная попытка взять небольшой городок и какая твердыня Рим, (3) он повернул в Пиценскую область[194], изобиловавшую всеми плодами земными, богатую разной добычей, на которую жадно кидались обнищавшие воины.
(4) Ганнибал стоял там лагерем несколько дней, солдаты набирались сил после зимних походов по болотам и после битвы, по исходу удачной, но трудной и утомительной. (5) Когда солдаты достаточно отдохнули, радуясь, впрочем, больше добыче и грабежу, чем покою и передышке, Ганнибал двинулся дальше.
Он опустошил область претутиев, адриатическое побережье, земли марсов, марруцинов, пелигнов[195] и ближайший округ Апулии – окрестности Арп и Луцерии[196]. (6) Консул Гней Сервилий после мелких стычек с галлами взял один незначительный город; услышав о гибели сотоварища и войска, боясь уже за стены родного Города, он направился к Риму: в минуты крайней опасности надлежит ему быть там.
(7) Квинт Фабий Максим, вторично ставший диктатором, в день своего вступления в должность созвал сенат и начал с рассуждения о божественном. Консул Фламиний, сказал он сенаторам, больше виноват в пренебрежении к обрядам и ауспициям, чем в дерзкой неосмотрительности; и надо вопросить самих разгневанных богов, как их умилостивить.
(8) Фабий добился того, что разрешается только в случае зловещих предзнаменований: децемвирам велено было раскрыть Сивиллины книги. (9) Децемвиры, справившись с книгами судеб, доложили сенату, что обеты Марсу, данные по случаю этой войны, не исполнены, как положено; нужно все сделать заново и с большим великолепием.
(10) Нужно также пообещать Юпитеру Великие игры[197], а Венере Эрицинской и Уму[198]– храмы. Кроме того, нужно устроить молебствие и лектистерний, а также пообещать «священную весну»[199] на случай, если война пойдет удачно и государство останется таким же, как до войны. (11) Понимая, что Фабий будет целиком занят войной, сенат распорядился: пусть претор Марк Эмилий, с согласия коллегии понтификов, поскорее все это осуществит.
10. (1) Когда эти сенатские постановления были приняты, претор обратился к коллегии и Луций Корнелий Лентул, великий понтифик, дал совет: прежде всего посовещаться с народом о «священной весне». Без повеления народа, сказал он, обет дан быть не может.
(2) Народ был запрошен в таких словах: «Желаете ли, повелеваете ли, чтобы сделано было так: если государство римского народа квиритов на протяжении ближайших пяти лет будет сохранено невредимым в нынешних войнах, а именно в войне народа римского с карфагенским и в войнах народа римского с галлами, обитающими по эту сторону Альп, (3) то пусть тогда римский народ квиритов отдаст в дар Юпитеру все, что принесет весна в стадах свиней, овец, коз и быков – с того дня, какой укажет сенат, – и что, кроме того, не обещано другим богам.
(4) Кто будет приносить жертву, пусть приносит, когда захочет и по какому захочет обряду; как бы он ее ни принес, это будет правильно. (5) Если животное, которое надлежало принести в жертву, умрет, пусть считается, что оно не было посвящено – в грех это поставлено не будет.
Если кто повредит или убьет животное по неведению, виноват не будет. Если кто украдет животное, да не будет это поставлено в грех ни народу, ни обокраденному.
(6) Если кто по неведению принесет жертву в несчастный день[200], считать жертву правильной. Принесена ли жертва ночью или днем, рабом или свободным, считать, что принесена она правильно. Если жертва будет принесена раньше, чем сенат и народ приказал ее принести, то да будет народ разрешен от вины».
(7) Ради того же обещаны были Великие игры и на них определено триста тридцать три тысячи и триста тридцать три с третью асса[201], и сверх того триста быков Юпитеру, а многим другим богам – белые быки и другие жертвенные животные. (8) Обеты принесли по обряду, и назначено было молебствие: молились не только все горожане с женами и детьми, но и сельские жители, которых тоже не оставляла в стороне забота об общем благе.
(9) Лектистерний длился три дня, устройством его были озабочены децемвиры; на виду поставили шесть лож: Юпитеру и Юноне – одно, второе – Нептуну и Минерве, третье – Марсу и Венере, четвертое – Аполлону и Диане, пятое – Вулкану и Весте, шестое – Меркурию и Церере.
(10) Были даны обеты о храмах: Венере Эрицинской обещал храм диктатор Квинт Фабий – согласно книгам судеб, делать это должен был тот, кому принадлежит высшая власть в государстве; о храме Уму дал обет претор Тит Отацилий.
11. (1) Покончив с тем, что касалось богов, диктатор доложил сенату о войне и о состоянии государства и спросил сенаторов, сколько, по их мнению, требуется легионов против победоносного врага. (2) Было постановлено: передать диктатору войско от консула Гнея Сервилия – пусть он наберет из граждан и союзников столько людей в пехоту и конницу, сколько сочтет нужным, и вообще пусть действует, как считает нужным для блага государства.
(3) Фабий сказал, что прибавит к Сервилиеву войску два легиона. Их он набрал при посредстве начальника конницы и назначил им день для явки в Тибур[202]. (4) Указом предложено было всем жителям неукрепленных городов и местечек, не имеющих стен, переселиться в места безопасные, но прежде на пути Ганнибала сжечь свои усадьбы и уничтожить весь урожай.
(5) Сам Фабий пошел по Фламиниевой дороге навстречу консулу и его войску и у Тибра, около Окрикула[203], увидел издали консула, направлявшегося к нему со своей конницей. Фабий послал гонца уведомить консула, чтобы тот явился к диктатору без ликторов[204]. (6) Консул повиновался; встреча диктатора и консула показала гражданам и союзникам все величие диктатуры, за давностью почти забытое.
Из Города принесли письмо: «Грузовые суда, везшие из Остии в Испанию продовольствие войску, захвачены около Козы[205] пуническим флотом». (7) Консулу было приказано немедленно отправиться в Остию, посадить на суда, стоявшие под Римом или в Остии, воинов и моряков, преследовать неприятельский флот и охранять италийское побережье.
(8) В Риме набрали великое множество людей; приводили к присяге даже отпущенников[206] призывного возраста, имевших детей. (9) Тех, кому было меньше тридцати пяти лет, посадили на корабли, остальных оставили охранять город.
12. (1) Диктатор, приняв от легата Фульвия Флакка консульское войско, пришел через Сабинскую область к Тибуру в день, назначенный для сбора новобранцев; (2) оттуда двинулся к Пренесте и окольными дорогами вышел на Латинскую, очень внимательно разобравшись во всех перепутьях, он направился к неприятелю, нигде не полагаясь на судьбу, разве что при крайней необходимости.
(3) В тот же день, как он близ Арпина стал лагерем в виду врага, Пуниец немедленно вывел войско в боевом порядке, предлагая сражение, (4) но в римском лагере все было спокойно и безмятежно, и он вернулся к себе, ворча, что прославленный Марсов дух у римлян угас, что война окончена и что они у всех на виду доблести.
(5) В глубине души, однако, он был встревожен: ему предстоит иметь дело с полководцем, который не чета Фламинию или Семпронию, а римляне только теперь, наученные бедами, нашли вождя, равного Ганнибалу. (6) Ему вдруг стало страшно от спокойной осторожности нового диктатора.
Еще не зная, сколь тот упорен, Ганнибал попытался вывести его из себя: часто переходил с лагерем с места на место, на глазах у него опустошал поля союзников; (7) двинув быстрым маршем войско, скрывался и вдруг появлялся где-нибудь на повороте дороги; прятался, рассчитывая перехватить его, когда он спустится на равнину.
(8) Фабий вел войско по высотам, на небольшом расстоянии от неприятеля, не выпускал его из виду, но и не вступал в сражение. Солдат он держал в лагере и выпускал только за фуражом и за дровами, без которых не обойтись, но за ними выходили не поодиночке и не вразброд; (9) отряд конницы и легковооруженных стоял на случай внезапной тревоги наготове, так что римские солдаты могли чувствовать себя в безопасности, а неприятельским грабителям, разбредшимся кто куда, приходилось бояться всего.
(10) Фабий не хотел подвергать опасности все войско и решительного сражения не давал; незначительные легкие стычки вблизи лагеря, куда можно было в любую минуту укрыться, приучали солдат, напуганных прежними поражениями, не отчаиваться в своей доблести и удачливости.
Читать бесплатно другие книги:
