Ганнибал у ворот! Барка Ганнибал
(4) Ганнибал надеялся, что консулы дадут ему возможность завязать сражение в месте, природой созданном для конных битв, в которых он был непобедим. Выстроив войско, он послал вперед нумидийцев, чтобы они раздразнили врага. (5) И опять в римском лагере началось волнение: солдаты готовы были возмутиться, а консулы не согласны между собой; Павел напоминал Варрону о глупом удальстве Семпрония и Фламиния, а Варрон попрекал Павла Фабием как образцом всех робких и ленивых полководцев.
Варрон, призывая в свидетели богов и людей, объявлял: не его вина, если Ганнибал давностью владения уже как бы приобрел для себя Италию[284]; ведь он, Варрон, связан сотоварищем по руках и ногам – у разгневанных, рвущихся в бой солдат отнимают оружие.
(6) Павел отвечал: «Если с войском, безрассудно брошенным в это сражение и обреченным, случится беда, то моей вины в этом нет, а общую участь я разделю со всеми. А Варрон пусть следит, чтобы те, кто смел и скор на язык, сумели воевать и руками».
45. (1) Время шло больше в таких препирательствах, чем в совещаниях; Ганнибал, продержав большую часть дня войско в строю, вернулся в лагерь, (2) но послал нумидийцев через реку напасть на водоносов из меньшего римского лагеря. (3) Едва выйдя на берег, они с криком напали на эту нестройную толпу, погнали ее и в общей сумятице доскакали до передовых постов и почти что до самых ворот лагеря.
(4) Римлян возмутило, что какой-то вспомогательный отряд уже пытается навести страх на римский лагерь, и если они тут же не перешли реку и не вступили в бой, то потому лишь, что командование в тот день принадлежало Павлу. (5) И вот на следующий день Варрон, командовавший в свою очередь, подал, не посовещавшись со товарищем, сигнал к выступлению, выстроил войско и перевел его через реку.
Павел шел с ним: он мог не одобрить его решение, но не мог отказать ему в помощи. (6) Перейдя реку, они присоединили к себе тех, кто стоял в меньшем лагере, и выстроили все римское войско в таком порядке: на правом фланге (он был ближе к реке) – римская конница, а за ней – пехота; (7) крайние на левом фланге – конница союзников, а за ней – их пехота, в середине строя примыкавшая к легионам; на передней линии стояли копейщики и другие легковооруженные из вспомогательных войск.
(8) Консулы находились на флангах: Теренций – на левом, Эмилий – на правом, серединой строя командовал Гемин Сервилий.
46. (1) Ганнибал на рассвете, выслав вперед балеарцев и других легковооруженных, перешел реку; переводя каждую часть, он тут же указывал ей место в строю: (2) конных испанцев и галлов поставил он ближе к реке на левом фланге против римской конницы, (3) нумидийских конников – на правом; в середине строя стояла пехота, по краям – африканцы, а между ними – испанцы и галлы.
(4) Африканцев на вид можно было бы принять за римлян, потому что оружие у них было римское, подобранное у Требии и еще больше – у Тразименского озера. (5) У галлов и у испанцев щиты были вида почти одинакового, а мечи различные: у галлов – очень длинные с закругленным клинком; у испанцев, которые в бою больше колют, чем рубят, – короткие и острые.
Племена эти внушали особенный ужас и огромным ростом воинов, и всем их обличьем: (6) галлы, обнаженные до пупа, испанцы в туниках ослепительной белизны, окаймленных пурпуром. Пехоты в строю было сорок тысяч, конницы – десять. (7) Левым крылом командовал Гасдрубал, правым – Магарбал, центром – сам Ганнибал с братом Магоном.
(8) Случайно или сознательно, но оба войска были поставлены боком к солнцу, что было очень удобно для тех и других: пунийцы стояли лицом к северу, римляне – к югу; (9) но ветер (местные жители называют его волтурном) дул римлянам прямо в лицо, неся тучи пыли, он засыпал ею глаза, мешая зрению.
47. (1) Поднялся крик, завязалось сражение между легковооруженными из вспомогательных войск, выбежавшими вперед, затем испанские и галльские конники, стоявшие на левом фланге, сшиблись с конниками римского правого фланга, но сражались совсем не по правилам конного боя: (2) бились лицом к лицу; обойти неприятеля было невозможно, потому что с одной стороны река, с другой – выстроившиеся пехотинцы.
(3) Противники, двигаясь только вперед, уперлись друг в друга. Лошади сбились в тесную кучу, воины стаскивали друг друга с коней. Сражение уже стало превращаться в пешее. Бились ожесточенно, но недолго – римских конников оттеснили, и они обратились в бегство.
(4) К концу конного боя в сражение вступила пехота; вначале, пока ряды испанцев и галлов не были расстроены, противники и силами, и духом были друг другу равны; (5) наконец римляне после многократных усилий потеснили врагов, наступая ровным плотным[285] строем на выдвинутую вперед середину их строя, своего рода клин, который был недостаточно крепок, так как строй здесь был неглубок.
(6) Затем, тесня и преследуя побежавших в страхе врагов, римляне разорвали середину строя[286] и ворвались в расположение неприятеля и наконец, не встречая сопротивления, дошли до африканцев, (7) которые были поставлены на отведенных назад флангах того самого выступа в середине строя, где были испанцы и галлы.
(8) Когда их потеснили, вражеская линия сначала выровнялась, а затем, прогибаясь, образовала посередине мешок, по краям которого и оказались африканцы. Когда римляне неосторожно туда бросились, африканцы двинулись с обеих сторон, окружая римлян, и заперли их с тыла.
(9) Теперь римляне, выигравшие без всякой пользы для себя первый бой, бросив испанцев и галлов, которых сильно побили с тыла, начали новое сражение с африканцами. (10) Оно было неравным не только потому, что окруженные сражались с окружившими, но и потому, что усталые бились со свежим и бодрым врагом.
48. (1) Уже и на левом фланге римлян, где против нумидийцев стояла союзническая конница, завязалось сражение. Сначала оно шло вяло, и враги применили пуническую хитрость. (2) Около пятисот нумидийцев в своем обычном воинском снаряжении, но еще и с мечами, спрятанными под панцырем, прискакали как перебежчики со щитами за спиной к римлянам; (3) они вдруг соскочили с коней, бросили под ноги неприятеля щиты и дротики и были приняты в середину строя: затем их отвели в самый тыл и велели там оставаться.
Они и не трогались с места, пока сражение не разгорелось и не захватило все внимание сражавшихся; (4) тогда-то, подобрав щиты, валявшиеся среди груд убитых, они напали на римский строй с тыла, разя воинов в спину и подсекая поджилки. Потери были велики, но еще больше – страх и сумятица.
(5) Кое-где римляне, перепугавшись, бежали, а кое-где бились упрямо, ни на что не надеясь[287]. Карфагенским войском в той части поля, где римляне побежали, командовал Гасдрубал; он вывел из строя нумидийцев, которые сражались вяло, и послал их в погоню за беглецами, а испанских и галльских конников присоединил к африканцам, которые, убивая врагов, уже утомились больше, чем от сражения.
49. (1) В другой части бранного поля[288] Павел, хотя и тяжело раненный в самом начале сражения камнем из пращи, (2) с плотным строем солдат не раз нападал на Ганнибала: охраняемый римскими конниками, он в нескольких местах заставил солдат вновь идти в бой; под конец конники спешились, видя, что у консула уже нет сил справляться с конем.
(3) Рассказывают, что Ганнибал, узнав о приказе консула всадникам спешиться, воскликнул: «Лучше б, связав их, привел ко мне!»[289]
(4) Всадники сражались пешими; победа неприятеля была несомненной, однако побежденные предпочитали умирать, не сходя с места, но не бежать. Победители, досадуя на тех, кто мешал полной победе, стали избивать тех, кого отогнать не смогли. (5) Немногих уцелевших, усталых от боя и ран, все-таки отогнали – началось беспорядочное бегство; кто мог, вскакивал на своего коня и несся прочь.
(6) Гней Лентул, военный трибун, проезжавший мимо верхом, увидел консула: он, весь в крови, сидел на камне. (7) «Луций Эмилий, – обратился к нему Лентул, – ты один неповинен в сегодняшнем поражении, и боги должны бы тебя пожалеть; пока у тебя есть еще силы, я подсажу тебя на коня и пойду, прикрывая, рядом.
(8) Не омрачай этот день еще смертью консула; и так хватит слез и горя». – (9) «Хвала твоей доблести, Гней Корнелий, – ответил консул, – не теряй времени, попусту сокрушаясь, его и так мало – спеши, спасайся из вражеских рук. (10) Уходи, объяви всенародно сенаторам: пусть, пока еще не подошел враг-победитель, укрепят Рим и усилят охрану; Квинту Фабию скажи, Луций Эмилий помнил его советы, пока жил, помнит и теперь, умирая.
(11) Меня оставь умирать среди моих павших солдат: я не хочу второй раз из консула стать обвиняемым и не хочу стать обвинителем своего коллеги, чтобы чужою виной защищать свою невиновность». (12) За этим разговором их застигла сначала толпа бегущих сограждан, а потом и врагов; не зная, что перед ними консул, они закидали его дротиками; Лентула из переделки вынес конь. Тут повсюду началось общее беспорядочное бегство.
(13) Семь тысяч римлян укрылись в меньшем лагере, десять – в большем, тысяч около двух – в самой деревне, в Каннах; здесь они сразу же были окружены Карфалоном и его конниками, так как деревня не была укреплена. (14) Второй консул, не присоединившись – то ли случайно, то ли намеренно – ни к какому отряду беглецов, с пятьюдесятью примерно всадниками добрался до Венузии[290].
(15) Убито было, говорят, сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот конников – граждан и союзников почти поровну.
(16) В числе убитых были два консульских квестора[291], Луций Атилий и Луций Фурий Бибакул, двадцать девять военных трибунов[292], несколько бывших консулов, бывших преторов и эдилов (среди них Гней Сервилий Гемин и Марк Минуций, бывший в предыдущем году начальником конницы, а несколько лет назад– консулом[293]); (17) убито было восемьдесят сенаторов и бывших должностных лиц, которые должны были быть включены в сенат[294]: люди эти добровольно пошли воинами в легионы.
(18) Взято в плен в этом сражении было, говорят, три тысячи пехотинцев и тысяча пятьсот всадников.
50. (1) Такова была битва при Каннах, столь же знаменитая печальным исходом, как и сражение при Аллии[295], впрочем, по последствиям беда оказалась менее тяжкой из-за того, что враг замешкался, (2) но по людским потерям – и тяжелей и позорнее. (3) Бегство при Аллии предало город, но сохранило войско; под Каннами за бежавшим консулом следовало едва ли и пятьдесят всадников; войско погибшего консула почти все было истреблено.
(4) В двух лагерях оказалось множество полувооруженных солдат без военачальников, и из большего лагеря в меньший отправили после с предложением перебраться к ним, пока враги, утомленные и сражением, и веселым пиром, спят тяжким сном; тогда все римляне единым отрядом уйдут в Канузий[296].
(5) Это предложение одни отвергали совсем: «Почему приглашающие не идут к нам, ведь и так можно присоединиться? Потому, конечно, что своя жизнь им дороже чужой, а опасность велика: вокруг повсюду враги». (6) Другие и согласились бы с предложением, но им не хватало мужества.
Публий Семпроний Тудитан, военный трибун, обратился к солдатам: «Вы предпочитаете, чтобы вас взял в плен жадный и жестокий враг, чтобы головы ваши оценивали, чтобы оценщики спрашивали у каждого: “Римский ты гражданин или союзник латин?” – и твоим унижением, твоим позором возвышали другого?
(7) Конечно, нет, если в самом деле вы сограждане консула Луция Эмилия, который предпочел славную смерть позорной жизни, и тех храбрейших мужей, которые грудами полегли вместе с ним. (8) Пока не застиг нас рассвет, пока еще большие отряды врагов не преградили нам путь, пробьемся через эту беспорядочную толчею у ворот.
(9) Меч и мужество пролагают пути через сомкнутые ряды неприятеля. А этот слабый нестройный отряд мы раскидаем, выстроившись клином, – он нам не преграда. За мной, кто хочет спастись сам и спасти отечество».
(10) После этих слов он обнажил меч, построил солдат клином и повел через самую гущу врагов; (11) нумидийцы бросали в них дротики – в правый, ничем не прикрытый бок.
Солдаты переложили щиты в правую руку; около шестисот человек добрались до большого лагеря и оттуда, соединившись с другим большим отрядом, направились в Канузий, куда и пришли невредимыми. (12) Побежденные действовали так скорее по какому-то душевному порыву или повинуясь случайности, чем по обдуманному плану или чьему-либо приказанию.
51. (1) Все, окружавшие победителя Ганнибала, поздравляли его и советовали после такого сражения уделить остаток дня и следующую ночь отдыху для себя самого и усталых солдат; (2) один только Магарбал, начальник конницы, считал, что так нельзя мешкать.
«Пойми, – сказал он, – что это сражение значит: через пять дней ты будешь пировать на Капитолии. Следуй дальше, я с конницей поскачу вперед, пусть римляне узнают, что ты пришел, раньше, чем услышат, что ты идешь». (3) Ганнибалу эта мысль показалась излишне заманчивой, но и чересчур великой, чтобы он сразу смог ее охватить умом. Он ответил, что хвалит рвение Магарбала, но, чтобы взвесить все, нужно время.
(4) «Да, конечно, – сказал Магарбал, – не все дают боги одному человеку: побеждать, Ганнибал, ты умеешь, а воспользоваться победой не умеешь». Все уверены в том, что однодневное промедление спасло и город, и всю державу.
(5) На следующий день, чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; (6) по всему полю лежали римляне – тысячи пехотинцев и конников, – как кого с кем соединил случай, или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли, в ранах, стянутых утренним холодом, – таких пунийцы приканчивали.
(7) У некоторых, еще живых, были подрублены бедра или поджилки[297],– обнажив шею, они просили выпустить из них остаток крови; (8) некоторые лежали, засунув голову в разрытую землю: они, видимо, сами делали ямы и, засыпав лицо вырытой при этом землей, задыхались.
(9) Взгляды всех привлек один нумидиец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага – так и скончался.
52. (1) Добычу собирали почти до вечера; затем Ганнибал пошел брать меньший лагерь и прежде всего отрезал его от воды, соорудив вал; осажденные, замученные трудом, отсутствием сна, ранами, сдались даже скорее, чем он надеялся, (2) на таких условиях: они выдадут оружие и коней, выкуп римлянина будет стоить триста серебряных денариев[298], союзника – двести, раба – сто; (3) по уплате они уйдут в одной одежде.
Они впустили врагов в лагерь и были отданы под стражу – римляне отдельно, союзники отдельно.
(4) Пока пунийцы там тратили время, из большего лагеря около четырех тысяч пехотинцев и двухсот всадников – все, у кого хватило сил и мужества, одни строем, другие вразброд полями, безопасно прошли в Канузий; самый же лагерь был сдан врагу ранеными и трусами на тех же условиях, что и меньший.
(5) Добыча была огромной: все, кроме коней, людей и некоторого количества серебра (главным образом блях с конской сбруи – серебряной посуды в те времена было мало, во всяком случае в войске), Ганнибал отдал на разграбление.
(6) Он велел собрать и похоронить тела своих солдат. Их было, как рассказывают, около восьми тысяч – все храбрейшие воины. Тело римского консула, как сообщают некоторые писатели, тоже нашли и похоронили. (7) Бежавших в Канузий жители только приняли в город и к себе в дома, но одна женщина, уроженка Апулии, по имени Буса, известная родом своим и богатством, снабдила в дорогу хлебом, одеждой и деньгами. По окончании войны сенат за эти щедроты воздал ей должные почести.
53. (1) Среди бежавших в Канузий было четыре военных трибуна: (2) из первого легиона – Фабий Максим, чей отец в прошлом году был диктатором; из второго – Луций Публиций Бибул и Публий Корнелий Сципион, из третьего – Аппий Клавдий Пульхр, бывший недавно эдилом; (3) с общего согласия главное командование было вручено ему и Публию Сципиону, хотя он и был совсем юным[299].
(4) Они в узком кругу совещались о положении дел, и там Публий Фурий Фил, сын бывшего консула, заявил, что напрасно они еще на что-то надеются: (5) положение государства отчаянное, плачевное; некоторые знатные юноши – главный у них Марк Цецилий Метелл – поглядывают на море, на корабли, намереваясь покинуть Италию и убежать к какому-нибудь царю.
(6) Этот новый – сверх стольких бед – жестокий удар своей чудовищностью потряс присутствовавших. Все оцепенели, потом стали говорить, что нужно по этому поводу созвать совет, но юноша Сципион – судьбой назначенный быть вождем в этой войне – заявил, (7) что в такой беде надо действовать, а не совещаться; пусть сейчас же вооружатся и идут с ним те, кто хочет спасти государство, (8) ведь поистине вражеский лагерь там, где вынашивают такие замыслы.
(9) В сопровождении нескольких человек он отправился к Метеллу и застал у него собрание юношей, о которых и было донесено. Выхватив меч и размахивая им над головами совещавшихся, Сципион воскликнул: (10) «По велению души моей я клянусь, что не брошу в беде государство народа римского и не потерплю, чтобы бросил его другой римский гражданин.
(11) Если я умышленно лгу, пусть Юпитер Всеблагой Величайший погубит злой гибелью меня, мой дом, мое семейство, мое состояние. Я требую, Марк Цецилий, чтобы ты и все, кто присутствует здесь, поклялись этой же клятвой; на того, кто не поклянется, подъят мой меч». Все, перепуганные не меньше, чем если бы видели перед собой победоносного Ганнибала, поклялись и сами себя отдали под стражу Сципиону.
54. (1) Тем временем, как это происходило в Канузии, к консулу в Венузию явилось около четырех с половиной тысяч пехотинцев и всадников, которые в бегстве рассеялись по полям. (2) Венузийцы гостеприимно приняли всех бежавших, заботливо разместили их по домам, каждому всаднику подарили по тоге[300], тунике и по двадцать пять серебряных денариев, а каждому пехотинцу – по десять денариев; тех, у кого оружия не было, вооружили.
(3) И в остальном городские власти и частные лица вели себя так же радушно, стараясь не допустить, чтобы женщина из Канузия превзошла венузийцев своими благодеяниями. (4) Но Бусе становилось уже тяжело снаряжать столько людей – их было около десяти тысяч.
(5) Аппий и Сципион, узнав, что второй консул цел и невредим, немедленно послали к нему сообщить, сколько с ними пехоты и конницы, и спросить, привести ли солдат в Венузию или оставаться в Канузии. (6) Варрон сам привел войско в Канузий, оно уже имело некое подобие консульского и если не в открытом поле, то в городских стенах могло обороняться.
(7) А по дошедшим до Рима вестям выходило, что и этого не осталось, что войско – и римляне и союзники – с обоими консулами полностью истреблено и все силы государства исчерпаны. (8) Никогда в невредимом Городе, в римских стенах, не было столько смятения и страха. Подробно рассказывать об этом я не возьмусь – мне недостанет сил, и мое изложение будет бледнее действительности.
(9) И в предыдущем году у Тразименского озера погибли консул и войско, но теперешнее бедствие было не просто очередным поражением – оно превосходило все. Ведь сообщали, что оба консула и оба консульских войска погибли, и уже нет у Рима ни лагеря, ни полководца, ни солдата; (10) что Ганнибал завладел Апулией, Самнием да уже почти всей Италией. Нет, конечно, другого такого народа, который устоял бы под тяжестью подобного поражения.
(11) Сравнишь ли с ним то поражение, которое потерпели в морской битве у Эгатских островов карфагеняне? А ведь, сломленные им, они вынуждены были уступить Сардинию и Сицилию, сделаться налогоплательщиками и данниками. Или то поражение, которое впоследствии потерпел в Африке и которым сломлен был сам Ганнибал?[301] Ни в чем эти поражения не сравнимы с Каннским, разве только в одном – их перенесли с меньшим мужеством.
55. (1) Преторы Публий Фурий Фил и Марк Помпоний созвали сенат в Гостилиеву курию[302] и стали совещаться, как защитить город: (2) никто не сомневался, что Ганнибал, уничтожив войско, осадит Рим и взятием Города закончит войну – только это ему и оставалось сделать.
(3) В бедствиях великих, но еще не до конца известных, трудно было принять решение, женский вопль заглушал голоса сенаторов: почти во всех домах оплакивали родных, не зная даже, кто жив, кто мертв.
(4) Квинт Фабий Максим посоветовал послать по Аппиевой и Латинской дорогам легковооруженных всадников; пусть расспрашивают встречных (много будет, конечно, спасающихся в одиночку бегством) о судьбе войск и консулов (5) и, если бессмертные боги сжалились над государством и от народа римлян еще что-то осталось, – о том, где находятся войска, куда после сражения пошел Ганнибал, что он готовит, что делает и собирается делать.
(6) Это следует разузнавать через деятельных юношей, а самим сенаторам (должностных лиц не хватит) надо успокоить взволнованный и перепуганный Город, надо заставить женщин сидеть дома и не показываться на людях; (7) надо прекратить плач в домах, надо водворить в городе тишину; надо следить за тем, чтобы всех приходящих с любыми вестями отводили к преторам и чтобы все по своим домам ожидали известий о судьбе близких; (8) чтобы у ворот поставили караульных, которые никого бы не выпускали из Города и всем внушали бы, что спастись негде, кроме как в Городе, пока стены целы. Когда Город успокоится, сенаторы должны возвратиться в курию и обсудить, как защищать город.
56. (1) Все согласились с этим предложением; магистраты прогнали народ с форума, сенаторы разошлись в разные стороны успокаивать народ, и тут принесли письмо от консула Гая Теренция: (2) консул Луций Эмилий и его войско погибли; он, Гай Теренций, находится в Канузии и собирает остатки разбитого войска, словно обломки от страшного кораблекрушения; с ним уже около десяти тысяч воинов, но порядка и строя еще нет; (3) Ганнибал сидит под Каннами, оценивая пленных и прочую добычу, – он ведет себя как торгаш, а не как вождь-победитель.
(4) И каждая семья узнала о своем несчастье; и весь город исполнился скорби – не справили даже ежегодного праздника в честь Цереры[303]: скорбящим не дозволено справлять его, а в то время не было женщины, которая никого не оплакивала бы. (5) Чтобы и другие празднества, общественные и частные, не были заброшены, срок оплакивания был по сенатскому постановлению ограничен тридцатью днями.
(6) Успокоив взволнованный Город, сенаторы вернулись в курию, и тут из Сицилии получено было письмо от пропретора Тита Отацилия: пунический флот опустошает владения царя Гиерона, который умоляет о помощи.
(7) Тит Отацилий и собирался ее оказать; но ему донесли, что у Эгатских островов стоит в полной боевой готовности еще один флот карфагенян (8) и пунийцы, как только узнают, что он, Отацилий, пошел защищать побережье у Сиракуз, немедленно нападут на Лилибей и на всю римскую провинцию; так что если сенат хочет защищать царя-союзника и Сицилию, то для этого нужен флот.
57. (1) Прочтя письма консула и пропретора, сенаторы постановили: отправить претора Марка Клавдия, командовавшего флотом в Остии, к войску в Канузий, а консулу написать: пусть передаст войско претору, а сам поскорее, как только позволят интересы государства, прибудет в Рим.
(2) Люди напуганы великими бедами, а тут еще и страшные знамения – в этом году две весталки, Отилия и Флорония, были уличены в блуде: одну, по обычаю, уморили под землею у Коллинских ворот, другая сама покончила с собой. (3) Луция Кантилия, писца при понтификах (сейчас таких писцов называют младшими понтификами), который блудил с Флоронией, по приказу великого понтифика засекли до смерти розгами в комиции.
(4) Кощунственное блудодеяние сочли, как водится, недобрым предзнаменованием, децемвирам было приказано справиться в Книгах. (5) А Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; (6) пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы – между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже свершались человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям.
(7) Решили, что боги умилостивлены; Марк Клавдий Марцелл прислал из Остии в Рим для охраны Города полторы тысячи воинов, набранных во флот; (8) сам он, отправив вперед с военными трибунами Третий морской легион в Теан Сидицинский и передав флот своему сотоварищу Публию Фурию Филу, через несколько дней поспешил в Канузий.
(9) По распоряжению сената был назначен диктатор – Марк Юний; начальником конницы стал Тиберий Семпроний[304]. Был объявлен набор: в солдаты брали юношей, начиная от семнадцати лет, а некоторых и моложе. Составлено было четыре легиона и отряд всадников в тысячу человек.
(10) От союзников и латинов потребовали воинов в соответствии с договором. Велели заготовить разное оружие; забрали из храмов и портиков выставленные там доспехи, снятые когда-то с врагов. (11) Граждан не хватало, и необходимость заставила прибегнуть к неслыханному виду набора: восемь тысяч молодых сильных рабов расспрошены были поодиночке, хотят ли они быть солдатами, – их выкупили и вооружили на государственный счет.
(12) Таких солдат предпочли, хотя можно было выкупить пленных, и это обошлось бы дешевле.
58. (1) Ганнибал после блестящей победы под Каннами погрузился в заботы, приличные скорее победителю в войне, чем тому, кто еще воюет. (2) К нему привели пленных – он отделил союзников и отпустил их, напутствуя ласковыми словами и без выкупа, как делал и раньше – при Требии и Тразименском озере.
Позвал он и римлян, чего прежде никогда не бывало, и по-доброму заговорил с ними: (3) его война с римлянами не война на уничтожение – это спор о достоинстве и о власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью и доблестью. (4) Итак, он дает пленным возможность выкупиться: коннику – за пятьсот серебряных денариев, пехотинцу – за триста, рабу – за сто.
(5) Хотя за конника он запросил больше, чем условлено было при сдаче, но они радостно пошли на любые условия (6) и отправили в Рим к сенату десятерых выбранных ими посланцев; (7) от них Ганнибал потребовал только клятвенного обещания вернуться. С ними он отправил Карфалона, знатного карфагенянина: если римляне склонны к миру, он им изложит условия.
(8) Когда они вышли из лагеря, один из посланцев – человек совсем не римского склада, – притворившись, будто он что-то забыл, вернулся в лагерь, чтобы тем разрешить себя от клятвы, и еще до ночи догнал товарищей. (9) Когда донесено было, что пленные прибудут в Рим, навстречу Карфалону был послан ликтор сказать от имени диктатора: пусть еще до ночи уйдет с римской земли.
59. (1) Диктатор представил сенату послов от пленных; их глава начал так: «Марк Юний и вы, отцы-сенаторы, мы прекрасно знаем, что никогда ни одно государство не ценило ниже, чем наше, попавших в плен. (2) Но если мы не слишком пристрастны к себе, то никогда не попадали в руки врагов люди, которые меньше заслуживали бы вашего пренебрежения.
(3) Ведь мы не на поле боя, струсив, сдали оружие. Нет, мы и стоя на грудах трупов продолжали сражаться и протянули битву почти что до самой ночи – только тогда мы вернулись в лагерь; (4) остаток дня и следующую ночь, усталые, израненные, мы защищали вал; (5) но на другой день, осажденные победоносным войском, отрезанные от воды, не имея никакой надежды прорваться через плотные ряды неприятеля, мы после гибели пятидесяти тысяч солдат из нашего войска не сочли грехом сохранить в живых хоть сколько-нибудь римских воинов из сражавшихся при Каннах; (6) тогда только мы договорились о выкупной цене и сдали врагу оружие, в котором все равно уже не было толку.
(7) Мы знаем, и предки откупились от галлов золотом, а ваши отцы, весьма несговорчивые в том, что касалось условий мира, отправили в Тарент послов выкупить пленных[305].
(8) А ведь битва при Аллии с галлами и битва при Гераклее с Пирром печально прославлены не столько потерями, сколько трусливым бегством солдат. Каннские поля завалены телами римлян; мы остались живы только потому, что у врага не хватило уже ни сил, ни оружия. (9) Среди нас даже есть такие, кто не бежал с поля боя, а оставлен был охранять лагерь и вместе со сданным лагерем попал во власть неприятеля.
(10) Я не завидую никому из сограждан, никому из соратников, ничьей удаче, ничьей участи; я не хочу возносить себя, принижая других, но и те, кто бросил оружие, бежал с поля боя и остановился только в Венузии или Канузии, не смеют ставить себя выше нас и хвалиться, что они-то и есть оплот отечества – если, конечно, за быстрые ноги и скорость бега не положена какая-нибудь награда.
(11) Используйте их, но и в них вы найдете хороших мужественных солдат, и в нас – ведь наша готовность воевать за отечество еще возрастет, когда вашим благодеянием мы будем выкуплены и возвращены на родину. (12) Вы берете в солдаты людей всякого возраста и состояния; я слышу, что вы даете оружие восьми тысячам рабов; нас не меньше, и выкупить нас обойдется не дороже, чем купить столько же рабов.
А сравнивать нас с ними не буду – я этим обидел бы всех римлян. (13) И еще одно: если, отцы-сенаторы, вы, обсуждая такое дело, окажетесь к нам слишком жестоки, чего мы никак не заслужили, то подумайте, какому врагу вы нас оставите. (14) Пирру, который считал пленных своими гостями?
Или варвару-пунийцу, о котором трудно решить, чего в нем больше – жестокости или жадности? (15) Если бы вы увидели своих сограждан – в цепях, в грязи, во всем безобразии, – вы, конечно, были бы не меньше потрясены, чем если бы вам довелось увидеть поля под Каннами, где полегли ваши легионы.
(16) И вы можете видеть наших родственников: взволнованные, в слезах стоят они в преддверии курии и ждут вашего ответа. Если они в такой тревоге и беспокойстве за нас и за тех, кого тут нет, то что же, по-вашему, чувствуют те, чья жизнь и свобода зависят от сегодняшнего решения?
(17) Клянусь богами! Если бы сам Ганнибал, вопреки своему обыкновению, захотел обойтись с нами кротко, а вы бы сочли, что мы недостойны быть выкупленными, то жизнь для нас потеряла бы всякую цену. (18) Возвратились когда-то в Рим пленные, отпущенные Пирром без выкупа, но они возвратились вместе с послами, первейшими людьми государства, которые были отряжены выкупить их.
Вернусь ли я на родину, я, гражданин, оцененный меньше, чем в триста монет? (19) Каждый настроен по-своему, отцы-сенаторы, знаю, что жизнь моя под угрозой; но я больше боюсь за свое доброе имя: как бы не уйти нам отсюда осужденными и отвергнутыми – ведь люди не поверят, что вам стало жалко денег».
60. (1) Он закончил, и в толпе, стоявшей в комиции, сейчас же поднялись жалобные вопли; к сенаторам простирали руки, молили вернуть сыновей, братьев, родственников. (2) Женщины, побуждаемые страхом и крайностью, смешались с толпою мужчин на форуме[306]. Сенат, удалив посторонних, занялся обсуждением дела.
(3) Мнения были высказаны разные: одни считали, что пленных следует выкупить за государственный счет; другие – что казну трогать не нужно, но не надо препятствовать и выкупу на частные средства, (4) а если кому не хватает наличности, пусть возьмет в долг из казны, поставив поручителей и давши в залог имение.
(5) Тогда спрошен был Тит Манлий Торкват, человек, чья старинная суровость доходила, по мнению большинства, до жестокости. (6) Он сказал: «Если бы послы только просили о выкупе тех, кто находится во власти врагов, я, никого не порицая, высказался бы кратко – (7) ведь от меня требовалось только одно: напомнить вам, чтобы вы, держась обычаев, завещанных предками, дали пример суровости, без которой, ведя войну, не обойтись.
Сейчас, однако, эти люди почти хвалятся тем, что сдались неприятелю, – они сочли справедливым, чтобы их ставили выше не только тех, кто взят в плен был на поле боя, но и тех, кто добрался до Венузии и Канузия, и даже выше самого консула Гая Теренция.
(8) Я, отцы-сенаторы, не допущу, чтобы вам осталось неизвестным хоть что-нибудь из происшедшего там. О если бы то, что скажу сейчас вам, я говорил в Канузии в присутствии всего войска, лучшего свидетеля и доблести и трусости любого из солдат! Если бы хоть один только Публий Семпроний сейчас присутствовал здесь! Ведь, последуй эти люди за ним, они сейчас были бы солдатами в римском лагере, а не пленниками во власти врагов.
(9) Но нет – когда враги, утомленные битвой и обрадованные победой, сами почти что все вернулись в свой лагерь, оставив им свободную ночь для попытки прорваться, и семь тысяч вооруженных воинов смогли бы пробиться даже через сомкнутый строй врагов, тогда эти люди и сами не отважились сделать такую попытку, и не пожелали следовать за другим.
(10) Почти целую ночь Публий Семпроний Тудитан не переставал убеждать и уговаривать их: “Пока врагов вокруг лагеря мало, пока всюду тишина и покой, следуйте под покровом ночи за мною: еще до рассвета мы придем туда, где опасности нет, – в города союзников”.
(11) Если бы он говорил так, как на памяти наших дедов[307] военный трибун Публий Деций в Самнии, или так, как в Первую Пуническую войну, во времена нашей юности, Марк Кальпурний Фламма, который ведя триста добровольцев на приступ занятого врагами холма, обратился к своим со словами: “Умрем и смертью своей выручим легионы, попавшие в окружение”,– (12) если бы Публий Семпроний сказал то же самое и если бы не нашлось никого желающего участвовать в таком доблестном деле, я перестал бы считать вас римлянами и мужчинами.
(13) Но ведь он вам указывал путь не столько к славе, сколько к спасению – к возвращению на родину, к родителям, женам и детям. (14) Себя сберечь у вас не хватило храбрости – что вы будете делать, если придется умирать за отечество? Вокруг вас лежали пятьдесят тысяч граждан и союзников, погибших в тот самый день. Если столько примеров доблести не взволновали вас – вас ничто не взволнует.
Если даже вид такого побоища не побудил вас не щадить вашей жизни – вас ничто не побудит. (15) Свободные, полноправные, тоскуйте по отечеству, тоскуйте же, пока отечество у вас есть, пока вы – его граждане. А вам тосковать поздно – вы потеряли свои права, вы больше не граждане: теперь вы рабы карфагенян. (16) За деньги вы собираетесь вернуться туда, откуда ушли негодными трусами?
Публия Семпрония, вашего согражданина, велевшего вам следовать за ним с оружием в руках, вы не послушались, а Ганнибала, велевшего выдать оружие и сдать лагерь, послушались. (17) Но почему же я обвиняю их в трусости, когда мог бы обвинить в преступлении? Ведь не только сами они не послушались доброго совета, они еще попытались удержать уходивших – только обнаженные мечи храбрецов отогнали робких.
Публию Семпронию пришлось пробиваться через ряды сограждан, а не врагов. (18) Таких ли граждан желает отечество? Будь и все остальные на них похожи, сегодня не оставалось бы ни одного гражданина, сражавшегося под Каннами. (19) Из семи тысяч вооруженных нашлось шестьсот храбрецов, которые отважились прорваться, которые вернулись в отечество свободными и вооруженными.
И этим шестистам враги не заградили дорогу. (20) Насколько же безопасен был, по вашему мнению, путь для двух почти легионов? Сегодня, отцы-сенаторы, вы располагали бы двадцатью тысячами вооруженных в Канузии, храбрых и верных солдат. А эти люди, как они теперь могут быть добрыми и верными гражданами (храбрыми они и сами себя не называют)? (21) Разве только если кто-то поверит, что, попытавшись помешать, они помогли тем, кто шел на прорыв, что они не завидуют благополучному возвращению доблестных воинов и не сознают, что позорным рабством своим обязаны собственной трусости и никчемности.
(22) Эти люди предпочли, забившись в палатки, ждать и рассвета, и неприятеля, хотя в ночной тишине можно было вырваться из окружения. Чтобы уйти из лагеря, духу им не хватило, – чтобы храбро его защищать, хватило.
(23) Денно и нощно они, осажденные, защищали оружием вал, себя валом; наконец, отважно все испытав, дойдя до последней крайности, когда уже нечем было жить, когда истомленные голодом руки не держали оружия, уступили скорей своей человеческой немощи, чем вражескому оружию.
(24) На рассвете неприятель подошел к валу, и раньше второго часа[308], не попробовав испытать свое счастье в сражении, сдали оружие и сдались сами. (25) Вот вам эти два дня их военной службы: когда долг требовал твердо стоять в боевом строю, они убежали в лагерь; когда следовало дать бой перед валом, они лагерь сдали, – ни в строю, ни в лагере они ни на что не годны.
(26) И вас выкупать? Когда надо вырваться из лагеря, вы медлите и остаетесь, когда необходимо оставаться и охранять оружием лагерь, вы и лагерь, и оружие, и себя отдаете врагу. (27) По-моему, отцы-сенаторы, их так же не следует выкупать, как не следует выдавать Ганнибалу тех храбрецов, которые вырвались из лагеря и, пройдя через гущу врагов, доблестью вернули себя отечеству».
61. (1) Манлий договорил. Большинство сенаторов имело родственников среди пленных, но исстари в Риме косо глядели на попавших в плен. (2) Испугались и выкупной суммы: нельзя было оставить казну пустой, ведь много денег ушло на покупку и вооружение рабов, взятых в солдаты, – не хотели и обогащать Ганнибала, по слухам в деньгах весьма нуждавшегося[309].
(3) Мрачный ответ «не выкупать пленных» добавил к старой скорби новую – утрачено столько граждан! – с рыданиями и жалобами провожали посланцев до городских ворот. (4) Один из них ушел домой, считая себя свободным от клятвы, потому что под каким-то предлогом он возвращался в лагерь. Когда об этом донесли сенату, все решили схватить его и под стражей препроводить к Ганнибалу.
(5) Рассказывают о пленных и по-другому: сначала пришли десять посланцев; в сенате сомневались, впускать ли их в город; наконец решили впустить, но сенату не представлять. (6) Послы задержались дольше ожидаемого и пришло еще трое: Луций Скрибоний, Гай Кальпурний и Луций Манлий; (7) только тогда народный трибун, родственник Скрибония, доложил сенату о возможности выкупить пленных, и сенат решил их не выкупать.
(8) Три последних посла вернулись к Ганнибалу, десять пришедших раньше остались, потому что, вернувшись будто за тем, чтобы уточнить имена пленных, они считали себя свободными от клятвы; в сенате много спорили, выдавать ли их; сторонники выдачи остались в меньшинстве, (9) но избранные вскоре цензоры[310] так опозорили оставшихся всеми видами порицаний и умаления прав, что некоторые сами покончили с собой, а другие не только всю жизнь не показывались на форуме, но прятались от общества и дневного света.
(10) Всякий скорей поразится тому, как расходятся между собой рассказы писателей, чем сумеет разобраться, где правда.
Насколько каннское поражение было тяжелей предыдущих, видно хотя бы из того, что союзники, до тех пор незыблемо верные, начали колебаться – утратили веру в мощь Рима. (11) Отпали к карфагенянам ателланцы, калатийцы, гирпины, часть апулийцев, самниты, кроме пентров; все бруттийцы, луканцы; (12) кроме них, узентины и почти все греческое население побережья, Тарент, Метапонт, Кротон, Локры и почти все предальпийские галлы.
(13) Но ни прежние беды, ни отпадение союзников не побудили римлян заговорить о мире – ни до прибытия консула в Рим, ни после того, как его возвращение еще раз напомнило о понесенном поражении; (14) так высок в это самое время был дух народа, что все сословия вышли навстречу консулу, главному виновнику страшного поражения, и благодарили его за то, что он не отчаялся в государстве; (15) будь он вождем карфагенян, не избежать бы ему страшной казни[311].
Книга XXIII
1. (1) Ганнибал после битвы при Каннах, разграбив взятый лагерь, сразу же двинулся из Апулии в Самний; его звал в область гирпинов Стаций Требий, обещая передать ему Компсу. (2) Требий, уроженец Компсы, принадлежал к местной знати, но ему не давали ходу приверженцы дома Мопсиев, сильного покровительством римлян.
(3) Когда прошел слух о сражении при Каннах, а Требий всем твердил о прибытии Ганнибала, то Мопсии со своими сторонниками ушли из города, город без боя сдался Пунийцу; его гарнизон впустили. (4) Ганнибал оставил там и всю добычу, и обоз; часть войска он поручил Магону, которому и велел принять города этого края, отпавшие от римлян, а верные римлянам принудить к отпадению.
(5) Сам он через Кампанию пошел к Нижнему морю[312], намереваясь осадить Неаполь – ему был нужен приморский город. (6) Войдя в область неаполитанцев, он расположил один отряд нумидийцев в засаде (дороги идут преимущественно ложбинами и петляют, неожиданно поворачивая), а другому велел гнать перед собой захваченную по деревням добычу и разъезжать перед городскими воротами.
(7) Отряд казался малочисленным и беспорядочным; из города вынесся эскадрон всадников; нумидийцы, нарочно отступая, завлекли его в засаду, окружили и перебили бы всех, если бы вблизи в море не оказались рыбачьи лодки, на которых и спаслись те, кто умел плавать.
(8) Несколько знатных юношей захватили и убили, в том числе и Гегея, начальника конницы, ожесточенно преследовавшего отступавших. (10) Осаждать город Пуниец не решился: его отпугнули стены, взять их было бы нелегко.
2. (1) Отсюда Ганнибал повернул к Капуе. Город жил счастливо и роскошно – судьба давно была к нему милостива, но все уже загнивало и простой народ считал свободой безудержное своеволие. (2) Пакувий Калавий, человек знатный и любимый народом, но наживший богатство нечистым путем, подчинил сенат себе и простому народу.
(3) В год несчастного сражения при Тразименском озере [217 г. до н. э.], он оказался правителем города[313] и решил: пусть народ, искони ненавидевший сенат, воспользуется случаем и отважится на великий переворот – если Ганнибал придет в эти места с победоносным войском, пусть народ перебьет сенат и передаст карфагенянам город.
(4) Калавий был человеком низким, но не до конца потерянным; он предпочитал быть хозяином в городе с городским укладом управления[314], который без городского совета невозможен. Он придумал, как сохранить сенат и подчинить его себе и простому народу.
(5) Созвав сенат, он предварительно заявил, что согласится отпасть от Рима только при крайней необходимости: (6) у него ведь дети от дочери Аппия Клавдия и дочь свою он выдал в Риме за Марка Ливия. (7) Но сейчас надвигается событие более страшное: чернь надеется, отпав от Рима, не просто убрать сенат прочь из города, нет, она хочет, перебив сенаторов, вручить Ганнибалу с пунийцами город уже без сената.
(8) И тут Калавий сказал сенаторам, что может спасти их, если они доверятся ему и забудут о городских несогласиях. Вне себя от страха сенаторы согласились. (9) «Я запру вас в курии[315], будто я участник в задуманном преступлении – противиться замыслу злодеев напрасно – и найду способ спасти вас. Вот вам мое слово».
(10) Слово было дано: выходя из курии, Калавий велел запереть ее и, оставив в преддверии стражу, приказал никого не впускать и не выпускать без его разрешения.
3. (1) Затем он созвал на сходку народ: «Вы часто, кампанцы[316], мечтали о возможности наказать низкий и ненавистный сенат. (2) Она налицо, и вам не надо, как мятежникам, рискуя жизнью, брать приступом сенаторские дома, сохраняемые клиентами[317] и рабами. Все сенаторы заперты в курии, брошенные, безоружные.
(3) Ничего не делайте поспешно и наобум; я предоставлю вам право вынести приговор каждому – пусть каждый получит то, чего стоит, (4) но не торопитесь дать волю своему гневу: думайте, главное, о своем благополучии и пользе. И хотя, полагаю, вы и ненавидите этих сенаторов, вы все же не захотите остаться вовсе без сената: (5) ведь у вас должен быть либо царь – само это имя внушает отвращение, – либо, как в свободном городе, – совет.
Вы должны заняться сразу двумя делами: убрать старый сенат и выбрать новый. (6) Я велю вызывать каждого сенатора особо и об участи каждого посоветуюсь с вами; как вы решите, так и будет. Прежде, однако, чем казнить преступника, назначьте вместо него новым сенатором мужественного и деятельного человека».
(7) Он сел, в урну бросили таблички с именами сенаторов; вынув чье-нибудь имя, Калавий приказал привести этого человека из курии. (8) Услышав имя, люди стали кричать, что это бессовестный негодяй, достойный казни. «Вижу, – говорил Пакувий, – как вы порешили о нем; назначьте же вместо бессовестного негодяя сенатором (9) хорошего и справедливого человека».
Сначала все молчали, не зная, кого бы предложить, (10) но затем, когда кто-то, преодолев смущение, назвал чье-то имя, тут же поднялся шум: (11) одни кричали, что они этого человека не знают; другие попрекали его низким происхождением и бесчестящей бедностью, грязным ремеслом или постыдным промыслом.
(12) Еще больше обвинений посыпалось на второго и третьего человека, предложенного в сенаторы; становилось ясно, что люди сенатором недовольны, а предложить вместо него некого; (13) не тех же, кого называли только затем, чтобы они слушали о своем позоре.
Все прочие были гораздо ниже и невежественнее упомянутых первыми. (14) Люди разошлись, говоря, что легче всего терпеть знакомое зло, и распорядились освободить сенаторов.
4. (1) Так Пакувий, убедив сенаторов в том, что они обязаны жизнью больше ему, чем простому народу, стал хозяином города уже с общего согласия – браться за оружие не пришлось.
(2) Сенаторы, забыв о своем достоинстве и свободе, стали льстить людям низкого звания: первые здоровались с ними, ласково приглашали их в гости, угощали отборными кушаньями, вели их дела в суде, всегда были на стороне простого люда, (3) будучи судьями, решали тяжбу так, чтобы угодить народу и расположить его к себе. (4) В сенате все шло так, словно там собрались на совещание не сенаторы, а городская чернь.
(5) Горожанам и всегда было мило жить, роскошествуя, и не только по врожденной порочности, но и потому, что вокруг – и на земле, и в море – было неиссякаемое обилие разных прелестей и приманок; теперь же угодливость знати и своеволие черни дошло до того, что всякая мера прихотям и расходам была потеряна.
Уже стали презирать и законы, и должностных лиц, и сенат, (6) а после каннского поражения стали пренебрегать даже властью римлян, которую прежде все-таки уважали. (7) Отпасть еще не собирались – знатные и влиятельные кампанские семьи были в свойстве с римлянами, (8) многие служили в римских войсках.
Связь была крепкой – триста знатнейших кампанских юношей-всадников, выбранных римлянами, отправлены были для охраны сицилийских городов[318].
5.(1) Родители их и родственники с трудом уговорили сограждан отправить гонцов к римскому консулу. Он еще не прибыл в Канузий, его застали в Венузии, при нем было небольшое число плохо вооруженных солдат. Хорошие союзники его пожалели бы, горделивые и неверные кампанцы к нему отнеслись с презрением.
(2) Пренебрежение это еще увеличилось оттого, что он, ничего не скрывая, рассказал о несчастье римлян. (3) Когда после заявили, что сенат и народ кампанский скорбят о всякой беде римлян и пообещали все, что нужно для войны, консул ответил: (4) «Вы, кампанцы, велите требовать от вас все, что для войны нужно; вы соблюли приличие в разговоре с союзниками, но вы не учитываете нашего теперешнего положения.
(5) Что осталось у нас под Каннами? Или у нас что-то есть и мы хотим от союзников только чегото еще? Потребуем пехотинцев? А конница у нас есть? Нет денег? Только их нет? Судьба не оставила нам ничего, что было бы можно восполнить. (6) Легионы, конница, оружие, знамена, кони, люди, деньги, продовольствие – все погибло в день боя или на следующий день, когда мы потеряли оба лагеря.
(7) Вам, кампанцы, придется не помогать нам, а почти что воевать вместо нас. (8) Вспомните, как когда-то ваших перепуганных предков загнали в город враги и они боялись не только самнитов, но даже и сидицинцев[319]. Мы приняли их под покровительство, защитили их под Сатикулой и почти сто лет[320] несли ради них бремя войны с самнитами, то побеждая, то терпя поражения.
(9) Добавьте к этому: мы заключили с вами, сдавшимися, справедливый договор, сохранили ваши законы и, (10) наконец, большей части кампанцев дали то, что почиталось до каннского бедствия величайшей честью – римское гражданство[321]. Кампанцы, вы должны считать приключившееся нашим общим несчастьем, думать о защите нашего общего отечества.
(11) Воевать придется ведь не с этрусками или самнитами, как в прошлом, когда, потеряй мы владычество, оно оставалось бы у италийцев. Нет, Пуниец, даже не уроженец Африки[322], ведет с собой с края света, от берегов Океана, от Геркулесовых столпов[323] солдат, не знающих ни законов, ни правил человеческого общежития, ни, пожалуй, даже человеческого языка.
(12) Этих людей, от природы зверски свирепых, их вождь превратил в совершенных зверей, строя мосты и плотины из человеческих тел, обучая – стыдно сказать – есть человеческое мясо[324], к которому и прикоснуться грешно. (13) Видеть таких людей господами, получать законы и распоряжения из Африки и Карфагена, терпеть, чтобы Италия стала провинцией нумидийцев и мавров – кому из коренных италийцев это не отвратительно?
(14) Будет прекрасно, кампанцы, если ваши силы, ваша верность удержат и поднимут власть римлян, утраченную после Канн. (15) Думаю, в Кампании наберется тридцать тысяч пехоты и четыре – конницы; денег и хлеба вдосталь. Если ваше счастье равно вашей верности, то Ганнибал не почувствует себя победителем, а римляне – побежденными».
6. (1) С этими словами консул отпустил послов, которые и пошли домой. Один из них, Вибий Виррий, сказал: «Пришло время кампанцам вернуть не только землю, когда-то несправедливо отнятую римлянами[325]: они могут подчинить себе всю Италию; (2) с Ганнибалом они заключат договор на условиях, каких захотят, а когда Ганнибал, победоносно окончив войну, уйдет в Африку и переправит туда свое войско, никто не станет спорить, что владычицей Италии остается Кампания».
(3) Все согласились со словами Вибия и, отчитываясь в посольстве, сказали, что, по их общему мнению, римскому народу пришел конец. (4) И чернь, и большая часть сената теперь только и думали, как бы отпасть от римлян; (5) старейшие сенаторы оттянули такое решение на несколько дней, но победило большинство, которое требовало отправить к Ганнибалу тех же послов, что недавно были у консула.
(6) В некоторых летописях[326] я нашел, будто бы кампанцы, прежде чем сделать это и прежде чем решиться на отпадение, отправили в Рим послов требовать: если римляне хотят от них помощи, то пусть один из консулов будет кампанцем. (7) Сенаторы возмутились; послам велели убраться из курии и послали ликтора, чтобы он вывел их из города и приказал им в тот же день покинуть римскую землю. (8) Так как именно того же некогда требовали латины[327] и так как не без причины Целий и другие писатели ничего такого не упоминают, я побоялся счесть этот рассказ достоверным.
7. (1) Послы пришли к Ганнибалу и заключили с ним мир на таких условиях: кампанский гражданин не подвластен карфагенскому военачальнику или должностному лицу; кампанский гражданин поступает в войско и несет те или иные обязанности только добровольно; Капуя сохраняет своих должностных лиц и свои законы; (2) пусть Пуниец отдаст триста пленных римлян кампанцам: они сами выберут, кого надо, и обменяют их на кампанских всадников, которые несут военную службу в Сицилии.
(3) Таковы были условия договора. А вдобавок к условленному кампанцы совершили и преступление: префектов союзных войск, как и всех римских граждан – одни были заняты военной службой, другие частными делами – чернь захватила и будто бы для охраны заперла в бане, где от жары и пара нечем было дышать; все они умерли мучительной смертью.
(4) Не допустить этого и помешать переговорам с Ганнибалом всячески старался Деций Магий, человек, который не стал самым влиятельным в городе лишь потому, что его сограждане потеряли разум.
(5) Услышав, что Ганнибал посылает в Капую гарнизон, Магий, упомянув для примера о надменном господстве Пирра и жалком рабстве тарентинцев[328], сначала во всеуслышание заявил, что не надо впускать гарнизон, (6) а потом, когда гарнизон уже впустили, советовал либо выгнать его, либо, искупая мужественным и достопамятным делом свое преступное отпадение от старейших, кровно близких союзников, перебить пунический гарнизон и вернуться к римлянам.
(7) Говорилось это не тайком, и обо всем донесли Ганнибалу; он послал людей звать Магия к себе в лагерь; тот ответил резким отказом: Ганнибал не имеет права приказывать кампанскому гражданину. Пуниец, взволнованный и разгневанный, велел было схватить Магия и привести его в оковах, (8) но побоялся, как бы это насилие не повлекло за собой волнений и нечаянного мятежа.
Он отправил к Марию Блоссию[329], кампанскому претору, гонца с известием, что завтра он будет в Капуе, а сам выехал с малой охраной из лагеря. (9) Марий созвал народ и распорядился: всем с женами и детьми толпой выйти навстречу Ганнибалу. Повиновались не только охотно, но с радостью: к Ганнибалу благоволили и все стремились увидеть полководца, прославленного столькими победами.
(10) Деций Магий встречать не вышел, но и не остался дома – пусть не думают, будто он боится, сознавая, что не прав; он спокойно прогуливался по форуму со своим сыном и немногочисленными клиентами, а весь город ломал голову, как ему принять Пунийца.
(11) Ганнибал, войдя в город, потребовал немедленно созвать сенат, но именитейшие кампанцы упросили его не заниматься в этот день серьезными делами, а радостно и спокойно отпраздновать свое прибытие. (12) Ганнибал был по природе вспыльчив, но, не желая сразу отвечать отказом, потратил немалую часть дня на осмотр города.
8. (1) Он остановился у Нинниев Целеров – Стения и Пакувия, известных знатностью и богатством. (2) Туда Пакувий Калавий, о котором уже говорилось, возглавлявший тех, кто тянулся к Карфагену, привел своего сына. (3) Он оторвал его от Деция Магия, с которым юноша вошел в дружбу; как и тот, он упорно стоял за союз с Римом и против договора с Карфагеном; ни город, явно к Карфагену склонявшийся, ни уважение к отцу не смогли его разубедить.
(4) Отец юноши не убедил Ганнибала своими попытками оправдать сына, но смягчил своими слезами и мольбами: Ганнибал распорядился даже пригласить к обеду сына вместе с его отцом; (5) на этот пир никто из кампанцев не был приглашен, кроме хозяев и Вибеллия Тавра, знаменитого воинской доблестью.
(6) Пировать начали еще засветло, но не по карфагенским и воинским обычаям. Стол был уставлен вкусными и дорогими кушаньями, как и полагается в городе и доме богатом, привыкшем к роскоши. (7) Только одного Калавиева сына напрасно уговаривали выпить хозяева, а иногда и сам Ганнибал: юноша отказывался, ссылаясь на нездоровье; отец объяснил это вполне естественным смущением сына.
(8) Солнце уже почти зашло, когда Калавий вместе с сыном ушли с пира. Когда они оказались одни – в саду, который находился за домом, – сын обратился к отцу: (9) «Вот на что я решился; и римляне не только простят наше отпадение к Ганнибалу, но, мы, кампанцы, будем в большем почете, в большем уважении, чем когда-либо раньше».
(10) Отец удивился: что это за решение? Юноша отбросил с плеча тогу: на боку у него висел меч. (11) «Кровью Ганнибала освящу я союз с римлянами. Я хотел, чтобы ты знал об этом заранее, если предпочитаешь уйти, пока я не приступил к этому делу».
9. (1) Старик, услыхав это, обезумел от страха: он будто уже присутствовал при исполнении того, о чем только что услышал. (2) «Сын мой, – воскликнул он, – если какие-то права связывают детей с родителями, умоляю тебя: да не увидят глаза мои ни твоего ужасного преступления, ни ужасного наказания.
(3) Лишь несколько часов прошло, как мы протянули Ганнибалу руки, клянясь всеми богами в верности. И руки, освященные этой клятвой, мы вооружаем против него? (4) Ты встаешь из-за дружественного стола – Ганнибал из кампанцев пригласил третьим только тебя – и этот стол заливаешь кровью хозяина?
Я, отец, смог умолить Ганнибала за сына, а сына за Ганнибала умолить не могу? (5) Допустим, нет ничего святого: ни верности, ни богобоязненности, ни благочестия, – пусть совершаются преступления, только бы это злодейство не принесло гибели и нам! (6) Ты один нападешь на Ганнибала? А эта толпа свободных и рабов?
Не на него ли одного устремлены глаза всех? А столько рук? И у всех они отнялись перед тобой, безумец? (7) А сам Ганнибал? Его взгляда не в силах вытерпеть вооруженные войска, перед ним трепещет народ римский. И ты не дрогнешь? Пусть никто не придет на помощь – ты не дрогнешь, если я собой заслоню Ганнибала? Ты убьешь его, но сначала ведь придется убить меня, (8) и лучше тебе испугаться этого, чем не успеть в том. Да будут же мои просьбы так же сильны пред тобой, как были они сегодня сильны за тебя».
(9) Видя, что юноша плачет, старик обнял его, целовал и упрашивал бросить меч и пообещать, что ничего такого он не сделает. (10) «У меня есть долг перед отечеством, – сказал юноша, – но есть долг и перед тобой. (11) А тебя мне жаль – трижды виновен ты, трижды изменив родине: в первый раз, когда отпал от римлян, во второй раз, когда посоветовал союз с Ганнибалом, и в третий раз сегодня, когда помешал вернуть Кампанию римлянам.
(12) Ты, родина, прими этот меч, с которым я ради тебя пришел во вражескую твердыню: отец выбил его у меня из рук». (13) С этими словами он перебросил меч через садовую ограду и, чтобы не навлекать подозрения, вернулся к гостям.
10. (1) На следующий день сенат, собравшись в полном составе, пригласил Ганнибала. Вначале речь его была ласковая и благожелательная; он поблагодарил кампанцев за то, что они союз с ним предпочли союзу с римлянами, (2) надавал щедрых обещаний: Капуя вскоре будет главным городом всей Италии, и римляне вместе с прочими народами будут обращаться сюда за распоряжениями и законами.
(3) Есть, однако, человек, не союзник и не друг Карфагену: его нельзя ни считать, ни называть кампанцем. Это – Магий Деций; он, Ганнибал, требует его выдачи; пусть в его присутствии сенату будет о нем доложено и пусть сенат примет о нем решение. (4) Все с ним согласились, хотя многие сенаторы считали, что нельзя так карать Магия, и видели, как с самого начала ограничивается свобода.
(5) Выйдя из курии, Ганнибал воссел на освященном месте для должностных лиц[330] и распорядился схватить и привести к нему Деция: пусть защищается, брошенный к его ногам. (6) Магий отказался так же резко, как и раньше: ведь по условиям договора его принуждать нельзя.
(7) Ганнибал велел заковать Магия, а ликтору гнать его перед собой в лагерь. Пока Деций шел с непокрытой головой, он все время громко кричал окружавшей его толпе: «Вот, кампанцы, свобода, которой вы добились; с площади среди бела дня на ваших глазах, кампанцы, меня, ни в чем не уступающего никому из кампанцев, волокут в цепях на смерть.
(8) Разве в Капуе, взятой приступом, было бы хуже? Ступайте встречать Ганнибала, украшайте город, празднуйте день его прибытия – чтобы любоваться этим триумфом над вашим согражданином». (9) Толпа стала волноваться; Магию обмотали голову, и приказано было как можно скорее вытащить его из города. Так и привели его в лагерь и сразу же посадили на корабль и отправили в Карфаген.
(10) Боялись, как бы этот низкий поступок не вызвал волнений в Капуе, как бы сенат не раскаялся в выдаче именитого гражданина и не отправил посольство с требованием его отдать. Отказать в первой же просьбе значило бы обидеть новых союзников, уступить ей означало бы оставить в Капуе зачинщика мятежа и смуты.
(11) Буря занесла корабль в Кирену, находившуюся тогда под властью царей[331]; Магий кинулся к статуе царя Птолемея[332]; стража отвезла его в Александрию к Птолемею. (12) Когда Магий рассказал ему, что Ганнибал заковал его, нарушая условия договора, царь распорядился снять с Магия оковы и предложил ему вернуться, куда хочет: в Рим или в Капую.
(13) Магий ответил, что в Капуе ему находиться опасно, а в Риме, покуда у римлян война с кампанцами, он будет жить не гостем, а перебежчиком: нигде не хотел бы он жить, кроме как в царстве того, кого почитает своим спасителем и освободителем[333].
11. (1) В это самое время Квинт Фабий Пиктор вернулся в Рим из Дельф[334] и прочел запись ответа, в котором были поименованы боги и богини и сказано, как каким молиться: (2) «Если так сделаете, римляне, будет вам благополучие и облегчение, государство ваше преуспеет по желанию вашему, и будет на войне римскому народу победа.
(3) Аполлону Пифийскому государство, благополучное и охраняемое, пошлет дары, достойные его и соразмерные с добычей, из которой вы и почтите его; чрезмерного ликования не допускайте». (4) Прочитав этот перевод греческих стихов, Фабий сказал, что, выйдя из прорицалища, он тотчас ладаном и вином совершил жертву всем богам и богиням.
(5) По велению храмового жреца он, как увенчанный лавровым венком[335], обращался к оракулу и совершал жертвоприношения, так, увенчанный, и сел на корабль и снял венок только в Риме; (6) он исполнил со всем благоговением и тщанием все, что было велено, и возложил венок на алтарь Аполлона. Сенат постановил незамедлительно и с усердием совершить предписанные жертвоприношения и молебствия.
(7) Пока это происходило в Италии и Риме, в Карфаген прибыл с известием о победе под Каннами Магон, сын Гамилькара[336]. Брат послал его не сразу после сражения, но задержал на несколько дней – принять обратно отпавшие города бруттийцев.
(8) Когда его пригласили в сенат[337], он изложил, что совершено его братом в Италии: тот сразился с шестью военачальниками – из них четыре были консулами, один диктатором и один начальником конницы – и с шестью консульскими войсками; (9) врагов убито было больше двухсот тысяч, а в плен взято больше пятидесяти тысяч[338]; из четырех консулов двое были убиты, один ранен, а еще один потерял все войско и едва убежал с отрядом в пятьдесят человек[339]; (10) начальник конницы, чья власть равна консульской[340], разбит и обращен в бегство; их диктатор считается замечательным военачальником, так как в сражениях никогда не участвовал.
(11) Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев на стороне пунийцев; Капуя, которая после поражения римлян под Каннами стала главным городом не только Кампании, но и всей Италии, предалась Ганнибалу. (12) За столько таких побед следует возблагодарить бессмертных богов.
12. (1) В подтверждение столь радостных вестей он велел высыпать перед курией золотые кольца: их груда была так велика, что мерщики, по словам некоторых писателей, их намерили три с половиной модия; (2) по распространившимся слухам, однако, их было не больше модия (и это вернее). Чтобы преувеличить размеры бедствия, постигшего римлян, Магон добавил, что никто, кроме всадников и притом высшего ранга, не носит таких колец.
(3) А главный смысл речи был в том, что чем ближе конец войны, тем большая помощь требуется Ганнибалу: он воюет вдали от родины, на чужой земле, окружен врагами; тратится столько хлеба, столько денег; (4) в стольких сражениях уничтожены вражеские войска, но ведь каждая победа уменьшала и карфагенское войско; (5) надо послать пополнение, надо послать хлеба и денег на жалованье солдатам, так хорошо послужившим Карфагену.
(6) Всех обрадовали слова Магона; Гимилькон, из партии Баркидов, решил, что сейчас как раз время подразнить Ганнона: (7) «Ну, как, Ганнон? Ты и сейчас досадуешь на войну с римлянами? Вели выдать Ганнибала; запрети среди этих успехов благодарить бессмертных богов; послушаем речи римского сенатора в карфагенском сенате». – (8) «Я молчал бы сегодня, отцы-сенаторы, – сказал Ганнон, – я не хотел среди всеобщего ликования сказать слова вовсе не радостные, (9) но если сейчас я не отвечу на вопрос сенатора, досадую ли я на эту войну с римлянами, то меня сочтут либо гордецом, либо трусом (первое из этих качеств свойственно забывающему о свободе другого, второе – о собственной свободе).
(10) И я отвечу Гимилькону: да, я неизменно досадую на эту войну и не перестану обвинять вашего непобедимого вождя, пока не увижу, что война окончилась на условиях, сколько-нибудь терпимых; только вновь заключенный мир успокоит меня в моей тоске о прежнем.
(11) Магон только что хвастал тем, что радует Гимилькона и прочих приспешников Ганнибала; да и меня это могло бы радовать, потому что военные успехи, если мы не хотим упустить счастливого случая, обеспечат нам мир более справедливый. (12) Если же мы упускаем время, когда сможем диктовать мир, а не принимать его, то боюсь, что мы напрасно так бурно радуемся.
(13) Чему же мы радуемся сейчас? “Я истребил вражеское войско, пришлите мне солдат”. А чего другого ты бы просил, потерпев поражение? (14) “Я взял два вражеских лагеря, обильных провиантом и всякой добычей. Дайте хлеба и денег”. Чего бы ты требовал, если бы взят и разграблен был твой лагерь?
(15) И, чтобы не мне одному удивляться, я, ответив уже Гимилькону, имею полное право спрашивать в свой черед. Так пусть Гимилькон или Магон мне ответят: если битва при Каннах почти целиком уничтожила господство римлян и если известно, что от них готова отпасть вся Италия, (16) то, во-первых, отпал ли к нам хоть один латинский город, и, во-вторых, нашелся ли в тридцати пяти трибах хоть один человек, который перебежал бы к Ганнибалу?»
(17) На оба вопроса Магон ответил отрицательно. Ганнон вновь заговорил: «Врагов остается еще очень много, но хотел бы я знать, как они настроены, на что надеются?»
13. (1) Магон ответил, что ему неизвестно. «А узнать ничего нет легче, – продолжал Ганнон. – Послали римлян к Ганнибалу с предложением мира? Донесли вам, что кто-нибудь в Риме заговорил о мире?» (2) Магон и на это ответил отрицательно, а Ганнон заключил: «Война в том же положении, как и в тот день, когда Ганнибал вступил в Италию.
(3) Нас, современников первой войны[341], еще много, и мы помним, какой она была пестрой, как чередовались тогда поражения и победы. Никогда, казалось, все у нас не было так благополучно на суше и на море, как до консульства Гая Лутация и Авла Постумия.
(4) А в консульство Лутация и Постумия нас разгромили при Эгатских островах[342]. А если и сейчас, да хранят нас от этого боги, счастье в чем-нибудь переменится, то надеетесь ли вы побежденными получить мир, на который с вами, победителями, никто не соглашается?
(5) Если кто-нибудь спросит о мире, даровать ли его врагам или принять от них, то у меня есть что сказать; а о том, чего требует Магон, я думаю так: победителям посылать все это незачем, а если нас обманывают пустой, лживой надеждой, то, по-моему, и вовсе не следует ничего посылать».
(6) Речь Ганнона мало кого встревожила: его вражда с Баркидами умаляла ее силу; ликующие люди закрывали уши для всего, что нарушало их радость, – они думали: вот еще немного усилий, и война окончится. (7) В сенате почти единодушно постановили пополнить войско Ганнибала отрядом в четыре тысячи нумидийцев; послать еще сорок слонов и ‹…› талантов серебра[343].
(8) Еще раньше отправили в Испанию вместе с Магоном и ‹…›[344] нанять двадцать тысяч пехотинцев и четыре тысячи всадников, чтобы пополнить войска, находившиеся в Италии и Испании.
14. (1) Всем этим карфагеняне занимались, как это обычно при благополучии, лениво и кое-как; римлянам, деятельным по природе своей, сама судьба не позволяла медлить. (2) Консул выполнил все, что ему надлежало; диктатор Марк Юний Пера принес все жертвы и испросил у народа позволения сесть на коня[345].
Читать бесплатно другие книги:
