Москва, я не люблю тебя Минаев Сергей

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ХЭНАНЬ

У стен монастыря опять большой переполох —

По мелкой речке к ним приплыл четырнадцатирукий бог.

Монахи с матом машут кольями, бегут его спасти,

А бог глядит, что дело плохо, и кричит «пусти-пусти!»

Борис Гребенщиков. Древнерусская тоска

Вова. Новый Арбат, Ресторан «Купол». Двадцать один час пятнадцать минут

Сижу в «Куполе» на Новом Арбате. Обстановка напряженная. На семерых гостей примерно двенадцать охранников. Хотя я могу ошибаться. На охранников тут похожи все. И официанты, и гардеробщики, и собственно гости. Стоят, сидят, слоняются и постоянно буравят окружающих свинцовым взглядом. Ощущение такое, будто ты в рентгеновской машине, просвеченный до костного мозга. Я даже воды боюсь попросить — вдруг это не метрдотель, а старший группы?

Решаю умирать от жажды, пока не придет Рашпиль. В него-то точно стрелять из-за стакана воды побоятся. Краем глаза отмечаю пару известных чиновников, троих депутатов от КПРФ, еще кого-то из тех, что живут в телевизоре. Интересно, зачем Рашпиль назначил мне встречу именно здесь? Он вроде человек не публичный. Может, уверовал на склоне лет? Название-то вы со ко духовное, практически православное. «Купол»… и вместе с тем, что-то есть от цирка. И в имени, и в атмосфере. А хотя, в Париже есть такая кафешка знаменитая. Там еще с двадцатых годов прошлого века богема тусовалась…

Отмечаю движение у гардероба. Ленивым шагом, будто мусор идут выбрасывать, в зал проходят трое поджарых молодцев, оглядывают столы, персонал. Один возвращается к выходу, двое других остаются подпирать колонны.

Наконец заходит Рашпиль, весьма странно одетый. Лаковые туфли, подобные тем, что носят под смокинг, черные брюки и черный пиджак без лацканов, отделанный желтыми кистями. Что-то подобное я видел на фотографии то ли Мао, то ли барона Унгерна. Весь этот наряд резко контрастирует с простецким лицом Рашпиля.

Здороваемся. Рашпиль садится, отдает свой телефон охраннику, жестом показывает, что мне следует сделать то же самое.

— Слушают? — интересуюсь я.

— Да кто ж их знает, Вова! — Рашпиль лезет во внутренний карман пиджака, достает платок, сморкается. — Может, слушают, а может, и нет. Они же теперь на нанотехнологиях помешаны. Интернет, блоги, сайты, этот… как его? Который у каждого теперь…

— Твиттер, — подсказываю я.

— Во-во. Твитырь. Они теперь в нем и жрут, и срут, и модернизацией занимаются. Зайдешь в этот ваш интернет, а там… ебать. Заводы строятся, космические корабли взлетают, мосты, дороги, машины новые. Террористов стреляют, коррупционеров сажают. Ну, все только на фотографиях, конечно.

— Вы, Алексей Михайлович, какой-то политизированный стали. В курсе дискурса, так сказать.

— Да какой там! — отмахивается он. — Просто люди всякий стыд потеряли, про понятия я даже не говорю. Чиновники, к примеру, оборзели так, что прям бери «калаш» и клади всех поголовно. И главное — каждого есть за что. — Он наклоняется ко мне и говорит шепотом: — Скоро Царь-колокол и стул президента продадут, точно тебе говорю! Если еще не продали.

— Что-то на вас не похоже, — улыбаюсь я, — давно ли вас проблемы вороватых чиновников волнуют?

— Водки принеси, — командует он подскочившему официанту. — Будешь?

Отрицательно верчу головой.

— А, ну да. Ты же у нас эстет. Водку, как простые люди, не пьешь. Весь в отца. Значит водки, двести. Салат с крабами. Краб здесь проверенный, — кивает он в мою сторону, — два.

Официант приседает на корточки, чуть склоняет голову набок и начинает записывать.

— Суп, уха рыбная. Две воды без газа. Вов, что еще?

— Я подумаю.

— У нас исключительный дикий сибас, с легким мильфёй. — Официант мечтательно закатывает глаза.

— Ты можешь так ко мне не наклоняться?! — рявкает на него Рашпиль, официант вскакивает.

— Горячее позже закажем, — с нажимом говорю я, и мальчик отваливает.

— Не, ну что у халдеев за манеры стали, ты мне скажи? Садятся на корты, как чурки, голову тебе чуть ли не на колени кладут, как петушары. Кто их этому учит?

— Это теперь везде так, Алексей Михайлович. Создают интимную зону.

— Чё?

— Ну… обстановку доверия.

— У нас на лагере в Мордовии за такое доверие… Короче, это его путь.

— В смысле? — фраза про «его путь» в лексикон Рашпиля никогда не входила.

— Я чё начал говорить-то? — чешет он затылок.

— Страну продали, Алексей Михайлович. Подбираются к Царь-колоколу.

— В натуре, — соглашается Рашпиль. — Сегодня встречаюсь с одним хуем из мэрии. Знаешь, из таких… сто лет там сидят, уже туалетная бумага в сортире из золотой фольги, наверное. И дорого, и жопу уже не царапает, каменная потому что. Он мне говорит, родственник его где-то в Капотне, имеет мазу на нефтяном заводе. И наехали на этого родственника молодые азерботы. Как-то там его отжимают. Помоги, мол. Я звоню туда ментам, криминалу местному, навожу справки, дело не то чтобы плевое, но разруливаемое. Перезваниваю этому фраеру, говорю, что решу. Встречаемся.

— А он сам, из мэрии, родственнику помочь не может?

— Да хер его знает! Ты же в курсе, какие они там ссыкуны. Все бы чужими руками делать. В общем, описываю ему мазу, называю цену вопроса, триста косарей. Смотрю, он, гнида, затих. Смотрит на меня выжидающе. «В чем, говорю, дело-то? Работаем?» Да, говорит, но есть один нюанс.

— Какой же? — Я отпиваю воды, Рашпиль махом опрокидывает рюмку водки.

— Ты ему, говорит, родственнику моему, объявишь цену в пол-лимона. А мне, обратно, зашлешь триста.

— Чего? — Я подаюсь вперед.

— Вот и я говорю. Ты, говорю, совсем края не видишь? Я тебе объявил триста косых. А ты, сука, мало того что со своего родственника хочешь двести получить, так еще и меня на сотку продавить? Ну, говорит, как хочешь. Есть одни дагестанцы, они готовы за сто пятьдесят решить. Я тебе, по старой дружбе, полтинник накидываю. Типа тендар у меня.

— Тендер? — Я закуриваю. — А они теперь конкурс подрядчиков на все объявляют? И лес валить, и людей?

— Ты понимаешь, каков сучара?! Я так ему и говорю. Ты мне, вору, предлагаешь тебе взятку дать, пидорасина ты конченая? Совсем охуел на старости лет? Баксы зраки застят, людей не разбираешь?

— И чем закончилось столкновение двух миров?

— Отмудохал я его прямо в кабинете. Потом еще маляву пустил по своим, чтобы знали. Но я так чую, что напрасно. Раз он мне такое предложил, значит, не впервой. Говорю тебе, Вова, проебали мы страну. Разнесли Расею по гвоздю, и все. Каждый тащит и продает, что может. Работяга — болт, генерал — танк, поп — крест колокольный, мент — дубину. Ни законов нет, ни понятий. Когда это видано, чтобы чиновник государев с вора в законе откат торговал? Ладно! — Рашпиль махнул еще водки. — Говори, что там у тебя за душой?

Пока рассказываю историю с кейсом, Рашпиль все перебирает крупные каменные четки коричневого цвета, которые он достал из кожаного, сильно затертого временем мешочка, изредка что-то нашептывает себе под нос и кивает головой в такт моей речи. Выслушав, подзывает охранника, бубнит ему в ухо, тот достает блокнот, записывает и отходит.

— Ну, а на черта ты в это ввязался-то, Вова? Работаешь с кем попало, а вдруг они террористы? — выдыхает Рашпиль, когда я заканчиваю.

— Я помогаю людям, а выяснять, кто террорист, — компетенция других органов. Ничего личного, только бизнес. — Допиваю воду, ставлю стакан на стол и кляну себя за этот звонок, предвкушая целый час патетических воровских нотаций. — Вы, Алексей Михайлович, если помочь не можете, так и скажите. Я извинюсь, что отвлек вас от дел.

— Да! — Рашпиль запускает ложку в тарелку с ухой, несколько раз зачерпывает, подносит ко рту, медленно вливает. Задумчиво смотрит вдаль, потом снова черпает. — Да. Истинно так и получается. Пропал народ, и страна пропала. Вот и ты, Вова, туда же свалиться норовишь. А я ведь тебя о-о-от таким еще помню, — Рашпиль показывает мой размер расстоянием между большим и указательным пальцем. — Можно даже сказать, когда ты еще у бати своего с конца не упал, помню. А ты мне «ничего личного» говоришь. С чеченцами работаешь. Тебе что, денег не хватает?

— Не хватает, — честно говорю я, — сто тысяч долларов до миллиона как раз и не хватает.

— А потом что? Когда сотню получишь?

— Потом, — я щелкаю пальцами, — здесь все продам. В Лондоне переоденусь в чистое — в новую квартиру, машину и костюм. Еще чаю выпью. Обязательно выпью чаю. В «Ритце», к примеру. Хоть это и пошло.

— Генка, ну-ка принеси мой блокнот! — Охранник приносит Рашпилю совковый бумажный блокнот, из каких мы в институте шпаргалки рвали. — Вот что я те скажу, Володя. Вот, что я тебе скажу. — Рашпиль укоризненно качает головой и надевает очки в тонкой металлической оправе, отчего становится похожим на ученого кота, и начинает читать, — «Благородный муж (цзюнь-цзы) думает о праведном пути и не думает о пропитании. Он может трудиться в поле и быть голодным».

— Это откуда? — таращу я глаза в недоумении.

— Это, Вова, Конфуций. Был такой китайский мудрец. А вот еще: «Благородный муж знает только долг, низкий человек знает только выгоду». Это в ответ на твое про бизнес. И про личное. Я себе много навыписывал, ты не думай! — Рашпиль грозит мне пальцем.

— А откуда у вас, Алексей Михайлович, такая тяга к конфуцианству вдруг образовалась?

— А ты думаешь, ты один тут умный и борзый, да еще с образованием?

— Нет, не думаю, — грустно ответил я. — Судя по количеству машин стоимостью более восьмидесяти тысяч евро внизу, на парковке, думаю, что не один. А учитывая тот факт, что машины эти не благородных мужей, а здешних блядей и официантов, что-то, Алексей Михайлович, подсказывает мне, что не только не один, а даже и не умный.

— Правда? — недоверчиво косится на меня Рашпиль. — Ну, тогда еще надежда на тебя есть. Знаешь, — наклоняется он ко мне, — надежда исправиться, она всегда есть. Возьми меня — три ходки, две «мокрые», руки в партаках, а душа в заусенцах. А и меня на старости лет взяло так, что не отпускает. Как хороший чифирь.

— Что не отпускает? — судя по внезапной страсти к Конфуцию, Рашпиль на старости лет таки познал волшебный мир химически синтезированных наркотиков.

— Год назад мои влезли в один блудняк с оружием в Гонконге. — Рашпиль вертит головой по сторонам, потом снова наклоняется ко мне. — Туда-сюда, чё-то у них там не задалось, — короче, схлестнулись они с местной братвой. Триадами себя называют. Стали они наших крошить, как капусту. И случись так, что пятеро моих прихватили какого-то деда с бабой и ребенком, с кучей лаве. Вроде как общак их подломили. Заперлись с этими бабками и заложниками в отеле. Китаезы их обложили со всех сторон, но выкуривать испугались, шутка ли — старший их там со своей бабой и дитем.

День сидят, два, три. На четвертый баба китаеза говорит на чистом русском языке: так, мол, и так. Мистер Чен попросил вам сказать, что сегодня самоубьется через остановку дыхания, а после братва его вас всяко замочит. А то, что мистер Чен сам себе ласты завяжет, можете не сомневаться.

Мои, конечно впали в ахуй и стали мне звонить. Прилетел на следующий день. Своим велел в комнате остаться. Сел с этим Ченом и бабой его тереть. В ванной.

Чен вместо «здрасте» берет с полки флакон с духами, разбивает, и вены себе на правой руке взрезает. Вот, говорит, Алиоса, через три часа кровью истеку. А если на левой вскрою, то через два. А потом мои люди зайдут и убьют вас. Хотя я мог бы обменять себя, ребенка и жену на деньги, которые вы украли, и вам бы удалось бежать, я не стану этого делать, чтобы не мешать моим людям исполниться своего Дао.

У денег нет пути и нет сущности, Алиоса. Деньги кончаются, а цзюнь-цзы, узнавший Дао воина, не кончится никогда. Ты, говорит, Алиоса, понимаешь это? В чем твое Дао? Ты же благородный человек. Или ты ищешь выгоду вместо того чтобы искать сердце?

— И что же вы, Алексей Михайлович? — Я пытаюсь понять, не слишком ли большие зрачки у неофита.

— И подумал я, Вовка, — цзюнь-цзы я или шмара помойная? И так мне обидно стало, веришь — нет, что отдал я все бабки, отпустил его жену с ребетенком и сказал: косяки моих людей на мне. Их отпусти, а меня мочи прямо здесь.

А он мне отвечает: вижу, Алиоса, скоро ты на путь Дао встанешь. И смотрит вроде как испытующе. Самому на вид лет сто, а глаза молодого парня. Как у тебя вот. Сказал, потом подул на свою руку, кровь кап-кап — и остановилась. В натуре. Выпьем?

— Ага. — Я автоматически подставляю стопку. Нет, на известные мне наркотики не похоже, слишком четко говорит и глаза нормальные. Чем же его там вставили? Гипноз?

— Ну, потом, конечно, еще много чего было, — продолжает Рашпиль. — Монастыри, чай, осознание Дао, ушу, «утренняя роса оставляет след на листе», «лотос распускается в камне», «дракон ебет черепаху». Ну, — Рашпиль перебрал четки, — с драконом, это я, конечно, маху дал. Ты вот, сам-то, пытался хоть раз в жизни осознать свое Дао?

— Что? — Я от неожиданности глотаю табачный дым. — Дао?

— Дао, — мечтательно тянет Рашпиль, потом оборачивается, — это Лао-цзы придумал. Он вроде старшего смотрящего был при Конфуции.

— По-моему, это весьма спорно.

— Тут и спорить нечего. Возьми, к примеру, вот это: «Дао — это то, что движет вещами, путь его загадочен и непостижим». Но при этом смотри какая еботня интересная выходит, Дао — оно как бы везде и во всем, но сказать, что мы видим Дао как нечто отдельное, нельзя. А я так скажу — Дао это есть Понятие. Почему говорили раньше — живет по понятиям, поступает по понятиям. А что это за понятия и откуда они взялись — никто ведь никогда не выяснял. Однако у каждого слоя населения были свои понятия. Свое Дао. Дао мента, Дао вора, Дао вояк, профессоров, врачей, таксистов. И так далее. Но над всем этим — одно большое Дао. Потому что Понятия, — он поднимает палец вверх, — Понятия, они были раньше нас. И был порядок. И сам порядок был по Понятиям. Сечешь, чего дальше вышло?

— В первом приближении. Судя по тому, куда вы клоните, в середине девяностых с метафизической зоны вышло по УДО сразу несколько злых демонов, которые отняли у всех российских граждан не только понятия, но и сбережения, так?

— Чё-то ты загнался. Не было никаких демонов. Хотя, — Рашпиль обвел зал торжествующим взглядом, — может, и были. А я думаю, просто люди понятия сами смешали, и наступил окончательный пиздец. Вор делит бабки с ментом, врач наркотой барыжит, учитель детей ебет, поп за партию «Единая Россия» подписывает. А простые люди увидели это и поняли, что при коммуняках Ленин был понятием, при Ельцине беспредел был понятием, а сейчас только бабло понятием и осталось. А бабло понятием быть не может. Нету у бабла никакого Дао. Потому как если бабки есть — ты при понятиях, а бабки кончились? А? А Дао никогда не кончается, не может кончиться.

— При этом Ван Фучжи, — я мучительно выуживаю из извилин скудный запас знаний о китайской философии семнадцатого века, чтобы хоть как-то соответствовать, — учит, что Лао-цзы был слеп. И еще никто не избежал конкретности вещей.

— Пидорасина этот твой Ван Фучжи! — Рашпиль жахает рукояткой вилки по столу. — Откуда фраерок? Из шанхайских? Я щас позвоню, спрошу, что они там за петушар вырастили, если позволяют себе Лао-цзы вот так запросто хуесосить!

— Да бросьте вы, не стоит он того. — Я опускаю глаза на пепельницу, понимая, что такими дешевыми приемами, или «погремухами», в блатной риторике, можно сбить с толку только первокурсницу МГУ, а не новоявленного китаиста с тремя судимостями.

— Главное — понять, в чем твое Дао. — Рашпиль прикрыл глаза и сделал длинный выдох. — А как у каждого придет осознание Дао, будут и понятия. И порядок будет, и жизнь будет. Как в Китае.

— В Китае применяют пытки и существуют концлагеря, — робко пытаюсь я занять последний бастион либеральных ценностей.

— Вот только пропагандой американской мозги мне ебать не надо! — ощеривается Рашпиль. — Лагеря! Лагеря у нас на Магадане. А у них — исправительные центры. Мало ли гондонов штопаных, которые не хотят свое Дао искать и другим мешают? Тычутся по жизни, как слепые с паперти, и других баламутят. Я вот осознал себя воином и теперь с этим Дао живу. — Рашпиль мечтательно закатил левый глаз. — И когда-то, Вовка, я проснусь на берегу Хэнань. Может, рисовым зерном, а может шумом в соснах, и наступит вечность. А разве может думать о деньгах тот, кто собирается ступить за бамбуковую занавесь, чтобы быть всегда, Вовка? Готовясь к такой ебатории, думаешь только о том, как бы лишних косяков здесь не напороть. А другим так прет, и они уже при жизни понимают, что на самом деле они рисовое зерно. И тогда совсем благодать наступает. Как в чифире утонул. — Рашпиль посмотрел на часы и молодцевато расправил плечи.

— Только почему-то так выходит, Алексей Михайлович, что как только осознаешь себя рисовым зерном, тебя тут же склюет какой-нибудь петух, вроде вашего чиновника.

— Вот поэтому я пока воин, — вздохнул Рашпиль, потом отвернулся от меня и сделал знак охране. Детина принес ему листочек. — Слушай сюда. Час назад какие-то фраера в банях на Пресне порезали двух шлюх и одного халдея. Не насмерть. По слухам — подломили у фраеров чемодан с бабками. Не твой ли это чемоданчик, Вова? Имеется наколка на сутера, что баб в ту баню возил. Адресок, телефончик. Один поедешь или людей дать?

— Я сам, Алексей Михайлович. Буду делать первые шаги на пути воина.

— Это ты молодец, Володя! — Рашпиль по-отечески похлопал меня по плечу. — Действуй, а я поеду. У меня через два часа урок китайского, а до этого надо еще одного коммерсанта в русло Гуанчжоу вернуть.

— Это как?

— Да взял компьютеры у знакомых китайцев (они же теперь все через меня идут) и бабки не платит. Приехал к нему в офис представитель компании продавца, рассказал про дракона, который безнаказанно воровал рис у крестьян Поднебесной, а коммерс его послал. Он думает, если это Москва и у него два джипа сопровождения ментовских, можно и драконов на хуе вертеть?

— И что теперь?

— Будем вызывать на товарищеский суд. Шутка ли, пять лимонов грина! За такие бабки любой кедровый орех из Манчжоу-Го станет гранатой РГД. Ладно, это его путь. А ты помни, Володя, про Дао. Познай его. И про вечность помни.

Уже в машине я подумал, что городская легенда о лучах, которые случайно вырвались из недр секретного НИИ и поразили почти всех жителей города, не совсем вранье. И может быть, в числе первых жертв был Алексей Михайлович Головня 1952 года рождения, отсидевший один срок за разбой (по малолетке) и полтора срока за убийство (по второму освобожден условно-досрочно), проходивший по делу об организации преступной группировки в России и на Украине, в отмывании денег в Испании, по заказным убийствам в Москве, Донецке и Израиле. Алексей Михайлович Головня по кличке Рашпиль, вор в законе, который только что рассказал мне не «за братву и зону», и даже не «за Бога забыли», а про Дао, Конфуция и Гонконг. Возможно, я не прав, и Рашпиль действительно стал той самой бабочкой, махнувшей крылом на площади Тяньаньмэнь, чтобы породить финансовый ураган в Нью-Йорке.

Но что-то во всем этом разговоре отдавало морозной тревогой. Что-то такое, что словно намекало — пиздец особенно близок.

Косвенно наличие тревоги в воздухе подтверждал щит с рекламой «Газпрома», глядя на который невольно думаешь, что как раз тем, кто собирается в вечность, деньги, по ходу, нужны еще больше.

Я закурил и принялся вспоминать, нужно ли получать визу в посольстве или в Гонконге ее ставят прямо в аэропорту?

ДИЛЕР

Двор в районе метро «Курская». Двадцать три часа пять минут

— Ты чего, в Майами? — Кирилл ошарашенно смотрел то на Севу, то в зеркало заднего вида.

— А чего такого? — Сева выпрямился, протер рукой приборную панель и облизнул пальцы. — Не кипешуй, карму портишь.

— Какая, в жопу, карма? — Кирилл сильнее обхватил лежащий на коленях чемодан. — Чего, до дома потерпеть нельзя? Обязательно в машине хуячить?

— Блин! — Сева чихнул, выпустив из левой ноздри легкое облачко. — Я же тебе говорил, карму портишь. Ну вот. Теперь нужно повторить. Не хочешь с панели, давай кейс.

— Э-э! — Кирилл хлопнул Севу по руке. — Давай только не на моем кейсе!

— А чё у тебя там, килограмм героина? — расхохотался Сева. — Тогда понятно, почему ты «первый» не хочешь.

— Кто про что, а вшивый про баню. У тебя, кроме как про наркоту, других шуток нет? — скривился Кирилл.

— А чего это мы такие правильные? В четыре утра будить друга из-за шести граммов ты не стесняешься. Чего у тебя в кейсе-то? Прижал, будто там лимон грина лежит! — В глазах Севы мелькнул злобный огонек. Кирилл похолодел и выпустил воздух, как спущенный шарик:

— Документы там у меня, — промямлил он, — в Латвию, на вид на жительство подаю.

— Ого! — присвистнул Сева. — Ты мне не рассказывал. А чего так поспешно?

— Менты работать не дают, а деньги просят. Телки умные стали. Через день в ресторанах ошиваются, в поисках сазана. Трое за месяц свалили. Ну и вообще… заебала эта рашка.

— А ты уже недвижимостью обзавелся? Говорят, если квартиру там покупаешь или дом, сразу вид на жительство дают.

— Присматриваюсь, — уклончиво ответил Кирилл. — Ладно, делай, что ли.

Сева хмыкнул, принял у Кирилла кейс, положил на колени, достал целлофановый пакет граммов на двадцать и отсыпал на крышку небольшой холмик.

— Не боишься столько возить с собой? — теплым участливым голосом поинтересовался Кирилл.

— Работа! — пожал плечами Сева и передал пакет. — Брось в дверцу, если что — сразу за окно, только ногтем дырку продырявь, чтобы по ветру разнесло. А то мне не с руки, я рулить буду.

Кирилл подождал, пока Сева нагнется к крышке кейса, и незаметно убрал пакет в карман своей куртки.

— Богота, — выдохнул Сева, передавая Кириллу карточку. — Чистая Богота!

— Кто?

— Неважно. Давай, ты такого еще не пробовал. Я сам такого, почеснаку, давно не пробовал.

Склоняясь над кейсом, лежащим на коленях у Севы, Кирилл бросил взгляд в зеркало заднего вида.

— Если на нас сзади кто смотрит, подумает, ты у меня сосешь! — заржал Сева.

— Слышь! Шутки выбирай, в натуре. — Кирилл резко выпрямился и в этот момент понял, что ему не показалось. Сзади приближались фары — менты!

Кирилл бросил на пол карточку, распахнул дверь машины и побежал. Раздался визг протекторов. Кирилл бежал долго, петляя между деревьями, пока не оказался на другой стороне парка. Уже виднелся в просвете аллеи павильон метро. Кирилл перешел на шаг, восстановил дыхание, огляделся по сторонам, остановился.

Вытащил сигареты из одного кармана, полез за зажигалкой в другой, и пальцы нащупали предмет, оказавшийся при свете уличного фонаря пакетом с кокаином. Кирилл оценил на глаз весовую стоимость, подумал о том, как менты будут ловить Севу, а тот пустой, как завтра Сева позвонит и срывающимся от волнения голосом поинтересуется судьбой пакета. А Кирилл ответит, что выбросил со страху. Сева тихонько заскулит и пробормочет что-нибудь о трешке грина.

Кирилла охватил нервный хохот. Деньги к деньгам. Он прижался спиной к березе и прикрыл рот ладонью, чтобы не привлекать внимание. Смешно было так, что пришлось присесть, чтобы сбить истерику.

Отсмеявшись, Кирилл выбросил погасшую сигарету, достал новую, зажег. Глубоко затянулся и вдруг почувствовал холодок между лопатками. Что-то его не отпускало. Что-то говорило Кириллу об изменении в атмосфере. Будто бы час назад он был одним, а теперь стал… или не стал? Или что-то у него было между парком и машиной Севы, а теперь… карточка, менты, пакет с коксом… А-А-А-А-А!..

Кажется, последнее он уже прокричал.

БЕГИ, КРОЛИК!

Беги, кролик, кролик, беги, реки

крови, огни.

Танцуй, плыви, гори, скользи,

Убивай лишки, смотри,

Все бессмысленно и бесполезно.

Mujuice. Беги, Кролик; беги!

А-А-А-А-А! Й-Ю-Ю-Юху! — закричал Сева, убедившись, что фары милицейской машины больше не показываются в зеркале заднего вида. Для верности он совершил еще пару маневров, чтобы сбросить «хвост», — проехал дворы за театром «Ромэн» и вырулил на Третью улицу Ямского Поля. Припарковавшись между служебных машин у здания ВГТРК, первым делом вышел, открыл пассажирскую дверцу и принялся осматривать салон в поисках пакета, который передал Кириллу. В дверце было пусто. На полу, между сиденьями, в бардачке — ничего похожего. Для успокоения Сева приподнял коврик и пошарил рукой, но реальность била наотмашь. Пакет исчез.

— Минус три, — Сева уселся на корточки, как азербайджанцы на рынке, и закурил. — Даже звонить бесполезно, скажет, что выбросил со страху. Или правда выбросил. Всяко не легче.

С одной стороны, подумал Сева, три тысячи потерять обидно. С другой — если бы менты прихватили с таким пакетом, отдал бы десятку, а то и больше. А учитывая последние тенденции борьбы за чистоту рядов, десятку можно было не отдать, а получить. В таком разрезе выходила не просто экономия, а сразу условно-досрочное освобождение. Картину счастливого исхода слегка подгадил Кирюха, умыкнувший стаф, но в сочетании с угрозой сменить модную джинсовку Dsquared на лагерный ватник это выглядело досадным пустяком. «Ему еще бед карма обраткой-то вернется», — заключил Сева.

Кейс, валявшийся за спинкой пассажирского кресла, он обнаружил, когда садился за руль. «Вот завтра мы и устроим натуральный обмен моего товара на твой вид на жительство», — улыбнулся Сева, погладив шершавый пластик, — а если там еще и паспорта лежат, тебе пиздец, брателло. А они там наверняка лежат».

То, что лежало в кейсе, вполне можно было бы назвать видом на жительство. В последний раз такое количество денег Сева видел в спортивной сумке, стоявшей на кухонном столе в офисе Таракана, который продавал наркотики оптом. Это было на прошлой неделе. И на позапрошлой тоже. Такое бывало, когда Сева сталкивался в тараканьем офисе с «региональными дистрибьюторами». Они пили чай и травили анекдоты, пока помощник Таракана нарочито медленно пересчитывал деньги.

Каждый раз, наблюдая за этой процедурой, Сева размышлял над тем, сколько же снюхивает население Подмосковья, учитывая то, что даже это немалое количество порошка будет разбодяжено втрое, а то и вчетверо. А по телевизору говорят об инфляции и безработице. А вчера вроде как кризис был. А Москва и окрестности все так же «невер слип».

Еще Сева пытался прикидывать выручку этих ребят, но всегда спотыкался. Считать чужие деньги было однозначно плохой кармой, но гораздо хуже было осознание того факта, что посчитав их, можно прийти к выводу, что заработать даже двадцать процентов от годового оборота этих ребят невозможно. А такое знание делало жизнь унылым беспросветным говном и низводило профессию драг-дилера (модная машина, открытые двери в злачных местах города, общение с опасными, но правильными людьми) до уровня заместителя менеджера по персоналу в крупной конторе, подсчитывающего бабки начальника в перерывах между мастурбацией с кредитным авто-калькулятором и просмотром горящих путевок.

Хотя на самом деле Сева знал, что дилером его зовут только близкие друзья, из вежливости и ради потакания Севиному кумиру — Тони Монтана из «Лица со шрамом». А остальные — просто барыгой.

Крутить наркобизнес Сева начал три года назад, после знакомства с одним майором из ФСКН, принявшим его на дискотеке с двумя таблетками экстази и подписавшим на роль — вначале осведомителя, потом — мелкооптового продавца.

Как человек неглупый и знакомый с религиозными течениями, Сева понимал: чтобы пробиться наверх наркопирамиды, надо обладать не просто «монтановскими» яйцами, но еще и сильным тотемным символом, потому что на фразу: I want my fuck-in'human rights, now! Just like the President Jimmy Carter says, — придут не офицеры иммиграционной службы США, а два подполковника-силовика. Причем второй придет уже с видео, взятого с ютьюба, на котором отчетливо видно, как Сева устраивает взрывы в московском метро.

Прочитав книгу про транснациональные корпорации в торговле, Сева уяснил, что единственный способ противостоять крупному ритейлеру типа Wal-Mart, уничтожавшему конкурентов с помощью низких цен, можно двумя путями — объединением мелких торговцев для получения больших скидок от поставщика или переходом в формат All-in-one Concept store, когда широта ассортимента и близость к жителям своего района дает тебе шанс на большую лояльность покупателей.

На первом пути вместо скидок можно схлопотать по роже, а за объединение в натуре лишиться лицензии на торговлю (читай: грохнут).

В книге еще описывался вариант, когда монстры торговли просто покупали бизнес у наглого малыша-конкурента, оставляя хозяев в управлении, но то, что слияния-поглощения в России происходят на уровне выше курирующего Севу майора, он уяснил давно.

Оставался кропотливый путь «старого доброго магазина нашего квартала», хозяина которого любят соседи как своего. «Стать Lovemark» — учила книга. Ассортиментный ряд — иногда кокс, чаще героин, экстази, гашиш, унизительная и малоприбыльная торговля бутиратом. Контингент покупателей соответствующий — щенки-студенты, играющие в тусовщиков, нищие районные джанки, угрюмые айтишники и местная гопота. С «Лавмарк» было еще тяжелее. Добрые соседи ненавидят барыг. Главное — непонятно почему.

Чтобы успокоиться, Сева отошел от машины и добил небольшой косяк, из тех, что лежат на черный день в запасном колесе. Кейс сулил феерический полет за мечтой, которой Сева проникся после первого визита в Голландию. С того момента он заболел идеей переезда в небольшой голландский город, покупки лицензии на кофешоп и организации бесперебойного туристического трафика для жителей эрэфии. Сева знал процедуру оформления заявки, примерную стоимость бизнеса, разбирался в сортах травы и текущих ценах на внутреннем голландском рынке. Тема кофешопа всплывала каждый раз во время пьянок с товарищами. Каждый из них знал, что делать на следующий день после севиного отъезда. Со временем мечта доросла до размеров холдинга со своим туроператором, продажей авиабилетов и сторонним бизнесом вроде автозапчастей. Словом, Сева, как человек нежадный, комфортно устроил в своей мечте всех приятелей. Оставалось одно небольшое «но». И вот сейчас, в эту самую минуту, это «но» лежало у Севы на коленях.

В стакане между сиденьями изредка трепыхался мобильный, высвечивая одного и того же абонента — «Кирилл».

— А вот хуй! — сказал Сева телефону, когда тот в очередной раз заерзал. Телефон, видимо, понял и умолк.

Трогая, Сева не особенно понимал, куда ехать. Сначала позвонил Машке и спросил, как у нее с загранпаспортом, на что она пропищала: «Сколько времени, знаешь? Опять обнюхался!» — и еще много обидного. Потом остановился и выкинул все оставшиеся в багажнике косяки. Включил диск Найка Борзова и долго ездил по Садовому кольцу, подпевая «Лошадке» и барахтаясь в теплых мечтах о Голландии. Правильная музыка и правильная трава постепенно делали свою работу, и на втором круге Сева ощущал себя в салоне самолета, то ли приземляющегося в Скипхоле, то ли стартующего из Шереметьево.

То, что машина «Нового желтого такси» двигается за ним от «Курской» до «Маяковки» не случайно, Сева понял, когда ошибся поворотом и вернулся на Садовое, а таксист исполнил тот же маневр. Желтый «Форд» отстал от него только на Смоленской. Зато сразу после «Парка культуры» на хвост села «Рено».

Интересно, откуда они про кейс узнали? Кирюху вели? Сева включил поворотник. Ехать к Машке, спрятать у нее кейс и отсидеться? Там двор такой неудобный, зажмут — не выберешься.

На втором круге по Садовому к таксистам добавилась машина ГИБДД, проследившая за Севой вплоть до съезда на проспект Мира, где ее сменил знакомый «Форд», выпрыгнувший со стоянки у метро. Несомненно, таксисты передавали эстафету гаишникам, а те обратно таксистам. Причем делали это так слаженно, что сперва и не подумаешь, что следят. Конкретно, суки, натренировались. Нет, к Машке точно нельзя. Может, к ее отцу в сервис, они вроде с утра работают? Но тут он вспомнил, как недобро посмотрел ее отец, когда Сева на вопрос о своей профессиональной деятельности ответил: «Коллега. Колеса продаю, присадки, там, всякие». Автосалон отпадал. Старому мудаку доверять нельзя. Сдаст или обкрадет. Делать нечего. Как говорится, дома и стены помогают.

Сева ехал так, как ночные птицы улетают от более грозного хищника. Медленно двигался в полузнакомых дворах, чтобы потом совершить стремительный бросок по главной дороге. Зависал на светофорах, проверяясь, останавливался у обочин, разворачивался и уходил обратно в центр. Последнего таксиста он сбросил в районе Песчаной. Тот делал вид, что остановится у метро, а сам в последний момент поехал дальше, но Сева уже предугадал его маневр и свалил во дворы.

Уже на районе последний раз проверился и припарковался за пять домов, а там кустами добежал до своего подъезда.

— Сев! — окликнули его сзади. Сева вжал голову в плечи, развернулся и автоматически выставил вперед кейс как щит. От стены у подъезда отделился торчок. Имени его Сева не помнил. Из тех, кому уже и тащить из дому нечего. — Сев, я ща сдохну!

— У меня нет ничего, отвали! — буркнул Сева и двинулся вперед.

— Брат, я тя прошу, брат. Я сдохну ща, реально!

— Я те чё, врач? — огрызнулся Сева. С торчками в таком состоянии нужно быть предельно конкретным и ни в коем случае не вестись на всякие суицидальные угрозы, это Сева уяснил давно. — Иди домой, бля!

— Я н-н-не могу, меня ломает, — затрясся торчок, — я тебя прошу, хочешь, на колени встану!

Сева прикинул, как глупо стоять, держа в руках кейс, полный денег, ранним утром, в не самом лучшем московском дворе. Особенно когда на коленях перед тобой стоит нарколыга в ломках.

— Ладно, — посмотрел он по сторонам, — пошли!

Оставив торчка стоять перед входной дверью, Сева быстро достал из сливного бачка полиэтиленовый сверток и вернулся на лестницу.

— Сколько тебе?

— А это на сколько тянет, как думаешь? — протянутой к Севе ладони, с впитавшими грязь, дым, и еще черт знает что линиями судьбы, жизни и прихода, лежало тусклое желтое кольцо.