Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

«Ода к радости»

Стрельцовы въехали во двор Большого Роддома в свое обычное время, то есть довольно рано – не было еще и восьми утра. Поэтому молодые ребята, человек семь, ровно стоящие вдоль больничного забора, как призывники перед военкоматом, удивили не только Сергея, но и Веру. Предположить, что все эти молодцы одновременно стали папашами и по зову сердца все вместе явились под светлые очи своих юных жен (буквально до зари!), было трудно даже видавшей и не такие виды Вере.

Но и это бы ничего, если бы из шеренги не выделился один паренек и, прижав телефон к уху, не крикнул:

– Наташка, смотри! – а потом скомандовал зычно: – Делай – раз!

И «призывники» вдруг упали, как подкошенные! Но уже лежа на земле, каждый сделал еще какое-то одно, завершающее движение.

– А, это флешмоб, – догадалась Вера и засмеялась от радости за этих мальчишек, бесстрашно попадавших на жидкий газон, и за мамочку, которой весь этот цирк посвящался.

– Не понял, что получилось-то у них? – вытянул шею Сергей.

– А ей сверху видно, – пояснила Вера, – она наверняка уже родила, значит, сейчас – на третьем…

Мальчишка-папа не успокоился на одном трюке и выстрелил в небо ракетницей, рассыпавшейся в воздухе серебристым конфетти. Его друзья вскочили, все дружно помахали какой-то счастливице на третьем этаже Большого Роддома и, весело переговариваясь, направились к выходу…

Верочка, чмокнув мужа в щеку, пахнущую «Хьюго Босс», побежала на работу, а Сергей дождался, пока парни поравняются с его машиной, и спросил у «главного» – молодого папаши:

– А чего вы там изобразили, ребята?

Мальчишка весь расплылся от гордой улыбки:

– «Я – ПАПА!»

Сергей грустно подумал: «А я – нет». Но тоже улыбнулся креативному папочке:

– Поздравляю! Молодец…

Оглянулся на Веру. Та стояла на крыльце, придерживая дверь, уже готовая войти. Увидела, что он посмотрел на нее, и радостно помахала ему рукой. Сергей поднял руку в ответ…

Когда позвонил Бобровский и сказал Вере Михайловне: «Вера, ну, давай сюда, срочно…», она сразу поспешила в приемный покой, тревожась, что привезли экстренную пациентку.

Но обстановка в приемном была нормальная, рабочая такая обстановка: на скамейках и стульях, расставленных вдоль стен, сидели женщины и ждали своей очереди. В руках у каждой из них были какие-то пакеты, свертки, рядом сидели мужья, свекрови, подруги. Никакого ажиотажа не наблюдалось, пока…

… С истошным воем и пульсирующими мигалками к корпусу подъехала «скорая» – все это было видно через широкое окно вестибюля. Внимание всех присутствующих немедленно обратилось туда. Из «скорой» при помощи медиков вышла кругленькая, как колобок, молодая девчонка, следом вылезла стильно, но строго одетая, высокая, стройная и даже на вид суховатая дама неопределенного возраста – не то тридцати пяти, не то пятидесяти лет. Пока эта группа входила в вестибюль следом за медиками «скорой», одетыми в фирменные бордовые костюмы, у Веры снова зазвонил телефон:

– Верочка, где ты?

– Здесь, – четко ответила Вера и отключилась.

Вера пропустила вперед в приемник всех приехавших на «скорой» и зашла сразу за ними. Возражений в публике не было…

Вошедший врач «скорой», в фирменном бордовом медицинском костюме, с непременным стетоскопом на шее, положил перед врачом приемного покоя свой листок:

– Петровская. 22 года. Схваткообразные боли. Схватки редкие. Воды не изливались. Шевеления плода нормальные.

Вера Михайловна в полной уверенности, что Бобровский вызвал ее для приема именно этой мамочки, кивнула коллеге:

– Спасибо.

И внимательно посмотрела на вновь прибывшую – маленького роста девушку с объемистым круглым животиком, одетую явно не для больницы: в нарядный темно-синий сарафанчик для беременной, в белую блузочку с трогательным круглым воротничком.

– Раздевайтесь и на кресло, – скомандовала она. И, заметив, что рядом с Петровской, как телохранитель, стоит приехавшая с ней высокая дама с красивым, но строгим и тревожным лицом, сказала, обращаясь уже к ней лично:

– Мама может подождать в коридоре.

Даму едва ли не передернуло. С недовольным видом, строгим учительским голосом она тут же уточнила:

– Я не мама. Я преподаватель, – и, не сумев подавить раздражение, добавила, – троечницы этой.

Вера Михайловна даже рассмеялась от такой формулировки:

– А мы тут и двоечниц принимаем, и кандидатов наук. Тут все равны. Подождите там, если хотите.

Преподаватель кивнула, а потом добавила с непонятной интонацией:

– Да уж подожду, разумеется.

Но почему-то осталась стоять рядом со студенткой Петровской, как будто опасаясь, что она сейчас сбежит…

Девчонка-колобок Петровская в это время, нерешительно спустив шлейку сарафана, жалобно смотрела на суровую преподавательницу. Потом, видимо, преодолела страх и почти проблеяла:

– Спасибо, Людмила Викторовна. Вы уже не ждите, скоро Вася приедет, мы сами уже…

Людмила Викторовна повторила назидательно не терпящим возражений голосом:

– Нет уж, я подожду, Петровская! Что врач скажет…

И только потом вышла из кабинета, гордо подняв голову.

Спустя буквально десять минут слегка нахмуренная Вера Михайловна стягивала с рук резиновые перчатки, а колобок-Петровская спускала ножки с кресла, украдкой бросая тревожные взгляды на врача.

– Ну, ты еще не рожаешь. Но я тебя уже не отпущу: мало ли что. Полежишь недельку, там видно будет. «Скорую» зачем вызывали? Ничего критичного…

«Колобок» на этих словах начал тихо поскуливать…

Вера Михайловна, привыкшая к разным проявлениям эмоций у беременных, заговорила с девчонкой по-доброму, но строго:

– А ну-ка, прекрати! В чем дело?…

Та, помотав головой, все же захлюпала носом:

– Понимаете, я перенервничала очень, преддипломная сессия, пятый курс, последний экзамен…

Вера, скрестив руки на груди, приготовилась внимательно слушать…

Лена Петровская вышла замуж не на пятом курсе, как все умные, а на четвертом, но не «по залету», как говорят в таких случаях циники, а по большой любви. Беременность наступила позже, и не очень-то вовремя… Но! Судьба – она и в Африке судьба! Значит, так надо было.

Лена (тогда еще Колеченок) хорошо окончила школу, довольно легко поступила на экономический факультет вуза, готовившего технические кадры для народного хозяйства. Полученных при поступлении баллов хватило для того, чтобы хорошей девочке из провинции сразу дали общежитие. Это было очень кстати: небогатые Ленины родители не смогли бы снимать ей квартиру в столице.

Своего Васю, свою Судьбу с большой буквы, Лена встретила в общаге при пикантных обстоятельствах.

…Вечерело. А в длинном коридоре общежития смеркалось еще раньше, чем вечерело, – по причине некомплекта ламп дневного света. Не чуя, что судьба уже стучится в ее дверь, Лена шла из кухни, радостно неся в мисочке свежесваренные пельмени с тающим кусочком масла наверху. Не то, чтобы Судьба стучалась в дверь… Она угрюмо ковырялась в замке ключом. И тихо ругалась матом: замок почему-то не реагировал на ключ. Судьба, уперев руки в боки, даже пнула в сердцах хлипкое заградительное сооружение. Дверь гулко простонала, но выстояла.

Лена недавно вселилась в общежитие и еще не до конца акклиматизировалась… или адаптировалась, что, в общем, не очень важно. Потому что по всем законам общежития – в самом широком смысле этого слова – влезать в чужую комнату без спроса не стоит. Лена не стала кричать. Напротив, она неслышно подошла к взломщику сзади и тихо осведомилась:

– Ты что тут делаешь?

Парень среагировал на свистящий шепот неадекватно: резко повернулся, как-то нелепо взмахнув рукой, да и выбил из ее рук мисочку с ужином.

Пельмешки живописно разлетелись по полу. Бли-и-ин…

Секунду они тупо смотрели на пельмени, потом друг на друга. Парень криво улыбнулся и сказал:

– Смотри: на Большую Медведицу похоже.

Пельмени и впрямь лежали красиво – в виде ковша.

– Сам ты белый медведь, – грустно сказала Лена, – пьяный, что ли? Чего ты в чужую комнату полез?

Парень диковато глянул на номер… И ошибка прояснилась! Номер Лениной комнаты был 366, а Вася жил через одну, в 368. Но на номер он и не глядел – он ориентировался по лежащему у порога грязно-оранжевому коврику, оставшемуся ему в наследство от прежнего хозяина.

Как коврик переполз к Лениной двери, история умалчивает. Может, старательная уборщица вытряхнула с балкона, а потом положила не по адресу. Может, лихие студенты, спеша на лекции, зацепили ногой. А может… все та же Судьба?

Вася предложил Лене на выбор: а) собрать пельмени, снова бросить в кипяток для дезинфекции и совместно съесть; б) забить на это дело и сбегать куда-нибудь, например, в «МакДональдс»; в) пожарить картошки и поужинать вдвоем… Все три предложения были рассмотрены благосклонно, потому что содержали в себе весьма конструктивный момент: выход из ситуации Вася предлагал искать вместе.

Она влюбилась в него с той самой, первой встречи. Ей понравилось, как аккуратно он чистил картошку, как смешно рассказывал про «абитуру», как накрывал ужин на две персоны на заслуженном, прихрамывающем от старости столе, как трогательно ухаживал за ней, галантно предлагая, за неимением других деликатесов, вкусно пахнущие домашние соленые огурцы. Но главное, конечно, ей понравилась его добрая улыбка, веселые глаза, понравилось, что он такой высокий и угловатый, как щенок дога. Оказалось, что он студент того же вуза, но другого, технологического факультета.

Не долго раздумывая, Лена перевелась с девичьего экономического факультета на сложный технологический.

Вася, увидев ее в своей аудитории чуть ли не в середине семестра, просто дар речи потерял, и не только потому, что она была четвертой, а отныне и самой симпатичной девушкой на их курсе! Он понял: Лена приняла важное решение.

Вася проглотил язык, а у Лены разговорная речь всегда была сильным местом. Она подошла к Васиному соседу по парте и, сопроводив слова небрежным жестом, сказала:

– Ну-ка, подвинься.

– А че тебе, места мало? – изумился сосед.

– Вот тут и будет мое место, – веско проинформировала Лена непонятливого соседа.

В общем, после этого отважного поступка все стало ясно окончательно: они теперь вместе. И если с любовью все было замечательно, то учеба давалась Ленке очень тяжело. Но верный Вася, надежный Вася, любимый Вася ей всегда помогал.

…Конечно, всерьез задуматься о детях Петровские хотели после диплома, но Лена нечаянно забеременела, и планы пришлось подкорректировать.

Скорректированный план был такой: Лена должна была успеть до родов сдать последнюю сессию и с чистой совестью уйти на преддипломную практику. А умный Вася, родной Вася, самоотверженный Вася как-нибудь написал бы два диплома – себе и ей. Он-то все успевал! На старших курсах он уже работал по специальности, и ему, студенту, сразу после защиты предлагали довольно престижную работу в его родном городе. Они собирались поехать туда всей семьей!..

В общем, все было рассчитано: Лена специально не стала оформлять академический отпуск, хотя срок ее беременности позволял не выходить на эту сессию. Но Лена рассудила здраво: через год, с ребенком и без Васи, она уже не сможет учиться. И, конечно, «против» законной «академки» был еще один важный момент: все преподаватели-мужчины (а их, как и парней-студентов, было в институте большинство) традиционно снисходительно относились к немногочисленным девочкам на этом факультете, а уж к беременным… Достаточно просто прийти на экзамен – и тройка тебе гарантирована.

Ребята не ошиблись в своих психологических расчетах. И до поры до времени все шло как по маслу…

…Маленькая, в своем очаровательном «беременном» сарафанчике Лена выглядела в экзаменационной аудитории необыкновенно трогательно: большие наивные глаза, светлые волосы, на безымянном пальчике правой руки, которой она все время поправляла волосы, ярко блестело обручальное колечко. Ангел!

На столе перед ней лежал небогато исписанный листок бумаги, который она задумчиво крутила по часовой стрелке. Седовласый патриарх-профессор сначала смотрел на студентку с умилением и симпатией, а потом, послушав ее бессвязное блеяние, начал хмуриться: она очевидно не знала предмета…

И тут Лена, картинным, явно позаимствованным из кино жестом схватившись за кругленький животик, всем лицом выражая страдание, протянула руки в сторону двери:

– Ой, мамочки! Кажется, началось!.. Позовите мужа… Вася!

Пожилой профессор немедленно подвергся панике и, подавая какие-то невнятные голосовые сигналы, метнулся в сторону двери…

Дверь мгновенно широко распахнулась, в проеме возник долговязый юнец с тревожным лицом. Малоприличным жестом показывая преподавателю такое же новенькое, как у Лены, обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки, он крикнул хриплым от волнения голосом:

– Я здесь! Я – муж!

Вася подхватил одной рукой супругу, которая со страданием на лице, как бы последним усилием подтолкнула преподавателю зачетку… Тот нервно и быстро сделал запись: «отлично»…

Номер со «схватками» раз за разом проходил «на ура»: мужественные педагоги, повидавшие на своем веку немеряно прогульщиков и халявщиков, шпаргалочников и хвостистов, без боя сдавались при первых же признаках надвигающихся родов. Был, был шанс сдать эту сессию блестяще! Но…

Преподаватель Бурмистров, читавший курс с таким многоэтажным и неудобоваримым названием, что студенты назвали его «Бурмистроведение», человек интеллигентный и покладистый, явной угрозы для студентов не представлял. Лена шла на последний экзамен, как на праздник, предвкушая очередную победу законов природы над всеми остальными законами, закономерностями, правилами, теоремами и аксиомами.

…Но праздник окончился, так и не начавшись. Уже на подходе к аудитории, где должен был проходить экзамен, Лена стала замечать сиротливо, жидкими кучками стоящих однокурсников, уткнувшихся в конспекты. Лена удивилась: обычно на зачетах у Бурмистрова было куда веселее. Никто не парился с конспектами, стояли, как в очереди на «хали-гали». Шутили, смеялись, встречали «вернувшихся с холода» аплодисментами: незачетов добряк Бурмистров не ставил. Если кто-то уж вовсе ничего не знал, он коротенько объяснял суть вопроса прямо за экзаменационным столом.

Студенты любили Бурмистрова. В общем, что-то было не то…

Староста, стоявший рядом со входом в «чистилище», кивнул Лене:

– Гуляй, Петровская, минут двадцать. По списку идем.

– Бурмистрыч умом тронулся? Решил за все пять лет отыграться? – недоверчиво спросила Лена.

– Доигрался Бурмистрыч! – горько срифмовал староста. – Гонял в субботу в футбол на даче – мениск выбил!

Открыл сезон! Все, ку-ку, нога в лубке, а мы… сама знаешь, в чем. Людоед принимает!

Староста присмотрелся к Лене и забеспокоился:

– Э, э! Ты чего, Петровская? Ты в порядке? Чего побледнела?…

Лена махнула рукой и пошла прочь, судорожно нажимая кнопки телефона.

– Вася! Все, мне конец! Бурмистрыч ногу вывихнул, а принимает Людоед.

Муж Вася, как назло, именно в этот день и час сдавал нормативы физкультурнику: накопилось за пять лет задолженностей – по единственному, кстати, предмету!..

Надо сказать, это была не первая встреча Лены Петровской с Людоедом, как звали хладнокровную и беспристрастную Людмилу Викторовну Крылович. Она была хорошим преподавателем: объясняла материал доходчиво и просто, систематизировала полезные сведения по своему предмету таким образом, что все желающие выучить знали его в результате назубок. Но ошибок не прощала: считала, что любая небрежность в расчетах могла привести в итоге к глобальной техногенной катастрофе.

Первая встреча с Людоедом состоялась задолго до того, как Лена стала Петровской. И мозги тогда работали куда лучше. Вместе с беременностью пришла ужасная рассеянность, забывчивость. Лена не рассказывала Васе, но уже несколько раз полузадушенный рингтон ее телефона раздавался из холодильника. В другой раз, опять же, по звонку она обнаружила телефончик в мусорке. Как он туда попадал, Лена даже самой себе ответить не могла: не помнила… А когда в женской консультации, ставя ее на учет, спросили, кто у нее муж, она ответила исчерпывающе: «Муж», чем вызвала веселье у скупых на улыбку медиков.

«А, чего я боюсь, в конце-то концов! Должна же она меня понять, как женщина!.. – уговаривала себя Лена. И сама понимала, что не стоит рассчитывать на обычные человеческие чувства, если речь шла о Людоеде. – Никакая она не женщина. Гуманоид. Пятый элемент…»

Ну да, что-то было в Людмиле Викторовне от ее голливудской тезки Миллы Йовович – в той части знаменитого фильма, где привлекательный биоробот стрелял без промаха, бил без жалости, подсекал и перекидывал через плечо…

…Нет, она все же сделала попытку! Взяла билет, выразительно прочитала вопрос, высказала рабочую гипотезу относительно правильного ответа. На красивом и суровом лице Людоеда отразился скепсис – она приподняла бровь. Девчонка увидела это и начала кусать ноготь большого пальца… Произнесла что-то еще околонаучное, с угасающей надеждой вглядываясь в непроницаемое лицо преподавательницы. Людмила Викторовна нахмурилась…

Она еще не сказала ни слова, но Петровская вдруг начала закатывать глаза, прижала руку к круглому животику, охнула…

Сидящие за другими партами однокурсники замерли. В наступившей тишине зазвучал необыкновенно холодный, какой-то ирреальный голос Людоеда, слегка резонируя в полу пустой аудитории:

– Петровская, если бы ты рожала каждый раз, как об этом сообщаешь экзаменаторам, ты уже была бы матерью-героиней. И демографический кризис нашей родине не грозил бы. Все, концерт окончен. Родишь – придешь на пересдачу.

Юная «мать-героиня», тут же перестав страдать, явственно изменилась в лице:

– Людмила Викторовна, не ставьте в ведомость… Подождите… Мне, правда, плохо…

Преподаватель ровно одно мгновение приглядывалась с недоверием к мамочке Петровской, несколько раз постучала ритмично ручкой по столу, как бы раздумывая. Затем сделала очевидный вывод и уже тогда резюмировала:

– Плохо, Петровская, старших обманывать. Плохо, Петровская, ты учишься последние два семестра. Плохо, Петровская, ты воспитана. Вот что, Петровская, плохо. И притворяешься ты тоже плохо. Сейчас выйдешь отсюда, зайди в медпункт. Скажи, что у тебя «неуд», попроси валерьянки. До свидания.

Но на этот раз, Петровская, похоже, не притворялась: она внезапно побледнела, на лбу у нее появилась испарина. Людмила Викторовна увидела все это и… бросилась нажимать кнопки мобильника, что-то стала туда нервно кричать, подскочила к студентке…

Лена уже все рассказала, уже оделась, а Вера Михайловна все стояла, глядя на девушку с задумчивой улыбкой. Посмотрела-посмотрела, да и погладила Ленку по кудрявой светлой головке:

– Ладно, не переживай. На учебе свет клином еще не сошелся. У тебя сейчас главный экзамен впереди – ребенка нормально родить. Пошли!

…Людмила Викторовна, как и обещала, терпеливо дожидалась, что решит врач.

Вера подвела Лену к преподавателю, слегка приобняв за плечи, как бы взяв ее под защиту и говоря ей: «Не робей!». Но Лена все равно робела…

– Все, студентку вашу госпитализируем. Есть кое-какие проблемы у девочки. В любой момент могут наступить прежде временные роды. В общем, не зря вы ее привезли. Спасибо за оперативность: решение вы приняли верное.

У Людмилы Викторовны неожиданно как-то смягчилось лицо, и она кивнула Лене вполне сочувственно.

– Понятно… Ты Васе позвонила?

Петровская покивала:

– Он сегодня физкультуру досдает. Потом… придет.

«Людоед» на эти слова выразительно вздохнула, металл вернулся в ее голос:

– Ясно, что досдает. Это у вас, видимо, семейное… Ну все, успокаивайся, настраивайся. Не ты первая, как говорится… Счастливо.

Кивнула на прощание врачу и удалилась, прямая, как циркуль.

Посмотрев ей вслед, Лена еще раз тяжело вздохнула.

– Ну, все, все, Лена! Сейчас тебя отведут в палату, располагайся, потом сестра поведет на анализы. Хватит уже страдать. Вот и профессорша твоя сказала: «Настраивайся!» На хорошее настраивайся… – потрепала Вера Михайловна девчонку по плечу.

Лена решила, что хватит грузить врача своими проблемами, и послушно опустилась на скамеечку – ждать, когда ее поведут в палату.

В дверь приемного вошли новые посетители – беременная женщина в сопровождении плечистого молодого человека. Богатырь спросил у Лены, которая сидела ближе всех к нему:

– Это… А куда жену сдать?

– Экзамены сдают, – внушительно, со знанием дела произнесла Лена, – и стеклотару. А жену оформляют. Вон там.

– Петровская, пойдемте, – сказала подошедшая медсестра и повела послушную Лену прямо по коридору и наверх – в отделение патологии…

Вера Михайловна вернулась в ординаторскую в полной уверенности, что именно затем, чтобы принять Лену Петровскую, ее и вызывал в приемный покой Бобровский. Она ошиблась. Но ошибка выяснилась чуть позже… когда у нее снова зазвонил телефон с высветившейся на табло фамилией завотделением.

Бобровский говорил с тщательно скрываемым раздражением:

– Вера Михайловна, за то время, пока я вас ждал на консилиум и данный консилиум длился, можно было связать шерстяной носок сорок второго размера. Вы не этим занимались случайно последние двадцать пять минут?

Вера округлила глаза:

– Владимир Николаевич, я же принимала студентку Петровскую, по «скорой»! Все с ней в порядке! И вас там не было! В чем дело-то?

– Ве-ра! – бархатно рыкнул Бобровский. – Я ждал тебя в операционной. И принимать надо было не студентку, а двойню «экошек» у Черновой. И мы разговаривали с тобой на эту тему вчера вечером.

– Кто заменил? – в одно мгновение вспомнив вчерашний уговор и нахмурившись, спросила Вера.

– Лариса Петровна, как обычно. Но Чернова – твоя пациентка, ты же ее полгода вела… Все, ты меня расстроила, мне нужно успокоиться. Отбой.

«Черт!» – хлопнула ладонью по столу Вера. Как она могла не понять, в чем дело?

И она вспомнила, как беременная «троечница» Петровская жаловалась на память: то телефон в холодильник засунет, то имя-отчество мужа забудет…

Снова зазвонил телефон. Она нажала кнопку:

– Да, Сережа…

Муж Веры Сергей, в своей роскошной белоснежной каске, предусмотренной техникой безопасности на стройке, в это время поднимался на двенадцатый этаж строящегося дома. Идти ему было тяжело, но не от усталости, а от непрошенного волнения, которое он никак не мог унять:

– Привет… Ну что, минут через пятнадцать поеду. К Светилу вашему.

Вера Михайловна тоже заволновалась, даже приложила руку к груди:

– Ой… Да… Ну, поезжай, Сережа. С Богом… Знаешь, Бобровский говорит, что он, Светило этот, эксцентричный немного, но врач – от Бога. Очень добрый. Оптимист! Говорил, что пациентки шутят: с профессором Мищенко поговоришь – и все, уже беременная…

Сергей хохотнул довольно нервно:

– Да ты что… Вот так прямо сразу и беременеют?… Ладно, буду отвечать односложно, междометиями, смотреть в сторону… А то, неровен час…

Вера поняла, что за неловкой шуткой Сергей прячет нешуточное волнение. Это понятно: еще один консультант, еще одно медицинское заключение… Ну, и каким оно будет? И будет ли эта консультация последней?…

– Кстати, Светило вообще-то хотел нас двоих видеть.

Вера покивала невидимому мужу:

– Сереж, да я в курсе, обследоваться будем вместе. Но сегодня я никак не могу замениться… – а потом спросила нежно, чтобы не обидеть: – Сережка, ты трусишь, что ли?

Сергей на своем открытом всем ветрам небоскребе поежился совсем не от холода:

– Да, есть немного… Я тут поинтересовался в интернете, что мне предстоит пройти. Не то, чтобы страшно… Чего там страшного, но… Я даже не об анализах говорю, пойми.

Вера перебила Сергея, чтобы он не углублялся в свои переживания:

– Я все понимаю, не объясняй. Своим пациенткам я всегда говорю: «Доктор не выносит приговор, доктор ставит диагноз. И чем раньше это произойдет, чем точнее будет диагноз, тем успешнее пройдет лечение». Ты мне веришь?

Сергей глянул на часы и ответил со вздохом:

– Верю-верю моей Вере! Просто под ложечкой сосет, прямо как на экзамене.

А она улыбнулась, подумав, что с утра очень много разговоров про экзамены:

– Ты у меня по жизни отличник!

На деле Сергей был «отличником боевой и политической подготовки» только в армии, но похвала жены ему понравилась. Он немного успокоился:

– Позвоню, как только выйду от доктора. Целую…

Лена Петровская, пройдя все формальности, лежала в своей палате, на своей кроватке, уютно свернувшись калачиком. Одета она была в явно больничный, не домашний халатик, который был ей не по размеру велик. В ее палате находились еще три мамочки. Одну из них медсестра называла по фамилии – Сазонова: ей было около тридцати и это оказалась очень продвинутая в медицинских делах мамочка. Она с аппетитом ложечкой ела йогурт, пока другая, мамочка по имени Катя, кажется, Молчан, в наушниках слушала музыку. Третья мамочка, Юля, накладывала на лицо маску – что-то нежно-розовое.

Ленка думала о своем. Оказавшись в роддоме, она понимала, что ей дадут возможность пересдать экзамен, но при этом была абсолютно уверена, что ни за что не сможет сдать экзамен Людоеду. Вот если бы наоборот, не Бурмистров, а Людоед играла в футбол, да и слегка подвернула свою стройную ножку… пусть не перелом, но так, чтобы в гипс… месяца на два… Ленка хихикнула, представив себе эту «картину маслом». Да, а Бурмистров, с уже здоровой ногой, пришел бы на замену Людоеду. Мечты, мечты… Лена не была уверена даже в том, что Людоед умеет танцевать, не то, что спорт… Реальных шансов на перелом у несгибаемой Людмилы Викторовны не было.

Коварство мечтаний бедной Ленки было извинительно. Во-первых, по молодости лет. Во-вторых… Это был один из самых сложных предметов, а она феноменально отупела на последних месяцах беременности. Вот и в приемном покое опять «блеснула»: никак не могла сообразить, сколько ей полных лет…

В общем, было совершенно очевидно, что из-за этого экзамена ей диплома не получить. Ленка еще успокаивала себя, что ребенок важнее, что Вася будет любить ее и без диплома, с незаконченным высшим образованием… Но вот маму с папой жалко: они расстроятся. И Васю жалко: родители ему никогда не простят, что он, голоштанный студент, мало того, что сбил с толку их золотую девочку, которая могла стать экономистом, так еще и вон что!.. Типа, что, нельзя было подождать с детьми? Сами еще дети… И так далее, и тому подобное…

Ленка вздохнула. Срочно нужно было чем-то успокоиться. И она быстренько нашла, чем!.. Зато у нее есть Вася и вместе им ничего не страшно. А у Людоеда такого Васи нет, не было и уже никогда не будет. Пусть со своими «неудами» целуется…

Когда Лена вернулась из своих тяжелых мыслей в реальность, мамочки уже давно о чем-то негромко, но увлеченно беседовали. Сазонова рассказывала:

– Я долго забеременеть не могла. Ну, все как у всех: в историю болезни написали «бесплодие» с большим вопросительным знаком – типа, под вопросом. Советовали ЭКО… Ну, я бы, наверное, и на ЭКО пошла, но тут мне одна умная тетка посоветовала.

Мамочка с наушниками тут же вынула их из ушей и вся обратилась в слух.

– Говорит: «Есть одна примета – гарантия сто процентов, что сработает. Надо за беременной что-то доесть или допить…» Я спрашиваю: «Чтобы она не видела?» Тетка говорит: «Ну, желательно по секрету».

Лена Петровская, с интересом выслушав рассказ, спросила:

– Ну и за кем вы доедали?

Сазонова озорно засмеялась:

– А я сразу за двумя доедала. Чтобы наверняка. За сотрудницей Мариной: ну, печенье доем там, когда она не видит… И еще специально в гости двоюродную сестру приглашала. Таня уже в декрет ушла, времени у нее много… Так за Таней я чай допивала несколько раз. Ну и помогло. Вот хоть верьте, хоть нет.

И, разведя руками, с улыбкой показала на животик. Остальные мамочки с одобрением посмотрели на него…

Катя с наушниками махнула рукой и добавила:

– Я вообще слышала, что даже посидеть на стуле сразу после беременной – тоже помогает.

Юля с наложенной на лицо маской начала смеяться. Все посмотрели на нее, а Лена мимоходом подумала: «Как будто пирожное засмеялось, безе…» Веселое «безе», забавно округляя свободный от крема ротик, поведало:

– Ага, точно! Я помню, прямо перед вот этим всем… на профосмотр пришла, санкнижку оформлять, к гинекологу участковому. А у нее до меня беременная была. Тоже плановый осмотр. Она – с кресла, я – туда. И все! Готово!

Слово снова взяла Сазонова:

– Да, девчонки! Слышали б нас сейчас мужики наши!.. Вот бы удивились! Типа: «А мы, значит, не при чем! Стул и печенье!»

Юля добавила веселья:

– … и чаем запить!

В дверь заглянула медсестра:

– Петровская, Сергейчук, давление мерить!

Юля, мамочка в маске, оказавшаяся к тому же Сергейчук, спросила только:

– А можно я это смывать не буду?

– Да ради бога… – пожала плечами медсестра.

Лена спустила ноги, нащупала тоже большие, как и халат, не по размеру тапки. В этом нелепом цветастом халате, в огромных тапках она была похожа на маленького Мука…

По пути к сестринскому посту, где обычно мерили давление, Ленка тихо напевала под нос:

– Я маленький Мук, я узнал много мук…

В пути дитя тихонько шевельнулось внутри. Лена остановилась, прислушалась к ощущениям… Ох…

Возле столика уже выстроилась маленькая очередь. Пристраиваться к сопалатнице Сергейчук, опередившей ее на два шага, не хотелось: куда спешить?

– За кем я буду? – спросила Лена.

Симпатичная беременная мулаточка молча подняла руку…

Очередь прошла быстро, и когда медсестра, больно перетянув руку манжетой, уже измеряла давление у Лены Петровской, в кармашке ее безразмерного халате начала звучать «Ода к радости» Бетховена. Лена поспешно отключила телефон свободной рукой.

Дождавшись пульсирующего стука в мембране фонендоскопа, медсестра сообщила Лене:

– Девяносто на шестьдесят. Низкое у тебя давление, Петровская! А какое рабочее, знаешь?

Лена беззаботно махнула рукой: