Мамочки мои… или Больничный Декамерон Лешко Юлия

– Нет, не надо. Это не смешно, а грустно.

Он улыбнулся:

– А вы что, пожалели меня, Зоинька?

У Зои, за все время съемок впервые услышавшей свое имя из уст «приглашенной звезды», видимо, большие голубые глаза стали еще больше и голубее от удивления, потому что Михаил засмеялся. Но Зоя все равно смотрела недоверчиво:

– А вы знаете, как меня зовут?

Сергаков ответил вполне серьезно:

– Конечно, знаю. У меня ведь есть уши и глаза…

«Очень красивые глаза», – успела подумать Зоя. И влюбилась.

Зоин рассказ был прерван на самом интересном месте: пришла медсестра Таня и пригласила ее на КТГ. Зоя улыбнулась подругам и, прихватив казенную пеленку, направилась вслед за Таней.

Таня, тоже, между прочим, узнавшая в крохотной мамочке актрису, время от времени появляющуюся «в телевизоре», спросила:

– Ну, как там ваш хулиган, успокоился?

Зоя кивнула радостно:

– Да, притих. По-моему, все в порядке. Может, меня сразу и выпишут?

Таня покачала головой:

– Ну, уж нет, даже не мечтайте. Доктор Бобровский только на вид такая лапочка, а на самом деле… В общем, никуда он вас не отпустит. Сначала убедится, что состояние стабилизировалось, кучу анализов заставит сдать, а уж потом. У вас ведь, извините, возраст… Надо беречься.

Зоя бросила взгляд на молоденькую Таню и ничуть не обиделась. Даже наоборот:

– Да мне все об этом говорят…

…А упомянутый Таней доктор Владимир Николаевич Бобровский уже некоторое время находился в кабинете КТГ. Он сидел на стуле рядом с кушеткой, на которой лежала мамочка Костюченко, и внимательно рассматривал выползающую из аппарата длинную ленту КТГ плода. Мамочка с тревогой следила за его лицом. Лица Веры Михайловны, своего палатного врача, она не видела: та стояла у нее в голове, так же не сводя глаз с бумажной ленты в руках Бобровского. Из аппарата к животу мамочки Костюченко тянулись провода с датчиками. Такие же провода присосались к животику еще одной мамочки, лежащей на кушетке, которая стояла в углу. Отовсюду из динамиков доносились какие-то ритмично булькающие звуки.

Таня помогла Зое расстелить пеленку на кушетке рядом с той, на которой лежала мамочка Костюченко. Несколько ловких движений – и вот на Зоином животе слегка завибрировали присоски, а из прибора, стоявшего рядом, раздался мерный стук: это застучало сердце ее малыша.

– Сердцебиения нет, – негромко произнес Бобровский, – это пульс матери.

Мамочка Костюченко заморгала глазами, повернула голову, чтобы посмотреть на Веру Михайловну… У нее это не получилось, и хорошо: у Веры было совершенно потерянное лицо.

В одно мгновение прочувствовав все, чему стала свидетельницей, стала плакать Зоя. Сердце ее малыша тут же откликнулось на слезы матери – в динамике забулькало-застучало чаще, и Зоя с испугом посмотрела на врача. Вера Михайловна поймала ее взгляд и многозначительно, с осуждением покачала головой. Зоя все поняла: вытерла слезы и закрыла глаза, не в силах смотреть на то, что будет дальше с бедной мамочкой Костюченко.

И уже с закрытыми глазами услышала, как Владимир Николаевич Бобровский сказал:

– Я направлю вас на УЗИ с допплерометрией. Чтобы… удостовериться.

…Зоя вернулась в палату, и никто из мамочек не заметил, как изменилось ее настроение. Зоя и правда была хорошей актрисой: выйдя из кабинета КТГ, она взяла себя в руки, запретила себе плакать и расстраивать подруг по палате: здесь, в больнице, новости и так распространяются быстро. Зоя снова вспомнила, как тревожно застучало сердечко ее малыша от страшных слов, сказанных другой маме…

– Мы тебя ждем. Пошли обедать.

Только после обеда, вымыв свои кружечки и ложки, мамочки вернулись к Зоиной «лав стори».

– Да, глаза у него оказались очень красивые… И улыбка совсем не приклеенная. А я раньше и не видела, какой он на самом деле. В общем, сняли последние сцены, а потом была «шапка». Это такая киношная традиция: в конце работы все сбрасываются в «шапку» и идут в ресторан. После банкета он со мной танцевал. Только со мной… И мы все время говорили и смеялись… А потом поехали ко мне в гости. И все было очень хорошо.

Мамочки реагировали по-разному: кто-то с улыбкой отвел глаза, Катя тоже улыбалась и смотрела испытующе… Зоя вернула ей улыбку:

– Он мне рассказывал про себя. Как женился в первый раз в институте. Как у него преподаватель жену отбил. Да, в общем, она сама, конечно, отбилась… Как в кино попал. Ну, это отдельная история… И как наблюдал за мной – с самого первого съемочного дня. Пародировал даже чуть-чуть, так смешно, так по-доброму… Мне показалось – любя. Он сказал: ему понравилось, что я одна с ним не кокетничала, глазки не строила. Даже не улыбнулась ни разу. Я же не могла ему объяснить, что мне он просто сразу не понравился. Не понравился и все…

Зоя помолчала.

– И знаете: он действительно не выпил на банкете ни капли спиртного. Только томатный сок. «С детства, говорит, люблю». И я с ним пила томатный сок. На брудершафт…

Зоя засмеялась. А потом добавила:

– Ну, в общем, это все.

Катя спросила тихо и осторожно, чтобы не испортить Зоин рассказ, и чтобы Зоя снова не заплакала:

– А он знает, что ты беременна?

Зоя отрицательно покачала головой:

– Конечно, нет. Ему, наверное, и в голову не может прийти, что я все так… всерьез восприняла.

Катя подумала немного и спросила еще:

– Зоя, а ты, правда, всерьез восприняла… его ухаживания?

Зоя опустила глаза. Но когда подняла их на Катю, в них не было слез, наоборот – она смотрела ясно и ласково, очень по-матерински:

– Да нет, Катя. Все я понимаю, не девочка же. За ним такой шлейф тащится – поклонницы, подруги, коллеги по театру, партнерши по кино, журналистки… Нет, не ухаживания я всерьез приняла, а беременность. Мне ведь говорили, что после выкидыша… У меня выкидыш был, потом воспалительный, потом чистка – обычное дело… Сказали, что я больше забеременеть не смогу… И вдруг – я беременна! Как же мне не быть серьезной?

…Заручившись поддержкой своего главрежа Николая Михайловича, Зоя не ходила, а летала по родному городу. Так хорошо ей не было никогда. Ей казалось, что, даже выйдя замуж, молодой женой она не была так счастлива, так беззаботна, так уверена в будущем… Преисполненная благодарности к Николаю Михайловичу, она решила, что сама найдет себе замену. Понятное дело, травести на дороге не валяются – это почти раритет на фоне всеобщей акселерации. «Высоковольтных» топ-моделей – пруд пруди, а талантливых «дюймовочек» – днем с огнем не найдешь.

Но попытаться все же стоило. И Зоя направилась в альма-матер – в славную кузницу театрально-художественных кадров, Академию искусств. Шла по коридору, с улыбкой рассматривала развешанные по стенам фотографии мэтров, афиши студенческих спектаклей. Постояла возле расписания, с удовольствием обнаружила среди преподавательского состава несколько фамилий своих однокурсников. Ее, замеревшую возле доски объявлений, едва не сшибли озабоченные студенты-скульпторы, которые дружно тянули огромную сложно-соединенную конструкцию. Блестя зубами и белками глаз, выплыли из темноты коридора загримированные под негров мальчишки-актеры.

Зоя спросила у русоволосых через одного «африканцев»:

– «Десять негритят» репетируете? Или «Отелло»?

Один из «закопченных» блондинов тут же нашелся:

– А як жа! Цi ты малiлася сёння, Дэздэмона?

Парни радостно заржали, но последний сжалился над Зоей и пояснил:

– Сценгрим сдаем.

Зоя кивнула:

– А… Ни пуха!..

Зоя проходила мимо родных по-прежнему, знакомых до слез аудиторий, из которых раздавались то громкая декламация, то крики фехтующих на шпагах студентов и звон этих самых шпаг…

Вся в воспоминаниях прошла мимо двери со строгой надписью «Деканат». Постучалась и зашла в дверь с табличкой «Кафедра сценического движения и речи».

Стройная сухощавая дама, такая же, как Зоя, «травести», только пенсионного возраста, радостно воскликнула, увидев бывшую студентку:

– Зоинька! Какими судьбами!

Зоя обняла даму, прикоснулась губами к ее щеке:

– Вера Семеновна, здравствуйте! Вот, пришла посмотреть на подрастающую смену…

– Ты ведь в ТЮЗе весь репертуар тянешь, – внимательно поглядела на Зою Вера Семеновна. – Зачем тебе смена? Что, уходить собралась?

Зоя не стала отпираться:

– Ненадолго: в декрет.

Новость просто ошеломила пожилую даму. Зоя, да и все остальные ученики Веры Семеновны знали, что сама она замужем никогда не была, ни детей, ни, соответственно, внуков у нее не было. Она грелась возле своих бывших и нынешних студентов, радуясь их успехам, их женитьбам, их детям… Эта счастливая (и достаточно редкая в артистической среде) способность радоваться чужому счастью, кажется, продлевала Вере Семеновне молодость. Ее настоящие годы ей никто и никогда не давал. Она шутила в ответ на всегдашние комплименты: «Да я половину жизни была ребенком. И ладно бы еще девочкой – так ведь мальчиком!» Да, Вера Семеновна когда-то была лучшим Томом Сойером Советского Союза: именно эта роль принесла ей звание народной артистки…

– Да что ты, Зоинька! – Вера Семеновна всплеснула руками. – А я как будто слышала, что ты с Игорем развелась…

Зоя склонила голову к плечу, кривовато улыбнулась:

– Правильно слышали. Развелась.

Пожилая дама, до которой время от времени доносились кое-какие разноречивые слухи о бывшем муже Зои Карницкой, не стала уточнять, что послужило последней каплей в чаше терпения его жены: бурные романы, игромания или банальное пьянство. Нет, кажется, пьянство – это не про Карницкого. А вот увлеченность Игоря противоположным полом сильно мешала ему еще в институте. Исключительно «на таланте» он институт закончил, но ни один из столичных театров не выразил желание видеть его в своей труппе. Принял под свое крыло ТЮЗ: там почему-то красавцы-премьеры надолго не задерживались. Хотя, что за вопрос – почему? Ясно, почему! Поиграешь-поиграешь Серых Волков и Иванов-Царевичей в очередь – да и взвоешь… В общем, в какой-то период Игорь пришелся в детском театре ко двору. И там, в ТЮЗе, «разглядел» Зойку, которую в упор не замечал в институте. И, кажется, они очень полюбили друг друга. А потом что-то произошло… Что?

Зое не хотелось объяснять Вере Семеновне, что яркий, темпераментный, всегда такой эмоциональный Игорь проявил удивительное безразличие, когда ее первая беременность закончилась так плачевно. Для нее это стало трагедией, а он, кажется, переживал только по поводу затянувшегося воздержания. Да. Попереживал-попереживал – и перестал… воздерживаться.

Зоя даже поморгала глазами, как будто сморгнула ожившие воспоминания, и от Веры Семеновны не укрылось это непроизвольное движение.

– А-а… Ладно, не буду тебя об этом спрашивать, раз не хочешь сама говорить. Хорошо, чем помочь-то могу? Девочка нужна, на тебя похожая?

– Не обязательно на меня. Можно – на вас…

– Да ладно тебе, льстюха… Сейчас таких-то недокормышей не делают уже. Дай соображу…

Зоя стала перечислять «приметы» своей преемницы:

– Невысокая, спортивная, чтобы и девочка, и мальчик, и с пальчик…

– Вспомнила! Есть такая. Наташа Рыбкина. 3 курс. Не совсем «с пальчик», но невысокая. Ловкая такая, сальто крутит. Сама увидишь. Пошли, позову ее, у них сейчас сцендвижение как раз…

В палату, прервав Зоин рассказ, заглянула санитарка Прокофьевна:

– На выход, девушки! Палату кварцевать пятнадцать минут.

Катя, кутаясь в свой длиннополый халатик, спросила у Зои:

– Зоя, а расскажешь, что дальше было?

Зоя, уже от двери, улыбнулась и погладила животик:

– Дальше ничего не было. Дальше – будет!

А сама, подойдя к окну, вернулась в недавние события…

…Маленького роста коренастая девчонка в черном гимнастическом купальнике и короткой пышной юбочке стояла между Зоей и Верой Семеновной и слушала их по очереди.

Зоя без лишней лирики уточняла порядок трудоустройства:

– Тебя возьмут на полставки, а потом, если захочешь, оформят заявку на тебя. Или другие планы какие-то есть?

Девчонка отрицательно покачала головой:

– Да не рвут меня на части…

Вера Семеновна с энтузиазмом произнесла:

– Наташа, ТЮЗ – это хороший старт.

Наташа посмотрела на пожилую женщину, как на инопланетянина, и иронично закончила:

– И такой же финиш. Ладно вам, Вера Семеновна, чего я – маленькая что ли… Но я все равно согласна, правда. Джульетту мне нигде сыграть не дадут, а в ТЮЗе, глядишь, и пригожусь.

Зоя послушала ее хрипловатый голос и спросила:

– Много куришь?

Рыбкина рассмеялась и ответила с каким-то детским вызовом:

– А кто не курит?

Зоя, долгое время сама курившая, как паровоз, сочла необходимым назидательно заметить:

– Красная Шапочка не курит. Золушка – тоже некурящая. Дюймовочка дыма не выносит.

Девчонка иронично покивала:

– Ну да, ну да… Можно подумать, я на сцене курю.

Вера Семеновна, у которой стаж курения составлял куда больше лет, чем прожила на свете дерзкая кнопка Наташка Рыбкина, примирительно засмеялась, обняв Зою за талию:

– Ничего, Наташенька, жизнь заставит, и ты бросишь. Вот, Дюймовочка, например, курить совсем недавно бросила! Забеременела – и бросила!..

Специальную гимнастику для беременных в отделении делали по гибкому графику – то до обеда, то после. Бывало, пропускали день. И в плане упражнений все было сугубо индивидуально: кто-то делал их лежа, кто-то – сидя, кое-кто не делал вовсе, по медицинским показаниям. Физруком в патологии подрабатывала старшая акушерка, дама внушительных размеров, но очень гибкая, вот примерно как… график занятий.

Зоя наблюдала за телодвижениями инструктора едва ли не со священным ужасом: еще немного – и тетка сядет на шпагат. Вот молодец! Мамочки старались по-честному, повторяли движения, выдерживали темп дыхания.

– Глубокий вдох, выдох… Отдыхаем! – могучая инструкторша была от души довольна своими «спортсменками». – Молодцы, девочки. А теперь переходим к народным рецептам. Проверено на себе! Будете принимать душ, полейте на животик теплой водичкой, на спинку – горячей… Это расслабляет очень. Расплетите косы, снимите заколки, резинки. Мы – женщины, у нас связь с космосом через волосы…

Веселая Катя не преминула переспросить:

– А у меня стрижка если?

Акушерка не полезла за словом в карман:

– Ну и хорошо, что стрижка. Как у космонавта… «Он сказал – поехали, он взмахнул рукой…» До завтра, красавицы!

И удалилась за дверь на этой оптимистической ноте.

Мамочки снова собрались в кружок около Зои. Все как-то очень близко к сердцу приняли историю ее телевизионного романа, каждая примерила ее ситуацию на себя, и каждая в глубине души согласилась с принятым Зоей решением. Молчали…

Только Катя, единственная из мамочек близкая Зое по возрасту, спросила, чтобы закрыть тему:

– А когда ты его последний раз видела?

Зоя усмехнулась:

– Вчера. По ТНТ «Часовые любви» показывают. Он там поручика Оболенского играет. Но это – повтор.

А потом махнула рукой:

– Разве это главное теперь… А вообще, девчонки… Сказки – это только у нас в театре. Да еще в кино… В жизни редко бывают.

Зоин телефон завел веселую трель.

– Женька! – сказала Зоя мамочкам и поприветствовала в трубку: – Привет, Женя… Где? Ну, хорошо, бегу… Девочки, а где это тут… закуток?

Закуток она нашла легко: здесь полулегально встречались с родственниками лежащие на сохранении мамочки. Несмотря на строгий режим и перманентный карантин, медперсонал сквозь пальцы смотрел на посетителей. Потому что не все можно делать сугубо по «медицинским показаниям», кое-какие правила стоит порой и нарушать, если это пойдет на пользу будущей матери. Красавица Женя стояла, не скрываясь, посреди коридора и с улыбкой наблюдала, как крадется вдоль стены ее маленькая подруга.

Своим певучим, хорошо поставленным, профессиональным голосом Женя издалека обратилась к Зое:

– Ну что, трусишка зайка серенький, под елочкой скакал? Привет!

Женька обняла Зою и протянула ей объемный пакет:

– Вкусненькое тут, я спрашивала – тебе все можно, – она бросила взгляд на свои гламурные часики, – пойдем, посидим где-нибудь… У меня минут пять есть.

Зоя, конспиративно оглянувшись, свернула в закуток. И каково же было ее изумление, когда она увидела в закутке удобный диванчик… То есть, не такой уж строгий тут был запрет на посещения, так что ли?

Очень решительная по жизни Женька сразу перешла к самому волнующему ее вопросу:

– Сергаков-то… не объявлялся?

Зоя отрицательно покачала головой:

– Он один раз звонил из Москвы… Осенью еще. Говорил, что приедет в ближайшее время. Что работы много, в три сериала утвердили…

Женя с преувеличенным пониманием покивала в ответ:

– Ну, еще бы… Сергаков. Сергаков здесь, Сергаков там. По утюгу только не показывают.

– Да ладно, Женя, – попыталась оправдать Михаила Зоя, – он, правда, занят. И вообще…

Женя с силой хлопнула себя по коленке.

– Нет, Заяц, надо было ему сказать! Как хочешь, это его тоже касается. Звездец залетный. Знаешь, позвони ему. А то я сама позвоню, побей Бог мою душу – позвоню!

Зоя, глядя на подругу умоляющими глазами, заговорила:

– Женя! Ну, сама подумай! Зачем звонить? Что говорить? «Миша, случилось чудо: я забеременела. Ах, для тебя это не чудо? А, наоборот, досадная неожиданность? И ты ничего такого не имел в виду, когда?…» Да я даже ему успела объяснить, что чисто теоретически это нереально.

Женя округлила глаза. В это самое время из-за угла вышла старушка-санитарка Прокофьевна и, с шумом поставив на пол ведро со шваброй, обратилась к Зое, обнаружив тем самым как свое давнее присутствие за углом закутка, так и полное знакомство с темой:

– Дуреха ты, дочка. Чего их, мужиков, в наши подробности посвящать? Надо все же оставлять место для сурпризов.

Не успев обидеться на столь бесцеремонное вмешательство в частную жизнь, женщины дружно засмеялись.

А Зоя, которой вдруг стало легко и просто, согласилась:

– Верно, сюрприз удался…

– Смейтесь, смейтесь, – продолжала учить мудрая Прокофьевна, – я гляжу, ты все сама решила и за мужика своего. Сказать ему боишься. Да ты жизни боишься… Заяц ты и есть. А ты не бойся! У твоего дети-то есть еще?

Зоя пожала плечами:

– Кажется, нет.

Прокофьевна торжествующе стукнула шваброй по полу:

– Вот! Так, может, пусть сам решит – стать ему папашей или дальше… по жизни скакать.

Женька горячо поддержала решительную старушку:

– И я так считаю. Правильно вы, тетенька, говорите! – и вдруг она загрустила: – А вообще… Чего я тебя учу, Зойка?… Можно подумать, я в своей жизни что-то по уму сделала. Три раза замужем была, снова вот собираюсь.

Зоя умильно сложила ручки на груди:

– Да что ты?… А за кого?

Женя махнула беззаботно рукой.

– Его имя на этот раз никому ничего не скажет. Одноклассник мой. Дождался…

И вдруг лицо ее расцвело неожиданно милой и трогательной улыбкой. Зоя, хорошо знавшая Женю уже… хм… немало лет, поняла – Женька размечталась:

– И знаешь что: рожу! Вот я сейчас прямо решила: вот рожу! И черт с ней, с фигурой! О карьере речи нет, это ж понятно…

Женя на глазах у Зои и Прокофьевны загорелась так, как актриса загорается новой ролью, даже встала с места. Зоя засмеялась:

– Женька, из тебя классная мамка получится! А это – она обняла свой животик – лучше, чем фигура.

– И чем карьера… – философски добавила Женя.

Но последнее слово все же должно было остаться за Прокофьевной: такая у старушки была привычка. И она сказала его:

– Вот!

И с довольным видом удалилась…

Вера Михайловна с мамочкой Костюченко шли мимо сестринского поста. Медсестра Таня давала задание девушке-интерну Валерии:

– В пятой палате «капалку» поставь Ворониной. Только не перепутай с Сорокиной, там еще Сорокина есть.

Лера засмеялась:

– Надо же, как слетелись в одну палату… Не перепутаю, не бойся.

Вера Михайловна посмотрела на мамочку Костюченко, но она даже внимания не обратила на молоденьких болтушек. Она не слышала их разговоров, вообще не слышала ничего. Только в ушах стучала кровь. А может быть, это было эхо остановившегося внутри нее маленького сердечка…

Вера зашла в лифт с мамочкой Костюченко. Та смотрела в пол. В руках сжимала пакеты с вещами, многие из которых уже решила выбросить – чтобы ничего не напоминало ей об этих днях, когда надежда обернулась отчаянием. Женщины ехали на другой этаж, в обсервацию… Лифт остановился, двери лязгнули механически и безжалостно…

Костюченко, погруженная в свои мысли, и представить не могла, что Вера Михайловна, такая улыбчивая и спокойная, буквально считала минуты, чтобы скорее остаться одной, чтобы заплакать, наконец, чтобы позвонить мужу. Только с ним она могла себе позволить быть слабой. И то – не всегда.

Владимир Николаевич Бобровский смотрел на своих интернов, по очереди передававших друг другу листки анализов, историю болезни мамочки Костюченко. Все было изложено в документах, но Бобровский повторил:

– Антенатальная гибель плода. В период эпидемии перенесла грипп.

Девушка-интерн почувствовала в его интонации что-то личное. Или показалось? Она спросила:

– Во время болезни она знала, что беременна?

Врач кивнул:

– Знала.

Вечерняя трапеза в столовой была похожа на полдник в детском саду: рядом с каждой мамочкой стояла кружечка с питьем, на тарелках – свежеиспеченные булочки. За исключением тех страдалиц, которым была предписана строгая диета… Зое и ее подругам по палате повезло: им, как сказала Женька, «можно все».

Они допивали компот, когда у Зои вдруг очень немелодично заорал мобильник: «Капитан! Капитан! Подтянитесь! Ведь улыбка…» За соседним столом мамочка оглянулась на этот звук:

– Это что у тебя? «Вопли Видоплясова»?

Зоя только улыбнулась в ответ и очень покраснела: палец никак не попадал на кнопку приема…

– Да, да… Я. Ну конечно, узнаю, – почему-то тоненьким, почти детским голосом ответила она, наконец, в трубку, – нет, не забыла… Где я? Я в больнице. Да нет, в общем-то… здорова…

Все ее подруги-мамочки сидели, замерев, боясь лишний раз стукнуть ложкой…

– Когда выпишут?… Через две недели. Хорошо, позвони… – Зоя слушала голос в трубке внимательно и недоверчиво. И, в конце концов, улыбнулась мягко и светло. – Приедешь? Приезжай…

Она отключила телефон, положила его рядом с собой на стол и некоторое время продолжала на него зачарованно смотреть.

Заводная Катя легонько толкнула ее локотком, подняла стакан с остатками компота, жестом пригласила подруг «чокнуться» и вполголоса запела, и все мамочки, кроме никак не приходящей в себя после звонка Зои, подхватили:

– Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка – это флаг корабля!..

Бобровский зашел в ординаторскую, где за столом сидела тихая и задумчивая Вера Михайловна.

– Ну что, дежурим? Спокойно все?

Вера ответила, сделав над собой усилие:

– Пока – да. Ночь впереди.

Владимир Николаевич прекрасно понимал, почему подавлена Вера: никак не могла успокоиться после истории с мамочкой Костюченко. Бездетная Вера «вынашивала» вместе с мамочками всех детей. И теряла – тоже…

И так же хорошо Бобровский знал, что не стоит возвращаться к этой теме. Помочь бедной мамочке уже ничем нельзя, а настроение у врача должно быть… Каким же должно быть сейчас настроение у Верочки? Рабочим. Да, так и решим: рабочим…

– Слава богу, не праздник и не выходной, – говорил он спокойно и буднично, возвращая Веру к повседневности, – это у них любимое время. Час пик в роддоме, честное слово…

Вера кивнула, посмотрев Владимиру Николаевичу в глаза. Она поняла: он просто хочет ее утешить. Как-то внушить: жизнь продолжается, Вера…

«Какой он хороший», – подумала Вера. Но развить эту мысль ей помешал зазвонивший телефон у нее на столе. Она взяла трубку, и лицо сделалось озабоченным и даже тревожным:

– Да… Да… Что, уже?

Вера посмотрела на часы и привстала. Лицо Бобровского тоже стало напряженным. Вера серьезно проговорила в трубку:

– Все. Иду. Бегу.

Бросила трубку на рычаг и объяснила:

– Пойду. В приемный зовут. Кофе у них готов.

Тот облегченно вздохнул:

– Ох… Слава тебе, господи… Все, Верочка. Поеду. А тебе – счастливо отдежурить.

… Проходя через свое отошедшее ко сну отделение, Вера Михайловна только на минуточку остановилась возле тихо работающего телевизора, который в одиночестве смотрела медсестра Таня.

С экрана очень симпатичный и, кажется, популярный актер («По-моему, его фамилия Сергаков», – мельком подумала Вера) рассказывал о своей последней роли. О том, как снимался в Минске, о том, как, закончив снимать, режиссер неожиданно поменял название фильма – с «Любовь была» на «Любовь будет»… Вера улыбнулась: ей показалось, что это очень правильное решение. И пошла дальше…